страшно под левой грудью Зимородка. Она побледнела, но сияние глаз стало торжествующим. Тонкие руки, сцепившись на рукояти, погружали лезвие все глубже, пока рукоять не уперлась в ребра. -- Колоксай, -- сказала она ясным чистым голосом, -- лишь та твоя жена, что пошла за тобой! Перед ней расступились, в глазах воинов был почтительный восторг. Она приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на грудь. Ее тонкие руки обхватили его за шею, и так замерла, счастливая и тихая. Золотые волосы рассыпались по широкой груди, ее синие глаза начали тускнеть. Последним усилием она опустила веки, последний тихий вздох вышел из груди замедленно, и больше она не шевелилась. Воины трижды ударили рукоятями мечей в окованные медью щиты. Тяжелый звон прозвучал скорбно и тягуче, повис в неподвижном воздухе. Его шатало, когда он уходил, волосы сзади подсвечивало гигантское багровое пламя. На краде из двух сотен дубов сжигали тело Колоксая и его верной жены Зимородка, затем скачки и стрельба из лука, победители получат по золотому кубку из рук скорбящей царицы. Он чувствовал себя так, словно сам вышел из крады. Душа выгорела, оставив в груди томящую пустоту, а в теле же, напротив -- взамен страшной слабости после перелета в вихре, -- мышцы вздрагивали, поры раскрывались, кожу жгло, неведомые силы вливаются отовсюду, словно пчелы, избравшие его тело своим дуплом, сотни тысяч незримых молний вползают и сворачиваются крохотными узелками в его груди, теснятся, но в груди все теснее и теснее... Что-то опасно нарушил в себе, он понимал, раньше после вихря приходил в себя сутками, а теперь после тех слез, что позорно для мужчины вскипели в глазах и тут же высохли, в нем что-то раскрылось миру и звездам, и теперь весь мир наполняет его мощью, как работник вливает в бурдюк молодое вино, а бурдюк все раздувается и раздувается под тяжестью... Он чувствовал, как от него непроизвольно пошел жар. Мошкара, что пыталась поплясать над ним столбиком, вспыхивала и сгорала мелкими искорками. Когда загорелись крылья чересчур близко пролетевшей бабочки, он торопливо свернул, отыскал уединенное место среди камней, лег на спину. Над головой медленно проплывали темные, как преступление, облака. Звезды проступили мелкие и злые, но от них тоже протянулись узкие лучики, по которым в его тело пошла злая дикая сила звезд. Надо научиться держать себя в руках, сказал он себе, пробиваясь через вихрь суматошных злых мыслей. Перед глазами мелькали отрубленные головы, горели стены городов, рушились башни, кричали в смертельном страхе женщины, пытаясь спасти детей из-под горящих обломков, и в груди росла тяжесть от осознания, что все это натворит он. Это и много больше, если не научится владеть собой. Из-за спины Мрака хорошо бурчать на кровожадность оборотня, свысока посмеиваться над дуростью певца, который ведом дурацкими чувствами, а вот он, волхв, ну прямо чистая мудрость и сдержанность! И все потому, что первые удары принимали на себя Мрак и Таргитай. А теперь увидел с ужасом, что ненамного ушел дальше Мрака, для которого глав-ный довод -- кулаком в рыло, или от Таргитая, ко-торый сидя говорит одно, стоя -- другое, а лежа -- третье. Рассвет застал его все так же распластанным в траве. Небо медленно светлело, звезды истаивали, на востоке робко заалела утренняя заря, начала медленно наливаться красками. По коже пробегал волнами озноб, но жар еще переполнял грудь. Удивительно, сколько в нем скопилось жара. Всюду блестят прозрачные капли, но вокруг него на два шага трава пожухла от его злости и жара. Он с трудом поднялся, мышцы все застыли, в животе тянущая боль, тяжело и холодно, словно это он хлебнул воды из мира мертвых. -- Сегодня, -- сказал он вслух, и сердце сжало болью. -- Сегодня Перун наденет... или, в крайнем случае, завтра. А что я сделал? Он зарычал от стыда и злости. С того дня, как расстался с Мраком и Таргитаем, только и делал глупость за глупостью. Да такие, что назвать глупостью -- это еще похвалить себя. Он снова сел, сжал ладонями голову. Как бы поступил, скажем, Мрак? Простой грубый и бесхитростный Мрак? Он сунул бы колдуну под нос свою секиру, предложил бы обнюхать и посоветовал бы тут же начинать работать на человечество. Иначе... Дурость, конечно, пронеслась в голове злая мысль. Не силой же заставлять такое? Солнце высунулось краешком, но по ровной степи яркий луч сразу стрельнул в лицо, запрыгал красными пятнами под плотно зажмуренными веками. Он повернул голову прямо навстречу солнцу, пятна сменились пурпурным заревом, что объяло весь мир... Он вздрогнул, ноги подбросили его с такой силой, что подпрыгнул. Это пурпурное зарево вот-вот охватит весь мир, все страны и народы! А он сидит, мыслит, ищет бескровные решения... Если не знаешь, как делать правильно, то хоть что-то делай! Да и не бывает абсолютно бескровных решений. Сердце едва не разламывало грудь. В голове стоял неумолчный звон, словно там одна за другой рвались туго натянутые жилки. Пламя под опущенными веками полыхало, завивалось жгутами. Возникали странные пляшущие очертания, а он в странном бессилии и оцепенении, не зная, что делать, всматривался в них подобно дурному Таргитаю, замечал диковинных зверей, странные башни и причудливые деревья. Зачем-то удержался от желания восстановить ясность, чувствуя, что нащупал в себе нечто, чего раньше не было. Блеск медленно разросся, слабый и трепетный, вот-вот угаснет, там двигаются неясные тени, Олег задержал дыхание, весь ушел в этот блеск, смутные очертания обрели ясность, он как в сумерках увидел помещение, стены терялись в волнах тумана, в комнате человек, лицо смазано, фигура колеблется, он начал слышать голоса, сперва неразборчивые, затем все яснее и яснее... -- Это все... дурость... -- донесся голос, непонятно, мужской или женский, слова доходили искаженные, то едва слышным ревом, то истончаясь до комариного писка. -- Если даже... случайность... Другой голос звучал глухо и невнятно, словно в самом деле доносился из-за тридевяти земель, проник сквозь толстую стену башни, а оттуда еще и донесся до его ушей: -- ...Тревожно... Не люблю... Голоса продолжали звучать, ровные и монотонные, как осенний дождь: -- Никто... определение... -- ...Не знал... Доселе... -- ...Наша мощь... -- Сила Леса... Олег насторожился, говорят либо о нем, либо о его друзьях, голоса стали звучать чуть громче, медленно обретали оттенки: -- Боровик всегда тревожится... нет определенности... Если здесь мы уязвимы... -- Беркут сказал верно: мы уязвимы только вне стен своих башен... но у себя дома, где все пропитано защитной магией... -- У меня не только стены, но и земля на версту вокруг моей башни!.. -- А у меня и над башней... грифы и грифоны. Все чародеи мира не смогут... И еще один голос, который показался смутно знакомым: -- Я не понимаю, что у вас за тревога? Ну удалось ему уцелеть три раза кряду. Бывают такие случайности!.. Вы же смотрели, он выкарабкался без магии! И чей-то новый голос, совсем старческий, вот-вот погаснет от собственной немощи: -- Странно и дивно, что могучие маги говорят... да, просто говорят... без брани и угроз... Сильный голос рыкнул: -- Кто там еще прется? И тот же голос: -- Тоже... которому неспокойно... Он услышал злое рычание, смутно удивился, где же волк, только тогда понял, что рычит от стыда и злости он сам, ибо наконец-то узнал милый голос, вспомнил и свой восторженный вид, распахнутый от умиления и восторга рот, как же -- удивительная женщина, такая умная, даже не замечаешь, что еще и достаточно красивая, но умная, умная! Голос Хакамы прозвучал мирно и спокойно, но Олег теперь уловил страх в голосе волшебницы: -- Великий Беркут, ты должен быть особенно... осторожен. -- Почему? -- Мне ведомо, что это именно ты знаешь, где из подземного мира выбился источник мертвой воды! И ты не только не засыпал его землей, камнями и целыми скалами, но и черпаешь воду для неведомых целей... Голос другого колдуна прозвучал с глухим озлоблением: -- Можно подумать, ты поступила бы не так! -- Ну я же не поступила? -- Просто никто не нашел, а я нашел. -- Что ты с ним делаешь? Голос стал еще злее и подозрительнее: -- Я пытаюсь дознаться, в чем мощь этой воды. Так делал бы каждый из нас. Голос ее был сладкий как мед под горячими лучами солнца: -- Да я ничего... Просто друг этого красноголового из Леса... был отравлен мертвой водой. А эти люди Леса... дикари!.. считают личным оскорблением, если кого из их друзей убивают. К своему удивлению, Олег услышал в голосе грозного колдуна страх и неуверенность: -- Я никого не боюсь... Просто я не хочу отвлекаться от... от мудрых деяний на безобразные драки с пьяными дикарями! -- Но тому витязю с золотыми волосами, -- прозвучал едва слышный голосок Хакамы, -- поднесли кубок с мертвой водой... -- Кто поднес -- тот и отравил, -- донесся еще более слабый голос колдуна, -- я только сделал услугу своей дальней родственнице. В обмен, конечно. Я получил... Голоса истончились, раздался тончайший звук, словно лопнула нить паутины, в ушах Олега били барабаны среди оглушающей тишины. Грудь, словно скованная булатными обручами, начала раздвигаться. Усилие было такое, что затрещали ребра. Он не понял, откуда чувство облегчения, пока в сознании не всплыло, что о нем говорят, о нем помнят, за ним следят. Он что, в самом деле что-то стоит или что-то значит? Глава 42 Горе и ликование сшиблись с такой силой, что грянулся оземь, начал барахтаться в волчовке и веревке заплечного мешка, потом только сообразил, что в лихорадочном нетерпении что-то делать немедля обратился в птаху раньше, чем сбросил одежду. Тело сотрясала дрожь, он едва затолкал клювом одежду в мешок, злясь, что все так медленно и неуклюже, не зря Род поставил людей над птицами, а не наоборот, сунул голову в петлю, разбежался. Мешок цеплялся за высокую траву, бил по ногам. Однажды Олег даже грянулся мордой оземь, поцарапал шею и едва не проткнул крыло об острый сучок, но со второй попытки сумел подпрыгнуть вовремя, прямо перед кустом, где мешок застрял бы намертво, крылья ударили по воздуху с такой силой, что жилы затрещали даже в лапах. Его бросило по дуге вверх, он бил крыльями часто и мощно, уже чувствовал по свисту встречного ветра, что несется со скоростью выпущенной стрелы, но все тело дрожало от возбуждения, и он ломился сквозь плотный воздух, словно крушил каменную стену чужой крепости. Степь время от времени рассекали узкие клинья леса, сливались, переходили в широкие массивы, затем снова ровная как стол равнина с густой сочной травой, где только редкие табуны диких коней, едва заметные норки сусликов. Своими немыслимо острыми птичьими глазами он замечал даже муравьиные кучи, совсем не такие крупные, как в лесу, но замечал, как и редкие цепочки самих муравьев, особенно когда втроем, впятером тащили в коре жука или кузнечика. При виде муравьев вспомнил и хозяйку самого крупного муравьиного племени, кровь ударила в голову, он услышал свой яростный клекот, а крылья ударили с такой силой, что едва не вывернул в плечах суставы. Степь, двигаясь навстречу, внесла с виднокрая башню, заметную даже издали. Сквозь красную пелену ярости он вычленил ее сразу, ощутил смутно знакомое, снизился и пошел чуть ли не над верхушками деревьев, не отрывая от нее взора. Со всех сторон к ней прилепились каменные здания, что придавало ей устойчивость, Олег рассмотрел даже стадо коров, медленно бредущее с поля к открытым воротам хлева. Это не могла быть башня могучего колдуна, те не нуждаются в сотне поселян, полях, садах и огородах, но теперь то странное чувство, которому Олег раньше не доверял, смутно указывало, что он эту башню смутно ощущал в том странном подслушанном разговоре... Он стиснул челюсти, услышал жутковатый лязг, а затем еще более страшный скрип. Это с превеликой готовностью сомкнулись все его две сотни зубов. Неприятно поддаваться чувству, которому не доверяешь, он вообще-то никаким чувствам не доверяет, но сейчас, пока что, только пока не разберется... Крылья уже встали ребром, он шел вниз по крутой дуге. Земля быстро приближалась, стадо коров рассыпалось на десяток коров, двух телят и могучего быка, за ними тащится пастух с кнутом через плечо, острые птичьи глаза позволили рассмотреть даже кольца в ременной плети. Из осторожности он опустился за группкой деревьев, вернулся в личину рыжеволосого парня, влез в волчовку, и, едва перекинул через плечо мешок, за кустами послышался дробный стук копыт. Пригнувшись за кустами, он видел, как пронеслись верхом двое молодых парней. Волосы развевались по ветру, оба в легких рубахах с открытым воротом, не-оружные, только у одного в руке длинная плеть, которой ленивую корову можно достать хоть в середке стада. На всякий случай он обогнул деревья с другой стороны, а когда открылся простор с удаленной башней, что с поверхности земли выглядела еще устрашающе, он неспешно зашагал в ее сторону. Негромкий смешок заставил вздрогнуть. Он обернулся медленно, уже глупо раскрывая рот, глаза вытаращил, на лице изумление, кто же это так незаметно подкрался... С травы, где был расстелен роскошный ковер, поднялся невысокий сухой человек с начисто выбритой головой. Был он смуглый, как горшок из старой глины, на чисто выбритых щеках блестела синева, глаза были коричневые, под ними висели мешки, которыми можно было бы ловить рыбу. -- Приветствую, -- проговорил он высоким гортанным голосом, лицо расплылось в широкой улыбке, но глаза оставались цепкие, настороженные. -- Меня зовут Автанбор, я хозяин вот той башни... Пока я предавался неспешным размышлениям, в моих землях начали ходить странные люди... Олег переступил с ноги на ногу. Колдун, это явно был колдун, подозвал его повелительным жестом. Олег, все еще сохраняя глуповатое выражение, подошел, поклонился: -- Я просто иду. Я не знал, что за топтание земли здесь берут пеню. -- Я не беру, -- ответил Автанбор, его глаза быстро пробежали по могучей фигуре парня, остановились на лесной одежде. -- Ты не видел, случаем, странной птицы, что пронеслась над лесом? -- Не видел, -- ответил Олег. Автанбор всплеснул руками: -- Да что это я... Кто ж видит себя со стороны, ежели не перед зеркалом, а в полете?.. Добро пожаловать, человек с красными волосами. Тебе много и удивительно везло. Я слышал от могучей волшебницы Хакамы о твоих странных замыслах... Олег стоял уже злой, колдун видит его насквозь, из груди вырвалось помимо воли: -- Они не странные. И я их исполню. Автанбор с интересом оглядел его с головы до ног. Он не пригласил ни присесть на ковер, ни позвал в свою чудовищную башню, он просто рассматривал, как диковинного жука. -- У тебя был могучий защитник, -- наконец промолвил он как-то с сожалеющим пренебрежением. -- Сын могучей богини и... человека, который вскоре сам стал богом. Но герой погиб странно и глупо. А что можешь ты, кроме умения превращаться в эту странную птицу? -- А если смогу? -- обронил Олег угрюмо. Колдун скептически скривил губы: -- Да, ты силен. Пожалуй, я не выставил бы против тебя даже Зверогрома, а он у нас лучший боец в городе. Мы знаем, что из темных лесов иногда выходят удивительные звери и люди... Я слышал, ты вышиб дверь в башне Россохи, выбил ворота в крепости Конеглава... Наверняка лбом? Это у варваров самое крепкое место. А вот как насчет магии? -- Это мое самое слабое место, -- признался Олег. -- Откуда ты все это знаешь? В глазах Автанбора мелькнуло злое удовлетворение. -- Ты, как все деревенские колдуны... колдуны по натуре, не умеешь пользоваться своей силой. Любой колдун, не говоря уже о чародеях, в первую очередь старается себя обезопасить. А это значит укрыть себя так, чтобы никто не видел, не слышал. А ты топаешь по свету как подкованный медведь. Даже когда крылышками, крылышками... -- Верно, -- ответил Олег. Он повернулся в сторону башни. -- Это у тебя для наблюдения за звездами? -- И крепость -- тоже. -- Хорошо. Ты укрепил ее магией? -- Нет нужды, -- ответил Автанбор горделиво. -- Эти камни не сдвинут ни ветры, ни ливни, ни время. Олег кивнул: -- Да. Так было. Но теперь пришел я. Он стиснул зубы, не усиливая мощь заклятия, а уменьшая, ибо ярость рвалась из груди настолько ослепляющая, что он готов был выть, кататься по земле, царапаться и кусаться, а испепеляющим огнем сжечь все, на что хватит силы. Полыхнул ослепляющий багровый свет, цвет неудержимой ярости. Воздух стал горячим, запахло паленой шерстью. Олег с головы до ног стал ярко-оранжевым, словно раскаленный слиток железа в горне кузнеца. От него отскакивали длинные шипящие искры, а когда он вытянул руку, Автанбор с ужасом увидел полупрозрачные ручьи небесной мощи, что вливаются в эту властно протянутую руку. Олег сжал кулак. Его трясло, перед глазами полыхал красный занавес, он с трудом прочистил взор, увидел вдали темнеющую башню, мстительно выбросил вперед кулак. Со сжатых пальцев сорвалось огненное копье. Оно было не толще обычного древка, но быстро расширилось, а в основание башни ударил уже огненный таран, едва ли не шире самой башни. Исполинская башня словно бы вздрогнула. Свет исчез, умчавшись на другой край мира. Автанбор, оцепенев, смотрел вслед огненному тарану. Он успел вздохнуть с облегчением, вроде бы ничего не стряслось, и в этот миг башня медленно пошла вниз. Вздрогнула, ударившись новым основанием о землю, по стене прошла черная трещина, каменная стена замедленно раскололась надвое. Половинки очень медленно, словно опавшие листья дерева, пошли вниз. Оцепенев, колдун смотрел, как огромные глыбы камня раскалываются под своей тяжестью, дробятся, куча расползается безобразно пологая, как песчаный холм, и только тогда докатился тяжелый грохот, скрежет, скрип гранитных глыб. Смертельно бледное лицо Олега медленно порозовело, словно выплеснул сгусток яда и теперь начал приходить в себя. Рядом тонко и визгливо закричало, заверещало, он поморщился, спросил резко: -- Где этот... который единственный из колдунов, кто знает, где источник с мертвой водой? Колдун трясся, смуглое лицо стало совсем черным, с губ срывалась желтая пена. Олег на миг устрашился, колдун знает неведомые заклятия, но в груди все еще оставались такие злоба и горечь, что, подобно Мраку, махнул на все рукой: авось от этой тряски не сможет составить заклятие, для них покой надобен, а тут покой только снится... -- Ты... ты... разрушил... Олег поднял длань, указательный палец уперся в грудь колдуна: -- Ответствуй быстро. Ты не башня... тебя размечет по всему свету смрадными брызгами. Автанбор взвизгнул: -- Ты... уничтожил!!! Ты... Он закричал тонко и визгливо, из-за деревьев выскочили трое сильных мужчин с кривыми мечами. Все трое бросились на Олега быстро и с трех сторон. Лишь его звериная жизнь в лесу спасала от быстрых страшных ударов. Мечи свистели над головой, он пригибался, проскакивал, пытался перехватить хоть одного, но все трое тоже двигались быстро, пока наконец он не толкнул одного, тот потерял равновесие, и мгновения Олегу хватило, чтобы вырвать из его руки меч, ударил локтем в грудь, короткий треск, словно наступил на сухую корзину, локоть ударился, как в мягкую глину. Теперь в ладони приятно лежала рукоять кривого меча, чересчур легкого, и он задвигал им с легкостью прутика. Воздух засвистел, завыл, лезвие исчезло, превратившись во множество смазанных полос. Он успел увидеть их застывшие лица с выпученными глазами, одно разлетелось в красных брызгах, второй с закушенной губой бросился как бык, наклонив голову, меч держал впереди себя словно копье. Туловище Олега само откачнулось назад, мышцы резко скрутились, он только успел увидеть длинную блистающую дугу за своей рукой. На спине стража возникла глубокая трещина, еще не заполненная кровью, он успел увидеть обломки разрубленного позвоночника, концы ребер, и, уже зная, где тот рухнет, заливая пол красным, быстро повернулся к колдуну. Меч, с которого капало по всей длине, а с рукояти сбегала непрерывная красная струйка, протянулся к середине груди, где блистала странная звезда с двумя хвостами. Вытаращенные глаза Автанбора в ужасе смотрели то на страшное лезвие, с которого кровь уже перетекла на его роскошный халат, обагрила серебристую звезду, то на жестокое лицо человека с красными волосами. Олег люто прохрипел: -- Меня убить не так-то просто... Колдун вскрикнул тонким голосом: -- Погоди! Я дам тебе все, что хочешь! -- Мужчины берут сами, -- ответил Олег. Автанбор отшатнулся, спиной вжался в ствол дерева. Губы колдуна спешно задвигались, слова вылетали странные, шипящие, но рука Олега напряглась, лезвие погрузилось в грудь колдуна на ладонь, только тогда тот закричал тонким заячьим голосом, ухватился за острую полосу железа обеими руками, кровяня пальцы. Колени подогнулись, он начал было сползать по дереву, но Олег надавал с силой, полоса вошла в грудь, уперлась в твердое, Олег нажал со всей силы, и колдун перестал опускаться. Рукоять торчала из груди, а лезвие, выйдя из спины, на локоть вошло в дубовую стену. Глаза колдуна стали белыми от боли и ужаса. -- Я... я умираю... Ты не можешь оставить меня так! Олег обернулся: -- Почему? -- Колдуны... так... не... поступают... -- А кто говорил, что я не колдун, а варвар? Он отошел, переступая через тела, в спину догнал задыхающийся крик: -- Тогда убей... Я буду долго... Колдун корчился, нанизанный, как рыба на вертел. Изо рта стекала тонкая алая струйка, он выплевывал, захлебывался, глаза не отрывались от роскошного ковра, где на самом краешке сиротливо приютилась потрепанная сумка, очень непривычная для такой роскоши. Олег развязал тугой шнурок, из мешочка пахнуло лекарскими травами. Автанбор хрипел, угасал, на лезвии висел уже всем телом. Олег швырнул ему мешок, колдун, к его удивлению, подхватил на лету, дряблые пальцы юркнули вовнутрь, он не дышал, стараясь не выронить последние искорки сознания, а когда из мешка показалась пузатая баклажка, прижал ее к губам, все еще не дыша. Через несколько мгновений лицо порозовело. Олег, чувствуя себя мерзавцем, что как простой селянин поддался животному гневу, подошел и дернул за рукоять меча. Из раны толчком выплеснулась алая струя. Колдун ухватился обеими руками за грудь, глаза были незрячими от боли, губы двигались, Олег ждал, а когда Автанбор наконец отнял ладони, на груди темнела корка запекшейся крови. -- Ого, -- сказал Олег громко, он не знал, как сказать, что уже сожалеет, ведет себя в самом деле не как колдун, -- этому стоит научиться... Он отшвырнул меч. Автанбор прошептал: -- Я признаю твою мощь!.. -- Тогда, -- сказал Олег, -- назови того мерзавца, что черпает воду из подземного источника мертвых. -- Я? -- Ты. -- Но... откуда... могу знать? Олег повысил голос: -- А ты думал, я снес твою башню просто так? Показать свою силу? -- Да... -- Я слышал ваш разговор! Когда ты назвал меня лесным дурнем, когда вы все... эх!.. Говори быстро. Я могу и без меча, ты уже видел. Автанбор с ужасом смотрел снизу вверх в суровое лицо с зелеными глазами: -- Пощади, величайший!.. Я знаю чародея, столь же могущественного, который как-то обмолвился, что дважды общался с волшебником, черпающим из источника мертвых... -- Где обитает этот? -- Он в горах!.. Авзацких!.. В северной части кольцо серых гор, там вход... -- Видел, -- прервал Олег. -- Пролетал, зрел. А подробности мне ни к чему. Я эти Авзацкие скоро буду знать лучше, чем свои карманы. А второй, который грозился вместе со скотом продать меня в неведомые южные страны... хотя что там неведомого? Колдун прошептал раздавленно: -- Этот тоже в Авзацких... Только в долине, что окружена тремя кольцами заклятий, где стерегут огненные змии... Олег отмахнулся, к черту подробности, отступил, вызвал вихрь и рывком, от которого едва не лопнула голова, рванулся вверх. Перед глазами была тьма, а когда чуть просветлело, он ощутил мокрое на губах, лапнул -- на ладонь щедро капала кровь из носа. Позже, перебирая этот день, он морщился и прятал глаза от себя самого. Колдуны в самом деле так не поступают, он тоже так не поступал, прячась за спинами Мрака и Таргитая. Кровавую бойню устраивали они, а он морщился, осуждал их грубость, сам благочестиво нашептывал заклятия и заговоры. Но когда нет Мрака и Таргитая нет, а по голове все равно бьют... Глава 43 Сладоцвет трудился долго и успешно. Война все не начиналась, что дало ему возможность после третьей линии защиты заняться четвертой. Он уже и так перекрыл все долины, пусть чужие войска достигнут третьей защиты обескровленными, откуда до второй доберутся только самые великие герои... А если и там кто-то уцелеет, то самые мощные ловушки ждут вблизи жилища. Трудность в любом колдовстве в том, что чем дальше пытаешься дотянуться, тем слабее видишь, хуже чувствуешь, а твоя мощь ослабевает с расстоянием чересчур резко. Конечно, хватило бы и одной-двух линий. Четвертая -- это так, от вынужденного безделья и напряженного ожидания. Она никого не остановит, разве что напугает или поцарапает. Зато первую не пройти даже чародею. "Впрочем, -- подумал он хмуро, -- как и мне не войти ни к одному из числа сильнейших. Хотя кто знает... Где-то есть неведомые земли, а там иные чародеи, иное колдовство". Из глубины горы донесся странный треск. Он на миг замер, вслушиваясь. Горы тоже стареют, как и люди, но человеку не дано заметить их морщины. Треск повторился, а затем стена качнулась, по ней пробежала вертикальная трещина. На пол посыпались мелкие камешки. Сладоцвет застыл в страхе: пещера окружена десятком самых мощных заклятий, что из года в год усиливаются, старательно выбирая частички магической мощи из окружающих гор, воздуха, света. Ни один чародей... Под ногами дрогнуло. Края трещины пошли в стороны, треск пошел непрерывный, мучительный, словно рвались каменные жилы, а гора кричала от боли. Он отступил, отступил еще. Мелькнула мысль, что это просто гора, они тоже стареют, раз в тысячу... или в сто тысяч лет появляется новая морщина... как вот сейчас... Он бегом метнулся в дальний угол. Там в пламени вечного факела блистала толстая дверь, перегораживая доступ в другую пещеру, поменьше, с которой он когда-то начал обживаться в этой горе. И уже когда захлопывал дверь, сзади загрохотало оглушающе. Тяжелые удары падающих глыб сотрясали даже воздух. Он чувствовал себя мышью, которую запихнули в корзину и пинают ногами. Грохот приближался, стены начали подрагивать. Он принялся связывать новое заклятие, с ужасом чувствуя, что не успевает, что разрушение приближается чересчур быстро... От металлической двери раздался звон, Сладоцвет присел, оглушенный, в черепе словно взорвалась бочка с кипящим маслом. Уши вспыхнули в огне, даже кости заныли от металлического звука. Дверь тряхнуло второй раз, и, он не поверил глазам, литая медная доска в руку толщиной внезапно выдулась как пленка бычьего пузыря, в которую с той стороны швырнули булыжником. В следующий миг там зиял провал, а дверь пронесло через всю комнату, как осенний лист, подхваченный ураганом. В черном зияющем проеме возник человек. Сладо-цвет, который уже начал было подниматься, вскрикнул и снова опустился на пол. Через порог ступила сама смерть в облике пылающего огня. На голове было косматое пламя, сквозь страшные нечеловеческие глаза извергалось зеленое пламя. Сладоцвет никогда не видел таких шкур, да неужто на свете могут быть такие громадные волки, а этот страшный запах лесного зверя, когда не удается разделить запахи от шкуры и от этого человека... Грудь незнакомого волхва тяжело вздымалась, ноздри раздувались, как у хищного зверя. Нечеловеческий взгляд уперся в Сладоцвета с такой силой, что он ощутил, как начинает дымиться одежда. -- Кто ты... -- проговорил он, собирая все мужество, -- кто ты... могучий... Человек с горящей головой прорычал: -- Я тот... которого ты назвал болваном... Я тот, который пришел, чтобы ты сказал это мне в глаза! Сладоцвет сказал, дрожа как лист на ветру: -- Ты... пришел убить меня? -- А ты того стоишь? -- осведомился незнакомец грозно. -- Теперь уже не знаю, -- ответил Сладоцвет, собрав все мужество. -- Если бы ты посмотрел на меня вчера... или сегодня утром... Олег смотрел бешеными глазами. Грудь тяжело вздымалась, голые плечи блестели, словно политые маслом. -- Кто, -- спросил Олег сдавленным голосом, -- доставил мертвую воду в царство царевны Миш? Сладоцвет грянулся на колени: -- Я даже не знал, что это возможно! -- Почему? -- Нет чародея, сумевшего бы пройти в царство мертвых и вернуться живым! Олег несколько мгновений смотрел подозрительно: -- Да? А если источник мертвой воды пробился наружу? Сладоцвет трясся, чувствуя холодок смерти: -- Я... никогда... не слышал! Не знал!.. И не знаю таких, кто бы знал!.. Пощади! Что ты... хочешь? Я признаю твою мощь, я стану твоим слугой, если ты оставишь мне жизнь! Олег исподлобья оглядел помещение. Уютно, широкие столы с множеством древних книг, глиняных пластинок, бронзовых дощечек, даже плоских каменных глыб с дивными колдовскими знаками. Колдун в тиши, вдали от суетного мира предается изысканиям, как хотелось и ему самому. Но вот-вот грянет истребительная война... Неужели он тоже смог бы вот так, не глядя, что по всему свету горят дома, рыдают вдовы, а кони топчут хлебные поля? "А что я делал три года", -- сказал он себе, вслух же произнес, морщась от стыда: -- А кто мог слышать? -- Не знаю! -- Кого знаешь из колдунов, чья мощь выше твоей? Сладоцвет всхлипнул, развел руками, но, взглянув в грозное лицо человека Леса, запричитал: -- Я никого не считаю сильнее... но если тебе нужен другой колдун... то ты его отыщешь за тремя реками к северу... Он ушел далеко под землю, чтобы ничто не отвлекало от... ха-ха!.. мудрых мыслей, как будто что-то мудрое придет в голову под землей, как будто мудрое не высоко в горах... Страшный человек посмотрел пронзительными зелеными глазами. Кожа на скулах напряглась, желваки вздулись и не исчезали. Голосом, не предвещающим ничего доброго, процедил: -- Я отыщу его и под землей. А не отыщу, приду за тобой. -- Но что я... -- пролепетал Сладоцвет, он снова рухнул в пучину отчаяния. -- Меня за что, могучий? -- За сговор, -- процедил Олег ненавидяще. -- Старый седобородый козел!.. Да, я привык в Лесу чтить стариков, но не все старики заслуживают почтения. Ты и другие... вы кучка драчливых детей, что деретесь... не понимая, что есть нечто выше, чем та мелочь, ради которой бьетесь! Сладоцвет пробормотал осторожно: -- Но чтобы понять, надо прожить долго, очень долго. Олег закричал зло: -- А я не могу и не буду ждать! Мне уже двадцать весен... да нет, больше, а что я умею? И ничего не сделал!.. Так и тридцать когда-нибудь стукнет, совсем старость, а я буду ходить и просить, чтобы разрешили пошевелить хоть пальцем!.. Сладоцвет с великим изумлением понял, что этот разъяренный гигант выше его ростом не на версту, а разве что на полголовы, а годами совсем ребенок. Что еще скажет, когда исполнятся те самые немыслимо далекие тридцать лет... А на голове вовсе не жаркий огонь, а удивительно красные волосы! Но из глаз в самом деле идет колдовской свет, ибо самые могучие колдуны бывают как раз с зелеными глазами, к умению прибавляется еще и врожденное, как умелому воину нужно еще и крепкое сложение, что зависит не столько от него, как от его отцов-прадедов. Когда этот странный чародей повернулся, Сладо-цвет смотрел вслед со страхом, как на зверя или женщину, ибо от тех и других не знаешь, чего ждать, ни те, ни другие не слушают разума... у них его просто нет, ведомы низменными чувствами... На поверхности Олег затянул потуже поясной ремень. Пришлось проткнуть еще дырку. Постоянный голод терзает внутренности, как волк по весне, что готов глодать даже кору с деревьев. Руки стали тоньше, браслеты болтаются, как после долгой хворобы. С ним что-то происходит, каждая жилка трясется, в тело вливаются неведомые силы, он смутно ощущал их мощь, хотелось то плакать, то визжать по-детски, без причины наворачивались слезы, уже потерял всякую скорлупу, душа настолько голая, чувствительная... что будет чудом, если через пару дней не рухнет от истощения. Раздражение, что терзало последние дни, наконец-то прорвалось. Если не получается уговорить, то остается либо отступить, как вообще-то надо сделать, либо тупо переть вперед, как сделал бы, скажем, Мрак. Но именно Мрак их вел, с ним все получалось, в то время как его мудрость часто заводила в топь... Переводя дух, он на всякий случай почистил ножны обоих швыряльных ножей. Он привык, что из ножен выходят с легкостью, но еще когда пробирался через лес, набилось чешуек коры, сухих листьев, и в нужный момент может потерять то мгновение, в какое оценивается жизнь человека, будь он даже трижды магом. Он тупо уставился на быстро приближающийся смерч. Не сразу сообразил, что это он вызвал, а если не он, то это горячее сердце подмяло под себя мозги и возопило о крови и сладком отмщении за Колоксая, за свое унижение, за насмешки! Кольцо серых гор увидел уже сквозь бешено вращающиеся стенки вихря. Тот несся расширяющейся воронкой, круглые стены сходились в узкую щель, где страшно выла пугающая чернота, и когда среди искаженных вершин показались те, что напомнили кольцо, он решился на глупость, которая могла разом покончить со всеми его планами. Собрал всю волю, закрыл глаза, представил кольцо гор яснее, чем видел сквозь стенки вихря, послал Слово Разрушения. Из груди вырвало сердце, он закричал от боли, его понесло вниз. Стенки стали мутными, расплылись розовым. Он знал, что это кровь хлещет из носа, изо рта, может быть, даже из ушей, потому что слышит только страшный грохот в голове... Внизу горы рушились, очень медленно взвились тучи снега, похожие на облака. Его несло высоко, и, оглянувшись, успел увидеть, что вместо кольца высоких гор медленно двигается серая масса, похожая на плывущую грязь. Дальше в глазах померкло, он страшным усилием воли удерживал сознание, иначе вывалится из вихря... а чтобы убиться с такой высоты, как говорил Мрак, вовсе не надо пяти верст, хватит и четырех... В окна светили сто тысяч солнц, но в помещении оставался полумрак, и когда там повисла слабо светящаяся точка, Россоха сразу насторожился. Держа защитные заклятия наготове, он отступил в дальний угол, ждал. Серые точки разрослись до пятен, медленно сдвинулись, начали натыкаться друг на друга, сливаясь в пятна побольше, начали светиться. Он с нарастающим раздражением смотрел, как в полутьме выступило человеческое лицо, бросил неприязненно: -- Достаточно!.. Ты же знаешь, что есть для меня яркий свет! Толстые губы неизвестного медленно шевельнулись, шепот донесся как сквозь стену, но отчетливо: -- Крот и то видит больше... Россоха вскинул руки, стиснул кулаки, и свет начал меркнуть. Лицо отступало в тень, размывалось, он прошипел с ненавистью: -- Никогда больше не вторгайся ко мне! Иначе я отучу, сам слепец, никогда больше не раскроешь глаз! На стене остались серые пятна, что измельчались, тускнели, стена быстро возвращалась к черноте. Уже из самой глубины камня донесся слабый вскрик: -- Погоди!.. Это очень важно! -- Проваливай. Стена стала совсем черной, только одно пятно в середине сопротивлялось. На его краях вспыхивали лиловые искры. Издалека донесся затихающий глас: -- Опасно... гибель... Россоха разжал пальцы, сказал сухо: -- Говори, но быстро. А рожу твою грибью видеть не желаю. Пятно подергалось, пыталось расползтись, но заклятия черноты держали крепко. С хмурым злорадством наблюдал, как пятно наконец перестало дергаться, застыло, как раздавленная сапогом жаба. Донесся сладкий приятный голос, чересчур мягкий для мужчины, Россоха понял, что с ним пытается говорить та безобразно растолстевшая копна с грибьим именем: -- Прости, я не думал, что ты вспылишь так сразу... -- Извинений не принимаю, -- отрезал Россоха. -- Говори, иначе сейчас же закрываю! -- Над тобой нависла беда, -- торопливо сказал голос. -- В нашем мире объявился волхв из Леса. Ну, ты его должен помнить... Ты знаешь, что только Лес остался местом, которое мы так и не смогли ни понять, ни увидеть... Этот колдун могуч... Россоха прервал резко: -- И ты, тварь, решился побеспокоить меня... меня!.. только потому, что появился еще один колдунишко?.. Такое же жалкое ничтожество, как ты сам? Голос торопливо прокричал: -- Он уничтожил Автанбора!.. Стер с лица земли весь его замок, смотровую башню... Я на другом конце земли ощутил грохот, земля подо мной дрогнула. Я сразу понял где, а когда посмотрел -- волосы встали дыбом!.. -- Ну-ну, -- буркнул Россоха все еще недоверчиво. -- Там, где была цветущая долина... ты ее хорошо помнишь, теперь куча горячих камней. От них сейчас только жар, словно только что насыпали углей из небесного горна! Если знаешь, кто способен на это, скажи! Рука Россохи уже вскинулась, чтобы стереть изображение наглеца, медленно пошла вниз. Он сжал губы, складки на лбу стали резче. -- И почему ты решил, -- сказал он зло, избегая называть вторгшегося по имени, -- что это свершил этот человек из Леса? Мне он показался простоватым дурнем. Из стены прозвучало: -- Он приходил к Сладоцвету. Никто бы не узнал, но Сладоцвет поспешил рассказать сразу же после его ухода о дурне, что хочет объединить всех самых сильных колдунов, чтобы сделать... ха-ха... счастливыми всех людей... -- Такое может возжелать либо очень сильный чародей... либо очень большой дурак, -- заметил Россоха своим резким, как скрип напильника, голосом. -- В последнее, понятно, верится больше. -- А если то и другое? -- Хуже смеси не бывает, -- признался Россоха. -- Но я все-таки не верю... Что еще? -- И когда Сладоцвет рассказывал, был треск, словно рушились стены, крики слуг, грохот, затем услышали страшный крик... ну, того колдуна, дальнего, с которым никто не знается, но который, поговаривают, ведает источником воды из подземного мира. И даже вроде бы берет... Пятно потускнело еще больше, почти не выделяясь из черноты. Россоха нехотя позволил ему увеличиться, но пятно оставалось таким же безжизненным, словно потрясенный Боровик никак не мог собраться с силами. -- А в чем опасность для меня? -- спросил Россоха враждебно. -- Он настойчиво спрашивал о других чародеях... Ему назвали тебя как самого сильного... после него, конечно. -- Конечно же! -- сказал Россоха язвительно. -- Что ж, если тот лесной человек явится еще разок, он встретит настоящего чародея, а не копну жира. И не дряхлого деда, которого он видел в прошлый раз. Снизу донеслись крики, шум, грохот. Россоха