одя руки, а когда оказался перед избушкой, старческий голос донесся будто из-под земли: -- Заходи, сынок. -- Дед, -- сказал он на всякий случай, -- я свой! -- Заходи, я тебя помню. Он толкнул дверь, выждал, когда глаза привыкнут к полумраку, переступил порог. В очаге слабо тлели поленья. Старик сидел за столом, раскладывал темные комки чаги. Залешанину указал за стол напротив, тот робко сел, с колдунами всегда не по себе, а старик спросил буднично: -- Добыл?.. Вижу-вижу. А где второй? Залешанин уронил голову: -- Погиб... Если ты о Рагдае, великом витязе... Отдал жизнь, дабы я, простой смерд, довез щит Олега Вещего. -- За доброе дело, значит, -- определил старик. -- Да ты ешь, ешь. Залешанин отшатнулся, ибо на столе неведомо каким образом появились два широких блюда. На одном лежал парующий жареный гусь, коричневая корочка еще пузырилась, по избушке потек одуряющий запах. Залешанин поперхнулся слюной, поджаренная корочка на гусе топорщилась, сама отставала от нежного мяса, тонкая, прожаренная, в мелких блестящих капельках. В одном месте лопнула, мясо проглядывает пахучее, парующее, сводящее с ума. На втором блюде высилась горка гречневой каши -- политая маслом, прожаренная. Запах шибанул в ноздри так, что Залешанин взвыл и безумными глазами начал искать ложку. Старик усмехнулся, между блюдами возникла исполинская расписная ложка, а рядом два длинных ножа. Пока торопливо насыщался, старик разложил чагу по мешочкам, только последний ком бросил в котелок с кипящей водой. Вскоре потек и густой горьковатый запах березовой мощи, что таится в чаге. -- А где же мальчишка, дедушка? -- спросил он осторожно. Старик горделиво улыбнулся, даже плечи слегка расправил: -- Где же ему быть... Либо под облаками ширяет, аки ястреб, либо под землей, подобно кроту незрячему. Не пойму, почему под землей больше нравится? Мне, к примеру, совсем туда не хочется... Эх, молодость, молодость! Не таращь глаза. Он так быстро перенимает, что я успею передать ему все раньше, чем уйду. Смышленый! А ты хотел его в герои. -- Да это я так, -- признался Залешанин. -- Просто побаивался оставить. Что ждет меня в Киеве, дедушка? Старик даже не поморщился, Залешанин разговаривает с набитым ртом, не витязь перед ним, а простой смерд, развел руками: -- Ты уже знаешь. -- Меня убьют? -- Когда корову ведут на бойню... или она сама туда идет, то чего ждать? -- Значит, все-таки убьют? -- Да. Как только отдашь щит. Старик пошарил по верхней полке, в руке его в тусклом свете блеснул нож с узким лезвием. Когда положил на стол, тот почти не отличался от двух, которыми Залешанин пытался резать гуся, подражая Рагдаю, пока смердость не взяла верх, и не стал есть руками. -- Спасибо, -- поблагодарил Залешанин, -- но я гуся уже... Старик усмехнулся: -- А второго не будет. Пока ты ездил за щитом, Владимиру сковали еще и меч к его кольчуге. Это меч из небесного металла, он рубит любой доспех так, будто тот из капустных листьев. Теперь с ним совладать еще труднее... Но вот этот нож тоже из небесного металла. Для него кольчуга князя -- просто кольчуга. Залешанин жадными глазами смотрел на чудесный нож: -- Только показываешь? -- Продал бы, да что с тебя возьмешь? Бери задаром. Не знаю, как можно с ножом супротив меча, но это уже как повезет... Нож мне уже ни к чему, я ложку еле поднимаю, а ты сироту пристроил... Залешанин жадно ухватил нож, опомнился, вскочил и низко поклонился старику: -- Спасибо, отец! -- За что? -- отмахнулся старик. -- Считай это платой. -- За что? -- Сироту пристроил, -- повторил старик. -- Да и вообще... Недобрые люди сами все берут, а добрым надо помогать. Ты где-то в глубине души... на самом донышке, в уголочке, добрый, хоть и ворюга редкостная. -- Спасибо, -- сказал Залешанин с неуверенностью, он был уверен, что как раз он и есть самая добрая душа на свете. -- Спасибо. А воровал я так... больше по лихости. Много ли на жизнь надо? А вот покуражиться, удаль показать... -- На чем попался, -- согласился старик. -- Отдохнешь, аль дальше до самого Киева? -- Спешить надо, -- ответил Залешанин с неохотой. -- Щит... да и вообще. Земной поклон тебе. Пусть тебя бесы не больно на том свете под ребра вилами... хоть ты, видать, не просто так в леса ушел. Правда, зато не попался и щиты не таскаешь... Старик вышел проводить его на крыльцо. Подслеповато щурясь, огляделся: -- Эх, да чего добру пропадать?.. Во-о-он под той бузиной копни. Да не бойся, бес не выскочит. Я там в молодости закопал что-то, уж и запамятовал... Не то золотишко, не то камешки. Думал, скоро отрою, а вишь как вышло. За лесом будет малая весь, там купи хорошего коня. До самого Киева леса уже непролазного не встретишь, так и доскачешь. Глава 44 Рагдай несся на быстром, как ветер, коне. Земля мелькала под копытами с такой быстротой, что стала ровной серой лентой. Деревья не успевали показаться на виднокрае, как зелеными тенями проныривали рядом, а впереди вырастали то горы, то внезапно распахивались широкие реки. Конь делал гигантский прыжок, Рагдай задерживал дыхание, ожидая, что либо с высоты шарахнутся о скалы, либо рухнут в глубины вод, но конь всякий раз перемахивал, от удара Рагдая едва не сплющивало, шлем становился таким тяжелым, что вгонял голову в плечи, но конь снова продолжал бег, и Рагдай с усилием переводил дух. Перемахивая через горы, видел на горных тропах отряды, что обламывали ногти, карабкаясь по кручам, но упорно заходили в спину соседу, ибо нет более ненавистного человека, чем сосед, видел, как на плотах, бурдюках -- а герои вплавь -- переправляются огромные войска, чтобы в схватке с соседом добыть себе чести, а князю славы... Когда под копытами застучала сухая прокаленная зноем земля, в груди екнуло счастливо. Пошли сопредельные с родными степи. Печенежские просторы, где друзья и союзники, они же и соперники, воюют то вместе то против, не реже и не чаще, чем с соседским славянским князем... Конь начал замедлять бег. Рагдай вдохнул всей грудью воздух, напоенный ароматами трав, ощутил влагу, но удивиться не успел, впереди начал вырисовываться берег, могучие яворы над кручей, плакучие ивы... -- Днепро, -- вырвалось из него само по себе. Сердце стучало часто, он чувствовал ярую мощь в теле, а руки дрожали от нетерпения, с каким ухватит свою нареченную. -- Днепро... Ветер уже не разрывал ноздри, а лишь ласково охлаждал разгоряченный лоб. Рагдай направил коня вдоль берега, Днепр не перемахнуть, но там чуть ниже по течению наготове лодочники, перевезут прямо к Боричеву взвозу... В ноздри тревожно пахнул чужой запах, рука крепче сжала повод, а другая проверила на месте ли меч, прежде чем он понял, что быстро нагоняет большую группу всадников. Они неслись во весь опор, в воздухе все еще тянулись струи тяжелых запахов конского пота, пены и угрюмой торжествующей злости. Конь под ним словно учуял его просьбу, прибавил, через несколько томительных мгновений скачки Рагдай увидел далеко впереди коней, на чьих спинах сидели люди с оружием. Их больше, чем предположил по запаху, не так уж и устали, около сотни, а догоняют... одинокого всадника, что уже не мчится, а едва тащится на шатающемся от усталости коне. Сердце оборвалось, он пришпорил жеребца раньше, чем сообразил, что делает. В первых лучах солнца голова всадника вспыхнула, как слиток золота, ветер растрепал волосы, они стали похожи на золотые стебли, а конь под ним был красный, как пролитая кровь. На спине всадника, оберегая от стрел, висел округлый червонный щит. На солнце сверкнул так, что Рагдай едва не упал с коня от удара по глазам. -- Удалось! -- вскрикнул он, еще не веря себе. Этот здоровенный растяпа, не умеющий отличить правую руку от левой, все же сумел донести щит! Осталось чуть-чуть... -- Слава!!! -- грянул он мощным голосом, от которого в бытность приседали в испуге кони, а вороны падали с веток замертво. -- Мясо для моего меча! Конь под ним пошел ровным мощным скоком, уверенно догоняя и в то же время сам изготавливаясь для удара грудью, для боя подкованными копытами, готовясь страшно ржать и хватать врага крепкими зубами. Задние обернулись на крик, начали придерживать коней. Рагдай зловеще усмехнулся, страшнее улыбнулась бы разве что сама смерть, меч в его богатырской длани протянулся острием к небу, так с поднятым мечом и догнал, а затем неуловимо быстро взмахнул раз, взмахнул другой, не давая приноровиться к своей манере, а когда настиг, сверкающая полоса булата развалила переднего пополам, потом пятого, седьмого... Остальных сбивал и топтал конем, а когда и восьмой отлетел в сторону, как небрежно отброшенная кукла, впереди по ветру заносило конские хвосты: передние уже настигали измученного беглеца. -- Слава!!! -- вскрикнул он снова страшно и весело. Снова обернулось только с десяток, остальные настигли златоголового разбойника. Тот успел остановить коня и схватить в руки чудовищную палицу и щит, его окружили, началась схватка, где все мешали друг другу, отталкивая конями, спеша нанести смертельный удар. Рагдай рубил страшно, в Царьграде не зря сочли профессионалом: ревел и дико вращал глазами, разве что пену не пускал изо рта некрасиво, но оставался холоден и расчетлив, в отдельные схватки не ввязывался, удерживался до удобного мига, когда так просто снести голову огромному мордовороту, что так и лезет под удар, раскрыв и шею, и грудь, и даже живот, пробивался к Залешанину, что вертелся в седле, как вьюн на горячей сковороде, но жить ему осталось меньше, чем вьюну, ибо даже мешая друг другу, враги берут числом... -- Залешанин! -- крикнул он в яростном веселье. -- Их тут всего сотня!.. Что это для твоей оглобли? Залешанин оглянулся, что едва не стоило ему жизни, ибо только теснота помешала точному броску дротика, но все же рвануло за прядь золотых волос. Рагдай прорубился, конь его встал рядом с конем Залешанина, но мордой к хвосту, чтобы защищать друг другу спины, Так рубились дико и в кровавом неистовстве, в Залешанина словно вселился кровожадный бог войны скифов, он рычал и бил в обе стороны, а кого доставал краем щита, там лопались панцири, шлемы, брызгало красное мясо. Длинная дубина со звоном крушила железо доспехов, слышался предсмертный вскрик, а страшное оружие уже плющило другого, не успевающего понять, как это их, самых отборных и умелых, сминают всего лишь двое... Конь Залешанина бил копытами и хватал страшными зубами. Рагдай едва не слетел с седла, когда в его сторону полетел клок красного мяса, вырванного то ли из шеи чужого коня, то ли из плеча его всадника. -- Ого, -- вскрикнул он, -- какой конь! Залешанин бросил уязвлено: -- Да и я вроде бы ничо!... Это ты, аль мне в глазах что-то скачет? -- Я. У тебя ж был черный! -- Купил. Рагдай, как ты... Его шарахнули по спине так, что ткнулся мордой в гриву. В ушах звенело, перед глазами рассыпались длинные хвостатые звезды. Сквозь рев в ушах слышал клич Рагдая, красивый и торжествующий, конская спина подбрасывала, едва не вышвыривая из седла. С изумлением ощутил, что обвисшая в бессилии рука все еще сжимает палицу, с усилием поднял, огромный и страшный, заорал дико, вздувая жилы на шее и выпучивая глаза, от него шарахнулись, и он пошел крушить шлемы, разбивать черепа, просаживать щиты. Когда на стороне противника осталось двое, только б и драться по честному, но попятили коней, развернулись и понеслись обратно так, что кони не успевали за своими ногами. Залешанин без сил опустил руки: -- Только в охотку вошел... Рагдай, не мучь меня. Честно говоря, я уж не надеялся... Казнился, что оставил тебя на смерть. Но ты в самом деле, с твоими воинскими хитростями.... В самом деле ты? -- Пощупай, -- предложил Рагдай. -- Что я, грек? -- отмахнулся Залешанин. Он жадно всматривался в красивое лицо витязя. -- Приеду, пощупаю кого хочу. Если приеду... Фу, ты меч далеко не убирай. Там еще... -- Догадываюсь. -- Эти всего лишь... вырвались вперед... Как ты... сумел? Рагдай отмахнулся: -- Потом расскажу. Лучше бы, не скоро... В глазах Залешанина были страх и недоумение, что уступали место счастливой улыбке. Он попытался развести руками, но усталые руки, что только что с легкостью размахивали тяжелой палицей, сейчас не могли удержать на весу даже боевых рукавиц. -- Ты их расшвыривал... как лягушек! -- Быть воином, это уметь драться, -- ответил Рагдай. -- Но... на тебе нет даже тех ран, что.... что были тогда!!! Рагдай слышал в радостном вопле друга недоумение, что вот-вот перейдет в страх. Он сказал без охоты: -- Хоть я и не смерд, но заживает как на... смерде. -- Рагдай! В вопле Залешанина были страх и мука. Рагдай сказал нехотя: -- Ладно, Залешанин. Сам напросился... Я убит! Понимаешь, дурак, я убит. А там, куда я попал, раны заживают перед тем, как предстать.... -- Но как же... На лицо красивого витязя набежала тень, а плечами слегка передернул, как на морозном ветру: -- Я предстал... как всякий предстает. Но я вскричал в смертной тоске, что если бы хоть на сутки вырваться на свет... Не для пиров, не для свершения мести -- для женитьбы! Ждет меня, от которой помножится мое семя... Я тебе говорил, помнишь? Сейчас уже утро, я должен успеть свершить обряд венчания... ну, это недолго, потом пир с родней и гостями, ночью зачать ребенка, а в полночь этот конь снова стукнет под окном копытом: пора! Но я прыгну в седло с улыбкой, ибо что может быть ценнее, чем продлить себя в веках, обрести бессмертие через детей, смотреть на мир из глаз потомков? Залешанин слушал, и у самого мороз гулял по коже, словно голым оказался перед остриями копий. Рагдай не мертв, хоть и говорит, что мертв, в нем жизни больше, чем во всей дружине Владимира, но этой жизни ему подарено всего на сутки... -- Ты погиб, закрывая меня! -- Иди ты, -- ответил Рагдай. -- Я не тебя спасал. Для Отечества, дурак, никакие жертвы -- не жертвы. -- Ну да... -- Это честь -- погибнуть за род свой, за народ. Не ради него, мелькнула мысль, а ради его родителей, достойно живших из колена в колено, отпустили его на денек. Ну, может быть и ради него тоже малость: один из тех, кто судит, молвил все же, что и он, Рагдай, жил достойно и незапятнанно. Так что и слово родителей не помогло бы, если бы в своей жизни гулял да бражничал, сирот да вдов обижал... Теперь они скользили над степью как два орла, что настигают добычу. Впереди разгоралось багровое зарево, оба неслись прямо в море огня. Красные отблески падали на черного коня Рагдая. Залешанин вдруг вспомнил старого лесного волхва, как наяву увидел чару, а в ней сквозь пар -- двух скачущих всадников. Одного на черном, как смоль, коне, другой несся на белом. Вот почему при первой же встрече лицо и статная фигура Рагдая показались знакомыми... -- Что с тобой? -- крикнул Рагдай. -- Ничего, -- с натугой ответил Залешанин. -- Ты перекосился весь! И побледнел... Наверное, съел что-нибудь? -- Наверное, -- процедил сквозь зубы Залешанин. Ветер трепал волосы, конская грива звенела, а копыта стучали уж не звонко, а зловеще. Все, что предсказал волхв, сбывалось. Впереди Киев, осталось только переплыть через Днепр... А там протянет жестокому князю щит, выслушает слова благодарности, обещания золотых гор, повернется... и получит удар ножом в спину. Или князь, сам великий воин, попросту рассечет его пополам своим небесным мечом. Воздух был тих, сух, даже на росу не хватит... нет, хватит. В утреннем воздухе чувствовалась влага, словно распыленная водяная пыль, посвежело, рядом чему-то расхохотался Рагдай. Залешанин прислушался, сам заорал дико и счастливо, пугая коня. Чувствовалось дыхание могучего Днепра, отца всех рек, а вот на светлеющем небе, закрывая зарю по виднокраю, начинают проступать прибрежные яворы, плакучие ивы... -- Днепро! Раздай не ответил, лицо его было серьезным. Сзади отчетливо донесся мощный гул множества копыт. Земля словно стонала по тяжкими ударами сотен коней. -- Опять печенеги? -- поморщился Рагдай. Залешанин пугливо оглянулся: -- Давненько ты не был на Руси. Забыл, что степняки коней не подковывают. Сюда несется тяжелая дружина! Не знаю, древляне выступили, дряговичи или еще кто, но теперь нас сомнут. Рагдай красиво выпрямился в седле, конь под ним весело тряхнул гривой, глаза полыхнули раскаленными углями. -- Скачи, -- велел Рагдай мужественным сильным голосом. -- Щит должен быть в Киеве сегодня же. -- Ты что? -- испугался Залешанин. -- Я тебя не оставлю. Ты меня уже один раз спас. -- Скачи, -- повторил Рагдай. -- Их слишком много. Уже понятно, что заговорщики раскрылись. Бросили все силы... Доставь щит! Он не только ослабит Царьград, но спасет и Киев. Залешанин отшатнулся: -- Ни за какие пряники. Хоть в зад меня поцелуй, не поеду. В конце концов, добыть щит поручали тебе! Вот и вези. А я тут перекрою дорожку. Грохот копыт слышался все сильнее. Теперь раздавались голоса и лай собак. Рагдай сказал уже со злостью: -- Скакать тебе, остолоп. Ты все равно не воин. В настоящем бою тебя куры лапами загребут. А мне дарованы сутки! Мне хватит времени, чтобы задержать погоню, затем успеть на свадьбу, на пир, и уж на свадебную ночь -- точно... Он расхохотался, веселый и красивый, Залешанин в замешательстве подал коня назад, этот дурень вовсе не помнит, что живет только сегодня, завтра уже в могилку, где голодные черви, ржет как конь, снова спасет.. -- Нет, -- сказал он решительно. -- Да бес с ним, щитом! И с Киевом. Воинское товарищество чего-то да стоит. Хоть мы и не товарищи, гусь свинье не товарищ... но я гусь не гордый. Останусь! Хотя бы посмотреть, как тебя излупят как дедову козу... Перед ним мелькнула боевая перчатка. Скулу ожгло, земля и небо поменялись местами трижды. В голове гремели конские копыта, уже изнутри, на губах было теплое и соленое. Он поднялся на колени, сплюнул кровь: -- Ты чего? -- Уходи, дурак, -- зло рявкнул Рагдай сверху. Красивое лицо стало злым, неприятным. -- Не понимаешь? Что наши жизни, когда беда грозит всей Руси?.. Залешанин поднялся, на коня вскарабкался с трудом. В голове гремело и гудело, мир раскачивался. Теперь в самом деле не гож для боя. -- А ты? -- сказал он в последней попытке. -- Я же сказал! -- бешено крикнул Рагдай. -- Я не буду с ними драться вечно! До Киева рукой подать. Вон стены! Как только въедешь в ворота, отсюда видно, я тут же вскочу в седло. -- Не догонят? Рагдай расхохотался: -- Ты будешь еще на дороге к терему князя, когда я тебя догоню! Из-за поворота выметнулась, взметая копытами золотой песок, тяжелая конница. Кони богатырские, земля под ними стонала, а всадники все в железе, с длинными копьями. Увидев двух, разом пригнулись к гривам коней, острия копий перестали колыхаться, все разом вытянулись в линию. Залешанин повернул коня, но крикнул предостерегающе: -- Отборная дружина! Не знаю, как у тебя на самом деле насчет неуязвимости... -- У меня ж медный лоб, -- напомнил Рагдай, лицо его посуровело, глаза всматривались во всадников. -- Любое копье сломится. Всадники остановились, перестраивались, вперед выдвигались копейщики, сзади высились угрюмые всадники с широкими топорами в обеих руках. Залешанин хотел крикнуть, что парни, видать, дело знают хорошо, кто-то бросил в бой отборную часть, раскрыв себя и поставив на кон все, но еще раз взглянул на Рагдая, лишь крепче сжал челюсти. Не ему, разбойнику, учить витязя. Рагдай, закрывшись щитом, оглянулся. Залешанин почему-то мчался вдоль берега, конь несся как стрела. Развернулся, понесся обратно. Похолодев, Рагдай шарил взглядом по воде, но нигде не мог отыскать челны. Всадники торопливо соскакивали на землю. Пятеро сразу пошли вперед, щиты перед собой, в руках копья. Рагдай опустил руки, торопливо гонял воздух в грудь и обратно, очищая члены от усталости. Думают, что с копьями будет проще, но он сумеет обрубить булатные наконечники, а там сами дальше не сунутся. Пока же отступят, дадут место другим, он снова переведет дух... Час спустя, стоя среди трупов по колено, он с мрачной гордостью оглядел себя и отступивших. Солнце уже поднялось, заливает мир оранжевым светом. Пролитая кровь стала пурпурной, даже серые камни под солнечными лучами искрились крохотными радугами, цветными искорками. Мой лучший бой, сказал он себе. Никогда еще не дрался один против сотни. Да не простых воинов, не простых!.. И никогда еще не угощал красным вином столько народу, не получив ни единой царапины. Ну, эта на плече не в счет. Даже кровь уже не сочится, устыдилась, взялась корочкой. Они долго галдели, затем пытались прорваться пешие с топорами. Снова дрался отчаянно и умело, едва не заставили попятиться под натиском мертвых тел, что валились под ноги, громоздились одно на другое. Под ногами хлюпало, кровь застывала и свертывалась, сапоги по щиколотку погружались в вязкую густеющую жижу, что теряла багряность, становилась темно-коричневой, но пахла все еще так, что сердце едва не выпрыгивало от возбуждения, и руки хоть и через силу, но поднимали меч. Тот растяпа со щитом, как он видел, куда-то исчез, но на тот берег вряд ли сумел, скорее всего -- все еще ищет лодку. Кто-то сумел продырявить их все на этом берегу. По крайней мере, напротив Киева. Отыщет ли? Солнце перевалило через незримую вершину, пошло по западной стороне. Ему что-то кричали, но Рагдай даже не слушал. Заставил себя не слушать, ибо слова хитроумных врагов могут быть настолько умело составленными, что дрогнет сердце даже самого опытного героя. Он сейчас защищает не себя, а Русь, так что рисковать не станет... Мой лучший бой, напомнил себе. Смахнул кровь со лба, повторил: лучший! Годы учений, боев, поединков, сражений, схваток -- все сейчас холодно высчитывало, направляло его руку, заставляло одни удары пропускать мимо, другие принимать на щит или меч, тело могучего бойца как бы жило само по себе, он только помогал, бдил. Солнце накалило доспехи, потом словно бы стало прохладнее. Он решил было, что надвинулась туча, но оказалось, солнце перекочевало на ту сторону неба, а от горы упала тень. Сколько же он бьется? Но из тумана в глазах выпрыгивали новые противники, он заученно и скупо наносил удары, стараясь сразу сделать смертельными, берег силы, уже отяжелел, в груди раскаленный котел, голова трещит, как валун в жарком костре... Однажды между схватками успел вскинуть голову, удивился солнцу, что по западному склону неба сползает вниз, почти коснулось краем земли. Вся западная часть неба горит в страшном огне, словно весь небосвод залит горячей кровью. Редкие облака застыли, как темные сгустки крови. Залитый кровью так, будто искупался в закате, он дышал тяжело, с хрипами. Меч выскальзывал из слабеющих пальцев, приходилось сжимать пальцы с таким усилием, что в глазах темнело. По ту сторону вала из трупов теснились еще около десятка воинов. Двое ранены, остальные только с побитыми щитами. Можно бы и отступить... знать бы только, что этот разиня сумел найти лодку. Плавать не умеет, да и не переплывет со щитом, на котором железа больше, чем дерева... Он скрипнул зубами. Еще можно успеть... Обряд наскоро, свадебный пир можно начать раньше, главное -- подхватить невесту на руки, отнести в спальню, бросить свое семя в благодатное лоно, где взойдет его могучая поросль... Он отступил на полшага, а когда полезли по еще шевелящимся телам своих товарищей, встретил такими быстрыми ударами, словно отдыхал целый день. По крайней мере, они должны чувствовать, что он снова полон сил. Сквозь грохот в черепе и шум в ушах слышал страшный нечеловеческий голос: -- Ты умрешь!!! Он хрипло крикнул в багровую тьму: -- Но родина будет жить! Тот же страшный голос каркнул грозно и зловеще -- Безумец! Ты ведь знаешь, что теряешь! На крик сил не оставалось, Рагдай лишь сглотнул горький ком в горле, прошептал: -- Но родина будет жить. -- Уйди с дороги! -- Но родина... будет... жить... Они пытались прорваться, последние три богатыря. Рагдай дрался обломком меча, а когда и тот выбили из руки, бил кулаками, рвал зубами, грыз, раздирал... а когда перестал ощущать удары, увидел сквозь пелену крови на глазах, что он один, в ком осталась жизнь. Весь отряд богатырей полег, пытаясь выбить его с дороги. Звезды сияли как никогда ярко, их высыпало несметное множество, еще не зрели такого удивительного боя. Месяц вынырнул узкий, его часто закрывала тучка, но упрямо пробирался сквозь бока, светил ему с гордостью молодого отрока. Голова трещала, кровь текла из множества мелких ран, сломанные ребра больно кололи при каждом вздохе. Он все не мог понять, переплыл ли Залешанин на ту сторону, то и дело слышал вроде бы плеск, но это был плеск волн о берег, снова слышал вроде бы шлепки весел, даже скрип уключин. -- Вот только теперь, -- прошептал он. -- Сначала думай о родине, а потом о себе... Он огляделся, яркий лунный свет заливал берег. Конь исчез... нет, прогремел быстрый топот, на звездном небе мелькнуло огромное и черное с развевающимися гривой и хвостом, под копытами затрещали мелкие камешки. Конь остановился, топнул копытом. Из ноздрей валил дым, глаза в ночи горели, как раздутые ветром уголья костра. Багровый свет из глаз падал на морду, страшную, оскаленную, почти не конскую. Копытом стукнул по камню негромко, но дрожь прошла сквозь тело Рагдая. Он чувствовал раны, боль, но жизнь все равно переполнила его тело, в сердце бурлила горячая кровь. Он сказал сипло: -- Иду. На миг мелькнула дикая мысль, недостойная мужчины: остаться! Пожить еще! Ведь самое ценное -- это жизнь... Он тряхнул головой, отгоняя опасные чары подлейших из магов. Конь качнулся, когда тяжелый витязь запрыгнул в седло с разбега. Над горами раздался мощный вскрик: -- Слава!!! Грянул гром, земля с треском раздвинулась. Трещина пошла вширь. Рагдай всмотрелся в черный пролом, лицо покрыла смертельная бледность. Он с усилием вздернул голову гордо, выпрямился, а конь, повинуясь движению ног, кинулся в провал.  * ЧАСТЬ 3 *  Глава 45 Белоян прервался на полуслове. Со двора слышались возбужденные голоса. Владимир нахмурился: -- Пошли узнать, что стряслось. Но волхв не успел повернуться, как послышались тяжелые шаги. Дверь с грохотом отворилась. Владимир от неожиданности отшатнулся, невольно задрал голову. На пороге стоял исполин. Выше на голову, в железном шлеме на огромной, как пивной котел, голове, грудь широка, как скала, живот спрятан за пластинами железного панциря. Ноги короткие и кривые, руки свисали бы ниже колен, если бы богатырь не упер их в бока. Грозный голос, как свирепый рык, прокатился по всей палате: -- Так здесь встречают... посла? За спиной Владимира прекратилось зловещее вжиканье выхватываемых из ножен мечей. Он чувствовал, как одни гридни так и остались с оголенным оружием в руках, другие оставили ладони на рукоятях мечей. -- Посла? -- переспросил Владимир. -- Послы так не входят. -- А как? -- нагло спросил богатырь. Он оскалился, показал огромные, как у коня, зубы, но белые и по-волчьи острые. -- Я мог что-то пропустить... -- О после сообщают заранее, -- сказал Владимир сдержанно. -- Если же твое племя столь дико... Исполин проревел угрожающе: -- Мое племя самое великое в мире! И я вобью обратно в глотку... вместе с зубами, слова того, кто скажет обратное!.. Просто я скакал быстрее, чем гонцы с сообщением. Я воин и привык передвигаться быстро! -- Мне показалось, -- сухо сказал Владимир, -- ты назвал себя послом... Кто ты, какого рода-племени? С какой целью прибыл? Исполин подбоченился: -- Зовут меня Тугарин, я из клана Змея. Я был воином, но меня послали с грамотой. Если я отдам тебе ее сейчас, то зря, выходит, по свету идет хвальба о твоих знаменитых пирах? Владимир нахмурился. Его пиры, что на самом деле были еще и одновременно военными советами, все-таки не для откровенных дураков, даже врагов, как этот исполин, к которому Владимир сразу воспылал злобой. И дело не в том, что любой мужчина глухо ненавидит всякого, что выше ростом и сильнее. Этого явно прислали, чтобы прощупать мощь его богатырей. Ведь любое племя держится не на числе, не на богатстве, а на героях. Есть герои -- племя будет жить. Герои не только крепкие мускулами и храбрые в бою, но герои и в волшбе, познании мощи богов... -- Добро, -- сказал он после непродолжительного раздумья, -- добро пожаловать, доблестный Тугарин на пир киевского князя! Да запомнится он тебе. Он перехватил понимающий взгляд Претича. Тот понял без слов, что посол или не посол, а живым дальше ворот не уйдет. Но Тугарин проревел мощным голосом, от которого зазвенело оружие на стенах: -- Запомнится!.. И вам тоже. Тугарин и за столом возвышался на голову над соседями. Шлем не снял, оттуда угрожающе смотрела разъяренная змея, на груди с широкой круглой пластины, закрывавшей всю необъятную грудь, тоже смотрела змея: страшная, уродливая, с распахнутой в ярости пастью. Владимир вспомнил свое детство, когда слушал стариков и не мог понять, почему Змей едет сражаться с богатырем, прятавшимся под мостом, на своем коне, кричит на него, называя травяным мешком и волчьей сытью... Почему оба бьются мечами, хотя Змей должен бы летать и жечь огнем? Вот о каких Змеях шла тогда речь... Тугарин ел жадно, хватал руками с общего блюда лучшие куски баранины, даже свинины, из чего Владимир понял, что если он даже из хазар, то из тех, которые нарушили обет не есть свинину, из-за чего оставшиеся верными обету хазары называют их презрительно хазерами, то есть, свиньями. Он вспомнил обрывки разговоров, подслушанные в императорском дворце Царьграда, умный учится всюду: -- Как я слышал, твое племя в самом деле очень древнее... Оно преуспело в магии, познании движения звезд. Но что заставило таких, как ты, взяться за оружие? Тугарин отмахнулся с пренебрежением: -- Что дало знание звезд нашим мудрецам? -- Ну, -- ответил Владимир в затруднении, -- их уважают, их таблицами пользуются, о них говорят, на них ссылаются... -- Старики, -- сказал Тугарин презрительно. -- Что они знают о жизни?.. Они забыли ее вкус. Разве не самое великое -- чувствовать горячую кровь в жилах, видеть свою удаль и ловкость, мчаться по степи на горячем коне, врываться в села земледельцев, жечь дома, убивать мужчин, насиловать женщин? Владимир краем глаза видел, как в такт словам Тугарина одобрительно кивали хан Тудор, степняк Казарин, а также его богатыри из варягов, даже многие русские богатыри явно согласны, да что они, он сам совсем недавно так считал... и даже делал. Это поляне -- свои, а всякие там древляне, вятичи, угличи, дрягва -- их можно, их нужно... -- Может быть, ты и прав, -- ответил он со вздохом. -- Мы сами врывались в эти дома, жгли, убивали и насиловали... Я взял Киев силой и кровью, но теперь это мой город, теперь это наш народ, с которого мы кормимся. И мы не дадим здесь жечь и убивать. Снова богатыри, в том числе Тудор и Казарин, закивали одобрительно. А Тудор добавил: -- Где, говоришь, земли твоего народа, сынок? Когда нам покажется, что кони чересчур разжирели, а мужчины разучились носить оружие, мы придем туда. Вы ведь любите брань? Вы ее получите на своих землях. Тугарин взрыгнул, отшвырнул наполовину обглоданную кость на середину стола. Кувшин дорогого греческого вина рассыпался, красное вино побежало по белой скатерти, жадно впитываясь, но потекло и на ноги богатырям. Владимир видел, как даже сдержанные бояре свирепеют на глазах. Статус посла удерживал их пока что от драки, но ярость кипит, вот-вот хлынет через край, тогда ни княжеский гнев, ни особое положение не удержит от жажды дать в зубы наглецу, рассечь ему голову, увидеть красное мясо, ощутить на зубах вкус крови... А Тугарин словно дразнит нарочито: обглоданную кость швырнул не под ноги, а на середину стола, звучно взрыгивал, икал, вытирал жирный рот краем белоснежной скатерти, еще даже не залитой вином. Владимир накалился и сам, красная волна гнева уж начала застилать глаза. Чуть было не грюкнул люто, что посади свинью за стол, она и ноги на стол... но вдруг память ехидно подсунула картинку, когда он с одним таким же наемником обедал в доме одного знатного вельможи Царьграда. Там было настолько возвышенно и чинно, а на них смотрели как на полузверей, что оба, не сговариваясь, начали себя и вести так, как того ждали от диких варваров: чавкали погромче, гоготали, хватали руками лучшие куски даже с блюд других гостей, даже сморкались в скатерть, чего этот детина еще не делает... Тугарин звучно икнул, посопел, ухватил грязной жирной пятерней край скатерти, задрав ее так, что посуда перевернулась, звучно высморкался, с удовлетворением оглядел то, что выдул из ноздрей, а то, что осталось на пальце, брезгливо вытер о нарядную одежду соседа справа, знатного и разодетого, как индийский петух Лешака, поповского сына. Алеша вскочил, едва не опрокинув стол. Румяное мальчишечье лицо было пунцовым от стыда и гнева. Набрав в грудь воздуха побольше, став в самом деле похожим на горластого петуха, он вскричал во весь голос: -- Что за грязная свинья за столом?.. Да выволочь ее за поросячий хвост, да шарахнуть о ворота, чтобы одна шкура осталась! Тугарин с удовлетворением оскалил зубы: -- Громкая речь от сопливого щенка. -- Я тебе не щенок! -- завопил Алеша. -- Сопливый, -- подтвердил Тугарин, словно это не он только что утяжелил скатерть так, что она медленно сползала к полу. -- Но уже лает... Нет, пока только тявкает. Но штанишки уже подмокли! А внизу лужа. Он сказал это с таким убеждением, что не только гости, сам Алеша посмотрел себе под ноги. В следующий миг завизжал в ярости, как придавленный телегой поросенок, с маху ударил Тугарина по лицу: -- Убью!.. Защищайся, иначе зарежу, как свинью, кем ты и являешься! Тугарин, к изумлению всех, повалился на спину, но лишь для того, чтобы перекатиться через голову и с неожиданной легкостью вскочить на ноги. Огромная лапа звучно хлопнула по левому боку, широкий кривой меч покинул ножны со змеиным свистом. -- Наконец-то, -- сказал он со злым удовлетворением. -- Хоть я и посол, но должен как-то защищаться от оскорблений в чужой стране? Алеша уже стоял против Тугарина со своей длинной печенежской саблей, которую он предпочитал мечу и топору. На голову ниже, намного легче, он выглядел легкой добычей, да и сам, как знал его Владимир, старался выглядеть такой. Он бросил холодно, не покидая княжеского кресла, но ледяной голос князя услышали все: -- Тугарин, ты не первый, кто пытается нас обвинить в вероломстве, коварстве, нападении на послов. Взгляни вдоль стола! Почти все прекратили есть и пить, смотрели заинтересованно, предвкушая добрую драку. И не сказать, что на него все смотрели как на того, кто обязательно победит. Смотрели и старые и молодые, одетые в шелк и парчу, закованные в литые доспехи, смотрели длинноволосые викинги, у которых волосы, как жидкое золото, падают на широкие плечи, смотрели узкоглазые широкоскулые богатыри, чьи волосы были чернее воронова крыла. -- Понял? -- ворвался в его думы голос князя. -- Здесь знатные люди и послы из других стран, над коими я не властен. А они скажут, что ты вел себя как свинья, оскорблял хозяев и сам напросился на бой... из которого тебе уже не выйти живым. За спиной князя встали рослые витязи, ростом едва ли уступающие Тугарину. Ладони их были на рукоятях мечей. Донесся скрип сгибаемого дерева. Из всех четырех дверей быстро выскакивали лучники, на бегу выдергивая из колчанов стрелы. Тугарин обвел палату налитыми кровью глазами. Прав был дядя, киевский каган хитер, многое предусматривает наперед. Но что может противопоставить просто силе и отваге? -- Ладно, -- сказал он хриплым, как рык дикого зверя, голосом, -- я не утерпел... Но этот щенок оскорбил меня. Я вызываю его на двобой! Владимир перевел взор на Алешу. Тот бросил умоляющий взгляд. Князь нехотя кивнул: -- Завтра. Когда передашь грамоты, расскажешь, с чем послал тебя ваш правитель... то ты выполнишь обязанности посла. Значит, можешь вести себя как воин. Послы за столом дружно закивали. Тугарин расхохотался, его рука торопливо метнулась к поясу. Все напряженно смотрели, как он вытащил скомканный кусок тонко выделанной телячьей кожи. Тугарин сказал громко и злорадно: -- Зачем завтра? Получи ее сейчас. И я сразу из посла стану воином. Он метнул злобный взгляд на Алешу. Тот гордо выпрямился, красивый, нарядный. Владимир брезгливо развернул клочок пергамента, словно нарочито заляпанный грязным бараньим жиром. Нахмурился: -- Если твой хан настолько беден... что не отыщет чистый лист пергамента, то как надеется, что будем данниками крови? По палате пронесся сдержанный говор. Дань кровью, это ежегодная дань молодыми парнями и девками. Только побежденная страна соглашается на такую позорную участь... Тугарин вызывающе расхохотался: -- Ты прав, князек!.. У нас нет пергамента. Но у нас есть это! Он вскинул меч. Сам огромный и страшный, рука толстая, как бревно, и длинная, как дерево, а широкий изогнутый меч коснулся кончиком потолка. Он был страшен, за столами примолкли. Богатыри и витязи отводили взоры, опускали их в миски. Владимир почувствовал, как холодок пробежал по телу. Ровным голосом проговорил: -- Хороший меч. Но у нас есть и подлиннее... Алеша, ты готов? Алеша даже подпрыгнул от детской обиды: -- Я?.. Да я давно!.. Да я... Да я шкуру сдеру с этого вола и натяну на барабан, чтобы свиней на водопой... Гости хватали со стола кто баранью ногу, кто кувшин вина, спешили на задний двор. Алеша и Тугарин явились вскоре и встали в середке в десятке шагов напротив друг друга. С главного двора доносились песни, пьяные выкрики. Там пировал простой люд, но их тревожить князь не велел, пусть кровь прольется на заднем, где режут скот. Гости собирались кучками по краям двора, но князь знака не подал, ждал когда на крыльцо выйдут все послы и знатные гости из других стран. Пусть засвидетельствуют, что двобой шел по честному. -- Прощайся с солнцем, мелюзга, -- проревел Тугарин. -- Где ты видишь солнце, дурак? -- удивился Алеша. Он начал поднимать голову к небу, Тугарин тоже невольно посмотрел наверх, сильно озадаченный, ибо солнце не просто светило, а пекло спину и плечи. Что-то больно ожгло плечо. Он услышал довольный рев десяток глоток, тупо перевел взгляд на плечо, в нем торчал, медленно наклонясь под тяжестью древка, короткий дротик. Проклятый петух подло обманул, заставил отвести взор! Взревев от ярости, он ринулся на обидчика как бык. Его огромный меч засвистел над головой, страшно распарывая воздух. Противник вроде бы подался назад, затем внезапно поднырнул под падающий на его голову меч. Тугарин лишь оскалил зубы, легкая сабелька дурака против его закаленных доспехов в три пуда весом... Боль, острая и неожиданная пронзила бок. Он отпрыгнул, ударил мечом, снова отступил, еще не веря в ранение. Лапнул себя за бок, ладонь вся в крови. Как... как этот разряженный селезень сумел его ранить? Алеша кружил вокруг Тугарина, делал вид, что бросается, замахивался саблей. Надо держать в напряжении, больше таких ошибок тот не допустит. Помогла его разнаряженная о