ричудливый. Деревья застыли на растопыренных корнях над водой, словно брезговали прикасаться. Серые склизкие корни напомнили Олегу паучьи лапы. Вода серо-зеленая, мутная, из глубины постоянно всплывают коричневые облачка мути, и он с холодком понял, что там кто-то плавает, роется, грызет, закапывается. -- Эй, -- сказал он громко, -- есть здесь кто-нибудь? В двух шагах мутная вода забурлила, словно там забил мощный источник. Мелкие листья разбежались, разогнанные невидимой рукой. Олег отступил на шаг, а из бурлящей воды неспешно поднялась голая, как колено, голова. Олег поежился, глаза не только без бровей, но и без век, смотрят немигающе, а мутные потоки, бегущие по лицу, вроде бы не мешают... Толстогубый рот задвигался, но сперва Олег услышал только хриплые квакающие звуки, словно колдун не мог вспомнить человеческую речь. -- Кто ты, смертный? -- Все смертно, -- ответил Олег мирно. -- Даже бессмертные боги. Меня зовут Олег, я младший волхв, что вознамерился достигнуть мудрости побольше. Но одни мне отказывают, другие перебрасывают друг другу как игрушку. Или... забавного дурака. Видать, жизнь у колдунов скучна, позабавиться не над кем. Вода ручьями сбегала с лоснящегося, как у вымытого кабана, тела колдуна. Запах шел мерзостный. Олег непроизвольно отодвинулся. Чародей буркнул насмешливо: -- Что, не нравится? -- Если ты живешь так, -- ответил Олег уклончиво, -- значит, это чем-то вызвано. Я слишком мало знаю, чтобы судить. Чародей на миг ушел под воду, а когда вынырнул, пробурчал недоверчиво: -- Ух ты... Я привык, что всяк сразу же решает, как правильнее, будто он здесь прожил, а не я. Ладно, не морщи нос. Меня зовут Ковакко, я здесь хозяин. Но я не зрел, как ты прошел! Олег сказал осторожно: -- Ты мыслил о высоком, не заметил... -- Скорее о глубоком, -- буркнул колдун. -- В Лесу или в горах так не переплетаешься с миром... Здесь я чую кожей, где и что происходит! Как будто через мой пот, мою мокрую кожу в меня входит не только болотная вода... слышу не только голоса людей, зверей и подземных гадов, но рост травы, движение корней за тридевять земель. Я заранее знаю, когда дрогнут горы! Я даже не колдун или чародей, как меня зовут, я просто часть этого мира. Но я не зрел, когда и как ты прошел! Олег медленно наклонил голову: -- Чтобы вывести реку наверх, сдвинуть гору или заставить в пустыне появиться еще одному оазису, тебе стоит только захотеть и пошевелиться самому... Так?.. А здешняя земля отзовется. Ковакко сказал польщенно: -- Ты слишком... но вообще-то все верно. Только тут гор нет, как и... что такое пустыни? Но реку в самом деле могу... Если тебе это важно, я могу взять тебя в ученики. Через тридцать -- сорок лет уже что-то сможешь. Может быть, сможешь. Если, конечно, тебя влечет такая мощь. Тебя как звать? -- Олег. -- Олег? Странное имя. -- Почему? -- Не знаю. Все имена что-то да значат, потому и даются. А что значит Олег? -- Это знают только мои родители, -- ответил Олег. -- Тридцать лет... это страшно. Но ты первый, кто сказал, что можешь взять меня в ученики. Колдун хмыкнул: -- Могу. Так как, говоришь, ты прошел? -- Я не говорил... Меня сюда перебросил или перенес, словом, открыл дверь в твой мир колдун Беркут. От мокрого колдуна пошла волна гнусного запаха. Олег задержал дыхание. По болоту кое-где высовывались мокрые головы, он чувствовал упорные немигающие взоры, затем ощущение исчезало, но хлюпало в другой стороне, он находился под прицелом выпуклых глаз и все время был в досягаемости зеленых перепончатых лап. -- Опасно близко, -- пробормотал Ковакко, -- опасно... В двух саженях начинается моя первая защитная полоса... У всех колдунов такие! Каждый окружает себя в два-три ряда, чтобы никто не вторгся незваным. Но то, что этот Беркут не прибил сразу... гм... я слышал о нем разное... Гм... Наверное, в самом деле чем-то... Ладно-ладно! Я же вижу, не рвешься в болото. Молчи, видно. Если такой уживчивый, то я мог бы направить тебя к Сосику! Это единственный, кто мог бы научить на самом деле. Мир качнулся под ногами. Олег ощутил боль в груди, прямо из сердца вырвалось отчаянное: -- И даже ты... даже ты спихиваешь меня куда-то, кому-то! Никто не хочет, все только перебрасывают меня один другому. У меня уже в голове все смешалось, все ваши гнусные рожи... э-э... прекрасные лица путаю! Ковакко на миг опустился в грязную воду, а когда его мокрая голова поднялась на поверхность, на лысину прилипли мелкие листочки ряски, к ней прижался брюхом крохотный лягушонок. -- Ты даже не зришь своего везения, -- пробулькал болотный колдун с отвращением в голосе. -- Тебя не остановили!.. Дали пройти так далеко!.. А ты ждал, что принесут на печь? Или что сразу же за порогом счастье и справедливость? Ты прошел от одного к другому... как тебе зрится, зазря, но каждый что-то дал... даже сам того не желая!.. Вернее, ты сам взял, если не полнейший пень, каких в лесу... да и среди людей хватает. Если не хочешь... смотри, была бы честь предложена. Сапоги Олега погрузились уже почти до колен. Болотная жижа медленно поднялась до краев голенищ, застыла, вздуваясь валом, как вокруг городища, Ковакко шелохнулся, может быть, нарочито, и мерзкая теплая грязь хлынула в сапоги. Глава 31 -- Благодарю за честь, -- сказал Олег. -- Я уже вижу, что не всякую дверь откроешь, а откроешь, то либо по рогам получишь, либо кукиш поднесут... Но ломиться в двери надо. Иначе уж точно ничего не получишь. Как добраться к этому великому мудрецу и учителю? Говорил он вроде бы правильно, но в голосе звучало такое глубокое разочарование, что Ковакко только сочувствующе булькал, разводил по воде короткими сильными руками. Между пальцами тонкая пленка отсвечивала оранжевым. -- Я помогу, -- сказал он наконец. -- Хотя это и против моих правил. Но Сосику -- настоящий мудрец. И уж он-то учить не откажется. Это точно. Олег, который уже то обжигался, то падал голым в снег, то стукался головой о все деревья, спросил недоверчиво: -- А все остальные? Они себя называют самыми что ни есть настоящими. Ковакко нырнул, под водой протянулся след из пузырьков, наконец он высунул мокрую блестящую голову шагах в трех: -- Одно дело, как оценивают себя они, другое -- как оценивают другие. На этом можно бы наторговать горы золота! Покупать по настоящей цене, а продавать по запрашиваемой... Сосику, так его зовут, единственный, которого и другие считают мудрецом. Зато всех остальных, кроме себя, недоумками. Олег признался: -- Да, это уже признание... -- Сосику, -- продолжил Ковакко уважительно, -- единственный, кто догадался... а потом и сумел отыскать связь между всем живущим на земле и звездами, морем, лесом, горами... Олег опешил: -- Как это? Не понимаю. -- Многие колдуны стараются узнать твое имя, чтобы как-то влиять на тебя. Даже причинять вред, насылать порчу. А Сосику сделал другое... Ему не нужно твое имя, ему достаточно сказать, когда родился, и он предскажет тебе твое будущее. -- Разве это возможно? -- Сосику это может. Он никому не вредит, никогда не пользуется во вред своими знаниями. Если скажешь ему еще и месяц, а то и день своего рождения, то он предскажет тебе твою жизнь с точностью каждого камешка на твоей дороге! -- Невероятно, -- пробормотал Олег. Сердце застучало, в измученном теле затеплилась слабая надежда. Хоть кто-то не во зло, не пользуется своими знаниями даже себе во благо! Может быть, эта белая ворона и есть то, что он искал... -- Где этот Сосику? -- Он живет в тридесятом царстве, -- сказал Ковакко мечтательно, голос стал тише. -- В сказочно красивом месте. Хоть и не болото, конечно. В самой красивой долине... в самом цветущем месте этой долины... у него чудесный сад... Там даже озеро! Лет через сорок могло бы стать прекрасным болотом, но пока что простое озеро. И ни зверь, ни человек, по молчаливому уговору, не нарушают покой мудреца, который никому не вредит, а всем желает только блага. К нему часто приезжают другие мудрецы, ведут степенные и неспешные беседы. Он всем рад... но тебе туда не стоит, парень. Это было так неожиданно, что Олег отпрянул, взбаламутив гнилую воду. Ряска вошла волнами. -- Почему? -- А ты посмотри на себя, -- посоветовал Ковакко. -- Из тебя мудрец как из моего... гм... Олег сжал кулаки: -- Я пока что не мудрец. Пока что я могу размазать по стене любого, кто откажется указать мне дорогу. И еще я могу возжечь костер, который высушит половину этого болота. Ковакко крякнул со странным для Олега удовлетворением: -- Вот-вот! Что я говорил? Чуть не так, сразу в рыло. Да, из тебя будет еще тот мудрец!.. Ты даже не подумал, что стоит тебе только шелохнуть пальцем или губой... стоит мне только заподозрить, что ты что-то замыслил... Из воды прямо у ног Олега со всех сторон поднялись огромные крючковатые лапы. Пальцы коснулись пояса, вода блестела на страшных когтях, тут же опустились обратно. -- Да, -- шепнул он побелевшими губами, -- вы, колдуны, умеете себя обезопасить. Прости, с языка сорвалось. Просто уже осточертело ходить туда, не знаю куда, отыскивать то, не знаю что. А когда добуду, принесу, мне же этим по голове и настучат. Приходилось махаться... ну, с очень разными, я тогда думал, что уж труднее быть никак, дурак!.. я вот сейчас в темноте, весь в плевках и в собственных соплях, пальцев на одной руке не сочту... и вообще уже не знаю, пальцы ли это... Колдун молча скрылся под водой, но Олег не двигался, чувствовал, что произойдет что-то еще, мудрецы не уходят даже из жизни, не сказав мудрых слов, и в самом деле: вода забурлила, медленно поднялась блестящая лысина, выдвинулась вся голова, а толстые губы промолвили квакающе: -- Растешь. Дураки уверены всегда. Олег плюнул, стараясь не попасть на лысину, вот тебе и мудрость. Еще один такой полет в вихре, и от него останется пустая шкурка с перемолотыми костями, но иначе, похоже, отсюда не выбраться... Беркут отправил его если не на верную смерть, но все же... Поверхность болота оставалась долго недвижимой. На него с недоумением смотрели жабы, тритоны, даже протеи. Гнилая вода поднялась до пояса, в сапоги что-то забралось скользкое и мерзкое, копошилось, устраивая лежбище под его большим пальцем. В трех шагах вода забурлила. Ковакко поднялся по грудь, могучий и широкий, как корыто для свиней. По блестящему телу сбегали коричневые струйки ила, но глаза сразу уставились на Олега с холодной враждебностью. -- Я уже жалею... но слово дал, надо держать. Когда-то я не был колдуном... Я не знаю, где этот Сосику обитает. И никто из колдунов не знает! Может быть, он вовсе не на этом свете. Больно чудная у него страна. Но он единственный, кто держит свои двери открытыми для всех. Тебя отнесет туда мой старый друг. Он там бывал, дорогу знает. Резко, оборвав себя на полуслове, не прощаясь, Ковакко ушел под воду. Грязная поверхность сомкнулась, ряска подергалась и застыла, зеленая и плотная настолько, что издали болото сошло бы за ровный зеленый луг. Олег с недоумением озирался. На болоте внезапно стало тихо. Жабы попрыгали в воду, а что потрусливее, сползли в грязь тихонько, стараясь не брызнуть, не выдать себя плеском, забились под самые глубокие коряги. Он оглянулся, чувствуя затылком опасность. Волосы встали дыбом, он раскрыл рот для крика, но слова застряли в перехваченном судорогой горле. Прямо на него падал ночной ужас, какой однажды посетил его в детстве, когда он метался в жару, а отпаивали горьким зельем. Горящие, как крупные угли под ветром, глаза уставились с нечеловеческой злобой, а когти нацелились вырвать замершее сердце. Колдун не сказал, где найти Сосику, единственного мудреца, который берется учить, но когда болотная тварь под Олегом разогналась, разбрызгивая воду, и прыгнула в воздух, отчего брызги грязной воды окатили его с головы до ног, она повернула на юго-восток, пошла резко, словно ее хозяин незримо поворачивал ей острый клюв в нужную сторону. Олег скорчился на загривке, терпел пронизывающий до костей ветер, стучал зубами. Мелькнула мысль, что ни Мрак, ни тем более Таргитай не страдают, оба живут в свое удовольствие, всем довольны, они тоже для всех рубахи-парни, потому что живут просто, как все люди, а людью свойственно жить как траве, просто и бездумно, что растет, роняет семена, а если уцелеет и не сожрут коровы, то уронит семена и на следующее лето... Странная болотная птица, от которой даже в под-небесье пахло тиной и лягушками, неслась как гигант-ская стрела. Ветер свистел, закручивался крохотными вихриками, холод начал проникать под кожу, мышцы застыли. Он чувствовал, как слабеют руки, а ноги сжимают бока все слабее, колени скользят по гладким перьям. Смотрел либо вперед, либо зажмуривался, подошвы проплывают над крохотными зелеными островками в серо-зеленом мареве, это уже не степи, а бескрайнее море, далеко же забрался этот мудрец... Впрочем, это же и он может сказать, он на месте, а вот все остальные забрались черт-те куда, некоторые даже в Гиперборею... Медленно выдвинулся остров не остров, птица пошла по длинной дуге вниз, а превратившийся в ледышку Олег закрыл глаза, чувствуя себя дураком, что не рискнул на перелет в вихре. Вот-вот руки разожмутся, вот-вот полетит вверх тормашками. Надо было бы самому обратиться в птаху. Правда, сам летает как черепаха бегает, да и дорогу ему показывать труднее... Тряхнуло, бросило вперед через голову. Он собрался в ком, ощутил, что летит в стену запахов цветов, душистой травы. По голым плечам хлестали ветви, затрещало. Он перекатился, завис в кустах и только тогда открыл глаза. Вокруг изломанные его падением цветущие кусты, тонкие ветви с ажурными зелеными листьями и огромные пурпурные цветы, множество цветов. Из надломов медленно выступают прозрачные капли. В стороне хлопнуло раз-другой, пахнуло ветерком. Даже не поворачивая головы, он ощутил, что болотная птаха не стала переводить дух в отвратном саду, где нет болота, разбежалась и взвилась в синеву, напоследок сбив ударами крыльев изящные лепестки оземь. Воздух горячий, песок под ним накален, а солнечные лучи прижгли ласково и нежно. Он все еще лежал, оттаивая, по телу прошла судорога, внутри трещали и дробились льдинки, кололи острыми краями. Он чувствовал, как врезаются иглы, но сразу истаивают, внутри все еще бьет холодная дрожь, но снаружи со всех сторон идут горячие волны, разогревают кровь... Сперва он был глухим, потом в ушах загремели водопады, но стихли, и когда Олег с трудом сел, с той стороны цветущих зарослей услышал мелкие старческие шаги. Он так и сидел, опершись руками позади себя, когда из-за дальних кустов роз старческой походкой выдвинулся человек в белом. Его дряблая рука опиралась на посох, и было видно, что это не просто знак волховского ранга, а необходимость, вроде третьей ноги. Олег собрался с силами, встал, а когда старик приблизился, поклонился в пояс: -- Прости, что я вломился так неожиданно... У старика, седого как лунь, лицо было удивительно чистое, а глаза ясные и светлые. Взор, как заметил Олег, не только чист и светел, но просветлен, словно этот человек в самом деле ухитрился найти путь жить в единстве со всем миром, ни с кем не драться и не кусаться, и, что удивительно, его никто не кусает тоже. Непривычно добрые глаза смотрели на Олега приветливо, по-дружески, словно на любимого племянника, которого видел последний раз в детстве, а теперь разглядывает с радостным изумлением. -- Я слышал, -- сказал Олег с поклоном, -- что ты, великий, отыскал путь, как сделать людей счастливыми... Старик светло улыбнулся: -- Невозможно сделать людей счастливыми, если они того не хотят. Или им не нравится такой путь к счастью. Но у меня, верно, есть такой путь. Сердце Олега часто-часто забилось. Он спросил жадно: -- Ты смог бы научить? -- Если захочешь, -- ответил мудрец с ласковой улыбкой. -- Еще как, -- вырвалось у Олега. -- А что... какую службу тебе за это? Старик укоризненно покачал головой. В голосе прозвучали укор и печаль одновременно: -- Вижу, ты уже столкнулся с жизнью... Мудрость не иссякает оттого, что ею делятся. Может быть, приумножается даже. Если хочешь, я смогу тебя учить... Грохот ста тысяч барабанов не смог бы заглушить вопль, что вырвался из измученной, истерзанной груди Олега: -- Научи! Над головой удивительно чистое голубое небо, справа и слева невысокие стены из хрупких цветов, настолько нежных и беззащитных, что любой дикарь остановится, залюбуется, а потом робко отойдет, напролом не попрет, это не толстая стена из бревен или камня, эту стену проломить -- все равно что воткнуть нож в собственную грудь... Голос старого мудреца звучал грустно и размеренно: -- Что может знать варвар, который идет на поводу своих чувств, а не разума? Олег поперхнулся, проглотил заготовленные слова. Голос дрогнул помимо воли: -- На поводу... Я иду на поводу? -- Лишь тот человек, -- сказал Сосику, -- что умеет смирять себя. Так образуется человеческое общество, где правит... в отличие от волчьей стаи, старый умудренный жизнью человек, которого даже подросток может прихлопнуть ладонью. В волчьей стае правит самый сильный! Но потому волкам никогда не сравняться с человеком... нет, с одним справится даже одинокий волк, а вот если волчье общество на человеческое... Олег кивал, сердце колотилось. Мудрец говорил ему то же самое, что он сам твердил себе постоянно, что говорил Мраку и Таргитаю, а те только смеялись и отмахивались. -- Да-да, мудрый... Но что делает человеческое общество столь сплоченным и сильным? -- Подчинение, -- ответил Сосику неспешно. В глазах блеснула насмешка. -- Легко подчиняться более сильному, это могут и волки. А вот суметь заставить себя подчиниться более слабому... С виду более слабому, ибо мудрец никогда не бывает столь силен, как деревенский кузнец. Зверь подчинить себя не может, но и люди могут далеко не все... Увы, человек тот же зверь, он ведом чувствами... Олег воскликнул трепетно: -- Да-да, мудрый! Ты говоришь божественные вещи! Научи меня... Он упал перед ним на колени, обхватил ноги мудреца, такие слабые и по-старчески высохшие, без сильных мышц, но он, Олег, в отличие от Мрака, знает, что настоящая мощь человека не в мышцах ног, как у коня, не в силе рук, как у медведя, вообще не в силе мускулов, а в той неведомой силе разума, что дадена только человеку, но и человеки умеют пользоваться лишь немногие... Его трясло, он наконец-то нашел, нашел! Сосику с трудом поднялся, высохшие кости хрустнули. Олег вскочил с готовностью. Дорожка петляла между кустами роз, иногда пряталась в густой траве, Олег ощутил влажный воздух раньше, чем увидел изящный пруд. Вдоль берега, как спины гигантских черепах, шли плотно прижатые одна к другой массивные глыбы красного гранита. Темная вода стояла почти вровень с камнями, половину пруда закрыли широкие мясистые листья. Сосику кивнул на середину пруда: -- Здесь полное единство со всем миром. Прислушайся, ты ощутишь всем сердцем, всей душой. Его одухотворенное лицо излучало свет, Олег невольно подумал, что в этом старике жизни больше, чем в встреченных ранее молодых мужиках, которым бы только поскорее дотерпеть до старости, чтобы на печь, а молодые чтоб кормили. Не Сосику черпает силу и молодость из этого сада, а эти все деревья, травы, цветущие розы подпитываются его силой, его жизнью. Или же и он, и этот сад поддерживают друг друга, дают силы, мощь. -- Что нужно делать? -- вырвалось у него нетерпеливое. -- Научиться терпению, -- сказал мудрец мягко. Глаза его стали грустными. -- Я сколько и скольких потерял из-за своей... Молодость хочет всего и сразу, а на этом ее и ловят те, кто поопытнее. Ослепленные великими возможностями, вы легко попадаете в ловушки, из которых нет возврата... Вы всегда готовы на первое же, что приходит в голову, но что приходит в голову и любому зверю, но недостойно человека... -- Что это? -- Вы всегда готовы дать сдачи, -- сказал Сосику невесело. -- Даже заранее. Даже тогда, когда вам только показалось, что на вас хотят напасть или чем-то задеть. Вы не успеваете осмыслить... ибо то, что вам кажется нападением, давлением, зачастую как раз и несет благо. Увы, дать сдачу легко! Можно еще и гордо оглядеться по сторонам: вот какой я лихой! А слово "лихой" ведь от "лихо"... -- Что я должен? -- повторил Олег нетерпеливо. Он косился по сторонам, готовый прыгнуть хоть в пруд с этими сонными кувшинками и жабами, только бы начинать быстрее овладевать мастерством чародея. -- Научиться смирению, -- ответил мудрец. Он с сомнением оглядел Олега, его широкие плечи, пудовые кулаки. -- Смирение -- это победа над собой, над своими звериными привычками! Нам дано многое, а вот смирение мы должны воспитывать сами. Смирение -- самое трудное для человека. Особенно для молодого и сильного. Но только смирение раскрывает тайники души, придает силы... Олега затрясло от нетерпения, выпалил: -- Говори, что делать? Что? Я сделаю все! Сосику помедлил, его взор обежал поверх верхушек сада, затем вернулся к ласкающему взор пруду: -- Видишь вон корягу? -- Да! -- Ты можешь за нее держаться. В воде тебе надо пробыть... пробыть... Он задумался, губы шевелились, высчитывая точные сроки, а Олег взмолился: -- Сколько скажешь! Мудрец вздохнул: -- Ладно. Я сам приду и скажу тебе, что испытание ты выдержал. Он отшатнулся, ибо красноголовый волхв скакнул как козел с места, обрушился на пугающе неподвижную поверхность, словно та из застывшей черной смолы, но вода приняла его без плеска, и только потом выметнулся столб застоявшейся воды, коричневой от толстого слоя ила. Олег вынырнул, ухватился за корягу, плавать еще не научился, лицо счастливое, в глазах восторг, красные волосы прилипли, закрывая глаза, он смахнул ладонью, не отпуская другую от коряги, прокричал: -- Я понял! Но для меня это слишком легкое испытание! Вода теплая как молоко! Сосику смотрел с удивленным одобрением. Покачал головой: -- Это только кажется, что легкое. Олег провожал взглядом его сухощавую фигуру, пока тот не скрылся за красными от обилия цветов кустами. Коряга на расстоянии протянутой руки от камней на краю пруда, можно вылезти в любой миг, если передумает. Ноги не касаются дна, но вода в самом деле как только что сдоенное молоко, на листьях лягушек почти нет, пиявок вроде бы тоже... Глава 32 Уже приходилось висеть над бездной, когда далеко внизу камни, но тогда напряжение всех жил, спертое дыхание, ноги судорожно ищут опору, а сейчас в теплой воде, правой рукой придерживается за лозу, что неспешно заползла по колонне на крышу и там распустила широкие зеленые листья, но корни свисают в воду, его пальцы скользят по этим белесым щупальцам, похожим на огромных подземных червей, не видевших света, другую руку уже начал совать под мышку, грел, вода только вначале казалась теплой, но наступила ночь, из воздуха ушло тепло, к утру остыла и вода, а когда на востоке посветлело, он уже едва сдерживался, чтобы жалко не лязгать зубами. В доме вроде бы скрипнули ставни. Ему почудился внимательный взгляд, затем ощущение исчезло, он снова висел, не касаясь дна, в полном одиночестве, угрюмый и озябший. Затем ноздри уловили запах жареного мяса. В за-стывшем теле что-то дрогнуло, Олег ощутил боль, словно в желудке шевельнулся нож. Мясо пахло горькими травами. Он как наяву увидел запеченного в своем соку барашка, коричнево-янтарную корочку, что покрывает нежное молодое мясо, пузырьки кипящего сока, трещины в этой корочке, через которые проглядывает белое сочное мясо, что тает во рту раньше, чем успеваешь впиться зубами... Он судорожно глотнул, по горлу пробежала струйка зловонной жижи. Выплюнул с отвращением и, высунувшись повыше, с жадностью хватил раскрытым ртом воздух, хоть и наполненный запахом гниения водяных растений, но все же чище этой болотной воды. Это смирить нетрудно, сказал себе мрачно. Это всего лишь голод. Животное на его месте уже выскочило бы, а он человек! Человек может заставить себя пропускать эти запахи мимо себя. Правда, пропускал не равнодушно, все-таки это он человек, а желудок от волка, но все-таки ощутил смутную гордость от своей стойкости. С полудня к Сосику прибыли гости. Он слышал приветствия, потом их увели то ли на мудрые беседы, то ли на обильный обед, а он все висел, глотая голодные слюни. После обеда мудрецы прогуливались по саду. Он слышал их неспешные журчащие голоса. Иногда кто-нибудь проходил по самой кромке, по воде двигалась перевернутая фигура. Стоило Олегу шевельнуться, по пруду пробегали острые зигзаги, рассекали так, что по отдельности двигались голова, туловище и ноги. Воздух медленно прогревался, но вода осталась ледяной. Тело застыло, он чувствовал, что весь как огромная колода, даже как каменная плита. Пальцы не слушались, вот-вот выпустит эти слизкие корни... Медленно пришли озлобленные мысли о своем унижении, когда эти сытые и тепло одетые люди сейчас роются в библиотеке, жадно вчитываются в старые свитки, постигают древние тайны, как будто им их мало, а он, молодой и жаждущий знаний, висит по горло в гнилой воде, вокруг лягухи, болотные травы, широкие листья кувшинок, темно-коричневые тела гниющих коряг с лохмами ряски, темно-зеленой тины... Он вздохнул, волна пошла от его губ, ударилась в корягу, колыхнув ее, и пока он смотрел на нее, волна пошла обратно, плеснула в лицо, едва успел сжать губы. Небо медленно темнело, наливалось синевой, что перешла в фиолетовый оттенок. Звезды высыпали непривычно яркие и в таком количестве, что луна совсем ни к чему, но она тоже всплыла медленно и неспешно, словно со дна озера поднялся огромный блистающий пузырь. Внизу все сверкало и искрилось, только вода в пруду осталась страшновато темной. Олег пытался напрягать плечи, гоняя кровь по телу, но мышцы постепенно слабели. Ему казалось, что он впадает в забытье, чудятся голоса, иногда поднимал голову и натыкался на внимательный взгляд Сосику. Такое случалось редко, мудрец следил за ним издалека... если следил, как чудилось ему все чаще. На третье утро он очнулся от забытья, услышал молодые звонкие голоса. По саду медленно двигались, беззаботно переговариваясь, две красивые молодые девушки. Олег видел их стройные ноги, слегка тронутые солнцем, нежную кожу, а когда обе приблизились, даже ощутил аромат чистой и здоровой кожи, не умащенной маслами и благовониями, а просто чистой и свежей, какая бывает только у очень молоденьких девушек, здоровых и спелых, как наливные яблоки. Не замечая его голову среди таких же неподвижных коряг и водяных лилий, они хохотали, щебетали весело и беззаботно, как небесные пташки, а когда оказались у самой воды, одна сказала: -- Лейлина, сбегай в дом за фруктами!.. -- Госпожа будет здесь? -- Да, я посижу у воды. -- Может быть, принести и кресло? Красавица наморщила носик, тонкие брови красиво приподнялись. -- Пожалуй, -- протянула она. -- Здесь тень, прохладно... Служанка поспешила в дом, а Олег смотрел вытаращенными глазами, как девушка грациозно села на край бассейна и, опершись обеими руками о нагретый камень, беззаботно опустила ноги в воду, поболтала, пошли круги. Волна, обогнув корягу, плеснула Олегу в рот, он нечеловеческим усилием задавил кашель, заставил себя даже не хлопать глазами, чтобы не привлечь внимание. Девушка продолжала болтать ногами, брызги взлетали блистающие, как жемчужины. Она хохотала, потом за ее спиной раздался дробный смех служанки. Она подбежала, держа в одной руке легкое кресло, в другой несла огромный поднос с крупными кистями винограда, оранжевыми грушами, краснобокими яблоками. -- Чудесно! -- воскликнула юная госпожа. Она вспорхнула в кресло, на длинных ногах блестели жемчужины воды. -- Давай сюда! Служанка держала перед ней поднос. Хозяйка знаком велела опустить на камни, рот полон, вдвоем ели виноград, груши, смеялись, затем служанка подхватила опустевший поднос и умчалась в дом. Юная госпожа сидела в кресле над самым краем пруда. Взгляд ее, устремленный в дали, стал рассеянным. В задумчивости она стала еще прекраснее, у Олега перехватило дыхание. Он чувствовал, что вот-вот пойдет ко дну, но даже если бы сумел раскрыть рот, то не позвал бы на помощь. В голове шумело, он чувствовал, что застыл так, что умирает. Он не услышал шаги и, только когда сверху упала тень, смутно ощутил, что кто-то стоит на краю пруда и смотрит сверху. Донесся сквозь шум крови в ушах мужской голос: -- Цинция, разве не на что любоваться в саду?.. Ты решила посмотреть, как утонет этот раб? И ее испуганный голос: -- Раб? Какой раб?.. Ой, там в пруду за корягой мужчина! Олег с трудом согнал пелену с глаз. На каменном ограждении стоял высокий мужчина, сухощавый, лицо надменное, в глазах привычка повелевать, взгляд подозрительный и оценивающий. -- Ты его не видела? -- Нет, -- донесся ее голос. -- Что с ним? Почему он... в таком виде? Мужчина проговорил все еще подозрительно: -- Ты слишком рассеянна. Я человека разгляжу за версту, даже если схоронится в траве или в лесу. -- Ты воин, Семизал! -- Я чародей, -- возразил он, но в голосе было самодовольство. -- Правда, и среди воинов я не встречал себе равных. -- Семизал, -- сказала она, в голосе послышались умоляющие нотки. -- За что его так? Он отмахнулся: -- Не знаю. -- Он утонет? -- Наверняка, -- согласился Семизал равнодушно. -- Какого-то раба Сосику решил наказать таким образом... Что ж, кто-то бросает в яму к голодным псам, кто-то сажает на кол, а Сосику предпочитает топить, чтобы корни его болотных лилий получали корм из разложившихся трупов. Пойдем в дом? Она поднялась, легкая и грациозная, как пушинка, большие внимательные глаза не оставляли лица Олега. Он чувствовал ее сострадание, но в ответ не мог даже пошевелить омертвевшими губами. -- Раб совсем замерз, -- определил Семизал. -- Даже если его сейчас вытащить, он не выживет. У него все застыло внутри. -- Жаль, -- прошептала Цинция. Она подошла к Семизалу, еще раз оглянулась на человека среди коряг и болотных растений. В ее глазах было сострадание, Олег видел, что и Семизал это заметил. Брови чародея-воина сошлись на переносице. Несколько мгновений он изучал бледное лицо обреченного, неожиданно захохотал: -- Он мечтает согреться! Сейчас я ему помогу... Олег не понимал, что тот задумал, но девушка вдруг вскрикнула возмущенно: -- Семизал, как ты можешь! Да еще при мне! Он захохотал: -- Это и есть власть!.. Это свобода! Горячая струя хлестнула Олега по лицу, намочила волосы. Вода перед лицом вскипела, брызги обжигали щеки, ноздри, уши. Ноздри забил зловонный запах крепкой мужской мочи. Олег жмурился, вонючая горячая струя наконец истощилась, но он не открывал глаз, ибо и сквозь опущенные веки видел, с какой брезгливой жалостью девушка смотрит на него, и без того грязного и жалкого, а теперь еще и опозоренного, над которым надругались настолько подло и мерзко... -- Семизал, ты просто гадок сам... Хохот звучал могуче, в нем чувствовалась власть, мощь мужчины над женщиной, а значит -- и над всем миром: -- Это зависит от того, где находишься... ха-ха!.. Если там, внизу... Тело Олега пронзила судорога. Он закричал, боль страшная, суставы выворачивало, он чувствовал треск связок, острые ножи вонзились в тело со всех сторон. В животе разгорелся огонь, словно туда насыпали горящих углей, что сжигают внутренности... Крик был страшен, в нем не осталось ничего человеческого, горло сжимало, он выталкивал ком и не мог протолкнуть, в глазах потемнело от удушья. Не понимая, что делает, он барахтался, скрылся с головой, вынырнул, снова погрузился, а когда голова его показалась в третий раз, последний, как чувствовал он, пальцы зацепились за твердое, гладкое, покрытое слизью. Потом его грудь проползла по этому покрытому мхом камню, и он смутно понял, что как-то вытащил себя из пруда, и сейчас лежит на самой кромке, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух. Над ним колыхались две тени, затем мужской хохот начал удаляться. Боль внутри начала утихать, зато все тело встряхнула дрожь. Он снова ощутил, насколько промерз в этом чертовом пруду, насколько все в нем задубело, насколько он жалок и близок к незавидной смерти. Долгую звенящую тишину наконец разорвали торопливые шаги. Донесся стонущий голос: -- Что ты натворил, что натворил! Олег с трудом повернул голову. К нему подбежал сгорбленный седой человек, не сразу узнал Сосику, в глазах все еще плыло, дергалось, время от времени застилало, как в снежную бурю. -- Я... я... Горло не слушалось, а Сосику вскрикнул с горечью: -- Ты все испортил! -- Но я... -- Испортил, -- повторил Сосику печально. -- Это было последнее испытание... Ты выдержал одиннадцать, но на последнем, двенадцатом... Ты достаточно силен, чтобы почти всегда держать себя в руках, словно ты не могучий полнокровный юноша, а умудренный жизнью старец, но все же то, что так глубоко в тебе сидит, иногда будет прорываться на волю. И тогда... Он умолк, но по его глазам Олег понял, что тогда добра не жди. Ни окружающим, ни ему самому. -- Ладно, -- прошептал он, тело еще сотрясали судороги, зубы жалко лязгали, а руки дергались, как у больного падучей. -- Как получилось, так получилось... Только пусть тот Семизал мне не попадается! Сосику сказал печально: -- Он всего лишь выполнял мои пожелания. Олег остро взглянул на престарелого мудреца, проглотил слова, что рвались из глотки, сказал только: -- Он выполнял слишком хорошо. -- Он хороший ученик... -- За что и прибью, -- сказал Олег, -- как только встречу! Он с трудом распрямил спину, в позвоночнике за-трещало. Он перекосился от боли во всем теле, но удержался в распрямленном облике, когда плечи широки, грудь выпукла, а по рукам видно, что умеют держать не только посох, чтобы отгонять собак. Сосику сказал скорбно: -- Но что ты можешь? Ты не достиг ни глубин смирения, ни вершин мудрости! Олег покачал головой, яростный огонь в зеленых глазах разгорался все ярче: -- У меня были два друга... Я вижу, что пока что они научили больше, чем все мудрецы белого света... Нельзя сидеть и ждать, когда поумнеешь. Нельзя всю жизнь поглощать мудрость, чтобы потом, когда овладеешь всеми знаниями, начинать приносить пользу... ибо познание бесконечно. Надо когда-то остановиться, выйти из библиотек... пусть знания поглощают другие, а я начну возвращать полученное... Когда он уходил, Сосику вдруг сказал негромко: -- Погоди. Олег обернулся. Старик протягивал ему толстый свиток пожелтевших пергаментных листков. Тонкая красная ленточка перетягивала посредине, но Олег не заметил ни колдовской печати, ни признаков заклятия. -- Что это? -- Возьми, -- произнес Сосику грустно. -- Это мои звездные карты. Многие бы отдали половину своего умения... а то и все, только бы заглянуть в них хоть одним глазом. По этим картам ты можешь видеть будущее любого человека. Олег покачал головой: -- Я не могу принять этот дар. -- У меня нет учеников, -- сказал Сосику грустно. -- Почему, не знаю. Мои знания могут умереть со мной. А я хочу, чтобы эти карты знало все человечество. Чтобы каждый человек мог посмотреть, прочесть, найти свою звезду в темном небе и определить свое место на земле. Я тоже, как и ты, хочу людям счастья. Ветер легонько шевелил его волосы, редкие и прозрачные. Он весь был прозрачен, он истаивал, как тонкая пластинка льда на жарком солнце. Олег протянул руку: -- Я не знаю, как отблагодарить тебя... Но если надо, чтобы о твоих звездных картах узнали все люди на свете, я это обещаю! Глава 33 Он вызвал вихрь, будь что будет, но все же рисковать сильно не стал, как только в ушах начинался предостерегающий звон, тут же бросал смерч на землю, отдыхал, жадно пил магические воды хоть из камня, земли или воздуха, а когда начинало выплескиваться из ушей, снова вызывал крутящийся ветер. Прочесал горы, а когда, кроме трех десятков колдунов, что не могут пальцы сосчитать на одной руке, не увидел ничего стоящего, пошел над лесами и долами к югу. Вихрь терзал, это не на Змее, зато быстро, а его сжигало злое нетерпение. Война все не начинается, колдуны грызут локти, он тоже пальцев не сочтет, а что ни пытается делать... лучше бы не делал вовсе. Сквозь яростный вихрь под ногами видел проплывающие зеленые пятна. Города и селения попадались так редко, что порой сутками на тысячи и тысячи верст ни распаханного поля, ни табунов кочевников. И все-таки ухитряются натыкаться друг на друга! Набрасываются тут же, убивают, убивают, убивают... Долго тянулась степь, он только один раз успел заметить небольшое стадо, всадников не больше десятка, потом снова мир перегородила горная цепь, снежные вершины поднимались высоко, рвали в клочья проплывающие облака, пришлось подняться еще выше. С той стороны гор начинался лес, зеленые кроны сомкнулись так плотно, что он не видел полян на сотни верст вокруг. Вихрь нес все медленнее, Олег чувствовал, что выдыхается, тело похолодело, а в животе противно дрожали мелкие жилки. Чувство опасности пришло, когда горы уже скрылись, усилилось, затем начало ослабевать. Олег заставил вихрь повернуть и снизиться, страх волнами ходил по телу, но сквозь стиснутые зубы твердил себе, что это всего лишь ощущение большой силы, а страх того же порядка, что и страх пса, который в грозу визжит и забивается под лавку... Вихрь едва держал. Олег обливался потом, нигде ни полянки, наконец завис над одним раскидистым деревом, напрягся и вывалился из кокона, растопырив руки. Его с треском понесло сквозь зелень, листья, царапало, наконец он ухватился за толстую ветвь. Та с треском переломилась, но уже не несся к земле как падающий с небес камень, ухватился за следующую, повис. Его раскачивало, как подвешенную к дереву шкуру лося, зацепился ногами, перевел дыхание. Потом спускался через многоповерховую зелень, ветви становились все толще, стволы массивнее, наконец слезал по старому стволу, цепляясь за оттопыренные, как серые уши, чешуйки коры. Под ногами прогнулся толстый ковер. Мир шатнулся: то Пески, то Горы, отвык от человечьего Леса, под подошвами пискнуло, слой листьев свеж, но толстый, как взросший на жирных желудях кабан. Воздух по-лесному влажный, застойный, недвижимый, по запахам можно понять не только что и где сейчас, но и что было неделю назад. Долго лежал, приходя в себя и восстанавливая силы. Пока не магические, потом спешно набрал и магии, теперь он хорошо чуял, когда это неведомое вливается через его кожу. Еще лежа, кое-как разжег костерок, навис над ним, вбирая огонь в замерзающее тело, магия всегда уносит с собой и тепло, а когда отогрелся, стянул откуда-то жирного гуся, долго и старательно уничтожал, пока с приятной тяжестью в желудке не ощутил и такую же тяжесть магии. Все еще обесс