по клавишам. Такой вертолет стоит заснять как можно внимательнее. Специалисты определят, что за странные выступы, трубы, почему сужены задние баки, каким образом осуществляется дозаправка в воздухе, а умельцы тут же начнут экспериментировать со своими вертолетами, стремясь сделать все то же, но только круче и с некоторыми интересными возможностями, о которых юсовцы подозревать не будут... Вертолет завис над палубой, внизу разбегаются, удерживая головные уборы, офицеры. Когда вертолет уже коснулся колесами палубы, один из офицеров внезапно бросился к нему, отчаянно размахивая руками. Оператор отчетливо различил на его лице смертельный ужас. Второй сказал недоумевающе: - Что это с ним? Из кабины вертолета выглянул пилот на лице непонимание, скрылся. Операторы увидели как вертолет подпрыгнул, колеса оторвались от земли. Он поднялся почти на метр, когда экран вспыхнул слепяще белым светом. Ругаясь, оператор переключил на запасной, там тоже яркий блистающий свет, в это время его помощник тронул за плечо, указывая на сигнал, что монитор работает исправно. Перегнувшись через плечо старшего, он быстро изменил фокусное расстояние... Старший с воплем вскочил, не перевернув кресло только потому, что надежно привинчено к металлическому полу. Внизу на далеком море поднимался страшный ядерный гриб, пугающе багровый, кипящий, в котором сгорал воздух, вода расщеплялась на кислород и водород, и сгорала тоже... Младший поспешно уменьшил дальность, теперь телекамера словно бы смотрела с высоты двух миль, но далекий ядерный гриб рос, стремился дотянуться до всевидящего глаза, сжечь, испепелить, как испепелил все вокруг в радиусе четверти мили и просто сжег и разрушил на расстоянии полутора миль. - Что... что это у них? Старший проговорил внезапно пересохшим голосом: - Вот что значит... напичкаться ядерным оружием до макушки. Какая-то бомба да грохнется... И хотя оба знали, что такое практически невозможно, но других объяснений не было вовсе. Не знали только, что те, кто знал больше или же догадывался, тоже приняли эту версию. Как наименее опасную. В кабинете Кречета с утра, как обычно, собрался основной состав кабинета. Здесь были как министры Краснохарева, так и люди администрации Кречета. Получив указания, вылетали пулей, несмотря на солидные габариты, остальные сталкивались лбами над разложенными по столу бумагами, вырабатывая спешные решения по горящим вопросам, а они все горящие, экстренные, болезненные. В молчании мы наблюдали за имперской эскадрой. Съемка велась со спутника, мы видели только темную поверхность Баренцева моря, не сразу проступили зеленые точки, затем компьютеры увеличили их до схематических чертежей авианосца, кораблей сопровождения. На темных экранах призрачные корабли из зеленых линий казались нереальными, но я как наяву представил себе этот стальной кулак, что с мрачным упорством двигается вдоль наших берегов, ежеминутно пробуя оборону, отыскивая слабые места, расшатывая, расширяя бреши, в то время как пятая колонна в Москве твердит о примате общечеловеческих ценностей: так даже наши доморощенные идиоты называют ценности имперской жизни... Компьютеры рисовали все больше деталей, теперь можно было каждый корабль рассматривать в отдельности, в трехмерной проекции, заглядывать в его помещения, в рубки управления, в то время как рядом в окошке бежали цифры: грузоподьемность, скорость, мощность турбин, количество ракет, а когда курсор нечаянно перемещался на корпус, то услужливо выдавались параметры и марки стали, толщина брони, количество углерода, примесей... Яузов отошел в сторонку и манипулировал с мышью, разворачивая и просматривая новейший миноносец, только что поступивший на вооружение седьмого флота Империи. Быстрый и маневренный, он считался первым миноносцем-невидимкой, но сейчас этого невидимку рассматривали как жука на булавке. Меня лично все это плавающее железо не интересовало, я раскрыл свой ноутбук... за спиной прозвенел легкий вскрик. Все экраны залил слепяще белый свет. Затем от краев пошла тьма, словно камеру пинком швырнули вверх. Слепящее пятно стало оранжевым, затем алым, красным, багровым. И тут только я различил в зловещей багровости эти пятна, которые сразу вызвали ассоциации с раковыми, хотя умом понимал, что при той температуре уже испарились огромные стальные корабли, рак не при чем, разве что тот, которые разъедает плоть выживших, плоть земли, воды, воздуха... - Это... - проговорил Коломиец дрожащим голосом, - это... что же? - Что-то взорвалось, - предположил Мирошниченко. Яузов метнул на чересчур умного пресс-секретаря раздраженный взгляд: - Да ну?.. Я уж подумал, салют. - Это бомба? - спросил Коган. Он побледнел, глаза стали страдальческими. Яузов неподвижно смотрел в экран, пробурчал: - Ядерные заряды не закрепили. Хорошо, одна шарахнула... А если бы остальные сдетонировали? И хотя все знали, что атомные заряды детонировать не могут, я чувствовал как страх метнулся по огромному кабинету с такой силой, что заколыхались шторы. - Что-то начнется, - вздохнул Коломиец. - Что начнется, а? Яузов отмахнулся с великолепной небрежностью: - Да ничего не начнется! Коломиец оглянулся на Кречета. Кречет стоял как утес на Волге: с серым побитым ветром и оспой лицом, неподвижный и молчаливый. Как отец народа, он все все еще старательно сдерживал в себе Скалозуба и учился терпеливо слушать этот самый народ хотя бы в лице своей команды, вместо того, чтобы в две шеренги этих вольтеров... - Но как же,- жалобно вякнул Коломиец, - авианосец вовсе испарило! - Вместе с половиной флота, - подтвердил Яузов с удовлетворением. - а там были и новейшие корабли! Хотя на самом деле, гм, это не так уж и круто, как повопят в газетах. Авианосцы - это вчерашний день. Все равно этот Энтерпрайзес поплавал бы еще пару лет, а потом либо на прикол, либо сразу в металлолом. Да и вообще не нравится, что ждем, когда нас ударят, а потом отвечаем... если еще в состоянии. Все-таки у того, кто бьет первым, преимущество. А этот первый постарается ударить так, чтобы уже ответить не смогли. На самом деле в нашем успехе слишком много везений и удач. Егоров держался в сторонке, помалкивал. Понятно, все висело на волоске. Если бы с авианосца издали заменили прикрепленную к брюху вертолета атомную мину, то могли бы тут же отправить вертолет от флота как можно дальше. Он поймал на себе острый взгляд Сказбуша. Старый разведчик понимает, что Егоров своим уходом из войск особого назначения не порвал все связи, что тревожит и раздражает главу ФСБ: ведь все нити должны быть в его руках, руках директора! Но сам же понимает, что следят и перехватывают прежде всего людей из его окружения. - Что, - сказал он негромко, приблизившись вроде бы невзначай, - есть еще какие-то идеи? - Есть, - ответил Егоров уклончиво. - Какие же? Егоров скупо улыбнулся: - Мои идеи, как вы понимаете, никого отношения к этому несчастному случаю не имеют. На имперском авианосце по халатной небрежности произошел атомный взрыв. Что делать, когда много ядерного оружия, какое-то из них сработает... Вы же знаете, даже незаряженное ружье раз в год стреляет. А там были сотни заряженных боеголовок!.. Ну, пусть не сотни. Но за штук пятьдесят ручаюсь. Сказбуш кивнул с раздражением на красивом аристократическом лице: - Да-да, конечно. Об этом все газеты и напишут. Вон Забайкалов уже строчит ноту протеста имперскому правительству! Мол, как они смеют плавать возле наших берегов с неисправными атомными бомбами на борту! Еще и компенсации потребует, вы же знаете Забайкалова... - Уже знаю, - улыбнулся Егоров. - Но Империя вместо этого флота пришлет другой. Хотя и с некоторой задержкой... Мы просто обязаны отвечать ударом на удар... но не обязательно в том же месте. Ответы могут быть неадекватными. К примеру, они обрушили наш рубль, мы обрушим что-то у них. А на Аляске, в Калифорнии или в Майами - это выберем сами. Справа от меня Коган сказал скептически: - Ну и что? Крику много, а шерсти мало. Конечно, это им влетит в копеечку. И молодых здоровых самцов стало поменьше. Но там в глубине империи остались живородящие самки, мигом новых нарожают. Так что это булавочный укол... - Зато по самую головку, - возразил Коломиец с энтузиазмом. - а они страсть не любят, когда шпильку втыкают не они, а им! Я прислушивался к разговорам, а мысли текли тяжелые, вязкие. Страна лесорубов и простолюдинов, не знающие ни чести, ни каких-либо принципов, оказалась наиболее приспособленной для выживания, когда у других стран на ногах весили эти гири. У США не было тормозов в виде "Это неприлично", "Это недостойно", что останавливало другие страны, где еще оставались остатки дворянства, а от этого дворянства, что тогда еще и дворянством не звалось, проникло в самые низы, когда самый распоследний пропойца из крестьян знал, что лучше умереть, чем поклониться чужаку, а простой солдат без раздумий прыгал с горящим факелом в руке в пороховой погреб, только не дать порох врагу... да и унести чужаков с собой побольше. Поэтому США быстро разрослись, набрались мощи, затем начали теснить другие страны, а когда те опомнились, уже были запряжены в колесницу Империи. Сейчас Империя пожирает больше половины всей потребляемых мировых богатств, стремится к полному контролю над планетой. В Империю везут нефть из арабских стран, алмазы из Африки, медь из Гватемалы, лес из Финляндии... да легче найти страну, которую Империя не выдаивает досуха! Нельзя сказать, чтобы этого постыдного и опасного положения не понимали во Франции, Германии, вообще в Европе. Но понимают и как-то пытаются протестовать именно думающие и лучшие люди, но Империя умело навязала подлейшую систему, так называемую демократию, когда важные решения принимаются большинством голосов. Это трактуется как народоправление, как заботу о простых людей, а простому народу плевать на театры и симфонические концерты, начхать на культуру вообще, когда есть американские комиксы и тупейшие шоу, а с ними он принимает более близкую ему Империю, и с легкостью предает свою страну, где все еще какие-то путы на ногах, оставшиеся от другого, ныне сгинувшего сословия. Глава 28 Сказбуш, ястреб из ястребов, ястребее которого разве что министр культуры, холодновато и спокойно втолковывал Яузову, основному силовику: - Предыдущих президентов... как и непризедентов, ловили простой удочкой на простейшего червячка. Из-за океана обвиняли, что мы варвары, что не соблюдаем международные права! А вот мы, дабы уверить всех в соблюдении этих самых прав, растаптывали страну, только бы угодить этому самому ничтожеству. Только бы не обидеть сексменьшинство, убийцу-садиста, извращенца или журналюгу, откровенного плюющего тебе в лицо!.. И все равно нас считали варварами. А мы, все больше и больше старались стать "цивилизованными", не понимали, что весь мир уже смеется над такой потерей лица! В "цивилизованной" Америке, где преступлений намного меньше, преступников либо на электрических стул, либо в виде особой милости дают по три пожизненных срока или по триста двадцать лет отсидки в тюрьме строгого режима! Да какая к черту отсидка - на каторге! А мы, дабы выглядеть гуманнее гуманистов Ренессанса, вовсе отменили смертную казнь, а убийц и насильников помещаем на пару лет в тюрьму, откуда через месяц могут выйти за хорошее поведение!.. Давайте согласимся с тем, что мы - варвары. И будем вести себя как варвары. Варваров по крайней мере уважали и боялись. А уж считались так еще как!.. Во всяком случае не так, как с обезьянничающей Россией. Яузов хмыкнул: - Когда один в Думе брякнул, что надо бы ввести в России каторгу, как на него завопили наши либералы! Слюнями всего забрызгали. А в ихней Империи того же рэмбу на каторгу строгого режима! Двадцать лет в виде особой милости, да не где-нибудь, а на каменоломне!.. А у нас чикатил в санаторий на лечение... Черт, давайте начнем с либералов, а? Как на Востоке! На кол их, или батогами на Манежной площади. Как мусульмане Москвы уже лупцуют своих алкоголиков или паразитов трудового народа. А москвичи завидуют и говорят, что ислам лучше православия уже хотя бы по этому! Краснохарев сказал раздраженно: - Вы это бросьте! Работать надо. С ними нас нечего сравнивать! Сказбуш удивленно вскинул брови: - Вот как? Но разве в самом деле не стоим перед выбором западной или восточной модели? Подошел Коган, вмешался с веселым удивлением: - Разве уже не выбрали? Моя Сара вторую неделю чадру примеряет... - Вы это бросьте, - повторил Краснохарев уже с неуверенностью. - Работать надо, а не разговоры говорить. Мы еще не приняли ислам... просто дали ему больше свободы. А сравнивать не могу. Некогда!.. Да, Штаты непрерывно и навязчиво навязывают всему миру свои ценности, выдавая за общечеловеческие... Да, их наглость, напор, реклама и хамство - сметают все европейские культуры! Но, вот тут большое "НО". - Какое? - Почему молчит Восток? Америка без мыла в зад втискивается, ихняя кока-кола на каждом углу, их фильмы смотрит каждый, их песни поют на улицах, а Восток загадочно молчит. Почему? Чтобы выбирать, я должен сравнивать. Но Штаты, как я уже сказал, безудержно и нагло прет во все щели, всех инакомыслящих обзывает дураками... да согласен, что тамошние мужики искренне верят, что они и есть самые лучшие, что весь мир должен думать как они, любить те же песни и есть те же гамбургеры, но мы-то видим, что они просто те же землекопы, которые теперь клепают компьютеры, только и разницы... Но если Восток молчит, в то время как штатовская реклама своего образа жизни орет на каждом углу, то многим такое гордое молчание кажется слабостью! - Теперь мы сами Восток, - сказал Яузов мрачно. Кречет, поглядывая одним глазом на экраны, обогнул стол, Министры уважительно умолкли, президент остановился перед ними как танк перед деревенским плетнем, оглядел из-под тяжелых надбровных уступов, взгляд вычленил молчащего Егорова: - Михаил! Вот сейчас по ящику: поймали какого-то... ну, ограбил и убил в его же квартире. Я не знаю точно, сколько ему светит по УК, но все равно - бред, дрянь. Добейся, чтобы его расстреляли в течении же недели... Что? Да, это мое волевое решение. Да, я сам нарушаю закон, гарантом которого являюсь. Если надо, я выставлю вопрос о смертной казни на всенародный референдум. Посмотрим, что скажет народ! Коган отшатнулся: - Не надо, не надо!.. Народ вовсе за вешанье на столбах вдоль всех Тверской. А то и за четверование на Лобной площади, дабы другим неповадно было. Конечно, Михаил с удовольствием проведет это ваше решение в жизнь, по глазам вижу! Тьфу, в смерть. Словом, в действие. Это, конечно, вызовет народный энтузиазм и всенародную поддержку, но здорово раздраконит цивилизованный мир... Краснохарев пробасил наставительно: - Сруль Израилевич, юсовцы и всякие там шведы - это еще не весь цивилизованный мир, как недавно открыл наш уважаемый Виктор Александрович. С недавнего времени по указу нашего президента цивилизованным миром считается арабский мир. Он же насчитывает тысячи лет цивилизации! Алгебра оттедова, кофе... а Европа - это ж всякие там готы и вестготы. - А США? - полюбопытствовал Коган. - Гуроны, - отрезал Краснохарев. Подумав, добавил веско, - и всякие так ирокезы. Честно говоря, я сам никогда не мог понять: почему жизнь убийцы всегда считается ценнее, чем жизнь убитого? Ведь убил же этот мерзавец хорошего человека!.. Отныне тот мертв навеки. Никогда уже не пойдет по улице, радуясь солнышку. А убийце дадут десять лет, из них отсидит три, а потом выпустят?.. И это убийца пойдет по улице, радуясь солнышку? Да его не просто убить надо, а посадить на кол посреди площади, чтобы в муках корчился суток трое, а на него ходили смотреть толпами с детьми и подростками! В воспитательных целях, конечно. - Билеты продавать будем? - спросил Коган. - Мне, как министру финансов, это важно. Налог с продажи, то да се, ведь эти колья придется ставить день и ночь... Краснохарев подумал, отмахнулся с небрежностью меценатствующего вельможи: - Вам бы только нажиться, Сруль Израилевич!.. Наоборот, эти мероприятия должны быть бесплатными. А на них детей водить экскурсиями, с опытными экскурсоводами. Это гиды, если по-нашему. Дверь приоткрылась, голова прессекретаря вдвинулась по уши. Убедившись, что почти все стоят, а значит - отлынивают от работы, он проскользнул в кабинет, положил на стол, где сидит Кречет, листок бумаги. Кречет проследил за ним, набычившись, словно вот-вот поднимет на рога. Мирошниченко торопливо приблизился, сказал негромко: - Снова обострилась ситуация в Косово. Там конфликт было затих, но только что Империя заявила, что готова сама, не спрашивая не только ООН, но даже не вовлекая НАТО, начать бомбежку сербских позиций. Кречет вполголоса ругнулся. Взгляд его упал на меня. Я развел руками: - Что есть ситуация в Косове? Косово - это святыня южных славян. Самые главные битвы за независимость происходили в Косове. Это то же самое, что для нас Новгородская область, где впервые высадился Рюрик, и где Александр Невский держал оборону против шведов и немецких крестоносцев. Но вот представьте себе, что в эту область приехали, скажем, узбеки или таджики. Не много, семей с десяток. А так как для них русская система "айн киндер" неприемлема, они по своим обычаям обзаводятся дюжиной детей, те в свою очередь дают дюжину, и вот уже лет всего через полсотни или чуть больше лет, т.е., всего при жизни одного поколения, таджики становится большинством населения Новгородской области. Они не только выбирают без всяких нарушений законов и подтасовок таджиков в губернаторы и все органы власти, но и начинают требовать полной автономии, а то и вовсе отделения от России. И все это честно, в соответствии с законами, составленными прекраснодушными, но туповатыми юристами. Абсурд? Но как раз такая ситуация в Косово. Албанцы, у которых в семье детей столько же, как и у их единоверцев таджиков, уже стали доминировать в Косово и вытеснять местных славян, а теперь еще и потребовали отделения этого края от южных славян, т.е.. Югославии. Егоров предложил кровожадно: - А давайте профинансируем переселение пары тысяч таджикских семей в Англию? Коган вскинулся: - Эй-эй, полегче насчет финансов! Надо искать другие способы. - Какие? - Другие, - ответил Коган сердито. - А сама идея, согласен, хороша. Англии надо бы устроить козью морду. Ишь, не разрешала евреем переселяться в Палестину! Если бы не поддержка Советского Союза, то Израиля так бы и не было... Эх, была, ни была! Если Бондарев соберет в этом году налоги с превышением... Нет, не пойдет. А что, если живущих в России таджиков обложить повышенным налогом? Чтобы двух зайцев, так сказать? Англия их примет как политических беженцев, а таджики сами же и профинансируют свой отъезд! Мирошниченко скользил по кабинету как тень, прислушивался к разговорам. Министры постепенно разбрелись по местам. Прессекретарь прислушался к передатчику, торчащего из уха как серебряная пуля, исчез, а когда через минуту возник в кабинете снова, уже хитро улыбался, позабыв о Косово, положил на стол перед Кречетом бумагу, снова хитро взглянул на меня и пропал, словно арабский джин из бутылки. Кречет проглядел быстро, хмыкнул, прочел еще раз, уже внимательнее: - Ого!.. Только почему прислали сюда? У любопытного Когана шея вытянулась как у гадкого утенка, что на глазах превращается в лебедя. Кречет небрежным щелчком перебросил бумагу на его половинку стола. Глаза Когана забегали по листку, губы сложились трубочкой, словно собирался свистнуть: - Ого!.. Это же какие бабки! - Заем от обэесе? - поинтересовался Краснохарев. - Нет сумма поменьше, - сказал Коган возбужденно, - где-то тысяч сто-двести в долларах... Краснохарев сразу потерял интерес и уткнулся в свои бумаги. А Коломиец заглянул через плечо Когана, сказал с огромным почтением: - Зато какие сто тысяч! - А что там? - поинтересовался Сказбуш. Коломиец с тем же необыкновенным почтением оглянулся на меня, спокойного как верблюд в караван-сарае: - Уважаемому Виктору Александровичу пришло письмо. Спрашивают, как он относится к тому, что его выдвигают на Нобелевскую премию. Примет ли... Сейчас участились случаи отказа от премии, но об этом стараются не говорить. А чтобы не было скандала или хотя бы неловкости, когда кому-то присудят эту премию, а лауреат вдруг откажется... теперь стараются узнать все заранее. И кто отказывается, тому как бы... и не присуждают. Краснохарев поднял голову, спросил с недоверием: - И что же? Если человек не хочет ее получать, то ее отдают другому? - Да. - Но ее должны отдавать лучшему? Коломиец тонко улыбнулся: - А лучшим называют другого. И закатывают такую церемонию, а средствах массмедии такое поднимется, что уже все в мире считают самым великом того, кого назовут эти шведы... Краснохарев сказал с тяжелым неодобрением: - Свиньи они, а не академики. Хуже того - политики. Он уткнулся в бумаги, уже забыв про всяких там шведов, что уже и не шведы, а заносильщики имперских хвостов на поворотах, а Сказбуш смотрел на меня с живейшим интересом: - Надеюсь, примете? Я развел руками, не зная, как объяснить вроде бы простые истины, но при этом не ломать старые ложные, уже принимаемые просто на веру. От того, что в Европе или в Империи раньше успели создать какие-то институты, это вовсе не значит, что остальной мир должен признать их как общемировые. Тем более, когда эти институты, созданные прекраснодушными мечтателями Европы, стали как послушные дети выполнять волю Империи. Один из таких институтов создал изобретатель динамита Нобель. Получая колоссальные прибыли на продаже взрывчатки, отвечая за сотни тысяч и миллионы смертей, он распорядился некий процент от продажи смерти направить на благотворительность. Ну, как удачливый грабитель, который, зарезав целую семью и обобрав их до нитки, на выходе из дома бросает мелкую монетку нищему. Получая миллиарды прибыли на массовых убийствах, крохи небрежно сбрасывали - и сбрасывают! - так называемому Нобелевскому Комитету. Даже в самом начале их деятельности, когда шведские академики более или менее руководствовались своими симпатиями, а не указкой из Империи, у настоящих деятелей их претензии на мировое руководство наукой и культурой вызывало смех. Лев Толстой, которому предложили одну из первых Нобелевских премий, с презрением отказался. Такие гиганты как Камю отказывались и потом, но всякие ремесленники, жадные как Брежнев к звездам на груди (или крестам, какая разница), работают локтями, проталкиваясь к шикарно накрытому столу фабриканта оружием, с которого падают жирные крошки, и если как следует подсуетиться, то одной такой крошки хватит на всю оставшуюся жизнь! Но ремесленников всегда больше. Они горластее, они смотрят с экранов телевизоров, рекламных плакатов, о них пишут газеты, они без мыла и вазелина умеют влезть по все дыры, и вот уже целуют ручку высокопоставленному чиновнику и с умилением на лице говорят, что вот эту высокую награду рассматривают как аванс за свое дальнейшее служение, служение, служение, служение на задних лапках перед Властью! А Нобелевский Комитет, который изначально раздавал мокрые от крови грамоты и заработанные на массовых убийствах доллары, вскоре еще и стал послушным инструментом в руках Власти. Это понятно, любой детский кружок или оппозиционная партия тут же привлекут внимание Власти, если к ним пойдет народ, если будут пользоваться успехом, оказывать хоть какое-то влияние. Их тут же постараются поставить под контроль, подчинить, заставить выполнять свою волю. С Нобелевским Комитетом это стало ясно сразу, стоило посмотреть кому раздавали премии. Естественно, львиную долю Империи, а остальные заранее распределялись по принципу: ну не может же мы французам дать два раза подряд? К тому же французы только что отказались поддержать Империю при бомбардировке Ирака. Дадим турку, эту страну надо привязать к нашей колеснице покрепче... Ну и что, если у турков никого сейчас нет? Надо найти! А церемонию провести как можно торжественнее, чтобы вся Турция на ушах ходила от гордости. Эти дикари после такого чествования за нас в огонь кинутся... - Спасибо, - ответил я саркастически. - Я только что снова засел за Толстого. Глава 29 День был солнечным и радостным, а Фред с женой, как в годы юности, возвращались из кинотеатра. Когда-то он начинал строительным рабочим, денег было в обрез, уже тогда начал копить на покупку машины, потому фильмы смотрел только утром, когда плата за вход вдвое меньше. Совсем юной тогда Шейле такой практичный парень понравился, они несколько раз сходили в кино вместе, а потом и вовсе стали жить вместе. Фильмы они обычно выбирали удачно, а сегодня, по истечении двадцати лет совместной жизни, тоже понравился: не слишком заумный, но и не глупая клоунада, а как раз удачный коктейль из гонок, драк и коротких мудрых сентенций, что вкраплены в самых нужных моментах: либо после перестрелки, либо после постельных сцен, когда кровь покидает гениталии и снова устремляется в мозг. Улица опустела, из раскрытых окон раздавались звуки ударов по мячу. Шла передача с чемпионата мира по рэгби, а жители города помешались на этой игре, как латины на соккере. Шейла прижималась к Фреду темным мягким боком. Она явно чувствовала его надежность, а женщине всегда приятно чувствовать себя защищенной. Он с теплотой подумал, что женаты вот уже двадцать лет, а по-прежнему чувствует к ней любовь и желание. Шейла спросила игриво: - Ты о чем задумался? - Я? - Ну да. У тебя такие складки на лбу... Он рассмеялся: - Да нет, не угадала. Я как раз подумал, что если бы кому-то из газет приспичило накропать репортаж о счастливой американской семье, то лучшей кандидатуры не найти бы на всем побережье! Она спросила счастливо: - Правда? - Ты же знаешь, - ответил он нежно. Она прижалась еще сильнее, он обхватил ее за плечи, так и шли почти до самого дома. Уже видны были темные окна, а этажом выше по шторе мелькнула тень Вольхганга, этот длинноволосый американец немецкого происхождения все пишет музыку. Которая, как уверяет, перевернет мир, но во всем остальном - милый и добрый парень... Он не мог убрать довольную улыбку, даже когда из-за припаркованных вблизи автомобилей выскочил коренастый человек в увешанной металлическими побрякушками куртке. Он был черен как ночь, Фред узнал выходца из дальних островов или глубин Африки. Волосы были тоже в побрякушках, талисманах, в носу блестело кольцо, волосы заплетены в две-три дюжины жидких косичек. - Деньги! - заорал черный. - Давайте деньги, толстые твари!.. Фред вздрогнул, улыбка начала сползать с лица. В руке негра тускло блестел пистолет. Черное дуло смотрело ему прямо в живот. Он ощутил как там сразу заныло, словно горячий свинец ударил в тугие мышцы, прорвал и разворотил кишки, сказал торопливо: - Ты только не волнуйся. Ты получишь деньги... - Что значит "не волнуйся"? - заорал негр еще злее. - Это я волнуюсь? Он загнул длинную отвратительную ругань, рассказывая как он их обоих поставит и использует, Шейла стояла ни жива, ни мертва, негр подскочил, рывком сдернул с ее плеча сумочку. Все это время ствол пистолета смотрел Фреду в живот, и метнуть руку к собственному пистолету на поясе было слишком рискованно. - Там деньги... - пролепетала Шейла, - в сумочке есть деньги. Негр одной рукой расстегнул, заглянул, но одновременно держал на прицеле Фреда. Фред напрягся, на лбу выступили капли пота. Это самые опасные мгновения, негр видит его только краем глаза, и едва заподозрит хоть малейшее движение, тут же нажмет на курок, а ствол все так же смотрит прямо в живот. Расстояние слишком маленькое, чтобы промахнулся, и слишком велико, чтобы попытаться провести прием обезоруживания... - Э, да вы жирные свиньи, - сказал негр повеселевшим голосом. - Две сотни баксов?.. Неплохой улов... Он начал пятиться, пистолет его чуть приподнялся, смотрел Фреду в лицо, а Фред смотрел в лицо грабителя, профессионально составляя портрет, по которому его сегодня же безошибочно отыщут в любой точке мира. Этот скот не уйдет дальше ближайшего торговца наркотиками, так что полиции достаточно будет проехать до танцбара на углу... Сзади грабителя лежала пустая бутылка. Фред напрягся, ибо если грабитель наступит, то упадет, а тогда со злости или в испуге может начать пальбу. Он сказал торопливо: - У тебя за спиной пустая бутылка. Не наступи, а то упадешь. Нам не надо трудностей. Негр чуть повернул голову, переступил с грацией дикого животного. Безобразно толстые губы искривились в усмешке: - Заботливый, да?.. Ну, я тоже о тебе позабочусь, ха-ха! Неожиданно он двинул рукой, грянул выстрел. Шейла охнула, Фред быстро посмотрел на жену, на левой стороне груди возникла маленькая дырочка, из которой красным бурунчиком хлестала кровь. Грабитель злобно хохотал, пистолет он сунул за пазуху, отвернулся и пошел, даже не убыстряя шаг, к перекрестку. Фред молниеносно выхватил пистолет, крикнул: - Ни с места! Полиция! Негр обернулся. Фред видел как сразу посерело его лицо, а глаза выпучились. Пистолет Фреда был в два раза крупнее, чем у него, а темный зрачок смотрел как жерло пушки. - Я... - пролепетал он, - я только... - Достань пистолет! - скомандовал Фред. - Медленно!... Еще медленнее... Роняй!... Отшвырни ногой в мою сторону!.. Лицом на землю!... Быстро, сволочь! Негр плюхнулся на асфальт. Фред выхватил из кармана телефон, быстро прокричал: - Медпомошь срочно на угол Шестой авеню и Майкла Хеллера!.. Пулевое ранение!.. Потребуется переливание крови!.. Да быстрее же... Он слышал как диспетчер передала распоряжение, спрятал телефон во внутренний карман и подошел к распластавшемуся на асфальте грабителю. Мелькнула мысль, всадить пулю прямо сейчас. Но мысль была отвратительная своей прямотой и честностью, тут же отогнал, всмотрелся в дрожащего грабителя: - Не вздумай шевельнуть даже пальцем! - Да что вы, мистер, - проблеял грабитель. - Я ничего не делаю, только не стреляйте! Я лежу, лежу... - Лежи, - процедил Фред. - За тобой уже едут. Серены полицейской машины и медпомощи прозвучали одновременно. Они подъехали с разных сторон, полицейские выскочили и, наставив на замершего грабителя со всех сторон пистолеты, приблизились, надели наручники, обыскали, подняли и увели, а медработники быстро и ловко подняли Шейлу на носилки. Фред сел с ней в машину, по дороге Шейле подключили капельницу. Он смотрел в милое дорогое лицо, сердце сжималось от горячего сочувствия. Половину лица ей закрывала маска, по которой подавали кислород, только и рассмотрел, что под глазами кожа стала почти голубой, а губы посинели. Машина неслась стремительно, он видел через боковое окошко как все водители уступали дорогу. Уже через шесть минут они влетели во двор больницы. Дверцы распахнулись, носилки с Шейлой подхватили и бегом унесли. Шофер, обернувшись к Фреду, сказал успокаивающе: - Ее прямо в операционную! Там уже ждут, по телефону предупредили... Без чувств, без мыслей, Фред дотащился до вестибюля. Раздвижные двери разбежались широко в стороны при его приближении, ноги как деревянные протопали по ковровой дорожке. У двери операционной кто-то сунул в ладонь бумажный стаканчик с горячим кофе. Фред выпил, почти не ощутив вкуса. Минут через пять дверь распахнулась, вышел человек в халате хирурга. Фред задержал дыхание, а в мозгу забилась отчаянная мысль: только не это! Операция не могла закончиться так быстро... Хирург спросил усталым голосом: - Мистер Хольт? - Я, - ответил Фред. Он поднялся, мир качнулся перед глазами. Хирург выставил руку, но Фред уже собрался с силами. - Что с нею? - Я сожалею, мистер Хольт, - сказал хирург с глубоким сочувствием. - Мы ничего не смогли сделать. Она умерла по дороге к операционному столу. Мы пытались... медицина пока не всесильна... Примите наши самые глубокие... Он повернулся, стены качались, двигались навстречу, грозя сдавить его, толкали одна на другую. На выходе кто-то помог спуститься с крыльца. Не помнил, как добрался домой. Впервые квартира показалась чересчур огромной, даже нежилой. Машинально включил телевизор, достал из холодильника пиво, тут же швырнул обратно. Взгляд упал на телефон возле дивана. Как деревянный, не чувствуя тела, он потыкал негнущимся пальцем по шероховатым кнопкам с цифрами. Гудки звучали мелодично, мягко, усыпляюще, потом щелкало и соединялось с далеким Лос-Анжелосом, он в самом деле ощутил, как ядовитая горечь перестает разъедать внутренности. Наконец на том конце провода в последний раз щелкнуло, донесся профессионально бодрый и жизнерадостный голос Мери: - Алло, Мери на проводе! - Привет, дочурка. - сказал он с грустной лаской, хотя дочурка уже догнала его в росте и даже в весе, - ты извини, что я к тебе, в основном, как всегда с нерадостными вестями. Мери, дорогая, крепись... - Папа, - послышался встревоженный голос, - что случилось?.. Да говори же!.. Папа, только не молчи! - Мери, - произнес он тяжело, - Мери... Больше нет у нас твоей мамы. На том конце провода ахнули. После паузы дрожащий голос произнес: - Как это случилось? - Грабитель, - ответил он с горечью. - Наркоман. Неконтролируемые эмоции... Выстрелил, хотя в этом не было никакой необходимости. - Бедная моя мама, - донесся слабый потрясенный голос. - Бедная моя мамочка... Его поймали? - Я арестовал его, - ответил он невесело. - Боюсь, что признают невменяемым, и снова выйдет на свободу. Но если признают вменяемым, то лет десять ему обеспечено! Каторжной тюрьмы. И даже если будет вести себя хорошо, а такие на это мало способны, то все равно лет пять там пробудет... Из мембраны вырвался глубокий вздох: - Ты всегда был на высоте, папа. И сейчас... сумел арестовать преступника! Держись, папа. К сожалению, я не смогу приехать на похороны. Я только что получила хорошее место помощника юриста в крупной фирме... Она щебетала, объясняла, но Фред и так все понимал и не осуждал. Более того, одобрял: дочь как раз начала подниматься по служебной лестнице, и не стоит портить имидж деловой и работающей женщины напоминанием, что у нее есть семья, родители, что она тоже может, как и все, болеть и не выходить на работу. - Не беспокойся, - сказал он тепло. - Я здесь управлюсь со всем сам. Работай, чтобы я гордился тобой. Я люблю тебя, крошка. - Я люблю тебя, папа! После обеда настойчивые звонки заставили потащиться на работу. Шеф ахнул, переменился в лице, узнав о трагедии: Шейлу в управлении знали и любили. - Прости, я не знал, - сказал он с глубоким сочувствием. - Тут куча дел, но я не верю, что работа может как-то утихомирить боль. Скорее, работу запорешь... Езжай домой, отлежишь, приди в себя. Хочешь, я скажу ребятам, чтобы отвезли тебя. В твоем состоянии даже за руль опасно... - Спасибо, - поблагодарил фред. - Спасибо, но машина меня слушается всегда. - Отдыхай, - он проводил его до дверей кабинета, у порога хлопнул себя по лбу, - постой, что-то звонили из морга, просили тебя настоятельно заехать. Это тебе по дороге, загляни? В морге местному инспектору зачем-то понадобилось в его присутствии подписать кучу бумаг, он старался на смотреть на обескровленное лицо Шейлы, еще утром такое милое и счастливое: еще бы, вчера со значительной скидкой купила новую модель бесшумного пылесоса! Дома он включил телевизор, достал из холодильника бутылку виски. Впервые за долгие годы возникло давно забытое желание напиться до потери пульса. Он свинчивал крышку, когда в дверь позвонили. На экране домофона появилось милое даже в синеватом свете лицо Джоан, одной из подруг Шейлы. Он снял трубку: - Алло, Джоан? - Я к тебе, Фред, - донесся искаженным помехами голос. - У тебя сейчас беда... Он молча нажал темную ребристую кнопку. В коробочке запищал механизм открываемой двери. Оглядевшись, сунул бутылку обратно в холодильник, женщины не должны видеть мужчин слабыми. Джоан прямо с порога шагнула к нему с протянутой рукой, в глаза блестели слезы: - Фред, это ужасно! - Врачи ничего не могли сделать, - ответил он. Ее пальцы были теплыми и влажными, она явно вытерла слезы перед дверью, но теперь ее чистые глаза снова быстро наполнялись влагой. - Она умерла еще по дороге... - Фред, я просто не могу поверить. Мы с Шейлой дружили уже лет семь, если не больше. С тех пор, как я переехала в этот район, я сразу влюбилась в Шейлу. Фред, я просто не знаю, как тебе выразить свою сочувствие! Она усадила его на диван, прошлась по комнате, в глазах было глубокое понимание и скорбь. - На тебе лица нет, - голос ее был мягкий. - Тебе надо принять ванну... лучше горячую, а потом заснуть как можно крепче. Сон укрепит психику. А ты сейчас весь как комок нервов. Он слышал как хлопнул холодильник, ладонь ему обожгло холодной упаковкой баночного пива. - Выпей, - сказала она мягко. - Если захочешь, там еще семь баночек. Только виски не пей, ладно? - Ладно, - сказал он тупо. - Обещаешь? - Обещаю. Она исчезла, только запах духов напоминал о ее присутствии. Фред сделал пару глотков, из соседней комнаты донесся стук каблучков, затем хлопнула крышка стола с другой стороны, а когда он покончил с третьей бабочкой, Джоан снова выросла на пороге: - Ты лучше иди в ванную. Я набираю воды, не пропусти, а то пойдет через край... Он открыл дверь, навстречу хлынули хвойные запахи, напомнившие ему склоны Скалистых гор. Сердце на миг сжалось: Шейла всегда добавляла в воду экстракт хвои, зная его вкусы и предпочтения. Спасибо, Джоан, сказал он мысленно. Женщины всегда сплетничают о мужьях, так что Джоан, как и все ее подруги, до мелочей знает его привычки. Если бы сейчас здесь была не Джон, а Мерилин или даже совсем редко заглядывающая Кэролайн, то все равно вода в ванной приняла бы зеленоватый оттенок и пахла бы хвоей. Глава 30 Теплая вода приняла его, как принимала все годы. Со дня поднялись пузырьки, усеяли его волосатые ноги множеством серебряных жемчужинок. Он откинулся на покатый край, тело стало невесомым. Вода подошла к краю, мышцы в невесомости расслабились. Тепло проникало во внутренности. Замедленными движениями он скреб ногтями по коже. Серебряные пузырьки срывались частыми гроздьями, а под ногтями скапливались колбаски жирового слоя, которые Шейла, дразнясь, называлась грязью. Сегодня организм за один день выбросил через кожу столько отходов, сколько раньше выделял разве что за неделю. Усталость медленно вымывалась из тела, но взамен пришло такое сильное расслабление, что ощутил как тепло теперь пошло уже изнутри, тело разогрелось, веки начали опускаться. Дверь распахнулась, Джоан переступила порог, глаза ее были несколько виноватыми, но в следующий миг она смотрела на Фреда уже честно и твердо. На ней был халатик Шейлы, что едва-едва сходился на талии: Шейла была намного миниатюрнее. - Ну как, отмок? - спросила она дружелюбно. - Не совсем. - ответил он, как отвечал уже второй десяток лет, - остальное можно отскрести. - Отскребем... Ее руки п