. -- Вели седлать коней, -- крикнул Рус яростно. -- Слишком долго сидим, как старухи над пряжей! Пора сравнять ту никчемную мышиную горку с землей! Он сам не понял, как отшвырнул оказавшегося на пути Бугая, навстречу пахнул свежий воздух. Сзади был жалобный крик, но земля сама побежала навстречу, и он остановился только возле оседланных коней. Люди поспешно вскакивали на коней. Облик князя был страшен. Когда Рус был уже в седле, подбежала Ис. Яркое солнце блеснуло ей в лицо, но золотой обруч не так блистал, как ее глаза, когда она устремила взор на Руса: -- Что ты подумал! Рус, ты князь или мальчишка? Рядом с Русом гневно всхрапывал Сова, как смеет женщина вмешиваться, дружинники молчали, но в их молчании Рус ясно чувствовал осуждение. -- Что ты хочешь сказать, женщина? Голос Руса был тяжел, как ледник, и так же холоден. Ис ухватила одного дружинника за ногу, неожиданно рванула на себя. Воин растерялся, это обошлось ему дорого: шлепнулся на землю, а Ис ловко вскочила в седло, подхватила поводья. Дружинники рассмеялись. Воин вскочил, ругаясь, красный от гнева, схватился за рукоять топора, но над ним ржали так мощно, что он в растерянности завертелся на месте. Рус ощутил, что не может удержать рот от широкой усмешки: -- Да, у меня еще те воины... Ис, зачем ты? -- Я поеду с тобой, -- ответила она резко. -- Если победим, то победим, а если суждено погибнуть, то я погибну с тобой. -- Зачем? -- повторил он. -- Дурак, -- сказала она. -- Потому что не хочу жить без тебя. Смешки среди дружинников стали реже. Некоторые подавали коней назад, будто стесняясь топтаться близко. Рус напомнил, все еще чувствуя гнев: -- Но мы идем на твой народ. -- Я пойду с тобой. -- Даже если придется его уничтожить? -- Я пойду с тобой, -- сказала она, -- даже если надо разрушить свой дом и загасить огонь в своем очаге! Рус слышал шум крови в ушах, а потом понял, что это еще и шумят дружинники. На этот раз кричали что-то одобрительное, а на Ис смотрят с восторгом. Как дети, вспомнил он слова Ис. Меняют свое мнение десять раз на день. -- Ты встретила людей своего племени. -- Рус, я понимаю, что ты думаешь... Но ты спас меня и... Нет, не то. Это Сова идет потому. Я просто люблю тебя, Рус. И я пойду за тобой всюду. Даже если ты поведешь меня на костер. Ты -- мой народ. Не твое племя, а ты. Лично ты. И я никогда тебя не предам, никогда тебя не обману. Он вздохнул: -- Я хочу верить. Иначе кому еще тогда? Да и вообще, стоит ли тогда жить? Она подалась к нему, он распахнул руки. Кони с готовностью сдвинулись боками. Она прижалась к широкой груди. Ее мощно колыхало большое горячее сердце, и Ис закрыла глаза. Это было ее место, и нигде она не чувствовала себя в большей безопасности и уюте, чем в его могучих объятиях. Глава 24 Соломон, еще когда садился в повозку, видел, как конные отряды скифов ринулись на град... но проскакали вдоль стен и понеслись дальше на север. Он вздохнул, подергал вожжи. Лошадь очнулась от тяжких дум о нелегкой доле упряжных, тоже вздохнула и медленно потащила повозку обратно по дороге в град. На стенах над воротами теснился народ. Соломон чувствовал подгоняющие взоры. Все со страхом и нетерпением смотрели, как медленно бредет старая лошадка. Ворота открыли загодя, скифов поблизости нет, но за въехавшей повозкой закрыли с той поспешностью, что лучше всего говорило о страхе перед гоями. Гвалт со всех сторон поднялся такой, что Соломон, морщась, вскинул обе руки: -- Я все скажу!.. Я расскажу все! Но сперва я должен как можно быстрее переговорить с Иисусом... где он?.. с кузнецами, охотниками. Из толпы раздались нетерпеливые крики: -- Что за народ? Что хотят? -- Кто они? -- Зачем пришли? Соломон поклонился, челядины помогли выбраться из повозки. Отвечать не стал, кричат от страха и растерянности. Видят же со стен, что за народ и чего хотят, но жаждут, чтобы опроверг, сказал, что все по ошибке, дикий народ сейчас снимется и уйдет дальше... Челядины и домашние помогли подняться на крыльцо, ввели под руки в большую комнату. Жена и дочь хотели отвести к ложу, но указал на стол, где лежали старые книги, свитки бересты. Его отпустили, когда он тяжело опустился в кресло. Закрыв глаза, чувствовал, как бережно подкладывают под спину и бока мягкие подушки. Только-только усталое тело благодарно расслабилось, как за дверью послышались тяжелые уверенные шаги. Соломон ощутил, как в желудке возникла боль. По шагам слышно Иисуса, умелого охотника, отважного борца с дикими вепрями, сейчас же взявшего на себя оборону стен. Раньше он ходил настолько неслышно, что мог подкрасться к оленю и вонзить в него нож раньше, чем тот отпрыгнет, сейчас же в походке появилась гремящая напористость. Соломон поднял голову, Иисус небрежно захлопнул за собой дверь. -- Мир твоему дому, ребе. -- И тебе, сын мой. Иисус сел за стол напротив. Лицо было изнуренное, постаревшее, под глазами пролегли темные круги. Коричневые глаза, однако, блестели грозным огнем. В комнате словно бы повеяло свежим, но холодным ветром. -- Какие новости, ребе? -- Кое-что удалось узнать. -- Они в самом деле пришли захватить наши земли? -- Откуда знаешь? Иисус ответил уклончиво: -- В нашем мире плохие новости расходятся быстрее хороших. Его кулаки лежали на столешнице. Не такие огромные, как у скифов, но сухие и твердые, как корни старого дерева. Соломон ощутил недоброе предчувствие. Старший охотник быстро и умело налаживает оборону града, но что-то в этом пугало и тревожило Соломона, а что, понять не мог, отчего на душе становилось еще тревожнее. -- Ты был прав, -- сказал Иисус, -- когда заставлял подновлять стены, когда настоял, чтобы выкопали второй ров. Но сейчас, когда надо все силы бросить на войну, ты еще ведешь какие-то переговоры с дикими гоями! -- Переговоры дают нам время, -- возразил Соломон. -- А для нас каждый день дорог... К тому же разве наши люди дни и ночи не перековывают орала на мечи? Не учатся вонзать копья в живого человека? Ты очень быстро превращаешь огородников в воинов. Иисус горько усмехнулся: -- Если бы! Им недостает жестокости. -- Жестокость никому не нужна. -- Пусть не жестокости, -- поправился Иисус, -- но они в самом деле слишком уж не выносят крови. Однако к гоям надо относиться как к свиньям, которые опустошают наши поля. И убивать их так же безжалостно и недрогнувшей рукой. Снова холодок страха пробежал по спине Соломона. Когда Иисус сжимал кулаки, его руки напрягались, на плечах вздувались мышцы, он выпрямлял спину, а в лице появлялись злость и гордость. Он становился похож на скифа. Быстрый и сильный, он едва ли не единственный мог с ними драться на равных. -- Безжалостно... -- повторил Соломон. -- Да-да, безжалостно... Как они, так и мы. Древняя библейская мудрость: око за око, глаз за глаз, зуб за зуб... Пожар затушили? Иисус отмахнулся: -- Пустяк. Слишком близко поставили кузню к сараям. Да и народ новый, неопытный. Мы соорудим сотню новых. Кузнецы теперь даже ночами перековывают мотыги в боевые топоры. Скоро у меня умелых бойцов будет впятеро больше! И тогда дадим кровавый бой... Мы истребим их как сорную траву. Мы усеем ихними телами наши поля, вороны выклюют им глаза, а черви доедят то, что оставят им волки! Он тяжело дышал, кулаки сжимались так, что кожа на костяшках скрипела. Боль в желудке Соломона стала острее, а между лопатками стало холодно, будто в спину вонзилась сосулька. Ему все больше казалось, что перед ним сидит сильный и уверенный в себе потомок Гога. -- Тебе снится слава другого Иисуса, -- сказал он с мягким упреком. -- Иисуса Навина, который по крови и трупам привел наш народ в землю обетованную... -- Разве то не была дорога славы? -- Увы, сейчас не ты привел народ, а этот дикий вождь. Таких же диких, голодных и отчаявшихся людей, какими были наши предки, когда вышли из пустыни к землям Ханаана. Сейчас он -- Иисус, а мы... мы должны придумать достойный выход. Мы не ханаане и филимистяне: мы знаем, что произошло, и не хотим, чтобы такое же случилось с нами. В черных, как спелые ягоды терна, глазах Иисуса на миг вспыхнуло раздражение. Соломон покачал головой, Иисус отвел взор. -- И еще, -- сказал Соломон мертвым голосом, -- то, что они пришли, еще не самое худшее... Эти люди не питают к нам особой вражды. Такие народы уничтожают других лишь потому, что те попадаются на их пути, просто оказываются рядом, и потому лишь, что -- чужие. Но худшее в том, что они и есть сыны Гога и Магога. Иисус побледнел. Кровь отхлынула, лицо стало желтым, как у мертвеца. Нос заострился, глаза запали и погасли. Мертвым голосом прошептал: -- Тогда они... должны истребить нас. -- Да, так сказано в Завете, -- подтвердил Соломон. -- Конец... конец всему? -- Да, -- сказал Соломон, -- но, как сказано, после того, как они истребят народ израильский, наступит конец света. Грянет Страшная битва с силами Зла. Враг будет повержен, наступит Страшный Суд, когда всяк получит по заслугам. Но я пока не могу сказать это народу, ибо они тут же выйдут из града и подставят головы под топоры скифов. Иисус все же обреченным голосом прошептал: -- А разве так не проще? Соломон ощутил растущее раздражение. Сильные мышцами люди редко оказываются сильными духом. Они чаще впадают в отчаяние, отказываются от борьбы. -- А кто сказал, что мы и есть израильский народ? Ведь когда началось истребление нашего народа, мы разбежались в поисках спасения. Одно колено бежало через пустыню, другое -- через горы, мы сражались чуть дольше, и нам дороги на юг перекрыли. Пришлось, как испуганным ланям, бежать сюда, на север... Но я не верю, что только мы уцелели! Не мог наш господь дозволить, чтобы его народ исчез так... полностью! Лицо Иисуса чуть посветлело. Он вздохнул прерывисто, так не к лицу человеку с мечом, словно ребенок после долгого плача: -- Хорошо бы. Но я видел наши старые записи! Бежали десятки тысяч, редкие тысячи добралось до этих земель, а сколько пережило первую страшную для нас, привыкших к теплу, зиму? Я помню, что весь наш народ -- потомство четырех уцелевших женщин! Иной раз среди ночи просыпаюсь от страшной мысли, что, если бы и они... А они хворали, об этом есть запись! Соломон сказал просто: -- Нас бы не было. Но мы есть. А также есть племя Гога и Магога. Я верю в предопределенность и даже готов протянуть шею под их топор... но один момент в рассказе их волхва меня потряс. -- Какой? -- спросил Иисус настороженно. -- Причину их ненависти к нам. Точнее, ко всему племени Сима. Оказывается, с годами истинная причина расставания трех братьев забылась. Или же исказилась намеренно, во что я верю больше. Жизненную правду заменили привычной сказкой о трех братьях: двух злых, а третьем -- кротком и послушном. Так вот этого третьего злые братья изгнали, а ныне его потомки горят жаждой восстановить справедливость. А справедливость в их понимании -- это предать мечу и огню чужаков, истребить все живое, вырубить сады, засыпать колодцы... Ну, сам знаешь, что проделали наши предки, когда вошли в землю Ханаанскую. Иисус отмахнулся: -- Нас вел Яхве. -- Их тоже кто-то ведет. Пусть языческий, но если идут... Иисус возразил: -- Какая разница, из-за чего ненавидят? От своего не отступятся. -- Да, но... если ненависть на недоразумении, то мы, иудеи, славились умением улаживать споры. -- Но не с дикими скифами, -- отрезал Иисус. -- Это худшие из гоев! К тому же ты забыл, им все равно нужны эти земли. За окнами слышались крики, звонко стучали колеса по деревянной мостовой. Соломон морщился, в черепе боль стала невыносимой. Он сказал упавшим голосом: -- Да, ты прав. Они в любом случае хотят истребить все наше племя. Иисус поднялся: -- Я пойду. Надо крепить оборону. Эй, Дебора! Принеси меду хозяину. Да разведи в горячей воде, у него силы на исходе. Соломон закрыл глаза. Шаги удалились, дверь открылась тихонько, шаги прошелестели в коридоре. Потом за окном крики раздались громче, Соломон услышал и окрепший голос Иисуса. Бывший охотник отдавал приказы коротко и отрывисто, как римский центурион. Конные отряды скифов как половодье разлились по окрестностям. Со стен в бессилии смотрели, как то там, то здесь вспыхивают пожары. Горели веси, горели спелые хлеба. Где не успели собрать и обмолотить, все предавалось огню. Конники оказались настолько стремительными, что забрались к самым дальним весям. Там не ждали нападения, и отряд Совы захватил богатую добычу. А за собой приволок на длинной веревке человек сорок молодых девок для поругания. На другой веревке тащил десятка три, связанных еще и попарно, молодых и здоровых мужчин. -- А эти зачем? -- спросил Рус брезгливо. -- Руби к бесовой матери! Нам сейчас не до рабов. Сова почесал в затылке: -- Что-нибудь да придумаем. Можно сразу в жертву Тибити принести, а можно сперва на работе поморить как следует. -- Какой работе? Мы всегда сами все делаем. -- Надо у волхва спросить. Он придумает. -- Он их сразу под нож. Ему свежая кровь что тебе старое вино. Сова ухмыльнулся: -- Я уже забыл, какое оно вовсе. -- В граде его много, -- бросил Рус зло. -- Там и напьемся! Всадники били плетьми пленных по головам, заставили сесть. Лица у многих были разбиты, двое кашляли и плевались кровью. Рус заметил, как в кровавой слюне блеснули обломки зубов. -- Что за народ? -- сказал он презрительно. -- Мелкий, тощий, черный как обугленные головешки... Он не успел договорить, как сбоку мелькнуло худое мелкое тело. Рус не успел вскинуть руку для удара, как цепкие пальцы с силой дернули за сапог. Потеряв равновесие, он как мешок плюхнулся на землю, но еще в воздухе два удара ожгли лоб и скулу. К счастью, иудей попал сперва в лоб, отчего мог сам сломать пальцы, но второй раз успел садануть как поленом. Рус с ревом вскочил, его кулаки замелькали как молоты над наковальней. Иудей мелькнул, дал захватить руку, а сам поднырнул, закряхтел от натуги, и Рус упал вместе с ним на землю. Иудей явно хотел бросить его через голову или хотя бы через бедро, но не удержал такую тушу, подломился, все же Рус больно стукнулся локтем, зарычал от злости. Иудей ударил еще и еще, но Рус пошел на него теперь хоть и как дикий зверь, но рассудка не терял, ухватил противника снова, бороться не стал, ударил наотмашь огромной ладонью. Голова иудея мотнулась так, что могла бы слететь вовсе. Из разбитых губ брызнула кровь. Глаза затуманились, колени стали подгибаться. Рус удержал его за шиворот на весу. -- Эй, что, заснул? Воины хохотали, указывали на обоих. Рус хмурился, но потом рассмеялся и сам: таких бойцов еще не видел. Он на голову выше иудея, вдвое шире в плечах, тяжелее тоже не меньше чем вдвое. Он чувствовал, как ноет ушибленное ухо, а грудь все еще ходила ходуном. Глаза иудея прояснились, Рус разжал пальцы. Иудей безвольно повалился на землю. Изо рта потекла красная струйка. Сова крякнул: -- Что это он заснул? А я уж хотел было в свой отряд взять! Воины снова заржали как сытые довольные кони. Рус сказал удивленно: -- Дрался как демон! А не скажешь... мелкий, кости тонкие. Тот лежал распростертый в пыли, затравленно смотрел в лицо вождя варваров. В глазах было ожидание скорой смерти. Рус протянул руку: -- Вставай. Ты хорошо дрался. Тот не сдвинулся, глаза перебегали с одного лица на другое. Рус нетерпеливо пошевелил пальцами. Корнило подвигал складками на лбу, сказал по-иудейски: -- Поднимайся. Бой кончен. Глядя исподлобья, иудей осторожно встал. Руки Руса не коснулся, косил во все стороны, ожидая то ли удара копьем, то ли что свяжут и потащат на пытки. Бугай вытащил нож: -- Я возьму его печень. Иудей, похоже, догадался, губы шевельнулись, с них сорвался хриплый шепот-мольба. Бугай не понял, но смысл был ясен, он захохотал и сказал почти дружески: -- Я ее сожру. Стану таким же быстрым, как ты. -- С твоим-то задом? -- засмеялся кто-то. Бугай добродушно отмахнулся: -- А вдруг? Он приставил острие ножа к боку пленника. Рус засмеялся: -- Бугай, скажи уж сразу, что теплой печенки захотелось!.. Ладно, там Буська целое стадо гусей забил. Печенка в трех тазах не помещается. А этого иудейчика отпустим. Сильных надо щадить, иначе с кем драться, как не друг с другом? -- Да и род людской переведется, -- бросил кто-то со смехом. Рус легко вспрыгнул на коня, ухватил поводья. Бугай сожалеюще посмотрел на блестящее лезвие, на иудея, убрал нож и тоже полез на толстую грузную лошадь. Скифы поворачивали коней, иудей стоял неподвижно, все еще не верил, смотрел затравленно. Рус крикнул волхву: -- Спроси, как его зовут. И почему, когда его поймали, он бежал не к стенам града, а от него? Волхв перевел вопрос, иудей после паузы что-то пробормотал. Корнило переспросил, иудей ответил громче. -- Его зовут Перец, -- сказал Корнило. Не удержался, расхохотался. -- Что за имена?.. Ну, тупой народ. Даже имен толковых не придумают. Говорит, что искал свою сестру. Брешет, наверное, как бродячий пес. Они все здесь брешут. -- Сестру? -- удивился Рус. -- Искать там, где уже побывал Ерш? Да и остальные не лаптем щи хлебают... Воины захохотали. -- Она исчезла, когда сюда пришли мы. Он думает, что она может быть в тех весях, которые захватили мы раньше. Рус мерил его задумчивым взором. Тот стоял чуть сгорбившись, словно готовился к прыжку. Во всей фигуре было отчаяние и желание продать жизнь как можно дороже. Кровоподтек на скуле запорошило грязью и пылью. -- Скажи ему, -- велел Рус, -- что он волен искать свою женщину. Среди дружинников пронесся говор, а из задних рядов выкрикнули задорно, Рус узнал голос Баюна: -- А для чего живем, как не ради женщин? И для чего добываем славу, завоевываем страны? Только, чтобы сложить у ног любимых... Рус снял с пальца перстень, бросил волхву. Тот ловко поймал, протянул иудею: -- Держи. Князь дарит за то, что дрался умело. И до конца. Иудей тупо смотрел на золотой перстень на ладони. Разбитые в кровь губы шелохнулись. Слов его Рус не понял, догадался, крикнул нетерпеливо: -- По нему тебя пропустят и не тронут. Найдешь, забирай со всеми вещами, которые можешь унести на себе. Сова хохотнул, сказал предостерегающе: -- Княже, ты его погубишь! Это ж иудей! -- Ну и что? -- Он столько нагрузит, если на дурика, что надорвется, а девка останется вдовой, нецелованной... Ох и хитрый же ты! Варвары стегнули коней, унеслись с гиком и свистом, похожие на кентавров. Он остался как столб, голова еще гудела от удара о землю. Конский топот отдалился. В кулаке стало больно, он с трудом разжал пальцы. В ладонь врезался до крови массивный перстень. Кроваво-красный камень горел как налитый кровью глаз демона. Перец прошептал молитву, со страхом огляделся. Под ногами черно от золы, а из сожженной веси несет дымом и сладковато-тошнотворным запахом горелого мяса. В воздухе еще летают хлопья сожженных тряпок, а на деревьях ветви гнутся от довольных ворон, уже сытых и осоловевших. -- Надо идти, -- прошептал он обреченно. В душе было пусто и зябко. Когда был бой, он знал, что надо лишь перетерпеть немного боли, когда лезвие чужого топора врубится в его нежную плоть, а потом Господь примет в объятия, он войдет в обитель добра и света, вкусит блаженство в лоне Авраамовом, узрит всех своих потомков, кои крепили мощь Израиля... но сейчас он стоял живой на пепелище, еще видны спины удаляющихся скифов, от сгоревшей веси дует холодный ветер. Солнце опустилось, небо начало темнеть, и Перец перешел на бег. Сердце колотилось так часто, что едва не разрывало грудь. Дыхание вырывалось со свистом, горло пересохло. Ноги стали тяжелые, он едва тащился, проклиная свою внезапную слабость. Месяц поднялся ясный, отмытый, но, поднимаясь выше, становился все бледнее, блеск его ослабел. Перец слышал свое тяжелое дыхание. Из последних сил он взбежал на пригорок, за которым открывается вид на родную весь... Он остановился, будто его схватила и сжала гигантская рука. Из груди вырвался нечеловеческий вопль, что перешел в волчий вой. Из черного пепелища торчали обгорелые каменные печи, кое-где дотлевали балки. Ветерок раздувал остатки углей, от пепла несло теплом, но кроме пепла и гари, не осталось ничего. Сгорели даже ограды, а поля и огороды вытоптаны нещадно, скот скифов сожрал все, а что не сожрал, то вбил копытами в землю. Бледная луна равнодушно висела над пепелищем. Мертвый свет зловеще и предостерегающе оттенял руины, черные трубы уцелевших печей. Дико и страшно торчал остов обугленной ветлы, раздвоенный на конце, словно воздевший в отчаянии к небу руки... Из-под ног вздымались серые облачка пепла. Он тащился, чувствуя себя слабым и старым. Корочка золы с легким треском лопалась под ногами, хищно проглядывали багровые угольки. Все расплывалось перед глазами. Он не сразу понял, что это бегущие слезы туманят взор. Где богатые дома, просторные сараи, загоны для скота, добротные конюшни? На месте его дома торчал обгоревший остов печи, черный и разрушенный наполовину, будто чудовищный кулак ударил с небес, расколол и разбросал камни. -- О, мать, -- прошептал он. Губы задрожали, он чувствовал, как лицо кривится от плача, и в слезах было хоть малое облегчение. -- Отец, сестренка... Без сил, без жизни он опустился на еще теплый камень. Глава 25 Рассвет застал его в том же положении. Лицо с разводами сажи было бледным как у мертвеца. Он и был мертвецом, без мыслей и желаний, тело задубело за холодную ночь. И когда раздалось конское ржание, а потом донесся частый конский топот, он так же безучастно смотрел на развалины. Взбивая пепел, подскакал всадник на лихом коне. Мышцы играли как под тонкой кожей коня, так и на обнаженных плечах всадника. Звонким голосом, в котором через край билась удаль, крикнул: -- Глянь, Сокил! Еще один откуда-то выполз! Он сдернул с крюка топор. Перец не пошевелился. Всадник подъехал ближе, пнул его ногой. Перец окаменело повалился в той позе, в какой сидел. Второй всадник захохотал, огромный и тяжелый. Голос его тоже был тяжелый, как гора. -- Так это ж мертвец! -- Не, -- возразил первый, -- как же он сидел? Перец смутно ощутил, что его тыкают рукоятью плети. Он попробовал разогнуться, перекосился от боли. Над ним стояли два огромных коня, он видел широкие подошвы в стременах. Широкие лица со странно синими глазами рассматривали его удивленно. Молодому наконец надоело, он взмахнул топором: -- Пленные ж нам не нужны?.. Так пусть отправляется к своему богу. -- Стой, -- крикнул второй. -- Чего? -- Погляди на руку. Молодой вгляделся, присвистнул: -- Перстень... Никак княжий? Второй сказал довольно: -- Глаза молодые, а сразу не усмотрел. А старый ворон зрит верно... Первый соскочил, носком сапога перевернул Переца. Сильные пальцы скифа как клещи перехватили руку иудея, вывернули так, что тот наконец ощутил боль, застонал. Синие глаза воина впились в перстень на пальце чужака. -- В самом деле, княжий! В нем печатка самого Пана. Признавайся, гадюка, откуда? Спер? Перец застонал. Лицо щипало, корочка грязи лопалась вместе с кожей. По всему омертвевшему телу пошло жжение, закололи сотни острых ножей. Молодой пинал ногами, сильные удары переворачивали Переца как мешок с сеном. Но от ударов кровь начинала быстрее струиться по застывшему за ночь телу. Перец застонал громче, попробовал закрыться от нещадных сапог руками. Молодой захохотал, ударил так, что Переца подбросило в воздух. Старший бросил остерегающе: -- Погоди! Сперва спросить надо. Вдруг что с князем? Молодой вскочил на коня, развернул, подняв на дыбы. Перец тупо смотрел вслед, во всем теле была режущая боль. Он не знал: от побоев или же в застывшее тело зачем-то возвращается жизнь. Потом прогрохотали копыта, с молодым скифом приехали еще двое. Один спросил властно на языке иудеев: -- Кто ты есть, тварь дрожащая? -- Меня зовут Перец, -- ответил он сипло. Слова с трудом шли через застывшее горло. -- Это был мой дом... Здесь жили мои сестра, родня... -- Откуда у тебя княжий перстень? -- потребовал всадник грозно. Перец безбоязненно смотрел в нависшее над ним злое лицо: -- Ваш вождь дал. -- Князь? -- удивился всадник. -- Сам? -- Да. -- Зачем? -- Он позволил мне идти в эту весь искать свою сестру и родню. Всадник все еще с недоверием качал головой. Другие изучающе ощупывали взглядами иудея, его плечи, грудь, длинные руки. Наконец толмач махнул рукой: -- Чем-то ты ему пришелся по сердцу. Мы не вольны отменять приказы князя. Иди ищи. Перец покачал головой: -- Я уже нашел. Здесь мой дом. Всадники поворачивали коней. Толмач бросил через плечо: -- Да? А то почти весь народец отсель убег к соседям. Ту весь только разграбили, но не жгли. -- Жгли, -- поправил второй. -- Правда, вроде бы не всю... Или всю? Конский топот давно затих, а Перец долго тупо смотрел вслед. В голове была пустота, как и в сердце, но потом разгорелась крохотная искорка надежды. А если и его младшая сестренка Генда уцелела? Если она там, в веси за рекой? Он знал, что только эта надежда не дает ему умереть прямо сейчас. В соседней веси старейшина висел на вербе, что росла на околице. Обнаженный, со следами пыток, на шее страшное ожерелье из голов его пятерых детей. Они были как бусы надеты на веревку, протянутую через головы из уха в ухо. Дальше из пепла торчали обгорелые печи, а вдоль улицы стояли "скифские свечи" -- люди, привязанные к столбам, обвязанные соломой и облитые той самой смолой, которую не успели вылить на головы напавших. Солома была прелая, люди обгорели только до половины, но Перецу от сладковатого трупного запаха стало дурно. Вороны провожали Переца сердитым карканьем. Иные взлетали, пересаживались на ветки, другие уже отяжелели от сытости, хотя выклевывали только глаза. За весью встретил поломанные повозки, в лужах крови лежали трупы людей и коров, забитые в бессмысленном остервенении, разгромленные горшки, истоптанная цветная ткань, мешки с зерном, мукой, уже продырявленные, оставившие след... Над головой оглушительно каркали вороны, но когда Перец поднял голову, в небе, кроме ворон и воронов, кружили галки, коршуны, кобчики, все мелкие стервятники. Дальше, за мелким гаем, располагалась его весь. Когда вышел из-за деревьев, услышал далекие голоса, грубые и свирепые. Весь луг, через который он привык ходить, теперь был занят скифскими повозками, расседланными конями, всюду горели жаркие костры. На закопченных треногах висели огромные котлы. Ветер донес запах дыма и вареного мяса. У костров сидели, а то и вовсе лежали скифы. Кто быстро и с жадностью ел, мясо было красное, с кровью, кто пил прямо из кувшинов. В землю были воткнуты копья, на остриях жутко скалили зубы отрубленные головы. Кровь медленно стекала по древкам, впитывалась в землю нехотя, и каждое копье торчало из красной лужи. Сердце Переца, и без того застывшее, оборвалось. Багровый огонь отражался в остекленевших глазах и блестел так же свирепо на оскаленных в предсмертных гримасах зубах мертвых голов, но такие же точно головы были у пирующих скифов: страшные, оскаленные, с багровыми искрами в глазах. Один шевелил в костре головни, те стреляли снопами оранжевых искр, похожих на мелкие золотые молнии. Переца заметили, и он обреченно двинулся в их сторону. Запах крови, горелого мяса и лука стал сильнее. Ближайший из скифов бросил недоброжелательный взгляд, но был слишком занят огромным ломтем мяса, что-то пробурчал с набитым ртом, и Перец на подгибающихся ногах двинулся дальше. Справа и слева оставались повозки, костры, в сторонке с десяток скифов орали дикую песнь и дружно выбивали пыль из земли тяжелыми сапожищами. Дальше была еще цепь костров, в просветах виднелись в полуверсте хатки. Перец с замершим сердцем, почти наступая на сидящих скифов, бросился к веси. Левая часть, от которой он бежал, исчезла начисто, даже массивные печи словно развалил ураган, но дальше чернели обгорелые стены домов, а на самом краю три дома сохранили даже крыши. Похоже, упившиеся кровью варвары устали жечь и проливать кровь, а ветер упорно отказывался раздувать пламя на все село. Пепел и пыль забили рот, горло, слепили глаза. Он бежал, хрипя и задыхаясь, раскачиваясь в стороны. Подошвы с силой били в твердую землю, там как черные льдинки хрустели угольки, мимо неслись страшные, закопченные пожаром печи, на одной даже уцелела оплавленная оловянная миска, деревья страшно вздымали обгоревшие ветки... Вот знакомый двор родственника, неузнаваемо измененный, поваленный плетень, дом с выбитыми дверьми. Перец вбежал с разбега, несколько мгновений стоял посреди комнаты, глаза медленно привыкали к полумраку. Еще не увидел, но чутье нарисовало разгром, побитые стулья, столы, посуду, и, не задерживаясь, оттолкнулся и вывалился обратно во двор. Глаза бессмысленно блуждали по вытоптанному огороду, там оттиски конских копыт размером с тарелки, у сломанного плетня обезображенный труп, женщина, лицо обглодано зверьем... вдруг взгляд зацепился за кучу мусора возле большого камня. Когда-то он сам любил сидеть на нем, болтая босыми ногами, а сестренка норовила снизу из подпола ухватить за пятки, щекотала... Почти не дыша, он упал на колени, разгреб голыми руками мусор. Блеснуло металлическое кольцо, темные доски ляды были такими же добротными, как и в его детстве. -- Яхве, сохрани их, -- взмолился он. Чмокнуло, деревянные края с трудом расстались с вязкой землей. В лицо пахнуло могильной сыростью, нечистотами, спертым воздухом. Деревянная лестница уходила в темноту, на блестящих ступеньках вздулись крупные капли влаги. Перец жадно всматривался, язык прилип к гортани. Наконец далеко внизу проступили очертания кадки с соленой брусникой, что-то как будто шевельнулось в темноте... -- Генда, -- позвал он тихонько, -- это я, Перец. Если слышишь, откликнись... Запах нечистот стал сильнее. Перец выждал, повернулся и медленно стал спускаться. Пальцы дрожали, он промахивался мимо ступенек, а с последних просто свалился. Под ним хлюпнуло, он встал на колени... В двух шагах, прижавшись к бревнам, сидела растрепанная Генда. Глаза ее были дикими, обеими руками прижимала к груди мальчишку лет пяти. Мальчишка спал на ее коленях. -- Генда, -- прошептал он в страхе, -- ты не узнаешь меня? Ее голос был как дуновение ветерка: -- Перец?.. -- Я, сестричка! Он бросился к ней, обнял. Мальчишка проснулся, тихо захныкал. Перец прижал ее к груди, жадно гладил по голове, целовал в макушку. Спросил наконец: -- Как ты догадалась спрятаться? Она прижалась к нему сильнее, голос дрожал от плача: -- Это не я... Я спускалась за сливками, старая Исхиль ждала меня наверху. Потом я услышала громкий топот, свист, страшные крики. Я бросилась наверх, как вдруг Исхиль крикнула мне: "Затаись! Затаись и жди..." Потом стало темно, это она опустила ляду. Еще я слышала, как набрасывала что-то сверху. А потом мне показалось, что я услышала ее крик... Он прошептал: -- Да, она не могла бы спастись... Но тебя спасла. Генда повернула голову, ее глаз как у дикого лесного зверька выглядывал из-под его руки: -- Что это было?.. Неужто сбылось старое пророчество? -- Да, -- ответил он тяжело. -- Пришли они?.. Те самые, о которых сказано в Завете? -- Да, -- подтвердил он. -- Сыны Гога и Магога? -- настаивала она, страстно желая, чтобы он опроверг. -- Они самые, -- ответил он рвущимся от муки голосом. -- Огромные, дикие, свирепые. Я сам видел, как они вырывают из только что убитых сердца, едят на глазах захваченных пленных, а потом убивают их тоже. Не просто убивают, а бахвалясь: кто сильнее разрубит с одного удара. Он взял мальчишку на руки, тот снова обессиленно впал в сон, похожий на обморок. Генда пошла сзади, прячась за спину. Перец уже поднимался, когда снизу догнал робкий вопрос: -- Они точно... ушли? Он выбрался наверх, уложил ребенка на землю, лишь тогда протянул ей руку и ответил: -- Они не ушли. Он поймал ее пальцы вовремя. Генда, бледная и дрожащая, повисла, как схваченный за шиворот котенок. Перец вытащил с усилием, ушибленная спина вдруг заныла, будто спинной столб подрубили изнутри. Генда ахнула, ее расширенные глаза не могли оторваться от жуткого зрелища. В воздухе кружили хлопья пепла, пахло гарью, горелым мясом. Перец взял ее лицо в ладони, повернул в другую сторону: -- Не надо тебе на нее смотреть. -- Это Исхиль, да? -- прошептала она. -- То, что осталось. Сперва вороны, а ночью... Волки сразу поняли, что пришло их время. Слезы брызнули из ее черных глаз как свежие роднички: -- Это везде? -- Там, где я был, да. Она медленно поворачивала голову, вдруг вздрогнула, вцепилась в него обеими руками. Он еще не знал, что она видела, но догадывался. В той стороне -- воинский стан скифов. -- Генда, -- сказал он настойчиво, она дрожала, он крепко прижал ее к груди, -- нам надо выжить. Соберись с силами. Ну же, держись. Ты просто помни, что нам нужно уцелеть. А потом проберемся в Новый Иерусалим. Он еще держится. Она дрожала, не в силах оторвать лицо от его груди. -- Они убьют нас? -- Не знаю... Похоже, их руки устали колоть и резать. Или напились крови до одури, а съеденные сердца и печень лезут обратно. Когда передохнут, снова озвереют, а мы пока что попробуем ускользнуть. Он снова взял мальчишку на руки. Генда с бледным лицом шла сзади, хваталась за его пояс. Глаза ее были устремлены вдаль, под ноги не смотрела, а слезы бежали безостановочно по закопченному лицу. Пепел поднимался при каждом шаге. Почерневшие трупы страшно вздымали к небу скрюченные пожаром руки. С обгорелых пальцев слезло мясо, жутко белели оголенные фаланги. На одной угрожающе вздетой к небу руке сидел нахохленный воробей. Когда Перец и Генда шли совсем рядом, не взлетел, зато проводил их недружелюбным взглядом. Похоже, при пожаре сгорело и его гнездо в соломенной стрехе. Перец шел с тягостным ощущением близкой беды. Слишком хорошо все получалось, он уже трижды натыкался на скифов, всякий раз каким-то чудом уцелевал, но враг рода человеческого не стерпит такого везения долго... Стук копыт прогремел неожиданно. Перец едва успел вздернуть голову, как перед ним выросли, будто два огнедышащих дракона, два исполинских храпящих коня. Сердце его оборвалось. Он услышал, как сзади тихонько вскрикнула Генда. Два огромных всадника рассматривали их с насмешливым пренебрежением. В звериных шкурах, с жутко бритыми головами, где странно свисают оранжевые, как расплавленное золото, чубы, яростные нечеловеческие глаза -- синие как небо, блестящие на солнце валуны разнесенных в стороны плечей. Руки Переца обреченно опустились. Мальчишка встал босыми ножками на землю, крохотные кулачки терли глаза. Один из всадников прогремел мощно: -- Глянь, Шатун! Живые. Земля дрогнула от тяжелого, как грех, голоса. Второй грохочуще рассмеялся: -- Надолго ли? Он неспешно потащил из перевязи топор такой длины, что Перец невольно повел головой, провожая взглядом от рукояти до кончика тяжелого лезвия. Сзади шумно дрожала Генда. Топор покинул перевязь, Перец застыл, мысленно умоляя Яхве простить его прегрешения и принять в лоно Авраамово. Генда выдвинулась и встала рядом. Перец закрыл глаза, он чувствовал ее хрупкое плечо. Генда уже не дрожала. Судя по всему, она выпрямилась тоже. С закрытыми глазами он услышал голос скифа: -- Ящер меня забери... Кто это? Второй голос прорычал с сомнением: -- Наверное, все же человек... А может, и не человек. -- Ящер... Нет, великий Род! Какие глаза... В них ночь, а в ночи -- звезды... Перец открыл глаза. Скиф с топором в огромной руке слегка наклонился вперед, всматривался, в синих глазах было великое изумление. Брови были высоко вздернуты, лицо стало совсем ошарашенным. Он был молод, совсем мальчишка, но огромный, как медведь, широкий в плечах, с выпуклыми пластинами груди. Плечи его блестели на солнце, края безрукавки из волчьей шкуры не сходились на груди. Генда не двигалась, в ее лице почему-то совсем не было страха. Или испугалась так, что уже ничего не чувствовала, или же, как скорее поверил Перец, от смертельной усталости и безразличия к своей судьбе. Тяжело гупнуло. Скиф уже стоял рядом с конем, положив широкую ладонь на седло. Его нечеловеческие глаза не отрывались от закопченного лица Генды, где слезы проложили по щекам широкие дорожки. Конь фыркнул ему в ухо, скиф как завороженный качнулся вперед. Его правая рука замедленно пошла вверх. -- Генда, -- голос Переца дрогнул, -- не двигайся. Скиф сделал шаг вперед, рука все еще поднималась ладонью вперед. К ужасу Переца, Генда протянула руку, ее узкая ладонь легла на широкую, как весло, ладонь свирепого варвара. Пальцы скифа шелохнулись и накрыли ее ладошку. Он неотрывно смотрел в ее глаза, но теперь и Генда смотрела снизу вверх в грозное лицо варвара. Его синие глаза были полны изумления. Конь под вторым варваром нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Варвар насмешливо смотрел на юного друга, перед которым хрупкая Генда казалась совсем ребенком. Перец вздрогнул, когда он проревел что-то хриплым пропитым голосом. Юный скиф и Генда стояли друг против друга, их взгляды сомкнулись, и Перец со страхом видел, что у них нет силы разорвать странный узел. -- Генда, -- сказал Перец в страхе. -- Ты под чарами? -- Шатун, -- рыкнул второй варвар почти одновременно с ним, -- этот народ наверняка силен в колдовстве! Когда силы мало, то изощряются в подлости. Юный варвар бережно, почти не касаясь, обнял Генду за плечи. Они медленно пошли, шагая удивительно слаженно, в сторону далеких стен Нового Иерусалима. Варвар в седле удивленно свистнул, его друг даже не замечает ни его, ни своего коня, нехотя повернул жеребца. Перец, забытый всеми, поколебавшись, повел мальчишку следом. Глава 26 Неожиданно второй день войны за долину принес неприятность. Малый отряд, ведомый Лещом, увлекся преследованием бегущих иудеев, попал в западню. Кони падали, проваливаясь в тайные ямы, всадники летели через головы. Их били по головам дубинами, камнями. Опомниться не успели, как уже связали. Сова рычал от ярости, к нему боялись приближаться. А вскоре из города выехал с поднятыми руками Соломон, приблизился бесстрашно. Он был все в той же черной одежде, черной шляпе и выглядел как старый упырь из преисподней. -- Что ты хочешь, старик? -- спросил Рус мрачно. -- Если приехал выведывать, где что лежит, то по чисту полю да быстрые кони размечут твои жалкие кости. Соломон слегка побледнел, и Рус понял, что угадал верно. Но Соломон одолел страх, тут же улыбнулся почти дружески: -- Что ты, величайший из вождей! Я приехал по важному для тебя самого делу. Сегодня трое твоих могучих воинов попали в руки людей моего слабого народа. Они целы... ну, для героев пара легких ран не в счет. И здоровы. -- Что ты будешь с