кие... И охрана там не спит, как твои вои, что в соплях путаются, левую руку от правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку покрепче да ночку безлунную -- и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю на глиняную свистульку... Владимир сказал напряженно: -- Щит привези. Он в самом деле даст победу. Стоит показать нашей дружине, сразу во львов обратятся! Разбойник прищурился: -- Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита? -- Верю или не верю, -- сказал Владимир зло, -- а князь должен извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то их это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно? -- Ясно... -- А в чем твой страх? -- Страха тоже пока нет. Но ежели греки верят в силу щита, то охраняют, видать, как зеницу ока? Владимир отмахнулся: -- Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли зачем вообще охрана. Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил... -- Под столом? Владимир брезгливо отмахнулся: -- И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей, но слишком уж на силушку уповают. Не разумеют, что Царьград это не местные села. Туда съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен! Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый толстыми жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане. И вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая к тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье, круглое, как валун, плечо, широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с пронизывающими глазами. Глядя в эти глаза, Залешанин внезапно понял, что сам Владимир с легкостью добыл бы щит, не погнушавшись как мартовский кот ночью залезть на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим, чего не стали бы делать гордые богатыри из его дружины... -- Я сделаю, -- сказал он торопливо. И опустил глаза, ибо увидел в князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин держит себя сурово и загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого же человека. -- Вели дать коня и злата, если торопишься... Если нет, то сам добуду и коня, и все, что понадобится. Владимир буркнул: -- Ты получишь все. Но... за городом. Там в роще тебя будет ждать конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом, переметная сума, твою палицу приторочат тоже... Ты в самом деле ее поднимаешь, аль только бахвалишься? В седле зашито золото, горсть каменьев. А отсюда сбежишь, понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял? -- Понял, -- сказал Залешанин осторожно, хотя мысли в голове метались, сшибая одна другую с ног. -- Я понял, что ничего не понял... -- Опять греки, -- рыкнул Владимир. -- Ты не в волхвы нацелился? -- Да нет, -- ответил Залешанин в замешательстве, -- я даже не знал, что это уже кто-то сказал до меня... и что это великая мудрость. Я таких мудростей могу... Похоже жизнь твоя совсем собачья, если даже своим не доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю... -- Вот и сидишь в цепях, -- отрезал Владимир, -- а я -- на троне. Что еще неясно? -- А как сбегу из подвала?.. -- Стража перепьется, -- отмахнулся Владимир. -- Ты сумеешь выдернуть цепи... я помогу, хотя ты и сам здоровый, как сарай. Ночью проберешься до кузницы. Я знаю, кузнец с вашей ватагой связан. Да знаю, знаю! Собьет цепи. Главное, чтобы все выглядело, что ты сбежал сам. Если узнают, что послан мною, за твою шкуру и сушеного клопа не дадут! От князя несло холодом, как от глыбы льда. Заходящее солнце заливало горницу красноватым светом, узкое худое лицо было как из гранита, под надбровными дугами было темно, бритый череп недобро блестел, словно залитый кровью, даже черный чуб казался змеей, что искупалась в крови... -- Я все запомнил, -- сказал Залешанин. -- Когда? -- Сегодня ночью, -- отрубил Владимир. -- Времени в обрез. Он взял в руки колотушку, намереваясь ударить в медный щит. Залешанин старательно вытер жирные пальцы о белоснежную скатерть, поднялся, небрежно повалив скамью. Та упала с грохотом, за дверью послышались торопливые шаги, но дверь осталась закрытой. -- А все-таки, -- спросил он, -- почему ты уверен, что не пошлю тебя... ну, куда тебя всяк посылает, даже если и улыбается в глаза, и не уйду пропивать твои деньги? Владимир оглянулся, черный клок волос на бритой голове сполз набок, Залешанину почудилось, что там змея начала раскачиваться, готовясь к прыжку... -- Не сбежишь, -- сообщил Владимир угрюмо. -- Уже и без волхва видно. -- Почему? -- Больно гордый, -- сообщил Владимир. Он ударил в медный круг. Звон ударил по ушам, дверь тотчас распахнулась. Трое стражей ворвались с мечами наголо, застыли на пороге, пожирая Залешанина злыми глазами. Князь небрежно сделал движение пальцами, словно смел со стола мусор: -- Отвести обратно и стеречь неусыпно! Глава 9 На городской стене холодно и зябко. Небо черное, звезд не видно за тучами, только на востоке уже сереет рассвет, но на земле мгла. Ветер продувал до костей, несмотря на теплый месяц травень. Белоян ежился, зябко кутался в длинное одеяние из грубого полотна. Когда на востоке начала разгораться алая заря, снизу послышался легкий шорох. Сперва донесся запах разогретого тела, князь возник рядом почти неслышно, от него несло жаром, словно только что выбежал из бани. Суровое лицо в рассвете казалось почти нечеловеческим. -- Ну что? -- шепнул Белоян. -- Получилось. Я видел, как он выскользнул... Сейчас, должно быть, сбивает цепи. Подождем. -- Только бы не попался, -- шепнул Белоян с надеждой. -- Второй раз не попадется. Да и первый... что-то странное, что оказался в наших руках так просто... Алый свет поднимался по небу, нежный и стыдливый, но исчезали тучи, превращаясь в розовые облака, кудрявые и быстро тающие, небо светлело, наливалось темной синевой, а земля наконец смутно выступила из мглы. Вдали заискрилось, словно небесный кузнец выхватил клещами из горна раскаленный брус железа -- ярко оранжевый, рассыпающий искры. Белоян невольно засмотрелся, не мог привыкнуть к такому чуду, хотя повторялось каждое утро, вздрогнул от толчка локтем в бом: -- Не спи, замерзнешь. Что зришь? -- Работу богов, -- прошептал Белоян зачарованно. Каких богов? -- удивился Владимир. -- Это я помог! Да и через стену лезет сам, боги не подсаживают. Белоян вздрогнул, начал всматриваться туда, куда указывал князь. Как назло, снова задул злой ветер, бросал в лицо клочья холода, словно зима пыталась вернуться хоть в таком виде. -- Есть, -- сказал он негромко, в голосе были недоверие и страх. -- Я догадывался, но вот так увидеть... -- Мне бы твои глаза, -- сказал Владимир с досадой. -- Тогда пришлось бы расстаться с княжеством. -- Врешь, -- не поверил Владимир. -- У нас всегда было так, что князь был и верховным волхвом. Одно другому не мешало. -- Это когда княжество было с птичий двор. Вон гляди... видишь темное облачко? -- Только светлое, -- отозвался Владимир напряженно. -- Пыль из-под копыт его коня! Где раздобыл, подлец, так рано?.. Об этом не уговаривались. Волхв всматривался, приложив ладонь к глазам козырьком, защищаясь от солнца, но в другой руке был резной посох, темный камень навершия налился багровым, в нем смутно бродили тени, вспыхивали короткие колючие искорки. Там, куда Белоян смотрел, быстро удалялось желтое облачко пыли, потом погасло, когда беглец погнал по раскисшей дороге, зато видно, как влетают черные галки сзади: выброшенная копытами жирная земля. Волхв наконец опустил ладонь, в желтых волчьих глазах были страх и злое торжество, словно задрал забредшую в лес корову. -- Оно ушло следом, -- сообщил он. -- Какое оно? -- спросил Владимир нетерпеливо. -- И кто? -- Если бы знать... Но теперь привязалось за ним неотвязно. Так что твой план раскусили, княже. Владимир кивнул: -- Вот и хорошо. У Добрыни на заставе богатырской уже неделю лежит свиток за семью печатями. Сегодня срок сломать... Волхв все еще поглядывал в ту сторону, куда удалилось видимое только ему незримое облачко. -- Он сам поедет? -- Нет, но Добрыня единственный, кто там читать-писать умеет. Да и то дивно: силен, как три медведя, а грамотный! Словом, он найдет кого послать. Эти, что раскусили мой замысел, разбойника все равно сразу не ухлопают. Иначе мне быстро станет известно, я тут же пошлю другого. Его прибьют подальше от Руси. Чтобы я все еще ждал, надеялся... Зато когда его устранят, сами успокоятся. А настоящий богатырь тем временем доберется до Царьграда, сорвет щит и вернется, пока там не спохватились. Он вдруг зябко повел плечами: -- Пойдем. Еще поглядим, кто кого переборет! У них ромейская хитрость, у нас -- смекалка русов и славян. Да и печенежская сгодится. Непривычно было мчаться на рослом боевом коне навстречу рассвету. Городские ворота растаяли в утреннем сумраке, воздух был свеж, но жар не оставлял сильное здоровое тело. Дурак князь, обещал боярскую дочь... Конечно, пришлось сделать вид, что обрадовался. На самом же деле отвлекал стражу в другую сторону, выручая Владирога, друга еще по детским играм. Правда, тот теперь княжеский дружинник, если бы и поймали, то отец наорал бы, тем бы и кончилось, а вот он сдуру свалился в яму, ее только что вырыли под выгребную... Хорошо, не пользовались еще. Он вспыхнул, скривился, представив себя в непотребном виде, замычал от стыда и злости. Подвигал спиной, чтобы ощутить тяжесть исполинской палицы, и сразу на душе вроде бы отлегло. Любому мужчине становится легче, если прикасается к оружию, будь то простой нож или вовсе палка. Ближе к лесу, это уже верст пять от городской стены, услышал стук копыт. Еще не оборачиваясь, Залешанин знал, что догоняет Владирог. Из младшей дружины которого вот-вот переведут в старшую, старается изо все сил. Конь Владирога стучал копытами особенно звонко, чем его только подковывает, конская сбруя позванивает, даже сам Владирог через два конских скока на третий обязательно стукнет ножнами меча по стремени. Залешанин придержал коня. Шлем на голове Владирога блестел, доспехи сияли так, что можно смотреться, с кончика шлема трепетал красный яловец, и все на Владироге блестело, сверкало, даже конская сбруя разбрасывала солнечные зайчики, ибо бляхи на ремнях размером с собачьи миски. -- Когда они полезли со всех сторон, -- торопливо заговорил Владирог, -- я увидел, что нам уже не выбраться... Тут ты поднялся во весь рост, зашумел. Они бросились к тебе, завязалась драка... Случай был удобный, я ускользнул за кустами. Там тень была такая, что дружину прятал бы, никто бы не отыскал. А потом, когда тебя скрутили и увели, я только пару раз сумел повидаться с милой Залюбой. Первые дни охрана ослабла, а потом снова... Поверишь ли, я сколько раз пытался пробраться к тебе... хоть словом перемолвиться!.. но стражи как назло всегда либо дремали возле самой двери, либо отходили не дальше колодца. А просто так подойти, как подходил к тебе конюх, я видел, как он тебе что-то кричал, я ж не мог -- все-таки княжий дружинник! Увидели бы, что я с татем гутарю, могли бы и в шею из дружины... Конечно, в шею не погнали бы, Залешанин знал, да и Владирог знал, но рассказывал, изливал душу, а Залешанин ехал мрачный, как ночь в колодце, себя сжал так, что вот-вот душа выбрызнет. Залюба! На какую только дурь не пойдет человек ради женщины! Но Владирог, даже идя на эту дурь, все же послал его, Залешанина впереди... Умен, такой скоро всех ототрет от князя, только сам будет лизать ему сапоги. -- Перестань, -- сказал он как можно более ровным голосом. -- Ты ж видишь, все обошлось. Я снова на коне. Владирог вздохнул: -- Да, конь у тебя и воеводе на зависть... Ты в самом деле зла не держишь? -- Да ладно, чего там, -- отозвался Залешанин. -- Нет, правда... Ну что я мог там сделать? -- Я ж говорю, перестань, -- отмахнулся Залешанин. Владирог ехал рядом, поглядывал искоса. Разбойник и вор сидит в седле гордый, спина прямая, словно эти земли принадлежат ему. Но оделся еще гаже, чем когда пробрался в Киев: вместо вышитой петухами рубахи -- душегрейка из звериной шкуры, а шкура выделана плохо, вон конь все еще пугается волчьего запаха. Волосы перехватил на лбу широким обручем из простого булата, на руках широкие железные браслеты как на запястьях, так и на предплечьях. Из оружия только нож на кожаном поясе да исполинская палица из вырванного с корнями деревца, умело окованная закаленным булатом. Правда, палица с оглоблю, а по весу, судя по размеру, такова, что собьет всадника вместе с конем... Он с сомнением смотрел на чудовищную палицу. Из цельного дерева со срубленной верхушкой, почти в рост человека, выдранная из земли с корнями, ибо самое крепкое дерево всегда там, внизу, где корни, а те срублены так, что торчат пеньки в палец высотой. У рукояти крепкая ременная петля, что одевается на кисть, дабы не выскользнула из ладони при схватке. -- Ты что же... -- спросил он с недоверием, явно не зная о чем говорить с другом, который попался из-за него, -- сумеешь такой драться? -- А чем она хуже твоего топора? -- Ну... топором я могу хотя бы замахнуться. А то и ударить. Залешанин неспешно взял палицу, подбросил, поймал за рукоять, подбросил выше, Владирог задрал голову, брови взлетели вверх, сам Муромец не подкинет так высоко...правда, старик не больно бахвалится силой, Залешанин подхватил на лету палицу, Владирог отшатнулся, ибо вокруг Залешанина вдруг засвистел воздух, завыл как лютый зверь, заревел по-медвежьи, засвистел по-птичьи, палица превратилась в смазанные полосы, что месили воздух так, что одежда Владирога затрепетала как при сильном ветре. -- Ого, -- выкрикнул он, -- ты как это? -- Ручками, ручками, -- ответил Залешанин из середины вихря. Золотые волосы трепало ветром, он сам колыхался как в воде, руки мелькали, палицу Владирог даже не видел, она оказывалась сразу в десятке мест. -- Палица -- это палица! -- Во зверь, -- прошептал Владирог. -- Ты мог бы стал у князя не последним из дружинников! -- Это для тебя честь, пес, -- сказал Залешанин презрительно. -- А я -- волк!.. Моя нора в темном лесу, а не в собачьей конуре. -- Мы живем в теремах, -- обиделся Владирог. Он выпрямился, голос стал суше. -- Это великая честь -- быть верным псом киевского князя! Тебе бы поклониться князю, повиниться! Авось, простил бы за такую силищу. Ну, сперва походил бы за конями, конюхи -- тоже люди, а потом, глядишь... Я попробую замолвить слово. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую... -- Спасибо, -- сказал Залешанин беспечно. Его глаза смотрели вдаль, из-за виднокрая выглянул край солнца, брызнул в лицо так весело, неожиданно, что он отшатнулся, засмеялся счастливо, повторил, -- Спасибо, не надо. -- Почему? -- Пес из конуры не зрит такого восхода солнца. Ему забор мешает! Да и цепь далеко не отпустит. А вот волк... -- Ну смотри, -- сказал Владирог. Он начал придерживать коня, но Залешанин ехал все так же, и Владирог повторил уже с сумрачной угрозой. -- Ну, смотри... Да, к слову, тебя ж вроде посадили под крепкие запоры? -- Было дело, -- отозвался Залешанин, он не обернулся, но слышал, как Владирог пустил коня следом, поехал шагах в трех. -- Но как же... -- Ты что, меня не знаешь? -- Знаю, но... Там запоры надежные, сам видел. Как ты сумел? Или кто помог? Залешанин повернул голову. Владирог ехал напряженный, глаза упорно смотрели ему в спину. Встретившись глазами с Залешаниным, почему-то вздрогнул, в замешательстве отел взгляд. -- Ладно, не говори. Ты в лес, аль как? -- Аль как. -- А это куда? -- Не спрашивай, и тебе не совру, -- ответил Залешанин, посоветовал: -- Возвращайся. Еще хватятся. А ежели кто заметит, что вернулся той дорогой, какой ускакал я, то не видать тебе старшей дружины. Владирог остановил коня так резко, что тот едва не сбросил его через голову, а потом оскорблено поднял на дыбки. Залешанин захохотал и пустил коня вскачь. Встречный ветер охлаждал лицо, трепал волосы и конскую гриву. Земля с грохотом бросалась под конские копыта, исчезала, едва проскочив за стременами, а впереди степь уходила в бесконечность, лишь иногда на виднокрае то справа, то слева темнели гаи, рощи, темные клинья леса. Свежий утренний ветер обдувал лицо, вдали начала разрастаться стена леса, и Залешанин ощутил, как гадкое чувство растворяется подобно смрадному дымку на чистом воздухе. Владимир долго глядел вслед ускакавшему смерду, а когда тот исчез из виду, все еще делал вид, что смотрит вслед, хотя душа уже обогнала разбойника, влетела в Царьград, пронеслась по широким знакомым улицам, ворвалась в императорский дворец, где каждый уголок знаком за два года службы в охране... Снизу со двора доносились вопли, конское ржание, звон оружия. Воевода Претич не упускает случая, чтобы не заставить княжеских гридней побегать с камнями на плечах по двору, а самые здоровые берут на плечи своих коней и тоже бегают по кругу как жеребцы при виде кнута. Вздохнув, Владимир медленно, как старик, нащупал подошвой сапога перекладину лестницы.. Он сам чувствовал, что спускается только его тело, а душа уже проникла в покои принцессы Анны, ухватила ее в объятия... А внизу воевода, страшно выпучив глаза, орал на Чеймана. Сын печенежского хана для старого воеводы был просто сукиным сыном, которому от младшего дружинника до старшего, как до Царьграда на карачках: -- Усы отращивать мало, надо еще и работу делать!.. Ты должен доказать, что ты не коза на веревке, а ратник!.. И не простой, а тот, который и в строю дерется, плечо в плечо с другими... Как зовется такой ратник? -- Сратник, -- промямлил Чейман несчастным голосом. -- Правильно, соратник! -- одобрил Претич. -- Когда втемяшишь в голову, что бои в городе -- это не в степи, и тут надо не рвы строить, а завалы копать?.. Чейман робко проблеял: -- Как это... завалы копать? Претич рявкнул: -- Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ты воин или где? В бою или что? Дружинник должен блистать не умом, а доспехами. Вот погляди, как у меня все сверкает!.. А вон у князя так и вовсе сияет так, что глаза на лоб лезут... Владимир скривился еще больше, воевода если похвалит, то будто помоями обольет: -- Ей, Претич!.. Не мори мальцов. Вроде бы большой войны не намечается, а ты с них по три шкуры спускаешь! Претич огрызнулся сердито: -- А Дикое Поле? Когда разбили Хазарию, пусть даже вкупе с печенегами, сразу бы забрать все земли себе! А так расчетвертовали на три равные половины!.. Вот и копошится там всякое... Пока Чейман в муках пытался понять, как это, странные слова знатных русов, воевода буркнул что-то вроде: живут тут как свиньи в берлогах, махнул рукой и удалился на задний двор, где заставлял бегать с мешками камней на спине. И хотя бедный Чейман раньше думал, что свиньи вроде бы в берлогах тоже не живут, даже в этих берложьих краях, как и непонятно как расчетвертовать на три части... тем более, на три половины, но это ему нельзя, а князьям, наверное, удается. Это и зовется ромейским словом "политика", что начинает приживаться и при киевском дворе. За спиной Владимира страшно заржали кони. Он ощутил холодок тревоги, но чутье и запах подсказали, что это приближается не страшный див, а всего лишь верховный волхв. Голос за спиной прогудел густо, будто шел из-под корней старого дуба: -- Чего шерсть дыбом встала?.. Хорошая новость! Белоян подошел широкий, переваливающийся на коротких ногах, пасть оскалил так, что шарахались даже на другом конце двора. -- Брешешь, -- сказал Владимир недоверчиво. -- Волхвы никогда не врут, -- наставительно изрек Белоян. -- Они могут утаивать правду, недоговаривать, переиначивать... но разве это ложь? -- Давай твою новость, -- потребовал Владимир. -- Посмотрим, стоит ли она... Белоян сказал медленно, словно уже раздумывая, не повернуть ли обратно: -- Да так, пустячок... Я нашел из чего выковать тебе меч. Владимир подпрыгнул: -- Ты... Давай неси! -- Ага, неси! Мне только поднимать такие глыбы... Владимир опомнился: -- Тьфу, прости. Ты ж только меду унесешь хоть сарай, хоть всю пасеку... Давай, веди. Я сам отнесу в кузню, ничьим лапам не доверю. Волхв осторожно посмотрел на князя: -- Да? Но тогда вели седлать коней... Владимир ощутил, что если еще не душа, то сердце уже здесь, колотится о ребра, как ошалелое. Мужчине сказать, что у него будет меч, каких нет на земле... или таких можно пересчитать по пальцам -- это вдохнуть вторую душу. -- Тверка!.. -- закричал он отроку. -- Быстро седлай двух коней из моей конюшни. Две седельные сумы побольше. Он отпрянул, когда волхв сказал изменившимся голосом: -- Княже... это не у меня во дворе. Ежели ты думаешь так. Это далеко... -- Где? -- Пока не знаю. Владимир вытаращил глаза, потом грозно нахмурился: -- Как это? -- Металл, из которого надо ковать твой меч... еще не на земле. Владимир отшатнулся: -- Ты что мелешь? А где, в море? На дне реки? В горах? На острове Буяне? -- Княже.. -- Говори! -- Всяк знает, что до неба лет пятьсот лету. Знаешь?.. Вот-вот. Значит, и с неба летит примерно столько же. Мое ведовство показало, что сейчас к земле летят куски, из которых в самый раз выковать меч... Владимир стиснул челюсти, перевел дыхание, охлаждая гнев. В глазах посветлело, хотя красная пелена ярости еще колыхалась перед глазами, постепенно светлея. -- Откуда знаешь? -- Ведовство... Ну ладно, волхвам ведомо, что такие глыбы сыплются на землю через каждые пятьсот лет. У нас сохранились записи. В прошлый раз падали куски чудесного железа, легкого и прочного, ни один меч не пробивал доспехи из такого металла. А сам меч сек все как капустные листья. И в позапрошлый раз... -- Думаешь, и сейчас упадут? Волхв сказал осторожно: -- Что трижды стряслось, почему не получится в четвертый?.. Кто знает, что на небе творится. То ли колеса за что-то задевают, а там колеса агромадные, то ли какая богиня, проходя мимо, всякий раз... Это мы живем как комары, только мельтешим, а у богов сто наших лет -- один день.. А то и час, как говорят волхвы древлян. Но разве там волхвы?.. Словом, камни должны начать падать завтра. Три дня будут сыпать! Мелкие с орех, крупные с яблоко. Но упадет, возможно, и глыба с конскую голову. Вот ее-то и надо ухватить раньше, чем найдется другой охочий до чужого добра. -- Какое же оно чужое? -- усомнился Владимир. -- Кто нашел, того и... -- С нашего неба падает! -- возразил Белоян сварливо. -- Из вирия! Когда-то из вирия упал шмат земли, самой богатой и плодородной, на ней и стоит теперь наша Новая Русь, понял?.. Претич подошел, слушал с умным видом, прогудел знающе: -- Хоть и волхв, а дурень. Да и какие мозги у медведя? Главное, не откуда падает, а куда. Пусть даже из чужого вирия какой разиня-бог уронит, но раз упало на наши земли... Владимир отмахнулся: -- Тихо, юстинианы. Когда, говоришь, рухнет? -- Завтра к полудню. Но выехать надо с рассветом. А то и раньше. Глава 10 На востоке от виднокрая вверх по куполу уверенно поднимался, словно сок по дереву, нежно розовый румянец. Перед ним отступала широкая светлая полоса, а под ее натиском только на западной половине неба еще царила ночь с затухающими звездами. Кони бодро выбежали со двора, порывались пуститься вскачь, разогреться в холодном утре. Владимир велел ехать шагом: по тесным улицам Киева навстречу уже потянулись первые телеги с горшками, свежезабитыми тушами коров. За князем ехали, покачиваясь в седлах, Претич с дружинниками. Пятеро молодых, крепких, все еще зевали, протирали глаза, больно внезапно воевода поднял и бросил в седла, а Претич раздраженно покрикивал: -- Вы витязи или где? Вы в походе или кто?.. Быстрее, не то замерзнете! Чейман опять мучился, труден славянский язык, но надо осваивать: отец требует верной и преданной службы киевскому князю, ведь с кочевой жизнью печенегов уже покончено... Владимир с ехидной усмешкой заметил, но смолчал, что воевода взял самых молодых. Из кожи вон полезут, только бы показать себя, да и покрикивать проще, не огрызаются. Претич взял бы и больше народу, но Владимир не дал, но все же воевода был счастлив, все-таки солнце встретит не в постели, а как подобает мужчине: в чистом поле и с мечом в руке. Ехал надменный, но веселый, покрикивал на селян, что торопливо прижимали телеги к домам, давая дорогу, одному встреченному вознице велел наставительно: -- Дед, застегни ширинку! -- Когда в доме покойник, -- смиренно ответил старик, -- ворота не закрываются.... Претич с презрением отвернулся. Этот ныне старик ему в сыновья годится, а уже скукожился, спешит на покой. Настоящие мужчины в постели не умирают! Сзади всех ехал на толстом, как вол, коне Белоян. Он явился к князю раньше всех, да не один: с ним робко переминался с ноги на ногу молодой парняга поперек себя шире, налитый звериной силой, лохматый, чем-то напоминающий одичалого медведя. Потом Владимир вспомнил рассказы о неком Медведко, которого баба родила после зимовки в берлоге. Медведь сгреб ее осенью, а весной баба явилась уже брюхатая. Ребенок родился волосатым, но потом волосы повыпадали, научился говорить, жить по-людски, но что-то зверячье в нем просматривалось... Белоян взял его в помощники, и парнишка привязался к нему как к родному отцу. Сейчас Медведко сидел позади всех на смирной толстой коняге, а Белоян поторапливал князя и дружинников, он так часто запрокидывал голову к небу, что не заметил, как конь повернул назад, решив досмотреть сны в теплом стойле. Трава блестела, вся в крупных каплях росы, видно было, как из-за кустов с испугом и любопытством смотрят мавки, мелькнула волосатая спина, но дружинники ехали с гомоном, свистом, а потом заревели могучими голосами походную песнь, и нечисть попряталась, устрашенная блеском железа. Уже в полуверсте от городских ворот Киева начинался свирепый дремучий лес. Он пробовал подступать и ближе, но молодую поросль нещадно вырубали горожане. И себе на дрова, и князь строго следит, дабы под покровом зелени враг не подобрался к городским стенам незамеченным. Молодой лесок и кустарник рубили, жгли, траву вытаптывали и тоже жгли. Но дальше поднималась черная стена злого леса, где даже в разгар лета холодно, ибо корни тянут ледяную воду из глубин земли, охлаждают стволы и сбрасывают ее паром с листьев. Под ногами пружинит толстый слой прошлогодних перепрелых листьев, под ним прогибается мясистый зеленый мох, а под мхом затаились толстые, как свиньи, корни, только не розовые, а мертвенно белые, склизкие, страшные, не видевшие солнца. Иные прорывают мох, вздыбливаются страшными петлями, готовые ухватить зазевавшегося зверя или птицу, но не могут их чары выстоять перед стрелами Сварога, застыли корни недвижимо, потемнели, стали цвета старых веток, только крепость сохранили непомерную... Мужики ездили в лес под охраной княжьей дружины. Больно зверя много лютого, лешие за каждым деревом, мавки среди веток, исчезники, чугайстыри, все берегут свой лес, рубить не дают, приходится одним рубить, другим отстреливаться, а то и мечами помахать. Лес брали на стену вокруг города, на терема, дома, сараи, а у деревьев в три обхвата и больше, которые не срубить, не увезти, подрубывали кору, обдирали на высоту своего роста, чтобы за год-другой начало сохнуть, а потом и спалить можно... Глядишь, еще пядь земли отвоюют у дремучего опасного леса. Волхв помалкивал, Владимир впервые за много дней дышал вольно, свежий воздух врывался в грудь как горный поток, что падает с высоты. Киев с его мелочными дрязгами позади... Ехали весело, горланили песни. На берегу Днепра увидели девок, те полоскали белье. Дорожка шла в трех шагах, а смешливые девки, завидя рослых удальцов на могучих конях, принялись с утроенной старательностью полоскать белье, наклоняясь так низко, что богатыри мычали от муки, а глаза их выпучивались как у раков. Претич прикрикнул строго, дружинники проехали, но оборачивались, показывали знаками, что пусть дождутся, вот-вот поедут назад, а тогда уже без княжеской удавки на шее... Пошли вздохи, шуточки, рассказы как и когда кому удалось затащить какую на сеновал, в лесок, запрыгнуть в постель к боярской жене... Лишь двое из богатырей, заметил Владимир, вежливо улыбались, но как воды в рот набрали. Один -- Чейман, другой -- Олекса. Ну, насчет Олексы Владимир знал. Храбрый витязь, внучатый племяш самого Претича, отважный и красивый, еще умелец игры в тавлеи, певец и танцор. Дружинники, даже распалившись рассказами, его однако в разговор не завлекали. Уже знали, таких разговоров избегает, а то и просто встает из-за стола. И не одна боярская дочь промочила горькими слезами подушку, не понимая, почему так холоден этот самый красивый и статный из киевских богатырей. И было бы дело в соперницах, стало бы понятно. И понятно, что делать. Извела бы ее, змею подколодную, тварь поганую, зелья бы подсыпала или порчу навела, и всего-то делов... Но он вовсе на женщин не смотрит! А сам Олекса видел, как мучительно медленно поднимается по небу оранжевое солнце, еще не усталое от дневных трудов. Еще мучительнее потянется долгий день, зато ночью снова возникнет в его комнате некая дева... или молодая женщина. Но ставни плотно закрыты, свеча погашена, в полной тьме он почувствует только жаркое упругое тело, женские руки его ласкают, и голос шепчет ласковые слова, он хватает ее жадно, но на все уговоры мягкий женский голос отвечает: нельзя ему видеть ее лицо. Не потому, что безобразна, но нельзя смертному зреть... В первый раз его пробрал холод, потом сразу бросило в жар. Слышал от старых людей, что в давние времена боги опускались к людям и жили среди них, но смертным нельзя было зреть их лица. В самом деле, нельзя вообразить, чтобы у простой женщины было такое жаркое тело, чтобы он горел и не сгорал, а утром, когда она исчезнет, мучительно и страстно ждал прихода ночи... Вчера едва удержался, чтобы не зажечь свечу, когда незнакомка уснула на его плече. Он в который раз ощупал ее всю: ни рогов, ни копыт, ни рыбьего хвоста. А вместо запаха серы и горящей смолы -- дивный аромат странных цветов, что могут расти разве что в вирии. И сегодня... боги, укрепите его стойкость... не зажжет ни свечу, ни факел. Но воля слабеет, а жажда увидеть ее лицо все сильнее... Белоян привстал на стременах, конь застонал, его зашатало из стороны в сторону, хотя это был самый массивный жеребец из княжеской конюшни. Всмотревшись, определил: -- Вон к тому перелеску! Прямо на сосну с березовой верхушкой... Видите одинокое дерево в лесу? Претич, ничуть не удивившись, приложил ладонь козырьком к глазам: -- А там что-то ползет... -- Где? -- Вон за кустами... Вон вышло... Опять в кусты... снова вылезло... Но как идет, как идет! Корова какая-то. Свинья, наверно. -- Будем лазить по лесу? -- усомнился Владимир. -- Много найдешь среди кустов да прошлогодней листвы... -- Боги знают куда бросать... Пусть твои воины едут в сторону березового ивняка... Совсем мудрый стал, подумал Владимир с сочувствием, такое городят, когда уже все звезды по именам помнят... -- Березового ивняка? -- уточнил он на всякий случай. -- Да. По правую руку пойдут сосны, березы и другие кустарники, а вы езжайте по левую... Он не договорил, голова запрокинулась. Владимир тут же посмотрел на небо. Среди синевы показалась белая черточка, за ней другая, третья... Словно крохотный снежок катился по своду, быстро истаивая. -- Падает? -- Началось, -- прошептал волхв. -- А куда упадет, знаешь? -- Погоди... Сперва сыпется мелочь... Потом пойдут настоящие... Владимир зябко передернул плечами: -- А если такая глыба влупит по голове? Она ж мне чуб испортит... Волхв гикнул, конь послушно ринулся вперед. Дружинники замялись, поглядывая то на ускакавшего волхва, то на князя. Владимир молча указал вперед. Конь под ним обиженно подпрыгнул, больно хозяин пинается, с места пошел галопом, догнал волхва. Степь мелькала под копытами то зеленая, то черная, копыта гремели и по камню, затем снова пошла зелень, впереди всего в двух-трех верстах начал вырастать лес. Впереди несся на легком печенежском коне Чейман, он пригнулся к гриве, приподнял зад, стоя только на стременах, и они неслись, далеко обогнав всю дружину. Внезапно Владимир увидел, как Чейман сдернул с седельного крюка боевой топор. Солнечные блики ударили в булатное лезвие, раздробились и рассыпались острыми искрами по степи. Рядом с Владимиром остроглазый Претич вдруг ахнул: -- Неужто... печенеги? Владимир приподнялся на скаку. Далеко в степи, наполовину закрытые могучими плечами Претича, неслись всадники. Различались только крохотные фигурки на конях, да и тех то и дело скрывало пыльное облако, видно только, что их больше, намного больше... -- Не печенеги, -- возразил себе Претич. -- Откуда им?.. Да и Кучуг... Дружина князя Круторога?... Березовского князя? Чейману орали, свистели, и он нехотя придержал коня, дал себя догнать, дальше скакал уже в боевом ряду. Дороги сближались, Владимир уже видел место, где пути пересекутся... Задним мчался, не поспевая за резвыми конями, Белоян. Владимир оглянулся, увидел раскрытый в крике рот верховного волхва: -- Они... за... небесным... железом! -- Сами видим, -- крикнул Владимир. Всадники, похоже, неслись на свежих конях. Одетые по-росски, на остроконечных шлемах красные яловцы, но в ровном нечеловеческом строе, в одинаковом галопе, во всем он ощутил ту железную дисциплину и выучку, к которой сам привык на службе у базилевса, и которой так не хватало ему в Киеве. -- Ромеи! -- вскрикнул он. Воевода оглянулся. С ним пятеро воинов, сам князь, которых десятка лучших богатырей стоит, волхв с помощником... ромеев всего-то не больше двух дюжин, но так далеко простых не пошлют, это наверняка богатыри страны Румов... Владимир медленно потащил из ножен меч. Лицо его было угрюмым. В нечеловечески ровном строе чувствовалась слаженность военной машины, что усиливает силы каждого воина еще в десятки раз. А русы все еще больше полагаются на свою силу и удаль. Белоян тронул его за плечо: -- Погоди! Руки его уже двигались. Над отрядом заблистали искры, словно под ярким солнцем сыпались крупные снежинки. Белоян двигал руками, что-то выкрикивал, и незримый шатер, окружающий отряд, нехотя съеживался, словно его со всех сторон прижимали незримые ладони. -- Что за дрянь? -- спросил воевода. -- Сам ты... -- ответил Белоян. Он дышал тяжело, по морде бежали крупные капли, оставляя в густой шерсти глубокие бороздки. Руки бессильно упали по бокам. -- Это могучее волшебство... -- Ты его вдрызг? -- спросил воевода. Он вскинул над головой топор, но Белоян перехватил его за руку. -- Не спеши. -- А чего? -- Здесь не Англия, копать надо глубже... Воевода напряженно смотрел на приближающихся всадников. Они перешли на шаг, явно чувствуя, как незримый щит исчезает, но все равно двигались как лавина из каменных глыб, что сметет все, их те же две дюжины, а в руках вовсе не иконы. -- Погоди, -- повторил Белоян. Он обернулся к помощнику. -- Давай, Медведко. Парень искоса поглядел на князя, с опаской -- на грозного воеводу, шепнул что-то волхву. Белоян отшатнулся, кивком указал на приближающихся ромеев. Владимир обернулся: -- О чем спорите? -- Да так, -- ответил воевода мудро. -- Тут есть два мнения, как справиться... Одно неправильное, а второе -- мое. Коротко говоря, если говорить короче, то если сказать в нескольких словах, то я придумал старый способ. Мы ж не козы на веревках, а воины! Хоть некоторые из нас даже князь, но если ударить дружно, то наше авось не с дуба сорвалось, от них только сопли по траве взамен росы... Белоян бросил брезгливо: -- А от нас? -- Храбрый смерти не страшится, -- ответил воевода гордо. Он расправил седые усы. -- Помню, лет эдак сорок назад тоже перли рогатые... Нет, с хвостами на головах... Княже, пусть перестанет скалиться! То ли хохочет по-медвежьи, то ли покусает. Помощник уже выбежал навстречу, из ряда блистающих всадников вперед выехал высокий воин в зеленом плаще. Он вскинул руку, помощник на бегу споткнулся, пробежал пару шагов, нелепо махая руками, не удержался на ногах. Дружинники ахнули, а Владимир крепче стиснул рукоять меча, когда парень с размаху въехал мордой в нетоптаную копытами траву почти под коней ромеев. Белоян перехватил руку князя. Владимир остановил в глотке боевой клич, выдохнул с досадой: -- Убери лапу. У тебя не только морда, но и когти... -- Слабеешь от пьянства, -- ответил Белоян. Глаза его не отрывались от помощника. Тот начал подниматься, но теперь спина его почти была бурой, горбатой, кони попятились, начали подниматься на дыбки, ржали и отбивались копытами. Перед ними встал исполинский медведь, рявкнул так, что в страхе присели на крупы даже кони дружинников, а под князем попятился. Медведь с невероятной скоростью бросился на всадников, бил лапами, страшно ревел, опрокидывал коней с людьми вместе. Перепрыгивал и набрасывался на других, но в схватки не ввязывался. Воевода заорал с восторгом. -- А я все думал, чего мыться не любит?.. Давай, Белоян, ты ж тоже этот... косолапый. Владимир вопросительно посмотрел на Белояна. Тот кивнул, глаза волхва неотрывно следили за помощником, губы шевелились. -- Слава! -- вскрикнул Владимир. Он поднял меч, в руку хлынула злая мощь, вздувая жилы. Горячая кровь зазвенела по телу. -- Истребим! Земля загрохотала, сочная степная трава разбрызгивалась под копытами липким соком. Из двух дюжин осталась на конях едва ли половина, а из пеших только трое метались, разыскивая выпавшее оружие, остальные либо лежали недвижимо, либо пытались выбраться из-под придавивших их коней. Глава 11 Ромеи, если это ромеи, встретили натиск умело, успев сомкнуться, составив шиты в ряд, короткие мечи внизу, слева от щита, для быстрого удара в живот. Владимир, который сам сражался в таком строю, вспомнил и уязвимое место таких ровных линий, что умеют давить сомкнутым строем, истреблять без счета нестройные ряды варваров, но если внезапно перед ними оказывается герой... Он страшно выкрикнул таким громовым голосом, что дрогнула земля, качнулось небо, от крика едва не лопнули жилы на шее. В обеих руках блеснуло по мечу, он бросил коня вперед, словно жаждал погибнуть, так герои-варвары прорывали безупречные ряды римских легионов, македонских фаланг, парфянских элинт... Они дрогнули, видел по лицам, чудовищно огромный и сильный конь навалился и смял двоих, а мечи в его руках заблистали быстро и страшно, звон железа стал частым, словно с небес сыпались на широкий лист железа наконечники стрел. Сразу три дротика ударили его в грудь и плечо, его мечи ссекли наконечники, а вторым ударом он уже достал одного, тут же поразил второго, потянулся за третьим, но с боков толкнули, вперед начал протискиваться Претич, за ним Чейман и, к изумлению Владимира, пугающе оскаленный Белоян, от вида которого кони вставали на дыбы, стряхивали всадников, а сами всадники бледнели и роняли оружие. Владимир со страшной силой обрушивал меч, молниеносно повор