станции, даст вам работу. Сегодня отдыхайте, набирайтесь сил. Уже утром на работу, подумал Кирилл со смешанным чувством. Здесь не до отдыха. Впрочем, Кравченко -- врач, ему виднее. Хороший вроде бы человек. Только глаза отводит... Кстати, что-то фамилия знакомая. Не тот ли, которого Дмитрий костерил два года назад? С лифтом запоздали, санобработку задумали не вовремя... -- Немировский и Фетисова тоже придут? -- спросил Кирилл с подозрением. Кравченко помолчал, глаза его шарили по стенам с оружием. Когда молчать стало уже нельзя, он ответил глухим голосом, все так же изучая стену: -- Будем на это надеяться. В старину сказали бы, будем за это молиться. Кирилл насторожился, слабость на миг отступила: -- Что-то стряслось? Кравченко был хорошим хирургом, но, по-видимому, не годился ни в шпионы, ни в дипломаты, ни в Климаксовы. Он краснел, мялся, наконец ответил несчастным голосом: -- Они ушли как обычно, с восходом солнца. Кормимся на их счет, другие станцию не покидают. Да, приказ Мазохина. Немировский вернулся часа через три. Узнав, что Фетисовой еще нет, побелел, ринулся обратно... Миновало уже двенадцать часов. Мазохин готовится объявить всеобщую тревогу. Ничего не даст, конечно. Кто исчезнет, уже не возвращается... Если же пропали испытатели, нам ли их найти? Конечно, искать выйдем. Иначе как будем смотреть друг другу в глаза? Кирилл не соображал, пока не уперся в широкую металлическую дверь, похожую на шлюз в подводной лодке. -- Надо набрать код, -- послышался за спиной нервный голос Кравченко. -- Какой? -- потребовал Кирилл чужим голосом. -- Вам выходить еще нельзя, -- возразил Кравченко. -- Акклиматизация длится больше недели... -- Код! -- прохрипел Кирилл. Кравченко раскрыл, было рот, напоролся на взгляд Кирилла, стушевался, уменьшился. Его нервные пальцы хирурга запрыгали по кнопкам. Зашипело, пахнуло озоном. Половинки дверей разомкнулись, в коридор ворвалась струя перегретого воздуха, полного взвешенных пылинок, мелких спор, частиц пыльцы. Кирилл протиснулся раньше, чем дверь распахнулась во всю ширь. Кравченко кричал вслед. Кирилл смутно помнил, что он падает, поднимается, снова шагает, пробует прыгать, приноравливаясь к забытому ощущению бестелесности. На станции не знают, куда ушли испытатели, иначе уже прочесали бы окрестности, и Кирилл не знал, но если правильно считал Сашу: не остановится девушка на полпути. Сам же подбросил дров в огонь, заявив, что считает муравьев если не разумными, то уже не дураками. Явно же в свободное от охоты время бегают к лазиусам, пробуют установить контакты, следят за разумной деятельностью. Дмитрий из любопытства и за компанию, а Сашей движет неистовый комплекс. Зачем-то стремится доказать, что не хуже мужчины в чисто мужских видах деятельности, в том числе даже в -- бр-р-р-р! -- драках, стрельбе... Зеленые листья иногда вспыхивали оранжевым. Солнце сообщало: оно еще светит остывающим багровым жаром, но вот-вот опустится в подземный мир, а сюда победно упадет холод, наступит ночь. Кто-то оцепенеет, кто-то умрет. Два года назад он шел этой же дорогой. Не дорогой, местами. Два года для этого мира равны геологической эпохе. Дождик или ветерок меняют местность неузнаваемо для бегающего или ползающего насекомого. А зима? Великое Оледенение, ледниковый период, перепахивающий горы и реки! Комбинезон комбинезоном, но Кирилл чувствовал малейшее колебание температуры. В солнечном луче невольно ускорял шаг, в тени с трудом перебирал ногами. На солнце даже мысли двигались быстрее, сердце бодро гнало кровь. Сила играла, а в тени сразу вспоминал, что уже не мальчик, что час назад сполз с операционного стола и в теле смертельная усталость, и хорошо бы, чтоб как-то обошлось без него... Видел четко шагов на двадцать, дальше расплывалось месиво красок, как на мыльном пузыре. Не понять, то ли высохший ствол молочая, то ли луч света с крупногабаритной пылью. Правда, муравьи видят еще хуже, но у них зато панцирь, жвалы когти! Нос воспринимал запахи шершаво-круглые, квадратные, причудливо загнутые. Глаза еще в страхе всматриваются в колеблющиеся миражи, а нос кричит, что прямо по курсу затаился огромный богомол, у которого зрение дай Бог каждому. Слева за листиком спит огромная улитка, а справа и слева в расщелине сухого листа затаилась целая шайка бродячих пауков. Он шел все быстрее. Анестезин испарился, чувства воспринимали ярко, четко. Кирилл не настолько видел, сколько слышал, ощущал... Потом для этого чувства придумают красивый звучный термин, а сейчас вжиться бы, вчувствоваться... Уже не чужак, еще не родной, но стремящийся войти в родню. Через дорогу перебегали крупные и мелкие звери, крупных было больше. Среди них -- многоногие, шипастые, панцирные, ядовитые... Какие-то сяжечники провожали его взглядами, сидя на листьях или прячась между листьями. Два раза на него бросалось нечто, оба раза сбивало с ног, но отпугивающий комбинезон нес службу исправно, сам Кирилл не отбился бы и от микроба. Ощущение, а не слух или зрение заставило рухнуть под защиту мясистого листа, одновременно срывая с плеча гарпунное ружье. Меж гигантских листьев слабо мерцало, блеск опускался, и сердце Кирилла сжалось, предупреждая, что существо очень и очень опасно. Вынырнув из-под листа, на камень упала человеческая фигура в красном комбинезоне. За плечами нелепо застыли крупные прозрачные крылья, разукрашенные черными и красными пятнами. Человек был увешан баграми, баллонами, из-за плеч высовывались широкие стволы, похожие на ракетные гранатометы. -- На редкость хорошая реакция, -- донесся мощный голос. -- Даешь, Забелин! Даже я не успел бы... Может, пойдешь к нам? Кирилл поднялся из укрытия: -- Дмитрий! Немировский, это я. Дмитрий взвизгнул, прыгнул к Кириллу. Крылья над ним задергались, как у демона на детском утреннике. Он схватил Кирилла за плечи: -- Боже, ты? Мы добивались, просили, умоляли, а нам ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Кирилл, ты прибыл в несчастное время. -- Я слышал, -- ответил Кирилл. -- Как она исчезла? Где? Голос Дмитрия стал тяжелым, как Баальбекские плиты: -- Утром вышли на охоту, высоколобые тоже едят, как и меднолобые... Заодно решили пообщаться с лазиусами... Удивительно, скажу тебе, когда начинаешь их понимать! Разделились, как всегда делали. Когда я вернулся, Сашки еще не было. Она хоть и женщина, но точная, как Бисмарк. Женственность удается из себя вытравить, а интеллигентность нет... Я бросился искать. Прибегал даже на станцию -- вдруг вернулась? Он был как глыба раскаленного металла. Руки нетерпеливо дергались, но лицо было бледное, вытянутое, как у коня. Под глазами застыли желтые складки, похожие на модно спущенные гетры старшеклассницы! -- Поторопимся, -- сказал Кирилл. -- Как в прошлый раз! Они побежали, держась друг от друга на расстоянии видимости. То один, то другой исчезал за листьями, камнями, сухостоем, но Кирилл чувствовал присутствие Дмитрия, как чувствуешь тепло невидимого костра. Дмитрий уже сложил крылья пакетом и несся в сказочном лесу трав, похожий на джина с сундуком сокровищ на спине. Воздух был еще прогрет, но тепло скоро начнет уходить. Когда они огибали небольшое озеро, очертаниями напоминавшее след от солдатского ботинка, Кирилл крикнул: -- В воде смотрел? -- Нет, -- ответил Дмитрий несчастным голосом. -- Чего бы она туда полезла? -- Взгляни на всякий случай. Дмитрий подпрыгнул, бесшумно прилип снизу к зеленому одеялу листа, перебежал по веточке, что протянулась почти до середины озера. Веточка наклонилась, но Дмитрий ничего не видя и не слыша вокруг, водил носом над неподвижной как цемент водой. Кирилл вздрогнул от его вопля: -- Красное на дне!.. Сашка, Сашка! Кирилл скорее, что делать? Он едва не прыгнул вниз, Кирилл успел гаркнуть: -- Ко мне! Дмитрий со скоростью тахион оказался перед Кириллом. Глаза его были безумные, губы дрожали. У Кирилла у самого дрожали руки, когда он обвязал ему вокруг пояса тонкий шнур от гарпунной стрелы. -- Можешь нырять. Только возьми с собой что-нибудь тяжелое. Дмитрий подхватил в обе руки кварцевую глыбу в три своих роста, побежал по зеленой ветке. Последний листок склонился к самой воде, коснулся ее поверхности. Дмитрий с хриплым возгласом прыгнул с него, прижимая к груди камень. Он словно упал в канцелярский клей. Глыба, несмотря на размеры, продавливала воду нестерпимо медленно. Дмитрий погружался, отчаянно работая ногами и виляя телом -- камень на дно почти не тянул. Кирилл видел в проломленном зеркале воды расплывающееся красное пятно, которое дергалось на месте, почти не сдвигаясь. Наконец Дмитрий выпустил камень, начал судорожно загребать руками и ногами на манер морской черепахи. Спускался он короткими дергаными рывками, зависал в плотной воде, похожий в эти моменты на впаянного в янтарь муравья. Кирилл лег, опустил лицо к самой воде, но не прикасался к опасной водяной пленке. Красное пятно приблизилось к другому красному пятну, слилось с ним. Кирилл вскочил, плавно потянул за линь. Шнур начал выходить без привычного плеска, растолстевший от налипшей воды, скользкий, опасно липкий. Бесшумно вынырнули ярко-красные ноги, обмазанные толстым слоем водяного клея. Кирилл с усилием тянул веревку, с трудом преодолевая сопротивление воды. Дмитрий с Сашей выползли на траву, за ними тащилась огромная сосулька, соединяющая их с озером. Дмитрий поднялся на четвереньки, попробовал отползти. Сосулька тянула обратно в озеро. Кирилл натужился изо всех сил, сосулька истончилась, с сухим звуком лопнула. Дмитрий упал лицом вниз. Вдвоем они подбежали к Саше. Дмитрий торопливо разорвал водяную пленку на ее голове. Ее глаза были открыты, бледное лицо разбухло, напитавшись водой. Дмитрий в отчаянии схватил ее щеки в ладони: -- Сашка, Сашка... Кирилл, что делать? -- Убери воду, распухнешь. Кирилл говорил холодным злым голосом. Дмитрий я, услыхал командирские нотки. Пока он по-собачьи отряхивался, Кирилл кое-как разъединил комбинезон на груди Саши, попробовал вытащить ее или содрать комбинезон. Дмитрий бросил через плечо: -- Кирилл, это опасно. У озера больше всего опасных микробов. -- Забыл, как мы шли два года назад? -- Тогда нам сделали прививки... И вообще у нас была другая иммунная система. -- Другого выхода нет. Помоги содрать скафандр! Саша была насквозь пропитана водой, безобразно разбухла. Ее крепко сбитое худощавое тело теперь стало водянистым, колыхалось, как студень. Дмитрий безуспешно щупал пульс, рука была холодной. -- Мертва... -- прошептал Дмитрий. -- Долго же нас судьба берегла. Она всю жизнь кому-то доказывала, понимаешь? Потому тренировалась до упаду, первой лезла во все стычки... Кирилл взял ее на руки, положил на самую вершину пригорка, куда еще не достигали лучи заходящего солнца. Крупные кристаллы песка излучали тепло, самые перегретые приятно обжигали подошвы. Дмитрий встал на колени перед телом Саши. Его лицо дергалось, кривилось во все стороны, смотреть на него было страшно и тяжело. -- Кирилл... А откачать ее никак нельзя? -- Ты же знаешь, если не больше десяти минут... А она пролежала под водой несколько часов. Над ее телом колебался столбик перегретого воздуха, поднимался тяжелым паром. Кирилл отодвинулся от яркого солнца, Дмитрий словно не чувствовал прожигающие насквозь лучи. Лицо он закрыл ладонями, качался над телом друга. Воздух над ним стоял сухой, накаленный. -- Будь проклят этот мир... -- донесся до Кирилла изломанный яростью голос. -- Будь прокляты все эти прыгающие и летающие гады... Чистая, нежная... Какого черта? Зачем? Последний солнечный луч ушел с пригорка через час. Кристаллы кварца подпрыгивали, звонко щелкали, остывая. Из воздуха начало уходить тепло. Внизу у пригорка уже была тень, оттуда тянуло холодом. Кирилл нехотя поднялся: -- Дмитрий, надо идти. Надо. Дмитрий не двигался. Кирилл потряс за плечо, бережно поднял Сашу на руки. Теперь ее тело стало меньше, суше. Дмитрий вскочил, отобрал, понес сам. Через четверть часа выбежали на поляну, откуда смутно различали огромный ярко-красный купол станции. Вдруг Дмитрий дернулся, с испугом посмотрел на дорогую ношу в руках. Глаза у него стали размером с блюдца: -- Кирилл... Кирилл... Что-то с Сашей? -- Клади на землю, -- распорядился Кирилл. Дмитрий опустил Сашу, осторожно припал ухом к ее груди. Кирилл перевел дыхание. Его собственное сердце, казалось, только сейчас начало биться. До этого действовал как в горячем тумане, преодолевая боль, усталость, резь в животе, а сейчас отпускает, отпускает... Дмитрий вскинул голову. Вместо лица -- вытаращенные глаза и распахнутый рот: -- Мне... почудилось? -- Не думаю, -- от усталости его голос звучал буднично. -- Утонувшие муравьи сутками лежат на дне чашки с водой. Когда высохнут -- оживают. -- Что ты мне о поганых муравьях! Ну не поганых, но это же Сашка! -- Мы не муравьи, но уже не люди. Не прежние люди. Большинство законов этого мира -- наши законы. Дмитрий расплылся в такой широчайшей улыбке, что стал похож на летающее блюдце: -- С ума сойти! Я скотина, дурак, осел!.. Нет, даже богомол, кивсяк, щетинохвостка... Хламидомонада!.. Так оскорбить этот прекраснейший из миров. Тут сказочно, тут... Эх-ма, тру-ля-ля, не женитесь на курсистках! Я расцелую всех насекомых, которых встречу! -- Ну-ну, -- суховато сказал Кирилл. Перед глазами плыло, в животе словно ворочали ятаганом. -- Значит, еще не знаешь, что можешь встретить... Руки Саши задергались. Дмитрий ухватил ее в охапку, прижал к земле: -- Может быть, бегом к Кравченко? -- Чуть подождем. -- Кравченко -- голова! Умница, умелец. К тому же лауреат, автор трех монографий методов трепанации. -- Мне он понравился тоже. Но сюда не лауреатов, а знатоков Малого Мира, либо... чокнутых. Тут все на уровне школяров. Всякому ли лауреату самолюбие позволит начинать заново? Судорога подкинула Сашу так, что распластанный на ней Дмитрий взлетел как от могучего пинка. Кирилл взял гарпунное ружье, сел, прислонившись к еще теплому камню. Ноги не держат, а тут в непривычной роли: бдить и охранять... Правда, хоть ночные хищники еще не вышли, но еще опаснее вечерние, которые успевают на границе дня и ночи. У них скорость, зрение, реакция, точные броски... Не выпуская ружья, другой рукой расстегнул молнию, кое-как сорвал с себя комбинезон. Кожа от соприкосновения с воздухом пошла пупырышками. Со всех сторон бомбардировали запахи, сотрясения воздуха, тепло, холод. Нервы истончившейся кожи считали информацию, посылая сигналы в мозг, но язык сигналов пока что китайская грамота, смутно воспринимал лишь самые простые символы. Во-о-он за тем стеблем дремлет большой кузнечик, который несмотря на травоядность, жрет и букашек, а почти под ногами, отделенный перегнивающим листом, спит хищный кивсяк... Сашу подбрасывало, выворачивало из стороны в сторону. Дмитрий висел над ней, прижимая ее руками, удерживал головой, чтобы судорога не вывернула шею. Наконец Саша застонала, челюсть отвисла, выпал синий распухший язык. Кирилл отворачивался, уводил глаза. Неловко было смотреть на грудь Саши: маленькую, но, несомненно, женскую, на белые жуткие шрамы. Дмитрий бесцеремонно растирал ей грудь, но у суперменов, танцоров и прочих профессионалов другое отношение к телу, а Журавлев без галстука в присутствии женщины чувствовал себя голым. И ее не привык видеть... Ну не в порядке. Брови Саши задергались, словно она тужилась разомкнуть слипшиеся веки. Дмитрий похлопал ее по щекам. Ее лицо перекосилось, с большим усилием она открыла левый глаз. Несколько мгновений смотрела, затем лицо задергалось сильнее. Она плотно зажмурилась, словно увидела нечто ужасное. Дмитрий ликующе повернулся к Кириллу: -- Она меня узнала! По глазам вижу, узнала!.. А я дрожал, что от сырости в башке что-нибудь... Ну, сам понимаешь, заржавеет или короткое замыкание... Теперь живем! Саша уже не билась в конвульсиях. Грудь ее часто и нервно поднималась, слышно было урчание и бульканье. Наконец ее веки поднялись, глаза медленно прояснились. В них был ужас. -- Голова... -- послышался едва слышный шепот. -- Горит... -- Горит? -- не понял Дмитрий. -- Ты же мокрая! И в голове у тебя... Кирилл собрал силы, чтобы сказать членораздельно: -- На станцию... Работа для Кравченко. Дмитрий подхватил Сашу, стремительно бросился через заросли. Через минуту вернулся, подобрал лежащего без сознания мирмеколога. Воздух похолодел, движения замедлялись, холод сковывал. Когда он подошел к огромному куполу станции, Кирилл и Саша не двигались, будто окоченели. Они перестали гнуться, Дмитрий нес их как бревна. Холод сковывал мысли, ощущения. Как сквозь туман увидел раздвоенные морковки, его подхватили, внесли в теплый, даже горячий воздух. Донесся требовательный голос Кравченко... Глава 14 Утром Дмитрий как пушечное ядро с грохотом влетел в комнату к Саше: -- Как тут наш новгородский... То бишь новгородская гостья? Не удивился морской царь, что вместо Садко пожаловала его Дуня? -- Василиса, -- поправил Кирилл. Он ходил вдоль стен и по стенам, изучал щипцы, гарпуны, баллончики с ядом, клеем, аэрозолями. Саша сидела в кресле, укутанная в теплое, зеленая от лекарств. -- Василиса, -- отмахнулся Дмитрий, -- это из другой сказки. А Дуня -- орел, боевой товарищ. Пока Садко играл, она саблей махала. Саша бросила ему благодарный взгляд. На Кирилла она старалась не смотреть, а когда подняла, наконец глаза, ее голос был хриплым больше от неловкости, чем от болезни: -- Глупость какая... Второй раз в жизни влипла, и опять меня выволакивает Кирилл Владимирович. -- Мы без галстуков, -- напомнил Кирилл. -- Прости, Кирилл. Дмитрий пристально посмотрел в ее бледное, но уже похорошевшее лицо, явно стараясь изгнать жуткое видение распухшей утопленницы: -- Добро пожаловать с того света! В рай, ясно, не пустили -- Бог правду видит -- так хоть про ад расскажи. В смоле сидела или сковородку лизала? Для Мазохина место уже приготовлено?.. Хотя для утопленников должно быть нечто особенное... Саша со смущением повернулась к Кириллу: -- Сами понимаете, вам... тебе я обязана всем. Ты вообще прибыл вовремя. Люди уже боятся выйти. -- Не зря, -- вставил Дмитрий. -- Да, не зря. Кто высовывается, может исчезнуть. Кирилл в недоумении повертел в руках сдвоенные баллоны, повесил обратно на стену. -- Пора представиться здешнему руководству, -- сказал он с сомнением. -- До утра я согласно инструкции должен был отходить от шока. Сейчас утро... Кто здесь командует? Наверное, все-таки биолог? -- У него нет специальности, -- ответил Дмитрий бодро. -- Не ахай, уже и здесь такие появились. Администратор! Отвечает за всю программу. Надо сказать, план дает, хотя навалили на нас, бедных... -- Администратор, -- повторил Кирилл упавшим голосом. Он ладил с муравьями, зверями, птицами, ящерицами, компьютерами, даже с людьми иногда удавалось, но за всю жизнь еще ни разу не удавалось найти общий язык хотя бы с одним администратором. -- Я пропал... Администратор обязательно повесит на меня самую пакостную работу. Как бы хорошо я ее ни сделал, все равно погавкаемся! Дмитрий и Саша обменялись быстрыми взглядами. Кирилл снова нервно прошелся по стенам, но смотрел уже не на диковинки вооружения, а под ноги, будто шел за собственной похоронной процессией. -- Кирилл, -- донесся до него крепнущий голосок Саши. -- Мазохин, естественно, насядет на вас. Это понятно. Однако у вас есть шанс. -- Какой? -- Вас прислали как спасателя! Спасателя с очень широкими полномочиями. -- Полномочия мои не оговорены, -- огрызнулся Кирилл. -- А отстаивать я не очень умею. Пробел в образовании. Дмитрий в великом удивлении поднял брови, изумился: -- Как? Да этому надо учиться в первую очередь! Закон выживания! -- Требуй организации собственной группы, -- подсказала Саша мягко. -- Ты во главе, мы с Димой подручные. На подхвате. От нас все равно толку мало. Мы не специалисты. Мы, если говорить честно, вчерашний день. Конечно, Мазохин не разрешит, но вы стойте на своем. Это единственный шанс отвоевать самостоятельность. Или выходи на Ногтева... Без стука вошел улыбающийся Кравченко. Профессиональным жестом потрогал Саше лоб, сказал улыбчиво: -- Как спалось? Кирилл Владимирович, вас приглашает Мазохин. Кирилл дернулся, словно у него внезапно заболел зуб. Кравченко уже выворачивал веки Саше, вглядывался в глазное дно. Кирилл обвел лица друзей хмурым взглядом, тяжело вздохнул, молча вышел. Мазохин был высокий, широкогрудый, в плотно обтягивающем тело комбинезоне, который делал его похожим на циркового арлекина. Мускулы красиво бугрились под эластичной тканью. Мазохин выглядел так, словно только что спрыгнул с туго натянутой проволоки и шел жонглировать гирями, заранее вздувая мускулатуру. Он поднялся навстречу, крепко пожал руку. Лицо его излучало благорасположение. -- Здравствуйте, Кирилл Владимирович, -- сказал он чистым ясным голосом. -- Уж извините, что мы всем коллективом, так сказать, не присутствовали при вашем втором рождении... Увы! Каждая секунда на вес золота... Нет, намного дороже. Да и работники здесь сумасшедшие. Звереют, если отрываешь от работы. Не обижаетесь, что оставили с врачом наедине? -- Какие обиды? -- пробормотал Кирилл. -- Все правильно. -- Ну и слава Богу. А то ведь люди разные... Не угадать, кто на что обидится. Я хочу, чтобы вы правильно поняли ситуацию. Я не оговорился насчет цены секунды. Станция обходится недешево, зато решает задачи, немыслимые для Большого Мира, Старого Света, как его еще называют. Мы наладили плавку особо чистых металлов, растим кристаллы с заданными решетками... Переворот не только в науке, это ожидалось, даже в экономике! Наши работы дают возможность построить корабли, которые пронижут насквозь Солнце, этот газовый пузырь... Мы уже начали проковыривать окошко в вакуумный мир, откуда будем черпать неисчерпаемую энергию. Это все здесь, в Малом Мире. И только мы, никто больше, сидим на мешке с сокровищами! И ничего не делаем, чтоб они стали доступны человечеству! Мазохин размахивал руками, глаза блестели. Кирилл был впечатлителен, хотя понимал, что напористая речь для того и назначалась. -- Ценю вашу работу, -- ответил он с неловкостью. -- Тоже хочу поскорее... Здесь погибло несколько человек. Как энтомолог, полагаю, что основная опасность лежит в... Мазохин нетерпеливо прервал: -- Меры приняты. Со станции никто не отлучается, питанием обеспечивают Немировский и Фетисова. Они десантники, специалисты по выживанию... Да, Фетисова наконец-то... Но теперь все в порядке? Мы обязаны использовать все возможности, которые дает уникальная станция. Мы за эти два года сделали больше, чем сотня исследовательских институтов! Академия наук выхватывает наши результаты еще горяченькими. Мы уже окупили затраты... Кирилл с трудом борясь с рефлексом вежливости, заставил себя прервать начальника станции: -- Простите, но станция потеряла специалистов более ценных, чем я. И может потерять еще. Если именно вы не приложите свои умелые руки? -- быстро добавил Мазохин. -- Вы сыщик? Майор Пронин, Квиллер, Мат Хельм и Тервис Макги в одном лице? -- Я мирмеколог, -- ответил Кирилл. Он поднялся, чувствуя странное облегчение. Мазохин перешел грань глупой остротой, есть повод обидеться. -- Здесь не чикагские джунгли, а мир насекомых. Инсектолог важнее сыщика. Ногтев определил мой круг обязанностей достаточно четко. Я хотел бы сейчас иметь подробную картину несчастных случаев. Мазохин тоже поднялся, но руками опирался на стул, отчего выглядел угрожающе. На миг в глазах промелькнуло колебание, затем голос прозвучал без интонаций, словно был синтезирован компьютером: -- У вас будет возможность пожалеть, что работу на станции начали с конфликта с руководством. А о несчастных случаях вам лучше всего расскажет хирург Кравченко. Кирилл вышел, по дороге обратно убеждал себя в микропобеде. Раньше не только бы сам подставил спину, но и колени бы подогнул, чтобы удобнее было класть седло. А тут осмелел, огрызнулся... Но куда денешься, все в руках Мазохина. Даже уволиться нельзя, уйти в другую организацию. Надо лягаться. Кравченко осторожно возился в кабинете, который был одновременно лабораторией, операционной и слесарной мастерской. Кирилл остановился в дверях пораженный. На столе и длинных полках лежали приплюснутые разноцветные шары. Крупные -- с дыню размером, мелкие с кулак. Внутри шаров что-то происходило, двигалось, поблескивало. В одном Кирилл рассмотрел снежно-белый кристалл, вокруг которого вилась синеватая дымка. Кравченко поднялся с пола, улыбнулся: -- Экономия на посуде... Колбы для химических растворов таких размеров изготовить трудно, да и зачем? Кирилл опасливо покосился на водяные шары. Самые крупные подрагивали, словно там вот-вот лопнет ППН, пленка поверхностного натяжения. Кравченко угадал опасения Кирилла, заметил энергично: -- Не тревожьтесь! Межмолекулярное сцепление -- сила. Я тоже сперва вздрагивал, казалось, что это вода в целлофановом пакете... Нечему там лопаться, вот в чем фокус! Ард слоем того, что нам кажется пленкой, другая пленка, третья, четвертая... До бесконечности! До ядра то есть. Дмитрий увидел, тут же подал Мазохину заявку на изобретение: беспосудную торговлю молоком, кефиром, соками... Кирилл не понял, растерялся: -- Торговлю молоком? Здесь? Кравченко нетерпеливо махнул рукой: -- Я забыл, что вы еще не знаете Мазохина. И Немировского тоже. У одного слишком много свободного времени, у другого... Словом, один подал, другой утвердил и отправил наверх... Вы знаете, если бы не вы, то вчера мы могли бы не досчитаться не только Фетисовой! Мы уже вооружились, как крестьяне перед битвой, вышли, а тут вы навстречу! -- Не я, Дмитрий... -- Но ехали на нем вы? -- Он нес нас с Сашей. -- Ну ехали, нес, это тонкости терминологии. В отношении Дмитрия, мне кажется, больше подходит слово ехали. На нем не только ездить, весь Малый Мир можно вспахать. С Фетисовой уже в норме? -- Вашими молитвами. -- Намекаете, что я ничем не помог? Да, лишь болеутоляющее, укрепляющее... -- Вы сделали основное, зачем скромничать? А дальше вывезет молодость, ее здоровье... У вас что-то ко мне? Вы извините, это кажется грубым, но мы рычим и кусаемся, если отрывают от работы. Я ведь тоже нобелевку строгаю, как и все здесь... Мы встречаемся вечером в кают-компании. -- Да, наслышан, -- ответил Кирилл. -- И тоже встречаетесь поневоле. Вы не то уколы, не то еще что похуже... -- Все бывает, -- ухмыльнулся Кравченко. Он с нетерпением оглянулся на удивительные растворы. -- Мне нужна картина всех несчастных случаев. Кравченко уже с мукой покосился на разноцветные шары: -- Э-э... садитесь, что ж делать. Это приказ Мазохина? -- Скорее всего подсказка. -- Э-э... тогда, может быть, лучше расскажут испытатели? Они сопровождали каждый выход. Без них и вода не святилась, если наружу. Кирилл поднялся: -- Вы человек занятой, я лучше потревожу свободных охотников. Мне все равно из какого стакана пить. Лишь бы чистый. До свиданья! -- До свиданья, -- ответил Кравченко уже из другого конца комнаты. В коридоре Кирилл ощутил, что осталось некое ощущение недоговоренности. Занятость занятостью, но кое-что Кравченко придержал в рукаве. Саша и Дмитрий повернулись к нему, в их глазах был один и тот же вопрос. Кирилл отмахнулся: -- Вроде бы отгавкался... К добру ли! Конфликты далеко заводят, с начальством -- тем более. Давайте рассказывайте о ваших бедах. Саша опустила голову, а Дмитрий после паузы заговорил, тоже не поднимая глаз: -- Первыми погибли Коля Лямин и Максим Сафонов. Тогда конструировали крылья, вообразили себя Икарами. Нет, тот был дурак -- Дедалами! Каждый работал над собственной конструкцией, собирался дать сто очков вперед любому по дальности, грузоподъемности, в высшем пилотаже. Лямин и Сафонов поднялись первыми. Крылья у них были не ахти, но здесь взлететь можно на чем угодно! Вон паук на собственной паутине летает... Саша кашлянула, сказала низким сдавленным голосом: -- Высоко взлететь не удалось. Едва поднялись над верхушкой молочая, как мелькнула огромная тень. Мы внизу ощутили воздушный удар, нас разметало по земле. Никто даже не понял, стриж, ласточка или еще кто... -- Из Центра потом сообщили, что ласточка... -- Но это уже потом, -- подтвердила Саша. Кирилл молчал, рисуя картину в деталях. Он знал, что с того дня Полигон охраняется особенно тщательно. Даже накрыли тонкой металлической сетью. Насекомые еще могут шнырять туда и обратно, а вот даже воробей не пролезет. Но и без воробья можно влипнуть. Есть люди, которые могут отхватить себе пальцы в ручной мясорубке... Дмитрий сказал с облегчением: -- Мы с Сашкой всегда шли первыми! Прикрывали яйцеголовых. Но тут у них сыграла амбиция: каждый летит на крыльях собственной конструкции! Мы с Сашкой бросились мастерить, но ты не поверишь, как быстро могут работать руками эти доктора наук, если им загорится! Мы с Сашкой отстали всего на сутки... -- Свою конструкцию? -- удивился Кирилл. Он с уважением посмотрел на Дмитрия. -- Да. Взяли готовые -- прибили двух мошек, выдрали крылья. Как говорится, нечего ждать милостей у природы... -- Второй случай тоже был в полете? -- Никита исчез, погиб на пустом заброшенном пне. Искали трое суток, до сих пор не вносим в списки погибших. Четвертый погиб а полете, после чего Мазохин запретил пользоваться крыльями. -- Разумно. Дальше? -- Что в запретах разумного? Я слышал, это всегда вело к застойным явлениям. -- Этот запрет был разумным, потом объясню. -- Володя Измашкин погиб пятым. Тогда мы выходили уже группами. Измашкина схватил огромнейший муравей. Нет, Кирилл, не лазиус и даже не рыжий, с которыми мы так по-детски дрались. Господи, стыдно вспомнить! Он сцапал Измашкина и тут же умчался. Нас не заметил. Да и что мы смогли бы? Легче броситься на тиранозавра с палкой. -- Когда это случилось? -- Еще прошлым летом. А в начале этого погиб Морозов. Исчез прямо с порога. Теперь станцию можем покидать только мы с Сашей. И то лишь ради еды, а то куковали бы взаперти. Кирилл с отвращением осмотрелся по сторонам: -- Так и живете? Это же тюрьма! Сами себя замуровали. -- Так и живем, -- ответил Дмитрий хмуро. -- Ученым еще терпимо. Физические законы и под этим бронированным колпаком те же, что и снаружи. Науку можно двигать, а каково нам? -- Дело не в вас, -- проговорил Кирилл медленно, стараясь не упустить медленно оформляющуюся мысль. -- Дело не в вас... -- Мы с Сашей уже год бомбардируем высокое начальство депешами. Требуем тебя. Утешаемся, вот приедет мирмеколог нас рассудит! -- Научился выговаривать? Тогда есть надежда. Несите отчеты: кто погиб, когда, как. Данные о погоде, температуре, влажности. Все данные! За день нетерпеливый Дмитрий раз сто забегал к Кириллу. Тот сидел в его комнате, горбился перед экраном, где мелькали ландшафты, буреломы, скалы, причудливые тени. Сбоку едва поспевали колонки цифр: температура, давление, солнечная радиация... -- Что-нибудь проклевывается? -- Кирилл с досадой выключил компьютер. Экран померк, только в центре долго угасала сверкающая точка, словно в черноту удалялся невидимый звездолет. -- Ни малейшей закономерности, чтобы зацепиться. Придется побывать на местах. Дмитрий взвился, с грохотом ударился о потолок: -- Кирилл, спаситель!! Благодетель! Кирилл нервно оглянулся на дверь поежился: -- Но как с Мазохиным? Ногтев вроде бы дал мне карт-бланш, но здесь все в руках Мазохина. Я не умею, не умею с людьми! С детства предпочитал играть с котятами, щенками... С муравьями вообще без проблем. -- Надо выстоять. Еще не потребовал особой группы? У тебя сейчас на руках неожиданные козыри. Только появился, сразу же спас Сашку. Пользуйся. Эх, если бы на годик раньше... Иди к Мазохину прямо сейчас. Да не трясись, не паук же он! -- В том-то и дело... Дмитрий, похлопывая его по плечам, проводил до дверей: -- Задержи дыхание и жми на всю катушку. Хочешь, мы с Сашкой постоим в коридоре? -- Упаси Бог! Нет, я сперва зайду к себе. Обдумаю, с чего начать, подготовлюсь. Вчера в спешке не рассмотрел станцию. Сегодня весь день просидел у Дмитрия, тоже было не до него, лишь сейчас заметил и оценил кольцевой коридор, опоясывающий станцию. Броневой колпак! Зачем? Понятно, почему двери лабораторий идут с одной стороны коридора, а с другой бесконечной цепью тянутся иллюминаторы с чудовищно толстыми стеклами. В промежутках между иллюминаторами гроздьями висят огнеметы, разбрызгиватели ядов, паралитического газа. Опасаются, что жуки-аборигены возьмут станцию пришельцев штурмом? Он толкнул дверь, остановился на пороге своей комнаты. Здесь еще не был, ночевал у Дмитрия. Типовая трехсекционная комната. Три стола, дюжина стульев. Деревянная кровать. Все сделано грубо, с чудовищными затратами сил и времени. На славу трудились умельцы. Те, которые в маковом зерне режут велосипеды. Здесь их мастерство так же остро необходимо, как велосипеды в маковых зернах. Стол пригодится, на нем можно что-то поставить, но кровать? При здешнем весе спать можно хоть на камне, хоть на острие бритвы. Можно, стоя на голове. Или зависнув на мизинце. Мизинце любой ноги. Сегодня, когда мельком увидел некоторых специалистов, решил, что улавливает причины неблагополучия. Таких встречал даже в МГУ, хотя подобные ребята предпочитают ящики, там такие возможности. Со школы уже ориентированы, в пятнадцать-шестнадцать лет -- студенты, в двадцать -- аспиранты, через три года -- кандидаты, под тридцать -- доктора. И не потому, что делают карьеру, степени к ним приходят сами, потому как работают каторжно. Хватает и прилипалам, и соавторам, и замам директоров по научной и хозяйственной части. Но парни, увы, узкие спецы, никто из них не видит дальше собственного стола или пробирки... Они технари, а технари не могут быть специалистами по выживанию в этом мире. Кирилл ходил безостановочно по квартире, благо ходить можно и по стенам, а при некоторой сноровке даже по потолку, раздраженно отшвыривал с дороги нелепые стулья. Мысли перескакивали с одного на другое, избегая больного места -- пора идти к Мазохину. Из окна бил яркий, как прожектор, луч света, и Кирилл безотчетно вытянул руку. Ладонь вспыхнула как красный фонарь, на пол рухнула огромная багровая тень. Мышечная ткань просвечивала розовым киселем. Вены переплетались как кружева, едва виднелись ниточки капилляров, победно и траурно темнели кости. Их соединяли полупрозрачные, словно бы размытые хрящи. На фалангах плоти почти нет, разве что полоска розовой дымки да висящие на ней темноватые пластинки когтей. На них страшно смотреть: вот-вот соскользнут на пол, ведь ничто как будто не держит... Убрал руку в тень, ощущение реальности вернулось. Увы, привычной надежности не осталось. Сердце тревожно стучит, нервы оголены... Не в силах противиться искушению, провел большой лупой над локтевой веной. Близко к поверхности в полутемном тоннеле несся с большой скоростью поток крохотных темных тарелочек, немного реже мелькали бледные амебы -- милиция огромного тела-государства. Два года назад их увидеть бы не удалось, тогда уменьшался весь, теперь было не столько уменьшение, сколько "вышибание" лишних клеток, а кровяные тельца были почти прежних размеров. Если он стал меньше в сто раз, то они -- в два-три раза. Еще мельче -- нельзя, опасно. Поворачивая палец в солнечном луче, он выбрал хорошо просвечиваемый участок капилляра. Красные эритроциты мчались такие одинаковые, словно вылетели из-под одного штамповочного молота. Уже убирал лупу, когда заметил целенаправленно спешащих лейкоцитов... Ага, впереди кипит бой. Через царапину прорвался десант отливающих железом пришельцев, похожих на рогатые морские мины! Многорукие лейкоциты облепляли мины со всех сторон. Гибли, но и враги застывали, деформировались. Что ж, если на царапину капнуть клеем, перекрыть канал переброски захватчиков... Дальше бравые лейкоциты позаботятся и сами. Даже в его уменьшенном теле их десятки миллионов, а заводы в спинном мозге -- или лучше сказать военные академии -- ежеминутно выпускают в кровь сотни новых бойцов! Он повернулся в солнечном луче, придирчиво рассматривая себя в зеркало. Терпимо... Печень увеличена, но так надо, сердечная мышца не растянута, поджелудочная на месте... Вроде бы на месте. Впрочем, вечером все равно осмотр у Кравченко. Комбинезон неприятно шелестит в его руках, растягивается слишком туго. И застежки такие, что только двумя руками... Мазохин требует, чтобы комбинезоны носили и внутри станции, а Кравченко превзошел даже Мазохина: мол, только перед сном снимать, хищные микробы пробираются и под бронированный колпак! Ноги донесли до массивной двери с надписью красным "Выход", пальцы коснулись чувствительной пластины, вот уже на плечи обрушилось неистовое солнце... Да, друзья с их мужественно-веселым трепетом помешают ощутить единство с этим миром, необходимо побыть одному, ведь даже он, специалист, ведет себя пока что как человек, уменьшившийся до размеров муравья, а не как муравей... Только отойдя от бронированного купола, осознал, что подсознательно бежит от неприятного разговора. Бежит! Вот так. Не сказывается ли миниатюризация? Не доминируют ли в Малом Мире рефлексы над разумом даже у человека? Не могут ли... А ноги потихоньку несли все дальше от станции. -- Перестань, -- сказал Кирилл с отвращением. -- Какие рефлексы? Ты в Большом Мире удирал от неприятностей точно так же. На одних рефлексах... Вернись, выскажи этому меднолобому администратору! Добивайся! Он составил мощную речь, полную убийственных доводов, сарказма, неотразимую, сверкающую... Станция за это время скрылась, только над зелеными зарослями расплывалось красное пятно верхушки купола. Даже застонал от отвращения. Червяк, амеба. Ничтожество. Это не его роль, он привык жить в норке. Всегда находятся бравые, не знающие сомнений, четко видящие светлое будущее -- неизбежный удел человечества. Или эти бравые уже настолько завязли в дерьме, что только презираемый интель способен спасти? Глупый вопрос, и так видно. Но интеля всю жизнь приучали, что он -- прослойка между настоящими классами, он должен только получать ЦУ с обеих сторон, а решать за него будут другие, настоящие. И вот он, Кирилл Журавлев, чистопородный интель -- откуда опять взялся? Разве не всех под ноготь в семнадцатом, двадцатых, тридцатых, сороковых, пятидесятых... -- стоит в растерянности. Как породистый пес: все понимает, но сказать не может. Воздух мягко расступался, похожий на бассейн. Впрочем, это и есть бассейн --