и, погромыхивало. Корабль шел ровно, о качке не было и речи: на столике горделиво возвышался длинноногий бокал, доверху наполненный соком. Но все что-то сопутствующее таким грозам действовало угнетающе. То ли пониженное давление плюс солнечная активность, то ли еще что-то. Все-таки человек -- часть природы и живет по ее законам.. Любое возмущение на Солнце, противостояние Марса, даже приливные атмосферные волны, вызванные гравитацией планет-гигантов Юпитера и Сатурна,-- все это властно вторгается в психику, вносит возмущение в симфонию человеческой души.. В конце концов Назар полез в аптечку. Там отыскались великолепные транквилизаторы: мощные, не кумулятивные, приятные на вкус. Вообще-то он редко прибегал к лекарствам, но это сейчас было оправдано трудностью плаванья в открытом океане. Вот уже восьмой день не видят они ничего, кроме однообразной морской глади. Проглотив пару таблеток, Назар подумал и добавил к ним еще две: поправочный коэффициент на отвратительную погоду. По телу стала растекаться успокоительная теплота, кровь побежала по жилам быстрее, приятно защипало в кончиках пальцев, а в голове, напротив, стало легко и хорошо. Он решил лечь и потянулся к шторе, чтобы задернуть ее, отгородиться от холодного негостеприимного мира... В этот момент там, за иллюминатором, сверкнула яркая молния, осветила страшные апокалиптические тучи, их неправдоподобно лиловые рваные края и.. парусный корабль, который несся по бурному морю. Это было невероятно. Однако Назар отчетливо видел в двух-трех кабельтовых странный парусник, стремительно мчавшийся параллельным курсом, лишь постепенно отставая... Его накрывали волны, но он упрямо взлетал на следующий чудовищный вал, чтобы снова провалиться в бездну. По морю неслась каравелла, настоящая каравелла! На таких ходили Колумб и Васко да Гама. Высокие надстройки на носу и корме, три мачты. На гроте -- красивый косой парус, на бизани -- поменьше, тоже косой, на фоке -- почти квадратный. В памяти мелькнул эпизод из детской кинокартины: залитая ярким солнцем, в море выходит празднично расцвеченная флагами каравелла. Гремит оркестр, ослепительно сияют медные пушки, а над кораблем сверкают белизной крылья парусов, похожих на утренние облака. У борта ласково плещутся синие волны. Каравелла, выкрашенная в темно-коричневый цвет, удивительно гармонирует со всем миром и легко скользит по воде. Именно скользит: не вспарывает ее, не бороздит, а несется неслышно, словно над волнами летит огромная сказочная птица... На палубе улыбающиеся моряки машут шейными платками и треуголками. Все как один загорелые, белозубые, с мускулистыми руками. А на капитанском мостике, небрежно сбивая тросточкой клочья белой пены, которую туда взметнул ветер, стоит тоже загорелый, обветренный ветрами семи морей просоленный капитан. У него красивое мужественное лицо. Из рукавов богатого камзола выглядывают знаменитые брабантские кружева, на широком белом шелковом поясе висит длинная шпага с затейливым эфесом, над которым работали лучшие мастера Милана, а ножны украшены драгоценными камнями... Вспышка молнии продолжалась миг, но изображение впечаталось в сетчатку глаза и длилось, поражая неправдоподобностью: неподвижные, как дюны из грязно-серого песка, застывшие волны и замерший в стремительном беге странный парусник! Назар вскочил, заметался. Потом решился: сорвал со стены спасательный жилет, без которого капитан запретил научным работникам выходить на палубу, кое-как напялил и выскочил в коридор, который плавно изгибался вдоль борта. Пробежав по нему, бросился наверх, миновал один пролет, второй, третий... Мелькнула мысль воспользоваться лифтом, но осталось всего два пролета -- и вот он выскочил на верхнюю палубу. Едва удержался под ударами шквального ветра, лицо стало мокрым от мельчайшей водяной пыли. Гром грохотал так, словно над самой головой рушились горы, в рваных, быстро бегущих тучах мелькал красноватый отблеск молний. Назар подбежал к борту. Волны дыбились далеко внизу, брызги тоже не достигали вознесенной на высоту пятиэтажного дома палубы. В неверном блеске молний Назар снова увидел старинный парусный корабль. Теперь он был уже далеко позади и отставал все больше: даже при ураганном ветре не парусам тягаться с атомной турбиной! -- Каравелла...-- прошептал Назар,-- настоящая каравелла... И позвать никого не успею! Вот дурак, фотоаппарат не захватил... Стремясь не терять парусник из виду, он побежал, поскальзываясь на мокрой палубе, вдоль борта. Мрак постепенно заволакивал каравеллу, она становилась все меньше и меньше, молнии освещали только паруса, потом только самый большой из них... Назар все ускорял шаги.. Быстро выскочил на корму, чтобы бросить прощальный взгляд на парусник, и в этот момент палуба под ногами резко дернулась, ушла назад. Назар невольно, ускорив бег, чтобы не упасть, налетел на фальшборт, больно ударился о него грудью. На мгновение перехватило дыхание, и тут он в страхе понял, что силой инерции его перебросило через борт. Он косо летел вниз в бешено бурлящие волны и еще в воздухе увидел, что атомный корабль, уходя от бури, резко набрал скорость и как бы поднялся выше. В этот миг Назар ударился о воду, ушел в нее с головой, ощутил дикий холод и боль в ушибленной груди. Его крутило, сжимало, рвало на части, потом выбросило на поверхность. Он оказался в некоем подобии резиновой лодки, под головой была упругая подушечка -- это включилась система жизнеобеспечения спасательного жилета. По спине разлилась приятная теплота: автоматически сработали нагревательные элементы. Будь здесь даже Ледовитый океан, они сумеют поддержать нужную температуру, а запаса энергии хватит на несколько лет. И все же Назар ощущал смертельный ужас. Он раскачивался на волнах над бездной. Он слышал свой крик, барахтался, бил руками по воде, но едва доставал ее кончиками пальцев, потому что спасательный жилет раздулся, приподнял его над водой, защищая от волн. Дважды он ударился лицом о трубочку, что вылезла из жилета, пока не вспомнил, что там в отсеке разогревается какао и что с момента удара о воду включилась аварийная радиостанция жилета. Сейчас на корабле уже ревет сирена, на карте вспыхивают лампы, автоматически выходят на цель пеленгаторы. Ветер и волны несли его в ночь, ледяной мрак. Вверху страшно грохотало, в лицо свирепо били брызги. Вдруг впереди вырос темный скошенный силуэт судна, вверху угадывалась громада паруса. Мимо стремительно несся легкий корпус каравеллы... Той самой, из-за которой он и оказался в океане! Назар не успел что-либо сообразить, крикнуть, как сверху прогремел гулкий голос. Ему ответил второй, резкий и властный. Кричали на незнакомом языке, Назар собирался закричать в ответ, но в этот момент его дернуло, потащило, он ощутил, что тело вдруг потяжелело, и вот уже болтается в воздухе, свет молний озаряет бешено мчащиеся под ним волны. У борта его подхватили. Он ударился о что-то твердое, тяжело перевалился и упал. Спасательный жилет с шумом выпускал воздух, перед глазами, едва не ободрав лицо, мелькнул мокрый пеньковый канат с крюком на конце, которым его подцепили за стальные дуги жилета и вытащили. Назар попытался подняться на ноги, но палуба вдруг встала вертикально, сверху обрушилась гора ледяной воды, и его потащило по деревянному настилу палубы. Он тщетно пытался ухватиться за что-нибудь. В какой-то момент ноги ощутили опору, вода, что влекла Назара, с шумом устремилась дальше. Он извернулся, схватился за чугунную тумбу, к которой были принайтованы три толстых, туго натянутых каната, и посерел от ужаса. Назар был уже у противоположного борта, и рядом через прорубленные в нем отверстия обратно в море водопадом низвергалась вода. Палубу под ним бросало то вверх, то вниз, и встать он не мог. Ледяной ветер не давал поднять головы, и все же Назар кое-как дотянулся до ближайшего каната и поднялся, уцепившись за него обеими руками. Он находился у левого борта. Палуба ходила ходуном, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Особенно мучительно было, когда корабль проваливался. Волны глухо били в борта, оснастка трещала, под ногами гуляли потоки воды. Чуть посветлело; проглянула луна, заливая все мертвенным фосфорическим сиянием, да и глаза чуть привыкли к темноте, но рассмотреть что-либо было трудно: мелькали тени, люди бегали, сипло и тяжело дыша, таскали канаты и железные крюки, убирали часть парусов, а над головой страшно свистело в реях и недобро скрипели мачты. Шагах в пяти впереди маячила коренастая фигура человека, который стоял за штурвалом.. Огромный, широкоплечий, в старинной морской одежде, он с трудом справлялся со штурвалом, который сопротивлялся, норовя вырваться из рук. Назар трясся от холода. Пробовал сдерживаться, но крупная дрожь сотрясала все тело. Дрожали руки, которые буквально приросли к канату, стучали зубы. Канат отпустить он решался, чтобы не унесло волной за борт, и только тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно лавируя в паутине туго натянутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям. Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными истощенными лицами. Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли свой первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы. Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю... Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым черепом торчал венчик неопрятных седых волос, лицо казалось худым, жестким, с резкими, словно вырубленными чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как блеск обнаженной сабли, горели неистовым, исступленным огнем. Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был исхудавшим еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы... На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнув сгусток крови и обессилено схватился за канат. -- Не понимаю,-- ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце.-- Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля... Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо. С реи спрыгнул матрос. Это был высокий костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело. -- Шпрехен за дойч? -- спросил он. Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел. -- Ду ю спик инглиш? Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы. -- Ноу,-- ответил Назар. Матрос сделал еще попытку: -- Парле ву франсе? Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение. Вдруг в стороне раздался голос: -- По-русски понимаешь? Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик. -- Понимаю,-- торопливо крикнул Назар.-- Я русский! Меня сбросило за борт... А кто вы? -- Люди, как видишь,-- ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя наверх на паруса: -- Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот... Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс и тогда... У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры... Ван Страатен скользнул взглядом по спасенному, что-то сказал помощнику и тяжело пошел к рулевому. Помощник кивнул и быстро побежал вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов. Назар, борясь с подступающей от качки тошнотой, спросил земляка, который невесть как очутился на призрачном корабле: -- А кто ты? Как попал сюда? Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой дрожала и выгибалась дугой рея, туго натянутые канаты звенели. Парус гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды, что гуляла по палубе. -- Попал, как все попали,-- ответил наконец земляк. Подпрыгнул, закрепил конец потуже и объяснил: -- Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день, да с нами совет не держал... Подожгли мы с двумя бедовыми смердами усадьбу, порешили боярина да и подались на вольные земли... По дороге встретились с конными ратниками. Те двое отбились -- порубили пятерых, а мне леший дорогу перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все одно утек, пробрался в чужие земли.. Да что долго баить! Мытарился, но ни перед кем спину не гнул. А потом дознался, что сыскали божий свет за морем-окияном, где нету еще ни бояр, ни царей. Нанялся я плотником, набрали команду... Эх, нам бы только сей мыс миновать! Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы были красные, распухшие, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это был красивый человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый рот западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины. "Вольные земли,-- думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли.-- Ну да, тогда еще существовали такие места, куда уходили наиболее вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокоренного человека шанса попасть на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие боярские усадьбы, одним восстанием было бы больше..." -- Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! -- сказал Назар тяжко.-- Сейчас океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы, и атомные турбины... А вы на паруснике! И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально пригвоздивший Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного. Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури: -- Возвращайтесь в порт! Слышите?.. Древнее проклятие потеряло силу, вы уже не обязаны снова и снова пытаться обойти мыс Горн! -- Потеряло силу? -- переспросил плотник недоверчиво.-- Откель ты ведаешь? -- Вы ж видите, я разговариваю с вами! А я из мира обычных людей! Вы соприкоснулись с обычным миром, вы вошли в него. Теперь живите по его законам! Корабль бросало немилосердно, у Назара мутилось в голове, но он продолжал через силу, крепко держась за канат и даже не пытаясь увернуться от потоков воды: -- Мир прекрасен, поверьте! Вернетесь в порт, будете жить, просто жить, а не страдать. Плотник сказал хмуро: -- Каждый глоток воды бережем. Половина команды слегла от голода, остальные тоже слягут... -- Возвращайтесь! -- повторил Назар громко и радостно. Он был счастлив, что первым принес скитальцам весть об освобождении от страшной клятвы, из-за которой те скитаются по морю. Плотник что-то крикнул капитану. Ван Страатен казался Назару похожим на каменное изваяние, намертво вросшее в деревянную надстройку корабля. Стоит, разглядывая в подзорную трубу кромешную тьму, и нипочем ему буря, нипочем лишения... Ван Страатен ответил резко и категорично. Назар вздрогнул, ощутив по тону отказ. Плотник несколько мгновений раздумывал, опустив голову, потом сказал: -- Верно сказал... Что значит грамоте обучен... -- Что? Что он сказал? Цепляясь за выступы, канаты и скобы, Назар пробрался к человеку за штурвалом, возле которого стоял неподвижный капитан и все так же неотрывно смотрел в подзорную трубу. Плотник тоже подошел к ним. -- Почему не хотите вернуться? -- спросил Назар. Плотник перевел. Ван Страатен смотрел в темень, которую лишь изредка разрывали молнии, освещая бешено мчащиеся облака. -- Я дал слово,-- ответил он надменно,-- и я его сдержу. -- Но проклятье потеряло силу! -- закричал Назар.-- Оно над вами не властно! -- Какое еще проклятье? -- сказал Ван Страатен зло.-- Мы сами поклялись обойти этот проклятый мыс! -- Но вы уже не бессмертные странники,-- заорал Назар.-- Вы -- люди! Простые смертные люди! Теперь вам осталось жить недолго, как и всем нам. Корабль вот-вот рассыплется, люди болеют. Вы никогда не одолеете в этом корабле мыса Горн! -- Мы никогда не повернем вспять,-- ответил Ван Страатен сухо и неприязненно. Он так и не отнял подзорную трубу от глаз. Что он мог увидеть там, где пасовали радары? Назар чувствовал отчаяние и злость. Что сказать еще, как убедить? Идиотское рыцарство, ложное понятие чести погубит корабль и команду. Измученные, голодающие, закостенелые в предрассудках -- что они знают о новом сверкающем мире? -- Вы погибнете! -- крикнул снова. -- Но имена останутся жить. А плотник, смягчая резкость капитана, попытался растолковать: -- Разумеешь, и так слишком много таких, которые рады отречься от слова правды, дай только повод... Нам надо идти в шторм. Если не повернем, то может быть и там, на суше, хоть кто-то не свернет, не отступит... -- Нет, теперь все это не имеет значения,-- твердо сказал Назар. -- Эх, не понимаешь... Что ж, может, теперь на земле в правду другие понятия... -- Да, у человечества другие понятия! Плотник хмыкнул, неодобрительно покрутил головой. -- У человечества... А мы -- не человечество? Те, кто Русь защищал, кто Киев строил -- эти рази не человечество? В нем мертвых больше, чем живых... Помни это, паря! И понимай. Понимай! Назар ухватился за последнюю соломинку, за последний шанс вернуть легендарных скитальцев в порт: -- Сейчас период солнечной активности! Да-да, большие вспышки на Солнце. Вы все крайне истощены... Вам лучше вернуться. В такое время вам плавать... -- Плевать,-- перебил плотник.-- Небесные светила вертят немощными и робкими. А у нас зори стоят там, где потребно нам! Он сказал это с таким бешеным напором, что Назар невольно взглянул на небо, и ему показалось, что с детства знакомые созвездия, подчиняясь чудовищной воле этих грубых и невежественных людей, передвинулись и стали на указанные места. Далеко впереди блеснула искорка. Исчезла на миг, сверкнула снова -- уже ярче. Судя по скорости перемещения, это был ракетный спасательный катер. Он держал курс прямо на каравеллу: радиостанция жилета подавала сигналы четко. Ван Страатен опустил подзорную трубу, сказал что-то коротко и резко. Плотник помедлил, тяжело посмотрел на капитана. Ван Страатен повернулся к нему, повторил приказ, повысив голос. Плотник опустил голову, ответил почему-то по-русски: -- Будет исполнено, кэптен.. Поколебавшись, бережно снял с шеи нательный крест, поцеловал благоговейно и надел Назару. Тот ощутил прикосновение к шее мокрой волосяной веревочки. Крестик задел щеку, оставив странное ощущение тяжелого живого металла. Вдруг, не успел Назар опомниться, сзади схватили огромные руки, взметнули над палубой. Назар закричал. Кто-то ругнулся над ухом. -- Чего вопишь? -- донесся сумрачный голос плотника.-- За тобой идут. В сем камзоле тебе надежнее, чем у нас... Не сгинешь. Назар почувствовал, что его переваливают через борт. Он ударился ногами, услышал рядом тяжелое надсадное дыхание. Пахло солью и крепким мужским потом. В этот момент корабль сильно накренился, и Назар сорвался в бездну. Его выловили через две минуты. Странно, никто не вопил, что видит корабль-призрак. Летучего Голландца уже никто не видел, да и что можно было заметить в такую бурю в кромешной тьме? Очутившись на палубе атомохода, Назар инстинктивно пошарил на груди, вспомнив крестик плотника. Пальца скользнули по синтетической ткани жилета... Пусто... "Привиделось,-- мелькнуло в голове, и он ощутил несказанное облегчение от того, что все в мире снова стало понятно и обыденно.-- Фу-у... А я уже подумал..." И в этот момент нащупал на шее волосяную веревочку. Без креста. Долго лежал, закрыв глаза. И, успокаиваясь, думал, что со временем сумеет убедить себя, что сам зачем-то надел на шею эту веревочку. ЧЕЛОВЕК СВОБОДНЫЙ... Зверев откинулся в кресле, рассматривая нас, сказал потеплевшим голосом: -- Да-да, теперь я узнал вас. Не сразу, правда... Мы учились в девятом, а вы, Елена, в седьмом. Верно? Он перевел взгляд на мою сестру. Она сидела неподвижно, злая и надутая. Хотя мы пришли к бывшему моему однокласснику с козырным тузом в кармане, но его просторный кабинет, дисплей на боковом столике и целый ряд телефонов впечатляли. Зверев был уже профессором, доктором наук, вся обстановка кричала об уверенном благополучии, в то время как мы выглядели попрошайками из старого фильма. Ленка вовсе последние годы махнула рукой на свою внешность, косметикой не пользовалась, тряпками не интересовалась. На ней была старая юбка и облезлая кофта, которую носила еще ее бабуля. -- Верно,-- ответила она хмуро.-- Пятнадцать лет назад. Или больше? Вы за это время добились огромных успехов, не так ли? Он засмеялся: -- Ну, смотря, что называть успехами. В науке не так уж заметен прогресс! Когда ученый делает открытие, он не сам поднимается, он поднимает все человечество! А это не так легко, народу на свете сейчас уже больше, чем муравьев в тропическом лесу. Потом, вспоминая все, что говорил Зверев, я находил глубокий смысл. Почти откровение. А, может быть, глубокий только для меня, а другие давно знали, для них это прописные истины, но в те минуты я был переполнен своими убийственными доводами, стремился их поскорее высказать, и, как всегда в таких случаях, не только не пытался вникнуть в слова противника, то есть, Зверева, а вовсе их не слышал. Елена спросила раздельно, глядя прямо в глаза Звереву: -- А как обстоит дело в области парапсихологии? Большие успехи? Зверев опять засмеялся. В кабинет вошла секретарша, внесла на подносе три чашечки черного кофе, сахарницу, серебряные ложечки. -- Попьем? -- предложил он деловито.-- Люблю крепкий... Помню, вы оба еще в школе были помешаны на парапсихологии. Или тогда в моде были снежный человек, Несси, деревья-людоеды, бермудский треугольник? Нет, бермудский треугольник и чудо-знахари пришли позже. А тогда разгоралась заря тибетской медицины, йоги и, конечно же, парапсихологии. А для нас все та же знакомая жажда чуда и вера в чудеса. Конечно же, никаких успехов в парапсихологии нет и быть не может. -- Потому, что не может быть никогда? -- съязвила она. -- Совершенно верно,-- ответил он, явно принимая вызов.-- Есть законы природы, которые неуязвимы. За тысячи лет набралась тысяча томов по оккультизму, эзотерическим знаниям, телепатии, парапсихологии, телекинезу и прочим чудесам. И что же? Результат все тот же -- нуль. А прочем, другого и быть не может. Я покосился на сестру. Выбросит ли она на стол козырный туз. Нет, еще тянет. -- Хотя,-- сказал Зверев, посматривая на нас с насмешливой симпатией,-- очень хорошо понимаю адептов мистического! У меня тоже бывают минуты упадка, слабости. А оккультизм обещает р-р-раз и в дамки! Не надо ни многолетней учебы, ни каторжной работы -- сразу властелин мира! Верно? Ведь достаточно только читать мысли, и ты уже получаешь явное преимущество над всем человечеством! А если научиться двигать двухпудовики? Ведь две урановые половинки весят меньше!.. Словом, слабые находят лазейки. Одни покупают лотерейные билетики, чтобы без труда загрести все крупные выигрыши, другие уходят в мистику -- там обещано еще больше... Мы прихлебывали горячий кофе, внимательно рассматривали розовощекого довольного собой Зверева. Козырь уже явно накалялся в кармане у Ленки, прожигая подкладку. -- Я наслышан о наших московских кудесниках,-- продолжал Зверев, раскрасневшись от кофе и чувства превосходства.-- Впечатляет! Взглядом поднимают двухпудовые гири, сгибают кочерги, сплющивают чайники... Но как только попытаешься проверить, кудесники оказываются: не в настроении, звезды стоят не так, штаны тоже мешают... А для нас вовсе не надо двигать гирями. Мы подвесим на шелковой ниточке кусочек фольги. Сдвинь ее мыслью, и луч солнца, отразившись от минизеркальца, скакнет на десятки делений, которые нанесем на стене! Но увы, всякий раз звезды стоят не так! Он рассмеялся, распинаясь про жуликов и проходимцев в парапсихологии, но мы могли бы ответить, что в науке их не меньше. Но мы молчали, потому, что козырь был все-таки у нас. Не просто козырь, а туз! Лена сказала с горячим презрением, которым она вся сочилась: -- Наука! Бездушная, бесчеловечная... У науки и ее рыцарей нет ни чести, ни достоинства, ни гордости... Зверев хохотнул, его круглые как у хомячка щечки заколыхались: -- Шарлатан в тюрбане и мантии выглядит гораздо эффектнее ученого! К тому же, демонические глаза, позы... Куда тягаться чахлому доктору наук, облысевшему в тридцать, испортившему зрение в двадцать, заработавшему сколиоз в двадцать пять... -- Но человек,-- сказала она все так же презрительно,-- это не только голый машинный интеллект! Это еще честь, гордость! Мне показалось, что они говорят, не слушая друг друга. А так может продолжаться до бесконечности. Я толкнул сестру, чтобы она не тянула из клопа резину. Пора выкладывать. -- Мы не за этим пришли,-- сказал Лена. Ее глаза победно горели.-- Я готова! -- К чему? -- спросил Зверев, насторожившись. Вместо ответа она молча вперила взгляд в чашку, что стояла перед Зверевым. Чашка шелохнулась. Зверев смотрел на Лену, потом на чашку. Через несколько секунд чашка чуть-чуть крутнулась, словно висела на невидимой ниточке. Зверев бросил быстрый взгляд на меня. Я сидел с каменным лицом, но внутри у меня все пело и стояло на ушах. На этот раз у сеструхи получилось с чашкой! Прошлый раз она сумела передвинуть лишь бритвенное лезвие... -- Как вы это делаете? -- спросил Зверев. Глаза у него стали очень внимательными, настороженными. Лена светилась триумфом. У нее это нечасто получалось, и по дороге сюда мы здорово трусили, что опять сорвется, не получится, опять мордой в грязь... -- Кухня меня не интересует.-- ответила Ленка высокомерно.-- Существуют высшие тайны, доступные только для посвященных! -- Понятно,-- кивнул Зверев, хотя, по-моему, черта с два ему было что-то понятно.-- Вы -- посвященная, не так ли? Как вы это делаете? -- Подробности меня не интересуют,-- ответила Лена еще высокомернее. Ее нос смотрел уже в потолок.-- Я не унижусь до того, чтобы заниматься грязными выяснениями, исследованиями! Более того, кто опозорит Откровение доискиванием причин, от того оно уйдет! Зверев задумчиво посмотрел на чашку. Повисло тягостное молчание. Наконец Лена сказала победно: -- Вы всегда тыкали нас в глаза тем, что мы уклоняемся от демонстрации перед специалистами и... Так вот, я готова! Можете созывать консилиум, конгресс, симпозиум, или как там называются ваши ученые сборища, я готова! Зверев побарабанил пальцами по столу. Его глаза некоторое время обшаривали наши лица. Когда он заговорил, голос был ровный, спокойный: -- Простите, что проверять? Ленка даже не поняла, ахнула, покраснела от негодования: -- Как это? Я двигала чашку. Или вам нужно, чтобы я разбила ее о вашу голову? Зверев улыбнулся, откинулся в кресле. Он уже давно взял себя в руки. -- Ради бога, не надо. Чашки швырять можно и без телекинеза! Но проверять пока нечего. Мы уже насмотрелись немало трюков. Сколько лет дурачили простаков Мессинг, Кулешова и прочие фокусники-обманщики! Сколько было публикаций, демонстраций! Теперь у нас есть опыт... Лена сказала яростно: -- Но я же демонстрировала... -- Трюк,-- сказал он, приятно улыбаясь и глядя ей прямо в глаза.-- Фокус. Обман зрения. Ловкость рук. -- Я требую выяснения,-- сказала она, еле сдерживаясь. Зверев развел руками: -- Вы можете объяснить принцип? Нет! Так что же мы будем делать? Мы -- исследователи, а не потребители зрелищ! Вам нужно демонстрировать не здесь, а в балагане. В лучшем случае -- в цирке! Я вмешался: -- Но почему не сделать так: Лена покажет то, что умеет, а ваши высоколобые интели сами подумают, что и как. Если надо, Ленка подвигает вашу фольгу на ниточке... Он взглянул на меня с симпатией, как мне показалось, но в этот момент Ленка сказала обозлено: -- Ни за что! Никакой фольги на ниточке! Я двигаю, что хочу, как хочу, когда хочу! И не позволю грязным лапам ученых прикасаться к Великим Тайнам! Зверев развел руками, взглянул на меня. Я поднялся, подхватил Ленку под руку: -- Пора домой, сестричка! Подзадержались мы, пора и честь знать. Спасибо за кофе! С этого дня Ленка прямо обезумела. Если раньше она себя, по-моему, каторжанила, пытаясь передавать мысли, двигать мебель, чувствовать эмоции из другой комнаты, то теперь те сумасшедшие дни вспоминались как легкий отдых. -- Что тебе именно этот чиновник от науки? -- возразил я.-- Давай зайдем в другую комиссию. Чужие поверят быстрее, а для однокашника чуда не бывает. -- Хочу доказать именно ему,-- отрезала она упрямо. -- Почему? -- Ему! Я не спорил, упрямство Ленки знал. Она была упрямей всех ишаков на свете. Ей удавалось переупрямить не только людей, но и вещи, а это уже называлось телекинезом. Зверев был моим одноклассником. Ничем не отличался, серый середнячок. Кто-то лучше рисовал, кто-то пел, играл в шахматы, ходил на ушах, побеждал на соревнованиях... Зверев ничего этого не умел. Старательно учился, шажок за шажком переползал по бесконечной лестнице знаний, вместо дискотек ходил в МГУ на дополнительные занятия, посещал кружки, помогал лаборантам... По-моему, Лена избрала его мишенью только потому, что он воплощал в себе, по ее мнению, наихудший путь, какой только могло выбрать человечество. Вместо блестящего взлета сразу на сверкающую вершину -- ползком на брюхе, как червяк, не поднимая рыла от земли, обламывая ногти... С утра Ленка сидела, уставившись в одну точку. Если ее не покормить, она с голоду помрет -- не заметит. Я кормил, ухаживал за ней. Сам я не отличался никакими эзотерическими данными, хотя кровь в наших жилах одна, потому, чем мог помогал и был горд, что перед ней приоткрывается завеса Великих Тайн. Через три месяца Ленка как ураган ворвалась ко мне на кухню. Глаза ее метали радостные молнии, лицо раскраснелось. -- Генка! -- закричала она, бросаясь мне на шею.-- Мы победили! У нас есть козырь, суперкозырь! -- Мы ходили с козырным тузом,-- напомнил я, осторожно ставя тарелки на стол. -- Это поважнее! В сто раз, в миллиард, в гугол раз важнее! Это полная и безоговорочная капитуляция Зверева! -- Садись, поешь,-- напомнил я, подвигая к ней тарелку супа.-- Одна душа осталась -- Марк Аврелий сказал, что у человека нет ничего, кроме души. -- Есть,-- не согласился я.-- Желудок -- тоже не последнее дело. Рассказывай, что за новый козырь отыскала? -- У тебя остался номер телефона Зверева? Сейчас же звони, договаривайся о встрече. Нет-нет, я не унижусь до разговора с ним. Только договорись о встрече, а уж я так его ошарашу! На коленях поползет за нами! Я недоверчиво хмыкнул, наблюдая, как она уписывает горячий суп. У моей замечательной сестренки была не только душа, но и пока что здоровый желудок. В основном, сохраненный моими стараниями. Зверева я отыскал уже поздно вечером, дома. Он чуть удивился, услышав мой голос, но ответил без вражды. Я рискнул спросить, почему он не хочет заниматься Ленкиным двиганьем чашки, он же сам видел! Как я понял еще тогда, он почему-то чувствовал ко мне симпатию, ответил доброжелательно, старательно разжевывая даже то, что я схватывал с первого раза. Мы не доверяем гадалкам, объяснил он, потому что опасно получать знания, не зная, откуда и каким образом оно формируется. Если получать готовые знания, то нужно перечеркнуть все научно-исследовательские институты, упразднить ученых, изобретателей! Тут я решил, что поймал его, и спросил, не о своей ли он шкуре заботится, когда боится, что Ленка покажет им Настоящие Чудеса? Он спросил, а что если гадалка после десяти удачных советов выдаст одиннадцатый неверный? Проверить не проверишь, даже другие гадалки не помогут, у каждой свои тайные методы! И вот мы, уже привыкшие им верить, не в состоянии проверить их предсказания, послушно бросаемся со скал... Тут я решил, что он перегнул. Не такие уж мы идиоты, чтобы со скал. Просто каждый больше любит готовые ответы. А что они добываются без особых трудов, вообще без трудов -- так еще же лучше... -- Договорился? -- спросила Ленка нетерпеливо, когда я вернулся на кухню. -- Да. В семнадцать тридцать будет ждать у себя. Следующий день с утра Ленка потратила на сауну, парикмахерскую, массажистку, у подруги одолжила модный костюмчик. Я не узнавал сеструху. Она вообще не знала о существовании парикмахерских, мылась только под душем, подруг у нее вообще не было, тем более -- модных. Когда мы шли по Горького, а тут привыкли к фирмовым герлам, хмыри оглядывались ей вслед. Когда Ленка сменила свою цыганистую юбку на модные джинсы, я сам восхитился ее точеной женственной фигуркой. Она умело воспользовалась косметикой, сделала стрижку, и я обалдел, видя рядом с собой волшебную куколку. Я никогда не видел Ленку такой, ни для кого она так не старалась. Когда мы вошли к Звереву, он подпрыгнул при виде Ленки. Растерялся, заспешил навстречу. По-моему, даже хотел поцеловать руку, но Ленка не сообразила, руку не протянула. -- Мы не трюкачи, не фокусники,-- сказала она ледяным голосом, когда мы сели перед его столом.-- И вот доказательство. На этот раз в форме предсказания. Сегодня в шесть часов двенадцать минут вы пойдете по Пушкинской, затем выйдете на проезжую часть, пытаясь войти в Козицкий переулок... В этот момент будет мчаться с огромной скоростью тяжелый грузовик, а за ним -- патруль ГАИ. Вы не успеете ни перебежать улицу, ни отскочить обратно... Зверев начал меняться в лице. Ленка заканчивала торжественно-холодным голосом -- ...когда проскочит МАЗ, а за ним -- менты, от вас останется что-то нехорошее, расплесканное по асфальту шагов на пять... Она оборвала себя, глядя на Зверева. Тот сидел, белый как мел. Даже я сообразил, что Зверев сразу поверил. Наверняка поверил еще тогда, в первый раз. -- Простите,-- сказала она с легким раскаянием.-- Мне не нужно было так живописать... К тому же это не рок, а увиденная вероятность, которой легко избежать. Зверев прерывисто вздохнул. Лицо его было желтым, яснее обозначились усталые морщины в углах рта. -- Вы можете объяснить,-- сказал он чужим голосом,-- как добиваетесь такого озарения? Каков механизм? -- Не стремлюсь узнать,-- отрезала Ленка.-- Бездушному механизму науки никогда не понять. Я никогда не опущусь до такого позора, чтобы сотрудничать с учеными! Он устало потер лоб, вздохнул. В глазах у него мелькнуло странное выражение. Когда он поднял голову, у него было лицо смертельно усталого человека. -- Этого и следовало ожидать,-- сказал он негромко.-- Вам чаю или кофе? Секретарша принесла три чашки, и мы в молчании пили кофе, посматривая на часы. В шесть часов Зверев поднялся: -- Мне в самом деле нужно быть в шесть тридцать в редакции "Нового мира". Мы вскочили, Ленка сияла торжеством. Он вежливо придержал перед ней открытую дверь, снова став вежливым, предупредительным. Только румяное лицо оставалось бледным, глаза погрустнели. Мы прошли по Петровке, перешли по Столешниковому на Пушкинскую, Зверев тихо спросил: -- Лена, почему вы против исследования? Если бы удалось понять механизмы предсказаний, человечество бы получило неоценимый источник... -- Хотите Озарение запрячь в машину? -- прервала она.-- Нет, я принимаю только безоговорочную капитуляцию! Она победно засмеялась. Глаза ее блестели, от нее пахло хорошими духами. Я не узнавал сеструху. Она шла бок о бок со Зверевым, задевая его локтем, посматривая искоса и, если бы я не знал ее, поклялся бы, что вовсю клеит задуренного профессора, примеривает ошейник, на котором будет водить как бычка на веревочке всю оставшуюся жизнь. Я посмотрел на часы. Шесть часов две минуты. Зверев тоже посмотрел на часы, потом перевел взгляд на нас. И губы его дрогнули в горькой улыбке: -- Не понимаете... Всю жизнь привыкли подчиняться. Как легко, когда за вас думает и решает вождь, фюрер, дуче! Рабы избавлены от необходимости думать. Вот приедет барин... Свободным труднее. Мы сами ищем, сами отвечаем. Мы миновали Немировича-Данченко. Следующий -- Козицкий. -- Любое откровение -- унижает человека,-- заговорил Зверев, словно разговаривая сам с собой.-- Оскорбляет его гордость! А мы не рабы! Мы имеем право знать... Только рабы не хотят знать, строить, допытываться... Возьмут, если даже надо отдать не только честь, гордость, достоинство, но и... вообще бог знает что отдадут святое. Мы остановились на проезжей части. Козицкий на той стороне. Движение тут вообще бешеное, улочка узкая, светофоров нет. Пока перебежишь на ту сторону -- страху натерпишься... Сердце мое колотилось, чуть не выпрыгивая. Через три минуты на бешенной скорости пронесется тяжелый грузовик, за ним в погоне -- машина ГАИ. Бандита ловят, что ли? И когда это все пронесется, Зверев будет на лопатках. Мы спасли его жизнь, его жизнь спасена парапсихологией, которую он отказывается принимать! -- Думаете, не знаю, каких собак вы на меня навешали? -- вдруг сказал он, грустно улыбаясь.-- Ретроград, тупица... А почему все мистическое покрыто тьмой? Почему ведьмы слетаются на конгрессы ночами? Почему именно ночью надо творить колдовство? Да чтобы никто не подсмотрел, не обрел з н а н и е! Непосвященным народом управлять проще. А наука предпочитает солнце. Согласны? Наука -- для свободных людей. Она дает обстоятельный ответ на "как" и "почему", а мистика велит подчиняться слепо. Я же человек свободный, свободой дорожу. Раб может жирнее есть, мягче спать, но я -- свободный. И буду жить, как свободный. Пусть этой жизни останется немного, но я не променяю ее даже на бессмертие, если для этого надо стать рабом. За свободу надо платить. Иногда -- по высшей мерке. Он коротко взглянул на часы. Ленка не поняла еще, ухватил его за рукав: -- Там сейчас пронесется грузовик! -- Верю,-- сказал он просто.-- Вы хотите, чтобы я выбрал между свободой и рабством. Так я выбрал. И он спокойно, привычно сгорбившись, пошел через улицу. Он был на се