охожи на скифов, подумал Соломон невольно. Только они и могут на равных тягаться с этим народом зверей. Но что за странное чувство тревоги, когда он смотрит на этих сильных людей, единственных, что может дать скифам отпор? Почему страх заползает в душу как раз в тот момент, когда разум говорит, что это те, кто сейчас необходим израильскому народу? Не в силах совладать с беспокойством, он вышел из дому. Слуги пытались сопровождать, его сверстники в старческой немощи уже не покидают постелей, но Соломон чувствовал, когда стоит влезть под ворох одеял, а когда можно рискнуть на прогулку даже в скифский стан. -- Я вернусь к обеду, -- предупредил он. -- Мне только овощи, а кашу приготовить без масла и соли. Все! Стены Нового Иерусалима были по его настоянию поставлены из толстых бревен, вбитых в землю в два ряда. Сверху тоже были бревна, тоньше. Он помнил, как трижды возникал горячий спор, когда приходило время подновить стену, поправить врата. И каждый раз ему приходилось все труднее убеждать в необходимости заменить гнилые бревна, выделить деньги на расчистку рва, послать людей на вырубку кустов вдоль стены. Он чувствовал, что в следующий раз ему сказали бы прямо: никаких народов Гога и Магога нет, мы -- единственные люди на свете, глупо тратить силы на эту проклятую крепостную стену, к которой вот уже лет триста никто не подходил с оружием... Сейчас, как он видел, наверху крепостной стены на широких камнях были разложены костры. В огромные котлы таскали воду, в другие -- смолу. Снизу подавали в корзинах тяжелые камни, их надлежит швырять на головы осаждающим. Дважды веревки рвались, корзины падали со страшным грохотом, взметая пыль и оставляя глубокие вмятины в твердой земле. Страшно ревели быки, горестно мычали коровы, блеяли овцы и козы, испуганно ржали кони. Град загромоздили тяжело груженные телеги, измученные люди не знали, куда загнать свои стада скота. В переполненном городе воды уже не хватало. В летнюю жару источники пересохли, уровень воды в колодцах понизился, а сейчас стоял на прежнем уровне. Жителям Нового Иерусалима хватало бы с избытком, но с беглецами из окрестных весей у колодцев пришлось поставить стражу. Дров не хватало. Даже зажиточные уже питались растертым зерном и сырым мясом, мучной болтушкой. Хлеб стал дороже вчетверо, а дрова вдвое дороже хлеба. Лишь мясо было дешевым, как никогда: скот издыхал от тесноты и голода. Навоз и нечистоты вывозить было некуда, воздух гудел от несметных роев огромных зеленых и синих мух. Дворы смердели, люди задыхались, Соломон страшился чумы, что возникает от скопления таких нечистот и тесноты немытых людей. С ним почтительно здоровались, кланялись чуть ли не до земли, называли спасителем. Он горько усмехался: град вот-вот падет в жадные руки скифов. Правда, если бы не подновляли стену, то скифы уже вырезали бы здесь всех, а город сравняли с землей. Среди рабочих, что таскали камни, Соломон заметил высокого худого парня, нахмурился, крикнул: -- Ламех!.. Эй, Ламех! Парень суетливо уложил камни, так же суетливо подбежал, часто кланяясь, руки прижимал к груди. Соломон чувствовал боль в сердце. Ламех, усерднейший ученик и знаток Завета, сейчас таскает камни вместе с простыми рабочими, а его тонкие пальцы, приспособленные для вырисовывания букв, сейчас обтесывают колья. Да, он смиренно переносил все тяготы, не роптал, но Соломон с великим сочувствием смотрел в бледное, но исполненное веры решительное лицо молодого толкователя Учения. -- А вижу, ты из немногих, кто не пал духом. -- Мой бог дает силы, -- ответил Ламех с поклоном. -- Мой народ уже воевал с силами тьмы. И -- выжил. -- Да, Ламех... Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие идет битва... настоящая битва! Я не говорю об этих крохотных битвах за царства, земли, скот и женщин!.. Идет битва между силой и умом. Ламех поклонился, но взгляд был внимательным: -- Я весь внимание, учитель. -- Да, эта битва настолько долго тянется, что о ней уже пошли сказки, песни... Ламех вскинул брови: -- Даже песни? -- А о богатырях, которые побивают злых колдунов? Ламех качнул головой: -- А, вот какая битва... Ну, в сказках иногда мелькают и добрые волшебники. Хотя, верно, народ не понимает, а раз не понимает, то боится всех, кто умнее. Даже работа простого кузнеца для них настолько удивительна, что их причисляют к колдунам. А что говорить про лекарей, мастеров, умельцев? Ты прав, учитель. Но сейчас нам от этого не легче. Эти дикие люди помешаны на силе. Они постоянно бахвалятся мощью рук, гордятся шириной плеч, ростом... Он говорил с таким сарказмом и неприязнью, что Соломон удивленно всмотрелся в молодое бледное лицо: -- Уж не завидуешь ли ты? Ламех оскорбленно отшатнулся: -- Ребе, как ты можешь? -- Ну-ну, -- сказал Соломон успокаивающе, -- не надо так горячо... Ничего нет зазорного в том, что ты позавидовал... -- Ребе! -- вскричал Ламех. -- Всем нам время от времени хочется быть огромными и сильными, -- сказал Соломон понимающе. Ламех поперхнулся и умолк. -- А что? Просто так уж Яхве распорядился, что нельзя идти по двум дорогам сразу. Мы выбрали одну, скифы -- другую. Дорог много, но только одна ведет к истине... Ламех, я договорился с князем гоев, что нашим лекарям дозволено посещать больных и сирых в захваченных весях. Ламех спросил недоверчиво: -- А за этим ничего не кроется? -- Нет, я пока ничего особенного не задумал. -- Нет, со стороны скифов! -- Ну, Ламех, разве эти дети степей способны хитрить? У них все как на ладони. Они вообще не знают слова "обман". Разве что у нас научатся. Так что я решил послать тебя... Ламех пошатнулся: -- Ребе, я не смогу! -- Надо, -- сказал Соломон устало. -- В весях еще много людей. Скифы нарочито пропускают в град, дабы мы задохнулись в нечистотах. Значит, скорее выйдем из града, а в открытом поле нас побьют с легкостью. -- Но меня сразу убьют! -- На то воля Яхве, -- ответил Соломон хладнокровно. -- Но я не думаю, что так вот и убьют. Они соблюдают какие-то законы. Свои, варварские, но все же законы. Убивают только в бою... Ламех возразил: -- Да? А когда ворвались в веси, нам рассказывали, то убивали всех! Даже женщин и детей! Соломон в раздумчивости развел руками: -- Да, так было... Значит, убивают в пылу боя, в неистовстве, которое у них считается священным. Ярость к ним нисходит, как они полагают, от богов. А раз так, то боги и в ответе. Но зато потом безоружных не убивают. В весях немало людей, которые просто не могут добраться к нам. Старые, немощные, а то и молодые, которые не оставят больных или престарелых родителей. Они все нуждаются в ребе! Когда Ламех подошел к воротам, земля колыхалась под ногами, и он страшился, что не попадет в раскрытые створки, даже если бы рядом с воротами снесли и часть стены. -- О, Яхве, -- бормотал он, -- ну зачем я, по какой дури, выучил язык древних скифов? Лучше бы остался погонщиком скота, как мой отец, как мои братья! Верно говорит ребе: во многих знаниях -- много печали. А я, видать, переполнен знаниями и мудростью, ибо что печаль -- меня разопнут, сожгут, потом отрубят руки и ноги, повесят, с живого сдерут кожу, а в довершение еще и выколют глаза... Ворота за спиной захлопнулись. Ламех постоял, его трясло с такой силой, что зубы едва не отхватили язык. Ощутил вкус соленого во рту, охнул, заставил себя потащиться обреченно навстречу смерти. Старому Ездре просто повезло, что его не тронули, кому нужна его седая борода, а его, молодого и умного, тут же предадут лютой казни, ибо известно, как дикие и злые ненавидят умных и одаренных богом! Утреннее солнце светило прямо в глаза. Полуослепленный, он брел от стен града, которые теперь казались надежными и крепкими. А впереди был далекий топот, дикие крики, нечеловеческий хохот. Бормоча молитву, он сделал еще несколько шагов, ноги тряслись и подгибались, как вдруг впереди прогремел перестук копыт. Из облака пыли выметнулся огромный конь, пасть была как у дракона, глаза словно пламя, а копыта, что нависли над головой, были размером с тарелку. Страшный голос обрушился сверху как удар молота: -- Кто ты есть? Дрожа, он вскинул голову. Вот как приходит смерть, подумал смятенно, вот как приходит она, да еще в каком страшном облике... -- Я... я... -- пролепетал он. Горло, перехваченное страхом, отказывалось проталкивать слова. -- Я... -- Что? Говори, а то сорву голову и скажу, что так и было! Всадник объехал его сбоку, и у Ламеха вовсе отнялся язык. На огромном боевом коне гордо восседала могучая женщина -- высокая, мускулистая, широкая в плечах, настоящая великанша. Она была в кожаной безрукавке, голые плечи блестели, как отполированные ветром валуны. Полы безрукавки небрежно соединял кожаный шнур в два ряда. За ее плечами торчала рукоять гигантской секиры, на крюке седла висела боевая палица -- Ламех не поднял бы ее и двумя руками, гигантский лук, а сзади из короба торчали стрелы немыслимой величины. -- Бог мой, -- вырвалось у Ламеха, -- так вот каков народ Гога! Ее голос стал еще суровее: -- Какого Гога, дурень? Обалдел вовсе? Это народ Руса! -- Обалдел, -- торопливо согласился он. -- Как есть обалдел!.. Увидеть такую прекрасную женщину в седле... это ж все одно что царицу Савскую воочию!.. Да я просто счастлив, ибо у нас нет таких воительниц, только в старых легендах... Ее могучая рука с плетью, что уже зависла для удара, в нерешительности застыла. Ламех сгорбился, как старая черепашка, но великанша опустила руку. -- Что еще за царица Савская? -- Самая красивая в мире женщина, -- торопливо сказал Ламех. -- Но она жила давно, очень давно! Тысячу лет назад. И с тех пор не было на свете ничего подобного, но мне теперь и умереть не страшно, ибо я зрел, мне повезло... Ее свирепое лицо выразило сильнейшее недоверие, что медленно перешло в растерянность. -- Ты о чем? -- потребовала она грозно. -- О тебе, несравненная! Все еще глядя на него с безмерным удивлением, она велела: -- Иди вперед. Не вздумай бежать! Я бью без промаха. Ламех взмолился: -- Я иду, иду! И хотел бы, не смог бы убежать. -- Почему? -- Ты настолько удивительна, -- выпалил он, ужасаясь своей дерзости, -- что я не могу отойти от тебя! Да лучше я упаду от твоей руки... Ты настолько похожа на царицу Савскую... особенно ноги. Да будь здесь наши мудрецы, они бы ахнули от удивительнейшего сходства! Как будто она сама появилась воочию. Он шел, постоянно оглядываясь, потом она пустила коня рядом. Ламех со страхом косился на ее огромный сапог, что колыхался на уровне его лица. Одним пинком переломает ему все кости! А великанша сказала медленно: -- Меня зовут Моряна. Я самая сильная из всех женщин. А из мужчин только трое сильнее меня! Еще четверо... на равных. -- Моряна, -- повторил Ламех, -- какое прекрасное имя! Наверное, от слова "мор"? -- От моря, -- сказала она с неудовольствием. -- Никогда моря не видела! А кто ты и зачем идешь? -- Меня зовут Ламех, -- сказал он, счастливый до свинячьего визга, что грозная женщина вдруг даже разговаривает с ним. -- Я иду помогать читать молитвы нашему... -- волхву. И мне просто повезло, что ваши боги послали мне навстречу такую красивую женщину! Она ехала молча, Ламех втягивал голову в плечи, страшился вспышки ярости, забыл упомянуть о ее страшной силе и мускулах. Краем глаза он невольно заглядывал под край безрукавки, ее оттопыривала могучая грудь, он замечал белую как снег, нежную округлость, вдруг Моряна сказала странно изменившимся голосом: -- А ты в самом деле считаешь, что я... красивая? Ламех всплеснул руками: -- О, да это всяк видит! -- Да? -- спросила она с сомнением. -- Но мне такого никто не говорил. Он покачал головой. Голос был сожалеющий, будто рассказывал ребенку простые истины: -- Еще бы! Для любого племени нужна прежде всего сила. Выше всех ценятся те, кто сильнее бьет топором, дальше всех бросает дротик, дольше всех скачет на коне. Разве у вас не так? -- Так, -- подтвердила она. -- А как же иначе? -- Тебе нельзя говорить, что ты красивая, -- сказал он с жаром. -- Понимаешь? -- Нет, -- призналась она озадаченно. Конь ее замедлил шаг, и Ламех послушно потащился вовсе как черепаха. Впереди вырастал стан скифов, и по спине побежали крупные злые мурашки. -- Тогда они могут потерять тебя как воина, -- объяснил он. -- Ты станешь украшать себя цветами, шить наряды, строить глазки мужчинам... Она презрительно фыркнула, выпрямилась. -- Да ни за что на свете! Ее мощная грудь еще больше раздвинула края безрукавки. Теперь он видел два белых полушария, остальное скрывала тонкая кожа одежды. Шнуры натянулись, не давая распахнуться вовсе. Ламех поневоле загляделся, споткнулся, едва не упал, услышал смех и не сразу понял, что смеется та самая женщина, чей рыкающий глас только что вздымал у него волосы на макушке. Смех был сильный, но женственный, грудной, с приятной хриплостью. -- А ноги, -- сказал Ламех восторженно, -- ноги-то! Как у царицы Савской. Недаром же царь Соломон, когда уж очень восхотел посмотреть на ее ноги, велел пол выстелить хрусталем... -- Зачем? -- спросила Моряна подозрительно. -- А она, по своей чистоте и наивности, решила, что придется идти через озеро, вот и подняла платье... Моряна гулко захохотала. У Ламеха от ее громового хохота по коже побежали пупырышки величиной с пузыри на лужах после крупного дождя. Моряна с удовольствием покосилась на свои ноги, загорелые и жилистые, от колена всаженные в яловые сапоги на двойной подошве. -- Вон там твой волхв, -- указала она. -- Иди спокойно, не тронут. А мой шатер вон тот, где оранжевый яловец. Если что понадобится, заходи. Не загрызу. Она засмеялась, стегнула коня и лихо унеслась, забросав его комьями земли. Ламех вытер лицо, он уже трижды вспотел, несмотря на холодный воздух, побрел к указанному дому. Мудрый ребе говорил, что даже грубая лесть приятна любому, а женщина проглотит любые восторги по поводу своей внешности, даже если ее, горбатую и слепую, будут называть стройной и ясноглазой. На самом деле, если смотреть со стороны, он рисковал не так уж и сильно. Он оглянулся на шатер с оранжевым яловцом. Шатров всего два, остальной люд спит на телегах, в крытых повозках, а то и просто на земле, бросив под себя срубленные ветки. Похоже, Моряна занимает не последнее место в племени. Глава 37 От стана скифов несся резкий визг, музыка гоев, догадался Соломон, глухо рокотали огромные бубны. Порыв ветра принес запахи сырой кожи и жареного мяса, а чем ближе Соломон подходил, тем мощнее становились запахи пота, как конского, так и человечьего, к запаху мяса примешались ароматы диких трав, которые здесь жрут только свиньи и скот. От резких звуков варварских рожков у Соломона заломило в висках, а каждый удар бубна отдавался в голове, будто раскаленной колотушкой лупили по затылку. Костры полыхали без нужды ярко, так что горела, казалось, сама земля. Вокруг пылающих огней мрачно и грозно плясали огромные мужчины. Толстые, как бревна, руки лежали друг у друга на плечах, и все выглядели многоголовым чудовищем, оскаленным и опасным. Ритмично били в землю тяжелыми сапогами, земля вздрагивала и жалобно стонала. В кострах щелкали угольки, выстреливали снопами искр, а в котлах при каждом топе выплескивалась похлебка. Угли зло шипели и плевались белыми дымками. Волосы встали дыбом, он чувствовал опасность всей кожей, словно пробирался по едва застывшей корке через кипящую лаву. В любой момент может проломиться, в любой момент скиф может с хохотом схватить жалкого чужака и швырнуть в костер. Просто так, для забавы. А другие будут лишь смеяться и указывать пальцами. Рус прискакал на взмыленном коне. Клочья пены падали с удил, пузырьки пены срывало ветром, они быстро лопались на сапогах молодого князя. Лицо было злое, а в синих как небо глазах стояла неприкрытая жестокость. Мальчишка подбежал, схватил повод. Рус прыгнул на землю легко, подскочил от избытка силы, будто земля его подбросила. Он напоминал Соломону лесного зверя, живущего ярко, люто, спешащего уж сегодня ухватить все, увидеть все, будто завтра дня уже не будет. -- А, волхв, -- поприветствовал он, от его звонкого сильного голоса пахнуло холодным ветром, будто перед лицом Соломона взмахнули острым как бритва мечом. -- Что надумал? -- Ты не поверишь, -- ответил Соломон, он внимательно следил за лицом молодого князя. -- Но Совет согласен. Рус явно не понял, вскинул брови: -- На что? -- На поединок, -- ответил Соломон. Рус ахнул, споткнулся. В лицо бросилась возбужденно кровь, он по-детски подпрыгнул. -- В самом деле? Вот уж не думал! Соломон качнул головой: -- Дабы сохранить жизни нашим и вашим храбрым воинам, мы готовы решить судьбу этих земель в поединке. -- Ну-ну, -- возбужденно поторопил Рус. Он едва не орал от восторга, но все же голос прозвучал необычно, ибо от костров приподнялись, начали прислушиваться. -- Как решили? Один на один? Отряд на отряд? Соломон сказал медленно, все еще не сводя внимательного взора с лица скифа: -- Сто наших воинов выйдут против ста ваших. Мы понимаем, что делаем глупость, но... сто человек это еще не весь наш народ. Рус торопливо одобрил: -- Конечно-конечно! Вы поступили мудро, чего от вас не ожидал. Это будет зрелище! Завтра на рассвете? Соломон покачал головой: -- Через две недели. Раньше мы не можем. Рус посмотрел на небо, покачал головой: -- Неделя. Не больше. -- Мы не успеем подготовиться, -- возразил Соломон. -- Это нечестно! Вы всегда готовы к войне, а мы нет. Рус снова посмотрел на небо: -- Неделя. -- Но почему? -- попробовал настаивать Соломон. -- Если ты тревожишься о еде, то в твой стан пригонят коров, принесут корзины с яблоками, даже привезут вино. -- Неделя, -- ответил Рус коротко. Соломон тоже посмотрел на небо: -- Ты советуешься со своими богами? Впервые улыбка появилась на губах Руса. -- Да. С богом ветра. Уже задули северные. Принесут тучи со снегом. Мы не готовы к зиме. Если выпадет снег, мы все умрем. Потому мы должны сразиться раньше. Если победим, то успеем занять ваши дома. Если погибнем, то все равно погибнем по дороге. Соломон вскрикнул, начиная понимать жестокую логику. Сказал торжественно: -- Я слежу за погодой вот уже сорок лет. А до меня за ней наблюдали мой отец, дед, прадед... Для тех, кто сеет, погода важнее, чем для кочевника! А я клянусь, что никогда снег еще не выпадал раньше чем через две недели. Рус поколебался, это было видно, наконец сказал: -- Десять дней. Но это -- окончательно. Соломон ответил с чувством: -- Спасибо. Ты -- настоящий вождь. -- Не думаю, -- пробормотал Рус. -- Так я даю вам изготовиться лучше, значит, убьете моих людей больше. Какой же я вождь? -- Соблюдая законы, -- сказал Соломон, -- ты получаешь больше. Намного больше! Рус видел, как Ерш, подслушав потрясающую новость, поспешил обратно к кострам, где собралось дружинников больше, чем муравьев на дохлой лягушке. Из шатра вышла Ис, тепло поздоровалась со старым ребе. Их лица были похожи, и Рус невольно подумал, что в молодости этот Соломон был явно парень не промах, за такими девки бегают как цыплята за курицей. Соломон бросил ей несколько слов, Ис кивнула. Он повернулся и пошел к своей двуколке. Лошадь спала стоя. Ис проводила его долгим взором, скрылась обратно в шатре. Рус ощутил чей-то пристальный взгляд. Оглянулся: Корнило исподлобья наблюдал за ним, потом перевел красноречивый взгляд на шатер. Рус молчал, насторожившись, уже готовый к неприятному разговору. Корнило тоже чувствовал напряжение, явно хотел избежать, но чувство племени пересилило, он подошел почти вплотную, встал рядом плечо в плечо: -- Княже... ты ей веришь? -- Мы ее спасли. -- Да... Но это земли ее народа. Ты ей все еще веришь? -- Все еще, -- ответил Рус сквозь зубы. Он вспомнил некоторые странности в поведении Ис, как она внезапно в разговоре отводила глаза, что-то недоговаривала, обрывала себя на полуслове. -- Она не должна предать! -- И все же будь настороже, -- сказал Корнило через силу. -- Ты привязан сердцем к ней... и к своему народу. Но если придется выбирать... я не говорю, что придется обязательно! -- Но если придется, пусть это не застанет тебя врасплох. -- Корнило... -- Княже, -- голос Корнила стал строже, -- ты думаешь, я волхв и потому настолько блюду свои обычаи, что все чужое изгоняю лишь потому, что чужое... ну-ну, не спорь, по глазам зрю! Нет, и даже не потому, что, мол, мне она пришлась не по сердцу. Как раз по сердцу, что мне и больно. У нас еще нет своих обычаев... твердых обычаев!.. Мы их творим сейчас на ходу. И в этом наша сила. Сам разумеешь, обычаи в лесах Севера должны быть другие, чем в нашей прежней жизни. Я боюсь, что зов крови у нее окажется сильнее зова сердца. -- Но разве она еще не доказала... -- Нет. Сам знаешь, что нет. То, что носит нашу одежку? Змея даже шкуру сбрасывает каждую весну! Вечером в доме Соломона горели все светильники. Челядь таскала в большую комнату еду, холодную воду, хлеб. Когда на небе высыпали звезды, в дом начали стягиваться старейшины, знатные люди, книжники. Позже всех пришел, громко стуча подкованными сапогами на крыльце, Иисус. На него посматривали искоса, с осторожностью. Конечно, он не покидает крепостной стены до темноты, когда скифы уж точно не полезут, его опоздание понятно, но все же чувствовалось, что запоздал нарочно, давал понять, что без его слова военачальника все их сборище -- пустая трата времени. Соломон поднял на него усталые глаза с покрасневшими белками: -- Иисус, как я уже говорил, скифы собирались забросать ров хворостом и захватить град. Поверь, они это бы сумели. Не знаю, сколько бы их погибло... может быть, почти все, но и мы бы погибли до последнего человека. Иисус сел, кулаки положил на столешницу, ноги вытянул. Он чувствовал на себе тревожные взгляды, старики беспокоятся, и сказал даже резче, чем собирался: -- Я наготовил ловушек. И мои люди готовы... почти готовы. -- Я предложил поединок, -- сказал Соломон, -- как мы и договорились вчера здесь. Они хотели на следующий день, но я сказал, что это у них все герои, все готовы схватиться за оружие. Но мы, слабые и трусливые... Иисус воскликнул негодующе: -- Ты так сказал? Голос его прогремел мощно, в углах отдалось эхо. В комнату заглянула испуганная женщина, робко прикрыла дверь. -- Почему нет? -- спросил Соломон в свою очередь. -- Да, я сказал, что мы, слабые и трусливые, должны еще отыскать среди своего народа сто человек, согласных взять оружие в руки. Это польстило скифам. Они посмеялись и разрешили перенести поединок на неделю. Иисус процедил сквозь зубы ругательство. Жилы на лбу вздулись, а ноздри красиво вырезанного носа хищно трепетали, словно чуяли запах добычи. -- Через неделю? -- спросил он. -- Через десять дней, -- поправился Соломон. -- Ибо я сказал, что через неделю на поле выйдет толпа перепуганных людей, которые не будут знать, с какого конца браться за топор. Нам надо хотя бы неделю еще, чтобы им объяснить разницу между щитом и топором. Иначе они опозорят и скифов своим неумением... Скифы посмеялись, им это льстило, еще бы, но неделю не дали. Через неделю еще, сказали они, может выпасть большой снег. Итак, через десять дней ты должен вывести на поле сто мужчин, которые могут дать бой. Все взоры обратились на Иисуса. Он сидел выпрямившись, сильный и поджарый, весь в сухих мышцах охотника и следопыта, а теперь еще и воина. Острые глаза блистали недобрым огнем. Кулаки медленно сжались, все услышали скрип натянутой кожи. Костяшки побелели. А когда разжал пальцы, каждый увидел кровь на его ладонях. Военачальник стиснул кулаки с такой силой, что поранил ногтями свои же ладони! -- Девяносто девять, -- сказал он сильным мужественным голосом. -- Я сам поведу их. Как наш древний герой, я говорю об Иисусе Навине, я начну бой первым! Глава 38 Дружинники спали прямо на земле, в доспехах и при оружии. Хотя костры горели по всему кругу воинского стана, спящие прижались друг к другу, не выпуская животное тепло. Рус выглянул из шатра, когда на небе страшно запылала красным огнем темная туча. Отсвет упал на землю, и неподвижные воины показались ему зловещим надгробием на исполинском памятнике войнам. Жутко и тревожно полыхнули другие тучи, на некоторых возникали малые очаги огня, и можно было угадать, где разгораются новые пожары. Он вышел, стараясь не будить Ис, огляделся. Хорошо видно и пылающие тучи, и пожары на земле, и огненные столбы, которые подпирают небо. От множества распаренных тел скапливался нечистый туман, грязно-серый, тяжелый. Люди лежали так плотно, что можно было бы пробежаться через весь стан, прыгая по телам, и ни разу не ступить на землю. Недоброе предчувствие, что зародилось в глубинах сна, не исчезло. Напротив, на душе стало тревожно, и он чувствовал потребность оглядываться, словно ожидал удара в спину. От костра, где сидели часовые, поднялся человек. Рус узнал старого волхва. Тот зябко кутался в одежку с длинными рукавами. Кивнул Русу: -- Гой ты еси, княже... Как почивалось? -- Скверно, -- буркнул Рус. -- А тебе? -- Беспокойно что-то, -- пожаловался Корнило. -- Вроде бы хорошо, что эти дурни решились на поединок... а я все время жду какого-то подвоха. Подлый народ! Выйдя за границу костров, они долго наблюдали рассвет, потом ворота Нового Иерусалима чуть приоткрылись. Малую калитку проделать в воротах не додумались, да и ни к чему было, ворота раньше всегда нараспашку, теперь же Рус с злой насмешкой наблюдал, как выпускают иудеев по одному, тут же запирают на все засовы. Страшатся, что, несмотря на перемирие, скифы все же ворвутся... По себе судят, мерзкие твари. -- Как суслики!.. -- сказал Корнило с отвращением. -- Трясутся от страха, но идут. -- Зря я разрешил, -- бросил Рус угрюмо. -- Не казнись. Все одно они у нас в мешке. -- Верно, но прошла только неделя, как мы уговорились о поединке. Еще три дня до смертного боя! А еще осмелели, чуть ли не на ноги наступают. Корнило угрюмо кивнул. Похоже, смутное беспокойство тревожило и его душу. После объявления перемирия иудеи начали чересчур часто покидать город, посещать занятые скифами веси. Иные вовсе расхрабрились настолько, что забредают в воинский стан. Добро бы только молодые девки, но появляются и парни. Ученики, так их назвала Ис. Учатся мудрости, стараются увидеть как можно больше. Что ж, пусть смотрят. Скоро им убираться к матери Ящера. Там, на севере, только леса да снег. Пусть смотрят, пока могут. -- Гляди, один вовсе прет к твоему шатру! Рус скривился. Заринка вертит хвостом, как молодой лисенок. Мало ей, что половина парней не сводит глаз, Сове голову задурила, на что уж осторожный да умелый воевода, и то попался, а ей еще и чужаков подавай. С первого же дня возле нее появился какой-то хиляк, мелкий, но ухитряется сутулиться, бороденку отпустил, гаже некуда. -- Больно много воли ей даешь, -- заметил Корнило. -- До нее ли, -- огрызнулся Рус. -- А запретить ходить им не могу -- пообещал! -- Зря. -- Знаю, -- ответил Рус еще раздраженнее. -- Как-то поймали на слове... Или сумели подстроить, что я ответил так, как им хотелось. Да ладно! Скоро в поединке побьем да изгоним с этих земель. Тогда все решится само. Корнило смолчал, хотя по лицу было видно, что не стерпел бы и дня. А князь хоть и молод, но молодец, сгоряча ничего не творит. Под крылышком отца да за спинами старших братьев был сущий младенец! А остался без них -- матереет не по дням, а по часам. Один из иудеев, плешивый и покрытый коростой, будто испытывая терпение волхва скифов, рискнул даже приблизиться к тому месту, где стояли князь с волхвом. -- Прости, жрец древних знаний... Я знаю, что настоящие снадобья могут творить только люди, сами близкие к простой жизни... В городах их не создать. Не знаешь ли какого-нибудь средства от облысения? Корнило покосился на князя, тот едва сдерживает смех, ждет от него возмущенного вопля, и потому Корнило с самым радушным видом снял с пояса баклажку: -- Есть, конечно! Выпьешь всего пару глотков, и одним лысым иудеем станет меньше. Со стороны леса приближался дробный перестук копыт. Буська мчался во весь опор, маленькая злая лошаденка неслась как хищная птица, прямо стелилась в беге над землей, даже шею вытянула как летящий гусь. Буська издали заметил князя, повернул коня по широкой дуге, подскакал, запыхавшийся и румяный от бешеной скачки. -- Княже! А что я видел... -- Ну, говори, -- бросил Рус с преувеличенной суровостью. -- С той стороны у них тоже есть ворота. Правда, там река, а моста нет, так что никто не ездил... А сегодня, смотрю, ворота открываются. Выехала двуколка ихнего главного! Того, который весь в черном как ворон. С ним вышли еще двое. Быстренько вытащили из камышей плот, здоровенный такой, загнали туда коня с повозкой, перевезли на ту сторону. Я думал, и дальше пойдут, а они там и остались, а двуколка направилась прямо в лес!.. У меня аж поджилки затряслись. Ну, понимаю, колдовать поехал. Он же у них и есть колдун: не зря же весь как ворон! И старый такой же. Ему, наверное, лет двести... Рус взмахом подозвал дружинника: -- Ракшана под седло! -- Уже оседлан, княже. -- Веди сюда. Буська, из тебя получается хороший разведчик! Многое замечаешь. Буська расцвел от счастья как маков цвет. Глаза заблестели. Он повернул коня: -- Я знаю, где хороший брод! -- Разве мужчинам нужен брод? -- удивился Рус. -- А ты... Впрочем, ты заслужил. Ладно, поедешь со мной. Он вскочил на Ракшана, дружинник опасливо отскочил, конь сразу взвился на дыбы, показывая свою стать, затем с места пошел в мощный галоп. Буська как прилепился сзади, а его лошадка все поняла, мчалась еще больше обозленная, вытягивала шею, будто пыталась укусить черного жеребца. Они вылетели на крутой берег. Буська ахнуть не успел, как Ракшан в могучем прыжке распластался в воздухе. На миг Буське показалось, что черный конь так и перелетит реку, но тот с мощным плеском обрушился в воду. Брызги взлетели до небес, Буська закусил губу, прошептал умоляюще: -- Не опозорь... Лошадка сердито скакнула следом. Ракшан как большая хищная рыба поплыл через реку, даже не пытаясь достать копытом дно. Волны взлетели, промочив одежду. Холод Буська сначала не ощутил вовсе: только бы не осрамиться, понукал плыть за Ракшаном, что вон режет волны как большая лодка. Соломон с трудом вылез из повозки. Сегодня с утра голова была тяжелая, как налитая холодным чугуном, тупая боль с ночи отдавалась в висках, а теперь уже и во всем теле. Но так чувствуют, напомнил себе, не только его сверстники, но и помоложе... Вон отец Генды, его племянник, а уже еле ноги волочит! Видать, его, Соломона, Господь не берет к себе, чего-то ждет от него. -- Дай знак, -- попросил Соломон умоляюще, -- дай знак, Господи... Меч куется из того же металла, подумал он тоскливо, что и соха. Кто сказал, что сидеть в седле труднее, чем идти за плугом, налегая на рукояти от зари до зари? А сколько ждать урожая? Оберегать от диких зверей, нечистых свиней, что топчут посевы, сжирают молодые стебли? И тогда находится человек, он всегда находится, кто говорит: пора сесть на коней и взять в руки боевые топоры. В соседнем племени все то же, что и у тебя. Потому убейте там мужчин, заберите их скот и богатство, их дочерей сделайте наложницами, сыновей -- рабами, а их дома и земли -- своими! Тем и отличаются мужчины, что умеют брать силой у слабых! Нет богов, которые бы помогали слабым! Сколько этих племен, сколько народов, что брали топоры и шли на соседей? Завет всех не упоминает, их не пересчитать, как песка на берегу морском, но не меньше и тех, кто меча не брал, держался за поручни сохи. Так где же верный путь? -- Дай знак, -- взмолился он дрожащим голосом. -- Ведь не зря же ты наслал на нас это тяжкое испытание? Чего ты ждешь от нас на этот раз? Перед ним была стена кряжистых деревьев. Повозка не пройдет, но между могучими стволами виднелась едва заметная тропка. Сердце Соломона стиснулось в страхе. Похоже, что след свеж! Недавно кто-то ходил... И -- о Яхве! -- вроде бы чувствуется свежий запах крови. Он с трудом оттолкнулся от повозки, ноги держат плохо, медленно побрел, опираясь на палку, в чащу. Выплыв на берег. Рус тут же пустил Ракшана по мелководью тем же могучим галопом. Искрящиеся на солнце брызги взлетали по обе стороны, Ракшан несся как сказочный конь с серебряными крыльями, а сам всадник выглядел как молодой солнечный бог, сильный и грозный. Буська сцепил зубы. Ему пришлось соскользнуть в воду и плыть рядом, держась за седло, теперь едва вскинул окоченевшее тело на свою лохматку, прошептал посиневшими губами: -- Не выдай... На мелководье лошадь встряхнулась, как пес, разбрасывая веер брызг, Буська едва удержался, тут же мокрая земля понеслась над ним, а расстояние до скачущего Ракшана начало медленно сокращаться. Рус пустил коня наверх по берегу. Впереди была дубовая роща. А прямо перед могучими стволами стояла знакомая старая лошадка, запряженная в двуколку. -- Тихо, -- сказал он Ракшану. -- Жуй травку, сопи в две дырочки, но не уходи. Привязывать не буду. Земля подалась под его тяжелым весом, мягкая и уже лесная, наполовину из перепрелых листьев, травы. Шагая бесшумно, он отошел, оглянулся на стук копыт, знаком велел Буське остаться возле Ракшана. На лице мальчишки выступила обида. Рус приложил палец к губам, похлопал по рукояти меча и сделал очень серьезное лицо. Буська сразу стал строже, гордо вытащил свой меч-акинак и стал осматриваться с великой тщательностью. Рус усмехнулся, обошел могучий дуб, исчез. Сколько Буська ни прислушивался, не уловил ни треска, ни шороха. Молодой князь умел ходить бесшумно, будто родился не царским сыном, а лесным охотником. А Рус двигался с осторожностью: мало ли кто ждет старого волхва иудеев в темном лесу! Могут ожидать вовсе не люди, а их чудища, коих позвал на помощь против благородного народа скифов. Ноги переступали сами по себе, деревья двигались навстречу, расступались, становилось прохладнее. Недалеко ушел, а уже воздух поменялся, не степной и не речной, а такой бывает только в лесу: с запахами старых листьев, клея, гнилых валежин, муравьиных куч... Внезапно деревья расступились, взору открылась обширная поляна. Посередке высился мощный дуб о трех стволах, исполинский, древний, с корой в ладонь толщиной, дуплами, наплывами размером в щит. Ветви расходились так широко, что накрывали всю поляну. В коре дуба виднелись вбитые камни, уже почти проглоченные наплывами деревянной плоти, торчали концы медных стержней. У подножия белели седые валуны, такие же древние, закругленные. У него внезапно зашевелились волосы на загривке. Он ощутил запах крови, пусть даже пролитой в давние времена, когда здесь было древнее капище, где резали пленных, приносили в жертву красивых девушек, младенцев. Послышался шорох. Из-за дуба вышел старик в черном. У Руса зашевелился чуб, а по спине побежали мурашки. Колдун! Он вытащил меч, неслышно подкрался сзади. Соломон подслеповато всматривался в знаки на дереве, когда мощная рука Руса ухватила его за ворот. -- Замри, колдун проклятый! Соломон икнул и без сил опустился на землю. Рус обошел его, все еще не выпуская из рук, оказался лицом к лицу. Соломон снова икнул, в глазах был страх, но, к недоумению Руса и даже разочарованию, этот страх таял как гнилой туман на утреннем солнце. -- Ах... -- прошептал Соломон бледными губами, -- ну разве ж можно так пугать... -- Пугать? -- рыкнул Рус люто. -- Да я убью тебя сейчас за гнусное колдовство! -- Я не колдовал... -- А что же? Он старался говорить свирепо, но видел, что Соломон уже отошел от страха, словно кого-то другого боялся намного больше. Это сбивало с толку. Нехотя выпустил старика, но оголенный меч держал наготове, колючие искорки холодно прыгали по лезвию. -- Великий князь... -- Я еще не великий, -- отрезал Рус, он поморщился, иудеи умеют ловить человека в паутину слов, -- это ваше тайное капище, да? Соломон вздрогнул, даже сгорбился. Уронил голову на грудь, но Рус двигался настолько молниеносно, что подбородок Соломона внезапно уперся в холодный металл меча. -- Клянусь вашим богом, ты скажешь! Он шелохнул рукоятью, и острое лезвие словно готовилось открыть горло прямо в ложбинке между ключицами. Варварский князь явно дает понять, догадался Соломон, о каком боге он говорит. А Рус со злостью и разочарованием видел, что жест нелеп, старика не испугать, все волхвы скорее умрут, чем нарушат свои ритуалы даже в мелочи, но это вырвалось невольно, а ничего лучше на ум не приходило. Соломон сказал плачущим голосом: -- Здесь нет ничего важного для тебя, великий вождь! -- Кто знает, кто знает, -- отрезал Рус. -- Говори. Седая голова старика моталась из стороны в сторону. Рус нехотя убрал меч. В покрасневших глазах иудейского волхва отразилась такая мука, что Рус дрогнул, но стиснул челюсти и посмотрел на него сурово и надменно взглядом вождя. -- Это лишь наша вера... -- прошептал Соломон. Рус оглянулся на дуб: -- Да? Это ваш бог? -- Нет... Прости меня, -- взмолился Соломон, -- но мне просто стыдно говорить про этот позор... Ведь было уже, когда народ мой дрогнул и отступился от истинной веры... ибо простому народу был непонятен высший бог. Ему нужен бог попроще, вещественный! И они в отсутствие Моисея изготовили золотого тельца и поклонялись ему. За это наш народ постигли беды. Но и спустя тысячу лет мы едва не опустились до полулюдей... Да, когда в бегстве мы многое потеряли, когда пришлось начинать заново, мы скатились было к идолопоклонству. Рус посматривал на древний дуб. В нем вполне мог жить бог, к тому же совсем не слабый. Древние иудеи были совсем не дураки. И куда понятнее, чем нынешние. -- И что же? -- Золотого тельца в здешних лесах сотворить не могли, откуда у беглецов золото, не было даже инструментов для литья... Пробовали вырезать тельца из дерева, высекали из камней. Но те, кто оставался верен, преследовали впавших в язычество, убивали... Это одно из таких мест, где несчастные приносили жертвы богам леса, земли, воды... Это место позора всего моего народа! Рус расхохотался: -- Так срубите! -- Нет, -- ответил Соломон печально. -- Пусть напоминает... Рус в затруднении признался: -- Моему народу никогда не понять твой народ. И почему ты здесь? Соломон вздрогнул. На побледневшем лице глубокие морщины стали резче, а в глазах метнулся страх: -- Я боюсь... что ужасное время возвращается. Мне сказали, что некоторые из зелотов... это наши непримиримые, поговаривают о возвращении к старым свирепым богам. Такие слухи возникали и раньше, но сейчас... Прошел слух, что целая группа отступников пытается возродить старые ритуалы. Я никому не сказал, нечего сеять панику, пришел сам...