Кирилл ушел с Забелиным осматривать природные ресурсы. По крайней мере так было записано в программе. Чуть позже присоединился Ногтев. Он осматривался по сторонам с таким видом, словно оценивал стратегические ресурсы. -- Насобачиваемся, -- сказал он с одобрением. Посадка как по маслу, мешок скатали и упрятали за рекордное время, все понимают друг друга с полуслова! День начался удачно, подумал Кирилл. Может быть, в самом деле горелка повернулась сама? А рацию смяла стихия? Маловероятно, конечно, но разве диверсант на "Таргитае" вероятнее? Ночевали, как в первую посадку, в расщелине. Все прошло без задоринки, утром Дмитрий предложил сделать марш-бросок к мегаозеру. Кравченко с ходу отверг, Ногтев же, будучи до глубины костей демократом, если дело не касалось важных вопросов, во всеуслышание обратился за консультацией к Кириллу. В результате, имела место, как записал Хомяков в дневнике, первая в истории пешая экспедиция. Нагрузились, как... Куда там верблюдам или ишакам, даже Хомяков нес столько, что караван ломовиков не увез бы, но Хомяков напевал, подпрыгивал, поторапливал отстающих. В лагере остался негодующий Чернов, хотя ему, видимо, в утешение, определили в напарницы красавицу Цветкову. Даже Буся и Кузя не пожелали остаться, отправились с десантниками. Бежали быстро, прыгали с камня на камень. Останавливались только попить росы, глюкозу глотали на ходу. Дважды замирали, опасаясь перегрева, хотя бежали в тени. Для многих было в новинку перегреться от собственных мышечных усилий. Хомяков прозевал, рухнул без сознания, пришлось нести, поливая водой, пока не очнулся. Через пять минут уже несся, мокрый, трясущийся от холода, как Абебе Викила. Комбинезон не застегивался: воды набрался так, что едва не выплескивалась из ушей. К полудню ощутили могучее дыхание океана. Воздух навстречу шел холодный, несмотря на палящее солнце. Дмитрий внезапно придержал Сашу за плечо: -- Ты красивая, но Богу больше нравятся парни... Он первым взбежал на гребень россыпи камней. Дальше в десятке шагов начиналась поблескивающая странная местность: крупные слоновьи валуны, кристаллы камней -- все сплошь покрытое толстым одеялом водной пленки. А еще дальше -- очень медленно, со скоростью песчаных дюн, перемещались горы воды, напоминающие Уральские. Такие же старые, наполовину сглаженные, уже почти не горы. Саша взбежала следом, обиженно и с недоверием посматривала на Дмитрия. Раньше соратник никогда не намекал, что она женщина. Но и оскорбления в его тоне не было... Отряд спустился к воде медленно, осторожненько. Водяная пленка медленно двигалась навстречу: но по дороге таяла. Ее всасывало между булыжниками. Земля была пропитана влагой, а еще дальше камни постоянно подрагивали, пошевеливались. Глава 29 На следующее утро попросил лекарства "от головы" Хомяков, за ним Забелин, Кирилл. Ногтев стал грознее грозовой тучи, не отходил от Кравченко. -- В Большом Мире была чума, -- говорил Кравченко успокаивающе, хотя его игривый тон не вязался с побледневшим лицом, -- а здесь так... чумка. Справимся. На всякий случай всех накачали антибиотиками. Кирилл полдня ходил как в тумане, потом боль вернулась. Кравченко снова сделал укол, но боль не ушла, чуть затаилась, покусывала при каждом движении. Вечером Кравченко сообщил, что не заболели только испытатели, Ногтев и сам он, Кравченко. Естественно, также Чернов и Цветкова, что сидели в лагере. -- Мое мясо старое, -- ответил Ногтев с мрачным удовлетворением. -- Что за болячка привязалась? -- Возбудитель пока не найден, -- ответил Кравченко осторожно. -- Но я его найду. Это всего лишь вопрос времени. Ногтев смолчал. Временем он пока не распоряжался. Утром с жалобами на озноб явилась Цветкова. Ногтев почернел: болезнь пришла в лагерь! -- Остались мы четверо, -- подтвердил Кравченко. -- Чернов терпит, не сознается, но все признаки болезни налицо. -- Меня тоже вычеркни, -- с усилием признался Ногтев. -- Началось, чувствую. Если так пойдет дальше, "Таргитай" придется вести ксерксам. -- Без дипломов не допустим. Аверьян Аверьянович, заболевших надо в анабиоз. Хоть на несколько часов отсрочим, каждая минута на вес... жизни! -- Что-нибудь проясняется? -- В ночной анабиоз впадают Журавлев с десантниками. Я тоже здесь замирал, проверял на себе... -- Понятно, -- сказал Ногтев быстро. Он чуть ожил. -- Именно вы четверо держитесь на ногах! Правда, Журавлев тоже сдал, но он здоровьем не блещет, к тому же мог получить самую большую дозу... -- Чего? -- Это я у тебя должен спросить. Ладно, всех в ночной анабиоз, кроме меня, понятно. -- Аверьян Аверьянович! -- Не спорь. Я в командовании этим Ноевым ковчегом. К тому же капитан уходит последним. На следующее утро, это был уже третий день с начала эпидемии, Кравченко ушел за лекарственными травами. С ним отправился для охраны Дмитрий с Бусей на плече и ксерксом на фланге. Вернувшись к вечеру, Кравченко едва волочил ноги, иссох, глаза запали. -- Прошелся по вашим следам до озера, -- сообщил он Ногтеву. -- Для верности полежал на камнях. Дмитрий, поймав испепеляющий взгляд начальника экспедиции, развел руками: его дело телячье: наелся -- и в хлев. Охрана не обсуждает действия охраняемого. -- Ты ж единственный медик, -- сказал Ногтев в ярости. -- Дезертирство! На фронте за это к стенке ставили! Кравченко ответил, едва держась на ногах: -- Я в тупике... За что ни берусь, все не то. А время бежит! Мне стыдно быть здоровым. Какой я врач, если спасаю только себя? -- Дурень, это чистая случайность! -- Лучше бы ее не стало. Врач должен быть с больными. На себе скорее пойму, что нас терзает... Ночью в анабиоз доктор не лег, утром торчал на солнце. За два дня догнал Забелина, который заболел первым. Но Забелин спал в холодной расщелине, болезнь останавливалась хотя бы на ночь, а Кравченко днем и ночью готовил растворы, экспериментировал. Суставы распухли, а когда все спали, он тихонько стонал. -- Не могу видеть, как мучается, -- не выдержал Кирилл. -- В анабиоз хотя бы на ночь. -- Не надо, -- возразил Ногтев. -- Тело мучается, а душа горда... Чист не только перед нами, даже перед собой! Кирилл смолчал. Он понимал Кравченко, сам из той же касты, но откуда знает такое Ногтев? Почерневший, терзаемый адским огнем, с безобразно вздутыми суставами, Кравченко мучительно медленно двигался к походной экспресс-лаборатории, искал противоядие, сыворотку. Кирилл пробовал помочь, но только ввязался в спор, когда Кравченко хотел искать в их крови неведомых вирусов или даже клещей, наподобие акаридных, поражающих трахеи пчел. На седьмые сутки Кравченко лежал пластом. Кириллу прошептал, почти не открывая глаз: -- Кирилл Владимирович, другого шанса не будет... Возьмем же за основу, что существует крохотный вид клещей, еще неизвестных науке... -- Их половина еще неизвестна, -- ответил Кирилл. -- Говорите, говорите! Я слушаю. -- Предположим, клещ внедрился, развивается... Ночной холод тормозит, потому мы не ощутили сразу... -- Эти клещи должны быть меньше фильтрующегося вируса! -- Я ж говорю, предположим... -- он шептал так тихо, что Кирилл наклонился, стараясь не пропустить ни слова. -- Я приготовил состав... Как только кончится фильтрация, напоите меня и остальных... Если не сработает, уже не... Два часа Кирилл, сам едва держась на ногах, разрывался между сосудами, где кипело варево, умирающим Кравченко, неподвижными членами команды. Он свалился без памяти, когда фильтрация заканчивалась. Дмитрий оставил Сашу охранять лагерь, сам разжал зубы Кравченко, влил ему лошадиную дозу. Затем, отогнав ксерксов, пытавшихся отнести Кравченко и других на кладбище, напоил всех, даже заставил отхлебнуть Сашу. Кравченко открыл глаза, прошептал: -- Дима... Дима, послушай... К нему с готовностью подбежал Дима, потрогал его сяжками. Кравченко опустил веки, но тут же появился Дмитрий: -- Володя, я здесь! Говори! -- Дима... варево не сработало. Малость взбодрило, но... минут через пять начнется приступ. Последний. -- Володя! -- заорал Дмитрий. -- Я тебе сяжки обломаю! Ты же единственный специалист! Он беспомощно смотрел на безжизненного медика. Ксеркс тоже посмотрел на Кравченко, но нести его пока не давали, а у двуногого друга между лопатками появилась проплешина незащищенного хитина. Дима начал тщательно вылизывать шершавым как терка языком, попутно пропитывая феромоном, Дмитрий непроизвольно двигал плечами, нежась. У Кравченко все плыло перед глазами, но тренированный мозг уцепился молниеносно, прогнал целую серию образов, дал ответ. Кравченко шевельнул губами. Дмитрий приподнял его, подбежала Саша, смочила медику губы. -- В слюне муравьев... -- прошептал Кравченко, -- противогрибковое... противомикробное... Железы в брюшке, там все есть... Руки Дмитрия еще держали его, но Кравченко уже освобожденно летел в бездонную черноту. Кирилл лежал обессиленный, без единой мысли. Очень нескоро в сознание начали проникать отдельные звуки, затем слова: -- Надо бы сразу... А мы, цари природы... -- Точные науки не всегда... -- Кто мог подумать?.. Люди бродили тощие и бледные, как уэллсовские морлоки, только Дмитрий годился для плаката о строителях коммунизма, Буся на его плече тоже был сыт и румян, а ксерксы носились из лагеря в лес и обратно как черно-красные молнии. Кто-то заявил, что "Дима" и "Саша" -- слишком неуважительно по отношению к спасителям, надо бы их по батюшке, заслужили, а ведь совсем не загордились, настоящие скромные герои. Кирилл поднялся, вполуха слушая почтительные клички, одна другой ярче. Всех еще терзали спазмы, но для шуточек сил хватало. Ногтев был бледным до синевы, много и часто пил, однако голос его был таким же авторитетным: -- Товарищи, поздравляю с благополучным завершением первого серьезного испытания... Кравченко еще не поднимался, Кирилл тоже был истощенный, страшный, но вдобавок суставы у него воспалились, распухли, проступали сквозь тонкую кожу ярко-красными шарами. -- В нашей крови остались гипопусы, -- рубанул Ногтев. -- Все поняли? За подробностями -- к Кириллу Владимировичу. Добавлю, что в поганых условиях часть клещей не дохнет, а принимает форму, в которой не страшны морозы, жара, яды, радиация... Как их добыть, реши по возвращении. Пока что приказом по экспедиции обязываю пользоваться феромоном наших полноправных членов: Дмитрия Немировского-младшего... или старшего? -- и Саши Фетисовой. Конечно же, старшего. Страшноватые звери станут любимцами, подумал Кирилл с усмешкой. Заласкают, закормят. Даже Цветкова решается трогать муравьев за сяжки, Диме какого-то клопика предлагала... Метаболический вихрь, здоровье, боевой дух -- словом, вернулась прежняя форма, только у Кравченко суставы остались вздутыми, словно галлы на тонких веточках. Ненавидевший роботизацию, сам стал похож на карикатурного робота с шарнирами на месте соединения конечностей. -- Это надолго? -- спросил Кирилл с неловкостью. Кравченко рассеянно покосился на руки: -- Кто знает... Да и важно ли? Боль ушла, а косметика... Оставим ее женщинам. Я уже отженился, у детей собственные семьи. Я давно уже не тело, а та чахлая душа, что теплится внутри... Впрочем, никогда особенно не гонялся за футлярами. Кирилл сказал громким бодрым голосом: -- Что нам футляры, когда мы здесь видим друг друга насквозь! Глава 30 Пока валялись без сил, болели, выкарабкивались, в лагере похозяйничали местные. Что-то утащили, попортили, остальное переворотили. Полдня выгоняли непрошеных жильцов, что пробрались в гондолу, сплели сети, отложили яйца. Некоторые даже начали делать запасики, превратив пару отсеков в кладовочки. Кирилл гонял, подталкивал, самых упрямых обезвреживал липучкой и выносил за пределы лагеря. Туда уже стягивались хищники. Изгнанники попадали в лапы богомолов, пауков, на бездомников бросались, в них стреляли, кольцо вокруг лагеря стягивалось туже. Ногтев нервно поглядывал на кишащие зверьем заросли, торопил: -- Надо улетать сегодня! Раздразнили! Если им добычи не хватит... -- Здесь народ такой, -- поддакивал Хомяков. -- Всяк гребет в пасть, никакой тебе, как говорил Карл Маркс, политики сосуществования. Сяжечники! Последнюю ночь не спали, готовились к взлету. Кирилл к своему удивлению увидел среди наиболее активных Цветкову. Она таскала тюки, расправляла ткань мешка, помогала Дмитрию тянуть гарпунную стрелу из мегадерева. И вообще она с готовностью бросалась выполнять любое распоряжение типа "подай-принеси", всякий раз попадаясь Кириллу под ноги. В очередной раз, едва не сбив с ног, -- темнота, спешка! -- она ухватилась за него, видимо, чтобы удержаться, сказала заискивающе: -- Кирилл Владимирович! А ведь если бы человечество появилось здесь, оно бы никогда не стремилось к звездам. Верно? Кирилл невольно задрал голову. Над ними проплывали темные тени, сгустки, но это были не облака, на высоте кучевых облаков качались ветки мегакустов. -- А какие бы мифы здесь напридумывали! -- воскликнула Цветкова с восторгом. Она все еще держалась за Кирилла. Ее такую тонкую и нежную, сбивало с ног любое движение воздуха. -- Я с детства зачарована мифами. Греческими, скандинавскими, славянскими, индийскими... Правда, здесь мировоззрение, философия были бы в сотни раз красочнее, причудливее! Он смотрел недоверчиво. На станции как-то вызнали, что Журавлев недолюбливает космос, дешевую героику покорения планет, питает слабость к мифам, влюблен в муравьев... -- В этих мифах, -- продолжала она с жаром, наконец-то отпуская его руку, -- главное место по праву заняли бы муравьи, мудрые и замечательные! Она тараторила тоненьким сладеньким голоском. Слова текли гладко, женщина переступала с ноги на ногу, прижимала руки к груди, заглядывала в глаза. Она была такой же красивой, но говорила непривычно умно, хорошо. Слушать ее, оказывается, можно. Еще как можно. И даже жаль, что она отпустила его руку. Над их головами мягко свистнуло. Мелькнула тень, а в трех шагах неслышно опустилась Саша. Она дышала тяжело, крылья за ее спиной бессильно повисли. Ночью не летал даже Дмитрий, это был козырь Саши, ее доказательство превосходства над якобы сильным полом, ее знамя. Правда, Дмитрий не видел смысла в ночных полетах. Днем еле видишь с их крохотными глазками, а ночью вообще... Саша сказала отрывистым деловым голосом: -- А выбыли вон там? Там творится такое, такое... Владлен Кимович, идите сюда! Из темноты вынырнул Хомяков. Был он румян, видно даже в темноте, деловит, ноздри его носа хищно раздувались. -- Идите со мной, -- велела Саша, -- я вам такое покажу! Цветкова вздохнула, но пристроилась рядом с Кириллом, когда тот послушно двинулся вслед за Сашей. За гигантскими деревьями, где расплывалось темное и шевелящееся, потрескивала земля, там шуршали, падая комья. Из почвы медленно, но неудержимо выдвигались пористые цилиндры размером с цистерны. Верхушки тонули в темноте, а основание поднималось и поднималось, открывая нежно-белую мякоть, которая сразу темнела. Саша сказала потрясенно: -- Когда я побежала звать вас, были вдвое меньше! -- Грибы растут как грибы, -- ответил Кирилл. Он покосился на Цветкову, не зная можно ли это считать каламбуром. -- Саша, ты обнаружила главную кладовую будущего. Теоретики спорят: грибы -- растения или животные, но экономисты уже знают, что говядины с гектара получается шестьдесят килограммов белка, рыбы -- полтонны, а грибов -- семьдесят тонн! -- Теоретики пусть спорят, -- ответила Саша, косясь на него и Цветкову, -- а вон Владлену Кимовичу вынь да положь семьдесят тонн. Желательно, чтобы сверх плана. Хомяков вдруг сказал изменившимся голосом: -- Где такую гору хранить? Нам одного килограммы на сто лет хватит... Он убито махнул рукой, скрылся в темноте. Гигантские башни продолжали выдвигаться, раздувались, расталкивали влажную землю, но все трое смотрели не на них, а вслед Хомякову. Это действительно чудо: насытился! -- Нам с рассветом улетать, -- сказала Цветкова практично. -- Все равно не забрать. Пойдемте в лагерь, Кирилл Владимирович. Саша свирепо вклинилась между ними и, придерживая Кирилла за локоть, не упал бы по дороге ценный ученый, как-никак, не десантник, сказала с жаром: -- Здесь отомрет хлебопекарная промышленность! Консервная, мясомолочная... Не надо производить чудовищные комбайны, трактора. Сколько высвободится народу! -- А чем этот народ займется? -- спросила Цветкова. Она пыталась втиснуться между Кириллом и десантницей, но Саша маневра словно бы не поняла, и Цветкова перебежала на другую сторону, все равно пошла с Кириллом рядом. -- Народу работа найдется, -- твердо заявила Саша. -- Человечество занимается всю жизнь добыванием корма. В селах пашут землю, а в городах куют им плуги -- вот вся схема нашей цивилизации. Крохотнейшая часть населения занимается искусством, наукой, но и они вынужденно занимаются сельским хозяйством. Понятно: сколько стран голодает! Цветкова зябко повела плечами. Огромные горы сочного мяса висели на стеблях, переползали дорогу, высовывались из нор и провожали двуногих крохотными глазками. Деревья лопались от сладкого сока. В цветах сладко пахли горы нежного нектара, колыхались озера сиропа... -- На собирание? Как в пещерное время? -- Новый виток спирали! Освобождение от унизительного добывания куска хлеба. Интеллектуальный потенциал... новый рывок... Цветкова снова зябко повела плечами. Это был уже не намек, требование, и Кирилл дружески обнял ее за плечи, признавая ее, наконец, принимая. Цветкова тут же с готовностью положила голову ему на плечо и продолжала идти в этой неудобной позе. Саша запнулась, ее глаза метнули молнию. Цветкова умиротворенно прижималась к мирмекологу, ей хрупкой и слабой женщине, конечно же, было холодно, страшно, он просто обязан укрыть и защитить... И Саша сдалась, остановилась. Ее крылья повисли до самой земли. Кирилл и Цветкова медленно пошли к лагерю. А так как Цветкова сбивала его с шага, то к лагерю, как заметила Саша, ли по длинной дуге. Огибая завалы, холмы, надолго скрываясь в темноте. Впервые поднялись в воздух, не дожидаясь утра. К счастью, мегадеревья были в сторонке, "Таргитай" взмыл, как буек, не рискуя зацепиться за исполинские ветви. Буквально оттеснив Ногтева и команду, за десятерых работали десантники Дмитрий и Саша. И так здоровые, выносливые, а тут еще эта чума или чумка, минуя их, набросилась на слабаков, которым и так досталось... Вверху "Таргитай" подхватил воздушный поток, потащил, а внизу поплыли огоньки, поблескивающие зеркала рек, озер, где отражалась луна. Кирилл встал рядом с Ногтевым, взял подзорную трубу. Внизу слева начал выдвигаться в поле зрения большой белесый круг. В центре круга стояла пожарно-красная гора с четко очерченными ребрами. Возле этой палатки виднелся приземистый автомобиль с зажженными фарами... Ногтев люто сопел рядом. Огромное истоптанное плато, раздавленный, уже умирающий лес, горы свежесломанных веток мегадеревьев, ручьи сока... Огромный выжженный круг -- ядерный реактор взорвался что ли? Нет, всего лишь костер, а вокруг обгоревшая земля, деревья... Отдыхают Старшие Братья, горько подумал Кирилл. На той территории, что уничтожили за ночь, разместилось бы средней величины государство. Динозавры, вымирающие динозавры... Природа облегченно вздохнет, когда они... Он вздрогнул, повел ладонью по лбу. "Они"? А кто "мы"? Еще одна нелегкая проблема будущего: взаимоотношения между Большим и Малым мирами. Взаимные обвинения, упреки. Хотя, в чем можно обвинить жителя Малого Мира? А вот великанов... Освещенное пятно уплыло. Ногтев поднял "Таргитай" в верхний слой муссонного ветра. Там воздушный поток несся намного быстрее. "Таргитай" словно бы перепрыгнул из пассажирского поезда в курьерский. Утром проснулись от рези в глазах. Солнце слепило через тонкую пленку век, глаза нагрелись. Кирилл инстинктивно закрыл ладонями глаза, но прямые лучи проникали даже сквозь ладони. Он поспешно отвернулся, перед глазами плавали темные пятна. Не ослепнуть бы... Веки скоро отомрут, все равно не защита, сквозь них видно почти так же. А от пыли защищать не надо, не случайно глаза у всех насекомых, пауков, сороконожек без век... Он попытался себе представить человека, который придет через два-три поколения. Получилось такое удивительное чудовище, что он проснулся окончательно. Земля была так далеко, внизу тянулось поле кучевых облаков, а темно-зеленая поверхность проглядывала лишь в разрывы. Сохраняя тепло, сидели в задраенной гондоле, кучились по двое-трое возле иллюминаторов. Кирилл тайком присматривался к соратникам, терзался. Кто из них враг? Загорелые, дружелюбные, всегда готовые помочь -- Забелин или Чернов? Великий физикохимик и не менее великий кулинар Хомяков? Беспомощная красавица Цветкова? Мягкий самоотверженный Кравченко? Железный Ногтев? Оставались Немировский и Фетисова, которым он верит как себе, и два ксеркса, которым как себе верят десантники... Кто? Буся и Кузя? Интеллектуалы развлекались сногсшибательными гипотезами, придумывали заумные теории, состязались. Дмитрий обычно слушал с раскрытым ртом. Ногтев и Саша тоже присутствовали безмолвными слушателями. Кирилл участвовал в диспутах редко. Но однажды Дмитрий вдруг поднялся, сказал с натугой, сильно покраснев: -- Я не понимаю, почему никто не скажет про удивительную философию муравьев... -- Философию. Мы знаем, что любое мыслящее существо отличается прежде всего своим неприятием смерти. Не гибели, ее и не мыслящие боятся, а именно небытия. Так вот муравьи выход нашли. Они бессмертны! -- Ого, -- сказала Саша с презрением. -- А как ты их рубил направо и налево пару лет назад? -- Бессмертны, глупая, это не значит, что неуязвимы. Муравей существует как муравьишка и часть надорганизма муравейника. Наш страшный вопрос: куда прет бренная душа после смерти, у них не возникает. Их души остаются в муравейнике. -- Часть души? -- Нет, теряется микроскопически малая часть. Если в муравейнике сто тысяч муравьев, то со смертью муравья теряется стотысячная часть души. Это все равно, что ты забыла один-два анекдота. Или чей-то телефонный номер. Душа муравейника постоянно что-то забывает по мелочи, когда дохнут отдельные мураши, но и всегда что-то узнает новое, так как постоянно рождаются новые, носятся по незнакомым местам... Словом, жизнь идет. Муравьи спокойны, веселы и невозмутимы, потому что все их личности остаются в муравейнике даже после смерти. Все смотрели на Дмитрия, как на говорящую обезьяну, только Ногтев, как истый руководитель, сразу ухватился за рациональное зерно: -- Проповедуешь коллективизм? В духе времени, одобряю. Политическое чутье у тебя всегда было, молодец. Любые примеры хороши, даже если на мурашах... Но только, если бы к старому мозгу постоянно добавлялись новые, он стал бы супермуравьем! Мурасапиенсом. Мы бы стояли перед ним на задних лапках! Дмитрий поклонился Ногтеву почтительно-победно: -- Добавляются души, не мозги! Муравьи остановились именно потому, что бессмертны. Каждый муравей, вылезая из кокона, уже старый муравей. Ему миллион лет от роду! Кирилл подтвердит, что муравьи кормят не только личинок, даже яйца, передавая им информацию, духовное "Я" муравейника... Яйцо растет, превращается в личинку, но растет не младенец, а старик в молодом теле! Кирилл заметил, что на Дмитрия поглядывают с некоторым беспокойством. Он подавил себя жизнерадостным здоровяком, невежеством, хвастался как признаком здоровья, а тут заговорил, да еще как заговорил! -- У нас пока не создано ни единого учения, -- заканчивал Дмитрий победно, -- которое примирило бы людей со смертью! А мураши сумели. Остановили прогресс, зато обрели покой. Им теперь все до лампочки, как нынешним йогам. Всю жизнь! Живой пример для некоторых еще изредка встречающихся стран Запада, где безработные и бесправные негры роются в мусорных ящиках, но дороги там к нашему светлому будущему не видят... Ногтев с чувством пожал Дмитрию руку. Что-то говорил Забелин, доказывал возможность симбиоза с полуразумной плесенью, но его гипотеза затерялась в лучах славы бравого десантника. А Кравченко вообще рискнул выступить с напрашивающимся предположением, будто все древние цивилизации Земли ушли в Малый Мир. Дескать, как только, так сразу... Дмитрий явно выиграл нокаутом. Еще говорила Фетисова, но она была человеком одной идеи: находила все новые и новые доводы о превосходстве людей Малого Мира. Подобно спортсмену, заканчивающему карьеру в тридцать лет, академику-ядернику, который вдруг вспоминает об экологии, Саша явно нашла себя в совершенно другой области, к которой готовилась, где работала. Хламида пророчицы ей вдруг пришлась по фигуре лучше, чем десантный комбинезон. Когда расходились, Кирилл сказал Дмитрию негромко: -- Да, в десантниках не засиделись... Окукливаешься в мирмеколога. У мирмеколога возможностей еще больше. Любую бактерию можно взять в руки, рассмотреть... Почти любую. Не хочешь заняться? Дмитрий подумал, ответил с кривой усмешкой: -- В микробиологии по уши Кравченко, а два медведя в одной берлоге... многовато. Так что мы с Бусей как-нибудь перебьемся в скромной роли героев, истребителей чудовищ. Верно, Буся? Карманный дракон мурлыкнул, прижался к Дмитрию. -- Какие там памятники поставят, -- сказал Дмитрий мечтательно. -- Какими могучими богами будем в легендах о Начале... Дурость наша забудется, успехи позолотят, раздуют... -- Разве что дурость забудут, -- раздался сзади голос Саши. Она вклинилась между ними, оттерла Дмитрия. Кирилл ощутил, что Саша увлекает его наверх. -- Иди, спи, Дима. Завтра тяжелый день, как сказал Кирилл Владимирович. Кирилл не помнил, чтобы он такое говорил, но смолчал, дал увести себя на открытую площадку. Воздух был уже холодный, багровое пламя бросало вокруг себя зловещие отсветы. -- Кирилл Владимирович, я сдаюсь, -- проговорила Саша. -- Что? -- не понял Кирилл. Саша смотрела грустно, ее глаза были большими, круглыми. По радужной оболочке прыгало пламя. -- Вот видите... Вы даже не поняли. Кирилл, я боролась с тобой с первой же минуты. Еще когда ты отыскал меня у черных лазиусов. Я воевала с тобой изо всех сил, доказывала собственное превосходство. Я вообще не люблю уступать хоть кому, а тут ты -- мягкотелый, высоколобый, нетренированный... -- Ну, -- пробормотал Кирилл. -- Не вижу ничего ужасного в своей не тренированности. -- Не тренированности! Ты оказался крепче и опытнее нас с Дмитрием. Я изо всех сил старалась выглядеть сильнее, а ты меня всякий раз вытаскивал то из муравейника, то со дна моря, то из паутины, и даже не напрягался, вполсилы, попутно размышляя над проблемами мирмекологии... Ты был сильнее нас даже в нашем деле, вот что нас задело. -- Даже Дмитрия? -- Даже его. Но он прагматик, быстро признал твое превосходство, у него мужская логика, а у меня... у меня никакой логики. Ты был той крепостью, которую я пыталась брать штурмом, осадой, подкопами, но ты даже не заметил. А сейчас, когда я обессилела, когда сама решила сдаться в плен... ты тоже ничего не понял. Я и пленная тебе не нужна! -- Саша, -- пробормотал Кирилл с неловкостью, -- у тебя какая-то казарменная терминология. Штурм, осада, плен... Я никогда ни с кем не воюю. -- Ну да! Ты побеждал, даже не замечая. Супермен! -- Я? -- изумился Кирилл. Саша робко взглянула, ее глаза были жалобными. -- Ты и этого не замечаешь? Ты не замечаешь, что фактически станцией управляешь ты? И не только станцией! Когда ты добился переноса станции в муравейник ксерксов, ты уже был негласным лидером. Это признали даже те, в Большом Мире. Даже Мазохин признавал, хотя не говорил вслух. Лишь Ногтев сказал об этом откровенно. -- Саша, перестань, -- взмолился Кирилл. -- Я физически неспособен управлять, повелевать, направлять... и... что там еще делает лидер? -- Кирилл, другие слабее! Но берутся. Однако когда встречают настоящего лидера, то все поджимают хвосты и молча уступают место за штурвалом. Она замолчала, ее большие глаза обшаривали его лицо. В радужных оболочках медленно угасали языки пламени горелки. Лицо ее было бледным, брови вздернуты. Кирилл привлек ее к себе, погладил по голове. -- Ты извини... Если бы я знал, как-то бы подыграл. А я дурень, с нежностью, что тебя, наверное, бесило еще больше. -- Теперь уже не бесит, -- сказала она быстрым шепотом. Еще как не бесит! Если ты еще... -- Еще, -- сказал он, смеясь. -- Может быть, я потому и не замечал этой войны, что люблю тебя, Саша. Она прижалась к нему, Кирилл с удивлением ощутил, что она меньше его ростом, хрупкая. Или это он выше, сильнее? И плечи у него, гм, на удивление. И вообще он спокойнее, даже флегматичнее других, скучнее лишь потому, что для него все шло мирно, спокойно. Никаких опасностей, приключений. -- Люби меня, -- прошептала она. -- Мне впервые спокойно защищенной. И я впервые ничего не хочу доказать. Когда Кирилл перешел со смотровой площадки на капитанский мостик, там горбился Ногтев, похожий на озябшую ворону. -- Придется изолировать Фетисову, -- сообщил он невесело. -- Сашу, -- ужаснулся Кирилл. -- Разве есть улики? -- Прямых нет, но косвенных -- вагон и маленькая тележка. Честные люди, между прочим, сделали не меньше преступлений, чем негодяи. Савонарола, к примеру, ради торжества правды и справедливости уничтожил половину Флоренции! Его называли Иисусом Христом во плоти. Но Христос с топором в руках... -- Но Саша не способна на зло! -- Даже ради царства всеобщей справедливости? Люди, говорящие лозунгами, самые страшные люди на свете. Для победы собственных идей без колебаний сожгут весь мир. Вы, Кирилл Владимирович, поколение новое, а я застал всякое... Боюсь идейных людей, очень боюсь. -- Фетисова из нового поколения. Она моложе меня. -- Саша не очень успевала на уроках истории. Что, если она принуждает нас остаться, образовать новую колонию? -- Но ведь за нами следят по радиосигналам? -- Радиосигналы уже прерывались. Даже с одной женщиной колония может быстро разрастись. Через сто лет на стоянке может жить тысяча человек, а через двести -- миллион! У нас же не одна, две женщины. Кирилл молчал, лихорадочно перебирая факты. Нежное лицо Саши, ее "сдача в плен", какие-то неудачи в прошлой жизни "там", надежды на новое "здесь"... Ногтев был мрачным, похудевшим. Кирилл с некоторым удивлением подумал, что Саша права. Он все чаще берет инициативу в свои руки. Вовсе не потому, что нравится быть лидером -- Журавлев ненавидит руководство. Но если никто другой не берется, а дело должно делаться... -- Самое уязвимое место, -- сказал Кирилл медленно, -- запасы пропана... Так? -- Верно? А что? -- Надо сказать об этом. Напомнить. Он прошел в кают-компанию, спиной чувствуя, что Ногтев послушно идет за ним. Может быть, так было не первый раз, но Кирилл раньше больше внимания обращал на животный мир, чем на собственном положение в мире людей. В кают-компании еще дотлевал обмен идеями. Чернов развесил тезис о скором появлении людей-мутантов. Уже во втором поколении их будет около трех процентов. Почему именно трех? -- подумал Кирилл. Затем мутантов будет треть, а к концу Первого века -- подавляющее большинство. Ногтев сказал с порога, стараясь голос сделать буднично усталым: -- Друзья, напоминаю, что пропана у нас тройной запас... Но кран сам слабоват. Затягивайте потуже, а то, гм... Застрянем очень надолго. -- На пару миллионов лет, -- добавил Кирилл шутливо. Ногтев похлопал Кирилла по спине, и оба они покарабкались по лестнице вверх, всем видом показывая, что устали, что веселый треп -- хорошо, но здравый сон лучше. -- А уходя, гасите свет, -- добавил им в спины под общий смех Забелин. Он как и остальные, даже нежная Цветкова, чувствовали себя полными сил и желания продолжать треп до утра, которое обещает быть мудрее. Кирилл рассеянно и устало улыбался, он де всего, как и положено, лишь бдил, вместе с Ногтевым поднялись наверх. Оглядевшись по сторонам, они тут же спустились по другой лесенке, минуя кают-компанию. Нижний этаж почти весь был занят гигантским баком, под стеной лежали громоздкие детали, запасное оборудование, оставляя узкий проход. Кирилл и Ногтев затаились в темном проходе. Глава 31 В темноте мелькнул блик. Ногтев предостерегающе сжал Кириллу локоть. Некто бесшумно открыл наверху люк. Кирилл опустился на корточки. Ждали около двух часов! Хорошо, не ушли. Неизвестный спускался неслышно. Кирилл оставил на ступеньках металлические пластинки, но если неизвестный и сбросил их в темноте, то при их малом весе не звякнули. Внезапно в двух шагах от Кирилла громко скрипнуло. Кирилл задержал дыхание, приготовившись прыгнуть. Впереди мелькнул силуэт. Неизвестный отпрянул, мелькнули его руки. Послышался снова скрип, едва слышный. Кирилл в дополнение к пластинкам, что положил Ногтев, установил поперек прохода выпавшую щетинку из верха брюшка муравья Димы. Она-то и скрипнула в первый раз, а сейчас кто-то вертит ее в руках, прикидывает, могла ли она попасть сюда случайно... Впрочем, ксерксы лазают везде, а их длинные жесткие шерстинки то и дело выпадают, давая место новым, неистертым. Сквозь темноту Кирилл увидел тонкую руку, что тянулась к огромному вентилю. Потом появилась другая рука, человек налег на вентиль всем телом, послышался тихий свист. В лицо пахнуло плотной теплой волной... Рядом с Кириллом завихрился воздух. В темноте загремело, кто-то вскрикнул. Кирилл прыгнул, упал на барахтающиеся фигуры, но огромный как Кинг-Конг Ногтев уже держал неизвестного, зверски завернув ему руки. -- Свет! -- скомандовал Ногтев. Кирилл на миг прикрыл глаза от яркого света, забыв, что даже ладошки не помогают, а когда посмотрел на диверсанта... ахнул. Угрюмый как смерть Ногтев держал бледного, но с гордо выпрямленной головой Кравченко. -- Меньше всего ожидал встретить его, -- сообщил Ногтеву Кирилл. -- Хоть вы и предупреждали, но, признаюсь, не очень-то верил. Чувствуя себя в дурацком положении, даже виноватым, Кирилл похлопал Кравченко по карманам комбинезона, заглянул в откидной капюшон, помял в руке пояс. -- Вроде бы оружия нет. Хотя, знаете ли, у врача всякое может быть... Ногтев оттолкнул Кравченко на середину крохотной площадки, сказал предостерегающе: -- Глупостей не делайте. Кирилл Владимирович моложе вас, а я хоть и постарше, но в рукопашной делаю трех десантников. Кравченко морщился, вправлял начавшую распухать кисть. Под глазом быстро расплывался кровоподтек. В лица им старался не смотреть. Но с места не двигался. Ногтев быстро оглянулся по сторонам, потянулся вверх, толчком захлопнул люк. -- Поговорим здесь. Итак, Михаил Алексеевич, что скажете в свое оправдание? -- Закройте кран, -- ответил Кравченко слабым несчастным голосом. Кирилл дернулся с места. Ногтев бросил: -- Я успел, не беспокойтесь. Итак, мы слушаем. Кравченко нехотя поднял глаза. Они были как на иконе -- страдальческие, укоряющие. -- Разве непонятно? Я хотел сорвать эту опасную затею. -- Затею? Ах, экспедицию... Зачем? -- Мы не готовы к расселению, -- ответил Кравченко с горечью, голос его дрожал. -- Мы еще звери, разве не видите? Нас нельзя выпускать из Большого Мира. Ни на Марс или Венеру, ни в другие измерения, ни в Малый Мир. Мы заразные! Надо сперва вылечиться там, в прежнем ареале... Не вливать старое вино в молодые меха! Ногтев смотрел остолбенело. Потом уловил взгляд Кирилла, сказал с горькой иронией: -- Фанатики справа, фанатики слева... Что у нас за общество? Золотой середины не признает... Догматики! Всякий раз эта дохлая интеллигенция мутит воду. Сколько не истребляли, а все никак... Уже не только языком чешут, скоро бомбы бросать начнут. Что скажете, Кирилл Владимирович? Кирилл прислушался. Сквозь толщу переборок сверху доносилась веселая песня. Громче всех орал Дмитрий, ему вторили сильные молодые голоса. Эти люди не знали сомнений, они шли весело, напролом, им все было ясно и понятно. -- Не знаю, Аверьян Аверьянович... Против расселения вы, я, остальные участники экспедиции, если не считать романтичную Сашу Фетисову. Но благодаря усилиям уважаемого Михаила Алексеевича, мы едва не остались здесь навечно. Как говорят в газетах, имела место смычка правых и левых экстремистов. Кравченко побледнел еще больше. Щурясь от яркого света, растерянно переводил взгляд с Ногтева на Кирилла и обратно. Его голос упал до шепота: -- Нет-нет, я хотел только остановить... Хотел, чтобы, как вы говорили, с неба опустилась длань Старшего Брата. Неудача отложила бы другие походы надолго. -- Это не решение проблемы, -- заметил Ногтев. -- Надолго -- не навсегда. -- Важно выиграть время! Человечество умнеет быстро. -- Мы остались бы здесь навеки! Рация разбита. Нас унесло очень далеко, поисковые группы могут нас не найти. Старшие Братья все-таки не боги, хоть и великаны. А чтобы нашли нас мальчишки, идущие в лес за грибами, мы сами не жаждем, верно? Кирилл представил себе, как мальчишки с радостными воплями бросаются к находке, выхватывают гондолу друг у друга из рук, сбрасывают или давят разъяренных ксерксов, заодно и прочих красненьких насекомых, успевших забраться в диковинную игрушку, вытряхивают содержимое. -- Словом, -- подытожил Ногтев, -- в дебрях необъятной планеты начала бы существование новая колония. Семь мужчин и две женщины. Кравченко вскрикнул: -- Я не это... Я добивался противоположного! Вы не можете! Это не могло получиться так! Я хотел как лучше! Ногтев покачал головой: -- Хотел, как лучше... Удивительные слова! Все хотят, как лучше. Террористы и пацифисты, зеленые и сциентисты, консерваторы и либералы... Даже с атомной бомбой хотели как лучше! Прекрасная эпитафия на могиле человечества. Если какие-нибудь марсиане отыщут руины нашей цивилизации и вздумают поставить надгробный камень, то высекут именно эти слова: "Они хотели, как лучше..." Вы меня разочаровали, Михаил Алексеевич. Впрочем, встревожили тоже. Я уж было обрадовался встрече с матерым профессионалом, вдруг, да знакомых встречу, тут же в рукопашной решим любые проблемы... Старею. Мир усложнился, в рукопашной, к сожалению, не решишь. Думать надо! Что делать будем, Кирилл Владимирович? -- Не знаю, -- ответил Кирилл честно. -- Тюрьма здесь не предусмотрена. Каторжные работы разве что? -- Сообщника покрываете? Мы все здесь работаем, как каторжные. Трудное положение, конечно. В старое доброе... э-э... старое проклятое время я рекомендовал бы застрелиться. Впрочем, даже в раннесоветское время офицеры иной раз все же стрелялись, смывая позор. Правда, то была отрыжка, как мы однажды внезапно поняли, старорежимной армии. Теперь не стреляются, теперь жалобами, апелляциями... Кравченко вскинул голову. Глаза его гордо