о белели испуганные и потрясенные лица. Только одно сразу вспыхнуло радостью, а сжатые на груди кулачки опустились. Рус спрыгнул на землю. Его трясло, в горле стало солено, он сглотнул кровь и понял, что, похоже, в ярости и отчаянии порвал внутренние жилы. -- Что вещает... -- Он поперхнулся, проглотил боль, упрямо сказал хриплым сорванным голосом: -- Что вещает эта необычная звезда? Гойтосир прошептал едва слышно: -- Тебе... на север. -- Это я знаю. Что предрекает? Ты же сказал, что ждет Чеха и Леха? В молчании Гойтосир попятился. В глазах был ужас. Вытянутая рука упала, он боялся прикоснуться к младшему брату Чеха. Рус, еще не чувствуя беды, пошел к ограде, и народ с той стороны уже шарахнулся в стороны, давая дорогу человеку, который не просил у богов, а требовал. Рус наконец заметил, что от него отступают, словно он уже проклят богами. Словно от него распространяется смерть. Словно хвостатая звезда, означает большую и непоправимую беду. -- Что ждет меня? -- закричал он в отчаянии. -- Скажи, что ждет... пусть не меня, а тех несчастных, что рискнут пойти со мной? Все отодвинулись еще. Гойтосир едва выдавил из перехваченного страхом горла: -- Тебе лучше не спрашивать. Наши боги -- боги солнца. Мы истолковываем только их волю. А кто указал тебе дорогу?.. Мы не знаем. И что тебя ждет, никто не скажет. Твой путь темен, от воли богов не зависит. А сбоку раздался простуженный голос волхва Корнила: -- От воли богов, которых знаем. Гойтосир раздраженно дернул плечом. Широкая ладонь упала на плечо Руса. Голос Чеха сказал тепло: -- Мужайся, брат. Его почти силой увели бояре, примчался Лех, обнял Руса, тут же исчез, его теперь окружали старшие дружинники, волхвы, все чего-то требовали, протягивали руки, и Рус ощутил себя совсем одиноким и брошенным. Глава 14 Вернувшись к шатру, он не стал даже входить вовнутрь, опустился на землю у порога. Тут же теплые руки охватили его плечи. Она прижалась сзади, теплая и нежная, тихой голос шепнул в самое ухо: -- Почему ты устрашился? -- Звезда, -- прошептал он. -- Ты единственный из братьев... а может быть, из всех этих людей, кто любит смотреть на звездное небо. Ты знаешь звезды, как большие и малые, яркие и тусклые. Ты можешь называть их имена и рассказывать о них всю ночь напролет. Так почему же страшишься? -- Наши боги -- солнечные боги, -- ответил он с упрямой гордостью. -- А звезды... это глаза ночи. Враждебной, злой. Ночью боги спят, а чернобоги властвуют над миром. В жизни все можно изменить... но нельзя менять богов! Он сказал твердо, но внутри его трясло, он стискивал челюсти, чувствовал, что пальцы Ис улавливают, как вздрагивают его плечи. -- Позови Корнилу, -- посоветовала она тихо. -- Зачем? Он волхв солнечных богов. -- Я заметила, что Корнило знает больше Гойтосира. Возможно, он знает и то, что богов меняют тоже. Наш народ однажды отказался от всех богов во имя одного, Единого. Ваш народ, как я слышала... Он смутно удивился: -- От Корнила? -- Нет-нет, -- ответила она поспешно, с испугом, ее сердце заколотилось чаще, он чувствовал, но выспрашивать не стал. -- Я... как-то слышала в детстве. В моем племени что-то помнили... Когда-то скифы поменяли богиню воды Дану на богиню огня Тибити. А другая часть скифов вместо Даны взяла Апию, богиню земли. И другие народы тоже меняли богов. Просто жрецы, у вас это волхвы, всегда делают вид, что боги всегда были только нынешние. Это важно для устоев, да и для себя тоже. Чем больше приносят жертв, тем толще волхвы. Так что... Нет, я не то говорю, прости! Но ваше племя, которое стремится жить красиво, разве может страшиться звезд, которые так красивы? Рус пробормотал: -- Красивы? Они прекрасны. И в них столько тайны. -- А богов люди меняют, -- продолжала она настойчиво, -- не из прихоти. И не просто так. А когда на чаше весов: быть народу или не быть. И когда старый бог защитить не может... или не хочет, -- ищут нового. Освещенное лунным светом и пламенем костров его лицо было все таким же мужественным, словно высеченным из гранита, но теперь она знала, сколько страха и смятения таится под гордой оболочкой. Рус смотрел неотрывно на север. Звезды помаргивали, подмигивали. Иные исчезали вовсе, но вскоре искрились и мерцали по-прежнему. Одна звезда неотрывно и упорно смотрела кровавым глазом. В ней чувствовалась недобрая сила. -- Звезда войны, -- сказал он почтительно. -- Звезда воинской славы, крови, пожаров!.. Веди нас в ночи, как днем ведет всесокрушающее солнце... Ис, нашими богами останутся солнечные боги. Но и с богами ночи мы враждовать... теперь не станем. Он смутно чувствовал, что намечается какой-то поворот, но выразить в словах не сумел бы даже приблизительно. Это было ощущение зверя, который за десятки верст чувствует, как бескрайняя степь внезапно перейдет в такое же бескрайнее море. -- Пойдем, -- сказал он. -- Я не могу смотреть на веселье, где я лишний. В шатре было пусто и сумрачно. Ис зажгла светильник, в воздухе потек горьковатый запах масла и душистых трав. Он без сил и мыслей опустился на ложе. Страстно хотелось снова стать маленьким, укрыться за надежной спиной если не громадного отца, то хотя бы любого из старших братьев. Ис присела рядом, он по движению ее руки послушно сбросил волчовку и перевернулся на живот. Голос ее прозвучал настойчиво: -- Мужчины все жаждут получить случай показать тебя. Вот он! Пользуйся. Рус прошептал несчастливо: -- Да... но я мечтал получить его чуть позже. Не сейчас. Я не совсем.. ну, понимаешь ли... Она прервала ласково, но он удивился, слыша непривычную для ее журчащего голоса твердость: -- Даже ваши боги дают такой случай только раз в жизни. Он ощетинился, сразу ощутив враждебность: -- Что ты знаешь про наших богов? -- Рус, все боги посылают человеку случай изменить жизнь... Но одни люди не замечают, другие робеют, отказываются, третьи готовы бы рискнуть, но попозже... Увы, случай дважды в одну и ту же дверь не стучится. Либо утром выйдешь из шатра уверенный и сильный, начнешь отдавать приказы... не важно какие: люди растеряны, подавлены и жаждут сильного пастыря... пастуха по-вашему, который поведет к спасению... либо на безкнязьи встанет кто-то от костра с воинами. Рус! Мужайся. Найди в себе силы. Он долго лежал молча. Ис разминала ему спину, терла и встряхивала груды мышц, а он все молчал, хмурился, но вдруг она начала замечать, как его тело расслабляется, становится мягче. Спина покраснела, словно бы сердце и печень наконец перестали держать кровь в заточении. Она услышала долгий вздох: -- Говорят, мужчины в нашем роду взрослеют быстро. Ее тонкие пальцы скользнули по его мускулистому торсу, а голос задрожал от сдерживаемого смеха: -- Да, я это чувствую. Степь гремела песнями, плясками. Звонко стучали конские копыта. На всех кострах жарились убитые лани, зайцы, дрофы. Воздух был наполнен бодрящим запахом гари и горячего пепла. Из повозок вытряхивали перепрелые шкуры, лоскутья одеял, все швырялось в очищающий огонь. Сова пировал со своими людьми, когда неспешно подошел Гойтосир. Постоял, слушая песни, незаметно подал знак, что хотел бы переговорить без посторонних ушей. Сова передал по кругу бурдюк с вином, похлопал одного по плечу, другого шлепнул по спине, с трудом выбрался из развеселого хохочущего стада, наступая на руки и ноги: -- Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению здесь было пусто! Хохоча, заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще, но Сова уже не слышал, уходил вслед за верховным волхвом. Тот постукивал посохом, шагал медленно, зорко посматривал на пирующих. Веселились даже женщины и дети, каждый словно стряхнул с плеч тяжести и тревоги. Кое-где с визгом прыгали через костры, огонь задирал девкам подолы, высвечивал голые ноги до самых ягодиц. Прыгали и взявшись за руки, скрепляя союзы и дружбу, прыгали с воплями и песнями, на углях пеклись последние ломти мяса: завтра боги дадут день -- дадут и добычу. Сова чувствовал, что старый волхв оглядывает его придирчиво, нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но смолчал намеренно, только оглянулся на костер со своими людьми: не пора ли, мол, возвращаться. Гойтосир сказал негромко: -- Ты окреп и оброс мясом... Верно ли говорят, что ты однажды был воеводой? -- Было дело, -- ответил Сова сдержанно. -- Гм, -- проронил волхв словно бы в задумчивости. -- Что-то в тебе есть от вожака... Люди тебя слушаются. Даже наши. -- Когда как. -- Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям? Сова кивнул. Гойтосир помолчал, оба смотрели на море костров. Вся ночная долина расцвечена оранжевыми и красными огнями. Песни уже несутся отовсюду, и как бы ни устали после похода, но все пляшут, прыгают, веселятся, борются на руках и поясах. -- Что тебе велено сказать, -- проронил Сова, -- говори. Гойтосир удивился: -- Мне? Велено? Я говорю от себя. Ты ведь тоже отдаешь наказы от себя, когда видишь, что так правильно? Племя разделилось, большая часть уходит с Чехом. С ним идут самые знающие, матерые, умелые. С ним уходят все волхвы. Сова посмотрел в лицо старого волхва: -- И что же? -- Ты волен пойти с нами, -- сказал Гойтосир неспешно. -- Сильные да умелые нужны везде. Мы здесь перемешались, а на новых землях никто и не вспомнит, что ты и твои друзья -- беглые из каменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на счастье. Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то швырнул в огонь целую вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре взметнулось к небу высокое и ревущее. Светлый в ночи дым победно понесся к звездам. Весь небосвод был устлан острыми немигающими глазами. -- Спасибо, -- ответил Сова. -- В самом деле, спасибо. -- Сказать, что идешь с нами? -- Ты знаешь, что я отвечу. Гойтосир кивнул: -- Знаю. -- Так зачем же? -- Чтобы у тебя был выбор. Сова покачал головой: -- Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я уверен, все беглые. Гойтосир помолчал, а когда заговорил, в голосе было осуждение: -- Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самом деле был воеводой, то как бы поступил? Сова подумал, повел плечами: -- Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать. А то и сам бы порубил их, ибо преступившие закон -- есть преступившие, и жить им среди людей нездорово. Но кто спорит, что Чех лучший вождь, чем Рус?.. Однако пойдем за Русом потому, что теперь можем отплатить ему той же монетой. -- Вы попросту все сгинете, -- сказал Гойтосир с неудовольствием. -- Да, но сперва сгинем мы, а Рус... Он успеет увидеть, что мы платим должок. Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего не спросит. Даже убийца и насильник, что вырвет кусок хлеба у нищего, ревностно блюдет мужской долг чести. Рус спас их от смерти, теперь их жизни принадлежат ему. Он нам никогда об этом не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но они помнят сами, ибо тоже перестанут быть мужчинами, если забудут или сделают вид, что забыли. Человек живет недолго, а честь или его бесчестье переживают века, от позора он там переворачивается в могиле, а его дети клянут опозорившего род отца. По ту сторону полога была пляска огней, пылающих факелов, топот ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам и спинам. Пахло сладковатым дымом множества костров, пережаренного мяса, мужского пота. В шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Рус все лежал, уставившись недвижимым взором вверх, где на толстом шесте было укреплено полотно шатра. Все же лучше обливаться потом, чем быть чужим на развеселом празднике, где его самого обделили. Ис держалась тихо, как мышь. Ее ласковые сильные пальцы терли ему затылок, разминали спину, но губы разомкнула лишь далеко за полночь: -- Скоро утро. Тебе стоило бы выйти к костру. Все равно не спишь. -- Не хочу, -- пробормотал он. -- От себя не скроешься, Рус. Костер в трех шагах от шатра. Там только твои друзья. Ты оскорбишь их, если не выйдешь. Он покачал головой: -- Пусть зайдут сами. -- Нет, -- сказала она непреклонно, -- они не зайдут. Но костер совсем рядом. И там только твои друзья. Их немного, но они -- друзья! Она настойчиво теребила, подталкивала, тащила, и он в конце-концов поднялся, качнулся к выходу. Лишь перед пологом заставил себя выпрямить спину, надел беспечную улыбку и отбросил полог сторону. Воздух показался чист и свеж, хотя сильно пахло разогретой смолой, горящим деревом, а ноги плясунов поднимали тучи пепла. Костры полыхали всюду, а возле ближайшего сидели люди, которые не пели и даже не пили. Негромко беседовали, но когда показался Рус, разговоры умолкли. Он ощутил себя на перекрестье взглядов. Потом один из мужчин, Бугай, приветственно помахал рукой: -- Рус! Не спится? Посиди с нами. Вся степь была в огнях. Люди переходили от костра к костру, разговаривали, спорили, смеялись. Доносились взрывы хохота. Мелькали силуэты пляшущих. Среди поющих Рус узнал и звонкий голос Баюна. В красноватом свете Рус видел движущиеся фигуры танцоров коло, земля ритмично вздрагивала. Перед шатром Руса полыхал костер. Подле огня сидели Сова, Буська, Моряна, Бугай. Все хмуро молчали, переглядывались искоса. Рус тоже сел молча, тупо смотрел в пляшущее пламя. Похоже, огонь тоже ликует, что уйдет с Чехом или Лехом. Послышались шаги, из красного воздуха вынырнул Ерш. Бугай протянул ему бурдюк. Ерш отмахнулся: -- Уже из ушей льется. Рус угрюмо смотрел, как дружинник сел между Бугаем и Совой, тупо удивляясь, почему эти люди сидят с ним, а не с его старшими братьями. Спросил сумрачно: -- Что там? -- Рус, -- ответил Ерш, лицо его было, как никогда, серьезно, и эта серьезность послала дрожь по спине Руса, -- тебе лучше не знать. -- Так плохо? -- Могло быть и хуже, да дальше уже некуда. -- Волхвы ничего не сказали о... предначертании мне? У костра напряженно прислушивались к их разговору. Из шумного стана долетали веселые вопли, обрывки песен. Ерш все-таки взял у Бугая мех, но пить не стал, подержал и передал Сове: -- Похоже, сами боятся о нем говорить. Да и все племя уже в нетерпении. Слышишь, как скачут? Гойтосир наобещал молочные реки в кисельных берегах! Только и раздумий, с кем идти. И тому и другому земля дадена богатая и жирная, дичи видимо-невидимо, а рыбы немеряно. Леху предначертана долгая дорога побед и славы, а Чеху -- кровавая междуусобица, за которой последует тысячелетнее царство мира и покоя. Вот и ломают голову, что выбрать! Костер потрескивал, взлетали искорки. Багровые языки пламени плясали на суровых лицах, будто вырезанных из камня. Рус спросил после молчания: -- А что говорят боги мне? -- Ничего. -- Совсем? -- Вроде даже боятся. Да и до того ли? Ясно, что с тобой идти некому. Со стороны людей Леха взревели трубы. С пьяным хохотом целая толпа пустилась в пляс. Багровые языки пламени выхватывали из черноты ночи нелепо скачущие фигуры. -- Некому... -- прошептал Рус убито. Слева он ощутил горячее плечо Ис, а справа его толкнул Сова. Моряна громко фыркнула. -- Ты не один, -- сказал Сова серьезно. -- Великий народ может статься даже из единой пары людей. А с тобой идут по крайней мере две женщины, Ис и Моряна. Да Заринка тебе предана, она любит тебя. Чеха и Леха тоже любит, но их больше уважает, чем любит. Зато за тобой пойдут, куда поведешь. А Ерш сказал чересчур серьезно: -- Мы с Совой поможем тебе создавать новое племя. Я буду трудиться дни и ночи в поте лица своего, а Сова обещал подле нас факел держать... Сова зарычал, Ерш с притворным испугом спрятался за спину Моряны. Рус поинтересовался сдержанно: -- Сова, ты со мной? -- Мог бы не спрашивать, -- ответил Сова осуждающе. В голосе бывшего воеводы прозвучало раздраженное высокомерие. Как можно усомниться в его верности долгу чести? Но Рус уловил, как в душе просыпается несвойственная ему ранее подозрительность. И когда почти под утро увидел, как из повозки Совы выскользнула Заринка, воровато оправляя платье, лишь стиснул челюсти. У Совы могут быть и не столь благородные причины. От шатра Чеха дико и страшно прокричал петух. Он один уцелел в походе, его берегли пуще глаза. Он знал, что отгоняет злых духов, по его крику восходит солнце, что иначе и не стронется с места в своем подземном царстве, видел, как по его воле по всему стану поднимается народ, и потому орал, как опытный воевода, хорошо зная себе цену. Рус видел, как Чех рассыпал воинов в разные концы. Там уже ржали кони, скрипели колеса. Большинство мужчин и женщин еще не ложились, а подростки после короткого сна бросились ловить и запрягать коней и волов. Рус оглядел покрасневшими глазами друзей. Вокруг костра все еще сидели Бугай, Моряна, Сова, Шатун, даже Ис, впервые допущенная в воинский круг. Чаша с хмельным вином ходила по кругу. -- Я пойду, -- сказал он тяжело. -- Нельзя, чтобы братья ушли вот так... Его провожали сочувствующими взорами. Когда скрылся в толчее народа, коней, Бугай пророкотал: -- К полудню тут будет пустое место... Сова кивнул, а Ерш сказал задиристо: -- Да, Бугай, меня ты оскорбил -- ладно, прощу. Но ты и себя назвал пустым местом. Бугай хмурился, смотрел подозрительно, старался понять больно хитрую речь, а Моряна, что не поняла тоже, бухнула тяжелым голосом: -- Раньше. Все спешат уйти. Впереди обещаны, ты ж слышал сам, молочные реки с кисельными берегами! Ис молчала, держалась как можно тише и незаметнее. Понятно, что допустили к людям только сейчас, когда у костра осталось так много пустого места. Когда чашу передавали ей, она только прикасалась губами к краю, протягивала с поклоном Моряне, та как гора восседала рядом. От воительницы пахло мужским потом и запахом свежей крови. С пояса свисала свежесодранная шкурка мелкого зверька. Глава 15 Чех резко обернулся на стук шагов, все такой же чуткий и настороженный, как в лесу. В синих глазах мелькнуло смущение, но руки раскинул с самым сердечным видом: -- Рус! Они обнялись, застыли. Рус прижимался к могучей груди брата, и хотя не уступал ни по росту, ни по мощи рук, но чувствовал себя слабым и потерянным рядом с могучим и всегда все знающим уверенным братом. Внезапно широкие твердые ладони мощно хлопнули их по плечам. Лех обнял обоих, сдавил, его горячее дыхание обожгло им щеки: -- Чех, Рус... Я люблю вас. -- Боги жаждут, -- сказал Чех сдавленным голосом. -- Это наша им жертва! -- И наши отцы-деды зрят, -- закончил Лех. Их объятие распалось. Молча смотрели друг на друга, жадно и тоскующе, запоминали лица братьев, а за спинами нарастал конский топот, рев скота, голоса. Полог с треском распахнулся. Верхом на диковатом коне, что не желал оставаться на месте, сидел рослый воин. Он всмотрелся в темноту, крикнул отрывистым голосом: -- Чех, все собраны! Веди. Видно было, как подбежали отроки в поводу с белым оседланным конем. Чех вздохнул, хлопнул братьев по плечам. Отстранился, через мгновение был уже в седле своего жеребца. Конь пошел в галоп, Чех крикнул, и подводы пришли в движение. Конники поскакали вперед. Подводы уходили долго, на кострах успели вскипятить котлы и приготовить мясную похлебку. Конного заслона сзади не было, отметил Рус. Чех не тратит усилий зря, зная, что позади остались братья. Лех обнял Руса: -- Пора. Прости... Увидимся в вирии! Ему подвели его огненно-красного коня, попона тоже отливала багровым. Лех вскочил с разбега, дико гикнул, конь понесся к группе ожидавших его всадников. Рядом с Русом встали Бугай, Сова, Моряна. Бугай проронил медленно: -- С Чехом ушло больше половины... Поглядим, сколько уйдет с Лехом. Рус тупо смотрел на людской поток. В сердце была такая горечь, что в глазах потемнело. Плеча коснулись трепетные пальцы. Он повернул голову. Ис смотрела с любовью и таким сочувствием, что он устрашился: может расплакаться при всех. -- Я не могу зреть...-- сказал он задушенным голосом. -- Когда уйдут, кликните. Он ввалился в свой шатер, только он остался цел и недвижим во всеобщем хаосе, упал на ложе. В углу на шкуре, куда Ерш поставил ему бурдюк с вином, сейчас было пусто. Сквозь тонкое полотно стен со всех сторон доносились подобно шуму прибоя голоса людей, рев скота, скрип телег, щелканье бичей, выкрики. Все сливалось в ровный однообразный шум. Очень нескоро шум начал редеть, отдаляться, стихать. Рус заставил себя встать, на подгибающихся ногах подошел к выходу, откинул полог. Из груди сам по себе вырвался звериный вопль ужаса: -- Это все, что остались? Степь была голой и мертвой. На месте походного стана зловеще чернели выжженные круги земли. Легкий ветерок вздымал серый пепел, шевелил золу. Сперва в ужасе почудилось, что он остался единственным живым человеком. Даже Ис не видно, только пустое поле с черными пятнами, серый пепел, обломки повозок, брошенные разбитые горшки, посуда, сломанные копья. Два исхудалых пса с рычанием дерутся за кость с остатками мяса. Он замычал от боли, судорога свела внутренности. В сердце словно кто вонзил нож, а в голове быстро и часто забились жилки. Он чувствовал, что вот-вот умрет от ядовитой горечи и одиночества. Ноги деревянно несли вокруг шатра, отыскивая свой костер... На прежнем месте остались только Ис и Заринка. Остальные исчезли, растворившись у костров, возле которых сидели люди. Все сутулились, молчали, тупо смотрели либо в костер, либо поглядывали в сторону его шатра. Вдали темнели повозки, еще дальше всадники загоняли коней в табун. С грохотом примчался на серой кобыле Сова. Его плечи обвисали, как будто две глыбы тянули вниз и в разные стороны. Лицо было угрюмым. -- Рус! -- крикнул он рассерженно. -- С Лехом ушли две трети. Две трети тех, что оставались от Чеха. Ис и Заринка подошли к Русу, встали по бокам, трогая за руки. Рус прошептал: -- Спасибо... -- За что? -- удивился Сова. -- Твои люди остались почти все. Или даже все. Сова выпрямился, в голосе сквозь горечь прорезалась нотка гордости: -- Теперь это твои люди. -- Спасибо, -- прошептал Рус снова. В глазах защипало. Сова буркнул предостерегающе: -- А вот со "спасибо" не спеши. Он повернул коня, копыта прогрохотали совсем рядом. На Руса упал ком земли, выброшенный копытом. Рус уловил угрожающую нотку в голосе бывшего воеводы, но не понял затаенного смысла, тут же забыл, ибо Ис и Заринка прижались с обеих сторон крепче, дышали часто, сочувствующе. Даже отсюда Рус видел, как у каждого человека у костра опущены плечи. -- Чех мог бы отделить мне людей больше, -- прошептал он в тоске. Вздрогнул, ощутив на плече легкую руку. Ис смотрела с глубоким состраданием. -- Нет, -- сказала она тихо. -- Что "нет"? -- Он не мог этого сделать. -- Почему? -- Важна свобода выбора, -- сказала она еще тише. -- Он чувствовал это. А тебе и не нужно много людей. Мы двигаемся по земле, где не ступала нога человека. От зверей отобьемся, а на хорошей земле... потомства может быть как песка на берегу моря, как звезд на небе, как капель в реках... Так ведь бывало... по крайней мере у моего народа. Он поник головой: -- Волхвы говорят, у нас тоже. Но страшно мне! -- Крепись, -- повторила она. -- Взгляни, кто остался с тобой. Рус всматривался в суровых немногословных людей. Остался Бугай, родной дядя Чеха и Леха тоже, осталась Моряна-богатырка, Шатун, Ерш, Плющ Железные Руки, к удивлению, заметил даже сладкоголосого Баюна... Остались суровые воины, безусые юнцы, отроки, но больше больных, увечных, стариков и детей: их братья не пожелали взять, ссылаясь на суровую дорогу. -- Это вызов, -- сказала она напряженно. -- Вызов всем, кто остался. -- Да, -- сказал он затравленно, -- но почему они все смотрят на меня? Он насторожился, а люди за его спиной взялись за ножи. Виднелось пыльное облачко, затем донесся стук копыт. В молчании ждали, когда всадник вынырнул из пыли, огромный и сгорбленный, капюшон нахлобучен на глаза, охраняет от ядовитой пыли, видно лишь широкий испещренный морщинами подбородок. Всадник уже остановил коня, когда его узнал Баюн, воскликнул восторженно: -- Корнило! Ты же ушел с Чехом! Корнило замедленно слез на землю, охнул, ухватился за поясницу. Голос был мертвый от усталости: -- Я проводил их малость. Передал травы Гойтосиру... Что еще? Но поеду с вами. Волхв выглядел изможденнее обычного. Баюн подхватил под руки, держал, пока немолодой волхв переводил дух. -- Я получил для них благословение пращуров, -- проскрипел он. -- У них все пойдет. Рус поинтересовался хмуро, еще не в силах ощутить радость: -- Но почему здесь? Ты же сам сказал... -- Что я сказал? -- раздраженно ответил Корнило. -- Я не знаю, что выпало тебе. Боги не говорят. Тебе указан лишь путь. А что на нем вершишь, все зависит от тебя. Баюн просиял, похлопал волхва по сгорбленной спине. Лицо певца сияло. Похоже, волхв сказал то, из-за чего остался он сам. Рус пролепетал: -- Ты пришел, чтобы помочь? Корнило покачал головой: -- Чем я смогу? Вряд ли. Но я стар, мне скоро уходить к предкам. Что ждет Леха и Чеха, уже знаю. Им выпала трудная, но счастливая доля. Но что выпало тебе, я хочу узреть своими очами. Шатун сказал почти с отвращением: -- Старый, а любопытный, как суслик! -- Я волхв, -- ответил Корнило устало, -- а волхвы не любопытные, а любомудрые. А мудрость приходит от новых знаний, дурак. Буська увел коня старого волхва, а сам Корнило прошелся, разминая ноги, огляделся. Русу казалось, что Корнило что-то замышляет, уж очень напряжен, зыркает по сторонам, будто ждет удара. Внезапно он поднял колотушку, с силой ударил в било. Гулко загремело над опустевшим станом, где уже не звучали песни, земля не вздрагивала от топота плясунов. Корнило прислушался с удовлетворением. Рус не успел рта раскрыть, как старый волхв принялся колотить часто, неистово. Во всему стану поднимались люди, головы поворачивались в сторону грохота. Корнило продолжал созывать народ, и вот уже к нему потянулись стар и мал, женщины, дети, а также дюжие мужчины, воины, богатыри, дружинники. -- Люди! -- вскричал Корнило. -- У меня есть что сказать вам! Рядом с Русом встали Бугай, Сова, Моряна, сзади подходили все новые и новые. Они слышали их тяжелое дыхание, словно люди взбирались на гору. -- Люди, -- повторил Корнило, голос звучал со злостью и горечью, -- нам оставили худший скот, нам достались разбитые телеги, что не могут тащить даже свои короба... Ушли все лекари, кузнецы, лучшие табунщики. В одном только мы не уступаем... а может быть, даже превосходим! На него смотрели измученно, но в лицах жила угрюмая сила. Глаза смотрели прямо. Бугай бухнул, будто тяжелая волна ударила в крутой берег: -- Я это чую... но ты одень в слова. -- Превосходим, -- повторил Корнило громче, с неистовством. -- Нашу доблесть не увести на самых лучших повозках! Наша честь не вывалялась в грязи. Я не хулю ушедших -- там наши братья. Но все ли ушли по зову сердца? Или кто-то просто примкнул к сильным?.. А здесь уж точно остались те, кого вели честь и верность! Ерш первым вскрикнул: -- Слава! -- Слава! -- поддержали голоса. -- Слава Русу! -- Не сгинем! -- Не посрамим... Рус ощутил, как задрожал подбородок. Глаза защипало, он испугался, что заплачет, вскинул голову, а подбородок гордо и даже надменно выпятился. Кто-то хлопнул по плечу, потом раздался мощный глас Бугая. Огромные ладони сжали плечи Руса, и он вдруг ткнулся могучему дяде в грудь. Слезы хлынули потоком. Он трясся от рыданий, было стыдно, и в то же время чувствовал несказанное облегчение. Повернулся, услышав странные звуки. В глазах расплывалось, увидел мокрые лица, и потрясенно понял, что это не из-за его слез. Люди плачут, мужчины не скрывают слез, они гордо улыбаются, мокрые дорожки блестят на смеющихся лицах. -- У нас кровь богов, -- прошептал Рус. -- У нас сердца богов... Так что же нам еще? Голос его рос, последние слова выкрикнул во всю мощь. В ответ прогремел крик могучий и яростный. Над головами выросли сжатые кулаки. Худые лица осветились, глаза горели восторгом. Высоко в небе пророкотало довольно. В синеве быстро таяло странное крохотное облачко. Бугай, настолько огромный, что ему не пришлось влезать на телегу, чтобы его видели все, воздел над головами огромные длани, проревел могуче: -- У нас не остатки!.. А Моряна, могучая воительница, подняла руку, все на миг притихли, и она сказала ясным сильным голосом: -- Мы должны дать новый народ, народ богатырей! Посему я снимаю обет безбрачия... и по пришествии на новые земли обязуюсь... рожать! Крик восторга пронесся над толпой. Рус видел, что взгляды с Моряны перебегают на него, на Бугая, уже прикидывают, чье семя понесет Моряна, от кого дети пойдут здоровее, могучее, смышленее, кто-то вопил радостно, но уже пошел ликующий смех, за спинами костры взметнулись ярче, задудели в трембиты, громко и исступленно стучали бубны, заглушая крики. Когда Рус соскочил с телеги, подбежала Ис, прижалась счастливо. От ее трепещущего тела, тонкого и слабого, в его плоть, руки, ноги влилась странная мощь. Захотелось подпрыгнуть и взмахнуть руками -- а вдруг полетит? Бугай и Моряна хлопали его по плечам, спине, он содрогался от могучих шлепков. Но когда подошел Корнило, Рус с осуждением покачал головой. Только Корнило услышал его совсем тихий шепот: -- Я люблю братьев! -- А что, я желаю зла? -- вскинулся Корнило. -- Но людей надо разжечь! Конечно, это не воля Чеха или Леха, это боги решили разделить нас на три части. Какая-то да уцелеет! Даже если Коломырда сумеет послать сильную погоню, что маловероятно, то и тогда погибнет только треть... Ведь никто из нас не признается, что здесь не все, что где-то есть еще беглецы. Нет, это воля богов. Сам не терзайся, на братьев тоже не ропщи. Подошел Сова, улыбался, только глаза оставались серьезными. Рус спросил сквозь счастливые слезы: -- Ты тоже не ожидал? -- Да, -- ответил Сова спокойно, -- народ ликует... Ты в шатер? -- Пойдем, -- пригласил Рус, он ощутил недосказанное. -- Моряна, Бугай, Ис приглашает вас разделить с нами трапезу. Вчетвером вошли в шатер, Буську выперли, а Ершу велели никого не пускать. Ис торопливо собирала на стол, мужчины и Моряна сели, оружие оставили у входа. Рус сказал настороженно, по телу бегали мурашки: -- Говори! Какая-то неприятность? -- Кто-то должен, -- сказал Сова безучастно. -- Эту ночь будут ликовать, пить, плясать. Радоваться своей отваге, бахвалиться гордостью. Но придет утро... -- А что утром? -- Утром -- похмелье. Увидят разломанные повозки, а хорошие забрали почти все, увидят лопаты вместо мечей... ведь воины тоже ушли, увидят кучи тряпья, мусора. А на похмелье человек, сам знаешь, бывает вовсе жизни не рад. Сердце Руса сжалось. Он покосился на дядю и Моряну. Их лица потемнели, плечи опустились. У Ис вырвался тяжелый вздох. -- Мы не погибнем, -- выпалил Рус зло. -- Если будем шевелиться, -- кивнул Сова. -- Чех увел добротный обоз. Он хозяйственный, но не взял ничего больше трети. Хотя мог бы взять больше, честно говоря, ведь с ним ушла половина людей. Лех увел две трети оставшихся, но Лех есть Лех: в нетерпении он выбрал лучших коней, а все телеги велел бросить... Он, как и Чех, спешит навстречу счастливой судьбе, предсказанной волхвами. -- Ну-ну! -- Я посмотрел, что осталось. Телеги можно чинить, было б чем. Одежду сошьем, было бы из чего. Так вот я уже присмотрел три брошенных походных кузницы. Одну надо чуток подправить, другую... не знаю, а третью можно раздувать хоть сейчас. Лех оставил на наше счастье! Я ж говорю, он вообще обоза не взял. Бугай прогудел в раздумье: -- Я знаю двух мужиков, что скуют хоть подкову, хоть топор, хоть серьгу девке в ушко. -- И среди моих есть такие, -- добавил Сова. -- С твоего позволения, Рус, я пошлю ставить кузни прямо сейчас. Очень важно, чтобы утром в них стучали молоты. Ночь для плясок, но ежели с утра людей не занять работой, да потяжче -- упадут духом. Ты ж знаешь, после радости завсегда горечь похмелья. А такое лечат только работой. Рус не знал такого еще, но кивал, соглашался, даже Бугай знает и умеет больше, ибо пожил, повидал и сейчас довольно хмыкает, даже похлопал Сову по плечу, впервые похлопал, раньше вроде бы недолюбливал. Глава 16 Костры по всему стану полыхали жаркие. Пусть без надобности, но Рус сам любил смотреть в огонь, сидеть возле пляшущих языков пламени. В душе пробуждалось древнее родство с огнем, и потому велел подросткам дров не жалеть, деревьев много. А взрослые двигаются быстрее, кровь кипит, голоса громче, оранжевые отблески на лицах делают людей похожими на существ из огня и железа. За неделю, пока готовили телеги к походу, Бугай и Сова исхудали, как и Рус, хотя охотники дичи приносили целые горы. Просто ели на ходу, старались успеть и в кузницы, где молоты бухали в четыре руки, и к тележникам, и шорникам. -- Еще три дня, -- сказал наконец Сова. -- Это Чех и Лех знают, что их ждет. А нам надо идти и щупать ногой землю. Рус посмотрел на небо: -- Скоро начнут падать листья. Позорно, ежели осень застанет нас здесь. Выходит, мы устрашились сдвинуться с места! -- А много ли нам надо? -- удивился Сова. -- Идти до первых холодов. А вырыть землянки на зиму -- это трудов на неделю. Бугай услышал, бросил предостерегающе: -- Мы забрались на север! Здесь зима наступает раньше. А насколько лютая, скоро узнаем на своих шкурах. Листопад не за горами. -- Впереди еще месяц жовтень, -- буркнул Рус. -- Сова, я дам коням нагуливать жир еще три дня. Но на четвертый выступаем, даже если начнется гроза с градом. Он лежал без сна, думал. Теперь он -- вождь. Хотя гораздо лучше для этого подошли бы Бугай или Сова, они старше и опытнее, но все почему-то смотрят на него, ждут наказов от него. Конечно, он -- сын царя Пана, но что в этих дальних землях царские дети? Полог на миг откинулся, открыв звездное небо. Он увидел мелькнувший женский силуэт, но еще раньше узнал по сильному необычному запаху, словно бы он впитался в ее кожу. -- Ис, -- сказал он, -- что говорят? Она села рядом, опустила узкую ладошку на его необъятную грудь. В полутьме смарагд в золотом обруче на лбу поблескивал загадочно и таинственно. Глаза были в тени, но он чувствовал, как она смотрит на его лицо, вот ее взгляд скользнул по его лбу, щеке, ласково прошелся вдоль носа, очертил твердую складку у губ. -- Ты уже спрашивал, -- напомнила она. -- Я все время это хочу знать. -- Рус, не беспокойся так... -- Ис, что ты говоришь? -- Не беспокойся, -- повторила она с нажимом. -- Ты очень быстро мужаешь, Рус. Еще три дня назад ты был мальчишкой... Да, богатырем, сильным и ярым воином, от тебя могли рождаться дети, но ты сам оставался ребенком. Но сейчас с тобой происходит непонятное. Все заметили. -- Что? -- Рус, ты не думаешь, почему это с тобой все-таки осталось столько народу? Не одни же невольники из каменоломни? Сколько богатырей, старших дружинников, отважных воинов, просто ремесленников, умельцев... Они верят в тебя. Он пробормотал с тоскливым страхом: -- Не в меня... В сына царя Пана! -- Так ли? -- Так, -- сказал он убежденно. -- Пан был великим героем. А потом стал великим царем. И дед его был героем. И прадед! И вообще наш род славен героями... Но в каждом роде не без урода... И я как раз знаю, что я не герой! Она помолчала, он не видел ее лица, но чувствовал по напряжению пальцев, что она не согласна. Затем послышался ее спокойный шепот: -- Повернись на живот. Ее пальцы коснулись его плеч, захватили кожу, отпустили, ухватили в другом месте. Он сперва прислушивался, затем приятное ощущение начало распространяться по всему телу. Она щипала его плечи и спину, стучала костяшками пальцев, мяла, даже встала босыми ногами и потопталась, разминая спину, ощущение было таким сладостным, что он только блаженно мычал сквозь стиснутые зубы. -- А теперь перевернись... Он поспешно перевернулся, и снова ее нежные, но сильные пальцы умело мяли ему широкие пластины грудных мышц, твердые квадратики мускулов живота, и он уже забыл о своей тоске, во всем теле жила свирепая мощь, готовность вскочить на неоседланного коня, помчаться в ночь в поисках противника, дабы в схватке охладить кровь... -- Не надо ее охлаждать, -- прозвенел ее тихий голос с легким смехом, и он со стыдом понял, что сказал это вслух. -- Сегодня ночью не надо... Он забылся под утро коротким и настолько глубоким сном, что если бы его можно было измерить, то послали бы до преисподней. Утро было холодное, траву покрыли крупные холодные капли росы. Вот-вот наступит осень, роса сменится инеем. Он будет исчезать еще до восхода солнца, но кто не поймет такой грозный знак, тот обречен. Потом ударят морозы, задуют метели. Медведи зароются в берлоги, проспят до весны, а люди либо укроются в крепких домах, где будет запас дров и пищи, либо... умрут. Рус выбрался из шатра на четвереньках. Жар от затухающего костра едва прогревал землю на два шага вокруг. Там лежали, тесно прижавшись друг к другу, скорчившиеся фигурки людей, покрытые разным тряпьем, старыми шкурами. Рус ударил палицей в подвешенное к дереву било. Тоскливый звон разнесся далеко, в утренних сумерках мелькнули волчьи тени и отступили. Люди начали шевелиться, подниматься с великим трудом. Некоторые остались лежать, и Рус со страхом подумал, что кое-кто, изможденный усталостью и болезнями, уже не поднимется. Подходя к костру, где сгрудились его старшие дружинники, теперь уже бояре, он услышал бодрый голос Ерша: -- Укрылся Бугай от холода рыбацкой сетью, трясется, но тычет пальцем в ячейку: мне даже тут холодно, а каково ж тем, что снаружи! Посмеялись, Рус подумал благодарно, что Ерш своими нехитрыми шуточками умеет поддержать людей. Хоть они и считают его своим вождем, но никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. Подошел, остановился, не зная, что сказать. Ерш кивнул, похохатывал, а Сова переглянулся со своими людьми, вдруг поднялся. Глаза бывшего воеводы были внимательные и требовательные. -- Утро, князь, -- сказал он негромко, но все услышали и умолкли. -- Вели собираться. Надо выступать в путь... князь. Дважды он назвал Руса князем, и оба раза он чувствовал себя так, словно кто-то ударил раскаленным молотом в спину. Князем не называли даже Чеха, а уж его, Руса, так можно назвать только в насмешку. Но глаза Совы были серьезные и требовательные. -- Велишь ли, князь? Рус, одолевая дрожь в горле, сказал сиплым голосом: -- Велю. Всем собраться. Проверить все, чтобы ничего нужного не оставить. Быть готовыми к дальней дороге. Сова круто повернулся, зыркнул на своих соратников. Те вскочили, опрокидывая кружки и ковшики с горячим настоем трав. -- Слышали, -- спросил Сова с нажимом, -- что велел князь? Выполняйте. Возле костра опустело. Рус все еще стоял как