Мрака. Теперь, когда вымахала с крупного кота, она выглядела страшноватой. Конь захрапел и пугливо подался назад. Всадница сказала изменившимся голосом: -- Боги, да это же... это же великий влюбленный! Она сорвала с пояса рог и звонко протрубила. Издалека донесся ответный звук. Поляница протрубила еще, уже по-иному, выслушала: -- Добро... Сейчас сюда прибудут. Мрак шел, словно ее и не было. Поляница поспешно убрала коня на обочину. Мрак прошел с полверсты, когда на этот раз за спиной раздался грохот уже дюжины копыт. Лица этих теней вызывали какие-то смутные ощущения. Он не понял, почему одна вскрикнула: -- Боги, Мрак!.. Это я, Мара. Ты не узнаешь меня? Потом сидел у костра, видел блестящие глаза. Некоторые лица узнавал, только не помнил ни имен, ни где видел этих людей. Потом вместо костра появились стены шатра, запахи еды сменились на ароматы благовоний. Еще одна женщина трогала за руку, гладила по плечу. Он слышал сочувствующий голос: -- Ну как так можно?.. Мрак, что от тебя осталось? И другой голос: -- Медея, он не слышит. -- Почему? -- Посмотри в его глаза. Он слышит другие голоса. Сочувствие в глазах сменялось жалостью, а затем и состраданием. В глазах Мары появились слезы, налились озерами, прорвали запруду, побежали по щекам. Звонкий голос царицы поляниц Медеи стал сдавленным, словно горло сжали злые пальцы: -- Я не могу это вынести!.. Такой человек... Неужто это может свести с ума? Он слышал, отчасти понимал и хотел даже ответить, что они сами безумцы. Он счастлив в своем мире. Здесь нет страданий, нет боли, нет потерь. Его сокровище постоянно со ним, он общается с нею, разговаривает, целует край ее одежды. Он не хочет возвращаться в жестокий мир реальности. И ни за что не вернется. Страж открыл перед ней дверь, и Светлана со страхом переступила порог. Здесь всегда полумрак, хотя комната на вершине башни, воздух тяжелый как болото, будь окна открыты настежь или завешены твердым воздухом. Волхв поклонился: -- Изволишь? -- Да,-- ответила она коротко.-- Снова. В глубине помещения блестело широкое зеркало из темной бронзы. Ковали его три года, а потом девять лет, как помнила Светлана, полировали и увлажняли настоями волшебных трав. С позапрошлого года Додон пристрастился было смотреться, но недавно увидел что-то гадкое, больше сюда не поднимался. Волхв брызнул на зеркало отваром чаги со зри-травой. Блестящая поверхность покрылась темной водой, что шипела и быстро испарялась. Волхв повернул зеркало так, чтобы царевна могла наблюдать, встал сзади. Еще отвар не испарился, но уже проступили хмурые скалы, отвесные стены красного гранита. Острые зубцы упирались в небо, разрывали облака в клочья. Далеко-далеко внизу по узкой дорожке брел крохотный человек. Похоже, его видели через глаза парящего орла. Светлана чувствовала по движению воздуха за спиной как волхв пытается приблизить изображение, дышит с натугой, наконец орел снизился, человек стал крупнее. Она слышала как за ее спиной охнула маленькая Кузя. Ее сердитое сопение стало громче. Светлана старалась не оборачиваться, чтобы не наткнуться на негодующие глаза маленькой сестренки. Ей хотелось обнять ее, прижать к груди и, ласково ероша пышные волосы на детской головке, сказать: что ты понимаешь, мое доброе сердечко? Это очень непросто... Теперь было видно что Мрак бредет, волоча ноги и загребая пыль. Его плечи повисли, спина горбилась. Он сильно похудел, черты лица заострились. Глаза неотрывно смотрели перед собой, а ноги иной раз промахивались, наступая на камень. Он терял равновесие, взмахивал руками. В одной была корявая клюка, с такими бродят нищие и старцы. Светлана ощутила укол в сердце. По ее вине, хотя вины на самом деле нет, этот человек обрек себя на изгнание, дальние дороги и боги знают на какую жизнь! Мрак был в нищенском рубище. Сапоги измочалились, подошва была подвязана тетивой. Волосы стали серыми от дорожной пыли и грязи. Даже на ресницах повисла пыль, а лицо стало пестрым от разводов пота и грязи. Он брел, почти ничего не видя перед собой. Иной раз задевал плечом отвесную стену слева, а Светлана каждый раз хваталась за сердце: справа в двух шагах тропа обрывалась отвесной пропастью! Хотела было прекратить подглядывать за человеком, который так много для нее сделал, но впереди за поворотом открылась гора, вершину которой венчал хмурый дом-крепость. Он был в десятке верст, но Светлана, которая была от горы еще дальше, зябко передернула плечами. Есть дома, где живут, есть дома, в которых отбиваются от врагов, а этот вроде бы строили лишь затем, чтобы пугать своим видом. Сгорбленная фигурка Мрака не сходила с тропки, а та вела к страшной горе. Светлана всем сердцем жаждала, чтобы попалась развилка, чтобы странник побрел куда угодно, только не к этому обиталищу горных колдунов, о которых в стольном граде столько страшных рассказов! Над домом-крепостью возникло свечение, вытянулось в узкий луч и метнулось к страннику. Светлана ахнула, прижала кулачки к груди. Колдуны сразу отбирают разум у всех замеченных путников, и те либо падают в пропасти, либо добредают до их крепости покорные как рабочий скот! Луч ударил в Мрака с такой мощью, что за его спиной засветился гранит, там взвилась и сгорела пыль. Он шел, уставившись перед собой невидящими глазами, губы шевелились. Светлана закусила губу, те начали дрожать, а зрение помутилось от слез. Похоже, он все еще выговаривает ее имя! Над башнями крепости взвился сноп искр. С верхушки башни ударил другой луч, лиловый. Мрак шел и в лиловом свете, губы его шептали ее имя. Светлана остановившимися глазами смотрела как башня постепенно вырастает, как навстречу Мраку выплыло оранжевое облако, охватило его целиком. Все еще шел, волочил ноги, пошатывался, опирался на суковатую палку. За сотню саженей от башни из-под земли, прямо из-под ног, выметнулся зеленый огонь. Мрак даже не ускорил шаг, и пламя осталось позади. А когда подошел к воротам, из боковой дверцы выскочили стражи, схватили, повалили, истоптали ногами, связали и утащили по земле. Последнее, что видела Светлана, были спины могучих стражей. Дверь захлопнулась, на каменных плитах двора остались пятна крови. Затем двор стал стремительно уменьшаться, появилась фигурка человека с луком с руках. Он поспешно доставал стрелу из тулы, целился вверх. Светлана без сил уронила руки. Волхв молчал, не двигался, стараясь был невидимым и неслышимым. За спиной Светланы прозвенел горестный вскрик Кузи. Девочка заревела, Светлана слышала как простучали ее детские башмаки, громко хлопнула дверь. Светлана поспешно набросила на зеркало покрывало. Из коридора донесся мягкий укоряющий голос воеводы. Шаги удалились и стихли. -- Теперь он безумен? -- спросила Светлана тихо. Волхв старался не встречаться с нею взглядом: -- Царевна... Он уже был безумен. Колдуны не могли навредить больше. -- А что с ним теперь? Волхв пожал плечами: -- Им нужны сильные работники. Поднимать мосты, защитные решетки, поворачивать тайные стены... Там будут кормить, будет в тепле, у него теперь защита от холода и снега. А к тяжелой работе привычен. Движением руки отпустила его, а сама, оставшись в одиночестве, вытерла злые слезы, выпрямилась. В очистившемся зеркале отразилась очень красивая молодая женщина с чуть припухшими веками и распухшим покрасневшим кончиком носа. Глаза все еще блестели влажным. Когда в ее покои пришел Иваш, она уже была строгой и чуточку надменной, глаза смотрели ясно. Бледные щеки чуть подрумянила. -- Опять за ним смотрела? -- спросил он с порога. -- Он все еще страдает,-- ответила она мертво. -- Лесной человек,-- заметил он с сочувствием.-- Они там слишком просты. Он не понимает, что ты -- царская дочь. Ладно, пойдешь на встречу послов от царя Артании? -- Нет. -- Надо бы,-- предостерег он.-- Додон пьет, послов уже принимает Кажан, а то и вовсе Руцкарь... Опомниться не успеем, как они и царством завладеют! Додон хоть родной дядя! Она молчала. Иваш встревожился: раньше царевна всегда пробуждалась, когда речь заходила о царстве, но жизнь во детинце научила многому -- хлопнул в ладони, в двери гурьбой повалили гусляры, скоморохи, ряженые девки с бубнами. Привели даже медведя на цепи, худого, с вытертой шерстью, покорные глаза закисли и слезились. Иваш снова хлопнул в ладоши. Девки грянули в бубны, поплыли в хороводе. Светлана тут же поморщилась от визгливых голосов, усердно громких, кивком отправила за дверь. А гусляры, уже изготовившись, разом опустили пальцы на струны. Песню завели веселую, но вскоре даже без подсказки Иваша, только посматривая на царевну, незаметно перешли на песнь походную, суровую и печальную, любимую в народе, но почти незнаемую во дворце. Светлана слушала, и вдруг без всякой причины перед глазами встала сгорбленная фигура, бредущая по горной дороге. И злой ветер треплет черные как воронье крыло волосы, ливень хлещет, бьет градом... Песняры по ее жесту замолкли, лишь кобзарь еще некоторое время влюбленно перебирал струны, пока не вздрогнул от внезапно наступившей тишины. -- А? Что? -- Отдыхайте,-- велела Светлана сдавленным голосом. Она чувствовала на себе удивленные и непонимающие взоры, в раздражении повторила,-- все свободны. В комнате повисла напряженная тишина как перед грозой. Песняры вскочили и, спеша и толкаясь, выскочили в коридор. Светлана замедленными движениями сняла с шеи драгоценное ожерелье. Иваш едва дышал, смотрел выпученными глазами. -- Царевна... что-то случилось? -- Да. Она бросила его на пол. Жемчужная нитка лопнула, жемчужины раскатились по полу. Она пошла следом, наступила на ближайшую каблуком. Жемчужина с хрустом лопнула, рассыпалась в пыль. Иваш ахнул. Светлана со злым наслаждением давила драгоценные камни, а когда остались только мелкие осколки, подошла к клетке с Жар-птицей. -- Царевна! -- воскликнул Иваш в панике.-- Вспомни, сколько радости она тебе принесла... и приносит! И как сладко поет. -- Я не хочу радости,-- ответила она мертвым голосом,-- когда ему... очень нерадостно. Он поднесла клетку к распахнутому окну, открыла дверцу. Жар-птица сперва робко выглядывала, недоверчиво косилась круглым глазом на царевну. Наконец решилась, яркие перья прижались к телу. Она прыгнула вперед, растопырила крылья и вылетела в сад. Донеслась ликующая трель, мелькнула ярчайшая радуга крыльев, и чудесная птица исчезла в синеве. Глава 40 Мрак не ощутил даже, что избили, сорвали котомку, поставили в сумрачной палате с высокими сводами посреди круга. Круг был очерчен в камне, там были выложены треугольники и хвостатые звезды. Мрак слышал голоса, вялые и чужие, а сам продолжал нескончаемый разговор с нею, Настоящей, единственной настоящей женщиной, а все остальные -- бледные тени. Как и весь мир -- лишь бледная тень от ее рук, поворота головы, взмаха ресниц... Вокруг блистали молнии, сверкали огни, гремело, земля качалась под ногами. Он слышал испуганные крики, рев зверей, на него бросались драконы, валились скалы, но он знал, что весь мир -- ненастоящий, и когда все смолкло, ничуть не удивился. А младший колдун, мокрый от усилий, с прилипшими волосами на лбу, вскричал в страхе: -- Повелитель! Ну почему? Тонкий голос взвился и затерялся во тьме под каменными сводами. Там зашелестели крылья кажанов, усиливая магию. Эхо вспикнуло жалко и в страхе замолкло. Верховный колдун, который по мощи был равен чародеям, молчал. Его лицо было таким же темным и неподвижным, как и лики богов, выступающие из каменной стены. Младший колдун попятился, в отчаянии взглянул на других. Те еще раньше истощили свою мощь, теперь стояли под стенами недвижимые, как статуи из камня. -- Он сильнее нас? -- Он слабее,-- ответил наконец Верховный нехотя.-- Нет, в нем нет магии. -- Но... почему на него не подействовала вся наша сила? -- Он сейчас вне нашего мира. -- Вне? -- Только его пустая личина здесь. А сам он отсюда далеко. Младший ахнул: -- Но как это можно... без магии? Верховный ответил тяжелым голосом, словно в одиночку поворачивал огромный ворот, поднимающий ворота крепости: -- Его ведет иная мощь. Колдун отшатнулся: -- Разве есть что-то сильнее магии? Древний чародей выглядел подавленным и раздраженным, чего с ним не случалось уже столетие: -- Есть... но той мощью овладеть не удалось. Более того, теперь даже не пытаются. Опасно. -- Разве такое возможно? -- Человек, которым овладевает эта мощь... она равна мощи богов, уже не может быть чем-то меньше... Этот несчастный... или счастливец?.. Словом, уже потерян для простой жизни, которую ведем мы. У младшего отнялся язык. Он искал и не находил слов. Они ведут простую жизнь? Они, перед которыми даже цари и властители держав не выше простых пастухов? Он впервые видел, чтобы у Верховного были такие печальные и мудрые глаза. -- Что делать с этим человеком? -- спросил он наконец. Верховный повел дланью: -- Что можно делать? Для работы непригоден. В нем живет только душа, а тело почти мертво. -- Тогда бросить его на корм собакам,-- предложил младший.-- Одну корову сохраним на завтра! Еще один колдун кашлянул и вмешался: -- Я читал в древних книгах, что если чистая невинная душа будет о ком-то думать дни и ночи, то это защитит от чужой магии. Но я не слышал, чтобы даже абсолютно чистая душа спасла от собачьих клыков, лезвия меча или наконечника стрелы! А первый пробормотал тихо, но чтобы услышали: -- А я вообще не слышал о чистой непорочной... да еще абсолютно! Верховный, раздираясь в противоречиях, поедал глазами человека в лохмотьях. Тот смотрит сквозь них, сквозь стены, губы шевелятся, с кем-то разговаривает. В этом храме собрана вся мощь колдунов Куявии, здесь сам воздух дрожит, а если птица пролетает вблизи храма, то перья вспыхивают, на землю падает обугленный комок. Подземные черви уходят в стороны и в глубины. Крылатые змеи пролетают стороной, дабы не опалить крылья. -- Нет,-- сказал наконец Верховный.-- Я же сказал, его ведет высшая сила. А ей лучше дорогу не переходить. Пусть идет. И как можно скорее! Такой человек может принести как великое счастье, так и великую беду. А я человек старый, повидавший жизнь. И знаю, что приходит чаще. Ночью были заморозки, а днем под ногами шелестела жухлая трава. Он брел бесцельно, помнил только, что умереть надо в дороге, хотя и забыл уже почему, что-то ел и где-то спал, а единственная связь с этим простым плоским миром была Хрюндя, которая чаще всего спала, устроившись у него на загривке, но ее нужно было кормить, опускать на землю, ибо жаба оказалась чистоплотной и привередливой: искала только уединенное место и чтоб не задувало сзади, долго тужилась, потом, отвернувшись, небрежно делала гребок задними лапами, делая вид, что закапывает, а если Мрак в задумчивости уже уходил, частыми прыжками догоняла, жалобно вопила, просилась на руки. Земля была везде одинаковой, он не знал, что давно уже идет по земле Руда. Да и знал, свернул бы разве? Его кормили и обогревали всюду, давали кров. Люди везде люди, потому почти миновал опасные земли, когда его узнал кто-то из близких Руда. Мрак не противился, когда схватили и доставили во дворец к вождю. Руд заскрежетал зубами, едва не лишился чувств от радости. Он налитыми кровью глазами смотрел на стоявшего перед ним в рубище человека. И это тот, кто отыскал и вызволил Додона? Тем самым перекрыв дорогу к трону более достойному? -- Вели казнить его сразу,-- шептал советник торопливо,-- пока он в твоих руках. -- Он не уйдет,-- заверил другой.-- Ты сможешь насладиться местью. Вели отвести в пыточную камеру. Руд жадно всматривался в стоящего перед ним человека. Некогда могучие плечи обвисли, похудел, глаза валились, но в них неведомый огонь... хотя на миг показалось, что огонь этот знаком. Черты лица заострились. Голые по плечи руки истончились, висят как плети. От лохмотьев, в которые превратилась одежда, смердит гадостно. Жаба на загривке странника открыла один глаз, посмотрел на Руда как на несъедобного жука, устроилась удобнее и снова засопела. -- Ты хоть знаешь, что тебя ждет? -- спросил Руд почти ласково. Мрак поднял взор, и Руд содрогнулся. В глазах измученного человека был целый мир. Мрак с трудом разжал спекшиеся губы: -- Ждет? -- Да. Ты видишь, куда забрел? -- Да,-- ответил Мрак ясным голосом.-- Да, Рогдай. Ты скажи ей, что я получил все. И пусть она не страдает, что не уделила мне больше... -- Эй,-- крикнул советник.-- Ты о чем говоришь? Руд поднял ладонь предостерегающе. Советник поперхнулся, умолк. -- Ты узнаешь меня? -- спросил Руд. Он наклонился на троне, чтобы Мрак рассмотрел его лучше. Мрак смотрел на него... и сквозь него. На лице сменилось выражение радости, недоумения, затем вскинул брови: -- Ну и что? Награда в самом поступке. Я хочу лишь видеть тебя... но если и это недоступно, то слышать о тебе, знать о тебе... Нельзя? Тогда буду думать о тебе издали, мечтать, просить богов, дабы даровали тебе все... И в самых дальних странах могу в мечтах служить тебе, лежать у твоих ног... Советник хихикнул, покрутил пальцем у виска. Руд ожег его недобрым взором. Советник умолк, но смотрел недоумевающе. Из боковых дверей выглядывали любопытные, а затем, выдавливаемые сзади другими, выступали в палату. Внезапно из-за их спин выметнулся огромный лохматый пес, с гарчанием бросился вперед. Послышались крики ужаса. Пес был страшен, лют, в пасти блестели страшные клики, с губ летели клочья слюны. Пес мчался прямо на Мрака. Один страж пытался перехватить зверя, но не решился, отступил. Пес резко уперся лапами в пол в двух шагах перед Мраком. Сел, смотрел непонимающе в лицо странника. Потом жалобно заскулил, опустил голову и лег у его ног. Хвост виновато ходил из стороны в сторону, словно просил прощения. Руд грозно вперил взор в своего любимца. Тот поднял голову, красные от злости глаза уже были виноватыми, страдальческими. Он снова скульнул, подполз к ногам Мрака, прижался мохнатым боком. -- Что с псом? -- донеся чей-то удивленный возглас.-- Он же на куски всякого... -- Ты гляди, зверюка, а и то... -- Что-то чует! -- Собаки, они все понимают. Только не говорят. -- Да, понимают больше нас... -- Кто променял свою любовь на хлебное место, а кто-то... Все больше людей теснилось под стенами. Жены Руда, дети, свояченицы, снохи, зятья, многочисленная челядь, что тоже в родстве с родней грозного князя. И все со страхом и почти все с непониманием вытаращили глаза на изможденного человека в лохмотьях. Тот стоял прямо перед Рудом, но смотрел то ли мимо, то ли вовсе сквозь него. В лице Мрака, о котором уже слыхали, не было ни страха, ни удивления, ни даже готовности о чем-то говорить и спорить. Руд наконец вымолвил угрюмо: -- Отпустите его. -- Великий князь! -- воскликнул пораженный советник. -- Я сказал. -- Но... Великий... я не понимаю! Руд сказал зло: -- Понимал бы, стал бы вождем. А так ты только советник. Не видишь...-- он вдруг заорал так яростно, что из-за портьер выскочили перепуганные стражи с топорами в руках,-- не видишь, он и так страдает больше, чем могут измыслить все палачи мира? Советник повернулся как ужаленный, смотрел на странника вытаращенными глазами. Мрак смотрел сквозь обоих, его губы шевелились, он разговаривал с нею, подыскивал огненные слова, способные растопить любое сердце... но ее сердце все еще не таяло, а в глазах был лед. -- Пусть идет,-- повторил Руд сдавленным голосом. Когда Мрак так же равнодушно побрел к выходу, советник пугливо опустил глаза. Он никогда не видел Руда таким. И не хотел, чтобы тот увидел, что его застали таким. В глазах властелина горных земель было странное голодное выражение. Советник не понимал, как это возможно, наверное, потому, что он всего лишь советник, но Руд явно... ...завидовал этому оборванцу! В одной из весей он даже услышал рассказ о своей жабе. Оказывается, однажды забрел к Великому Змею, царю всех Змеев на белом свете. Тот узнав его историю, прослезился, чего никогда не делал, а его слезы прожгли скалу насквозь до самого подземного мира. Мраку даже показывали ямки в камнях, похожие будто туда втыкали раскаленные прутья или же молния била со всей дури. Так вот этот Великий Змей вместо того, чтобы сожрать пришельца, попросил взять с собой младшего внука, чтобы тот научился общению с богами. И с той поры его сопровождает, постепенно взрослея, младший внук царя всех Змеев. Научится ли понимать богов или хотя бы людей, ведь все разные, но этого человека уже считает своим вторым отцом. Если не первым. Мамой, поправил Мрак отстраненно. Мамой меня считает моя хрюндюша, хрюндечка, хрюндяша... Теперь Светлана почти каждый день смотрела в вещее зеркало. Мраку помогали и люди, и, казалось, даже звери. Во всяком случае, звери не трогали, а люди, даже самые злые и отвратительные, давали дорогу, а по возможности -- помогали. Правда, помощи не замечал, шел в своем мире, где, как Светлана с болью в сердце видела, он был с нею, общался с нею. И даже самые худшие из преступников смотрели на него как на святого человека. Светлана видела в их глазах зависть и восхищение. Он был одержим любовью, а великая любовь посылается богами как бесценный дар. У каждого мужчины в жизни бывает возможность получить этот дар, но иные проходят мимо, не замечая, а большинство, хоть и видит, пугливо минует, ибо любовь вместе с великим счастьем всегда приносит боль и страдания, а люди боли избегают. Да, те люди отказались от великой возможности ощутить неразделенную любовь и теперь мучительно завидовали ему. Но в этой зависти не вредили, как обычно в других делах, а помогали как могли. Пусть хотя бы этот дойдет!.. Хоть он получит!.. А они, упавшие с коня, или покинувшие его сами, сидящие в болоте уюта... ибо все в сравнении с его жизнью -- покой и уют, отдают ему свои сердца. Волхв, старый и равнодушный ко всему, тоже начал следить за Мраком. В старческих глазах начало появляться выражение, которого Светлана никогда не видела. И не ожидала, что сможет увидеть. -- Зачем ему царство? -- однажды сказал он глухим голосом.-- У него есть больше. -- Что? -- спросила она злым голосом.-- Что у него есть? Она чувствовала, что становится злой и раздражительной. Служанки начали избегать ее, являлись только по вызову, спешили исчезнуть. -- У него есть все,-- ответил он, не глядя на нее.-- А свое царство он носит с собой. Он брызнул темным отваром, на стекле зашипело. Изображение стало четче. Они даже ощутили холод горных вершин, в глаза немилосердно резал блеск холодного осеннего солнца. Мрак сидел, сгорбившись, под навесом скалы. Дул резкий пронизывающий ветер. На волосах повисли мелкие сосульки, его короткую бороду осыпало инеем. Он был худ, его трясло от стужи. Негнущимися пальцами он пытался высечь кремнем огонь, но искры гасли на ветру. -- Что-то не видно его царства,-- сказала она резко, хотя чувствовала неправоту своих слов. Волхв, старый и зрящий насквозь всех, кто моложе, усмехнулся уголком губ. Он знал, что царевна вслух спорит с ним, а молча, с собой. -- Его царство побольше нашего,-- буркнул он.-- Он не упустил Великую Возможность. -- Великую Возможность чего? Он посмотрел ей в глаза, затем его взгляд погас, он отвел глаза. Пальцы его помешивали отвар, он плеснул остатки на зеркало. Металл зашипел, запахло остро и едко. Далекая фигурка горбилась, обхватывала себя руками за плечи. Внезапно ветер переменился, задул в лицо. Человек с трудом шевельнулся, повернулся к ветру спиной, сгорбился еще больше. Волосы побелели от инея. Похоже, наступила зима. Пока что безснежная... Светлана тяжело дышала, ее пальцы хрустели. Волхв посматривал искоса. Она была бледной, словно это она заживо замерзала под мертвой скалой. Губы стали синие. -- Волхв,-- ее голос был сдавленный.-- что можно сделать для него? Он с сочувствием покачал головой. -- Мы здесь в тепле. Он в горах. -- Все, что в замке -- твое,-- выговорила она с усилием.-- Возьми, но спаси его! -- Это не в моих силах. -- Ты должен спаси его! Мы... все царство обязано ему. И народ будет рад, если мы его спасем. Волхв кивнул, все видя и все понимая. Все правители, что бы ни делали, ссылаются на желания народа, хотя народ о их делах и не подозревает. -- Да-да,-- сказал он торопливо.-- Но мы сделать ничего не можем. Если желаете... я велю готовить еще отвар зри-травы. Но только она встречается редко. Надо бы послать людей на ее поиски... Она отвернулась от медленно тускнеющего зеркала. Там виднелась сгорбленная фигура, что наклонялась все ниже и ниже. Наконец человек повалился лицом вниз и уже не двигался. -- Нет,-- ответила она с дрожью. Ее начало трясти от великого холода, губы посинели. Зубы выбивали дробь.-- Не н-н-на...до. -- Тогда остается лишь просить богов,-- вздохнул он.-- Говорят, что ежели чистая и непорочная душа будет ежечасно... Впрочем, я сам в это не верю. Охотники уже возвращались, подстрелили крупного горного барана, когда один хмыкнул сочувствующе: -- Гляди, каждая тварь жрать хочет. Под скалой на груде перепрелых шкур бешено суетилась крупная уродливая жаба. На морде повисли сосульки, передние лапы были в крови, изрезанные острыми кристалликами льда. Она тыкалась мордой в шкуры, фыркала, вцеплялась во что-то. Видно было как упиралась лапами, будто пыталась что-то вытащить. -- И не замерзла,-- заметил первый охотник.-- У нас жабы замерзают первыми. -- Раньше рыб? -- спросил второй иронически. -- Да какая разница... Они проходили мимо, потом первый, довольный удачной добычей, полюбопытствовал: -- Что она выкапывает? -- Какую-нибудь падаль,-- буркнул второй. Он уже прошел, тяжело пригибаясь под тяжестью барана, а первый, он шел налегке, ибо это его стрела свалила барана, не утерпел, подошел к жабе: -- Э-э-э... да это не шкуры, а человек в них! Замерз, бедолага. -- Пойдем,-- сказал второй нетерпеливо.-- А жабу прибей. Нечего человечину жрать. Нельзя приучать зверье людей есть. -- Ну, разве жаба зверь? Он уже отступал, когда жаба в последнем усилии сдернула край шкуры, и охотник увидел лицо человека. Он присвистнул изумленно, пригоршней смахнул иней с его глаз. Лицо замерзшего было худое, изможденное, такие замерзают раньше других, но в нем виднелись следы былой силы и грубой мужской красоты с ее шрамами, могучими челюстями. перебитым носом... Второй охотник раздраженно оглянулся, когда услышал за спиной грузные шаги. Его младший брат уже взвалил на плечи замерзшего. -- Одурел? Ему уже не помочь. -- Попробовать надо. Он еще не превратился в ледышку. А пещера, где живет ведьма Эмела, близко. Старший застонал, младший всегда находит себе трудности. Если бы не его умение подкрадываться к зверю и метать стрелы без промаха, три старших брата уже вытолкали бы взашей из дома. -- Ведьма там редко бывает,-- сказал он уже без надежды. -- Тогда уж ничего не поделаешь,-- вздохнул младший. За скалой ветер был злее. Похоже, уже и младший пожалел, что взялся нести замерзшего, но из упрямства не спускал с плечей тяжелого человека, в то время как брат со стонами и вздохами нес барана. Когда впереди показалась скала с глубокими трещинами, старший опять вздохнул, заворчал. Младший, сцепив зубы, опустил спасенного на землю, затащил в щель, пятясь, а когда из темноты послышалось дуновение теплого воздуха, воззвал громко: -- Эмела!.. Эмела, мы нуждаемся в твоей помощи! Теплым воздухом пахнуло сильнее. В нем были запахи стряпни, но вместе с ними -- ароматы трав, настоек, воска и лечебного меда. Блеснул красноватый свет. Затем донесся далекий женский голос, старческий, но сильный: -- Кто там? -- Путники! -- крикнул младший охотник.-- Эмела, мы подобрали замерзающего. Еще жив, но это только-только. Огонь приблизился. Охотник различил высохшую руку, что сжимала факел. За ним смутно виднелась женская фигура. -- А кто там у входа? -- спросил голос. Охотник оглянулся. Тень от входа поспешно отодвинулась. Он не сумел удержать веселости в голосе: -- Мой старший брат. Который все знает и все может. Он не верит в колдовство. -- Тогда пусть мерзнет,-- ответила женщина равнодушно.-- А ты неси своего... спасенного. Была боль во всем теле. Он чувствовал как его раздирает, потом трясло, корчило, подбрасывало. Судороги выворачивали руки и ноги так, что едва не лопались жилы. Когда корчи отпустили, он лежал распластанный на ворохе шкур, раздавленный, будто по нему проскакал табун коней. И обессиленный, желающий только умереть как можно быстрее. Затем в сознание проникли два голоса. Мужчина и женщина негромко беседовали, но, прежде чем начал понимать смысл слов, ноздри дрогнули раз-другой, поймали запахи, и он уже знал, где он, кто сидит над его распластанным телом, что едят и что будут есть попозже. -- Зачем? -- шепнул он. Губы почти не двигались. Он чувствовал как промерз, как насквозь промерзло и все тело, внутренности, сердце. Его не услышали, потому что голоса продолжали журчать с той же неторопливостью. Он наконец начать понимать смысл: -- ...да не жалко мне трав... И горной смолы не жаль. Это ты зазря нес его столько. -- Ничего,-- возразил другой голос, молодой и сильный.-- Пусть ему и осталось жить до первого снега, но все же и лишний денек жизни на дороге не валяется! -- Ну-ну... Он умирал счастливым, ты ж видел улыбку на его лице. Когда замерзают, то это легкая и приятная смерть. А какой умрет теперь? Мрак ощутил как два взгляда пробежали по его телу. Он буквально чувствовал как ощупывают лицо, скулы, челюсти, пытаются поднять опущенные веки. -- Да,-- донесся наконец мужской голос, в котором появились другие нотки,-- такие так просто не мрут. -- И не замерзают,-- сказала женщина задумчиво. -- Какая-то тайна... Он должен был бы умереть, перебив толпы врагов! -- Или что-то свершив. Такие люди умеют строить... или ломать. Мрак ощутил по движению воздуха, что мужчина поднялся: -- Ну, это твое дело отгадывать тайны. А я простой охотник... Пойду, а то брат начнет глодать барана прямо с шерстью. Послышались шаги, потом -- изумленный возглас. На грудь Мрака шлепнулось что-то тяжелое, холодное, мокрое. По лицу пробежал быстрый горячий язык. Сразу два голоса: -- Жаба! -- Так это... Неужели тот, о ком столько говорят? Голоса звучали громче, назойливее. Мрак заскрипел зубами, но открыл глаза. И снова закрыл, ибо жаба радостно топталась по лицу, сопела в уши, кусала за нос, наступала холодными как сосульками лапами на глаза. -- Как она сюда попала? Мужской голос ответил растерянно: -- Эта жаба пыталась растормошить его. Но я не думал... -- Эх ты! Как такая бедненькая, сумела добраться по твоим следам? Мрак пошевелил рукой, пальцы нащупали Хрюндю. Это был комок льда, ее трясло, но вытаращенные глаза смотрели с любовью и обожанием. Над ним стояли, глядя на него с радостным оживлением, старая женщина, очень старая, и простоволосый молодой мужик в одежке из бараньей шкуры. -- Очнулся? -- спросил мужик довольно.-- Ну вот и хорошо. Я только малость помог твоей жабе. Вряд ли дотащила бы. Отдыхай, а я побег. Брат мой уже воет. Он явно не ждал от Мрака слов благодарности, кивнул и ушел, а женщина присела близ Мрака на корточки: -- Меня зовут Эмела. Ты помнишь, что замерзал от голода и холода? Такое уж твое горькое счастье. Мрак смотрел в ее сморщенное лицо, худое, со старческими пятнами, но полное жизни. Глаза блестели как у молодой девочки. -- Помню ли... Да, я все помню. Она внимательно смотрела в его измученное лицо. Кивнула, видя, что говорит совсем о других воспоминаниях. Мрак равнодушно наблюдал, как она отодвинулась в глубину пещеры. Послышались голоса, но далекие, ведьма явно переговаривалась с другими ведьмами. Потом в поле зрения снова появилось ее лицо. Глаза смотрели серьезно и печально: -- За тобой прибудут. Она ждала некоторое время, но ему было все равно, кто прибудет, и что с ним сделает. Тело мертво, только и чувствовал холодные лапы озябшей Хрюнди.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  Глава 41 Сперва он равнодушно смотрел на лица, что то появлялись, то исчезли, потом начал узнавать, но без всякого интереса или удивления. Он находился в прикордонной крепости. Когда-то ею владел Волк, но после возвращения Додона ушел в горы. Не стал дожидаться, когда явится грозный Рогдай, пожгет и порушит. Теперь это было пожаловано Медее. С вялым интересом Мрак обнаружил, что слишком часто перед ним мелькает знакомое лицо, но то ли давно не бритое, то ли с зачатками кудрявой бороды. С трудом вспомнил, что с этим человеком связано какое-то бегство, скитания. -- Гонта,-- прошептал он. Человек счастливо рассмеялся: -- Узнал, наконец? Ну, ты возвращаешься к людям. Мрак покачал головой, но смолчал. Гонте не понять, что если вернуться к ним, то он будет меньше общаться с Нею. Гонта исчез, появились другие люди. Мрак ощутил, что его переодели, повели. Потом перед ним появился стол, еда, серебряные кубки, чаши, чары. Так как же безучастно он пил и ел, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. А потом в сознание прорезался голос: -- Светлана?.. Светлана вряд ли пригласит. Это дело рук Додона. А еще скорее -- постельничего Кажана. Это еще тот подлец! Да и Руцкарь совсем сподлился... Светлана в стороне. Это волшебное имя осветило темный мир, в котором он находился. Из нереальности выступили лица, люди, столы, стены, он ощутил запахи, услышал голоса, смех, разговоры. Он находился в просторной палате. Стены из старого камня, воздух пропитан запахами еды, вина, сгорающей смолы. Справа Гонта, непривычный с порослью на щеках, слева Медея. Теперь она сменила жемчужные нити ожерелья на три ряда крупных бриллиантов. Они блистали предостерегающе, как броня, и Медея была в них похожа на крупную бойцовскую собаку. Оба наперебой подкладывали ему в блюдо еду, а когда он безучастно отводил взор, слуги уносили, и Гонта, соревнуясь с Медеей, клал ему то куриную ногу, то лопатку молочного поросенка, то жареных перепелов. Мрак взял в руки ломоть мяса, первые за долгие дни ощутил во рту какой-то вкус. -- Светлана? -- переспросил он и сам не узнал свой охрипший глухой голос.-- Что с нею? Гонта подпрыгнул, едва не опрокинув стол. Глаза стали круглыми: -- Мрак?.. Ты возвращаешься? -- Я и был здесь,-- ответил Мрак хмуро. Голос звучал чужим и мертвым.-- Что со Светланой? -- Ты был здесь, но душа твоя витала вдалеке...-- ответил Гонта торопливо, спеша держать Мрака в разговоре,-- со Светланой все в порядке. Вышла замуж, они счастливы. Так говорят. Просто из Куявы к нам прислали гонца. -- А-а,-- сказал Мрак равнодушно и снова начал погружаться в свой мир, когда услышал голос Медеи: -- Это не Светлана... Она слишком умна, чтобы пойти на такое простое решение. Да и не подлая же, как мне кажется. Додон, а то и постельничий придумали звать в гости. За столом раздался смех. Мрак огляделся. Здоровые мужики гоготали, поднимали кубки, звонко чокались их выпуклыми боками, пили, смеялись снова. Похоже, все приглашение от царя считали дурацким. -- В гости? -- переспросил он.-- Светлана зовет нас в гости? Гонта и Медея переглянулись. Гонта сказал торопливо: -- Не Светлана! Додон прислал гонца. Но Додон сам не додумается. Это могла придумать Светлана, либо Кажан, ныне главный постельничий. Ведь только мы остались у Куявы как бельмо на глазу. Прирезать нас, и весь этот край снова перейдет в руки Додона. -- А разве сейчас... Гонта поморщился: -- Эти земли и сейчас куявские. Они принадлежали Волку, но Додон вынужден был отдать Медее за ее неоценимую... я бы так не сказал, но Додон -- известный дурак... за ее помощь при борьбе с Волком. Ты сам к этому принудил Додона, не припоминаешь? Правда, и Додон сообразил, что одним ударом убивает двух зайцев. Наследники Горного Волка, буде объявятся, должны будут драться с Медеей, а второе, что сама Медея теперь привязана к месту как коза к забору... Медея громко фыркнула. Взглядом она растерла вожака разбойников по стенам. -- Ее не надо искать по степи,-- продолжил Гонта злорадно.-- Теперь сидит аки красна девица у окошка. Во дворе куры гребутся в мусоре, свиньи роют ямы, кабан посреди лужи... Словом, жизнь как у любой боярыни. Приходи и бери голыми руками. Ну, пусть не голыми, но с неуловимостью поляниц покончено. Голос Гонты начал обрастать интонациями, оттенками. Мрак яснее различал запахи, свою тяжесть, уловил аромат от роскошного тела Медеи, даже смутно удивился, что сменила притирания на более знойные. Медея снова фыркнула. Ее руки деловито накладывали еду на блюдо Мрака. Когда он взял вторую лапу поросенка, царица поляниц даже дыхание задержала. Мрак скосил глаза, Медея наблюдала за ним с жадным ожиданием и надеждой. -- И что же он хочет? -- спросил Мрак.-- Все в его руках. Даже Медея. -- Я не была ни в чьих руках,-- ответила Медея резко. Добавила уже спокойнее.-- Без своего желания, разумеется. Гонта воскликнул так торопливо, что Мрак наконец понял почему друг даже захлебывается словами. Спешит удержать его интерес, не дать вернуться в мир грез, в котором он и Светлана живут вместе, любят и спорят: -- Мрак! Ты же знаешь Медею. И я знаю. Но к несчастью, знают и другие. Разве же она долго сможет жить-поживать да глядеть как дура из окошка? Явно уже плетет сети, как устранить Додона, захватить власть в Куявии, перебить под корень все боярство, собрать войско и пойти войной на Артанию и Славию, дабы поработить всех мужиков, самых смазливых отобрать для своих нужд, наверное, немалых, а остальных... От Медеи пошла такая волна ярости, что Мрак ощутил мурашки по коже. Но царица смолчала, заботливо наливала в кубки вино. Отроки дергались у стены, царица ухаживает за гостем собственноручно, выказывает особое уважение. -- И что же? -- Если мы поверим Додону и явимся на пир, то таких редкостных дурней сразу прирежут как баранов на заднем дворе. Еще и посмеются. Мол, таких еще не видывали. Им закинули червячка просто так, не думали, не гадали, что кто-то клюнет! Запахи распадались на оттенки. Звуки тоже стали богаче, ярче, насыщеннее. Только теперь удивился, видя как сверкают глазами Медея и Гонта. Они и раньше готовы были вцепиться друг другу в глотки. Так что свело их сейчас за одним столом? Кто-то произнес вполголоса: -- Ребята... Он вроде бы видит нас! Мрак ощутил устремленные на него взоры. Люди переставали жевать, их кубки останавливались возле губ, а глаза поворачивались в его сторону. Гонта делал им отчаянные знаки. Кто догадался, поспешно ронял взор, другие еще пялились с жестоким любопытством. Медея, что-то уловив женским чутьем, сказала торопливо: -- Светлана бы не стала... Светлана чуткая и добрая... Ее глаза торопливо обшаривали его лицо. Гонта прервал себя на полуслове, обернулся. На лице был надежда. -- Что... он в самом деле? -- Светлана,-- произнесла Медея раздельно.-- Светлана -- самая красивая и самая чистая на белом свете... Светлана -- самая... Давай, Гонта, у тебя лучше язык подвешен. Он выныривает, когда слышит имя цар