-- Я это испытала на себе. Тон ее говорил, что она принимает извинения Нахима, тем более, что не отождествляет себя со скифами. Служанка неслышно скользнула под стенами, зажигая светильники. Только сейчас Ис поняла, что сидят уже в сумерках, а за окном на темно-синем небе зажигаются звезды. Она вскочила: -- Мне пора. В голосе ее было сожаление, Соломон развел руками: -- Да-да, надо ехать. Иначе твои люди явятся за тобой с оружием! И я их понимаю. Она улыбнулась, приятно знать, что даже на такого старика ее красота действует ослепляюще, легко вышла из-за стола: -- Я буду приезжать еще. -- Ты сможешь? -- спросил Нахим. -- Надеюсь. А почему так долго собираете наших пленных? Ее глаза смотрели строго. Нахим отвел взор, а Соломон развел руками: -- Мы от страха, что вы с ходу возьмете и Новый Иерусалим, переправили этих троих как можно дальше. Там есть еще веси... не такие крупные, но в удобной излучине реки. Но сейчас пленных доставили, мне шепнули. Если хочешь, возьми с собой. Твой князь увидит, что ты ездила не зря. Ис покачала головой: -- Лучше утром. Мне кажется, Рус хочет, чтобы их увидело все войско. Ночь была темна, луна пряталась в облаках, но впереди на дороге виднелись яркие огни. Факелов было с десяток, и когда Ис поскакала туда, рассмотрела, что еще десятка два всадников держатся в тени, готовые к бою. Рус выехал навстречу. В лице было облегчение, страх и нарастающий гнев. -- Почему так долго? Она счастливо прижалась к его груди. Он невольно обнял, погладил по голове, и она чувствовала, как гнев уходит из его сердца. Потом он повернул коня, и они поехали, касаясь стремян друг друга. В черной ночи впереди неслись пылающие огни, покачивались вместе со скачущими лошадьми. Однако и позади Ис слышали мощные удары широких подков о дорогу. Иногда в скачке она замечала в стороне блеснувшую искорку и догадывалась, что в дозоре затаились молодые воины. Старики и без наказа Руса смазывают наконечники копий грязью, чтобы не выдали блеском. Впереди слышались голоса, он видел на звездном фоне, как мелькнет то один силуэт, то другой. Ночь -- лучшее время для любви и набегов. Два костра подсвечивали багровыми бликами стену шатра. Свет ее достигал вершины, и казалось, что шатер постепенно переходит в темное беззвездное небо. От костра тянуло дымком и ароматом жареного мяса. Стражи пекли на широких плоских камнях узкие ломти, кто-то насадил на толстый прут ощипанную курицу, жарил на угольях. Буська выскочил из темноты как бесенок: -- Все благополучно? -- Ты почему не спишь? -- рыкнул Рус. -- А ты почему отвечаешь вопросом на вопрос, яки иудей поганый? -- отпарировал Буська. У костра засмеялись. Рус соскочил, помог спрыгнуть Ис, затем лишь бросил: -- А ты не отвечаешь вопросом на вопрос? -- А не ты первый начал? Рус откинул полог, пропустил Ис вовнутрь шатра, а через плечо задал последний вопрос: -- Как думаешь, стоит ли брать на охоту того, кто препирается с князем? Буська вспикнул и повалился возле костра, на ходу укрываясь шкурой, с жалобным воплем "Да сплю я, уже сплю! Без задних ног сплю". У костра снова захохотали, уже над бедным Буськой. Мальчишка обещает вырасти львом, уже сейчас спит прямо на земле, ест конину, испеченную на угольях, успевает напоить своего коня и коней старших дружинников, расседлать и отвести на луг. Рус со вздохом сел на ложе: -- Сегодня был самый долгий день в моей жизни. -- Прости, -- сказала она нежно, -- я виновата... Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя... У нас, иудеев, родственные узы крепче, чем у всех народов. Да, это не мое племя, и... мое. Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул. -- Как это? -- У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли от двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали друг от друга. Рус скептически хмыкнул: -- Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще более люто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев Скифа, Гелона и Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем чужие племена?.. Да ладно тебе, Ис! Ты же сама рассказывала, что твое племя в древности воевало насмерть с... как их?.. эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней! Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула через голову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он наблюдает, его твердые губы сами собой смягчаются, раздвигаются в стороны, вот уже блеснули белые ровные зубы... Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему. Он вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки были крепкие и твердые, как корни дуба, все тело казалось искусно вырезанным из темного плотного дерева, обожженного солнцем, выглаженного ветрами. После ухода скифской царицы Соломон и Нахим долго сидели молча. Наконец Нахим спросил тихо: -- Она в самом деле... иудейка? По облику -- да, но наша женщина предана своему народу целиком и полностью. Она не усомнится принести в жертву гоя, если этого требуют интересы ее народа. -- Тебе кажется, она целиком на их стороне? -- Да, ребе. Соломон покачал головой: -- Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намного горше. Как я понял, их племя постепенно теряло веру в Единого. А оттуда и забвение основ иудейства, размытость нравственных норм, несоблюдение закона... Нет, они не стали варварами! Но они отошли от наших законов, за что на них и обрушился гнев Яхве. -- Но она спаслась! -- Не думаю, -- сказал Соломон задумчиво, -- что она самая праведная. -- А что же? -- У Яхве могла быть иная цель. Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе. -- Какая? Тот развел руками: -- Кто мы, чтобы спрашивать бога? Можем только догадываться. Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем, чтобы она сыграла какую-то роль здесь. -- В нашем народе? -- В этой войне, -- подчеркнул Соломон. -- Яхве сделал ее царицей! Нахим замер с открытым ртом. -- Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет... или умрет иной смертью... Соломон опустил усталые веки: -- Не знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии, признает вождем женщину. Да еще из чужого народа. Но... не знаю, не знаю! Многое зависит от нее, многое будет зависеть от нас. Глава 29 Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с той стороны града, и пятеро детей упросили родителей отпустить на реку за утками. Как раз стоит утиная трава; вода еще кишит червяками, жуками, букашками. Масляные зерна лежат прямо на воде, а в зарослях слышен шелест и хлопанье крыльев. Утки перед улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь, чтобы потом лететь без остановки. Сперва в воду полезли девочки, отжимали уток на чистое место. Утки неспешно выплывали от шума, за каждой тянулся выводок утят, уже крупных, почти с мать, готовых вскоре полететь с матерью в теплые края. Когда утки оказались на чистой воде, послышался условный свист, и мальчишки поспешно начали бить уток длинными палками. Исхак крикнул: -- Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной! Девочка обернулась: -- Где? -- Нырнула, я сам видел! На дне захватила клювом корень, чтоб не всплыть, ждет. Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, но ил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не больше чем на палец в глубину. Она походила немного, спросила недоверчиво: -- Где ты видел? -- Правее!.. Теперь прямо! Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток, а Циля бесцельно бродила по мутной воде, морщилась от присосавшихся пиявок. Трава режет до крови, а пиявки присасываются сразу, хмелеют от детской крови. -- Да вон же она! В двух шагах из воды осторожно высунулся кончик клюва, затем показалась головка. Утка посмотрела на девочку одним глазом, поспешно нырнула. Исхак заорал во весь голос: -- Скорее хватай!.. Эй, не успеешь! Она уже к другому корню перебралась... Девочка звонко рассмеялась: -- Утки как люди! Есть глупые, есть хитрые, есть очень хитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых сам бог велел бить, а умные... Он тоже рассмеялся: -- Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов. Дрожа от холода, они выбирались на берег. Кто спешно отжимал мокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а девочки тем временем разожгли костер, бросали целые охапки хвороста. Стена родного града рядом, но озябли так, что и в беге не согреешься, вода уже холоднющая, скоро вовсе придут морозы, река замерзнет с берегов, оставив только посередке тонкую полосу воды. А когда мороз ударит по-настоящему, то река исчезнет под толстым слоем льда. -- Пора возвращаться. -- Пора... Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не убывало. Солнце опустилось за край земли, черные тени удлинились и слились в сплошные сумерки. -- Надо бежать, -- сказал Исхак со вздохом. -- Иначе ночь застанет в дороге. Его младший брат поглядел на далекий град, на озеро, вздохнул по-взрослому: -- Надо бы... Родители наругаются. Но ребе говорил, что скоро еды не будет хватать! Скифы окружили Новый Иерусалим. Подводы уже не пропускают. Если бы мы остались здесь на ночь, по зорьке набили бы еще уток. Циля со страхом посмотрела на темную воду: -- А оттуда ничего не вылезет? -- Что? -- Страшилы! -- Их здесь не осталось, -- объяснил он покровительственно, как старший. -- Наш Яхве истребил всех нечистых демонов. Не бойся. -- Да я и не боюсь, -- ответила она очень серьезно. -- Мне только очень страшно. Исхак вытащил из сумки огниво, кремень, трут, а бересту тут же содрал с березки. Его братья вырыли ямку, натыкали вокруг веток, наложили камыша, чтобы отсвет костра чужие не увидели в ночи. Если даже в граде огонь боятся зажигать, будто скифы не знают, где их дома, то здесь надо таиться по-настоящему. Мальчики наломали веток, набросали на разогретую костром землю. Легли рядышком, прижались друг к другу, чтобы не выпустить тепло. К утру промерзнут, но сейчас ночи еще не такие долгие, как зимой, а по зорьке можно снова бить глупых уток. Они и сейчас вон шлепают по воде дырявыми клювами, ловят и глотают все, что движется и шевелится. Утки спят совсем мало, кормятся всю ночь, утром будут толстые и жирные. В граде обрадуются... Нахим едва умом не тронулся, когда дети не вернулись даже к ночи. Друзья успокаивали, как могли, дети могли наткнуться на конный отряд варваров, схоронились где-нибудь в камышах, прячутся, пережидают, но Нахим возразил: -- У скифов нюх как у собак, кем они и являются на самом деле. Они видят в темноте, как их родственники -- совы и летучие мыши. Где бы дети ни схоронились, скифы их вытащат отовсюду. -- Но вовсе не обязательно, чтобы скифы проехали именно там... -- Но почему дети задержались? -- Да мало ли что могло задержать! Нахим озлился: -- Это не ваши дети, потому так и говорите! -- Нахим! Он опомнился, потер лоб: -- Прости. Но я места себе не найду. Будь что будет, а я пойду их искать. -- Ночью? -- Если я буду здесь метаться по комнате, разве они отыщутся быстрее? Соломон сочувствующе промолчал, а Нахим выскочил из дома, едва не выбив двери. Рус проснулся, когда еще только-только посветлела полоска неба на востоке. Неслышно высвободил руку, Ис спит крепко, тихонько оделся, с сапогами в руках выскользнул из шатра, обулся уже возле костра. Стражи посматривали понимающе. Один исчез в темноте, немного погодя вернулся с уже оседланным Ракшаном. -- Поехать с тобой, княже? -- Будьте здесь. Там ждет Сова. Сова вылез из своего шатра раньше, когда конь князя простучал копытами перед входом. Воевода виновато развел руками, за князем не успеть, метнулся к коновязи. Трое заспанных дружинников готовили коней в дорогу, затягивали подпруги, вешали на седельные крюки арканы, колчаны со стрелами. Внезапно со стороны сторожевых костров показался всадник на маленькой лохматой лошадке. Буська был одет тепло, за плечами торчал лук, на поясе висел меч. -- А ты куда собрался? -- спросил Рус хмуро. Буська удивился: -- Разве не ты говорил, что настоящий воин должен вставать рано? -- А ты настоящий? -- Настоящее не бывает, -- заявил Буська гордо. Дружинники рассмеялись. Рус отмахнулся: -- Езжай. Только я в твои годы предпочитал спать в такую рань. Буська смолчал, но по его не по-детски серьезным глазам Рус понял, что потому его и поперли из дому. А кто рано встает, тот сам кого угодно выпрет за ворота. Молча они выехали за пределы стана. Град еще спал, хотя на темных стенах горели красные огоньки. Русу даже почудился горьковатый запах дыма смолистых факелов. -- Проедем вдоль берега? -- спросил Сова. -- Да. Там у нас самое слабое место. Если бы иудеи догадались сделать вылазку, они бы успели перебить наш обоз. Или хотя бы часть. -- Я уже сказал Корниле, -- быстро сообщил Сова, -- чтобы оттянулся назад. -- И что он сказал? -- Что волхвы должны находиться в средних рядах. -- Дурень. Хоть и храбрый. Дальше ехали молча, кони неслышно ступали по мокрой от росы траве. Дальше пошла вовсе вода, хоть и по щиколотку, но плеск был слышен в утренней тиши далеко. Не сговариваясь, разом повернули коней и поехали по берегу выше. Со стороны иудеев была стена предрассветного тумана. В нем тонули как звуки, так и берег, кусты, редкие деревья. Рус всматривался и вслушивался до рези в глазах и ушах. Он точно попытался бы ударить с этой стороны, потому ждал и от иудеев, пытался предугадать каждое движение, а если они так и не выступили с этой стороны, то явно какая-то иная хитрость, еще более изощренная, ведь он -- молодой князь, не все воинские хитрости и уловки знает. Сова и трое всадников растянулись в широкую цепь, ехали шагом. Рус выдвинулся вперед, он же первый услышал подозрительный шум, плеск. Он прислушался, но плеск оборвался, как обрезанный ножом. Затем послышался уже ближе. Рус видел, как застыли Сова и его люди, будто вбитые в землю колья. Даже кони застыли, ухом не прянут. Плеск послышался ближе. Из тумана вынырнула сгорбленная фигура человека. Одежда на нем блестела. Он брел как можно тише, часто останавливался, всматривался в мокрую землю, примятые стебли. Рус прыгнул прямо с коня. Человек не понял, что обрушилось ему на плечи, но огромная ладонь уже зажала рот, а в следующее мгновение он рухнул под чудовищной тяжестью в жидкую грязь лицом. Подержав трепыхающуюся жертву для верности, Рус приподнял, встряхнул. На него смотрела грязевая маска. Человек задыхался, наглотавшись вонючего ила. Глаза были выпучены от ужаса. Рус сказал злорадно: -- Попалась, ворона!.. Я ж говорил, оттуда попрут лазутчики! Он швырнул его в руки дружинников. Пленнику скрутили за спиной руки. Сова всмотрелся: -- Э, да это тот, которого мы однажды уже захватывали! А потом он еще руководил обороной града! -- Где мы потеряли восьмерых? -- спросил Рус хищно. -- Он. Еще и показывал нам вослед такое... Не при детях будет сказано. Буська обиделся: -- Я не дитя, а отрок! -- Дозволь, княже, -- попросил Сова, -- я его тут же порешу? Он толкнул пленника, тот рухнул на колени. Дружинник подошел с топором, примерился деловито, коснувшись лезвием топора склоненной шеи -- худой, тонкой, грязной. Пленник покорно нагнул голову. На шее из пореза выступила полоска крови. -- Сейчас зарубишь, -- пообещал Рус. -- Эй, ты, тварь дрожащая, что успел выведать о нашем войске? Пленник, поняв, что обращаются к нему, осторожно приподнял голову. Глаза смотрели исподлобья, недоверчиво. В лице была покорная обреченность. -- Яхве, -- сказал он, -- в твои руки вручают жизнь мою. Суди строго, но суди справедливо... А тебе, князь скифов, разве не важно, что я отвечу? Ты все равно меня убьешь. Как убил многих моих родственников, как убил жену и брата, как убивал моих соплеменников. Рус прорычал угрожающе: -- Они убиты по закону и праву войны! А ты ответствуй, когда спрашивает князь. Иначе умрешь не просто без головы, а сперва потеряешь ногти, зубы, кожу, тебе перебьют все кости, бросят в грязь, а умирать будешь много дней, пока тебя заживо не сожрут пиявки и болотные черви! Даже под маской грязи было видно, как побледнел пленник. Голос его задрожал: -- Я не лазутничал! -- Все говорят, -- усмехнулся Сова. Он ударил в ухо, тот рухнул на бок. Грязь плеснула на ноги коня, тот брезгливо отодвинулся. -- Вставай и стой ровно, а то втопчу целиком. Пленник, шатаясь, поспешно поднялся. Из разбитого уха текла кровь. Сова сказал почти ласково: -- И чем же ты занимался? Пугал уток? -- Искал... -- прошептал пленник. -- Что искал? -- Детей искал. Дружинники захохотали. Усмехнулся и Рус. Слишком нелепый был ответ перепуганного насмерть иудея, который не понимал, что лепечет. -- Детей? -- удивился Сова. -- Ах, детей... Я-то, дурень, думал, что детей ищут в другом месте... ха-ха!.. Хотя бы в капусте. А иудеи, значит, своих детей находят в грязи? Дружинники весело заржали. Иудей стоял в грязи маленький и жалкий, с него текла грязь, глаза из-под грязи на лице смотрели затравленно и вместе с тем заискивающе. -- Они ушли вчера днем, -- сказал он торопливо. -- Не бейте меня!.. Я говорю правду. Ушли бить уток, а вечером не вернулись. Я бросился на поиски. Рус посмотрел на алый рассвет. Вспыхнуло новое облачко, а небосвод алел огненно, как распустившийся маков цвет. -- Быстро ты сюда добрался. -- Я ушел ночью, -- торопливо сказал пленник, он понял, что имел в виду грозный князь. -- Всю ночь бродил по берегу, искал. Как я боялся, могли услышать скифы... ваши дозорные, потому ходил сам. Рус оскалил зубы в злой усмешке: -- Врешь. Все слишком нелепо. Без факела в полной тьме? Даже луны нет, одни тучи. И не кричать? Как же ты надеялся их отыскать? На ощупь? Дружинники посмеивались. Вранье запутавшегося иудея было видно и слепому. А тот, затравленно оглядываясь, сказал безнадежно: -- Да, глупо. Но что мне оставалось делать? Я все равно не мог спать. Не мог даже лежать в теплой постели, когда дети... когда не знаю, что с ними и где они. Рус сдержал готовый сорваться с языка наказ Сове срубить голову лазутчику и ехать дальше. Подумал, покачал головой. Если бы потерялся Буська, к которому так привык, даже привязался сердцем, он бы тоже места себе не находил. Надо будет присматривать за ним получше. -- Веревку на шею, -- распорядился он, -- и пусть бежит следом. Упадет... что ж, он сам хотел попасть к своему богу. Сова, скаля зубы, набросил петлю и затянул на горле потуже, так что лицо Нахима посинело. Другой конец прикрепил к седлу, лихо вспрыгнул на коня: -- Готово! Разбрызгивая воду, они понеслись по берегу навстречу алому рассвету, похожему на стыдливый румянец на щеках молоденькой девушки. Воздух был свеж и чист, от реки тянуло холодом. Слева туман начал рваться на куски, сбиваться в белесые валы, их катило к реке, остальные рассеивались, дробились, поднимались выше, где исчезли бесследно. Лишь над рекой туман еще стоял стеной, лишь чуть-чуть приподнялся от воды, так и завис в неустойчивом равновесии. Буська все норовил вылезти вперед, но двое дружинников по немому наказу князя следили, прикрывали собой, буде из кустов грянет недруг или свистнет стрела. Сзади Рус слышал хрипы, шлепанье ног по грязи, потом пошла сухая земля. Ехали рысью, то переходили на шаг, остерегаясь нестись сломя голову в чужой земле, где могут быть ловушки и засады. Оглянувшись, Рус понял, что только это еще и спасло пленника от удушья. Он бежал с петлей на шее за конем Совы, его раскачивало, он хрипел, задыхался, но у него не хватало мужества Руса пасть на землю и заставить себя помереть, не дать врагу глумиться напоследок. Рус с презрением отвернулся, с таким жалким народом и воевать-то противно, и в это время впереди раздался удивленный возглас. Один из передних дружинников натянул удила, конь встал как вкопанный. Дружинник указал рукой в сторону крутого берега. Там, под раскидистым явором, лежали на куче хвороста пятеро детей. Озябшие, они скорчились в три погибели, прижимались друг к другу, вздрагивали, видно было, как младшая девочка трясется от холода, хотя ее обхватывал, прижимая к животу, мальчик постарше. Рядом на дереве были подвешены связанные за шеи тушки уток. Три связки, в каждой по десять уток. Рус слышал, как уважительно присвистнул дружинник. Он тоже понял, почему дети решились заночевать. В камышах уже возятся утки, шлепают дырявыми клювами, пропуская воду. Сова подъехал ближе. Пленник, шатаясь, вышел из-за его коня. Струи пота текли по лицу, смыли грязь, теперь было видно, что измучен до крайности, глаза почти не видят, но когда дружинник тупым концом копья ткнул крайнего мальчишку в ребра, он прохрипел: -- Это же дети... -- Это дети врага, -- бросил Сова холодно. -- А вырастут, будут убивать наших детей. Мальчишка испуганно открыл глаза, зашевелился. Увидев нависших над ними всадников, испуганно вскрикнул. Начали просыпаться другие дети. Девочка, бледная и заплаканная, широко распахнула глаза: -- Папа! Ее трясло от холода так, что бросало из стороны в сторону. Она вздрагивала, дергала головой, лязгала зубами, словно ударялась подбородком о стол. Нахим криво улыбнулся. Девочка уткнулась ему в грудь, удивилась, что руки отца связаны, прижалась все равно, от отца шел жар сильно разогретого тела. Другие дети приподнимались, терли глаза. Еще двое подбежали к связанному пленнику. Другие встали и смотрели исподлобья, уже все поняв. Осознание своей участи было видно в детских лицах. Рус поморщился. Дети ревут -- понятно, но чтоб взрослый так обливался слезами... Стыд, позор всему племени мужскому. Надо зарубить поскорее, чтобы не позорил род мужчин. -- Эй, -- сказал он, -- это твои дети? Нахим, плача, наклонился к детям, те обхватывали его за шею, плакали, ревели в три ручья. Сова заехал сзади, вытащил нож. Прицелился, закусив губу, словно прикидывал, с кого начать, коротко и сильно взмахнул рукой. Лезвие блеснуло в первых лучах утреннего солнца. Нахим дернулся, боль была короткая, выпрямился, его сведенные назад плечи вернулись в прежнее положение, он обхватил руками детей и только сейчас понял, что свирепый скиф перерезал веревку на руках. Теперь он обнял уже троих, не разбирая, где свои, где соседские, вместе с ними обливался слезами. Но если он плакал молча, то дети ревели громко, слезы брызгали крупными жемчужинами, бежали по щекам, а дальше на землю. Рус крикнул зло: -- Слушай меня, враг!.. Ты не был лазутчиком, значит, мы не в силах тебя сейчас убить, как бы этого ни хотелось. Но сегодня будет бой, и я очень надеюсь, что встречу тебя. И разрублю тебя с наслаждением до пояса, дабы небо увидело твои поганые внутренности! Он повернул коня. Нахим с замершим дыханием смотрел на лоснящийся круп жеребца, который тоже, казалось, выражал презрение ненавистному иудею. Но круп этот начал удаляться, другие скифы тоже повернули коней и поехали дальше вдоль берега, и Нахим все никак не мог поверить, что его, злейшего врага, все же не убили! Он был в их руках, но не убили. Лишь один скиф, совсем ребенок, задержал коня. Его синие глаза придирчиво и с жадным любопытством обшаривали уток. Он кивнул Исхаку, спросил высоким детским голосом: -- Тебя как зовут? Исхак с трудом понял, торопливо сглотнул слезы: -- Исхак, сын Нахима... -- Хорошо уток бьешь, Исхак, сын Нахима! Он поднял коня на дыбы, красуясь могучим животным, конь яростно завизжал и страшно замолотил по воздуху копытами, где блестели железные подковы, так на двух задних мальчишка и развернул его, а когда конь опустился на все четыре, то сорвался с места как выброшенный из пращи булыжник. Дети со всех сторон хватались за одежду Нахима. Голоса их были тоненькие, как у лесных птичек: -- Папа!.. Папа, что это было? -- Папа, ты был у чужих? -- Папа, нас отпустили? Он обнял их всех, потом, чувствуя, что ноги не держат, опустился на землю. Дети сгрудились вокруг, подошли и Зяма с Гершелем, смотрели серьезно и печально. Нахим прошептал: -- Я сам еще не понимаю, что произошло... У них какие-то правила войны, отличные от наших... Но сейчас быстро берите уток, возвращаемся! Гершель оглянулся на камыши, где призывно крякали утки, ради них и остались, самое время продолжить избиение уток-акумов, но посмотрел на избитого Нахима, заторопился: -- Мы быстро! Может быть, послать Зяму в град за конем? -- Я смогу идти, -- прошептал Нахим. Он ощутил, что горло еще перехвачено, он может только шептать, хотя волосяную петлю скифы забрали с собой. -- Дети мои... Глава 30 Со стороны леса несся конь, закидывая в сторону ноги. Голова всадника была едва видна из-за трепещущей гривы, Рус узнал Буську. По телу прошла дрожь, внутри дрогнула туго натянутая жилка, со звоном оборвалась. Буська остановил коня так резко, что тот пропахал четыре глубокие борозды, сел на круп. Тонкий голос резанул по ушам: -- Княже! -- Что стряслось? -- рявкнул Рус. -- Что с... Ис? Сам ощутил нелепость вопроса, ибо в первую очередь беспокоится всегда за нее, хотя и так упрятал в середину стана и приставил к ней двух дюжих парней, чтобы берегли пуще зеницы ока. -- Баюн! -- вскричал Буська отчаянно. Слезы брызнули из чистых детских глаз. -- Баюн! -- Что с ним? Буська всхлипнул, две крупные слезинки выкатились, поползли по щекам. Заблестели мокрые дорожки, а капли повисли на подбородке. -- Убит! -- Баюн? -- переспросил Рус, не веря. -- Да, погиб. -- Совсем? -- переспросил Рус. Озлился на себя, вопрос глуп, зарычал. -- Кто его убил? С кем-то подрался по пьянке? Буська опасливо подал коня в сторону. Лицо князя было перекошено от ярости. -- Иудеи, -- крикнул Буська, конь под ним пошел боком, косясь на злого человека. -- Того, который завалил Баюна, схватили! Хотят забить... Рус взмахом призвал дружинника с конем. Седло протестующе скрипнуло, конь даже присел, Рус всегда запрыгивал с разгона, приподнялся на стременах, со стороны леса виднелись всадники. Кони под ними плясали, а в середке виднелись люди. Кони сорвались в галоп. Встречный ветер стал таким плотным, что срывал безрукавку, выдавливал глаза. Буська быстро отстал, а Рус подскакал к всадникам, сам вне себя от горя и ярости. Сам не понял, почему гибель Баюна привела в такое бешенство, раньше Баюна недолюбливал. Сова был уже здесь, его слушали хмуро, но почтительно. В кругу лежали в лужах крови двое иудеев, а третьего толкнули навстречу подъехавшему князю. Иудей, со связанными за спиной руками, избитый, повалился лицом в пыль, но с двух сторон кольнули копьями, и он с трудом поднялся на ноги. Здесь же был и Корнило, Рус видел, как он зло ткнул поверженного носком сапога. Сова оглянулся на подскакавших всадников, махнул рукой, отвернулся. Двое уже подняли залитого кровью Баюна, из него хлестало как из пробитого стрелами бурдюка с красным вином, угрюмо прилаживали поперек седла его верного коня. Сова указал на распростертого на земле: -- Этот сумел. Голос его был полон отвращения. Рус рассматривал захваченного с изумлением и гневом. Иудей был на полголовы ниже самого низкорослого из русов, узок в плечах, грудь плоская как доска, а руки хоть и длинные, но тонкие, перевитые сухожилиями, но не мускулами. Он не выглядел воином, а в лице не было привычной бойцам гордости, надменности или вызова. -- Этот? -- спросил Рус. -- Он самый, -- подтвердил Сова несчастливо. Рус вскрикнул гневно: -- Не может быть... Это человек, который убил Баюна? -- Он, княже, -- ответил Сова. -- Ударил в спину? -- допытывался Рус. -- Какая-то хитрость? -- Нет, княже. -- Но как он мог? Баюн и с боевым топором управлялся не хуже, чем с бандурой или трембитой! Сова зло ударил пленника по лицу. Тот рухнул как подкошенный, поднимался долго, с трудом. Из разбитых губ бежала струйка крови. Он слизывал, жалко моргал. -- Кто ты есть? -- спросил Рус. Он чувствовал, как в груди вместе с яростью закипает и горечь. -- Кто ты, тварь дрожащая, что сумел убить одного из наших лучших людей? Да что там... нашего лучшего из людей! Корнило перевел, иудей ответил жалким дрожащим голосом. Корнило спросил еще, повернулся к князю: -- Его зовут Исайя. Его работа -- охранять посевы. На здешние поля нападают огромные стада свиней. Он скривил губы, качал головой. Рус грозно сдвинул брови. Голос стал хриплым и страшным: -- Что? Он хочет сказать, что мы свиньи? Корнило поклонился: -- Прости, княже. Я смеюсь их дурости. Ведь они не едят свинину. Им бог не велит. А убитых свиней бросают собакам. Стада здесь агромадные! Да ты сам видел, какие тут вепри! Такой секач кого хошь собьет с ног, боевого коня распорет клыками как щенка. Ежели этот наловчился с ними драться, то он чего-то стоит. Рус сказал зло: -- И кабанов бьет явно подлостью да хитростью, а не грудь в грудь!.. Что ж, за его отвагу ему и плата. Распять на виду у всего града! Пусть там смотрят, страшатся. Сова поддакнул: -- Иудеи -- подлый народ. За жизнь цепляются, как будто жизнь -- самое дорогое, что есть у человека! Для них это будет зрелище! Такие вопли пойдут на стенах... Спать не дадут моим вартовым, а это уже хорошо. Иудея подхватили, поволокли с холма. Ноги уже загребали землю, пропахивая слабые борозды. Рус крикнул вдогонку: -- Только распять так, чтобы не издох сразу! Пусть пару дней помучается. Сова покачал головой: -- Народ хлипкий. Вряд ли долго протянет. Но кишки стоит выпустить еще у живого. Чтоб их собаки тащили, а он смотрел сверху с перекладины и выл... В молчании наблюдали, как вдали у обочины дороги выкопали яму. Место выбрали в полете стрелы от ворот града. Чтоб видели хорошо, но дотянуться не сумели. Охочие мигом притащили две сосенки, срубили ветви, меньшую прибили поперек комля большей, поставили в яму перекладиной вверх, засыпали землей, старательно насыпали в яму даже мелких камней для устойчивости, будто столбу стоять, пока не сгниет. Сгорбленная фигурка иудея стояла на коленях. Он качался взад-вперед, стукался лбом в землю. Скифы заканчивали столб, утаптывали землю. Иудея подняли, связали ноги, а веревку на руках, напротив, разрезали, распинать надо с раскинутыми руками. Рус повернулся к Сове: -- Ты все пути к граду перекрыл? -- Мышь не проскользнет! -- Уверен? -- Голову закладываю. -- Смотри, потеряешь, -- пригрозил Рус зловеще. -- Если кто из града пробежит -- пусть, но нельзя, чтобы туда прошла хоть одна подвода с едой. -- Мышь не проскользнет, -- поклялся Сова снова. -- Мои дозорные несут службу и ночью. -- Твои люди рассыпались по весям, -- уличил Рус. -- Грабят да насилуют. Их можно перебить, как кроликов, поодиночке. Наше счастье, что иудеи трусы и воевать не умеют вовсе. -- Здесь людей довольно... Он умолк, смотрел на дорогу. От кучки скифов отделился мальчишка, Рус узнал Буську, тот вскочил на коня, понесся в их сторону. Конь мчался как птица, но когда взлетел на холм, дышал тяжело, поводил по сторонам налитыми кровью глазами. Буська закричал возбужденно: -- Княже! Пленный иудей молит отпустить его попрощаться с родней. У него куча детей, семья, престарелые родители. Он клянется, что вернется! Рус засмеялся, сзади захохотал Сова. -- А мешок золота он не запросил? -- Нет, -- ответил Буська растерянно. -- Зря, -- сказал Рус серьезно. -- Мог бы запросить. Почему нет? Обманул доверчивых дураков, сам ушел да еще и золото унес. Ха-ха! Передай, чтобы распяли повыше. Пусть собаки только пальцы отгрызут, ежели допрыгнут. А для них можно ему пузо распороть и кишки выпустить, как Сова советует. Но не все, а по одной! Чтоб псы дрались, вытаскивая все больше и больше... Буська повернул коня, но Сова неожиданно крикнул: -- Погоди!.. Княже, а что, если в самом деле отпустить? -- Ты рехнулся? -- А ты послушай. Отпустить с условием, что кого-то доставит на свое место. Другого иудейчика. Нам же все одно, кого распять. Одним иудеем меньше: хоть мелочь, а приятно. Но тут нам будет над чем посмеяться. Все наше войско помрет от хохота! Рус поинтересовался настороженно: -- Что придумал? -- А ты подумай, как он будет искать себе замену! Все иудеи ведь понимают, что он не вернется. Кто ж из них вернулся бы на верную смерть? Да еще на такую? -- Это понятно, -- сказал Рус. -- Но в чем твоя хитрость? Сказал, и тут же понимание пришло в голову. Сова, наблюдая за князем, сказал довольно: -- Дошло? Он не сможет найти замену, а наши лишний раз увидят, какой это подлейший народ. Без чести и совести, без дружбы. У них в самом деле своя жалкая жизнь -- это самое ценное. Ты можешь себе представить иудея, чтобы тот покончил с собой, смывая пятно на чести, или даже для того, чтобы не попасть в плен? Нет, каждый цепляется за свою жалкую жизнь! Идут в плен, готовы дерьмо наше есть, но только бы уцелеть! Рус в задумчивости покачал головой. После паузы сказал Буське, который в растерянности смотрел то на него, то на грозного воеводу: -- Так и передай. Ежели до заката солнца отыщет человека, который постоит у столба заместо него, то он волен идти в град и быть там до рассвета. На рассвете, когда вернется, мы того отпустим, а его казним. Сова заметил: -- На рассвете? -- На закате, -- поправился Рус. -- Пусть для прощанья ночь и целый день. Вернуться должен до заката. В тот момент, когда погаснет последний луч солнца, разопнут того, кто окажется у столба. Буська повернул коня, гикнул и вихрем понесся вниз по склону холма. Сова смотрел вслед одобрительно, мальчишка растет молодым орленком. Рус покачивал головой, но Сова показал ему оттопыренный кверху палец. Рус нахмурился, но выглядел польщенным. Буська доводился ему дальней родней, Рус даже не помнил кем. Всадник подскакал к группке, окружившей пленника. Тот упал на колени, воздел руки к небу. Рано молишься, подумал Рус злорадно. Посмотрим, как будешь искать себе замену. Жалкий народ, который так цепляется за жизнь! Когда эта жизнь была ценнее для мужчины, чем честь? Съезжая с холма, он видел, как пленнику связали руки и надели на шею веревку. Так и повели к стене, а там иудей что-то выкрикивал, вздымал руки, потрясал, указывал на солнце. Рус тоже поглядел на склоняющееся к закату светило. До захода еще далеко, но ежели не отыщет до захода, его разопнут с последним лучом. Кричи, иудей, кричи! -- Что-то случилось, -- сказал Сова встревоженно. Он поспешно начал спускаться с холма. На Руса не смотрел, спина сгорбилась. Рус рассерженно хлестнул Ракшана, и оскорбленный жеребец понес так, что во мгновение ока обогнал коня Совы. Возле иудея стояли еще двое, спорили между собой. На конский топот в испуге оглянулись, попятились. Лица были бледные, губы дрожали от ужаса. Рус крикнул зло: -- Что случилось? Исайя упал на колени: -- Смилуйся, великий царь! Ты обещал отпустить меня попрощаться с моими детьми и престарелыми родителями, ежели я найду себе замену. -- И ты нашел? -- спросил Рус грозно, хотя уже догадывался, глядя на двух перепуганных насмерть иудеев. -- Да, великий царь! -- Кто из них? -- Выбери сам. Они спорят. Рус не ответил, оглянулся на Сову. Тот подъехал, но приближаться не стал, держался среди своих дружинников, прятался от княжеского гнева. -- Вы оба готовы его заменить? -- спросил Рус. Иудеи упали на колени, залопотали. Корнило перевел: -- Они считают, что делают богоугодное дело. Помочь соплеменнику -- их долг. -- А вы знаете, -- сказал Рус с нажимом, -- что ежели он не вернется вовремя... до завтрашнего захода солнца, то вас казнят? Иудеи оба часто закивали. Сова попятился. Рус покачал головой: -- Вы поступаете благородно. И с моей стороны будет неблагородно не поверить Исайе просто на слово. Итак, ты даешь слово, что вернешься сюда завтра вечером до захода солнца, чтобы быть распятым на этом кресте?.. Тогда я отпущу тебя без залога. Наступило мертвое молчание. Скифы окружили иудеев плотной толпой, ловили каждое слово князя и его пленника. Исайя смотрел недоверчиво. Надежда, сомнение и страх попеременно сменялись на его изумленном лице с запекшейся коркой крови. -- Я даю... слово, -- сказал он с запинкой. -- Что вернешься вечером? -- переспросил князь. -- Да, -- ответил Исайя через Корнила, -- я вернусь до захода солнца, чтобы быть распятым на этом кресте. Рус вскинул руки. Голос его был зычным, как раскаты грома: -- Все слышали? В ответ прогремело мощное: -- Все... -- Слышали!.. -- Каждое слово! Рус кивнул Исайе и двум иудеям: -- Идите. И помните, что он сказал. Скифы расступились, трое иудеев медленно, все еще не веря варварам, ожидая неведомый подвох, пошли по направлению к воротам. Рус знаком велел скифам отстать, и когда трое подошли к воротам, там чуть-чуть приоткрыли створку, впустили и тут же захлопнули. Слышно было, как торопливо стучат запоры, в землю вбивают колья, подпирая ворота. Рус погрозил Сове: -- Понял? Сова сказал виновато: -- Но теперь уж точно не вернется. -- Да. Сова покачал головой: -- Ты этого и хотел? -- Догадайся сам. Что нам потеря одного пленника? Зато мы разом опозорим все их племя. Пусть иудеи считают это своей доблестью, но наши воины станут презирать их еще больше. И убивать будут без жалости, будь это мужчина, женщина, старик или ребенок. Сова сказал уважительно: -- Ты быстро понял, как лучше. Я соображаю медленнее. -- Быстрее еще не значит -- лучше, -- проворчал Рус, но Сова видел, что молодой князь польщен похвалой опытного воеводы. В Новом Иерусалиме возвращение Исайи было встречено как чудо. Не так дивно, что Иона вышел цел и невредим из пасти левиафана, как избавление иудея, убившего могучего скифа, из рук разъяренных варваров. Прямо от ворот его подхватили на руки, понесли, выкрикивая боевые кличи, которые странно перемешивались с хвалой Господу за чудесное избавление из рук страшного народа Гога. Соломон вышел на крыльцо, когда ликующая толпа приблизилась к его дому. Он поднял руки, кличи стали стихать. Исайю с рук на руки передали ближе, поставили на крыльцо. Избитый, с засохшей коркой крови на шее, он счастливо улыбался. Глаза блестели жизнью, он стал словно бы выше ростом, на лице была уверенность и, что опечалило Соломона, готовность снова взяться за так оправдавшее себя оружие. -- Заходи, сын мой, -- сказал Соломон тепло, -- твоим родным сейчас скажут, что ты жив и здоров. Ты скоро с ними увидишься, а сейчас для города жизненно важно знать, что делается у скифов. Исайя, посерьезнел, но поднялся на крыльцо все с теми же победно расправленными плечами. Обернулся к толпе, помахал рукой, та взорвалась радостным ревом, воплями радости и слез. Еще раз поклонился, вслед за Соломоном вошел в темный коридор. Служанка быстро пос