ду орехов: -- Они мелкие, как козы!.. Самые рослые не выше меня, оружия не носят вовсе! Они вдвоем одно ведро воды поднимают! Рус гневливо повел бровью. Буська исчез, будто смахнули веником. Моряна громыхнула так же мощно, как и Бугай, но в голосе было сомнение: -- Их много, князь? -- Немало, -- ответил Рус. -- Но все же, -- допытывалась она. -- сможем перебить? -- Думаю... сможем. Она широко распахнула глаза. Рус ощутил на себе недоумевающие взоры. Сам спохватился: что с ним? Разве не достойнее взять мечом то, что можно было просто подобрать по дороге? Он тряхнул головой, и несвойственные сынам Скифа думы, явно навеянные богами этих земель, растаяли. -- Готовить оружие, -- велел он. В голосе звучала прежняя мощь, он ощутил, как могучее тело наполняется силой. -- Пришло время! Мы победим или умрем. Вечером в шатре собрались те, кого теперь называли боярами. Бугай, Моряна, Сова, Ерш, были приглашены даже Шатун и Твердая Рука. Бугай предложил позвать и Баюна, Рус зло воспротивился: нужны головы, а у певца только сердце и громкий рот. Последним явился Корнило. В руке волхва была горящая ветка можжевельника. Рус вдохнул всей грудью прогорклый запах, отгоняющий бесов, стиснул зубы. Да, он чувствовал, что после расставания с братьями повзрослел, перестал улыбаться, стал злым и подозрительным. Но сейчас, встретив новую преграду, не станет ли вовсе стариком? Я раньше погибну, пришла быстрая злая мысль. Он поднялся, оглядел всех из-под насупленных бровей. На сердце было холодно. Когда заговорил, слова двигал тяжело, словно раздвигал скалы: -- Мы не можем их обойти. Они запирают вход в зеленую страну. Путь только через их укрепления, через их трупы, горящие дома!.. И тогда эта зеленая долина, вся эта страна, будет наша. В тишине кашлянул Корнило: -- Рус... а если вернуться? Всего неделю пути, а потом можно пойти по следам Чеха или Леха. Мы не можем сейчас сражаться. Наши руки не держат мечей, наши ноги не держат тяжести наших тел. Нас заклюют даже воробьи. А за нашими спинами -- женщины и дети! Что будет с ними? -- Мы не можем сражаться, -- сказал Сова трезво, -- но нам придется сражаться. -- У нас нет сил, -- подтвердил Бугай, -- но мы будем сражаться. -- Мы не воины, -- бросил Твердая Рука, -- когда в желудках по три дня не было еды... Но мы можем найти ее в сараях и кладовых захваченной веси. Рус с болью и горечью оглядел своих бояр, лучших и сильнейших из своего нового народа: -- Тогда умрем. Нам нет дороги ни назад, откуда нас изгнали, ни по следам моих братьев. Да, они наверняка протоптали дороги. Но тот народ, который ходит чужими тропами, не заслуживает жизни. Боги уготовили нам тяжкое испытание. Да, возможно, мы погибнем. Но племена и народы исчезают с лица земли каждый день! Мы не будем первыми. Но ежели захватим эти плодородные земли... Он сел, уронил голову на скрещенные пальцы. А всегда немногословный Шатун, на удивление, сказал самую длинную за свою жизнь речь: -- Князь забыл сказать, осень всегда коротка. Скоро морозы. Возвращаться к развилке, а затем по следам братьев -- поздновато... Либо захватим теплые дома врагов, либо замерзнем с первым же снегом.  * Часть вторая *  Глава 19 Костры жгли в глубоких ямах, дабы отсвет в ночи не был замечен в весях. Огонь разводили малый, только бы разогреть похлебку. Воздух к утру остыл, и когда на востоке посветлела полоска рассвета, а потом там робко заалело, даже Рус ощутил, что губы застыли то ли от долгого ожидания, то ли от холода. -- Седлать коней, -- велел он сдавленным голосом. Губы его дрожали, зубы выбивали дробь. Воины как тени неслышно скользнули в разные стороны. Зажимая ноздри коням, быстро вывели на опушку леса. Чернота еще лежала на земле, но на светлеющем небе четко вырисовывались далекие крыши, верхушки деревьев, навесы над колодцами. А присмотревшись, глаза различали паутинки дорог и тропок, межу между грядками и полями. Из густой травы каркнул ворон. Ему ответил другой, хрипло и злобно. Рус знал, что его люди в ночи прокрадутся по траве, не колыхнув и былинку. Ползут как серые волки, а тем, дабы укрыться, довольно низкой травы. Каждый сумеет схорониться в кустарнике, где и заяц не найдет места, за камешком сольется с землей так, будто утонет, среди камышей не найдешь и с собаками... Подошел Корнило. Старый волхв был бледен, но на лбу от волнения выступили бисеринки пота. -- Что скажешь, верховный волхв? -- спросил Рус. Он впервые назвал так старого волхва, увидел, как воспаленные глаза старика вспыхнули огнем, будто в тлеющий костер подбросили новую охапку сухого хвороста. Лицо Корнила заострилось, но не как у покойника, старый волхв за последние дни помолодел, ожил. Даже голос из старчески хриплого стал звонче, а повозку все чаще менял на верховую лошадь. -- Все это, -- он обвел рукой, -- наше по праву. Его длань очертила земли до виднокрая, захватывая села, ухоженные поля и далекие луга, на которых Рус вчера вечером видел несметные стада. Рус ощутил, как распрямляется грудь, зажатая словно новая бочка железными обручами. Сердце застучало радостнее. -- Боги за нас, -- прошептал он с облегчением. -- Что глаголят? -- Что народ, -- проговорил Корнило негромко, -- живущий в неге и довольстве, заслуживает ярмо раба. И когда из пустынь придет народ сильный и свирепый... Рус прервал осторожно: -- Мы даже не видели пустынь. -- ...из пустынь, лесов или с дальних морей! -- прервал Корнило строже. -- Сильные, но бедные народы, могучие духом, сильные честью и жаждущие свежей крови врага. Им свыше дано право брать те богатства, на которых сидят слабые и ленивые. Сидят, но не могут защитить. Сейчас пришли мы. Наши боги за нас, а местные не смеют вступиться за свой народец. У богов тоже законы, кои преступить не вольны. Рус обернулся. На молчаливый призыв подошли двое гигантов, Бугай и Моряна, следом подошел озабоченный Сова. Встретившись взглядом с Русом, кивнул успокаивающе. Рус сказал дрогнувшим голосом: -- Напомните всем, что нам нужны только земли. Все остальное да предать мечу, будь это мужчина, женщина, дитя или домашний скот. -- А скот зачем? -- удивилась Моряна. Рус огрызнулся: -- Буде встанет поперек пути! Скот -- наживное. Но не земли. Без крика! Как можно быстрее. Ни один не должен схватиться за меч! -- Сделаем, княже. -- Ты, Сова, иди по правому краю. А ты, Бугай, не дай уйти в лес. -- Будь покоен, княже. -- С вами будешь, -- огрызнулся Рус. -- До могилы доведете. -- Сам ты где? -- Ударю в середку. Где-то ихний войт. Его надо взять живым. Бугай оскалил зубы: -- Да подвесить над костром, чтобы заговорил охотнее... Ох, люблю я жареное мясо! -- Боги с нами, -- закончил Рус. -- Так кто же против нас? Рука привычно потянулась за спину. Пальцы вместо теплой рукояти палицы наткнулись на холодный металл. Он медленно потащил меч через голову, палица -- оружие богатырей из простого люда, а князю полагается благородное оружие. Острое лезвие словно бы дотянулось до крохотных серых домиков, на кончике блеснула искорка, пробежала по длинной полосе железа к рукояти, исчезла на миг, пальцы Руса вздрогнули от укола крохотной молнии. По телу прокатилась горячая волна. Сердце начало стучать чаще и сильнее, нагнетая кровь в руки для тяжелых ударов. -- Боги подали знак, -- сказал он перехваченным от волнения голосом, -- так не посрамим же! Вдоль кустов пронесся птичий щебет. Из травы и просто из земли, как призрачные серые волки, метнулись тени. Топот копыт оставался в земле, всадники, словно ласточки в непогоду, летели низко, стелясь над верхушками трав. Когда выметнулись на дорогу, загрохотала земля, за каждым всадником потащился пыльный след. -- Нам нужны эти земли! -- крикнул Рус яростно. -- Руби! Круши! Убивай! -- Убивай! -- рыкнул Бугай страшнее разбуженного льва. -- Убивай всех! -- Убивай начисто! -- Жги! -- донесся голос Ерша, который больше всего на свете любил жечь такие костры, чтобы пламя поднималось выше самого высокого дерева. Мечи и топоры заблистали, когда они ворвались на околицу. Многие всадники с дикими криками на полном скаку метали в соломенные крыши горящие факелы, дротики с пылающей паклей, стрелы с зажженной паклей. Пожары начались, когда первые дружинники проскочили весь до конца. Люди выбегали в страхе, их рубили, топтали конями, протыкали копьями. Тут же врывались в дома, там слышались отчаянные крики, плач, звенело железо. Выбегали уже окровавленные, с горящими глазами, бросались в соседние дома, сараи, конюшни. Промчался Ерш, хохоча, как Чернобог: -- О, сладкий миг победы!!! Рус успел увидеть, как он, убив двоих во дворе, ухватил выбежавшую девчушку, заголил ей подол и нагнул над плетнем. Всадники неслись как ревущие от восторга бесы. Крыши полыхали, из окон на свободу рвалось ревущее красное пламя. Мы сильнее всех, успел подумать Рус с восторгом. Его меч с легкостью развалил надвое чужака: не выбегай навстречу так ошалело. Мы сильнее, свирепее! Мы как хищные волки в стаде глупых блеющих овец. И теперь это все наше... Не было войны, которая велась бы не для грабежа. Не было на свете войска, которое не избивало бы безоружных. Победитель всегда обыскивает карманы побежденного, снимает одежду и сапоги! Он огляделся, не выпуская меч из длани. Скифы уже словно бы отупели от обилия пролитой крови, забрызганные красным. Поскальзываются на размокшей от крови земле, красно-коричневая жижа хлюпает под ногами, запах крови и внутренностей забивает даже запах гари. Многие держат мечи в руках: иззубренные и выщербленные, даже погнутые, уже не входят в ножны, редкий шолом остался без вмятин, на панцирях болтаются полуоторванные железные бляхи. По селу еще метались самые ненасытные: добивали раненых, шарили в карманах и за пазухами, снимали сапоги с убитых. Рус привстал на стременах, огляделся: -- Сова, Бугай!.. Сколько убитых? Бугай отмахнулся, проскакал дальше, а Сова крикнул издали: -- Да кто ж их считал? -- Я говорю о наших! Сова заорал счастливо: -- Ни одного! Рус ощутил, как радостно екнуло в груди. -- Быть не может. Как же так? -- Не знаю. Даже раненых вроде бы нет. Разве что Комар провалился в погреб, пару ребер сломал. А так все веселы, как волки в стаде овец! От горячей крови, что хлестала из широких ран, над весью поднялся легкий туман. Трупы лежали на улице, на порогах горящих домов, повисли на перелазах. Иные застыли с торчащими к небу руками, а в резне перед домом войта, или как он тут у них зовется, было убито народу столько, что высился пологий холм, что еще кое-где вздрагивал, пробовал шевелиться, из глубин доносился хрип. Рус со свирепой радостью увидел, как снизу истекают красные ручьи, а сам холм оседает, сплющивается, как куча грязного снега под лучами солнца. Рус остался на другом конце села, с великим облегчением оглянулся на пылающие дома. Там уже не метались чужие. Изредка на полном скаку проскакивал всадник, но все дружинники уже собрались вокруг Руса на окраине. Сова приложил ладонь козырьком к глазам, озирал дали: -- На севере, чуть к востоку, еще весь... А поля-то какие! И стадо, гляди-ка, уже гонят на луг... Что велишь, княже? Рус перевел дух, стараясь делать это незаметно, чтобы не видели, как он волнуется и трусит своего первого боя в роли вождя, князя, предводителя воинской дружины. Выпрямился, вытянул руку с мечом. Голос прогремел звонко и страшно для него самого: -- И ту весь предать огню! Не останавливаться! Чем больше успеем застигнуть врасплох, тем выше будет победа! Внезапно раздался сильный голос Баюна. Он орал веселое, но героическое, и Рус ощутил, как сердце застучало сильнее, а кровь, и без того горячая, почти вскипела, как в котле над жарким огнем. Эту песнь он не слыхал раньше, Баюн умеет складывать быстро, а сейчас Рус видел, как выпрямились в седлах воины, как на лицах появились хищные волчьи оскалы, а гордость в глазах разгорелась как пламя. -- Не останавливаться! -- крикнул Рус уже в спины. -- Буде за той еще одна весь, и ее предать огню и мечу! Повозки, не дожидаясь слова от князя, двинулись в захваченную весь. Волы хрипло и тоскливо ревели, когда копыта ступали на еще горячие угли, потряхивали головами, сбрасывая горячие лохмотья пепла. Еще слышались душераздирающие крики. Уцелевших вытаскивали из подполов, били, требовали указать золото, спрятанные ценности. Молодых женщин тут же гвалтовали. Рус повернул коня, убедившись, что сопротивление сломлено всюду. В головной повозке Ис встретила его встревоженным взглядом, полном любви и ласки. Ее нежные руки потянулись, и Рус наклонился с коня, чтобы ее трепетные пальцы коснулись его щеки. -- Береги себя, -- шепнула она. -- Я уцелею, -- ответил он, смеясь. -- Хотя бы для того, чтобы снова ощутить вкус твоих спелых губ. Она слегка покраснела, но глаза ее смеялись. -- Все равно берегись. Иногда даже женщины могут ударить ножом. -- Для этого к ним надо подойти слишком близко, -- ответил он весело. Посмотрел в ее ясное лицо, полное любви и преданности, сказал внезапно: -- Ты не поверишь... но я просто не представляю, чтобы я подошел к другой женщине. Ее высоко вскинутые брови взлетели еще выше. -- Врешь. -- Ис, мне достаточно тебя одной. Я люблю тебя. -- Скажи это еще, -- потребовала она. -- Ис, я люблю тебя! -- Еще! -- Ах ты ж ненасытная... В их сторону подуло жирным черным дымом, совсем близко раздавались дикие крики. Двое мужчин вытащили из ямы, накрытой корзиной, девчушку, сорвали с нее одежду. Один тут же ухватил ее за волосы, другой с гоготом срывал остатки одежды, но Рус видел только вспыхнувшие счастьем глаза Ис. Он знал, что они прекрасны, но не думал даже, что ее лицо может так преобразиться. -- Я люблю тебя, -- ответила она счастливо. -- О, как я тебя люблю, чудовище! Он наклонился, ехал рядом с повозкой, поцеловал ее. Она тихонько шепнула: -- Я так ждала, чтобы ты это сказал! Но не думала, что скажешь. Вы, скифы, почему-то боитесь таких слов. -- Ис, я люблю тебя. -- Я люблю тебя, мой витязь... А теперь езжай, ибо ты -- вождь. Мне жаль отпускать тебя, но ведь я жена вождя? Как это у вас звучит: князя! Тебя ждут. На захваченные поля сразу же пригнали стада своих тощих коров, выпрягли и пустили пастись волов, похожих на скелеты. На лугах с обильной травой бродили брошенные стада, и скифы поспешно ловили оставленных коней, загоняли в загоны коров, овец, коз, сразу били домашних гусей и кур, дивясь изобилию и богатству здешнего простого люда. Если последние дни степь радовала непривычным изобилием, то здесь скифы ошалели от богатства. Там забивали туров, косуль, диких коней, а здесь даже облаву не надобно: бери голыми руками. А Корнило сразу сообщил радостно, что здешние яблоки, груши, сливы -- все крупнее, чем в их родном краю. Хотя здесь север, но, видать, руки здешних выросли на нужном месте, а головы не только для длинных волос. Да и хлебные зерна заметно крупнее и полновеснее. Судя по уцелевшим стеблям, каждый колос почти вдвое длиннее, чем в землях царя Пана, а зерна крупнее и тяжелее! Четвертая захваченная весь была расположена двумя кругами, а в середке оставалось пустое утоптанное место. И дома, выходившие окнами на этот майдан, выглядели самыми добротными. Когда Рус прискакал от Ис, радостный и окрыленный, туда уже согнали толпу захваченных мужчин. Треть была в крови, шатались. Другие поддерживали, помогали перевязывать тряпками. Скифы держались в трех шагах, выставив копья. У двоих острия были обагрены красным. Корнило стоял перед пленниками, что-то говорил, жестикулировал. Услышав конский топот, живо обернулся: -- А, княже... Ни хрена не разумеют. Уже на всех языках говорил. Тупые как валенки. Дикий народ! Рус соскочил на землю. Буська подхватил повод, увел коня. Рус внимательно рассматривал захваченных. Все мужчины на голову ниже, намного легче, тонкокостные, со слабыми руками. У скифов даже подростки крупнее. С растущим презрением бросил: -- Они нам не противники. Ежели там и дальше будут такие же веси, мы пройдем через них, как тур проходит сквозь паутину. -- А если их как муравьев? -- хмыкнул волхв. -- Все-таки трое у нас ранены. -- Сильно? Корнило растянул рот в широкой улыбке: -- Царапины. А один вовсе ногу сломал, когда в подпол устремился чересчур спешно. -- Опять? Что у них за подполы! Пленники прислушивались, внезапно один произнес несколько слов, которые показались Русу странно знакомыми. Он встрепенулся, поманил ближе: -- А ну-ка, что речешь? Пленник заговорил медленнее, и Рус начал улавливать смысл, который то проскальзывал, как зверь в чаще, то снова ускользал за деревьями: -- ... мы... люди... земля... издавна никто... зачем напали... Дальше смысл исчез вовсе, потому что человек начал торопиться, слова полились быстрее и взволнованнее, а на повязке выступили свежие пятна крови. Рус отмахнулся: -- Зачем напали?.. Да потому что встретили. А вы б не напали? Дикий народ. Тебя как зовут? Человек понял, ткнул себя в грудь пальцем: -- Нахим. -- Нахим? -- переспросил Рус. Когда пленник кивнул, удивился. -- Ну и придумали имечко. Видать, батя на тебя здорово осерчал! Так ты Нахим, а я -- Рус, князь скифов. Человек, назвавшийся Нахимом, смотрел исподлобья, потом медленно и внятно сказал несколько слов словно бы на языке скифов, но каком-то странном, будто их говорил сам Скиф, а то и деды Скифа, всмотрелся в лица победителей, спросил тихо, еще не веря себе: -- А так разумеете?.. -- Да! -- воскликнул Рус бодро. -- Это почти наш язык. Нахим несколько мгновений стоял дрожа как лист на ветру. На лице был ужас, словно бы вместо скифов внезапно увидел что-то намного ужаснее. Повязка на голове уже намокла от крови. Губы дрожали, голос прерывался: -- Тогда вы... Гог и Магог, о которых сказано в наших священных книгах... Рус видел, как при слове "Гог и Магог" заволновались пленники, сгрудились в кучу, хотя их не тыкали копьями. Все смотрели выпученными глазами, вздрагивали, на лицах было больше чем просто страх смерти. Озадаченный Рус возразил на всякий случай: -- Да скифы мы! -- Скифы?.. -- переспросил Нахим бледным голосом, в глазах вспыхнула надежда, но тут же погасла. -- С жадными и дикими очами... Но в ваших лицах больше ярости, чем жадности. Значит, вы Гог и Магог! Рус беспечно пожал плечами. Смех его был веселый, грохочущий как гром: -- Пусть Гог и Магог. Какая разница? Нахим, смертельно-бледный, смотрел на него с невыразимым ужасом. Его соратники застыли как деревянные изваяния. Лица уже стали цвета молодой липы, с которой сняли кору. В глазах было отчаяние, а губы посинели, как у мертвецов. Нахим прошептал, как замерзающий в лютую стужу: -- Для нас, иудеев, это разница между жизнью и смертью. Глава 20 Не останавливаясь, с наскока захватили еще несколько весей, сел и деревень. Рус на Ракшане несся впереди дружины, за ним почти не отставали Бугай, Сова, Шатун, два десятка самых умелых воинов из числа невольников каменоломен. Ветер свистел в ушах, врывался в раскрытый в крике рот. Ракшан мчался весело, мощно, едва не подпрыгивал на скаку от избытка силы и молодости. Справа и слева грохотали копыта быстрых могучих зверей с косматыми гривами. Всадники пригнулись к конским шеям, как ножи врезались в стену тугого воздуха, неслись как выпущенные богатырской рукой каленые стрелы. По бокам потянулись распаханные поля. Хлеб уже убрали, стога сена сметали умело, корм на зиму заготовлен. Среди желтеющих полей видны несметные тучные стада коров. Это ж сколько молока, захлебнуться можно! И все это теперь наше... -- Пастухов не бить, -- предупредил он. -- Нам со всеми коровами сразу не управиться. С обеих сторон скалили зубы. Лица были счастливые, ибо уже видно, что в этой богатой земле не только рыбы полно в реках, не только дичи в лесах, но и лугов не видно под стаями гусей и уток. Сбоку настигал грохот конских копыт. Бугай даже вытянулся вперед, словно, будь у него крылья, полетел бы впереди коня. Глаза неотрывно смотрели вперед, Руса поразило жадное выражение на лице сурового дяди. Ветер трепал чуб и срывал с губ слова, но Русу почудилось, что Бугай шепчет неистово: -- Трава для коней... земля для людей... будущее для детей... Он начал обходить коня Руса. Уязвленный, -- вороные считаются самими быстрыми, -- Рус сердито пнул Ракшана пятками в бока. Жеребец покосился огненным глазом, нехотя наддал. Могучая фигура дяди поплыла рывками назад, исчезла где-то позади. -- Молодец, Ракшан, -- бросил Рус. Он наклонился, потрепал жеребца по гриве. -- Мы с тобой самые-самые... Сам ли он натянул повод, Ракшан ли внезапно уперся в землю всеми четырьмя, но Рус даже коснулся грудью гривы. Дыхание остановилось в груди, он успел замкнуть его в горле, чтобы не выдать себя вскриком, недостойным сурового воина. Река выбросила широкую петлю, и в ней раскинулся огромный град. Высокая стена огораживает со всех сторон, даже со стороны реки, а отсюда, со стороны наступающих скифов, кроме стены, еще и ров -- широкий, наполовину занесенный мусором, без воды, но все же не даст ворваться с наскоку, если на дно вбиты заостренные колья, как делается всюду! Отсюда, с холма, хорошо видны за высоким тыном добротные дома, даже двухповерховые, сараи, амбары, конюшни, загоны для скота. Тын в три человеческих роста, не больно крепок, но на коне в град не ворвешься, а на стену полезть сгоряча... можно и захватить град, но только при большой удаче. Он проследил взглядом дорогу, утоптанную, пробитую колесами тяжело груженных телег. С двух сторон в нее вливаются еще две, явно от уже захваченных весей. Дорога ведет прямо к тыну, где под навесом виднеются ворота. Высокие и массивные, настоящие городские врата. Дорога перед вратами обрывается рвом, через него перекинут широкий подъемный мост. Но по тому, как врос в землю, не похоже, чтобы когда-то поднимали. Застучали копыта, подъехали дядя Бугай и Моряна-богатырка. От них веяло теплом и несокрушимой силой. Рус стиснул зубы и напомнил себе, что он -- князь, суровый и впередсмотрящий. Не пристало опускать плечи и лащиться к богатырям, дабы приласкали. Ныне он -- защитник своего народа. Бугай рассматривал град с горделивым презрением. Вся его могучая фигура дышала здоровьем и мощью, что дается только жизнью на свободе, ночевками у костра, когда пьешь лишь ключевую воду, а ешь сырое либо слегка обжаренное мясо только что убитого зверя. Или человека. Лицо Моряны было суровым и надменным. В одной руке лежал повод, конь еще вздрагивал от бешеной скачки, ронял пену. В другой руке богатырка уверенно держала свою исполинскую секиру. -- Земляные черви, -- сказал Бугай с невыразимым презрением. -- Жалкий народ, -- согласилась Моряна. Рус ликующе рассматривал толпы народа, отсюда похожего на муравьев, что спешно расчищают ров вокруг города. Да и не ров вовсе, сотни лет о нем явно не помнили, его засыпали ветры, заносили ливни, почти сровняло с землей, но теперь горожане спешно роют, неуклюже бросают землю в обе стороны. Вон только-только жидкий ручеек потек по рыхлому дну, норовит тут же юркнуть в землю. Застучали копыта, Рус узнал по стуку коней Совы и верного Буськи, непоседливого и пронырливого. Сова лишь бросил короткий оценивающий взгляд, лицо не выразило удивления, а голос был деловит: -- Мост не разборной, хорошо. И не подъемный. Дорога чересчур широка. Хорошо загонять скот в ворота, но худо для обороны. -- А худосочные стены? -- заметила Моряна. -- Пальцем ткни -- проломятся. -- А гребень над воротами? -- добавил Бугай. -- Для воробьев разве. Лучников туда не посадишь. Буська пискнул сзади: -- Так они и есть воробьи! Мелкие... Это с твоим задом любой пол проломится. Бугай преувеличенно свирепо рыкнул, Буська на всякий случай подал коня назад. Рус молчал, вождю надлежит быть матерым и молчаливым, но изнутри рвалось щенячье ликование. Навес в самом деле только от дождя, ворота явно слабые, отсюда видно, городская стена обветшала, бревна расшатались, вон зияют щели. И град тоже падет в их жадные сильные руки, как пали веси. Скоро жадные пальцы скифов будут повергать чужаков оземь, рубить и колоть, а с их жен и дочерей срывать жадными пальцами одежды! Отсюда, с холма, было видно, как горожане, те же бабы и детишки, месят глину с половой и навозом, таскают ведрами на крыши, где поливают щедро, закрывая соломенные снопы, торчащие концы бревен, дабы горящие стрелы варваров не подожгли дома. Ему показалось, что суета и бестолковость, когда горожане сталкивались лоб в лоб, тают на глазах, хотя наблюдал за ними всего ничего. Постепенно все начали работать быстро и слаженно, хотя по виду городка не скажешь, что им приходилось сталкиваться с врагами. -- К бою, -- велел он. -- Посмотрим, что у них за оборона! -- Пойдем на приступ? -- загорелся Буська. -- Портки порвешь о колья. -- Тогда что? -- Узришь. -- Но... Мощное хлопанье крыльев прервало его слова. Все вскинули головы и зачарованно смотрели, как по красному небу снижается небывало огромная, просто несметная стая крупных черных птиц. И только когда пошли к самой земле, Рус понял, что это обыкновенные пестрые утки. Целая стая с оглушительным кряканьем упала в поле, шуршала и кормилась вволю, а чуть погодя шумно захлопали крылья: прилетели толстые жирные гуси. Тяжело бухались в хлеба, и даже Рус видел, что от стены колосьев ничего не останется. Утка трусливо сосет зерно снизу, ходит робкой мышкой, а наглый гусь прет как кабан, топчет, ломает стебли, а зерна вбивает в землю. От стада свиней больше останется, чем от стаи гусей! -- Боги, -- прошептал он, -- что за богатейший край... И он достался таким никчемам? Сова подозвал троих на быстрых конях, велел вязать хворост в вязанки, забрасывать ров. Так делалось везде, по этим же вязанкам можно подняться и до верха тына, а там перебраться вовнутрь града. На Руса он не оглядывался, распоряжался уверенно, уже зная, что молодой князь не самолюбивый дурак, умный наказ не отменит, а только поблагодарит за подсказку. Бугай все посматривал на гусей. По лбу пролегли морщины. -- Не пойму, -- сказал он озадаченно. -- У них гуси за богов, что ли? Для кого оставили этот клочок поля с хлебами? -- Может быть, -- предположила Моряна, -- обманка? И гуси, и кабаны сюда прут, дабы полакомиться, а тут их уже ждут. Ленивый народ! Задницы не хочет потрудить, побегать за зверем по лесу. Сидит и ждет, когда кабан подойдет к нему сам! -- Подлый народ, -- решил Бугай. -- Не знает благородной охоты? Истребим всех. Даже в колыбелях. Когда скифы делали вид, что идут на приступ, на тыне сразу поднялись человеческие фигуры. Рус с удивлением увидел множество женщин. Они тоже черпали кипящую смолу из медных котлов, выплескивали на врага. За струями кипящей смолы, жидкой как вода, оставались хвосты удушливого черного дыма. Видно было, как тлеют угли, ибо между бревнами тына зияют щели, через них тоже можно было бить стрелами в нападающих.. Ежели бы иудеи умели метать стрелы! Он вздрогнул, покрылся пупырышками страха. Раздался странный звук, еще не узнанный, но уже страшный: потрескивание сотен тугих луков. И тут же, заглушив все, пронесся свист, которого он никогда не слышал и, возможно, не услышит: жуткий и вместе с тем сладостный, от которого замерло сердце и одновременно вскипела кровь -- коротко и звонко запели сотни тугих тетив, выбрасывая стрелы. И тут же частые щелчки жил о кожаные рукавицы, что тоже слились в странный звук, заставляющий шерсть подняться на загривке и одновременно вскипятить кровь. Он видел, как на стенах, где открыто стояли люди с камнями в руках, будто пронесся ветер, сметая сухие листья. Люди падали по эту сторону и по ту, кое-кто повис, свесив головы и руки, кто-то метался по стене, пронзенный стрелами, еще не понимая, что поражен насмерть, кричал, падал... Рус, не веря такому ошеломительному успеху, взмахнул рукой, приказывая наложить стрелы снова. На стене начали появляться новые люди, растерянные и ошалелые, снова заскрипели тугие луки, запели стрелы. Рус услышал частые щелчки, но стреляли уже не разом, били выборочно, ибо защитников на стенах почти не осталось. -- Сейчас бы в самом деле на приступ! -- крикнул Сова. Рус с сожалением смерил на глаз высоту тына: -- Мало вязанок набросали... Вряд ли с ходу одолеем. А терять людей не хочу. -- Они не воины! -- сказал Сова с презрительным облегчением. -- Кто ж знал, что здесь не люди, а бестолковые куры? -- Не воины, -- согласился Рус счастливо. Он тоже чувствовал презрительную жалость к дуракам, что так открыто стояли на стене. -- Что за племя непуганых дураков? -- Иудеи, -- бросил Сова с еще большим презрением. -- Тупой народ! -- Тупой как валенок, -- согласился Рус. -- Но мы не знаем, что они там наготовили по дурости за стенами. Сами пусть ноги ломают, туда им и дорога, а нам каждый скиф дорог. Сова усмехнулся самым краешком губ. Хотя волхв и велел новый народ именовать народом Руса, русами, но сам Рус мнется, называет по-старинке. -- Жаль, -- сказал он, -- солнце не задержать... -- Можем ворваться ночью, -- предложил Рус горячо. -- Хворостом забросаем до темноты, наши умельцы собьют даже лестницы. Через стену перелезем, а там только до ворот пробиться! Сова сказал сожалеюще: -- Нельзя. -- Почему? -- Ночной бой опасен. Рус оскорбленно вскинулся: -- Почему это? Им не опасен, а нам опасен? -- Резня опасна всем, но в своем доме и стены помогают. Я уже молчу, что иудеев там как червей в могиле. Куда и бежать в потемках... -- Подожжем дома! -- бросил Рус запальчиво. -- А когда вокруг огонь, дым, все бегают и вопят, то даже местные теряют дорогу. Родных звезд в дыму и огне не узреть! Женщины и дети будут швырять из окон камни и горшки, и -- поверь! -- от этой дряни наших героев погибнет больше, чем от мечей. Багровый шар уже наполовину погрузился за темный край. Небо было кроваво-красным, словно кровь избиваемых иудеев забрызгала небосвод, но скоро эта кровь стечет, все померкнет, и наступит долгая ночь, а за ночь даже самые никчемные сумеют хоть как-то да укрепить слабые места. -- Будем ночью готовить хворост, -- сказал он зло. -- Чтобы утром сразу!.. Едва забрезжит рассвет! Сова сдвинул плечами: -- Мужчины, конечно, не кони... но им бы тоже перевести дух. А женщины и дети много ли хвороста в потемках соберут? Ладно, я погляжу, что удастся сделать. Рус зло проводил взглядом его мускулистую спину. Сова не спорит, но бывший, а теперь и нынешний воевода, хотя его никто им не назначал, себе на уме. И, похоже, оставив ему княжескую власть, воинскую мощь все больше забирает в свои руки. А что есть князь без поддержки мечей? Воинский стан разбили хоть не близко, но на виду у града. Со стен явно со страхом наблюдают за кострами, а их Рус велел жечь и ложные, пусть враг страшится численности. Повозки с женщинами и детьми остались далеко позади, придут только утром, тогда костров будет много больше. Он огляделся, лег прямо на землю. Хотел положить под голову толстое полено, но недостойно мужчины так разнеживаться, и, уже засыпая, подозвал Буську: -- Я малость сосну. Чуть что -- буди. И вот еще что... Подстрели-ка мне зайца. Больно зайчатины захотелось. Буська запротестовал: -- Да где я возьму зайца среди стана? А отлучаться далеко ты сам не велел! Рус рыкнул: -- Тебе князь велит аль не князь? Выполняй, дурень. Смутно чувствовал, как с ног стаскивают сапоги, потом был мрак, а очнулся освеженный, бодрый, полный сил. В глаза светил полумесяц, желтый, как лицо мертвеца, но звезды уже исчезли на светлеющем сером небе. С востока по небосводу разливался нежный алый румянец. Он лежал в багровом кольце огня. На миг метнулся страх, но из-за пламенных стен звучали мощные уверенные голоса, и мускулы расслабились. Он украдкой перевел дыхание. Пусть никто из зрящих не заметит, что князь едва не пустил лужу от страха. Да, огонь хоть и победно рвется до небес, быстро и яростно выстреливает ввысь молниями искр, но костры отстоят один от другого на пять -- десять шагов. Да и то полыхают только по краю стана. А в самой середке вытоптанного поля вповалку лежат крупные мужские тела, кого где застала ночь. Иные прижались друг к другу, сохраняя тепло, другие разметались во сне: чуют тепло костров. Воздух чист и сух, без привычной утренней влаги, тумана, сырости. Голодную слюну ощутил раньше, чем ноздрей коснулся запах жареного мяса. Повернул голову: -- Ого, чем там пахнет? Среди стана горел только один костер. Буська сидел на корточках, поворачивал вертел над красными углями. Рус ощутил идущий от них сильный сухой жар. Запах жареного мяса стал сильнее, он уже ощутил, как захрустит румяная корочка, потечет сладкий сок, и в животе тоскливо взвыл желудок. -- Молодец! -- похвалил Рус. -- Говорил же, все можно сделать! Долго за ним бегал? Буська отмахнулся: -- Вовсе нет. Вышел, смотрю -- заяц яму роет. Ну, ихний заяц, иудейский! А потом еще и присел, раскорячился. Я прицелился, спустил тетиву... С одной стрелы насквозь, даже мяукнуть не успел. -- Забор? -- Заяц, -- обиделся Буська. -- Разве забор может мяукать? -- Да ты так рассказываешь, -- засмеялся Рус покровительственно. -- Тащи своего зайца. Он рвал зубами еще горячее мясо, брызжущее кровью и соком, довольно скверное, но мужчины не перебирают, а с каждым проглоченным куском в тело вливалась свирепая сила. Наконец отшвырнул кость. -- Подать коня! Голос был хриплый, яростный, дрожал от нетерпения. Буська бегом привел Ракшана, уже оседланного и с палицей на седельном крюке. У костра телохранители спешно вскакивали в седла. Ракшан пошел боком, глаза дикие, пытался грызть удила... Рус послал его в галоп, сзади прогремели копыта коней стражи. Вихрем вылетели за пределы стана. Он слышал, как перекликивались вартовые, из леса выводили коней, дружина вскакивала в седла. Впереди из травы поднимались воины. Недоверчивый Сова везде растыкал засады. Сам бы он наверняка напал бы на стан ночью, того же ждал и от иудеев. Они не напали, и он лишь хмурился и, ожидая новой каверзы, не спал сам и не давал спать другим. Буська первым выметнулся на опушку, но тут как кнутом стегнул злой голос князя: -- Стоять, щенок! С коня! Буська кубарем скатился на землю. Рус, зло раздувая ноздри, проводил его взглядом, пока мальчишка не скрылся с конем в зарослях. Кивнул, вдвоем с Совой уже пешие высунулись из кустов. Небо посветлело, град рельефно выступал на светлеющем небе. Воздух был чист и свеж, Рус ясно видел стену, где заделали все щели, а ров... оттуда вытащили все вязанки! Воды стало побольше, к тому же наверняка за ночь в дно натыкали острых кольев, набросали борон зубьями вверх. Над стеной всюду надстроили дощатые помосты, кое-где спешно заканчивают приколачивать, почти везде стоят котлы, явно с горячей смолой, там же в горшках полыхают огни. За деревянными щитами, укрытием от стрел скифов, суетятся человеческие фигурки. -- Баб много, -- определил Сова. -- Значит, мужики готовятся встретить нас у ворот. Да и в тесных переулках. Их там как в муравейнике. -- Проклятие на их головы, -- вырвалось у Руса. -- Когда успели? -- Когда мы плясали да бахвалились, -- напомнил Сова. -- А они работали. Всю ночь. Теперь же взяли в руки топоры и копья. Ну что? Пойдем на приступ? Или еще побросаем в ров хвороста? Его лицо было слишком неподвижным, даже веки опустил, чтобы Рус не увидел насмешливый блеск. Ветер слегка шевелил длинный клок волос, Сова их забрасывал за левое ухо. Рус сказал со злостью: -- Сам знаешь, сейчас на приступ -- половину людей положить. А мне каждый дорог. Нас мало. Сова кивнул: -- Тогда велю, чтобы забрасывали ров. Другие пусть рассыплются по окрестностям. Там за рекой еще пять весей, как сказали пленные. Надо их тоже... Окружим град, чтобы даже мышь не выскользнула. -- Да, согласен, -- ответил Рус. Подумал с досадой, что Сова распоряжается сам, а делает вид, что это он, Рус, отдает ему такие разумные наказы. -- Я останусь здесь. Посмотрю, что и как. Сова попятился, ветви за ним неслышно сомкнулись. Даже на веси хочет напасть внезапно, понял Рус. Хотя весть о страшных скифах уже наверняка прокатилась везде, но в тех дальних весях их могут не ждать еще так скоро... Небесный купол окрасился нежно-розовым. Крохотное облачко не успело убежать, вспыхнуло, подожженное огненной стрелой, запылало красным огнем. Небосвод заалел сильнее. Буська подполз, по князь грозен, хоть и молод, и Буська держался подальше от карающей длани. За деревьями фыркали кони, стражи переговаривались негромко, словно их могли услышать на стенах града. Рус всматривался до бабочек в глазах. Народу на стенах вдвое в сравнении с вчерашним. Но теперь стрелами мало кого сшибешь, деревянные заслоны хоть хлипкие, но железными клювами не пробить. Буська прошептал: -- Ворота открылись... Может, ворваться? Глаза его горели возбуждением. Рус вспомнил, как этот мальчишка завалил двух противников, а потом раскроил одному череп и, подражая взрослым, быстро сожрал мозг врага. Из него выйдет добрый воин, ежели по горячности не сгинет раньше. -- Они без оружия, -- указал он -- Едут открыто. -- В нашу сторону! -- Верно. Значит, хотят говорить с нами. Глаза Буськи вспыхнули счастьем и вместе с тем разочарованием. -- Хотят сдаться? -- Вряд ли. -- Предложат сдаться нам? Рус ощутил, как губы дрогнули в улыбке. Сказал строже: -- У тебя на уме ничего нет, кроме драки? Тогда никогда воином не станешь... Буська поспешно умолк, но краем глаза Рус замечал в лице мальчишки недоумение. А что же, читалось на нем, должно быть на уме у воина, кроме драки, сладкого боя, смертельной схватки, как поется в песнях? Трое всадников, что выехали из ворот, медленно продвигались в сторону захваченных весей. Навстречу еще несло дымом, кони испуганно прядали ушами, дрожали, даже пытались повернуть назад. Обычные рабочие лошади, даже не похоже, что приучены ходить под седлом. Словно бы этот народ вовсе верхом не ездит! -- Стой здесь, -- велел Рус. -- И пусть никто не высовывается! Я поеду навстречу. -- Можно с тобой? -- Замри, -- велел он. -- Я не хочу, чтобы видели кого-то еще. Конь ответил призывным ржанием, мотнул головой, уговаривая из темной холодной рощи выбраться на осеннее солнышко. Рус чмокнул коня в нежные губы, седло под ним скрипнуло, а конь шатнулся, взглянул уже с укором. Хозяин любил запрыгивать с разбега, забывая, что сам весит как добрый конь. Выехавшие из крепости остановились, завидев вылетевшего из леса всадника. Рус помахал им обеими руками, показывая, что невооружен, и всадники ме