Великан насмешливо сощурился: -- Может быть, пусть там и остается? -- Нет, -- воскликнула она с отчаянием. -- Я люблю своего отца. Вам, варварам, не понять. Спаси его! И я стану твоей рабыней. Он подумал, сказал с непониманием: -- Да ты и так моя рабыня. Если решу, что тебе стоит жить. А нет -- удавлю, чтоб под ногами не пищало. От страха и усталости в голове у нее шумело, смерть в самом деле не казалась страшной. Но тогда умрет и отец, который воспитал ее сам, когда умерла мать... -- Рабыни по клятве стоят дороже, -- возразила она. -- Меня не надо водить на веревке. Не надо запирать! Слово держит крепче любых оков. Великан смотрел насмешливо, потом в синих глазах появилось что-то вроде понимания. Прорычал: -- Это верно. -- Помоги... -- Клянешься? -- Клянусь, -- ответила она с легкостью. Скиф не понимает, что клясться перед ним все равно что давать клятвы домашнему скоту. -- Помоги отцу, а я стану твоей рабыней! И буду выполнять все твои прихоти. Он смерил ее задумчивым взором: -- Да как ты будешь их выполнять... такая крохотная? Но я возьму тебя, чтобы ребята рты пораскрывали. Таких игрушечных женщин еще никто не видывал!.. Правда, отмывать придется до-о-о-лго. Он поднялся, и она едва не упала с бревна, задирая голову. Конь повернул удлиненную голову, он выглядел умнее этого скифа, великан что-то казал ему, и конь удовлетворенно фыркнул, побрел дальше. -- Это я игрушечная? -- Кукольная, -- оскалился он в довольной улыбке. -- Скорее всего, ты все-таки не человек... Но тем больше мне позавидуют! Конечно, если выветрю тебя раньше, чем покажу. Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались в сказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева ощутила, как на смену ужасу приходит боязливое презрение. Сила есть -- ума не надо. Сила -- уму могила... Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее одним пальцем, крикнул в темную глубину: -- Эй, кто там есть? А Хева торопливо закричала: -- Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за лестницу, тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой! После паузы донесся слабый голос, в котором было столько боли и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы: -- Дочь моя... что стряслось? -- Отец, -- закричала она быстро, -- со мной все в порядке!.. А с весью... Ну, ты сам знаешь. Поторопись... или погоди, я сама слезу, помогу! Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицей юркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские объятия. Он сумел стать на колени, но его пальцы тщетно хватались за покрытые плесенью перекладины. -- Отец, я помогу... Он не может спуститься, его никакая лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя... Вот так... еще... ноги поставь на перекладину, на одних руках не удержишься... Эй, огромина! Тащи! Отец прошептал тихо: -- Ты разговаривала со... скифом? -- Отец, -- ответила она тоже шепотом, хотя великан явно не знает языка избранного народа, -- он огромный и глупый! Мне уже совсем не страшно. Ну, почти не страшно. -- Ох, дочь моя... Лестница трещала под двойной тяжестью, но они двое стояли на разных ступеньках, светлый квадрат приближался, только его заслоняла грозная фигура, и Хева чувствовала, как у ее отца от страха и безнадежности слабеют пальцы. -- Отец, -- закричала она отчаянно, -- держись! У меня же больше никого на свете нет! Его пальцы стиснулись на перекладине, она видела. А в следующее мгновение сопящий великан вытащил лестницу, и как раз вовремя: гнилые жерди переломились, и Хева с отцом рухнули в черный пепел рядом со зловонной дырой подвала. Отец часто и жадно дышал, в лице был страх. Глаза дико уставились на великана. Даже не заметил, что взгляд свободно простирается во все стороны, не натыкаясь на соседние дома, сараи, амбары, конюшни. Дикий скиф скользнул по нему равнодушным взором, его глаза снова обратились к Хеве. -- Все. Я уже вытащил. Она живо возразила: -- Не все! Он здесь умрет, не видишь? Он уставился бараньим взглядом: -- Ты хочешь, чтобы я отнес это нечто дохлое волхву? Он уже разложился. Не слышишь, какой смрад? -- Не слышу, -- сказала она, -- его нужно отнести шаману. Только нашему. Он вытаращил глаза: -- А где ваш? Ее сердце забилось еще чаще. Сказала как можно небрежнее: -- В Новом Иерусалиме, где же еще? Только тот шаман может спасти моего отца. На его лице появилось сильнейшее отвращение. Она поняла, что великан сейчас откажется, сказала торопливо: -- И тогда я стану твоей верной рабой! Он фыркнул: -- Ты уже сейчас моя рабыня! Сердце ее упало. Однако сумела проговорить почти все тем же уверенным и даже, насколько смогла, насмешливым тоном: -- Да, плеть и железо могут многое. Но надо быть очень тупым, чтобы совсем не видеть разницы между покорным рабом и верным. Он нахмурился, и она подумала в страхе, что он в самом деле слишком туп, чтобы видеть разницу. Особенно разницу между просто покорной женщиной и преданной. Оба со страхом наблюдали за медленно размышляющим скифом. Но, похоже, долгие раздумья были не свойственны сыновьям Гога. Он пожал плечами: -- Лады, отвезу. Тут делов-то... Вон стены твоего града! Оглушительно свистнул, старый иудей от ужаса зажмурился и присел, даже не увидел, как подбежал конь, а дикий скиф с неожиданной для великана легкостью вспрыгнул на коня. И уже с седла нагнулся и поднял к себе тощее тело старика. Хева сказала вопросительно: -- Я пойду впереди? -- Зачем? -- Указывать дорогу. -- Я знаю дорогу, -- ответил Бугай насмешливо. -- Слышишь, вороны кричат? А по ночам там наши друзья, серые волки, растаскивают трупы!.. Иди рядом, чтобы никто не ухватил тебя как добычу. Заря окрасила облака. В холодном воздухе медленно растворялся туман, проступали очертания голых деревьев, смутно доносились звуки множества коней. После короткого летнего дождя воздух казался восхитительно чистым и свежим, но теперь Хева уловила едва слышный запах конских каштанов, аромат мужского пота, запах горячей стряпни... Она сглотнула слюну. Скиф заметил, оскалил зубы. Она сердито отвернулась. Конь вздохнул и пошел неспешно в сторону града. Хева ежилась от холода, зубы начали стучать. Внезапно сверху обрушилось что-то огромное, тяжелое. Она от страха присела, услышала громовой хохот. Скиф хохотал, показывая огромные, как у дракона, зубы, был он теперь обнажен до пояса, а она, оказывается, едва не пустила лужу от страха, когда он швырнул ей свою безрукавку. -- Набрось, -- велел он. -- Ты такая тонкая, что промерзнешь насквозь, как стрекоза! Те на ночь вовсе застывают... Она собиралась отказаться, не станет же в самом деле надевать эту вонючую шкуру, но руки сами влезли в огромные прорехи, пальцы свели вместе половинки, толстая шкура еще держала тепло огромного горячего тела, и только буркнула: -- А ты и так не издохнешь? -- Мы, скифы, -- сказал он хвастливо, -- привыкли спать даже на морозе! Она выговорила неприязненно стылыми губами: -- Да, такую тушу проморозить не просто. Безрукавка ей достигала щиколоток, в ней было удивительно уютно, даже мужской запах не раздражал, в нем тоже чувствовалось нечто покровительственное, оберегающее, и она уже успокоенно перебирала ногами, а впереди медленно вырастала в размерах стена Нового Иерусалима с намертво запертыми воротами. Огромный скиф даже намурлыкивал что-то под нос, такое же дикое и свирепое, как и он сам. Хева зябко передергивала плечами, боясь представить, о чем поет это чудовище, но в то же время страшно хотелось узнать, о чем же может петь свирепый сын Гога и Магога? Глава 34 Когда подъехали к воротам на расстояние полета стрелы, над частоколом показались головы воинов. Хева торопливо вышла вперед, замахала руками: -- Мы свои!.. Со стены крикнули: -- Ты кто? -- Я Хева, -- закричала она возмущенно, -- а вы все -- дурни! Отворяйте, я еле на ногах держусь. А отец мой совсем плох! Тот же голос прокричал со страхом и недоверием: -- Женщина, не спеши. Почему ты в звериной шкуре? Почему с вами этот зверь? В их голосах был страх, и она пожалела этих мужчин, что устрашились единственного воина врага. Правда, она тоже испугалась его до икотки, но она женщина, а они должны уметь постоять за себя и свои семьи... Сильно же им, видимо, досталось и здесь! -- У нас перемирие, -- крикнула она. -- Он спас меня и моего отца! А теперь везем во град, ибо мой отец болен и сам идти не может!.. Открывайте ворота, дурни! Неужто вас испугал один-единственный скиф? На стене было замешательство, наконец кто-то крикнул: -- Других не видно... -- Туман, -- бросил другой пугливо. -- Только откроешь, сразу откуда ни возьмись появятся! -- Да-да, -- поддержал третий. -- Они носятся на своих неподкованных конях как птицы! Хева закричала зло: -- Да вы что позорите нас перед этим скифом? Он помрет от хохота!.. Нет вблизи никаких гоев! Они рассыпались по окрестностям, грабят и жгут веси, наши поля, сады... Открывайте, презренные трусы! Один крикнул напоследок, явно сдаваясь: -- А почему на тебе шкура? -- Со скифа содрала, дурни! -- рявкнула она. Скиф, огромный и бронзовотелый, одобрительно скалил крупные зубы, слушая ее гневные вопли. Маленькая, но сердитая! Поди еще и кусается. Его чудовищные мускулы блестели, покрытые влагой тумана, он казался то ли высеченным из оранжевого мрамора, то ли вытесанным из светлого дуба немыслимой прочности. Она слышала, как со стуком вытащили деревянный засов. Приоткрыли одну половинку, скиф пустил безбоязненно коня вперед, он верит в клятвы свято, подумала она с неясным чувством вины, и тут же ворота за их спинами захлопнули, торопливо вложили засов, и она слышала, как облегченно вздохнули эти мужчины, которых она привыкла считать сильными и уверенными. Полуголый скиф как башня высился на толстом коне. От его разнесенных в сторону плечей поднимался легкий пар, словно эти шары мускулов были разогретыми на солнце валунами. Ее старый отец все еще сидел позади, держась за широкий пояс страшного человека. Со всех сторон сбегались люди, вооруженные кто чем. Хева уже начала тревожиться, когда старший из стражей закричал: -- Всем отойти!.. У них перемирие!.. И сразу же по собравшимся прошелестело: -- Перемирие? -- Яхве, наконец-то... -- Да неужто?.. -- А женщина в одежке скифа! Гляди, совсем раздела зверюгу... Хева стиснула челюсти. Измученные лица, на которых проступило отчаяние, насмерть перепуганные глаза, даже на лицах мужчин видна угрюмая обреченность. -- Веди коня за мной, -- сказала она великану. -- Вон к тому дому, где виднеется красный край крыши. Скиф невозмутимо развернул коня. На людей и по сторонам он поглядывал с ленивым презрением. Страха и даже настороженности она в нем не замечала, скиф свято верил в слово, даже данное женщиной. Снова она ощутила укол стыда, хотя какой стыд что-то пообещать дикому или даже домашнему животному, а потом не выполнить? Ребе Соломон, заслышав шум и крики, сам вышел на крыльцо. Хева помахала ему рукой еще издали: -- Ребе, это я, Хева, внучка вашего брата Саула! Мой отец болен, ослаб, ему нужна помощь. А это скиф, который спас нас из подпола. Крышку завалило горящими бревнами, мы бы сами не выбрались. Острые, совсем не старые глаза ребе блеснули. Хева увидела, что он сразу понял, что она хотела сказать, но не признавалась даже отцу. Скиф их вытащил, все верно. Но спас ли? -- Приветствую тебя, доблестный Бугай, -- сказал он. Глаза Хевы распахнулись, а челюсть отвисла. Бугай кивнул Соломону как старому знакомому, а Соломон распорядился: -- Занесите больного в дом. -- Вы его знаете? -- пискнула Хева. -- Мир тесен, -- ответил Соломон. Домочадцы помогли вконец обессилевшему старику слезть с коня, на руках унесли в дом, а Соломон сказал Хеве негромко: -- А ты, дочь моя, что пообещала скифу? Она ответила быстро: -- Это не важно. Ведь клятвы перед животными необязательны, верно? -- Верно, -- подтвердил он. -- Что с ним хочешь чтобы сделали? Убили? Она посмотрела на могучего скифа, которого Соломон назвал Бугаем, -- что за странное имя! Тот ответил ей взглядом собственника, улыбнулся во всю ширь, снова показав два ряда крупных белых зубов. После минутного колебания она буркнула: -- Не сейчас. И не при мне. Он внимательно посмотрел в ее лицо, перевел взгляд на скифа: -- Да, такого зверя так просто не свалишь... Ты можешь пригласить его в дом? Мы сможем напоить его отравленным вином. Так будет легче, а то он перебьет уйму наших людей. Хева вздрогнула, непроизвольно закуталась в безрукавку, ее полы едва не волочились по земле. Скиф посматривал на нее снисходительно, конь пренебрежительно фыркал. Хева пересилила себя, широко улыбнулась: -- О, мой повелитель! Ты сделал все, что я просила, и теперь я -- твоя покорная и верная рабыня! Но прошу тебя, зайди в этот дом, отведай местных сладостей, выпей вина, и мы сразу же вернемся в твой стан! Он в нерешительности почесал затылок. Взгляд его обежал пыльные улицы, поднялся к небу. Солнце уже медленно поднималось по восточному небосклону. -- Разве что вино из подвала, -- решил он. -- День будет теплый, а я люблю прохладу... Будет тебе прохлада, подумала она мстительно. В могиле. Служанка, обмирая от ужаса, дрожащими руками поставила на стол еду и питье, исчезла, все еще не веря себе, что осталась каким-то чудом жива. От страшного скифа веяло жуткой свирепостью, как в зимний день из приоткрытой двери, а громовой смех его раскачивал стены. Хозяин, от старости равнодушный к опасности, сам не ел, смотрел, как насыщаются этот зверь и бесстрашная девчушка, которая просидела в подвале целую неделю и потому только потеряла чувство страха. Ее отца отнесли во внутренние покои. Хозяин сказал, что ему нужен только отдых и сон, чтобы восстановить силы, а вот Хеве нужнее всего хорошо поесть... -- Сколько вас было в селе? -- спросил он, когда Хева опустошила два широких блюда и перешла к третьему, но уже замедленно, утолив голод, но не утолив аппетит. -- Человек двести, -- ответила она с набитым ртом. И подумала, что после пережитого уже может вспоминать о таком без содрогания. -- Я не знаю, сколько сумело укрыться во граде... -- Из той веси ни один, -- ответил Соломон печально. -- Ни одна душа. Просто не успели. Хева уже вернула скифу безрукавку, ей дали женское платье, но и одетый скиф выглядел все таким же диким зверем. Звериная шкура распахнулась на груди, оранжевые волосы торчат наружу, такие же дикие и густые, как шерсть на волчонке. Плечи лоснятся под жирным светом масляных светильников. Он обеими руками раздирал мясо, кости трещали на его зубах как сахарные сухарики. -- Ха-ха!.. Да после нас только волкам да воронью есть чем поживиться!.. Да и то, лучшее пожираем сами. Хева не поняла, но от голоса скифа веяло страшным, плечи ее сами собой передернулись. Соломон содрогнулся, но пересилил себя, кивнул: -- Печень и мозг? -- Такой обычай, -- подтвердил скиф довольный. -- Вырвать окровавленную печень сраженного тобой врага и сожрать ее прямо у него на глазах! Разрубить ему череп и впиться зубами в теплый мозг, наполненный горячей кровью!.. Хева прижала ладони ко рту. Судороги поднимались из глубины желудка, она опрометью выскочила из-за стола. Скиф проводил ее удивленным взглядом, в котором, однако, беспокойства не было. До чего же дикие люди верят в силу слова, подумал Соломон. Вслух сказал: -- Сейчас вернется. -- Ага, -- кивнул скиф. Он впился зубами в ломоть, оторвал, проглотил почти не разжевывая, для него это мясо было не по-мужски нежным и сочным. -- Но ваших мы не ели... Или почти не ели. Воинский обычай велит съесть печень могучего противника! Которого едва одолел. А мозг надо выедать у хитрого. А еще лучше -- у военачальника. Но у вас таких не встретили. -- Да, -- согласился Соломон, -- их у нас нет вовсе. Глаза скифа расширились в великом удивлении. -- Но как же... У вас много сел, настоящие грады! И нет воевод? -- Нет, -- ответил Соломон. Заметив радостный блеск в глазах скифа, подумал, что зря радуется, живым уйдет не дальше крыльца, а вслух сказал: -- Если можешь представить себе целый народ из волхвов и лекарей, то это мы. Скиф с недоверием покачал головой: -- Так не бывает. А кто охотится, за огородом смотрит, обед варит? Соломон ощутил, что не сможет ответить так же просто, чтобы ответ был варвару ясен как день. Пожал плечами, а Хева вступила в разговор: -- Везде свои обычаи. Сам ты какого роду-племени? -- Роду-племени? -- переспросил Бугай удивленно. -- Я ж сказал, русы мы! Соломон поправил: -- Русами, как я слышал, вы стали недавно. Когда отделились от своего племени. Бугай просиял: -- А, вот ты о чем!.. Скифы мы. -- Скифы... -- повторила Хева. Она искоса взглянула на Соломона, тот следил за разговором внимательно, глаза острые, хоть намного старше ее отца. -- Ну, сейчас скифы -- это все равно что мы -- семиты. Скифов сотни племен и народов, не так ли? Вы из которого? Она видела, что ее вопросы чересчур трудные для великана, у которого только одна извилина, да и та прямая. -- Да какая разница? -- осведомился он с раздражением. -- Важно не то, откуда вы вышли... ха-ха... все выходим оттудова, а важно, куда придем. Наш князь не дурак, хоть и молод. Да и волхв головой думает. Соломон смотрел внимательно, впитывая чужую логику. Логику варваров. Если его народ, однажды избрав путь, неукоснительно следует ему через поколения, через тысячелетия, любой шаг в сторону -- святотатство, то эти люди всякий раз начинают с чистой таблички. Старое племя то ли само умирает, то ли враги истребляют, но взамен по свету победно идут его молодые отводки. Десятки отводков! И каждый придумывает себе новых богов, новые обычаи... Абсолютно другой путь! А Хева, насытившись, наконец отвалилась от стола. -- Новый народ, -- сказала она понимающе. -- Для вас все внове, а вот для земли, по которой ходите... Это не про вас ли сказал Экклезиаст, что все возвращается на круги своя... Впрочем, вряд ли ты читал Экклезиаста. А вот подкову ты разогнуть сможешь? Он смутился при ее речи, но когда она сказала про подкову, презрительно фыркнул: -- Разогнуть? Я две сломаю. -- Вместе? -- не поверила она. -- Как соломинки, -- пообещал он гордо. Хева взглянула на Соломона вопросительно, тот кивнул. Она крикнула, служанке велела отыскать пару подков. Та исчезла, выпили еще по большой кружке вина, Хева все не могла утолить жажду, а Бугай пил с прежним удовольствием, наконец испуганная женщина принесла на вытянутой руке подковы, в испуге отворачивая голову с такой силой, что едва не сворачивала шею. -- Целенькие, -- сказала Хева с удовлетворением. -- Новенькие! Ну-ка, покажи свои ладони... Бугай взял подковы, хмыкнул, сложил вместе, взялся обеими руками за концы. Мышцы его красиво вздулись и на миг застыли. Даже Соломон задержал дыхание: варвар был хищно красив, в могучем теле жира не больше, чем на муравье, мышцы как вырезаны искусной рукой из дуба, здоровая кожа блестит... Послышался хруст, Бугай туг же протянул Хеве обломки: -- Держи! Разочарованная, ни тебе страшного вздутия мускулов, ни сопения, даже не покраснел, не налился дурной кровью, она приняла половинки подков, внезапно с криком выронила на пол: -- Горячо! Бугай гулко захохотал. С потревоженного потолка посыпался мусор, за окном кто-то испуганно вскрикнул. Соломон сказал торопливо: -- Да-да, это всегда так... Не знаю почему, но должно быть на изломе горячо. -- Какой же ты здоровяк, -- сказала Хева с невольным испугом и восхищением. С таким зверем ехала и не боялась! Только теперь по спине пробежал запоздалый холодок сладкого ужаса. -- У тебя руки как бревна! А сам ты как скала... У тебя лоб как валун, а грудь шире двери в сарае моего дедушки. Я могла бы улечься на ней, даже не сильно скрючиваясь... Он повел плечами, она с изумлением увидела, как он браво выпячивает грудь, едва не замурлыкал от счастья. И как озарение пришло понимание, что этот огромный дикий варвар слушается ее, как будто привязан к ней веревочкой. Это она, маленькая и хрупкая, повелевает им, а он ходит за ней, смотрит ей в рот и сам не понимает, почему так делает. -- Ну-ка протяни руку, -- велела она. Он послушно вытянул руку. Она пощупала мускулы, на диво толстые, твердые, как наросты на дереве. Рука его была горячей, а в лице страшного сына Магога она видела удовольствие, смешанное со смущением, таким удивительным на крупном лице с грубыми чертами. -- Ты сильный, -- сказала она одобрительно. И потому, что все мужчины падки на похвалы больше любой женщины, и потому, что в самом деле хотела сказать ему приятное. -- И ты красивый... Мне всегда нравились мужчины дикие, отважные, свирепые... Не знаю почему. Мама меня ругала за мои мечты. Но это, наверное, от моих далеких предков. Они тоже когда-то вторглись в богатые травой земли, но уже занятые другими народами. И мои предки топтали посевы, вырубали виноградники, жгли веси, только города не трогали... -- Почему не трогали? -- удивился он. -- Они были укреплены, -- объяснила она. -- А мои предки были кочевники. Они не умели ни строить прочные дома, ни брать крепости приступом. Но когда они захватили всю страну, то города постепенно сами сдались. Последний город на Сиян-горе был взят только через сорок лет! Он присвистнул удивленно. Она видела, как он расправил плечи. Они только прибыли, а уже град готов пасть под их боевыми топорами! Соломон как будто мысли читал. Или же на открытом лице скифа можно было читать как в открытой книге. Сказал осторожно: -- Да, вы налетели как ураган. Великие воины! Таких мир не знал. Но всех ли вы убили в тех весях? Не зря ли я хочу послать туда Ламеха, своего... это наш младший волхв. Пусть окажет помощь, если есть кому. Хева зябко передернула плечами, вспомнила пепелище на месте цветущего села, а Бугай поморщился: -- Если бы всех! А то многие успели схорониться в подполах... У нас же душа отходчивая. Если не зарезали сразу, потом вроде бы рука не поднимается. Так что уцелели не только молодые девки... Мужиков, понятно, побили всех. А дети... Богам жертвы нужны? Нужны. Да и женщин почти не били. Разве что старых да уродливых. Ну, тех сразу ножиком по горлу, чтобы свет белый не поганили. А молодые пригодятся. Ха-ха, у наших лютых до драки кровь бьет ключом, выхода буйной силушке требуется! Соломон услышал вздох, остро посмотрел на Хеву. Девушка закусила губу. Глаза ее не отрывались от широкого лица жующего зверя. -- А дети? -- А что дети? -- ответил он хладнокровно. -- Дети не противники. Ежели не сгорели, под копыта не попали, то уцелели... Я сам видел, как в золе роются! Жратву, видать, ищут. Она охнула. Лицо ее стало совсем бледным. Оглянулась на Соломона, снова посмотрела на скифа. Соломон спросил тихо: -- У тебя кто-то остался? -- Двое братьев, -- прошептала она, -- и маленькая сестренка... Они заночевали у тети, это в соседнем селе. Утром должны были... но на рассвете это и случилось. Помолчали оба, тишину нарушало только сопение гиганта. Он с шумом высасывал мозг из костей, с треском грыз, швырял на середину стола. В приоткрытой двери мелькали испуганные лица. Когда скиф поворачивал голову, там раздавался сдавленный визг, приглушенные вопли, словно в панике давили друг друга насмерть. Соломон встревоженно поглядывал на Хеву. Она неотрывно смотрела на могучего скифа. Тот даже за столом возвышался настолько, будто стоял. В глазах Хевы проступило новое выражение. Соломон сказал предостерегающе: -- Не вздумай. Она прошептала с растущим упрямством: -- Они могли там уцелеть. -- Но могли и погибнуть. А ты... ты погибнешь тоже. Скиф сыто рыгнул, отодвинул блюдо. Его огромные ладони ухватили кувшин. Соломон невольно следил, как задергался кадык, булькало. Несколько капель брызнуло на шею и грудь, а скиф поставил кувшин не раньше, чем тот опустел. -- Хороший у вас квас, -- сказал он довольно. -- Это вино, -- ответил Соломон. -- В ваших краях пьют только отвар из мухомора? -- Волхвы, -- отмахнулся скиф небрежно, -- а мы, воины, предпочитаем хмельной мед. Хева положила ладонь на его руку. Он обернулся: -- Что, ты уже готова?.. Спасибо, хозяин, за угощение. Он начал подниматься. Соломон сказал быстро: -- Хева, останься! -- Я пойду искать. -- Хева, это самоубийство. -- Я должна. Скиф поднялся, коленом задев столешницу и едва не опрокинув стол. Соломон остановил его жестом, кивком подозвал служанку и бросил ей, не меняя лица: -- Передай Иисусу, пусть уберет лучников. -- Что? -- Скиф пусть уходит. Она ахнула: -- Жи... вым? Он бросил одним движением губ: -- Быстро! Бугаю надоела непонятная речь, похожая на чириканье, грубо схватил Хеву и поволок к выходу. Служанка, подгоняемая окриком Соломона, вылетела на крыльцо, прокричала пронзительным голосом. Выбежала на площадь перед домом, прокричала еще и, завидев появившихся в проеме скифа и Хеву, всплеснула руками, и ее как сухой лист унесло за угол. Площадь была пуста, но улыбка сползла с широкого лица Бугая. В воздухе веяло близкой и грозной опасностью, почти различался запах пролитой крови. Бугай взял в другую руку боевой топор, взгляд был цепкий, скиф теперь был похож на огромного хищного зверя. Соломон шел следом так близко, что ударился в твердую как стена спину своего гостя. Бугай прорычал подозрительно: -- Где Потрясающий Скалы?.. Эти жевжики украли моего коня? Соломон вскрикнул просительно: -- Нет!.. Просто кто думал, что могучий скиф так быстро вылезет из-за стола? Твоего коня сейчас тоже кормят отборной пшеницей и поят ключевой водой, как у вас принято!.. Эй, достопочтимый Иисус! Выведи чудовище, которого варвар зовет конем! Да побыстрее, а то он что-то заподозрил... Да не конь, а варвар, хотя его конь, согласен, выглядит умнее... Сам он встал рядом, а Хева прижималась к Бугаю с другой стороны так плотно, что тот сперва поглядел удивленно, потом на широком лице расплылась довольная усмешка. Эта рабыня уже начинает выказывать свою благодарность! Лучники исчезли с крыш. Застучали тяжелые копыта. Громадный как гора конь вышел неспешно, на ходу дожевывал клок свежего сена. Двое мужчин с опаской вели с двух сторон, но дикий конь скифа не бросался их убивать и калечить, мирно подошел к Бугаю, положил морду на плечо, словно на разогретую солнцем скалу. -- Ах ты мой птенчик, -- сказал Бугай нежно, -- мой бедненький... Сейчас отправимся домой. Он поставил ногу в стремя. Конь вздохнул, подобрался, даже задержал дыхание. Бугай одним движением поднялся в седло, его огромная, как бревно, рука опустилась вниз: -- Хева! Она вздрогнула от зычного рева, послушно положила узкие пальцы в широкую ладонь. В следующее мгновение воздух с писком вырвался из ее груди. Мелькнули далекие стены, она ударилась о твердое. Не сразу сообразила, что Бугай вздернул ее к себе, сейчас она выглядит глупо, уткнувшись лицом в его грудь, что заслонила ей весь мир. Конь направился к воротам, когда она повернула лицо и крикнула: -- Скажите отцу, пусть не страшится! Соломон укоризненно покачал головой. Хева видела уже приближающиеся ворота, народ в страхе прижимался к стенам, и она не услышала, как Соломон буркнул вдогонку: -- Я думаю, страшиться надо этому Голиафу. Глава 35 За воротами Хева вздохнула жадно и сильно. Холодный чистый воздух широкой струей ворвался ей в грудь, она закашлялась. Бугай легонько погладил ее по спине. Острые лопатки торчали, как прорастающие крылышки. -- Все-все, -- сказал он успокаивающе. -- Вся вонь позади. -- Что? -- переспросила она и тут поняла, что и во граде дышала вполсилы, ибо воздух пропитан запахами испражнений, нечистот, а мощенная бревнами проезжая часть уже скрылась под конскими каштанами и коровьими лепехами. -- Ах да, но здесь запах дыма и гари... Он задержал ладонь, Хева ощутила странное животное тепло, от которого по всему телу побежали радостные мурашки. Она замерла, страстно желая, чтобы могучий скиф не убирал ладонь, даже пошатнулась нарочито, и широкая ладонь, что закрывала ей почти всю спину, послушно придержала. Дорога неторопливо уплывала под копыта. От груди скифа шло могучее тепло, она чувствовала неспешные, но полные уверенности удары огромного сердца. С другой стороны ее защищала ладонь, Хева ощутила, как от нахлынувшего тепла и полной безопасности веки стали тяжелые, мысли поползли вялые и сонные, как рыбы в теплой воде. Бугай чувствовал, как она, засыпая, тычется в его грудь, будто щенок, что ищет материнское молоко. Ее голова не держалась на такой тонкой шейке, падала от тяжести, как у только что вылупившегося из яйца птенчика, а потом эта женщина-ребенок вовсю засопела, прижалась, что-то бормотала на своем птичьем языке, вздрагивала. Хотя проехали мимо стана, их заметили. Бугаю что-то кричали весело. Хева спросонья не разобрала: Бугай говорил медленно, неспешно, она успевала уловить смысл, а другие скифы орали быстро и скомканно, словно рычали. -- Спи-спи, -- прогудел он над ее головой мощно. -- В какой, говоришь, веси остались твои маленькие братья? Она повозилась, устраиваясь в его руках поудобнее. От него шло тепло, как от печки. -- Следующей за нашей, -- ответила она сонно. Пережитое навалилось с такой силой, что его густой голос доносился как гудение большого жука в теплую летнюю ночь. -- Ты не давай мне спать... -- Чего бы, -- удивился он. -- Спи, цыпленок. Он в самом деле поддерживал ее падающую голову большим и указательным пальцами, словно тяжелую голову желторотого птенчика. Хева слабо улыбнулась, ей было тепло и защищенно, и она без сопротивления погрузилась в блаженный сон. Ис обучала двух женщин правильно толочь и прикладывать к ранам листья -- раньше их жевали, -- когда увидела, как к одному из костров подъехал Бугай на своем исполинском коне. Бугай медленно слез, придерживая на коне не то подростка, не то вовсе ребенка, затем взял его на руки и понес к костру. Двое что-то загомонили веселое, Бугай цыкнул вполголоса. Ис видела, как он осторожно уложил свою ношу на кучу веток, укрытых шкурой. Ему что-то советовали весело, ржали, он лишь сердито дернул плечом. Заинтересованная, Ис оставила врачевание на Заринку, девушка ловко и быстро управлялась с ранами, пошла к костру. Бугай как раз накрыл другой шкурой добычу, заботливо подвернул края под бока, чтобы не дуло. Перед Ис лежала измученная молодая девушка. Шкура укрывала ее по горло, но было видно, что ростом невелика, совсем малышка, фигура тоненькая. Брови застыли и во сне вздернутые, в горестном удивлении. Нос тонкий, точеный, щеки бледные. -- Кто это? -- спросила Ис. -- Где ты отыскал такую прелесть? -- Моя рабыня, -- гордо ответил Бугай. -- Ого... Но я не видела в ближайших весях. Где поймал? Бугай почесал в затылке: -- Из-под земли вытащил. Она с отцом сидела трое суток. Бедолага... Дерьма нанюхалась на всю жизнь. А то и наелась. Ис посмотрела по сторонам: -- А где отец? Ты убил его? На широком лице Бугая отразилось некоторое смущение. Он покосился на двух воинов, те пекли на прутиках мясо, посмеивались, глядя то на него, то на спящую пленницу. -- Не-а... Отвез в град. Ис показалось, что ослышалась. Ее брови полезли еще выше, чем у спящей. -- В град? Зачем? -- Да приболел старик, -- прогудел Бугай с неудовольствием. Сейчас ему явно самому все казалось нелепым. -- Дохловатый народ! И за жизнь цепляются, как будто жизнь -- самое дорогое, что у человека есть. Хева попросила, я и отвез. Там его Соломон взялся лечить. Ну, а я перекусил там малость, вернулся. Ис посмотрела с еще большим удивлением: -- Перекусил? Бугай разочарованно отмахнулся: -- Да так, на один зуб. Они ж там едят что воробьи клюют. Потому такие и мелкие. Ис смолчала, перевела взгляд на спящую девушку: -- А эта... Хева? Почему она здесь? Бугай удивился: -- Так она ж моя рабыня! Она дала слово, что пойдет со мной, если отвезу ее отца! Ис отвела взор, показалось неловко смотреть в честное лицо бесхитростного богатыря. Один воин, посмеиваясь, предложил продать ему пленницу за ломоть жареной телятины. Бугай похлопал себя по животу: -- Я ел такое, что вам и не снилось. И пил вина, о которых вы не слыхали... Хоть и мало, правда. Так что втяните языки туда, где им должно быть. Не будите девчонку, пусть отоспится. Ис отступила на шаг. -- Когда проснется, позови меня, ладно? Бугай спросил подозрительно: -- Зачем? -- Тебе это не повредит, -- ответила она с теплотой. -- Скорее наоборот. Сова сообщил, что захвачены и разграблены все веси. Уцелевшие иудеи оставались только за стенами града. Но сколько бы туда не успели натащить мяса и зерна, все равно скоро все кончится. Отдельные стрелки выходили к стене града и на спор стреляли в защитников. Выигрывал тот, кому удавалось сбить больше иудеев меньшим количеством стрел. Иудеи умело хоронились за деревянными щитами, но стрелы русов все же находили щели. Не всегда, много тратилось зря, но некоторые достигали цели. Иной раз даже мощно пущенная стрела пробивала тонкую доску, со стены слышался долгий предсмертный крик. Скифы спорили, доходило до драк, засчитывать ли, если иудей падал по ту сторону. Наконец решили за упавшего вовнутрь града считать полуубитым, а двух упавших -- за мертвого. Рус вернулся как обычно -- к полуночи. Буська принял коня, ворчал укоризненно, бедный Ракшан падает с ног, Рус огрызнулся, что и князь тоже падает, но его никто не жалеет, Буська дерзко возразил, что за князем молодая ведьма ходит, а этот конь -- тварь беззащитная, безропотная, добрая, жалобная... Он отмахнулся, жадно хватал обеими руками из медной миски горсти еще теплого мяса. Ис всегда готовила со жгучими травами, что разжигают кровь и очищают мозг. Женщины племени, что сперва ненавидели ее и боялись, тоже начали по ее примеру выискивать подобные травы. Он слышал, как сзади прошелестели неслышные шаги. Но еще до того, как откинулся полог шатра, он уже знал, что это Ис, что спешит к нему. Он не сказал бы, почему почуял так, почуял, и все, -- так собаки за версту чуют приближение любимого хозяина, так звери чуют приход рассвета и наступление теплого дня. Ее ласковая рука коснулась его затылка. Он закрыл глаза, сразу погружаясь в сладостное оцепенение, когда его гладят и чешут, а усталость и тревоги улетучиваются, как гнилой туман под лучами летнего солнца. -- Ис... Она отстранила его ищущие руки: -- Нет, нет! Погоди. Он потянул носом, насторожился: -- Ты была у них? -- Да. Но недолго. Голос его дрогнул: -- Ты все чаще уходишь к этим людям. Но это ведь не твой народ? Не совсем твой, как ты говорила? Не оставляя перебирать волосы на его затылке, она обошла и села напротив. Они почти касались друг друга носами. Глаза ее были полны печали. -- Они плачут и молятся, Рус. Мне их очень жаль. Но не тревожься, я -- твоя жена. Он потерся носом о ее нос, тонкий и вылепленный изящно, вздохнул: -- А я твой муж. Но что мы можем сделать? Боги решают за нас. Мы возьмем эти земли. -- Рус, -- сказала она нерешительно, -- я говорила с ними... Есть примеры в нашей истории, когда судьба земель решалась в поединке. Он покачал головой: -- В нашей тоже есть. Судьба земель, царств, первородства... А что толку? Бугай им уже такое предложил. А я поддержал. Правда, в насмешку. Иудеи не пойдут на поединок. -- А ты пробовал? Он фыркнул пренебрежительно: -- Я ж говорил! Стоит только посмотреть на воина-руса и на иудея, кем бы он ни был! -- Это верно, -- сказала она медленно, -- но можно предложить поединок отряд на отряд. К примеру, сто на сто или двести на двести. Снова он отмахнулся с растущим раздражением: -- Какая разница? Что один на один, что тысяча на тысячу. Биться же будут топорами, а не умением понимать хитрые знаки на бересте! -- Тут ты не прав. -- Что? -- Я говорю, ты не прав. Они склоняются к поединку. Еще спорят, но половина из старейшин уже согласна. Ему показалось, что небо обрушилось ему на голову. Тряхнул головой, воззрился на жену с великим изумлением: -- Что ты говоришь, Ис? -- Рус, милый... У них все время борются две партии. -- Что такое партии? -- Это когда половина племени придерживается одного мнения, как поступать с нами, а другая считает, что они придумали лучше. Сейчас начинает побеждать партия войны. Это те, которые считают, что могут побить нас в бою. Рус вскочил, будто его подбросил взбесившийся конь. Глаза от гнева налились кровью. -- Нас... побить? -- Рус, успокойся. Он попытался взять себя в руки: -- А нельзя так, чтобы эти половины перебили друг друга? А та, что останется, чтобы удавилась от злости? -- Рус... -- сказала она с укором. -- Иудеи не скифы. Они даже оружия при себе не носят. Это у вас любая перебранка всегда переходит в драку. Потому у вас слово "брань" означает и ругань, и кровавую битву! -- А как еще? У мужчин слово с делом не расходится! -- Рус, успокойся. Это тебе на руку, не видишь? Ты тоже уверен, что сумеешь победить, если сшибутся в поединке два отряда, равные по числу? Он оскорбленно раздвинул плечи: -- Уверен ли? Да мы можем выставить втрое меньше! И все равно победим. Она ласково обняла его за шею. Их глаза встретились. И прежде, чем он опустил ее на ложе, она успела горячо шепнуть ему в ухо: -- Я уверена, что Соломон сумеет убедить на поединок. Он самый старый в Новом Иерусалиме, и самый мудрый! Глава 36 Соломон выглянул в окно, вздрогнул. Вдоль улицы шли по направлению к городским воротам, загораживая ее во всю ширь, три сына Аарона -- Иисус, Иосиф и Илия. Доспехи блестели на их телах, головы были укрыты железными шапками. Народ приветствовал их радостными криками: -- Отобьем скифов! -- Смерть гоям! -- Вспомним славу Давида! -- Да вернет Яхве силу и мощь своему народу! Братья улыбались, вскидывали мускулистые руки. Шаг их был уверен, сапоги били по мостовой мощно, и вскоре ритм слился, они шагали в ногу, гордые и уверенные в своей непобедимости, как римские легионеры. Соломон проводил пугливым взглядом их широкие, крепкие тела, поджарые, без единой капли жира. Как быстро человек дичает, мелькнула пугливая мысль. Эти трое живут за городом, они скачут по лесам, голыми руками хватают диких оленей, с ножом выходят против чудовищных кабанов, один на один бьются с медведями. Все трое братьев -- сухие, опаленные ветрами и зноем сильные звери. А дети двух старших братьев, как Соломон помнил, тоже впитали в пот и кровь дикие привычки отцов. У старшего, Иосифа, семеро сыновей и одна дочь -- Генда, у Иисуса трое хмурых звероватых сыновей, только младший, Вениамин, еще не женат, все выбирает, выбирает... Они чем-то п