и, волхв... Ежели опять что-то будет не так, лучше не попадайся! Я хоть и не Садко, но и на морском дне отыщу! -- Да ладно тебе, Илюша, -- сказал Белоян с облегчением, -- ты ж воды боишься, а моря бы вовсе не видал... Ты когда мылся? -- В степи? -- огрызнулся Илья. -- Баб нет, кто видит? А зверь настоящего мужского духа боится, стороной обходит. Рассердившись, он в седло взлетел птицей, подобрал поводья. -- А подойдет -- замертво падает, -- серьезно добавил волхв. -- Хороший человек ты, Илюша. И не зря тебя всяк худой человек боится! -- То-то, -- сказал Муромец на всякий случай, он чуял подвох, но для настоящего мужчины важнее крепкие кулаки и голова, а не умение играть словами, потому лишь еще раз смерил волхва предостерегающим взглядом, скажешь что-то против шерсти -- пришибу, повернул коня и поехал к воротам. Глава 37 Закатное небо покрылось сизо-лиловой корой, а от зенита и до края земли протянулась странная огненная дорога, широкая, с разрыхленными красными облаками, словно исполинский санный след по кровавому снегу. В сердце закрадывался страх, а в груди холодело, ибо мощь богов была видна воочию. Тот, кто оставил такой след, может сдвигать горные хребты, шагать по глубоким морям, не замочив коленей, а дремучие леса лишь пощекочут подошвы... Заметит ли такой исполин род человеческий? Будет ли разбираться с их молитвами, жалкими и мелкими? Илья покосился на Добрыню, тот смотрел на небо с восторгом: -- Ну? Дорогу туда ищешь? -- Ищу, -- признался Добрыня. Илья хмыкнул: -- Дорогу на небо ищут те, кто заблудился на земле. Добрыня с удивлением перевел взор на старого богатыря. Грузный, малоповоротливый, он выглядел мудрецом не больше, чем его конь, такой же толстый, громадный, с ногами толщиной в ствол двадцатилетнего дуба. Скорее, от коня Добрыня готов был услышать мудрую мысль, чем от первого из силачей... -- Ишь, сказанул. Наслушался у иудеев? Не одного зарезал, поди... В Киев, говорят, ты приехал с кошелем злата. Как думаешь, Лешак? Алеша Попович засмеялся, показывая белые ровные зубы: -- Когда шатается земля, я держусь за небо!.. Добрыня всплеснул руками. Попович тоже слишком силен и тем более -- красив, чтобы изречь что-то даже не умное а просто дельное. Не иначе как что-то большое в лесу издохло. Или беда какая прет навстречу, только успевай закапывать своих... Вдали поднялось облачко пыли. Илья взглянул из-под руки. Несмотря на старость, глаза у старого казака самые острые, не то, что у Добрыни, испортившего глаза чтением при лучине, или у Алеши, поповского сына, что переел сладостей, хотя настоящий мужчина должен с детства привыкать к сырому мясу и вкусу горячей крови. -- Что там? -- спросил Алеша, едва не повизгивая от нетерпения. Илья прогудел в раздумчивости: -- Кто-то на коне... Скачет в нашу сторону. -- Один? -- спросил Алеша удивленно. -- Один, -подтвердил Илья. Добрыня уловил в голосе старого казака тревогу. Слабые объединяются в стаи, лишь очень сильные могут себе позволить ездить в одиночку. Когда видишь одного в степи или в лесу, будь настороже: такой опаснее десятка. А то и сотни. А Алеша уже с завистью смотрел на массивную булаву, что раскачивалась на ременной петле, а та охватывала толстую боевую рукавицу. Старый богатырь как поднес руку козырьком к глазам, прикрывая от солнца, так и держит, всматриваясь в даль, совсем забыл про пудовую булаву, другому уже оттянула бы руку до земли. -- Ого, -- сказал Илья вполголоса. -- Что делает, мерзавец... что делает! -- Что? -- опять же первым спросил Алеша. Добрыня оглянулся на коней, трое из шести пасутся оседланные, уже готовые к долгой скачке. Илья не отрывал руку от надбровных дуг, забытая булава все так же болталась в воздухе. Закругленные шипы блестели тускло, как спелые виноградины. -- Всадник больно удалой.. В доспехе, что блестит как чешуя заморской рыбы... Видно, как швыряет в небо булаву... Скачет, скачет, а потом на лету хватает прямо за рукоять!.. Уже трижды швырнул, ни разу не промахнулся... Добрыня присвистнул. Самый быстрый умом, он первым понял, как опасен этот противник. В степи почти нет друзей, одни поединщики. Швырнуть высоко в небо тяжелую булаву -- непросто, но поймать ее на лету -- под силу редкому богатырю. -- Будем ждать здесь? Илья прогудел мощно, как перегруженный медом шмель: -- Он проедет мимо... Надо перехватить, а то попрет на Русь... А там беззащитные села, веси, деревни... Да и нельзя, чтобы кто-то видел, как нас мало... Лешак! -- Да, Илья, -- радостно вскрикнул Алеша. Щеки раскраснелись, как у молоденькой девушки, глаза счастливо блестели. Он браво выпятил грудь, гордо раздвинул плечи. Илья нахмурился: -- Больно-то не бахвалься. И не петушись. Езжай, встреть, выспроси. Ежели захочет драться, сперва реши: стоит ли. -- А почему нет? -- удивился Алеша. -- Да потому, что и на тебя может найтись сила, -- ответил Илья наставительно. -- С богатым не судись, с сильным не борись. Вернись и сообщи. Если что, Добрыня съездит, рога ему собьет. Вдвоем с Добрыней наблюдали, как юный богатырь прыгнул с разбега на своего гнедого конька, свистнул, гикнул, конь с ходу взял в галоп, дробно застучали копыта. Даже стук был лихой, хвастливый, как и все, что говорил и делал поповский сын. Добрыня покачал головой: -- Думаешь, не ввяжется? -- Думаю, ввяжется, -- признался Илья, -- но все же чуточку помедлит... А эта чуточка может быть кордоном между победой и поражением. -- Может, -- согласился Добрыня, -- но я пойду подтяну подпруги на моем буланом. -- Сумлеваешься? -- В подпругах, -- ответил Добрыня, помедлив. -- А ты о чем спросил? -- О подпругах, конечно. -- А... а я подумал... -- Я спросил о подпругах. В напряженном молчании, стараясь не глядеть друг на друга, оба наблюдали, как другое пыльное облачко, постепенно уменьшаясь, двигалось навстречу чужеземному богатырю. Потом слились в одно, стало вроде бы больше... затем, или почудилось, поредело, стало рассеиваться. Добрыня подавил вздох, украдкой скосил глаза на Муромца. Старый богатырь как поднес длань ребром ко лбу, так и сидел, превратившись в каменное изваяние на неподвижном коне. Даже ко всему привыкший Добрыня ощутил холодок уважения, смешанного с почтительным страхом. Неужто в самом деле старый богатырь не замечает, что его кисть тянет книзу пудовая булава? Не мальчишка, чтобы делать только вид, красоваться силой, втайне изо всех сил напрягая мышцы... Затем пыльное облако разделилось. Одно стало увеличиваться, направляясь к ним, другое осталось на месте. Муромец нахмурился, наконец опустил руку. Конь впервые подал признаки жизни: вяло шевельнул ухом. Добрыня положил ладонь на разогретое солнцем седло. Старая вытертая кожа вкусно пахла, конь коснулся теплым боком, словно говоря хозяину: не бойся, я с тобой. Из пыльного облака вынырнул всадник в красном, гнедой конь несется стрелой, красная грива стелется по ветру, а пурпурный плащ трепещет, как пламя. Тревожное чувство перешло в страх, Добрыня еще ни разу не видел поповского сына напуганным. То ли по дурости, то ли по мальчишечьей уверенности в своих силах, он отважно бросался на любого противника, зачастую вдвое сильнее, и брал, если не силой и умением, то, как почтительно говорили былинники, наскоком. Сейчас же бледен, глаза вытаращены, губы трясутся. -- Что там? -- гаркнул Муромец нетерпеливо. Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле, мчаться мимо до самого Киева, выкрикнул хрипло: -- Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел! -- Что за человек там? -- повторил Муромец нетерпеливо. Алеша повторил торопливо: -- Ты велел, чтобы я не ввязывался в бой, если он хоть чуточку выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы... Прости, Илюша, это я так.... Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам. Он спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать седло не стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью: -- Позволь теперь мне. -- Ясное дело, -- буркнул Муромец. -- Только ты тоже... Ну, тебя предупреждать не надо. Ты не ребенок... но все же смотри в оба. -- Не сомневамся, -- ответил Добрыня ясным голосом. Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня шелохнул сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось, будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал. Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду, поводил в поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский сын просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо... -- Ладно, -- сказал он с отеческой суровостью, -- не казнись... На силу тоже находится сила, как на ухватку -- ухватка, а на нахрап еще больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня. Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще побледневшее, только на скулах выступили красные пятна. -- Думаешь, привезет связанного? -- Поглядим, -- повторил Муромец. -- Еще не вечер. Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива не шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и без того высокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь. На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так и растаяло. Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лице вспыхивали попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака, но проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с надеждой и тревогой всматривался в горячую степь. Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльный след, вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно. Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня сказал с напряжением: -- Илюша, это серьезно. -- Ты с ним не схлестнулся? -- Была мысль, -- признался Добрыня. -- но уж больно сноровистым он показался. То, что кидает высоко булаву и ловит -- лишь сила и ловкость. Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит на поясе меч, а на седле топор -- это повадки бывалого воина. Запасной конь под седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только краешки, но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотя лицо под личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке, я бы сказал осторожно, что он из молодых да ранних. Муромец нахмурился: -- Видать, придется самому размять старые кости. Добрыня предостерег: -- Он очень силен! И быстр. Одень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой, но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер. -- Меня латы давят, -- пробурчал Илья. -- Тяжело... Ладно, пусть не налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет...тьфу! Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешно удаляется, невозмутимый и тяжелый каким помнили всегда, а конь сперва еле тащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась по следу, а черная стая галок неслась следом, что были вовсе не галки, а комья земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня. Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, и не подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок сбавил, перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки. Незнакомый поединщик сидел на черном, как ночь, жеребце. Сам он был высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато в поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы, сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой, возле губ твердая складка. -- Гой ты еси, добрый молодец, -- поприветствовался Илья. -- Кто ты есть? С какой стати едешь на земли Новой Руси? Всадник засмеялся, голос был чист и резок, как лезвие новенького меча: -- Я еду, куда возжелаю, старик!.. И отвечаю только тогда, когда сам возжелаю. На своем пути сюда я встретил сорок богатырей... не вам троим чета, теперь вороны растаскивают их кости. Илья удивился: -- Что-то не вижу за тобой сорока коней! Один заводной да и то не больно богат. Всадник ответил резче: -- Только дурни да нищие гонятся за богатством! Главное богатство -- это наша отвага, сила рук и крепость наших мечей. Я срезал у каждого убитого левое ухо, а сейчас срежу и твое... Илья спросил хмуро: -- А ежели я не дам свое ухо? Всадник бросил холодно: -- До тебя приезжали двое... Я им велел прислать самого сильного, чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают с какого конца за меч браться. -- У меня не меч, а булава, -- сообщил Илья, -- но я знаю с какого конца за нее берутся. -- Это я заметил, -- бросил всадник. -- А теперь покажи, что умеешь и пользоваться, старик! Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника в руке возник длинный изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва успел вскинуть щит, как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя. Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описала страшную дугу, метя в блистающий золотом шлем. Всадник дернул щит кверху, чудовищная булава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг припал к земле ковыль, а в небе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха. Илья не поверил глазам. Его булава, что одним ударом разбивает в щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника! -- Ты крепок, старик, -- процедил незнакомец. Судя по его голосу, удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся, будто приходя в себя. -- Тем слаще будет победа... -- Не хвались, на рать идучи... -- ответил Илья. Всадник коротко хохотнул: -- Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, а меч остер... Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок! Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава в правой руке угрожающе свистела в воздухе, описывала круги, искала уязвимое место, всадник тоже уклонялся, предостерегающе выставлял щит, но теперь не принимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы пускать вскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом не так сильно, но часто, стараясь измотать, сбить дыхание, дождаться, когда руки противника ослабеют, возраст даст себя знать, а тогда можно и ударить со всей мощью... Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата о булат, хриплое дыхание, храп коней, что тоже вошли в ярость, начали кусаться и бить копытами, пытались сбить один другого с ног... Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резко выделялась на быстро темнеющем небе. Первые звезды уже выступили, среди них вдруг взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками: -- Едет!.. Едет! Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от нетерпения через хлипкие перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто едет, но успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья Муромец и есть сильнейший из богатырей. Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский сын едва не катился кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился в темноту. Не скоро из угольно черной тьмы, даже месяц скрылся за тучку, донесся стук копыт, затем медленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный красным костром, он словно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня. Алеша подбежал, суетился, что-то приговаривал, но всадник не шевелился. Чуя недоброе, Добрыня бросился к коню. Илья Муромец с трудом поднял голову, в лице ни кровинки, губы шелохнулись, но слов Добрыня не расслышал. Вдвоем с Алешей стащили с седла, понесли к сторожке и уложили близ жарко полыхающего костра. Алеша принялся стягивать кольчугу, вскрикнул, едва не заплакал от жалости. Кровоподтеки испятнали тело старого богатыря так, что весь покрылся красно-лиловыми пятнами. Когда Алеша коснулся бока, Илья охнул и простонал сквозь зубы. -- Ребро, -- сказал Добрыня. -- Боюсь, что хоть одно да сломано... -- То-то он не привез его голову, -- прошептал Алеша. -- С таким противником еще не приходилось... Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня заберу, в карманах пошарю. Выхватив горящую головню из костра, он кинулся к своему коню, а Илья прошептал вдогонку: -- Останови дурня... -- Что? -- не понял Добрыня. -- Останови, говорю... Иначе сам без головы останется. -- Так тот... еще жив? -- ахнул Добрыня. Он быстро повернулся, Алеша уже прыгнул в седло, заорал, страшно напрягая жилы. -- Назад, дурак! Куда спешишь поперед батька?.. Мигом сюда!!! Алеша подъехал бочком, обиженный и насупленный. Факел в его руке сыпал смоляными искрами: -- Ты чего? Сам поедешь? -- Слезай, говорю. Илья говорит, тот еще жив. Так пока разошлись... Алеша, не сводя изумленных глаз с распростертого богатыря, замедленно слез, но руки с седла не снял, готовый в любой миг снова взапрыгнуть. -- Он цел, -- прошептал Илья с натугой. -- Целый день бились, у меня руки задубели... А ему хоть бы хны. Если и устал, то не подает виду. Но сил у него на тебя хватит... Мы разошлись на ночь, а утром продолжим... Останется кто-то один. Факел вывалился из ослабевших пальцев поповского сына. Глава 38 Утром Муромец выглядел еще хуже, чем вечером. Кровоподтеки стали сизыми да лиловыми, ссадины покрылись коричневой коркой, но все равно от любого движения из-под корки сочилась сукровица. Добрыня разрывался от сочувствия, видя, как старый богатырь идет к коню, прихрамывая, пошатываясь. Алеша подскочил, помог взобраться в седло. Добрыня сказал, опережая Алешу: -- Илья... Подумай, может быть все-таки лучше мне? -- Ты его видел, -- буркнул Илья. -- Да, но...Ты его тоже потрепал! -- Нет, -- пробурчал Илья. -- Я бой начал, я должен и завершить. Нечестно иначе. Он повернул коня, тот тоже косил печально глазом, но выстоявший в битвах, спорить не стал, потрусил в ту сторону, где в ночи Добрыня видел огонек костра. Алеша за спиной Добрыни прерывисто вздохнул: -- Как думаешь? -- Илья должен победить, -- сказал Добрыня с твердостью. Он старался, чтобы голос прозвучал уверенно, но, похоже, перестарался. Алеша снова вздохнул: -- Он всегда побеждал... Но не может человек побеждать всю жизнь. -- Почему? -- Волхвы говорят, что на силу всегда находится еще большая сила... К тому же Илья уже не так молод. Сила еще есть, но тяжеловат, ловкость потерял... Добрыня взглянул с удивлением, щеголеватый поповский сын быстро взрослеет, ответил ему по-взрослому: -- Если по правде, то всем нам сгинуть в поле. Если кто не догадается уйти раньше. -- Куда? Добрыня пожал плечами: -- Где решает не сила. В летописцы, волхвы, калики, отшельники... А кто вовсе устал и душой, тому сидеть на завалинке под солнышком. Он поймал на себе скользящий взгляд Алеши. Тот помялся, спросил: -- А правда ли, что ты сам однажды уходил из богатырей? Снял доспехи, одел тряпье, скитался по дорогам с нищими? -- Не с нищими, -- поправил Добрыня, -- а с каликами! А калики -- это странный народ... Кого там только не встретишь. И богатырей, посильнее нашего Ильи, да только не хотят за оружье браться, и мудрецов повыше нашего Белояна, да только еще большую мудрость ищут, и просто обезумевших, сумасшедших... а может, не сумасшедшие, а забредшие в своих исканиях так далеко, что для нас они уже не от мира сего... Ты все хочешь спросить, почему я вернулся? Да не от силы вернулся, а от слабости! Намного проще мчаться на коне, махать мечом, сшибаться грудь в грудь... не ломать голову над загадками бытия. И не так страшно. А то, бывало, такая бездна откроется... Он зябко передернул плечами. Лицо слегка побледнело, синие глаза неотрывно смотрели в ту сторону, куда уехал старый богатырь. Небо подернулось розовой коркой, словно там затягивалась рана, потом розовое сменилось темно-багровым, и сердце Добрыни застучало тревожнее. В груди росла недобрая тяжесть. Алеша то взбегал на самый верх башенки, долго вглядывался, то спускался кубарем, спешно седлал коня, готовый мчаться на выручку старого богатыря... Добрыня даже не останавливал, у молодого богатыря хватало ума и чести, чтобы останавливаться, пусть даже уже держась за седло. Звезды начали проступать на темнеющем небе, когда услышали стук копыт. Удары о землю звучали так редко, что Добрыня не заметил, как стиснул кулаки и задержал дыхание. Почудилось, что следующего удара уже не будет... Алеша перескочил через костер, кинулся в темноту. Там устало фыркнул конь, прогудел голос, густой и такой слабый, что Добрыня почти усомнился, что на том коне Илья. Когда из тьмы в освещенное костром пространство выдвинулась тяжелая громада богатырского коня, Алеша шел у стремени. Добрыня с ужасом увидел, что старый богатырь почти свалился с коня. Алеша удерживает его в седле с великим трудом. Вдвоем стащили тяжелое тело на землю, поспешно сняли доспехи, сапоги. Илья почти не дышал, бледный и без кровинки в лице. Добрыня и Алеша старались не смотреть друг на друга. Привыкли видеть широкое торкское лицо старого богатыря суровым и налитым здоровой кровью, а сейчас слаб как ребенок, а когда забывается, то стонет сквозь зубы тихо и жалобно... К старым кровоподтекам добавились новые. Все тело в синюшных пятнах с лиловыми разводами. Кое-где сочилась кровь, Добрыня страшился, что страшные удары чужака достали и внутренности. -- Он убит, -- сказал он утвердительно. Глаза Ильи почти ничего не видели на распухшем лице. Из рассеченной брови сочилась кровь, правую сторону обезобразил кровоподтек, перекосивший все лицо. Когда Добрыня осторожно потрогал левый бок, Илья охнул и задержал дыхание. Только бы не сердце, подумал Добрыня в страхе. А ребра что, ребра нам всем ломали... -- Он убит? -- спросил он снова. Илья слегка качнул головой из стороны в сторону, перекосил лицо, видно что и это движение стегнуло как кнутом по снятой коже. -- У нас ночь впереди, -- прошептал он. -- Утром схлестнемся в последний раз... Добрыня застыл, рядом ахнул Алеша. Илья без посторонней помощи не взберется и на лавку. Значит, утром вступать в бой кому-то из них! На рассвете Алеша, который почти не смыкал глаз, тихонько слез с охапки мелких веток и пучков сухой травы. За сторожкой фыркали кони, но ласково, словно не врага чуяли, а переговаривались о чем-то своем лошажьем. Когда он приблизился, Добрыня заканчивал седлать коня. Затянул ремни подпруги, оглянулся на тихий шаг: -- Чего подкрадываешься? -- Илью не хотел будить, -- ответил Алеша. -- Ты... хочешь ехать? -- Надо, -- ответил Добрыня просто. -- Лучше я, -- возразил Алеша. -- Я увертливей. А он тоже ослабел от илюшиных ударов. Добрыня помедлил с ответом. Алеша в самом деле самый быстрый, но он, Добрыня, почти не уступает ему в скорости, зато превосходит в силе, умении, выносливости. Он умеет, как и Илья, распределять силы на всю схватку, угадывая ее конец. -- Нет, -- сказал он тяжело, -- рисковать нельзя. Поеду я. Алеша не успел возразить, как сзади раздался хриплый, словно простуженный, рев: -- Кто поедет? Илья стоял, держась за столб сторожки, покачивался, бледный, как привидение, как его нательная рубаха. Лицо за ночь осунулось еще больше, а кровоподтеки стали зловеще черными. -- Илья! -- воскликнули оба в один голос. -- Что задумали, мерзавцы, -- проговорил он с отвращением. -- Илья, -- сказал Добрыня убеждающе, -- ты вон шагу ступить не можешь... -- Но сидеть могу? -- То сидеть... -- Я буду сидеть, -- сказал Илья. -- но не на лавке, а на коне. А вы... Как можно? Где доблесть, где ваша воинская честь? Он враг наш, но ему еще тяжелее. Вы хоть кружку воды мне подавали, а ему кто? Он один лежит в своем шатре!.. У кого из вас хватило бы совести вступить в бой с раненым? Голос старого богатыря был полон горечи, и оба молчали, рыли взглядами землю. Алеша дорылся до кладов, потому что лицо внезапно просветлело: -- Но он сильнее!.. Это значит, мы только уравнялись бы! -- Нет, -- сказал Илья угрюмо. -- Вот если я не вернусь... Алеша снова потупился, а Добрыня сказал мудро: -- Тогда его искать не придется. Сам найдет. -- Тогда поступайте, как знаете, -- рассудил Илья. -- А сейчас надо жить так, как велит честь и воинская совесть... Но на коня взлезть все же помогите, остолопы. Конь шел тяжело, словно тащил гору. Противник, такой же вороной, как и он сам, оказался моложе и злее, в обеих схватках умело бил передними копытами, хватал зубами, пытался сбить грудью. Если бы не пришлось побывать в сотне таких схваток, то этот молодой мог бы победить еще в первый же день. А так удалось продержаться до сегодняшнего утра... Муромец обречено смотрел на медленно вырастающий шатер. Оба коня паслись неподалеку, один уже под седлом. Полог шатра откинулся, оттуда шагнул, пригибаясь, высокий воин в дорогой кольчуге, поверх которой блестят широкие булатные пластины. Завидев Муромца, тут же бросился к оседланному коню. Двигался быстро, легко, хотя Муромцу показалось, что левую ногу слегка подволакивает. Когда приблизились к стоянке, незнакомый поединщик уже развернул коня навстречу. -- Ты дрался хорошо, старик, -- крикнул он звонким звучным голосом, -- но сегодня твой день! -- Или твой, -- ответил Илья угрюмо. Воин захохотал: -- Не скрою, мне досталось. Никто и никогда так раньше... Но взгляни на себя! -- Ты трусишь, -- обронил Муромец равнодушно. -- Я? -- Ты. Я не первый раз в поединке. Вижу, когда кто вот так... Воин онемел от изумления. Потом медленно выдохнул сквозь зубы, грудь его опала, и Муромец понял, что попал в самую точку. -- Да как ты... -- воин прошипел зло, но вместе с тем растерянно, умолк, поперхнулся, провел ладонью в рукавице из буйволиной кожи по лицу. -- Впрочем, ты в самом деле способен напугать!.. Но я вижу сколько в тебе осталось жизни. И вижу, сколько во мне. Тебе не выстоять. Муромец снял с седельного крюка булаву, до чего же тяжела, сказал приглашающе: -- В ваших землях воюют языком? Воин всхрапнул оскорблено, его конь тут же сделал скачок вперед, еще, еще... Булава взлетела над головой Муромца, воин закрылся щитом, грохнуло так, что в земле хомяки спрятались поглубже, птицы улетели на край неба, а на далекой заставе Добрыня и Алеша вздрогнули и замерли, вслушиваясь в страшный грохот и лязг. Солнце поднялось на самую вершину, головы и плечи накалились под жгучими лучами. Над обоими колыхался струями перегретый воздух, как над раскаленными слитками железа. С грохотом и лязгом оба тяжело били друг по другу, измученные кони стояли, лишь вздрагивали, когда всадника сотрясало от удара, и та дрожь уходила через их тела прямо в землю. Илья не чувствовал ни рук, ни тела. Перед глазами в красной пелене иногда возникало искаженное лицо с оскаленными зубами, он чувствовал, как его руки все же вскидывают тяжелую, как гора, булаву, стараясь ударить в это ненавистное лицо, как снова грохот и звон, голова раскалывается от боли и лязга, противник смахивает кровь с лица, та уже не огибает брови, а заливает глаза, молчит, лишь дышит хрипло и надсадно, но силы еще есть, а вот у него, лучшего из богатырей, уж нет, кончились... Булава в его руке внезапно лишь дернулась кверху, но поднять уже не сумел. Враг еще не понял, что старый богатырь выдохся, а Илья уже сказал себе горько: все, отвоевался. Осталось только помереть без позора. Он качнулся вперед, высвобождая ноги из стремян, дотянулся до противника. Тот вяло ударил мечом, но лишь угодил рукоятью в лоб, а Илья, обхватив его за плечи, рывком качнулся вниз, увлекая с собой. Он извернулся, упал умело сверху, под ним только хрустнуло. Враг всхлипнул, дыхание вылетело от удара. Илья навалился всем телом, оглушенный противник начал барахтаться, приходя в себя. Чувствуя, что тот с каждым мгновением восстанавливает силы, не удержать, Илья торопливо сунул пальцы за голенище сапога, нащупал рукоять узкого ножа из закаленной дамасской стали. -- Ты... -- прохрипел противник, -- ты... -- Прощай, -- выдохнул Илья вместе с кровью из разбитых губ. Собрав остатки сил, он ударил ножом. Разбитые кольца кольчуги заскрежетали по лезвию. Нож вошел едва на два пальца, Илья привстал и навалился всей тяжестью, сам рухнул на рукоять ножа, вгоняя в твердое, как молодой дуб, тело противника. -- Все... Не сиротить тебе малых детушек... Не жечь, не гулять на Руси... Юный богатырь дернулся, почти сбросил тяжелое тело старого исполина, но побелел от острой боли, бессильно рухнул, а Илья дожал нож так, что рукоять уперлась в грудь. Воин захрипел, изо рта хлынула алая струя. В яростных глазах внезапно появилась тень, пока только тень поражения. Он еще не верил, но избитое и раненое тело кричало, что на этот раз чужое железо разорвало ему сердце. Илья с усилием оттолкнулся от противника, сел, все еще вжимая его в землю. Со лба и разбитого виска сползала густая кровь, слепила глаза. Он ощутил, что шлем потерял, ветер охлаждает разгоряченную голову, но волосы даже не шевелит, слиплись от крови. Воин пытался привстать, опирался руками, но локти подломились, рухнул навзничь. Земля дрогнула под тяжелым и твердым, как скала, телом. -- Все... все равно... Грудь Муромца вздымалась с такой силой, что он слышал только хрипы, стоны и свист через поломанные ребра. -- Скажи... -- прохрипел он, -- кому... сказать... -- За... чем... -- Пусть отец-мать ждать перестанут... -- выдавил Муромец через хрипы и собственные стоны. Он перекатился на бок, поднялся на колени. Молодой богатырь лежал, раскинув руки. Кровь хлестала из раны в левом боку, румяное лицо быстро бледнело. Нос уже заострился, губы начали синеть. Но в глазах все еще была ярость, она умирала последней. -- Мать печалить незачем... а отец... тебя найдет... сам... -- Кто? -- спросил Муромец. -- Ты его узнаешь сразу... -- Как? -- спросил Муромец. -- Его... все... узнают... Голос перешел уже в хриплый шепот. Блеск в глазах тускнел, но Муромец уловил и странное торжество. -- Кто же он? -- спросил он, уже не надеясь на ответ. -- Князь? Хан? Каган? Волхв? Голова богатыря откинулась, с губ сорвалось хриплое: -- Выше!.. Богатырь... сильнее которого нет на свете... Он отомстит... убьет... Шепот становился все тише, губы двигались медленнее, застывая, как на морозе. Муромец наклонился к его лицу, пытаясь уловить среди хрипов последние слова: -- Как его зовут? -- Мой отец... Илья Муромец... Губы замерли, глаза невидяще смотрели в синее небо. Муромец отшатнулся. Только сейчас стало ясно, кого напоминало это лицо: его собственное, когда он лет тридцать тому смотрелся в гладкую воду озера. И еще немножко -- ту смуглолицую красавицу Зейнаб, с которой тайно встречался, уговаривал бежать. Ее так и не отдали за него, безымянного батыра. По слухам, она так и не взяла себе мужа... Он взревел как пораженный в сердце копьем, рухнул на еще теплое тело. В голове взорвалось болью, чернота нахлынула и поглотила его целиком. Далеко-далеко от этой степи, маг Фивантрокл поглядел в бронзовое зеркало, озадаченно нахмурился. За спиной слышал надсадное дыхание магов, всем нелегко дался подъем на высокую башню. Слова излишни, они видели то же самое, что и он. Зеркало медленно меркло, это значило, что жизнь богатыря истончилась, а тело остывает. Архимандрит сидел в глубоком кресле, наблюдал за всеми. Фивантрокл обернулся, виновато развел руками. Василий сказал нетерпеливо: -- Перебрось на того старого медведя... Перебрось! Маг покачал головой: -- Не удается. -- Почему? Маг всмотрелся в зеркало, там погасли последние искорки, затем там все заволокло черным. -- В нем тоже не осталось жизни. Маги сопели, начали переговариваться. Василий после паузы проговорил многозначительно: -- Все не так, как планировалось... Но, может быть, мы планируем даже лучше, чем полагаем сами. Наш опыт работает за нас. На него смотрели с ожиданием, ждали пояснений. А нетерпеливый Фивантрокл спросил: -- Как? -- Старый медведь был силен, -- пояснил Василий, -- надо отдать ему должное, но молодой его поразил насмерть. Но и сам, как видно, умер от тяжелых ран. В степи кто их излечит? А хорошее в том, что иначе мы еще хлебнули бы с ним горя. Он дерзок, непослушен, мечтал стать защитником угнетенных, говорил о всеобщей справедливости... А так нам проще. Выполнил все, а затем исчез, как подобает хорошему слуге. Давайте решим, что делать дальше. Старый маг Укен, дотоле молчавший, сказал: -- У меня есть план. На него оглянулись с тихой опаской. Укен чаще держался в сторонке, но когда начинал действовать, его планы оказывались самыми коварными, продуманными и успешными. И он единственный, кто еще знал почти забытое искусство общения с демонами. Глава 39 Небо было синее, ковыль мягко стелился под конскими копытами. Мелкие зверьки испуганно шмыгали в стороны, а потом грозно потрясали кулачками вслед проскакавшим гигантам. Мелькнула рыжая спина лисицы, тут же прямо из-под носа рыжей вспорхнула птаха, взлетела в синь, зазвенела крылышками, словно те из тонкого серебра. Щит теперь был приторочен справа у седла Залешанина. Рагдай отнекивался: он-де лучше Залешанина в бою, тот от зайца не отобьется, меча в руках не держал, а своей оглоблей пока что защищался лишь по счастью, но Залешанин подозревал, что витязь просто не хочет изнурять своего коня тяжеленным щитом. -- А ты дорогу точно помнишь? -- крикнул он. -- Прямо на север, -- ответил Рагдай весело. -- Мы -- гипербореи! -- Чо-чо? -- Северные люди, говорю. Как только минуем этот ковыль, там и Днепро. А ковыль и есть ковыль, он и у печенегов ковыль... Залешанин с некоторым беспокойством огляделся на скаку: -- Здесь что, не живут? Рагдай изумился: -- Да здесь повернуться негде! Печенеги, хазары, черные клобуки, торки, берендеи, огузы, караки, савиры, отелеки... Всех не счесть! У каждого кони, овцы, юрты... -- Где ты их видишь? -- Чудак. Степняку повернуться негде, если на виднокрае юрта другого степняка. Так и говорит: моим глазам больно, когда вижу чью-то юрту. А раз больно, надо пойти и сжечь. Чтоб глаза не болели. Долго неслись молча, потом Залешанин всмотрелся в темнеющую точку на виднокрае: -- Дождь будет, что ли... Рагдай очнулся от дум, глаза еще затуманенные, огляделся: -- Где?... Откуда?... О, черт... Лицо его омрачилось. Залешанин поглядывал с удивлением, только в Царьграде от дождя прячутся, а славяне и русы выбегают под холодные струи, хохочут и прыгают как дети, грохочущему небу показывают кулаки, а детвора дразнит, высунув языки... -- Да что с тобой? Рагдай молча указал на тучу, что быстро росла, наливалась чернотой, как деготь после третьей варки. Конь под витязем пошел тише, Рагдай начал оглядываться по сторонам, словно искал, где переждать дождь. Залешанин смотрел тупо, и только когда в туче появилось нечто странное, даже зловещее, вздрогнул, едва не ударил себя по лбу. Только однажды он видел нечто подобное. Он высматривал из-за деревьев добычу на дороге к городским вратам Киева, а оттуда на полном скаку как раз выезжала малая дружина князя Владимира. Богатырские кони с такой мощью били в землю копытами, что над головами всадников взлетали черные комья, которые он и тогда в первый миг принял за вспугнутых галок. Рагдай круто свернул, в трех полетах стрелы виднелись обкатанные дождями и ветрами громадные валуны размером от овцы до большого сарая. Залешанин, ничего не спрашивая, пустил коня следом. Места удобные для ночлега, но плохо прятаться, а уж отбиваться, если придется... но все же лучше, чем в чистом поле. -- Здесь, -- решил Рагдай. Он соскочил на землю, отпустил поводья. Шит и меч положил, берег каждую каплю сил. Залешанин, подражая бывалому воину, опустил палицу под ноги, хоть тело чуть не лопалось от избытка силы. -- Будет бой? -- Не уйти, -- бросил Рагдай. -- Что у них за кони? -- Просто сменные, -- сказал Рагдай с досадой. -- На полном скаку пересаживаются с одного на другого. Вот и скачут целый день! Залешанин всмотрелся внимательнее: -- Значит, там не так уж много? Степняки берут по двое коней в завод. Так что там если коней тридцать, то всадников только с десяток? -- Разуй глаза, -- сказал Рагдай раздраженно. -- Похоже, что там тридцать коней? -- Не похоже, -- согласился Залешанин. -- То-то! Залешанин покосился на витязя. Тот дергался, втягивал голову в плечи, то бледнел, то заливался краской. Его глаза беспокойно перебегали с приближающейся тучи на свой меч и обратно. Уже стало видно тень и на земле, словно отражение той, что несется сверху. -- Что ты трусишь? -- сказал Залешанин. Он чувстововал себя даже весело. -- Добрая драка... Разве не жили мы все время на острие ножа?.. Так чего ж страшиться? -- Не понимаешь, -- ответил Рагдай тоскливо. -- А, -- догадался Залешанин, голос сразу потеплел, -- ты можешь потерять не просто жизнь, а... Ничего, отобьемся. Не от таких отмахивались. -- И невеста, -- молвил Рагдай тихо, -- и щит... Ты когда-нибудь видел, чтобы над степняками была туча из комьев земли? Залешанин пожал плечами: -- Если по чести, то я и степняков не видел. Разве что в самом Киеве. -- Эх... В степи побеждает не тот, у кого конь сильнее, а у кого быстрее. Их кони не подкованы, чтобы легче было скакать. А копыта без железных подков такие комья не вывернут! Залешанин открыл рот: -- Значит, это не степняки? -- Или степняки, -- ответил Рагдай медленно, глаза его впились в бешено скачущих вдали всадников, уже можно было различить отдельные фигурки, -- или степняки... у которых кони настолько могучие... Он умолк, но мороз и так прошел наконец по разгоряченному телу Залешанина. На богатырских конях могут сидеть только богатыри. Иных такие кони к себе не подпустят. -- Ну что ж, -- сказал он, стараясь говорить твердо и мужественно, -- мы все-таки жили... А сколько народа померло во младенчестве, в детстве?.. Я, почитай, прожил долгую жизнь... при моем-то ремесле! Сколько уже кончили на плахе, на колу, в петле?.. А тут красиво, под звон мечей и пенье стрел... Он шумно высморкался в сторону, чтобы не поскользнуться потом, когда начнется пир мечей, вытер пальцы сзади о портки и поднял с земли палицу. Поколебался, вытащил из мешка драгоценный щит. Толку будет мало, не обучен драться по-воински, но пока сможет вертеть палицу одной рукой, пусть будет и щит, так красивше. -- Это у северян важнее сила, -- торопливо напутствовал Рагдай. -- У степняка -- скорость! У них не топоры и не мечи, а легкие сабли. -- Но мечом можно рассечь пополам... -- Пока ты один раз взмахнешь тяжелым топором или палицей, он тебя саблей успеет трижды... Понял?