иленный, достал свитки Сосику. Долго всматривался в значки, линии, поднимал взор к небу, звезды все равно там, хоть и незримые из-за нещадного слепящего света, но память услужливо подсказывает, где и что, какая из них на карте отображена красным зловещим знаком, какая синим, какая сулит мор и смерть, а какая предвещает долгую жизнь... Голод наступил, когда едва-едва начал улавливать связи между небесными светилами и жизнями людей, зверей и трав, бездумно догрыз полуобглоданные лапки с клочьями застывшего мяса, поднялся, пока еще слабый, как муха на морозе... Из темной чащи по-прежнему несло угрозой, которую он ощутил еще там, в вихре. Из-за которой и вломился в этот лес. Сцепив зубы, нагнул голову и пошел в ту сторону. Деревья при его приближении неохотно расступились. Ветки угрожающе тянулись в его сторону, но Олег, человек Леса, смотрел уже на ту сторону широкой поляны. Чудовищной толщины дуб, просевший от неимоверной тяжести, зиял черным дуплом. Олег судорожно вздохнул. Из дупла несет родным запахом свежей трухи, словно там семья короедов денно и нощно перемалывает древо мощными челюстями, старой живицей и ароматом человеческого тепла, так привычного с детства... Поляна приблизилась, Олег остановился посредине. Его все еще трясло от тяжелого чувства непонятного страха, ноги вздрагивали. Он набрал в грудь воздуха, в этом мире нужно выглядеть грозным, закричал хрипло и страшно: -- Есть здесь кто-нибудь?.. Или можно зажигать лес? Ощущение тяжелого взгляда стало таким гнетущим, что затрещали кости. Он напрягся, сказал как можно ровнее, стараясь не выдать страшного напряжения: -- Ага, нету... Тогда зажигаю. Страсть как люблю жечь! Огненный шар по движению его руки метнулся в темное чрево. Шар исчез без следа, тут же наваждение исчезло, стало так легко, что едва не подпрыгнул. Из дупла высунулось нечто мохнатое, длинноволосое, а когда человек отбросил со лба волосы, Олег увидел широкого в плечах мужика. Серые волосы мышиного цвета падали до середины спины, а такая же грязная борода опускалась ниже пояса. Он был в шкуре из молодой козы, с волосатой грудью и длинными волосатыми руками, а ноги, напротив, были короткие и толстые, тоже густо поросшие шерстью. Он зло рявкнул на Олега хрипловатым и в то же время неприятно скрежещущим голосом: -- Я те дам жечь!.. Я тебе так пожгу, что пепла не останется! Олег развел руками: -- Я что, оторвал от благочестивых размышлений? Мужик вышел, разогнулся во весь рост. Олег ощутил, что на могучую фигуру чародея смотрит с опаской. Огромный, широкий в кости, нос сломан так, что чуть не провалился вглубь, лицо в шрамах, надбровные дуги выступают вперед такие толстые и массивные, что лоб стыдливо пятится к затылку, лицо круглое, длинная борода не может скрыть, что нижняя челюсть воинственно выдвинута вперед. Такому и чары ни к чему, кулаками любую стену проломит. -- Ты меня побеспокоил! -- рыкнул мужик люто. -- Меня! Олег ощутил, что злится и отвечает в том же духе: -- Да? Тогда лезь обратно. Мудрецы не должны обращать внимание на огонь, дождь и всякие там камни с неба. Чародей раздул волосатую грудь, стал еще выше ростом, Олег невольно отступил на шажок. Похоже, этот здоровяк и чародей родился от медведицы и удалого охотника. Неизвестно как он научился говорить и колдовать, но жил явно в лесу. -- Кто таков? -- прорычал чародей. Голос его был словно огромный жук с хрустом перемалывал древесину, а слова складывались из треска и непрерывного шуршания. -- Чего надо? Челюсть выдвинулась, голову пригнул, стойка для короткого боя, после чего непрошеный гость должен полететь вверх тормашками. Олег тоже вобрал голову в плечи: -- Какого черта? А может быть, я просто иду мимо? Чародей погрозил пальцем, толстым и корявым, как кора дерева: -- А откуда знаешь, что я чародей? -- На дереве написано. -- Ах, на дереве, -- протянул чародей насмешливо. -- Так ты еще и грамотный? -- Крупными резами, -- объяснил Олег. -- Ну, от грамотных одни беды, -- сообщил чародей. -- Придется тебя в жабу... Олег ощутил, что пора менять разговор, а то как два дурака стоят друг напротив друга и швыряются сосновыми шишками. -- Я твой гость! Ты, невежа, не знаешь, как принимать гостя? Так я тебя обучу! Чародей на миг даже растерялся от такой наглости: -- Гость?.. Не так принимаю? -- Ну да, -- отрезал Олег. -- А где накормить, напоить, баньку истопить, пятки почесать? Чародей взревел как раненый бык, нагнул голову и бросился на Олега. Тот быстро шагнул в сторону, ребром ладони врезал по толстой шее, прикрытой, как конской гривой, длинными жесткими волосами. От ладони до самого плеча стегнуло болью, словно ударил по бревну. Чародей развернулся с немыслимой скоростью. Олег успел увидеть бешеные глаза, напрягся, на него обрушился град тяжелых ударов. Он закрылся локтями, сам ударил несколько раз. Впечатление было такое, словно бил в толстое дерево, но все же чародей покачивался, вздрагивал, а когда Олег готов был уже отступить и сдаться, вдруг опустил руки: -- Так кто ты, говоришь? Он запыхался самую малость, глаза блестели буйным весельем. Плечи двигались, словно от нетерпения притопывал, заслышав музыку, и теперь вот-вот ринется в удалой пляс. -- Гость, -- буркнул Олег. -- Меня зовут Олег. Я тоже чародей, только еще... необученный. Чародей захохотал, показав огромный рот с двумя рядами жутких зубов. Пасть его была красная, как вход в преисподнюю, а хохот напоминал львиный рык. -- Это ты... чародей? -- Чародей, -- подтвердил Олег угрюмо. -- Чародей? -- Что, не видно? Чародей расхохотался еще громче, Олег незаметно перевел дух. Похоже, он не просчитался. На грубость надо отвечать еще большей грубостью. Тихоню этот зверь вышвырнет, а то еще сперва ноги вытрет, а потом только вышвырнет. -- Ча... ро... дей! -- прогрохотал тот, давясь от смеха. -- Малец, ты мне нравишься!.. Надо тебя другим показать. А то всех собак на меня спускают! Пусть посмотрят на... ха-ха!.. еще чародеистого... ха-ха!.. Давай заходи в мои хоромы. Он ударил Олега по плечу, с размаху, но уже по-дружески. Олег удержался от вопля, почудилось, что хрустнула ключица. -- Хоромы... это в дупле? -- Что, не нравится? Не отвечая, Олег перенес ногу через край. В лицо пахнуло с детства знакомыми запахами. Он сделал шаг, оглянулся, край дупла зиял светящейся точкой уже за пару саженей позади. Он сжал кулаки, едва удерживаясь от жажды создать скрученную молнию, когда рядом во мраке послышалось скептическое: -- Чародей, говоришь?.. Может быть, может быть... Трясешься как овечий хвост, душа в пятках, но пищишь храбро. Полыхнуло огнем. Стены огромной пещеры отступили еще дальше, сверху свисают рыжие сосульки, а под ногами слой пахучих опилок, даже кое-где шевелятся, словно древесные черви копают норы. Чародей руки в бока, массивный, как неопрятная копна, насмешливый, сказал все тем же неприятным скрежещущим голосом: -- Что, не нравится мое жилище? Олег пожал плечами: -- Жилище как жилище. Только зимой вода снизу подступает, весной по стенам плесень, летом из-за сырого воздуха всегда мокрый, а осенью из каждой щели белые черви лезут... Чародей поперхнулся, умолк, после паузы буркнул из необъятной бороды: -- А про червей как узнал? -- Там они в жуков делаются, -- объяснил Олег как малому дитяти. -- Тоже колдуны! Яйца отложат, потом всю зиму спят. Весной много на голову сыплется? Колдун помолчал, сказал нехотя: -- Давай садись, рассказывай, кто ты и что ты. Раз такое про жуков знаешь... Хотя убей меня гром, не понимаю, откуда? Олег многозначительно смолчал. Из опилок медленно поднимались грубые сиденья, колдун небрежно махнул в их сторону: -- Мне здесь нравится. Меня зовут Короед. А ты кто? -- Волхв Олег, -- ответил Олег, он чувствовал, что начинает говорить затверженное, как диковинная птица попугай. -- Я за последние дни обошел с десяток колдунов... настоящих, сильных. Мелочь, что умеет лечить коров, не в счет. Я всех убеждал объединить силы, чтобы покончить с войнами. Короед удивленно зыркнул из-под нависших бровей: -- Зачем? -- Войн не будет -- люди будут богаче. Люди богаче -- колдунов больше. Колдунов больше -- за-клятий больше, а сами заклятия мощнее. Мы, колдуны, станем настолько могучими, что сможем править не народами, а всем миром. А кому править, как не нам? -- Значит, -- протянул Короед ошеломленно, -- на свете есть и другие... Может быть, даже сильнее?.. Ну, сильнее вряд ли, не поверю. Но вот чтобы всех свести в одну кучу... Это ты загнул, брат. -- Почему? -- спросил Олег тоскливо. Везде одно и то же. Не пора ли бросить эту дурацкую затею. -- Почему? -- Наверное, по дурости да по наглости, которой больше, чем у меня. Я еще мог бы как-то общаться... Да и то, чтоб мне никто пикнуть не смел! Но другие... Олег попробовал возразить: -- Ты их даже не знаешь. -- Я окрестных знаю, -- сказал Короед убежденно. -- Мелочь, конечно, но порода одна! Всяк толкует свое, других слушать не желает, всяк друг друга ненавидит. Нет, ты ничего не сможешь. А тебя не послушают. Хотя б борода до пояса, да и то... Человек всегда ненавидит того, кто лучше его самого. Пусть даже выше ростом, шире в плечах, красивше... А уж если и знает больше, то такого готовы прибить скопом. Ты вот и ростом удался, и молод... Только рыжий разве что. Глава 34 Стол Короеда оказался на редкость простым, зато обильным. Олег ел машинально, Короед все допытывался, где еще бывал, что видел, с кем общался, ахал и дивился, сам он не покидал своей чащи, и вдруг в разговоре обронил задумчиво: -- ...А вот про Первую Жемчужину, что тебе задали найти, я случайно знаю... Олег подпрыгнул, в груди взорвалось сердце, затопило горячим. Все-таки не зря скитался, тыкался во все стороны, даже без цели! Но не стоял, не сидел, не лежал, ведь под лежачий камень вода не течет, Мрак прав, а побеждает и находит только тот, кто не сидит... -- Где она? Колдун отшатнулся от его крика: -- Ты чего? Я даже не знаю, зачем тебе это сказала эта... как ты ее обозвал? -- Хакама, -- повторил Олег. Добавил, защищаясь: -- Вообще-то она очень хорошая. И умная. -- Ну, колдун и должен быть умным, иначе разве что в певцы... Но умный не обязательно хороший. То, что она тебе задала, гм... Совершенно случайно я знаю, что это такое. И даже где. Олег сказал сдавленным голосом: -- Где? Скажи, где? Колдун смотрел насмешливо: -- Ого, сразу так? А как же насчет того, что сперва службу отслужить?.. Задаром никто слова не скажет!.. Ладно, ты и так весь службами опутан, непонятно какими. Сам на себя возложил... Скажу, да только ты там точно голову сломишь. Не за тем ли посылала? Олег вспомнил ее чистые глаза, спокойное лицо, покачал головой: -- Не думаю. -- Смотри, -- предостерег Короед, -- что-то нечисто. Олег промолчал, ибо трудно прожить до старости и не стать подозрительным, недоверчивым ко всем и всему. -- Жемчужина находится, -- сказал Короед медленно, глаза его закатились под лоб, он долго думал, двигал бровями, внезапно просиял: -- Последний раз о ней было упоминание... ага... она была в горах Бескид! -- Бескид? -- удивился Олег. -- Что это они всюду выпрыгивают... -- А что случилось? -- Да я в эти Бескиды хожу чаще, чем... Колдун снисходительно ухмыльнулся: -- На языке первых людей любые горы звались бескидами. Так что Бескиды можешь встретить где угодно... На лбу Олега морщинки стали глубже, зеленые глаза потемнели. -- Тогда другая странность. Еще непонятнее. -- Да ну? -- Если Жемчужина, -- рассуждал Олег, -- то должна быть в море. Или в реке. А если она такая древняя, то ныне на самом дне моря! Или на дне самой глубокой реки, раз уж до сих пор не выловили. Короед кивал, глаза были довольные, приятно видеть, как дурак рассуждает жирно и глубокомысленно, да еще и любуется своим умом и проницательностью. Когда Олег, чувствуя неладное, начал говорить все медленнее, Короед вроде бы сжалился, прервал: -- Ладно-ладно. Вон наш князь свою старшую жену называл жемчужиной, а это, надо сказать, была довольно увесистая жемчужина... Пудов так на восемь! А царь Куявии, говорят, свою столицу кличет жемчужиной мира... Понял? Ладно, не красней. Эта, о которой говорим, в самом деле Жемчужина. И в самом деле родилась на морском дне. И в самом деле до сих пор лежит там, где родилась. Олег обескураженно смотрел на довольное наглое лицо колдуна. Тот откровенно скалил зубы. -- Но если она там же, -- сказал Олег непонимающе. Он чувствовал подвох, но не мог отыскать, -- то при чем тут Бескиды... Короед насладился его беспомощностью, расхохотался: -- Да, надо было бы отпустить тебя полазить по всем морям, чтобы рыбой пропах, ряска на ушах... Эх, долго тебе еще карабкаться, чтобы перестать думать задницей, как все люди, а начать головой, как принято у колдунов!.. Я ж ясно сказал, что это самая древняя жемчужина на всем белом свете! И та... Хамада... Хамука... -- Хакама, -- подсказал Олег. -- Хакама, -- согласился Короед. -- Ишь, имечко... И она сказала, верно? Он замолчал, смотрел ожидающе, однако Олег только беспомощно развел руками: -- Все равно не понял. -- За это время старые моря высохли, а на их местах выросли горы. Потом и горы рассыпались в пыль, там были болота, затем леса, а когда леса вывелись, долго-долго голая степь... что постепенно превратилась в нынешнюю пустыню. Олег молчал, пристыженный. Когда все объяснял, все кажется так просто, и думаешь с досадой, как же сам не догадался. -- Как я ее найду? Короед свистнул, в дупло влетел темный комок, расправил крылья и бухнулся на плечо колдуна. Олег отшатнулся, на него враждебно смотрела красными глазами летучая мышь. В красной пасти блестели острые длинные зубы, небо и язык красные как пламя. -- Она укажет, -- сказал Короед. -- Но остался один пустяк, который пока одолеть некому... да-да, некому. -- Какой? -- С той поры как высохло море, -- пояснил Короед буднично, но в голосе слышалось злое торжество, -- да-да, у морей такая дурная привычка! Вроде бы глубокое, вроде и воды хватит, чтобы перетопить всех дураков на свете, но почему-то высыхает... Так вот, когда вдруг высохло, то ветрами туда нанесло пыли, та уплотнилась, стала такими камешками, что просто... гм... Камни за тысячи лет уплотнились, теперь это один литой камешек. Где-то в полверсты толщиной. Или в версту, теперь не угадаешь. А может, и в пять. Ни один чародей мира не в состоянии проникнуть к той Жемчужине! Олег смиренно потупил взор, стараясь держать на лице выражение смирения и отчаяния: -- Что ж... Если великие колдуны не могут, то куда мне с кувшиньим рылом. Я только побываю там, погляжу хоть на место, под которым сия драгоценность! Мне дивно и возвышенно будет от мысли, что под моими ногами такое чудо из чудес. Короед на миг опешил: -- Так ты... еще не передумал? -- Я ж говорю, -- признался Олег смиренно, -- для меня великая честь просто побывать там. Может быть, это и будет мое самое великое деяние? Может быть, мне потом всю жизнь не слезать с печи! Зато буду помнить и гордиться... А уж нарассказываю! Короед нахмурился, уже жалел, что предложил этому неотесанному увальню в поводыри свою летучую мышь, что наверняка умнее. Ишь, жмурится как кот, предчувствует, как будет рассказывать своим и чужим внукам. -- Ну давай, -- буркнул он, -- паломник! Паломничай. Могучий дуб остался далеко за спиной, но он еще долго брел как простой странник, вдруг да Короед следит за ним, а потом и вовсе сел, разжег костер, приготовил поесть и снова разложил карты. Что-то смутно тревожило, на всякий случай решился просмотреть звездные карты всех встреченных колдунов, начиная от Россохи. ...По спине пробежал смертельный холод. Он ощутил себя уже не на краю могилы, а на дне, связанного и беспомощного, когда сверху уже начинают сыпать землю. Этот лесной колдун, к которому начал было чувствовать симпатию, его смертельный враг. С его помощью через три дня его, Олега, убьет Россоха. Это так же точно и неотвратимо, как само движение звезд. Тоненький голосок, тоньше комариного, прозвучал у самого уха: -- Ты в самом деле пойдешь искать Жемчужину? Олег шарахнулся, но голосок раздавался почти над ухом. Там на веточке смешно разевала крохотный ротик летучая мышь. Зубки блестели, темные бусинки глаз сверкали как огоньки на изломах камня. -- Это ты верещишь? -- изумился Олег. Мышь пропищала: -- А что, видишь кого-то еще? -- Да нет, -- пробормотал Олег. Он силился вспомнить, ковырялся ли в носу, жутко перекосив харю, где и как чесался. -- А ты, значит, и говорить умеешь? -- Да нет, -- пропищал голосок, -- это тебе только чудится. -- А-а-а-а, -- понял Олег. -- Мара!.. Тогда я эту мару... Он протянул руку к мыши, пальцы растопырил. Мышь с визгом взлетела, пошла кругами над его головой: -- Какая тебе Мара? Меня зовут Калантина Золотоволосая. Когда меня привели к этому... он сказал, что слишком длинно, и назвал меня Калашкой. Под этим гнусным именем я и жила. Его ученицей!.. Потом перепутали пару заклятий... Ну, он меня так и оставил. Олег изумленно наблюдал за меленьким зверьком. Тот наконец осторожно сел ему на плечо, но крылья держал растопыренными, царапая щеку острыми коготками, готовый взлететь в любой миг. -- Ничего себе, -- пробормотал он снова. -- Так ты мышью и останешься? -- Не знаю, -- пропищал тонкий голосок. -- Сначала я донимала, чтоб обратно... А теперь и не знаю. Так тоже хорошо. Только он, похоже, решил заодно и от меня избавиться. Олег насторожился: -- Как? -- Ясно же, что не вернешься. То ли сгинешь, то ли заблудишься в дальних странах. Это ж только туда сколько лет добираться! Олег пробормотал: -- Они что, сговорились? Все только и думают, как с глаз долой. Да так, чтоб состарился, пока только в один конец... Впрочем, еще Россоха сказал, что все колдуны одинаковые. Поляна вышла навстречу просторная, с густой травой, деревья почтительно разошлись в стороны, словно зеваки, наблюдающие за дракой. Возможно, здесь по ночам танцуют лешие или мавки, с детства наслышан про их колдовские пляски, но, скорее всего, дерутся. На мечах или рогах, но дерутся. Все на свете с кем-нибудь да бьется... В груди жар быстро угасал, пришли пустота и холод, но вихрь уже мчался по кругу, срывал верхушки трав, а потом уже ломал сочные стебли и носил с бешеной скоростью по кругу, наконец выдирал траву с корнем, выламывал комья земли, но Олег уже ничего не видел, ноги оторвались от земли, он напряг грудь и задержал дыхание. Особенно давит вначале, чуть зазевайся -- позавидуешь лягушке под колесом перегруженной телеги... Сперва несло в зеленом вихре, похожем на узкогорлый кубок, потом траву и комья земли растеряли по дороге, сок смыло встречным ветром, стены стали пугающе прозрачными, он с содроганием видел, как далеко-далеко со звездной неторопливостью проплывают лесные массивы, пятна степей, горные цепи, снова степи, что постепенно теряют зеленый цвет, превращаются в выжженно желтые... В груди стало совсем пусто, сердце билось все слабее. Он ощутил привкус крови, напрягся, как мог, усилием воли послал вихрь ниже, еще ниже... Когда вершины барханов замелькали всего в сотне саженей, тяжелая глыба льда во внутренностях заставила вскрикнуть от острой боли. Почти теряя сознание, он заставил вихрь почти замереть в пространстве, вслепую снизил еще, еще, затем вихрь распался на острые струи, что зашипели как змеи и пропали в горячем песке. Ужас высоты ударил как молотом. Он падал в бездонную пропасть, голое плечо обожгло сухим и горячим, засыпало лицо, он чувствовал горячий песок со всех сторон, а когда, наконец, его перестало вертеть как щепку в кипящей воде, он долго лежал недвижим, приходя в себя, прежде чем осторожно раскрыл глаза. Слева было синее-синее небо, а справа высилась пологая стена бархана и был виден след, как от упавшей с неба глыбы, когда катился по склону, врываясь то плечом, то тупой головой, то подогнутыми коленями. А если бы упал не на склон, мелькнуло в голове, и от этой мысли потемнело в глазах. Страшась потерять сознание, он судорожно развел сдавленную грудь. Кости затрещали, а горячий сухой воздух хлынул в глотку как водопад. В знойном оранжевом мире во все стороны уходили исполинские волны оранжевого песка. Вершинки барханов горели как расплавленное золото, но даже в тени между этими горбами была высвечена каждая песчинка. Сухой воздух жадно выпил крупные капли пота, стер мокрую пленку. Сухие струи жадно вливались в грудь, впитывали сырость и мокроты. Олег закашлялся, сплюнул комок слизи, в котором была кровь. Полет в вихре конечно же быстрее, чем езда на верблюде, но это стойка на одной руке над пропастью. Он уже истратил свою удачу на две жизни вперед. В горле неприятно царапался ком, а когда в кашле вылетел, в песок шлепнулся сгусток темной крови. На груди под волчовкой зашевелилось, высунулась острая мордочка с непомерно большими ушами. Хищная мордочка летучей мыши была жалкой, помятой, шерстка слиплась. Олег вытащил бережно, удивился: -- Ишь, не обгадилась... Да ты храбрая. Мышь жалобно пискнула. Измятые крылья поползли в стороны, знойные лучи мигом прожгли насквозь. Олег сквозь тонкую пленку видел канавки на своей ладони. Мышь тряслась, щурилась, втягивала голову в плечи. -- Тебе-то что? -- удивился Олег. -- Ты как у Рода за пазухой, могла спать всю дорогу. А теперь не спи, показывай. Крылышками, крылышками помаши! Крохотные коготки наконец отыскали его палец, Олег ощутил, как обе лапки утвердились, как будто на пальце сидела синичка, мышь посмотрела по сторонам, прищурилась. И то удивительно, что как-то держится, они ж днем спят, только по ночам жуков ловят... Тоненький прерывающийся голосок наконец пропищал потрясенно: -- Это что? -- Пески. -- Те... самые? -- Посмотри лучше, -- пригласил Олег. -- Но куда дальше, тебе указывать. У тебя чутье, Короед сказал. Калашка топталась на плече, расправляя крылья, те мигом просохли, кожа натянулась так, что почти звенела. Небо едва не плавилось как в горне, а раскаленный добела шар сыпал искрами, едва не сжигая даже песок, как раньше сжег болота, леса, степь. -- Да, -- прошептал тоненький комариный голосок над ухом, -- я чую... но та древняя земля еще далеко. -- Как далеко? -- Не знаю... Несколько верст... или десятков. -- Или сотен, -- проговорил Олег, но сердце радостно прыгало, как заяц весной. Все-таки живой, все-таки снова в Песках! Глава 35 Калашка летела впереди, обозначала направление, а в остальное время либо сидела на плече, либо вовсе спала, забравшись за пазуху. Она вообще большую часть дороги спала. Олег вскользь выяснил, что это не Короед ее превратил, а она сама неудачно воспользовалась отсутствием Короеда... Старый колдун намеренно затягивал учение: то подмети, то сор вынеси, то истолчи кору дерева в медной ступе до посинения, и Калашка, которая уже все знала и умела, попробовала одно верное заклятие... Но проклятый колдун, оказывается, что-то недосказал или сказал не так. Калашка, налетавшись летучей мышью, как ни пыталась превратиться обратно в молодую девушку, так и не сумела... Олег с сомнением посмотрел на сгорбленного уродца с кожаными крыльями: -- Ты в самом деле была молодой девушкой?.. Гм... Оставайся в этой личине. Так ты краше. По Лесу не ходят, а бегают, но они трое привычно бегали и по Степи, в Горах, в Долине, а теперь он несся по горячему песку под сжигающим солнцем, сперва очень быстро, потом перешел на ровный бег, под таким солнцем нетрудно спалить легкие. Дважды он видел вдали между барханов мелькающие головы антилоп, один раз мелькнул мохнатый горб. Олег заорал, торопливо выкрикнул все подходящие по случаю заклятия, а когда бегом обогнул песчаную гору, на том месте серела горстка золы, а высоко в небе носилась как стрела насмерть перепуганная Калашка. Как раз ветер подхватил пепел и унес без следа. Успей позже, решил бы, что верблюда остановить не смог. -- Сила есть, -- сказал он со злостью, -- так зачем еще и мозги? -- Так ты и такое умеешь? -- заверещала Калашка с высоты. -- Ты что ж ты... так мы ж сейчас... Ты можешь сразу любое княжество! Тебе будут пятки чесать, а мне жуков ловить, крылья их жесткие обламывать... -- Ага, -- сказал Олег, -- у тебя с мозгами тоже не больно. Снова месил песок, раздраженно всматривался в синее, как лепестки волошки, небо, но ни Змеев, ни Рухов, ни даже когда в синеве коротко блеснуло что-то вроде наконечника золотой стрелы, даже не смог прошептать подходящее заклятие: то ли пронеслась Анка, дивная птица, которую Род сотворил на заре творения, а потом сам же и уничтожил, то ли еще какая диковина... Когда Калашка снова упала ему на плечо, острая грудка быстро вздымалась, Олег чувствовал, как бешено бьется крохотное сердечко, но зверек облизывался, явно и в таком сухом воздухе находятся летающие жуки или мухи. -- Отдыхай, -- велел он острой мордочке. -- Что-то мне вон за теми барханами мерещится... На этот раз он подкрался, залег, очень осторожно выглянул из-за песчаного гребня. В распадке между золотыми горами стадо верблюдов голов в дюжину деловито обгладывало странные кусты. На ветвях вместо листьев длинные иглы, каждый ствол уходит в землю тремя корнями. Олег заставил свое сердце успокоиться, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, очищая сознание, затем медленно и внятно проговорил нужное заклятие. Верблюды продолжали пастись, затем один внезапно начал вместо колючек жадно хватать широко раскрытой пастью песок, задохнулся, упал и задвигал длинными голенастыми ногами. Пока Олег спешно шептал, перебирая спасательные заклятия, верблюд подергал ногами, вытянулся и за-стыл. В синем небе сразу появились темные точки стервятников. -- Черт, недоучка, -- выругался Олег. -- Да если бы недоучка, а то вовсе неучка!.. -- Это еще что, -- пропищала Калашка. -- Ты мог бы его вовсе... -- Что вовсе? -- Ну, превратить в льва... А то улетел бы... Второе заклятие подбирал долго, вышептал так осторожно, что едва услышал сам. Ничего не произо-шло, пришлось выждать, повторил громче. Один из верблюдов внезапно раздулся, бока прорвались, полезли внутренности. Зверь закричал от боли, понесся вскачь, из боков лезли кишки, волочились по горячему песку. Олег с закушенной губой следил, как животное грохнулось, подняв тучу песка. Уродливые кони взбивали песок, струи взлетали как брызги желтой воды. -- Ничего, ничего, -- возбужденно пищал на ухо тоненький голосок, -- хоть что-то ж да получилось? Морщась, Олег торопливо отвел взор, перевел взгляд на оставшихся верблюдов, прошептал заклятие... Раздался дикий рев страха и боли. Верблюдов раздувало, бока лопались, внутренности вываливались сизыми парующими комьями, кровь и сукровица брызгали щедрыми струями, с силой били в горячий песок, тут же впитывались. Верблюды, обезумев от боли, носились между барханами, забегали даже на песчаные горы, где одни оставались, расставшись с жизнью, а другие уносились вдаль... Над головой раздалось хлопанье крыльев. Трое стервятников кружили низко, всматривались, а еще с десяток опустились прямо из сияющей синевы. Калашка вниз головой кинулась за пазуху, свернулась в ком и затихла. Олег чувствовал, как судорожно стучит крохотное сердечко. -- Что же я за дурак! -- закричал он в отчаянии. -- Поспешишь -- дураков насмешишь! Заклятие не переменил... Теперь опять пешком, дурак проклятый! Песок сочувствующе шуршал, горячий и сухой, а внизу земля звенела под сапогами. Он не стал переходить на ту сторону барханов, мерзко видеть следы своей дурости, потащился злой и насупленный, разочарованный, все еще дурак, все еще не умеет... Калашка однажды насторожилась, что-то заверещала в ухо. Олег стал прислушиваться, уловил запах животного, чуткие ухи лесного человека поймали эхо хруста. Только тень хруста, но уже все понял, снял пояс, намотал на кулак. Одинокий верблюд беззаботно дожевывал куст чертополоха. От куста ничего не осталось, но копытами удавалось выбить из песка толстые жилистые корни, и верблюд самозабвенно рылся мордой, став похожим на кабана, подрывающего корни дуба. Олег сбежал с бархана как лось через мелководье, разбрызгивая по обе стороны тучи песчаных брызг. Верблюд вскинул голову, глаза недоумевающие, но на всякий случай повернулся и бросился наутек. Олег знал по опыту, как быстро умеют бегать верблюды, но этот явно был лучшим. Он несся как утка над озером, даже шею вытянул, разрезая словно летящая стрела плотный воздух, Олег мчался как гепард, расстояние сокращалось медленно, тело разогрелось, раскалилось, в груди уже был горн, внутренности горели, голова наполнилась горячими угольями, но и верблюд начал уставать, несся тяжело, словно медведь через чащу... но редко кто знает, что верблюд способен бегать не только быстрее медведя, но даже быстрее скаковой лошади. Худой зад приближался, приближался, Олег из по-следних сил сделал рывок, ухватился за шерсть на боку, в кулаке остался клок, со второй попытки захватил в горсть кожу. Верблюд захрипел от боли, замедлил бег. Олег на ходу закинул пояс на морду, сдавил, верблюд вытаращил, задыхаясь, глаза. Потом они стояли, оба тяжело дыша. Сверху на плечо Олега тяжело упала Калашка. Грудь помощника колдуна вздымалась так же тяжело, внутри хрипело. Не успев отдышаться, полезла по Олегу вниз головой, цепляясь за шкуру, к баклажке. Олег выдернул пробку, зверек едва не втиснулся туда весь. Худое тельце дрожало, лапки тряслись, воду лакал с таким остервенением и жадностью, словно это были последние капли в его жизни. -- Смотри, -- предостерег Олег, -- в рыбу превратишься. Калашка в страхе отпрянула: -- В рыбу? Здесь, в песках? -- Да не я, -- ответил Олег с неловкостью. -- Я в рыбу не умею. Калашка уносилась ненадолго, определяя направление, затем устраивалась на плече, а то и вовсе забиралась за пазуху, долго копошилась, устраиваясь, сворачивалась в комок, вскоре Олег уже слышал тихое сопение. К концу второго дня Калашка начала верещать, улетала надолго, а вернувшись, оставалась на плече. Олег тоже чувствовал возбуждение, а что-то звериное, что Род вложил в человека в самом начале, предупреждало, что приближаются к их цели. Наконец зверек снялся в воздух, но не улетел, а сделал круг над головой Олега и снова плюхнулся на плечо. Глаза сверкали, он беспрерывно верещал, белые зубки блестели хищно, во рту было красно, как в горящей печи. -- Прибыли? -- переспросил Олег. -- Черт, я даже не верил... Он спрыгнул, погрузившись в горячий песок почти до колен. Верблюд стоял рядом мохнатый и надменный, его широко расставленные копыта удерживали толстую тушу с той же легкостью, с какой вода держит огромного жука-плавунца. -- Брысь, -- сказал Олег. -- Твое счастье, что я все-таки достал тебя своими клешнями, а не магией... Верблюд явно все понял, потому что ринулся сломя голову прямо через бархан. Песок взлетел так мощно, словно верблюд пытался забиться, как ящерица, с головой. Прошелестели по песку копыта, а Олег уже гладил зверька по гладкой головке. Зеленые глаза обшаривали барханы в каких-то признаках, что здесь иначе, что под ними погребено величайшее сокровище... А может, не величайшее, но все же диковинка, которая может изменить жизнь на земле... -- Начнем, -- сказал он вслух. -- Короед во многом прав... может быть, даже во всем. Но одного просто не знал. Я дурак и неумеха во всем, но землю портить умею как никто другой. Он сам удивился, с какой легкостью его губы вышептали то самое заклинание, которое усвоил первым. Успел подумать, что каких же усилий потребовалось бы, чтобы научиться что-то создавать, а не рушить. А пока что он тот герой, у которого силы горы, а ума с маковое зернышко, да и то не самое крупное... Земля дрогнула, раздался треск, словно под ногами лопнул становой хребет огромной горы. Под ногами за-двигалось, закачалось, словно он встал в лодке на середине бурной реки. В трех шагах песок внезапно потек, все быстрее и быстрее, проваливаясь в незримую яму. Этот быстро раздвигающийся провал протянулся в обе стороны на версты, Олег со страхом подумал, что как бы не до края мира, он же спешил пользоваться, еще не зная всего, чем аукнется... да вообще-то черт с ним, чем аукнется, ему позарез нужна эта Жемчужина, вот и все. Сильный удар под ногами бросил его на землю. Глаза засыпало горячим песком, во рту захрустело. Оглушенный, он лежал, раскинув руки, земля подпрыгивала как взбешенный конь, внизу были мучительный крик, стон, жалобы на нечеловеческом языке. Он лежал, пока толчки и тряска прекратились, только далеко в глубине слышалось глухое ворчание, словно неведомый зверь уходил подальше вглубь от солнечного света. Трещина была уже не в трех шагах, а начиналась почти от правого локтя. Он пугливо отполз, страшась за-глянуть за оскаленный край красного, как залитого кровью, гранита. Солнечные искорки прыгали по сколотому краю, сотни маленьких солнц прыгали в глаза и больно кололись. Другая сторона трещины отстояла сажени на три. Олег посматривал на такой же красный край, там такие же искорки, вот почему треск и грохот, ломалась не сухая веточка, а каменная гора хрен знает какой толщины. С края струятся жиденькие ручейки песка, совсем тонкие. Дальше песчаные горы, до самого виднокрая, а то и дальше, над головой небо без единого облачка. -- Надеюсь, -- сказал он вслух, и сам поразился севшему голосу, -- верблюд убежал в нужную сторону... Не все же уроды, как я? Ну, Калашка, сиди здесь... Летучая мышь непонимающе смотрела, как он сбросил одежду, разулся, все сложил в мешок. Широкие ладони подхватили ее крохотное тельце, зверек протестующе пискнул, но пересел на мешок. Темные бусинки глаз пробежали по его могучей фигуре, задержались на широких плечах, еще дольше -- ниже, Олег отвернулся, торопливо мастерил петлю из пояса, которым ловил верблюда. -- Ты крепкий парень, -- прошептала Калашка. -- Негоже так говорить молодой девице, -- огрызнулся Олег. -- Если ты, конечно, в самом деле молодая и непорочная, как говоришь. -- Ну, насчет непорочности я вроде бы не гово-рила... Олег задержал дыхание, ударился оземь, песок неприятно ожег и без того разгоряченное тело, но поднялся он еще более горячим: его птичье тело, как он заметил, всегда намного теплее его же человечьего. Калашка запищала, крылья забили по песку. Коричневый комок взвился в воздух, один из стервятников пытался перехватить, крылья летучей мыши мелькнули, на миг закрыв солнце, Олег завис над расщелиной, поток горячего воздуха вздымался с такой силой, что его поднимало против воли, он сомкнул крылья, но и тогда горячая ладонь пыталась не пропустить в расщелину. Сжавшись в страхе, он нырнул головой вниз и пошел резать плотный воздух, помогая крыльями. Справа и слева шли вверх красно-пурпурные стены, все темнее и темнее, наконец стали почти черными, он опускался почти вслепую, жар стал таким нестерпимым, что воздух обжигал горло, а пленка на крыльях трещала, на ней скручивались и чернели волоски. Когда он решил, что дальше опускаться не сможет, внизу словно бы забрезжил свет. Сжав зубатые челюсти, он с усилием месил крыльями воздух, проламывался, шел все глубже и глубже, жар стал нестерпимым... Справа стена резко ушла в сторону. Там был негромкий мерцающий свет, глаза едва не лопались от жара, крылья почти горели, но в подземной пещере воздух уже не врывался в горло, как пламя костра. Пещера, которую открыл разлом, была размером с хлев. На своде темнели каменные капли, такие же потеки застыли на стенах, а каменная плита пола как однажды пошла волнами, словно в серую воду бросили камень, так и застыла. Олег упал на теплый камень, от удара на миг потемнело в глазах, а когда снова посветлело, он уже был в человечьей личине. За спиной мелькнула тень, острые коготки вцепились в голое плечо. Олег зашипел и непроизвольно смахнул крылатого зверька на пол. Тот успел расправить крылья над самым полом, мелькнул и пропал в тени, а затем растопыренные крылья мелькнули над мерцающим огоньком. Олег поднялся, держась за стену. Ноги дрожали, хотя весь полет прижимал к пузу. От Жемчужины шел мерцающий, как крылья бабочки на ветру, свет, чистый и ясный. Олег потрясенно понял, что вся пещера образовалась и все еще расширяется за счет давления этого удивительного света на потолок, стены, даже пол, что истаивают как лед вблизи небольшого, но постоянного огня. Темная тень пометалась над потолком, ясный свет не прерывался. Олег жадно всматривался в чудо. -- Как ты летел, -- донесся потрясенный писк, -- как ты летел! -- Умолкни, -- огрызнулся Олег. -- Ты просто прекрасен! -- верещал голосок восторженно. -- Ты оставайся тем, волосатым! Какие крылья! Каков клюв!.. А когти, когти?.. Ты -- прекрасен! От вздрагивающего огня свет шел странно щекочущий, словно по обнаженной коже водили легким перышком. С каждым осторожным шагом ощущение радости усиливалось, а когда пальцы нависли над пылающим ядром размером с лесное яблоко, Олег чувствовал ликование, плечи раздвинулись, а обожженная кожа умолкла. -- Осторожно, -- не унимался голосок, -- ты теперь должен беречь себя!.. Человеков не жалко, их как муравьев, а такая огромная и волосатая птица... да еще с такими зубищами... Свет не жег, а когда кончики пальцев коснулись Жемчужины, он ощутил только ласковое тепло. Жемчужина легко отделилась, он чувствовал ее свежесть и молодость, Род умел создавать не только бессмертное и неуничтожимое, но и вечно юное. По телу Олега пробежала волна, мышцы напряглись, налились силой, вот прямо сейчас готов разогнуться во весь рост, поднять на плечах горный массив, а с ним и все накопившиеся за тысячи лет песчаные горы... Размером с яблоко, она и весила как яблоко, он перекатил с ладони на ладонь, смутно подивился, что же в этих жемчужинах находят особого, эта хоть светит, а другие и вовсе просто застывшие комки слизи в перловицах, болезнь какая-то, осторожно положил на пол, не разбилась бы, если выронит, стиснул зубы -- как не любит это гроханье оземь, да еще о камни! -- упал, больно зашибся локтем, в голове помутилось, замелькало, нахлынули другие чувства, образы, по стене метнулась угрожающе зазубренная тень, уже от его крыла, и он взглядом отыскал светящийся комок, приходилось смотреть то одним глазом, то другим, кое-как зацепил клювом и взял в пасть, только бы не повредить острыми как бритвы зубами... Наверху металась и пищала крохотная тень, теперь он слышал намного лучше, не только писк, но и массу оттенков, но жилистые лапы мощно толкнулись, крылья сами по себе оперлись о вязкий воздух, толкнулись, и его выбросило из пещерки в расщелину. Немыслимый жар охватил как в горящей печи. Из-за Жемчужины не мог закрыть п