т, со стороны дышла полог был открыт, он увидел старую женщину с девчонкой лет двенадцати. Девчонка мило улыбнулась ему, бесстыдно выставив голые ноги. Из-под повозки с суматошным воплем выметнулась курица. За ней несся петух, растопырив крылья, истекая слюной от желания. Курица пометалась из стороны в сторону, петух настигал, попробовала перебежать к другой повозке, но мимо пронесся на лихом коне Шатун, копыто угодило курице в спину, буквально расплющило. Из повозки донеслось наставительное: -- Видишь? Даже она предпочла смерть. Девочка возразила тоненьким голоском: -- Гм... А вон иудейкам так никто... Я видела, как одну все скопом, а она потом только отряхнулась и пошла себе. -- Бесстыдница! Нашла на что глазеть! Они живут как животные, дикий народ без чести и совести. А мы -- народ благородной крови. Ведем свой род от солнечного бога. Рус, злой и угрюмый, вернулся к себе. Всегда трудно идти в гору, а катиться вниз -- легко. А иудеи подают пример, как можно жить без чести и совести, без благородства -- и в то же время не чувствовать себя уродами. Истребить, напомнил себе свирепо. Истребить всех. Ни один не должен остаться в живых после того, как уйдут их последние телеги! Одна паршивая овца все стадо портит. Ис торопливо несла в шатер дымящуюся широкую жаровню. Рус повел носом, в желудке голодно заурчало. Солнце уже стояло в зените, он отмахнулся от Буськи, любопытный, как белка, все ему знать надобно, откинул полог. Запах жаренного с иудейскими специями мяса защекотал ноздри. Ис перекладывала с жаровни на блюдо пахнущие коричневые ломти, они еще шипели и брызгали соком. Улыбнулась Русу, крепкая и обцелованная солнцем почти до черноты: -- Готово! Он торопливо подсел к столу, покачал головой: -- Ис, ты моя самая красивая и нежная на свете... Ее лицо осветилось нежнейшей улыбкой, глаза засияли. На щеках заиграли милые ямочки, отмахнулась застенчиво: -- Ну, скажешь такое! Он ухватил ломоть мяса. Обжигаясь, перебросил в другую ладонь, откусил торопливо и уже с набитым ртом добавил: -- Ты -- моя сама хрупкость. Когда только успеваешь все готовить, Заринке помогать, даже за станом присматривать! Она опустила руки, смотрела на него с любовью и растерянностью. -- О, Рус... Что с тобой? -- Со мной? -- удивился он. -- Ну да. Ты никогда таких слов не говорил! Он поерзал, сам удивляясь, почему это раньше стыдился сказать вслух то, что чувствовал, что само рвалось из глубин сердца, а он заталкивал вовнутрь, ибо недостойно мужчине изливаться в сердечных чувствах. К счастью, за пологом послышались тяжелые шаги Ерша. Чуткое ухо Руса уловило и мелкую шаркающую походку, сам удивился, что уже узнает шажки престарелого волхва иудеев. Полог приоткрылся, Ерш сунул голову. -- Княже... Ихний мудрец явился. Велишь в шею? -- Что ему надо? -- Говорит, надо условия поединка уточнить. Рус мотнул головой, руки были заняты бараньим боком, жаренным в собственном соку: -- Зови. Соломон вошел, остановился в нерешительности, хотел выйти, но Рус повелительным жестом указал на скамью по ту сторону стола: -- Садись. Ешь. Улыбающаяся Ис как раз ставила перед Русом широкое блюдо с жареным молочным поросенком. Тот лежал среди гречневой каши и держал яблоко во рту. Рус приглашающе указал на блюдо. Соломон выставил перед собой обе ладони: -- Благодарю, но мой бог запрещает есть мясо... некоторых животных. Он не сказал "нечистых", а Рус тоже только хмыкнул, не стал настаивать. Продолжал есть, а Ис поставила на середину стола широкое блюдо с широкими ломтями жареного мяса. Сок вытекал, пузырясь, заполнял блюдо. Одуряющий аромат ударил в ноздри с такой силой, что Соломон едва не захлебнулся слюной, а голова закружилась. Он ощутил голодные спазмы в желудке. С раннего утра на ногах, а не в его возрасте носиться по городу как мальчишка, да еще поспеть и в скифский стан. -- Отведай, -- предложил Рус. -- Моя жена готовила сама. Соломон сглотнул, ответил осевшим голосом, глаза его с таким трудом оторвались от жареного мяса, что едва не выпали из черепа. -- Спасибо... Но мы, иудеи, не употребляем не кошерную пищу. Рус пробурчал: -- Что за вера?.. А если бы ты тащился ползком, помирая от голода, через пустыню? И единственная еда твоя -- этот жареный поросенок?.. Если съешь -- выживешь, нет -- умрешь. Что тогда? -- Ну, -- протянул Соломон с некоторым неудовольствием, -- это другое дело. Раньше наш образ жизни заставлял идти до конца, но теперь... Я помню по книгам, что в древности наши предки в субботу предпочитали подставить горло под меч врага, чем взяться за оружие. Враги этим пользовались, именно по субботам бросались на штурм наших городов. Рус захохотал, с удовольствием потер ладони: -- Молодцы! А кто бы не воспользовался такой дуростью? -- Да, конечно... Только дурость это или... Не знаю, не берусь судить. Но потом в правилах было сделано исключение. Когда выбор между жизнью и смертью, то я могу, не нарушая запретов, есть и нечистую пищу. -- Жаль, -- хмыкнул Рус. -- А то бы поединок мы назначили на субботу!.. Ха-ха! Он смеялся, а глаза говорили, что скифы никогда бы не унизились до такого, но Соломон насупился, смолчал. Рус покачал головой, тупые иудеи шуток не разумеют, ел в молчании. Закончив с мясом, он жестом велел подать родниковой воды, долго и жадно пил. Соломон сидел недвижимо, на еду не смотрел, только худой кадык подергивался. Рус сыто перевел дух, повернулся к старому иудейскому волхву. Уже хотел было спросить о поединке, но внезапно другая мысль заставила ухватиться за меч. -- Измена! -- вскрикнул он. Острие блеснуло в насыщенном ароматами воздухе, со свистом пронеслось над столом. Самый кончик уперся Соломону в грудь. -- Ты отравил это все?.. Ешь быстро или я тебя сейчас убью! Переход от сытого благодушия к ярости был так страшен, что Соломон подпрыгнул, дрожащими руками ухватил ломоть мяса, сунул в рот, принялся жевать. Рус наблюдал некоторое время, затем убрал меч в ножны, сел. Яростное выражение сменилось насмешливым: -- Я только хотел, чтобы ты отведал нашей пищи. Разве моя Ис плохо готовит? Соломон на мгновение остановился, второй ломоть мяса в нерешительности завис над блюдом, затем отправился в рот. Прожевал половину, сказал с набитым ртом: -- Если не можешь без глупых шуток, то хотя бы мог додуматься раньше? Когда мясо еще не остыло?.. Эх, чего ждать от толстолобого гоя... Рус хохотал так, что поперхнулся. Ис с готовностью бухнула ему в спину сцепленными кулаками. Поморщилась, будто ударила о каменную стену, размахнулась и грохнула еще и еще. Рус довольно скалил зубы. Не так уж и цепляется их волхв за обряды и обеты. Но то верно: как можно все соблюсти в походе или в гостях у чужака? Ежели их бог не последний дурак, то поймет и простит. -- Чудной вы народ, -- сказал он. -- Свиней не едите, нас обзываете гоями... а ваших людей я все чаще зрю в нашем стане? Соломон мирно ответил: -- Мы не едим свинину. Но разве нам кто запрещает носить сапоги из свиной кожи?.. К тому же и вы нас зовете юдами. -- Вы и есть чуды-юды, -- отмахнулся Рус. Он кивнул на свисающие перед ушами Соломона пряди седых волос. -- Я впервые вижу такой чудной народ! -- Мы и есть странные, -- ответил Соломон тихо. -- Но не дивись нашему странному виду. Что-то мы сохранили из подлинного облика моего древнего народа, что-то в бегстве потеряли, а что-то и появилось здесь, на новой земле. Мы сами сейчас не можем сказать, что подлинное, а что нет. Рус фыркнул: -- Чудно говоришь. Все подлинное! Соломон несколько мгновений пристально смотрел на варвара. Слабая улыбка тронула бледные губы: -- Да, но я не уверен, что так бы сказали наши древние патриархи. Возможно, кто-то решил бы, что я вовсе не похож на иудея. Рус с безразличием пожал плечами: -- Разве это важно? Мы тоже не совсем те люди, что бежали из царства Пана. И ничего, живем. Против желания в его словах прозвучала горечь. Глаза затуманились. Ис вздохнула, участливо положила узкую ладонь на плечо. Соломон быстро взглянул на обоих: -- Не сетовать на удары судьбы надобно, а благодарить Господа... или пусть ваших богов. -- Как это? -- опешил Рус. -- Мы просыпаемся в несчастиях. Сколько лет или столетий жили безбедно и счастливо Адам и Ева? Но когда изгнали, пришлось от простого собирательства, подобно козам, перейти к скотоводству и земледелию. А прежде, чем рвать яблоки, теперь надо было научиться их сажать. И началось восхождение. Придумали, как запрягать скот, ковать оружие, разукрашивать горшки и ткать красивые ткани... И я думаю: лучше ли было в раю? Когда наши прародители жили как не ведающие забот и сомнений козы, собирали плоды? Рус вытаращил глаза. Иудей, а как глубоко копнул. И как верно! -- Да, -- сказал он искренне, -- что у них была за жизнь без набегов, звона мечей, удалых грабежей? Я тоже думаю, все, что стряслось тогда, повернулось к лучшему. Если бы бог не изгнал их из вирия, надо было бы самим уйти. Я думаю, что вам повезло в бегстве тоже? Соломону почудилась издевка. Ис вздохнула, погладила страшного вождя варваров по обритой голове. Тонкие пальцы играли с его длинным чубом. Соломон долго не отвечал, голова его опустилась на грудь. А когда тяжело поднял ее, это выглядело словно поднимал каменную гору. -- Мы бежали, как и вы, в страхе... Рус дернулся: -- Мы бежали не в страхе! Мы бежали... впрочем, рассказывай. Соломон кивнул с печалью: -- Да-да, я все понимаю. Но вы бежали от своих, а мы -- от врагов. Мы в самом деле бежали, бросая все... Можно бы повернуться к врагу и красиво погибнуть... боюсь, что колено Вениамина так и сделало, там одни горячие головы... а то и племя Сруля... Но мы бежали, ибо разве по силам мертвым построить великий Израиль? А у живых есть надежда... Беда наша была в том, что мы находились в центре белого света! На перекрестке всех главных дорог. И всякий народ, который туда вторгался и покорял, вскоре сам становился жертвой. Мы сами захватили ту цветущую страну с ее зелеными долинами, тучными стадами, богатыми городами, полноводными реками, где воде было тесно от жирной рыбы. Мы истребили местный народ, а от него узнали, что и они точно так же пришли когда-то, истребив предыдущих... То ли проклятие висело над этой землей, то ли еще что, но все народы, жившие там, погибали... Филимистяне, ханаане, аммореи, явусеи... От иных не осталось даже имен! Мы долго упорствовали, мы сражались на той земле. Но враги нападали со всех сторон. Мы таяли, как глыба старого меда, брошенная в горячую воду. -- А кочевников не убывало, -- сказал Рус знающе. -- Продолжай. -- Мы не просто бежали, -- сказал Соломон печально. -- Мы старались забраться в столь дикие земли, чтобы никто и никогда нас не отыскал. Ни враги, преследующие по пятам, ни просто... Хотя понимаю, что не бывает "просто". Человек, встречаясь с другим человеком в чистом поле, дремучем лесу, в пустыне или горах, всегда старается померяться силой, убить и отнять все, что тот несет. Не знаю, настанет ли день, когда незнакомому станут говорить при встрече "Шолом"? Прости, я говорю лишь о приветствии... -- Это я уже запомнил, -- сказал Рус с нетерпеливым высокомерием. -- Шолом алейкум, алейкум шолом... Что дальше? В глазах Соломона мелькнули странные огоньки: -- Гм... Может быть, все-таки настанет. Но пока что и люди, и целые народы, завидя друг друга, сразу же бросаются резать один другого. Потому мы забрались как можно дальше на Север, куда не ступала нога человека. Ты не поверишь, что здесь было! Деревья -- до небес, сквозь чащу не проломиться и медведям, завалы из деревьев сродни горам, неба мы не видели месяцами -- так плотно вверху ветки в пять рядов... А все эти ухоженные поля -- это труд дедов, отцов наших. Русу показалось, что хитрый иудей пытается разжалобить, что-то вымаливает. Он нахмурился, выпятил грудь, а голос сделал резким и отрывистым: -- Да, мне рассказывала Ис о ханаанах. Они тоже выкорчевали лес, распахали поля, насадили сады, провели каналы и настроили городов... А это верно, что когда вы вторглись в их прекрасные земли, то не только убили всех до единого, но даже срубили все деревья, засыпали колодцы и каналы? Соломон побледнел. Он даже дыхание задержал, словно пережидал боль, не давая ей вырваться стоном. Рус молчал, в груди шелохнулось странное сочувствие, но поспешно задавил недостойную воина жалость. -- Да, -- прошептал Соломон подавленно. -- Это были мы... Тысячи лет тому, но все же мы. Дни нашего жестокого детства. Но мы помним о детстве... чтобы расти, взрослеть. Рус усмехнулся: -- Сейчас твой народ повзрослел? -- Да... -- Даже постарел, -- сказал Рус с жестоким презрением. -- И я думаю, что пришло время ему умереть. В шатре повеяло могильной сыростью. За их спинами тихонько ахнула Ис. Слышно было, как она отступила, часто дыша. Звякнула выпавшая из ее рук миска. Глава 42 За пологом послышались шаги. Рус узнал пришлепывающую походку Корнила. Верховный волхв ходит как гусь, что только что выбрался из воды и неспешно шлепает по берегу, на ходу подергивая задом, отряхивает воду. Блеснул яркий свет, темная фигура на мгновение застыла на входе. Старый волхв всматривался в полумрак, затем степенно поклонился Русу, с холодным безразличием кивнул Ис, а Соломону пробормотал что-то вроде "Шолом алейкум", на что старый волхв иудеев ответил "Алейкум шолом". -- Что так сумрачно, -- сказал Корнило. Он присел на лавку, оглядел всех острыми глазами. -- На дворе солнце, а вы тут как сычи! -- Да вот говорили о взрослости, -- усмехнулся Рус. -- О взрослости? -- не понял Корнило. -- Три поколения, -- объяснил Соломон невесело, -- отделяют нищету от голытьбы. Так говорят наши пророки. -- Как это? -- не понял Рус. -- Что-то мудрено. -- Каждый род, увы, жизнеспособен в трех поколениях. А потом вырождается. В начале обычно стоит нищий герой, который совершает подвиги, завоевывает богатства, затем его дети умножают, внуки начинают тратить, а правнуки уже снова нищие... И так повторяется снова и снова. Все возвращается на круги своя. До бесконечности. Рус сказал с презрением: -- Тебя послушать, вовсе жить не захочешь! -- Во многих знаниях много горя, -- ответил Соломон. -- Так не лучше ли вовсе без знаний? -- воскликнул Рус горячо. -- Зато кровь как живой огонь струится в жилах, а как здорово прыгнуть на дикого коня и скакать навстречу заре! Просто потому, что душа зовет, сердце требует! Схватить скалу и прижать к груди, и чтобы стала горяча, и чтобы любить яро, сражаться яро, жить -- яро! Неужто ваши первые, откуда вы пошли, жили не так? -- Да, так... Но тогда мир был моложе. А сейчас, как я понимаю, начинается новое великое переселение народов. Сколько их уже было! Молодые сильные племена ищут новые земли... Но увы, на земле, похоже, уже не осталось незанятых земель. Даже наш первый народ, ведомый Моисеем, когда бежал из египетского плена, пришел в землю обетованную, уже занятую народом, который жил там сотни и сотни лет. Если не тысячи. Мы были в отчаянии, но отступать было некуда. Мы объявили тот народ нечестивым, чтобы хоть как-то оправдать нападение, была великая война, наше племя победило ценой гибели двух третей наших людей. Конечно, всех местных не истребили. Это было только с первыми захваченными городами... Их приносили в жертву целиком! Но мы страну ханаанскую завоевывали сорок лет. И уцелевшие ханаане и явусеи жили среди нас и влили свою кровь в жилы нашего народа. Русу почудилось, что старый волхв иудеев пробует припугнуть его воинской мощью и свирепостью своих предков. Нахмурился, не зная, как ответить резко, но и чтобы не очень обидеть старого человека. Корнило, похоже, тоже уловил что-то угрожающее, кашлянул, сказал, как бы продолжая речь Соломона: -- А потом на те земли пришли наши прадеды... Я говорю о детях Скифа. Двадцать девять лет... -- Двадцать восемь, -- поправил Соломон, к радости Руса, сразу насупившись и помрачнев. -- Пусть двадцать восемь, -- согласился Корнило великодушно, он упивался победой, -- двадцать восемь лет скифы, захватив Палестину... как и другие многие страны Востока, правили всеми теми землями и местными народами. Брали в жены местных женщин, плодили детей без числа. А когда через двадцать девять лет... -- Двадцать восемь, -- сказал Соломон безучастно. -- Гм... так вот, многие остались, не захотели возвращаться на Север. Да и постарели многие, к тому же -- семьи, дети, огород, коровы... Целые города скифов там остались! До сих пор, говорят, там кладбища наших предков на том берегу Иордана поболе местных. Так что нет больших и сильных племен, единых по крови. Это только малые так... А сильные едины не кровью, а духом. Потому и сильны. Рус уловил одобрительный намек, мол, не зря младший брат Чеха принял беглых из каменоломни. Там были не только скифы. В плен к Пану попадали из разных племен, но что с того теперь? Уже и скифов не осталось -- только русы с бритыми головами. Соломон зябко передернул плечами: -- Мы все родились здесь, другой жизни не знали. Мы только читаем в старых книгах, что наши предки жили в землях, где не бывает зимы, где никто не видел снега... Я представляю, в какое отчаяние впали наши бежавшие от истребления предки, когда увидели, как становится все холоднее и холоднее, как, к их изумлению и ужасу, с неба посыпались белые перья, а вода в ручьях превратилась в твердый прозрачный камень! -- Все-таки вы сумели выжить, -- сказал Рус с невольным сочувствием. Соломон посмотрел на него остро: -- А знаешь ли, сколько десятков тысяч бежало, сколько погибло в дороге, сколько лет мы добирались сюда, углублялись в эти дебри, все время теряя людей? И когда добрались до этой земли, нас оставалась совсем горстка! Удивление, уважение были в синих глазах князя скифов, потом же, к удивлению Соломона, появилось сомнение: -- Все ваше племя... потомство той горстки? -- Да. Он посмотрел по сторонам. Голос стал тверже: -- Ты в чем-то врешь. Как все племя может знать всю вашу историю? Знать о разных странах? -- Огонек, -- ответил Соломон тихо. -- Мы сохранили огонек. -- Не понял, -- признался Рус. -- По нашему обету с богом мы обязаны быть грамотными. Все до единого человека. И когда племя убегало, мы несли с собой книги. Когда в эти земли добрались первые беглецы, половина груза были книги. И наши дети, что родились здесь, выросли не лесными жителями. Мы не стали новым племенем! Мы не хотели становиться новым, понимаешь?.. Рус подумал, покачал головой: -- Не понимаю. Дело не в том, чтобы стать родоначальником, прародителем, по имени которого будет назван целый народ. Хотя это страстно жаждется каждому мужчине. -- Понимаю, -- согласился Соломон. -- Еще как понимаю. Глаза его на миг затуманились, и Рус подумал внезапно, не посещала ли и этого волхва мысль увести пару молодых баб в дремучий лес да заложить из своих детей новое племя, дабы осуществить все мечты, дабы дети осуществили его желания и стремления... -- Дело в том, -- продолжил Рус уже мягче, -- что дети -- чистые души. Куда повернешь, туда и пойдут. А в старом племени слишком много советчиков! И повернуть ко злу куда легче, чем к добру. -- Понимаю, -- повторил Соломон. -- Но есть страх, что такое новое будет лишь повторением старого. А думать это старое будет, что творит вовсе небывалое! И все вернется на круги своя. И человек останется таким же. Не станет лучше. Он поднялся, поклонился. Корнило тоже встал, сказал с некоторым смущением: -- Княже, он обещал показать мне, как они останавливают кровь. Хоть и тупой народ, но вдруг какую малость знает, что мы невзначай просмотрели? А волхв, если хочет быть мудр, должен пить из любого родника. А придется -- из лужи тоже, как вот сейчас. Рус развел руками: -- Давай, только в луже вода может быть вовсе гнилой. А ты, старик, много сомнений вызвал во мне. Я вижу, и твой бог требует, чтобы вы, иудеи, стали лучше. Тем более такое требуют наши боги, ибо мы -- лучшие! Но они только требуют... Дороги же не указывают. Иди, я скоро приду. И поговорим, как верно устроить ристалище богам на потеху, людям на славу, витязям в честь! Соломон молвил, уже откинув полог: -- Выбирать дороги боги оставили нам. Иудеи ревностно охраняли ворота, даже своих впускали не сразу, на ночь запирали. Но Буська, подсмотрев, что Бугай побывал в граде врага и вернулся цел, ночь не спал, извертелся, а когда забрезжило утро, уже седлал коня. -- Ты куда собрался? -- рявкнул Рус. -- Я... я... -- пролепетал Буська, -- мне бы на их муравейник поглядеть! Говорят, у них там и двухголовые есть... -- Дурень, -- сказал Рус с отвращением. -- Их скоро сотрем с лица земли, как никчемный род. -- Потому и хочу успеть! Неожиданно сзади его плечи обхватили тонкие руки. Ноздри уловили милый запах. Голос шепнул в самое ухо, щекоча теплыми губами: -- Пусть посмотрит. Ты так спешишь сделать из него сурового воина, а он еще ребенок! Позволь ему смотреть на мир. Осчастливленный Буська стрелой взлетел в седло. Конь радостно заржал, застоялся за ночь, встал на дыбки и с удовольствием помесил воздух крепкими копытами. Рус проводил его насмешливым взглядом: -- Двухголовые... Чуд-юд ему подавай! -- Рус, он ребенок... -- Он уже убивал в бою, -- возразил он. -- По нашим правилам, мальчик считается мужчиной не раньше чем убьет троих воинов. Я слышал, что бывали и такие, что доживали до старости в мальчиках. Сам не видел, не стану клясться. Но Буська уже срубил в бою четверых иудеев. -- Он ребенок... Обернувшись, он схватил ее в объятия: -- Это ты мой ребенок! Ее голос был тихим и потерянным: -- Мы все дети... заблудившиеся дети на этой земле. Буська подскакал к воротам, с верха стены за ним следили десятки настороженных глаз. Он гордо выпрямился и вскинул руку: -- Говорит воин племени русов! На стене долго разговаривали между собой. Буська извертелся в седле. Наконец появился один в простой одежде, крикнул на ломаном языке скифов: -- Кто... и зачем? -- Воин племени русов, -- повторил Буська громче, он ненавидел свой звонкий детский голос, старался подпустить взрослой хрипотцы, -- изволил приехать в гости к Исхаку, сыну Нахима. На стене снова долго шептались, бросали на него курьезные взгляды. Похоже, долго не могли понять, кто такой Исхак, наконец сверху закричали вниз, ворота заскрипели, створки чуть раздвинулись. Буська, с сильно бьющимся сердцем, пустил коня вперед. В груди то все сжималось от страха, то там начинало колотиться в отчаянной решимости въехать в стан врага, все увидеть, все запомнить, рассказать Русу о слабых местах в Новом Иерусалиме, граде презренного врага. А то они шастают даже в воинском стане, все вызнают, русы же ничего не знают, а Бугай на то и Бугай: не помнит, где у него правая, а где левая! Я буду героем, напомнил себе твердо. Я вызнаю их тайны! Когда конь пошел по тесной улочке, уже не осталось иудеев, знающих людской язык, все жевжекают на своем свинячьем. Буська даже не пытался расспрашивать, только дивился странным одеждам, тесным улочкам, тесно прилепленным один к другому домам. Его о чем-то спрашивали, он твердил: "Исхак, сын Нахима", ему указывали направление, он поворачивал коня, и так плутал долго, но не терзался, ибо чем больше лазутчик узрит, тем больше ему честь и хвала. На него смотрели со страхом и удивлением. Шарахались, издали уступали дорогу. Он надменно смотрел поверх голов, даже взор сделал гордо недвижимым, только уголками глаз цепко хватал все и, как белка, суетливо рассовывал во все уголки памяти. Народу много, отметил сразу. И на улицах, и во дворах, откуда слышны и голоса, и стук больших молотков по металлу. Куют оружие, понятно. Пахнет горелой окалиной, жженым маслом: тоже понятно -- окунают раскаленные мечи для крепости. Конь под ним ступал мощно, уверенно. Буська с гордостью видел, что сам держится как сокол среди серых утиц, так и его конь среди невзрачных лошадок иудеев будто Змей Горыныч среди коров, да и то немаловажно, что сам он на таком коне выше и шире в плечах местных взрослых мужчин. Он начал покрикивать, подпустив в голос повелительную нотку: -- Исхак! Исхак, сын Нахима! От него прыгали в стороны, тряслись, судорожно указывали пальцами. Часто -- в противоположные стороны. Наконец подъехал к низкому забору, с высоты седла видел, как во дворе десятка два мальчиков сидели тихо и смирно как мыши, у каждого на коленях свитки тонкой телячьей кожи. Каждый что-то бормочет под нос, раскачивается всем телом. Мороз пробежал по телу Буськи. С магией еще не сталкивался, но на то и дикие народы, чтобы здесь ее найти, и он, преодолевая дрожь в горле, заорал во всю мощь: -- Исхак! Исхак, сын Нахима! По ту сторону забора раздался визг. Все вскакивали, подпрыгивали, разбегались. По всему двору разлетелись клочья кожи. Один из мальчишек на бегу запнулся, словно что-то сообразив, повернул перекошенное страхом лицо. Буська приветливо помахал ему рукой. Мальчишка, это и был Исхак, остановился, борясь со страхом, но потом, видимо сообразив, что он дома, а чужак явился один, робко приблизился к забору. В глазах были все еще страх и недоумение. На крыльцо выскочил взрослый, его окружала визжащая детвора, цеплялась за его одежду. Все верещали, дергали, прятались за спину. Буська снова помахал рукой: -- Шолом! Я приехал в гости. Он подбоченился, зная, что долг гостеприимства свят. Нет такого народа, который не должен бросить все и тут же начинать ублажать гостя, поить и кормить, а уж потом спрашивать: по делу аль просто так забрел. А уж надолго ли -- так и вовсе спрашивать запрещено богами. Исхак смотрел исподлобья, в чем-то колебался. С крыльца крикнул взрослый. Исхак ответил тонким птичьим голосом. Дети заверещали громче. Взрослый сказал резче, злее, Исхак повесил голову, отвечал коротко, виновато. Буська решил, что пора сделать вид, что ему такое отношение оскорбительно, вытащил свою гордость -- меч-акинак, положил лезвием на края забора и крикнул: -- Клянусь небом, чьи заветы нарушены! Если не выйдешь сейчас ко мне, ибо я твой гость, я прокляну этот муравейник. Исхак торопливо прокричал, переводит, понял Буська, взрослый всплеснул руками, что-то прожевжекал печально и с ноткой поражения, а Исхак впервые улыбнулся. Ответил уже на ломаном скифском: -- Ты мой гость, отважный скиф. -- Я Рус, -- гордо поправил Буська, -- а зовут меня Буська. -- Буська, -- повторил Исхак. -- Буська, я сейчас выйду на улицу, мы поедем к моему дому... Буська видел дальнюю калитку, но как не похвастать силой рук, он ухватил Исхака за шиворот, крикнул, смеясь: -- Давай прямо сюда! Потянул мощно, даже конь уперся всеми четырьмя, Исхак торопливо полез через забор, но Буська уже перекинул его на эту сторону. Вдогонку что-то кричали со двора. Исхак едва удержался на ногах, отряхнулся, на Буську смотрел со страхом и уважением: -- Ну ты и голиафчик... -- Кто это? -- спросил Буська подозрительно. -- Богатырь был такой, -- сказал Исхак поспешно, -- очень сильный! -- А-а-а-а, тогда ладно. Чем ты занимался? Он соскочил на землю, с удовольствием чувствовал, что намного сильнее, выше, шире, а этот иудейчик, хоть и чуть старше, это видно, все же мельче, вырос как кот на карачках, явно в щенках заморен. -- Занимался, -- ответил Исхак с запинкой. -- Занимался... это значит, учил знаки. Он медленно двинулся, робко посматривая на грозного гостя, вдоль улицы. Буська коня вел в поводу, прохожие прижимались к стенам, давая дорогу. На всех троих смотрели со страхом и изумлением. Даже на коня, что гордо вскидывал голову, потряхивал роскошной гривой. Мышцы играют, смотрит с вызовом, готовый драться со всеми жеребцами этих земель. -- Знаки, -- протянул Буська понимающе. -- Мы тоже учим знаки. Которые оставляет рысь, какие куница. Умеем отличать знаки молодого волка от старого... Исхак усмехнулся: -- Не такие... -- А что? -- Знаки... Ну... совсем другие. Как хорошо, что у вас их нет. Буквы, из них составляют слова. -- Слова? -- удивился Буська. -- Зачем составлять слова, когда их можно знать и несоставленные? Исхак сказал в затруднении: -- А книги? Книги из букв. Буська подозрительно смотрел на печальноглазого мальчишку. Решил было, что иудейчик втайне насмехается, морочит голову незнакомыми словами, но после размышления отверг подозрение. Побоится, хиляк. -- Что такое книги? -- Книги, -- объяснил Исхак, -- это... гм... словом, как вам хорошо, что у вас нет! -- А что так? -- Да заставляют заучивать эти знаки. -- Тяжко? -- Очень тяжко, -- пожаловался Исхак. -- Ты даже не представляешь, насколько тяжко. Голова пухнет, будто туда вогнали большую занозу. В глазах Буськи появилось отвращение. -- Бедный вы народ... И очень глупый. Хоть сказали, зачем тебе они? -- Чтобы читать старые книги. Ну, читать -- это слышать то, что сказали твои умершие родители, предки, прародители нашего народа. Буська вспыхнул: -- Смеешься? Разве такое возможно? Его пальцы сжались на рукояти кинжала. Исхак подпрыгнул, глаза стали дикими: -- Погоди!.. Не веришь?.. Ах да... Погоди, я сейчас докажу. Сейчас, сейчас... Буська недоверчиво смотрел, как Исхак быстро огляделся по сторонам, нацарапал какие-то закорючки на клочке бересты, сунул ему в руку: -- Пойди отдай во-о-он той девчонке! -- Зачем? -- спросил Буська подозрительно. -- А я написал, чтобы она наступила тебе на ногу, а потом дернула за левое ухо. Буська рассердился: -- Опять издеваешься? -- Да ты что? -- испугался Исхак. -- Ну, хочешь, напишу, чтобы дернула за правое? Или стукнула тебя в медный лоб?.. Это ж для того, чтобы ты поверил, что можно переговариваться вот так, не раскрывая рта. Буська молча выхватил из дрожащих пальцев бледного иудейчика бересту, что сразу свернулась колечком, сунул ему взамен повод коня, а сам перешел на ту сторону улицы. Дети там перестали играть, уставились на него с настороженным любопытством. Кто боязливее, потихоньку ускользнул. Хотела убежать и девочка. Буська грубо поймал ее за плечо, требовательно сунул под нос бересту. Девочка взяла, всмотрелась, брови удивленно взлетели. В ее больших коричневых глазах к страху подмешалось удивление, и Буська поверил, что Исхак, сын Нахима, в самом деле такое написал. Девочка что-то сказала на своем языке, Буська развел руками. Помедлив, она осторожно, одними кончиками пальцев наступила ему на ногу. Буська стоял недвижимо, и она, осмелев, робко протянула руку к его левому уху. Ее пальцы дрожали, но Буська не двигался, и она тихо-тихо взяла его за мочку уха. Если бы он не знал, что она должна дернуть, то даже не почувствовал бы, только странное тепло шло от ее тонких розовых пальцев. Он ощутил, как щеке стало жарко, а потом жар перетек на лоб и другую щеку. Девочка что-то робко спросила. Буська осторожно взял ее за руку, такую тонкую, как у птички, кивнул в сторону Исхака: -- Пойдем к нему? Она слегка упиралась, он тащил ее против воли, но осторожно, готовый отпустить в любую минуту. Дети за спиной тревожно загалдели. Они шли стайкой сзади, но на расстоянии. Исхак помахал рукой, что-то крикнул. Буська ощутил, как девочка перестала противиться. Он довел к Исхаку, сказал сердито: -- Дурак ты!.. Такие знаки и не учить? -- А что? -- удивился Исхак. -- Как что?.. Да можно так лазутчикам передавать наказы, можно... эх ты! Девочка переводила взор с одного на другого, скифской речи, похоже, не знала. Послышались быстрые шаги взрослых. Из-за поворота выскочил запыхавшийся иудей. Буська узнал его: тот самый, которого дважды захватывали в плен. Второй раз, когда он искал охотников за утками. -- Что случилось? Девочка смотрела уже без страха, Буська гордо молчал, гость не обязан отвечать на вопросы. По крайней мере до тех пор, пока его не накормят, не напоят и в баньку не сводят. А Исхак сказал обидчиво: -- Да вот этот гой убеждает меня, чтобы я хорошо учился! Нахим оглядел Буську с великим недоверием: -- Он? -- Да. -- Никогда не поверю, -- сказал он в растерянности. -- Скиф убеждает иудея в пользе образования? Мир совсем перевернулся! Буська вслушивался в непонятную речь, потом сказал надменно: -- Скажи ему, что, ежели научит таким таинственным знакам и меня, я ему принесу большую свинью. Буська перевел, иудей отшатнулся. Лицо искривилось, будто собирался отплюнуться. Буська кивнул, все понятно, набивает цену. -- С поросятами. Или даже две свиньи. Толстых, жирных! Одну я сегодня уже заполевал. Глаза Исхака почему-то блестели весельем. Он сказал, едва сдерживаясь от хохота: -- Он все равно отказывается. -- Я приведу ему целое стадо, -- пообещал Буська твердо. -- Или каждый день буду приносить по свинье. Или пригонять по живой. Их много осталось в брошенных весях. Исхак перевел, он прыскал от смеха, лицо стало красным, щеки раздувались. Девочка застенчиво улыбалась, ее бледное личико повеселело. Взрослый иудей наконец раздраженно махнул рукой и ушел. Отсмеявшись, Исхак чуть посерьезнел: -- Он сказал, что ежели я хочу, то могу научить тебя сам. Буська подпрыгнул от неожиданности: -- Ты? А ты сможешь? -- Почему нет? -- Разве этим занимаются не волхвы? Не посвященные в тайны? Исхак небрежно отмахнулся: -- Эти тайны ведают все. У нас все читают. -- И ты, -- все еще не верил Буська, -- сможешь меня научить понимать такие знаки? -- Почему нет, -- снова ответил Исхак с удивлением. -- Огонь не гаснет, если от него зажигаются другие! Глава 43 В доме Соломона собрались на последнее совещание военачальники. Сам Соломон помалкивал, слушал, лишь иногда утихомиривал страсти, жестом посылал служанку за новым кувшином холодного меда. Наконец Иисус стукнул кулаком по столу: -- Да если сейчас... когда наши мужчины наконец-то взялись за оружие, когда его хватит почти на всех... если сейчас нам выйти за городские ворота, то скифы побегут в страхе! Вокруг довольно загудели, Иисуса похлопывали по плечам, смеялись. В глазах заблистала гордость. Соломон покачивал головой: -- Почему побегут? -- Да потому что нас все еще намного больше! Мы оправились от первого удара. В граде нас не взять, а вскоре сможем делать вылазки. И тогда сами скифы устрашатся. Соломон поглядывал по сторонам. Люди распрямились, щеки горят возбуждением. В движениях появилась уверенность, плечи расправили, спины держат ровнее. Даже голоса громче, раскатистее. Это мне все чудится, подумал он со страхом. Не скифы это вовсе, а мои соплеменники. Избранный богом народ, из некогда свирепых воителей ставший народом школяров, мудрецов, астрологов. Искателей истинного пути жизни. -- Устрашатся, -- повторил он медленно. -- Устрашатся? Но разве случай с ними не говорит вам яснее ясного, что с ними такое просто немыслимо? -- Почему? -- Они не ведают страха. В комнате пошел сдержанный говор. Соломон слышал голоса недоверия, насмешливый шепот. Не перегнул ли я в самом деле, подумал он. Ведь все живое живет в страхе. Заяц дрожит перед лисой, лиса спасается от волка, волк панически боится человека, человек же страшится морозов, засухи, наводнения, бескормицы, падежа скота, грозы, болезней, увечья... -- Какой случай? -- спросил Иисус враждебно. Он положил кулаки на стол. -- На каждый их случай есть два наших случая. Снова одобрительно зашумели, и Соломон ощутил, что остается в меньшинстве. Сказал внятно: -- Однажды огромное войско Дария, был такой могучий персидский царь, вторглось в земли скифов. Дария называли владыкой мира, ибо ни у кого не было такой мощи, как у этого царя... При нем находились историки, что подробно описали тот злосчастный поход. И как победно вошли в их земли, как тяжело двигалась полумиллионная армия за отступающими скифами, как наконец Дарий, измученный походом, послал им гонца со словами: "Да остановитесь же и сражайтесь! А ежели боитесь, то признайте мою власть и платите дань, как платят сотни других народов!" Скифы на это удивились: "А что, мы с кем-то воюем? Мы кочуем, как и всегда кочевали. У нас нет городов, которые мы вынуждены защищать. А когда наши стада поедят траву, мы повернем назад". -- И повернули? -- спросил Нахим с интересом. -- Повернули, но дело не в том. Когда, наконец, скифы остановились, царь Дарий велел построиться своей заметно поредевшей армии. А на том конце поля для битвы выстроились скифы. Военачальники персов долго и старательно выстраивали своих воинов для решающего столкновения. Они видели, что скифов собралось множество, и понимали, что когда две такие массы людей столкнутся, то передние ряды на несколько сот шагов погибнут все до единого! От страшного удара двух армий, от тесноты, давки. Погибнут как первые пятьдесят--семьдесят рядов персов, так и скифов. Нахим слушал затаив дыхание. Он представил себе две огромные массы людей, передние ряды которых знают определенно, что погибнут, и ощутил, как на затылке зашевелились волосы. -- Персы стояли лицом к скифам, ждали приказа идти в бой. Кто шептал молитвы, кто вспоминал родных, но лица всех были мрачными и решительными. -- А скифы? -- Скифы тоже ждали приказа идти в бой. Но вдруг персы, а с ними и царь Дарий заметили, что в передних рядах скифов началось какое-то смятение. Они колыхались взад-вперед, потом люди начали бросать оружие, метаться из стороны в сторону. И вот уже сотни, если не тысячи людей мечутся из стороны в сторону!.. Дарий велел спешно узнать, что там случилось. Туда поскакали его полководцы, а вернулись вскоре бледные и дрожащие. Оказалось, что в передние ряды скифов забежал заяц! Бедный зверек совсем ополоумел от страха, метался из стороны в сторону, а скифы бросились с хохотом его ловить. И ловили, хватали, падали, совсем забыв о страшной битве, что вот-вот должна начаться... и где они все должны погибнуть. Иисус прошептал с ненавистью, но в голосе звучало потрясение: -- Сумасшедший народ! -- Может быть, -- согласился Соломон. -- Персов не то чтобы обуял ужас, они были мужественными воинами, но все как-то сразу поняли, что войну проиграли. Нельзя воевать и победить людей, которые беспечно ловят зайца перед лицом смерти!.. И верно, из всей огромной персидской армии только сам царь Дарий спасся, да и то чудом, благодаря греческим наемникам, которые вопреки его приказу не разрушили мост, по которому он и успел убежать от настигающих скифов через великую реку. Иисус подавленно молчал. Соломон подошел к окну, всмотрелся в багровое зарево пожара. За спиной голос Нахима был полон тоски: -- Да, этот народ еще более молод, чем те скифы. И беспечен. Его не вразумить, не испугать. В коридоре послышались голоса. Дверь распахнулась, в сопровождении служанки вошла блистающая здоровьем Исфирь.