го с недавних пор стало интересовать, что же это такое -- д а ж е б о л ь ш е... Насколько больше, в чем больше, почему больше... Яростный противник всех околонаучных разговоров о биополях, телепатии, психополях и прочей чепухи, он однако понимал, что после брака между совершенно разными людьми устанавливается прозаическое вполне материальное кровное родство, что их ребенок -- это наполовину "он", наполовину "она"... Нельзя исключать и того, что хитроумная природа сумела из такого брака извлечь нечто, или наоборот -- вложить в него нечто, о чем люди пока не догадываются... -- Мы настаиваем на разводе,-- напомнил Кирилл. -- Ах да,-- спохватился регистратор,-- вижу, что отговаривать вас все равно, что подливать масла в огонь... Кстати, почему именно масла, к тому же в огонь?.. Никто никуда масла не льет. Ни разу не видел, чтобы масло лили в открытый огонь. Честно говоря, и открытый огонь ни разу не видел... На кухне -- электроплита, не курю... Да вы располагайтесь поудобнее! Все равно заполнять анкеты, а они длиннющие. Он говорил и говорил, уютным домашним голосом, благожелательно поглядывая черными как маслины глазами, не спеша и со вкусом раскладывал бумаги по столу. Он и она, высокий сутуловатый молодой человек и женщина среднего роста, оба с напряженными злыми лицами, нервные, до жути похожие друг на друга, с одинаковыми глазами, одинаковыми лицами, оба не отрывают глаз от его пальцев. -- Вообще-то,-- сказал регистратор,-- Ефросинья Лаврушина... какое уютное имя! Ефросинья, Фрося... и... простите, здесь неразборчиво... ага, Кирилл Лаврушин, мне по должности полагается уговаривать сохранить брак, помириться, выяснить то да се... Могу даже затягивать развод, переносить на два месяца, а потом еще и еще... Женщина, Фрося, вспыхнула, открыла рот, но ее опередил мужчина: -- Вы намекаете, чтобы мы ускорили дело взяткой? Регистратор даже не обиделся, лишь вскинул куцые брови: -- Я же говорю, что мог бы... но делать не стану. Здесь столько народу прошло! Я с закрытыми глазами могу отличать тех, кто разводится из-за глупой ссоры, а кто пришел с твердым намерением добиться разрыва. -- Мы пришли твердо,-- сказал Кирилл. -- Безоговорочно,-- подтвердила Фрося. -- Вижу,-- вздохнул регистратор.-- Но я должен все-таки указать причину... Формальность, но бумаги есть бумаги. Их никто не отменял. Женщина сказала зло: -- Пишите, что хотите! -- Но все же... -- Мне все равно, что напишите. На самом деле я с ним не могу находиться в одном помещении. Это ужасный человек. У него капризы, перепады настроения, как у барышни... Я не могу подстраиваться под них! У меня огромная важная работа. Я сублиматолог... -- Простите...? -- Врач-сублиматолог, занимаюсь проблемами сублимации. У меня накопился огромный материал, который позволит поднять на новую ступень... -- Понятно,-- прервал регистратор. Он извинился: -- Простите, мне показалось, что вы сами хотите ускорить эту неприятную процедуру. -- Да... благодарю вас! -- Итак, с вами закончено. А вы, простите... -- Кирилл Лаврушин,-- представился сутулый.-- У вас написано, вы только что прочли. Мне тоже пишите, что хотите. -- Гм, я могу написать такое... -- Мне все равно. -- Да, но когда будут читать другие, они умрут со смеху. Мужчина раздраженно пожал плечами: -- У меня несколько другой круг друзей. Они таких бумаг не читают. А кто читают, мне неинтересны, наши пути не пересекаются. Потому напишите что-нибудь, а настоящая причина в том, что я ее не выношу! У меня важнейшая работа!.. Я физик-ядерщик, мне осталось только оформить работу в удобоваримый вид, чтобы кретины смогли понять, и в кармане нобелевка!.. Но мне нобелевка не нужна, мы... мы... вы даже не представляете, что мы будем иметь! Что вы все будете иметь! Регистратор вздохнул: -- Успокойтесь, не кричите!.. Интеллигенция... Творческая! То ли дело слесари, грузчики... У них разводов почти не бывает. Натуры настолько простые, что никакой тонкой притирки характеров не требуется. Ему нужно только, чтобы она борщ умела готовить, а ей -- чтобы получку домой приносил и бил не слишком часто... Перо быстро бежало по бумаге, оставляя ровный красивый след с завитушками. Кирилл смотрел зло, грудь еще вздымалась от приступа внезапного гнева. Регистратор явно любуется почерком, самые красивые почерка у писарей из штабов, туда отбирают самых тупых, чтобы не разболтали тайн... Регистратор заполнял и заполнял анкеты, наконец со вздохом поднял голову: -- Вроде бы все... Хочу предупредить все же: никакой научной работы в первые дни! Даже в первые недели... Это вам только кажется, что сейчас вы, облегченно вздохнув, разлетитесь и с энтузиазмом вроетесь в работу. Увы, за эти несколько лет вы уже сроднились... Да-да, сроднились. И души, и тела сроднились. Развод -- это принятое обозначение из-за своей нейтральности, а на самом деле это -- разрыв. А разрыв всегда болезнен. -- Мы к этому готовы,-- обронила женщина холодно. -- Да-да,-- подтвердил Кирилл нетерпеливо и, отогнув белоснежный манжет, посмотрел на часы. Регистратор покачал головой, смолчал. Да, он простой клерк, из всех наук знает только четыре действия арифметики, да и то таблицу умножения помнит нетвердо, зато через этот кабинет прошло столько и умных, и глупых! -- знает, сколь переоценивают и свои беды, и свою стойкость. -- Давайте ваши бумаги. Они протянули брачные свидетельства. Он нехотя вынул печать, зачем-то подул на нее, испытующе посмотрел на обоих. Оба жадными глазами смотрели на печать. Он вздохнул, с отвращением приложил темную поверхность к бумагам. Кириллу показалось, что на мгновение в зале померк свет. От радости, сказал себе иронически. Не от нервного же истощения... Мелькнуло напряженное лицо Фроси. Потом в поле его зрения появился стол, на котором лежали два брачных свидетельства, теперь -- с большими черными буквами: "РАСТОРГНУТЬ". Одно из них тут же исчезло в пальцах Фроси. Он превозмог слабость, взял свое свидетельство, неловко поклонился: -- Благодарю. До свидания. -- Не за что,-- буркнул регистратор.-- До свидания. Злость, раздражение, неслыханное чувство облегчения -- все вместе были теми горами, за которыми даже не обратили внимания на испортивших многих квартирный вопрос. Фрося осталась в прежней квартире, полученной от завода, а он переехал в хрущевку на окраине, тот "трамвайчик" ему уступили мать с отчимом. Регистратор оказался прав, первые два дня он даже не пытался заняться работой. В черепе хаотично и яростно метались горячие как раскаленные стрелы образы этой проклятой женщины, как она его доводила, как нагло держалась даже на разводе. Как эта змея сейчас ликует, уже смеется над ним в объятиях другого... И, хуже всего, нервное истощение дало наконец знать: он чувствовал ужасающую слабость, в глазах часто меркло, темнело, вспыхивали крохотные звездочки, а когда светлело, он со страхом видел, что все двоится, расплывается перед глазами. Наконец наступило некоторое улучшение, но зато померкли краски. К ужасу он ощутил, что видит мир только в черно-белом, а все краски стали серыми. Да и острота снова начала падать, к вечеру второго дня он едва различал пальцы на вытянутой руке, но сосчитать уже не мог. Стены крохотной однокомнатной квартиры терялись в размытом тумане. -- Черт,-- выругался со злостью,-- до чего себя довел! Еще чуть, вовсе бы рехнулся... В холодильнике пусто, за два дня выгреб все. А идти в гастроном неловко, если примется ощупывать стены. Надо выждать, наладится же... Не наладилось и на третий день. Он позвонил на работу, договорился об отпуске на неделю за свой счет, нервный срыв, потом наверстает. Матери бы позвонить, но та сперва поднимет крик, что зря разводился, девочка очень хорошая -- это Фрося-то хорошая девочка! -- сам виноват, теперь надо иглоукалывание, мать помешалась на этом иглоукалывании... На четвертый день он ощупью, почти в полной мгле, пробрался своему столу, нащупал телефонный аппарат. Зажав трубку возле уха плечом, принялся набирать номер. Приходилось всякий раз пересчитывать дырочки, но и потом, когда услышал гудки, не был уверен, что набрал правильно. К аппарату долго не подходили. Он считал гудки, наконец уже собрался положить трубку, когда щелкнуло, еле слышный знакомый голос, похожий на комариный писк, неуверенно произнес: -- Алло? -- Послушай, Фрося...-- сказал он сухим стерильным голосом,-- последний выпуск по нуклеонике остался у тебя. Я когда собирал книги, не заметил, что он остался... -- Алло? -- донесся из трубки шелест.-- Алло!.. Ничего не слышу... Перезвоните из другого автомата... -- Алло! -- заорал он, срывая голос.-- Это я, Кирилл!.. Это твой аппарат барахлит, не мой! Говори... -- Я слышу, не надо орать,-- донеслось злое как шипение разъяренной змеи.-- Что тебе? Теперь будешь гадить и по телефону? -- Дура! -- крикнул он бешено.-- Да мне бы тебя век не видеть... Просто для работы позарез нужен последний выпуск ядерного вестника. Он у тебя... -- Я его видела,-- ответила она неприязненно.-- Собиралась выбросить, но не успела. -- Говори громче! Сделай последнюю услугу,-- сказал он, с облегчением видя, что из мрака начинает выступать светлое пятно.-- Вынеси его к магазину. Я сейчас выйду, заберу. -- Очень мне надо,-- ответила она со злостью.-- Зайди и забери сам. Он удивился: -- Я думал... ты сама не захочешь, чтобы я заходил! -- Я не хочу,-- отрубила она.-- Но еще меньше хочу идти к магазину, где только что была и купила все, что мне было нужно. Ясно? Довольно я шла на поводу у твоих прихотей... -- Ладно-ладно,-- сказал он торопливо, уже начиная различать перед собой окно.-- Я сейчас зайду. Ты будешь дома? Никуда не соизволишь выйти? Из рассеивающейся тьмы донеслось капризное: -- В течении часа -- да. Потому выхожу. -- Куда? -- спросил он. Спохватился, обязательно не так поймет, дура, да плевать куда пойдет и с кем будет, он просто хотел, что если все равно выходит, то захватила и эту брошюрку, не подорвалась бы, но эта змея, конечно же, даже если по пути, то сделает все, чтобы ему было хуже.-- Все-все, я не спрашиваю!.. Да, он стоял у окна, темнота постепенно отступала. Сперва в комнате появился просто свет: слабый, рассеянный, но теперь Кирилл проще ориентировался в пространстве, предметы вырисовывались достаточно надежно, и он воспрянул духом. В конце-концов, это от нервного истощения, за неделю пройдет и без лечения, а надо будет -- и витамины попьет, а то и пару уколов примет. -- Это точно? -- переспросил он.-- Через полчаса выйду, пятнадцать минут пешком... Я буду вовремя. На самом деле выйти собирался сейчас, с его нынешним зрением и слабостью добираться, держась за стены, но пусть не надеется, что она его таким увидит, перед ее дверью соберется, выпрямится гордо, возьмет книжку и уйдет сразу же... В мембране донеслось совсем слабое, он едва различил этот отвратительный писк, полный яда:: -- Но... лишь в... часа... Вечером меня не будет! Достаточно... насиделась... ни в театр, ни на концерт... -- Я выбегаю,-- сказал он коротко и бросил трубку. Быстро оделся, отметив, что резкость зрения если и не восстановилась, то сейчас он не слепой, а лишь сильно близорукий, но по-прежнему все в сером цвете. И слаб настолько, в голове гул, что в самом деле не сказал бы даже по памяти, где красное, где синее или зеленое... Из подъезда выбрался тяжело, смутно удивляясь своему по-стариковски тяжелому телу, вялым мышцам. Когда привычно переходил через улицу, где переходил вот уже лет пятнадцать, в первый момент сразу не понял, что недостает в мире, лишь когда сзади под колени мягко ударило плотным, он завалился на капот легкового автомобиля, сразу все понимая и ужасаясь. Мелькнуло перекошенное лицо водителя, что грозил кулаком и что-то орал. Кирилл не стал прислушиваться, кое-как выбрался на ту сторону улицы. Весь дрожал, ушибленное место ныло, будет громадный кровоподтек, но хуже всего, что в трубку Фрося, по всей видимости, в самом деле орала, это он глух как крот, или по меньшей мере оглох на три четверти. Он торопливо шел к шестнадцатиэтажке, злясь и ненавидя женщину, что может сейчас за минуту до его появления исчезнуть, а потом заявить, что он-де не уложился в полчаса, хотя не прошло и десяти минут, а у нее время расписано... Ушибленный зад ныл, но слабость, как ни странно, постепенно отпускала. Наверняка сказывалось дикое перенапряжение. Он все ускорял шаги, сердце скрипело, однако работало достаточно бодро. Подходя к дому, который так и не стал его домом, а теперь чужой, услышал как неподалеку проехал микроавтобус. Из открытого окна на третьем этаже какого-то любителя ретро неслось "Каким ты был...". Открывая дверь парадного, услышал знакомый скрип пружины. Все точно так, как скрипела и раньше. Слух восстановился полностью! В неприглядном парадном все также как солдаты на плацу выстроились одинаковые коричневые ящики для почты. На их ящике номер написан зеленой краской... Зеленой! Он различает зеленый цвет? Вдавил кнопку, загорелся розовый огонек. Вверху на горизонтальном табло побежали оранжевые квадратики, останавливаясь через равные промежутки. За коричневыми створками опустилось темное, створки дрогнули, бесшумно разошлись, открывая ярко освещенную теплым солнечным светом кабину. Он шагнул, привычно вдавил четырнадцатую кнопку. Лифт бодро понесся вверх, Кирилл настороженно прислушивался к тому, что происходило в его теле, организме. Лифт остановился, дверь распахнулась, и он шагнул на лестничную площадку. Дверь с номером "55". Он поднес палец к кнопке звонка, прислушиваясь к себе... Он снова слышал, видел, обонял, мыслил с прежней силой, яркостью, интенсивностью! -- Черт бы побрал,-- прошептал он вслух. На часах, циферблата которых он не видел последние три дня, оставалось еще четверть часа до момента, как она уйдет.-- Черт тебя побери... Рефлекс экспериментатора, может быть, неуместный в этот момент, развернул его к лифту. Слышно было как кабинка уже уходит по чьему-то вызову вниз, и он на всякий случай держал палец на кнопке, чтобы никто не опередил с новым вызовом. Он готов был предположить, что лифт не придет, придется подниматься по лестнице, но техника от нервного истощения не страдала, на причуды психики плевала, и он все же увидел как распахиваются двери лифта. Опускались с той же скоростью, Кирилл читал "Правила пользования лифтом", и вдруг ощутил, что свет в кабине меркнет. Одновременно он перестал улавливать звук мотора, а крупные буквы расплылись, стали двоиться... Из лифта он вышел наощупь. Он уже с трудом отличал свет от тьмы, едва нашел выход. Яркий солнечный день показался лунной ночью, но пока спускался с крыльца, ушла и луна... Сердце работало с трудом, словно он вдруг стал весить с полтонны. Он ощупью нащупал лавочку, что стояла на прежнем месте, сел, принялся инстинктивно мять левую сторону груди. Против фактов переть трудно... Без этой подлой, лживой женщины он почему-то начинает слепнуть, глохнуть, на него наваливается физическая слабость... Неужели за годы совместной жизни он стал так от нее зависеть? Подлую же штуку выбросила его нервная система! Преподлейшую... Докурив сигарету, он все так же, наощупь двинулся к подъезду. Его подхватили осторожные руки, помогли войти в лифт. Вероятно, что-то говорили, спрашивали, но он не слышал голосов. В лифте он снова обрел способность видеть. Когда вышел на лестничную площадку, снова мир играл всеми красками, шаги приобрели упругость. Долго держал палец на звонке. Дверь никто не открывал. Змея улизнула, мелькнула мысль, или не желает открывать? Он отчетливо слышал, как по ту сторону двери заливался звонок, вполне исправен, так что колотить ногами бесполезно. Все больше злясь, сжимал в карманах кулаки, и пальцы нащупали затейливые фигурки брелков. Значит, он забыл ей вернуть ключи? Свирепея, он сунул в замочную скважину, с лязгом открыл дверь, в прихожей громко потопал, будто сбивал снег с ног в разгаре мая. Змея могла специально привести какого-нибудь хахаля подруги, но он будет холоден и тверд и на провокацию не поддастся. Забрать книгу, швырнуть ключ -- и адью! А нервное истощение пройдет! Если понял причину расстройств, то перебороть сумеет... Он рванул дверь в комнату. Фрося сидела в дальнем углу на диване. Зареванная, с распухшими губами, жалко шмыгала носом -- тоже красным и распухшим, ресницы потекли, и размазавшаяся краска придавала лицу удивленный вид. Слез было столько, что вся сидела мокрая, словно мышь, едва вылезшая из большой лужи, даже подушка рядом лежала сырая. Она выглядела глубоко несчастной, Кирилл даже не представлял, что можно быть такой несчастной. -- Могла бы открыть! -- сказал он грубо, с трудом зажимая рванувшую за сердце жалость.-- Кстати, вот ключ!.. Можешь передать... новому. Он швырнул всю связку. Ключи громко звякнули о поверхность стола. Ее лицо не изменилось, она все так же сотрясалась от рыданий, и потрясенный Кирилл как при ослепительной вспышке молнии понял, что... эта самая злобная на свете фурия, самая независимая и самостоятельная женщина, на самом деле давно уже смотрит на мир т о л ь к о е г о г л а з а м и, и потому после болезненного разрыва не видит вовсе!.. Кляня себя во все корки, он осторожно опустился рядом и с нежностью, какой никогда за собой не знал, обнял этого несчастного испуганного ребенка, который не может без него. Как и он без него. УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА Агент К-70 вошел в кабинет, вытянулся. Сзади мягко захлопнулись двери. Агент вскинул подбородок, прижатые к бедрам пальцы подрагивали. К руководителю отдела убийств и диверсий его вызвали впервые. При одном взгляде на шефа, круглоголового, с бычьей шеей, жуткими шрамами на лице, которые стянули кожу так, что никогда не улыбался, сразу становилось ясно, что шеф тяжело протопал по всем ступенькам служебной лестницы, начиная с самых низов, еще с тех времен, когда убийства и диверсии осуществлялись традиционными донаучными методами. -- Агент К-70,-- четко сказал начальник отдела, и агенту показалось, что в кабинете лязгнули огромные ножницы.-- Вам поручается ответственнейшее задание. По данным нашей разведки, на вражеской территории в секторе А-12 появился гений, который может в будущем причинить нам немало хлопот. Пусть даже не будет работать в военной области, но любой гений в стане врага -- угроза нам. Вам поручается найти его и ликвидировать. От холодных жестких слов и ледяного тона словно бы застыл воздух во всем бункере. Агент вытянулся с таким рвением, что кости хрустнули, рявкнул: -- Слушаюсь! Он щелкнул магнитными подковами, но шеф заговорил снова, и агент с удивлением услышал незнакомые, почти сентиментальные нотки: -- Вы едете в прекрасный город... Там было мое последнее дело, потом засел здесь. В тех местах жил талантливейший поэт Крестьянинов. Не слыхали? То-то... Вон его фото в черной рамочке. Еще молодой, но о нем уже заговорили! Он мог бы сделать многое, очень многое... К счастью для нас, в его местной организации еще не понимали, что сильный писатель стоит ряда оборонных заводов, а его продукция, так сказать, равна продукции целой страны. А если гений экстра-класса, то и вовсе неоценим... Словом, я ликвидировал его четко, красиво и надежно. Агент вытянулся снова: -- Доверие оправдаю! Какая у него охрана? Начальник поколебался, ответил: -- Видимо, он все еще не охраняется. Во всяком случае, вчера еще, если верить разведке, был без охраны. Мы должны убрать его раньше, чем противники пронюхают, что у них одним гением стало больше. Агент разочарованно вздохнул. Начальник отдела словно нож всадил взглядом, предупредил жестко: -- Не расслабляйтесь! Пока прибудете, измениться может многое. И пусть у вас не будет сомнений! Убивайте, убивайте! Ликвидация противника -- не убийство, а необходимый компонент войны. Агент К-70 отдал честь и, четко печатая шаг, вышел из кабинета. В коридоре его уже ждали два инструктора по видам вооружения. Борис возвращался поздно. Луна часто пряталась за тучи, становилось совсем темно. Город спал, фонари светили вполнакала. Окна домов были темными, и он шагал как в ущелье, слыша только сухой стук своих шагов. Умные ребята собрались у Шашнырева, умные и знающие. Сперва пасовал перед именитыми соперниками: звезда на звезде! -- но азарт увлек в гущу, вскоре же ощутил, что не уступает, часто проникает глубже, нередко видит шире, во взаимосвязи с другими явлениями... Задумавшись, пересек улицу и вступил в скверик. После дождя дорожки раскисли, зато срежет угол и дома окажется быстрее... -- Эй, парниша! Он вздрогнул, очнулся. Дорогу загородили четыре темные фигуры. Все на голову выше и чуть ли не вдвое шире. Фонарь светил в лицо, и Борис видел только угольные силуэты, массивные как чугунные тумбы. Один, низколобый и широченный, с тяжелыми вывернутыми в стороны ручищами надвинулся, оскалил во тьме зубы, блестящие и острые: -- Понимаешь. Сигареты кончились... -- Я не к-к-курю,-- пролепетал Борис. Ноги подкосило острое чувство беспомощности. И с одним не справится, а тут четверо. Двое уже заходят за спину, чтобы не убежал. А если бы сигареты нашлись? Ответили бы, что не тот сорт. -- Ах, не куришь? -- протянул передний. К Борису приблизилось огромное как вырубленное из камня лицо с тяжелыми надбровными дугами и огромной челюстью. -- Ах, ты еще сопельки жуешь... Ах, ты еще сосешь... Остальные грубо захохотали. Верзила почти нежно взял Бориса за рубашку, притянул к себе ближе. Перед носом у Бориса появилось волосатое бревно руки, по глазам ударили ядовито-синие буквы: "Нет в жизни счастья". Он тоскливо ждал ударов, боли, от страха в животе стало холодно, но четверка, окружив его плотнее, млела от восторга, наслаждалась беспомощностью жертвы, его дергали за нос, щелкали по ушам и губам, щипали, похохатывали, предлагали то одну забаву, то другую, а щелчки и дерганье становились все грубее, гоготали все громче, входили в раж, и он уже знал, что будут бить свирепо, сокрушая ребра и кости, разобьют ногами лицо, искалечат, а то и забьют совсем... -- А ну отпустите парня! Голос был негромким. Мучители остановились, опешив. Из соседней аллейки вышел невысокий парнишка. Такого же возраста, что и Борис, сложением даже мельче. -- Алеха,-- пролепетал тот, что взялся за Бориса первым,-- что за гнида, а? -- Не знаю,-- ответил Алеха тупо, не сумев выдавить ничего остроумного или хотя бы похабного. -- Так придуши ее! -- взревел вожак возмущенно. Алеха, исправляя оплошность, ринулся на смельчака. Р-раз! Страшный удар остановил Алеху буквально на лету. Второй удар сокрушил, хрустнули кости... Алеха рухнул без звука, на асфальте плеснуло, словно упал тюлень. Трое оцепенели, и парнишка налетел на них сам. Кулаки работали как стальные поршни. Трое по разу только взмыкнули, и вот уже все на асфальте... Еще дальше головой в кусты лежал Алеха. -- Вот так-то,-- сказал парнишка удовлетворенно. Он отряхнул ладони, и Борису послушался сухой треск, словно сталкивались дощечки.-- За что они? -- Хулиганы,-- прошептал Борис. Губы тряслись, и сам весь дрожал и дергался.-- Им не надо повода... Сами найдут. -- Так надо уметь защищаться,-- сказал парнишка презрительно.-- Эх, ты!.. И не дрался, а нос тебе расквасили! Борис стер кровь с губ, зажал ноздри. Когда закинул голову, прямо перед ним заколыхалось темное звездное небо. Душа еще трепетала от сладкого ужаса. Звероподобные гиганты, казавшиеся несокрушимыми, лежали поверженные. Один пытался подняться, но руки разъезжались, и он брякался мордой в лужу на асфальте. -- Пошли,-- сказал парнишка,-- умоешься. Когда вышли из переулка на улицу, Борис при свете фонарей хотел рассмотреть избавителя, но тот вдруг изменился в лице, сильно толкнул. Борис отлетел в сторону, еле удержавшись на ногах, тут же на высокой ноте совсем рядом на миг страшно вскрикнули тормоза, ударило смрадом бензина и мазута, мимо пронеслась как снаряд тяжелая гора из металла, толстого стекла и резины. Виляя по шоссе, МАЗ резко повернул за угол, едва не выскочив на тротуар. -- Сволочь,-- сказал спутник Бориса свирепо. Борис в страхе смотрел на то место, где пронесся грузовик. Земля с трудом выпрямлялась после пронесшегося многотонного чудовища. -- Спасибо,-- прошептал он. Губы запрыгали снова.-- Ты меня прямо из-под колес... -- А ты не мечтай на улице! Ладно-ладно, не раскисай. -- Сегодня получка,-- объяснил Борис растерянно.-- Район не самый благополучный, как видишь... Пьяные бродят, лихач за рулем... -- Хорошо, если только лихач,-- пробормотал странный парнишка угрюмо.-- Тут каратэ не спасет... Меня зовут Анатолием. Я с турбинного, живу в общаге. -- Я аспирант кафедры математики. Сененко Борис. -- Эх ты, аспирант Боря... Вон колонка! Пойдем, обмоешься, ты в крови. Кирпич сухо треснул, половинки провалились, бухнулись в траву, ярко-красные как окровавленная плоть. Борис, еще не веря глазам, повернул занемевшую ладонь ребром вверх. Твердая желтая кожа, твердая как рог, как копыто, а в ней красные бусинки... Не кровь, это врезались или прилипли крупинки обоженной глины. Второй кирпич поспешно лег на подставку вслед за первым. Резкий взмах... Обе половинки с силой ударились в землю. Из разлома взвилось как дымок красное облачко мельчайшей пыли. Борис с усилием разогнул спину. Между лопатками прополз, плотно прижимаясь ядовитым брюхом к горячей коже, неприятный холодок, застывшие мышцы ныли. От дома донеслось бодрое: -- Удается? Борис промолчал. Первый успех, как ни странно, не окрылил, на новые свершения не подтолкнул. -- Удается? -- спросил Анатолий снова. Он выпрыгнул из окна, пошел к Борису. -- Да. -- А почему такой мрачный? -- Не знаю. Слишком уж все... Да и получится ли из меня каратэка? -- Получится! -- воскликнул Анатолий.-- Ты талантище! Месяц всего тренировался, а уже кирпичи колешь. Теперь и черепа сможешь рубить так же запросто. Осталось только освоить несколько приемчиков, и ты непобедим! Борис задумчиво потрогал загрубевшие ладони. -- Заманчиво,-- сказал он неуверенно.-- Вот только было бы в сутках часов сорок, а то на математику ничего не остается! За месяц так и не выбрался... Каратэ берет тебя с потрохами. Анатолий задумался, ответил со вздохом: -- Да, спорт требует человека целиком, а желание реабилитироваться может завести далеко... Но ты от каратэ не отрекайся полностью, пробуй совместить с математикой. Ведь надо быть в первую очередь не математиком, а человеком, то есть полноценным мужчиной, чтобы мог постоять за себя и за других! Обидно, что эта мразь, у которых всего одна извилина, да и то прямая -- между ягодицами, берут над нами верх хотя бы с помощью кулаков! Лично я, например, этот вопрос решил. Борис с уважением смерил взглядом его суховатую фигурку: -- Да. Тебе легче. -- Не скажи,-- засмеялся Анатолий.-- Слушай, а если встряхнуться малость? К тренировкам вернешься, когда появится желание. А сейчас едем! Людей на улице было мало, шла двадцатая серия "Приключений майора Чеховского". Когда вошли в метро, Анатолий огляделся и вдруг оттащил Бориса от края перрона. -- Не стой так близко,-- шепнул он сердито.-- Время пик, еще столкнут ненароком на рельсы! Ты ж такой рассеянный... Никогда близко к краю не становись. Поезд доставил их к конечной остановке, эскалатор подхватил и вынес на поверхность. Борис поежился, втянул голову, спасаясь от холодного ветра. На выходе из подземелья услышали жалобное: -- Молодые люди, купите лотерейки! Завтра тираж! На них умоляюще смотрела хорошенькая молоденькая девушка. Губы ее полиловели, она зябко куталась в легонькую кофточку, а из-за ее спины наползала, прогибая небо, угольно-черная туча. Анатолий удивился: -- Вы нам? -- Вам,-- ответил девушка, ее губы еле шевелились.-- А что? -- Неужели,-- сказал Анатолий оскорбленно,-- я похож на человека, который покупает лотерейные билеты? Сверхтренированный, всегда знающий что делать, он, по мнению Бориса, конечно же, не был покупателем лотереек. Сам вырвет все, что захочет, со дна морского достанет, если возжелает... -- А вот я,-- сказал Борис неожиданно даже для себя,-- в коленках слабоват, потому рискну. Девушка, мне билетик. -- Ты что? -- изумился Анатолий.-- Не позорься! Слабаки покупают! Ничтожества, которые сами ничего не могут, вот и надеются на слепой случай. Держи карман, отвалят крупными купюрами! -- Девушка,-- сказал Борис,-- Я передумал, мне десяток. Девчонка торопливо отсчитала ему билетики, схватила деньги, пока гонористый парень не передумал. Анатолий развел руками. Борис принялся зачеркивать, и Анатолий сказал с язвинкой: -- Тогда уж рисуй до конца, зачеркивай одинаковые! Борис бросил карточки в ящик с надписью "Спортлото", а Анатолий заговорил увлеченно, словно бы и не было только что нелепой микростычки из-за лотереек: -- Все-таки йоги добились многого! Знаю одного, живет на городских харчах, а выглядит на сорок лет моложе! Семьдесят, а дают тридцать! Поездил везде, все повидал, все перепробовал, во всем поразвлекся... А вот на что мы будем годны в свои семьдесят? -- Как же в городе сумел... Свежий воздух надо, питание, а тут все на ходу! Часто всухомятку. -- В том-то и дело,-- воскликнул Анатолий, сразу загораясь.-- Оказывается, еще как можно! Дверь им открыла хорошенькая девушка, миниатюрная, загорелая, блестящеглазая. С любопытством взглянула на Бориса, раздвинула губы, блеснув жемчужными зубками, но глаза ее смотрели вопросительно. -- Леночка,-- сказал Анатолий,-- это мой друг Боря. Он восходящая звезда в математике, но человек застенчивый, потому всецело отдается под твое покровительство. Глаза у Лены были крупные, живые, но за ними угадывался мозг, пытливый и сильный. Борису она понравилась. -- Милости просим,-- сказала она щебечуще.-- Ох, Толя, зачем столько вина? Ребята принесли больше, чем достаточно. Заходите, располагайтесь. В большой комнате у низкого столика сидели в вольных позах двое мужчин в глубоких креслах. Как определил про себя Борис, богемного вида. Один лысоватый, с русой неопрятной бородой, в блузе, с выпирающим животиком, второй утопал в иссиня-черных лохмах, что блестящими водопадами струились на плечи, спину. Глаза у него сверкали как уголья, черные брови нависали как грозовые тучи. Между ними на столике высились три бутылки вина, две уже наполовину пустые. Лохматый сосал трубку и благодушно посматривал на диван, где спортивного вида парень целовался с девушкой. Лена, оставив прибывших, охнула и упорхнула на кухню. Анатолий коротко представил Бориса мужчинам, имена которых тот тут же забыл, усадил за другой стол, налил фужер вина: -- Давай! Надо развязаться, а то как в цепях. Нельзя мозги перенапрягать только в одном направлении. Зато после встрясочки заработают еще лучше. -- Это называется "зигзаг",-- сказал Борис смущенно.-- Правда, я к этому еще не прибегал. Вино оказалось неожиданно хорошим. Пришли еще две девушки, Борис перезнакомился со всеми уже без особого стеснения. Принесли коньяк, появились конфеты и фрукты. Анатолий подсел к парням, а Борис с блаженной улыбкой рассматривал девушек. В соседней комнате перед зеркалом прихорашивалась Нина, хорошенькая блондиночка, которую он видел целующейся со спортивного вида парнем, тот, кстати, вскоре ушел. От Нины хорошо пахло, она и сейчас, поймав через открытую дверь его взгляд, улыбнулась очень-очень дружески. Весь вечер улыбалась только ему, ревниво надувала губки, когда с ним рядом оказывалась Алла, пышнотелая, рыжеволосая, с огромным вырезом. Была еще одна, дочерна загорелая, кареглазая, с длинными иссиня-черными волосами и ладной спортивной фигурой. Она дважды усаживалась к нему на колени, и Борис с бьющимся сердцем понимал, что стоит ему протянуть руку, и она покорно пойдет с ним в соседнюю комнату. Он плеснул себе шампанского. Острые пузырьки приятно щекотали небо. Девушки призывно смеялись, Анатолий уже с кем-то целовался за портьерой. Борис вздрогнул, когда к нему подошел тот, с неопрятной бородой и лысиной. "Богемец" смотрел насмешливо, неодобрительно. -- Математик? -- сказал он вопросительно.-- Знания по крупинке. К концу жизни, если окажется долгой, знать на пару песчинок больше, да и то, если сильно повезет! Борис придвинул к себе бокал поближе, буркнул: -- Как будто есть другой путь. Бородач пожевал губами, голос его был снисходительным: -- Есть. -- Да ну? -- сказал Борис насмешливо. -- Не смейтесь, есть. -- Априорные знания? -- Зря смеетесь, я же говорю. Когда-то над кибернетикой, над генетикой тоже смеялись, а теперь как грибы растут лаборатории по парапсихологии, телепатии, телекинезу, телепортации... Всерьез занимаются, спохватились! -- Так уж и всерьез,-- усомнился Борис.-- Не слышал про такие лаборатории. -- Они есть. Людям надоело выцарапывать крохи. Жизнь уходит, пока усваиваешь добытое предками. А когда новые знания проибретать? Цель заманчива, не жаль рискнуть жизнью. Не ловить по капле, а открыть все сокровища разом! -- Представляю. -- Уже есть предварительные результаты,-- заговорил бородач горячо.-- Обнадеживающие! Вот только головастого математика нам не хватает... Борис чувствовал неудобство. Очень уж не вовремя этот фанатик со своей идеей. Тут вино и девушки, болдежная музыка, сознание засыпает и просыпается подкорка, а тут этот... Краем глаза заметил, что в глубине комнаты поднялся лохматый, что напоминал ему грозовую тучу, двинулся к ним, привлеченный горячей речью бородача. Остановившись в двух шагах, метнул огненный взор на противника, сказал неистово: -- Знания, знания!.. Сколько вам еще нужно? Как будто знания могут дать человеку счастье! -- А что такое счастье? -- возразил бородач немедленно и так картинно яростно, что Борису показалось, будто этот спор рассчитан на него, а эти двое только играют роли.-- Счастье -- это знания, которые черпаешь руками без усилий и сколько захочешь. -- Чушь!..-- взревел лохматый. Он напыжился, стал похожим на большую неопрятную копну.-- Счастье, это спокойствие души. Знания дадут утеху только телу, а оно временное, временное! Уже прожили половину срока, а дальше что? Кости грамотного и неграмотного белеют одинаково. Могильный червь не разбирает, кто много знал, а кто мало. Борис ощутил, что трезвеет от неприятного холодка. -- Что вы предлагаете? -- спросил он. -- Душу спасать! Душу, а не плоть тешить!.. Как? В этой атмосфере разговор вряд ли получится, но вы меня заинтересовали... Что-то в вас есть особенное... Мой телефон и адрес у Анатолия. Приходите, поделюсь всем, что обрел сам. Он также стремительно и отошел от них, с омерзением отстраняясь от хохочущей девушки, что пыталась его обнять. Борис с неловкостью обернулся к бородачу: -- Вы где работаете? -- Я...гм... младший научный сотрудник рыбного института. Ведь пока официально нет групп по изучению априозных знаний! Но мы уже работаем, хотя тему еще не пробили. -- Понятно,-- сказал Борис.-- Можно взглянуть, как вы пытаетесь без труда вытащить рыбку из пруда? -- Буду рад. Что-то сможете подсказать, тот лохмач прав: в ваших глазах что-то есть... Да я сам слышал как о вас говорят, дескать, восходящая сверхзвезда... Запишите телефон, адресок. Борис вытащил блокнот, поинтересовался: -- Уже уходите? -- Да, здесь мило, но жаль времени. Если получится, то и в этой области получу разом все, а не крохами, как сейчас. Он продиктовал адрес, крепко сдавил пальцы. Борис уже встречал фанатиков, ставящих на телепатию и прочую вненауку, но этот произвел впечатление человека, который знает цель и близок к ее осуществлению. Дня через два Борис, просматривая за обедом газету, наткнулся на результаты тиража "Спортлото". Уже и забыл о глупой выходке, но номера впечатались в память поневоле: десять раз повторил его на карточках! Он протер глаза. Да-а-а-а... Высший выигрыш, да еще удесятиренный! Рука нащупала трубку. -- Анатолий!.. Помнишь, как мы лотерейки брали?.. Ну?.. Да не рубль, не гикай! Все шесть номеров угадал, понял?.. Сам не знаю, приезжай, подумаем... Да не трешка, клянусь! Анатолий явился быстро. Чисто выбритый, подтянутый, он еще с порога заявил: -- Не "мы брали", а ты купил сам, я был против. Деньги твои, сам и владей. Поздравляю и... завидую. Везет же простофилям! Борис улыбнулся с неловкостью: -- В жизни нужно малость везения. Так что делать? -- Сперва получи. Честно говоря, как-то не верится... Обманут, не дадут. Причина всегда найдется. Когда поднимались по широкой лестнице в банк, Борис ежился, ожидая что за ним следят недремлющие телекамеры. На выходе стоят двое милиционеров, еще двое дежурили внутри. Борис безропотно уступил инициативу энергичному другу, сам только отвечал, подписывал, наконец послушно подставил раскрытую сумку. На улице Анатолий расхохотался: -- Теперь ты с оттопыренным бумажником! Ну и глаза были у того усатого... Пришел за трешкой, а тебе как раз пачками бросают в сумку. -- Что будем делать? -- спросил Борис растерянно. Он взмок, ноги были как ватные. -- Твои деньги, решай,-- отозвался Анатолий беспечно. Он бросил быстрый взгляд по сторонам.-- Правда, обмыть полагается... Зайдем в гастроном. -- Я не пью,-- запротестовал Борис слабо. -- Я тем более не употребляю! Но если не пить абсолютно, то тебя ждет участь белой вороны. Скажем, у директора юбилей, а ты не пьешь, зла желаешь? У друга сын родился, а ты за его счастье рюмку не осушишь? Словом, бери хорошего вина для домашнего бара. От марочного еще никто алкоголиком не стал, а мы возьмем не просто марочное -- коллекционное возьмем! -- Да-а-а,-- сказал Анатолий медленно,-- за эти две недели у тебя кое-что изменилось... Изменилось. Он стоял на пороге квартиры Бориса, осматривался. Вместо коммуналки -- двухкомнатная в образцовом районе, мебель антикварная, однако в стены умело вделаны новинки бытовой электроники и кибернетики, радиоаппаратура, даже прихожая импозантно отделана мореным дубом, в баре тесно от коллекционных коньяков и вин... -- Ты йогой начал заниматься? -- Спросил Анатолий с удивлением. -- Какая теперь йога,-- отмахнулся Борис.-- Садись. Что будешь пить? -- Спасибо, я не пью. Анатолий опустился в кресло. Борис утопал в кожаных подушках по ту сторону антикварного столика из орехового дерева, в зеркальной поверхности отражалась начатая бутылка бурбона, блестел поднос из серебра с горкой отборного винограда, желтели налитые солнцем апельсины... Пока Борис наливал, Анатолий включил музыку. Быстро взглянул в окно, не подходя к нему близко, зачем-то опустил штору. -- Устроился ты