ений пузырь подрагивал, затем вмятина начала расширяться, невидимое бревно давило сильнее, пленка магического пузыря натянулась, послышался тонкий звон, словно в комнате разом за-звенели сто тысяч комаров... Хакама инстинктивно собрала и бросила магическую мощь в пленку, это оказалось странно легко, а когда оглянулась в недоумении, увидела закушенную губу Беркута, напряженное лицо Россохи, их губы двигались, маги впервые в жизни не только не вредили друг другу, но крепили оборону вместе. Раздался резкий пронзительный звон. Хакама дернулась, на миг заболели все зубы, тут же затихло, но в груди остался страх, а когда подняла глаза на панцирь, страх вздыбил кожу мелкими бугорками. Скорлупа исчезла! Невидимый таран уперся во второй слой. Хакама не успела укрепить слабое место, как снова по ушам резко щелкнуло, острая боль стегнула уже не только в зубы, но защемила глаза. Непроизвольно она бросила все силы на тре-тий слой, теперь уже он стал внешним, справа и слева хрипело и булькало во впалых грудных клетках магов, кто-то бормотал вслух, не обращая внимания, что могут услышать и запомнить, кто-то ругался... а может, это тоже заклятия, очень мужские и крепкие. -- Да помогите же! Она услышала свой вскрик, больше похожий на стон. Боровик, что стоял посреди, как полусгнившая копна соломы, все обозревал и ни во что не вмешивался, вздрогнул и двинулся к ее окну. Она ощутила волну жара, что пошла от его тела, скорлупа сразу задрожала, вмятина перестала углубляться, медленно-медленно начала вытеснять незримый таран. В помещении было влажно и жарко, как в натопленной бане. Хакама захлебывалась, грудь жадно прогоняла нечистый воздух через легкие. В узкие окна вливались жалкие струйки, тут же тонули, ибо восьмеро магов разогрели воздух и даже стены, как раскаленные слитки металла. Внезапно треск разбитой скорлупы ударил по ушам резко, до боли в зубах. Она ощутила соленый вкус во рту. В помещении стояла ругань, кто-то во весь голос призывал богов, рядом воздух дрожал от рук Россохи, что мелькали как крылья ветряка. -- Он проломил и эту скорлупу! -- прозвенел чей-то тонкий, как лезвие острого ножа, голос. -- Он проломил... Беркут гаркнул люто: -- Ну и что? Остались еще четыре! Быстрее всю мощь, пока он не собрался... Пот бежал по бледным лицам. Она слышала хриплое дыхание, всюду вытаращенные глаза, бледные лица. Сцепив заклятия, они удерживали скорлупу, уплотняли, наращивали слой за слоем, выкладывали всю мощь, уже не оставляя ничего для защиты друг от друга. Когда скорлупа дрогнула, все ощутили, что это только пробный удар, затем тряхнуло, еще и еще, но скорлупа держала. Они боялись посмотреть друг на друга, и не зря: скорлупу затрясло, удары обрушивались с разных сторон. Глава 47 Багровое солнце медленно опускалось. Башня слегка вздрагивала, но уже глухо, а дыхание колдунов, напротив, выравнивалось. Хакама первая ощутила, что хотя от усталости едва может пошевелить губами, однако напор выдержали. -- Сколько? -- прошептала она. Воздух был горяч, пропитан запахом пота, хриплое дыхание раздавалось сразу из восьми глоток, но ее услышали, Россоха выругался, задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, бросил люто: -- Одна! -- Чт-т-то? -- Последняя, -- повторил он сипло. -- Теперь мы крепим твою... Мир покачнулся перед ее глазами. Когда зрение очистилось, она рассмотрела, что башню окружает ее скорлупа, а дальше по степи расходятся семь выжженных кругов, где земля спеклась в отвратительную ноздреватую массу. Семеро мужчин, бледных и взмокших, стояли у окон. Она видела, как дрожит над ними воздух, все держат последний барьер всеми силами, все вливают свою мощь в ее скорлупу! -- А где он? -- Сейчас взгляну, -- ответил Россоха. -- Пора... Несмотря на потрясение, ее сердце радостно екнуло. Могучий колдун, полный силы, которой никто не знает даже теперь, уже начал выполнять ее повеления. Пока бездумно, а потом... В десятке шагов от скорлупы на траве распластался лицом вверх человек. Он бессильно раскинул руки, голая грудь часто вздымалась, а когда Россоха приблизил магический глаз, лицо лесного колдуна выросло, уже и другие увидели нечеловечески зеленые глаза, потемневшие от усталости, на лбу крупные капли пота, побледнел как мертвец, а скулы вот-вот прорвут сухую кожу. -- Так вот он каков, -- проговорил Беркут задумчиво. -- Я его видел... но не таким. Сейчас, когда опасность миновала, он уже вовсю старался понять источник его мощи. Без злобы, без недоброжелательства. -- Он опасен, -- обронила Хакама. -- Если бы я знала, насколько он опасен! В ее сладком голосе проскользнули тонкие булатные нити. От края стены на лицо Беркута падали тени, она не могла рассмотреть выражение его глаз, но голос не понравился, когда Беркут все всматривался и всматривался в крохотную фигурку с красной головой. -- Он же совсем мальчишка! -- Мальчишка, -- согласилась Хакама. -- Тем и опасен. -- Старик бы так не рискнул, -- согласился Беркут. -- Старик вообще бы махнул рукой на весь белый свет. Мне хорошо и ладно. А у молодого... мы все когда-то хотели все исправить, все переделать, всех осчастливить... В жарком воздухе потекли запахи гнили, рыбьей икры, все ощутили, что открыл рот Ковакко, а потом услышали его булькающий голос: -- Он просто туп. Все еще торчит, пень! Понятно же, что теперь только лоб раздробит. Мы, если честно, сперва растерялись, но сейчас даже Хакаму на испуг не взять. Колдунья скользнула по нему прохладным взором. Беркут ощутил, как по всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок. -- Он выдохся, -- предположила она. -- Сейчас его муха собьет с ног. -- Потому и не поднимается, -- засмеялся Боровик. -- Лучше бы так и лежал... -- А жратаньки?.. Когда я был помоложе, меня все время терзал голод. Беркут предположил осторожно: -- А он не сможет куда-то быстренько сбегать, поесть и вернуться? Хакама покачала головой: -- На сотни верст корм только для моих муравьев. Это не нарочно, просто я заботилась о своем муравьином народце. Боровик сказал задумчиво: -- А что толку?.. Он уйдет за едой, мы разбежимся, а если он вернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его не удержать. А потом отыщет и нас. Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише воды, даже к окнам подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без сил, шумно дышали, старательно набирая магической мощи из пространства. К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна в первый раз даже отпрянули, но она говорила и говорила, наконец Автанбор кивнул, в глазах блеснула свирепая радость. Сладоцвет наклонил голову с явной неохотой, но когда вскинул руки к потолку, донесся далекий гром: небо подтвердило нерушимость его клятвы. Все услышали сдавленный возглас Автанбора. Он стоял возле окна, багровый свет заката падал изнутри на его худое лицо. -- Что там? -- спросил Беркут настороженно. Он сделал движение подняться, закряхтел, поморщился и остался в кресле. -- Вам не придется решать, -- ответил Автанбор, не поворачивая головы, -- не придется решать, что делать, когда он уйдет... Голос его был мрачным. Чувствуя беду, потащились к окнам. Варвар уже нашел силы перевернуться на живот, затем вовсе сел, опираясь руками о землю. Перед ним прикрыла траву широкая белая скатерть, а на ней теснилась еда. Можно было различить жареных лебедей, глубокое блюдо с рыбой, а рядом на траве стояли два кувшина с толстыми боками. Хакама слышала тяжелое дыхание, снова учащенное, потом сдавленный голос Беркута: -- Черт... Как я забыл, он умеет... Эта оборона совсем мозги вышибла. "Нельзя вышибить то, чего нет, -- подумала она мстительно, -- а если и есть, то вышибу я... попозже", -- а вслух произнесла рассчитанно испуганным голоском: -- Он может сторожить нас вечно! Россоха откликнулся: -- Захочет ли? Беркут буркнул: -- Почему нет? У него в запасе молодость. -- Молодость как раз нетерпелива. В молчании смотрели, как неспешно ест варвар, словно чувствует, что за ним наблюдают восемь пар глаз. Ноги протянул, нимало не заботясь, что стоптанные подошвы на скатерти, мясо запивает водопадами вина из обоих кувшинов. Россоха сказал мечтательно: -- Если бы можно было... На миг снять защиту! Я бы сам достал его огнем. Или Стрелой Заката. -- То, что так долго крепилось, -- ответил благоразумный Короед, -- в одночасье... тем более в одномигье не снимешь. А он заметит сразу, что скорлупа тает. Тут же шарахнет со всей дури! По комнате пронесся ледяной ветер. С потолка посыпалась мелкая снежная крупа, что тут же превратилась в блестящие капельки. Беркут морщился, колдуны слишком нервничают, не держат себя в узде, могут натворить что-то и похуже, чем вьюга в комнате. Сказал рассудительно: -- Если со скорлупой едва не смял, то без скорлупы... даже не берусь представить, что здесь будет. Россоха смотрел в окно не отрываясь: -- А точно заметит? Беркут буркнул: -- Пощупай скорлупу! Лицо Россохи стало отстраненным, губы зашевелились, глаза ушли под лоб. Внезапно вздрогнул, посмотрел дико: -- Ощущение странное... как будто на куполе огромная лапа. Снимем защиту, нас если даже не сомнет... тут же удар другой лапищей. В помещении пронесся холодный призрак, разросся, охватил всех и, поднявшись на потолочную балку, смотрел оттуда мертвыми жаждущими глазами. В помещении становилось все жарче. Мелкие капельки пота усеяли даже зеленое лицо Ковакко. Россоха сам дышал тяжело, часто. Он не раз находил на дне кувшинов мертвых мышей, которые погибли, как сперва казалось, без всякой причины. Он потратил годы, пытаясь отыскать неведомую магию, пока не понял, что мышки просто задыхались в загаженном воздухе. Свежий оставался наверху, а тот, который прогнали через свои крохотные мышиные легкие, становился вскоре ядовитым. Беркут взглянул коротко, буркнул: -- Это все кажется. Хоть воздух не выходит, но и под скорлупой хватит на десяток лет. А этот столько не высидит даже на зеленой травке. Россоха отвел взгляд в сторону. Неприятно, что тебя видят насквозь, но, похоже, они все думают об одном и том же. И Беркута тоже трясет, а говорит чересчур громко и напористо. -- Она недолго будет зеленой, -- пробормотал он. -- Но вряд ли этот станет ждать до наступления снега. -- А что он может? -- Кто знает. Мы знаем, что можем мы. Беркут проговорил угрюмо: -- Ты хочешь сказать, что мы можем... не так уж и много? Россоха сказал нехотя, никто не любит признаваться в неумении что-то делать: -- Мы соперничаем... но черпаем из одного источника. Наша магия построена на долгом овладении тайнами слова, на отыскании сокровенной связи звука с сутью вещей. Мы наращиваем мощь терпеливо из года в года по каплям, мы умело приучили камни наших башен вбирать магию из воздуха, как трава умеет из ночного воздуха пить влагу и создавать чудодейственные капли, в народе пресно именуемые росой! А если мы так же, как простолюдины... и великие могут заблуждаться!.. прошли мимо мощной реки магии, что изливается на весь мир, а мы не замечаем? -- Дикость, -- бросил Короед ядовито. Россоха смолчал, только кивнул за окно. Строгое лицо мага было выразительным, плечи зябко вздрогнули. По ту сторону защитного пузыря находится тот, что стоит в своей реке по колени, и, похоже, может черпать столько, сколько сумеет. Беркут переходил от одного окна к другому, словно так скорее мог отыскать уязвимое место. -- Возможно, -- сказал он скорее из упрямства, недостойного его возраста, -- он просто умеет больше впитывать. Учение учением, но чтобы, скажем, петь, надо, чтобы голос, слух, луженая глотка... а герою нужны не только умение владеть мечом, но и высокий рост, широкие плечи, масса мышц... Россоха бесцельно бродил по комнате, голову опустил, глаза шарили по каменным плитам так усердно, словно в них пряталось решение. Неожиданно спросил: -- А кто нам мешает узнать? -- Что? -- не понял Беркут. Спина Россохи медленно удалялась, видно было, как под ветхим халатом двигаются острые лопатки. Возле окна он на миг остановился, скользнул взглядом, и снова пошел мерить шагами комнату. Беркут фыркнул. Россоха вздрогнул, выходя из глубокой задумчивости: -- Что? А?.. А-а, я говорю, он ведь как раз и добивается поговорить с нами. В чем-то убедить. -- Додобивался, -- буркнул Короед. -- А сейчас? -- Посмотри за окно! Где остальные пять скорлуп? Или их было восемь? Россоха покачал головой: -- Но если говорить правду, мы ж разговаривать с ним отказались вовсе! Короед не сдавался: -- И что с того? Если со мной откажутся, я отвернусь и займусь своим делом. -- То ты. А это -- человек из Леса! А Ковакко скептически фыркнул: -- Мудрый Короед несколько красуется... Если с ним откажется разговаривать простолюдин, тому доживать век жабой. А то и вовсе как вот нас сейчас... в пыль! Россоха сказал неожиданно: -- Так мы впускаем его? Колдуны ощетинились, Хакама спросила враждебно: -- Уж не хочет ли мудрый Россоха такой ценой... купить свою жизнь? За счет наших? Россоха моргал, не понимая смысла обвинения, в мыслях он уже забрел в какие-то дали, а Хакама поинтересовалась ядовито: -- А что, мудрому Россохе было видение? Россоха в нерешительности развел руками. Вид был сконфуженный. Все насторожились, мудрец что-то скрывает, а при его умении прятать концы в воду проще было бы носить воду решетом. -- Видение... -- проговорил Россоха невесело. -- Сегодня я зрел его изможденного и в цепях, прикованного к стене... зрел бредущего под знойным солнцем в рубище, голодного и всеми гонимого... Ковакко жадно прервал: -- А мы? Что с нами? Россоха развел руками: -- Не понимаю. Совет Тайных... вроде бы есть... даже правит миром!.. Всем миром, представляете? Но этого... который трясет нашу крепость, в том Совете нет. В долгом молчании они смотрели на молодого и здорового парня, что все еще лежит на траве. Мировые ручьи магии изогнули воздух и пространство, пытаются влиться в его тело, но он от усталости не видит их, не слышит и не открывает им поры, перед ним всего лишь жалкая снедь простых королей, он пока что беззащитен... И все же оставалось ощущение, что он трогает незримой ладонью скорлупу, ибо над головами шелестело, словно мириады муравьев Хакамы грызли стены. Глава 48 -- А зачем ему мы теперь? -- поинтересовался Беркут. Он говорил вызывающе, насмешливо, но в голосе прозвучала неуверенность и скрытая мольба, чтобы возразили. -- Мы наконец-то вместе, как он и хотел. Объединились даже. Общность интересов, цели... Вот теперь нас и... разом. -- И все-таки у него больше шансов, -- сказал Ковакко невпопад. -- Мы заперты, он -- на свободе. Сколько мы здесь продержимся? Пусть даже всю жизнь. А если учесть, что странные видения Россохи сбываются... Короед возразил сварливо: -- Это мы не знаем. Он чаще всего зрит нелепости, которые ни подтвердить, ни опровергнуть никто не может. Как и он сам. Но я согласен с Россохой, надо вступить с ним в переговоры. Россоха удивился: -- Разве я такое предлагал? Впрочем, я тоже за переговоры. На миг настала звенящая тишина. Слышно было, как за их спинами вздохнул Автанбор: -- Это могут быть не переговоры, а истребление! Но мы с Сладоцветом тоже готовы рискнуть. Ковакко и Боровик тоже кивнули, только Хакама кривилась. На безукоризненно чистом лобике проступила легкая морщинка. Глаза потемнели. -- Я против. Тем более я здесь хозяйка... Но если мы в самом деле хотим держаться против этого варвара вместе, я... соглашаюсь. Только вот переговоры через скорлупу невозможны. Но если снимем... По комнате снова пронесся холодный ветер. Под сводами зашумело, посыпались колючие снежинки, на лету сцеплялись, широкими хлопьями опускались на головы и плечи, быстро таяли, оставляя блестящие следы. Беркут быстро взглянул на Хакаму: -- Давайте поверим мудрому Россохе. Он говорит, что видит! Мы сами виноваты, что не всегда понимаем. Я снимаю свои запоры. Короед сказал тут же: -- Я тоже. И пребудет с нами удача. -- Да, на успех рассчитывать трудно, -- согласился Боровик. -- Только на удачу. Я снимаю. -- Я снимаю, -- сказал Ковакко. Автанбор только кивнул. Хакама не промолвила слова, однако блестящая скорлупа начала быстро истаивать, как тончайшая льдинка на жарком солнце, взвился пар, и она исчезла. На земле вокруг башни возникло еще одно выжженное кольцо в ладонь толщиной, словно там дремала толстая змея, заглотившая хвост. Олег успел увидеть, как высокая башня снова возникла во всей прекрасной и устрашающей красе, тут же перед ним появился полупрозрачный старик в длинной одежде с развевающимися по ветру белыми волосами и с такой же серебряной бородой, хотя ветра здесь нет и вряд ли сильно дует там, в башне. -- Благородный воин и великий маг! -- вскричал старец. -- Пощади, мы сдаемся на твою милость, твое великодушие!.. Покорно просим пожаловать в эту башню... что теперь твоя. Олег едва удержался от ликующего вопля, но лицо оставил все так же мрачным, а голос сохранил преж-ним: -- Что там еще приготовили эти... мудрые? -- Они ждут твоего победного появления, -- заверил старец. Голос его посвежел, а согнутая спина чуть вы-прямилась, словно начинал верить в свое спасение. -- Они в восторге... гм... да-да, в диком восторге от твоей мощи. Наконец-то на белом свете появился чародей, который способен трясти горами, который может... и готов стать властелином всех земель! Башня мрачно маячила за его спиной. Теперь она казалась не такой высокой. Может быть, потому, что уже не была овеяна духом победы. Олег чувствовал, как по нему ползают колючие взгляды, а сам, ощетинившись, готов был выплеснуть в ее сторону всю мощь, если только хоть пикнут с той стороны, хоть косой взгляд, не говоря уже об оскаленных зубах. Правда, во всем теле пока что чувствовал только злую немощь, даже встать на ноги не решился, чтобы колдун не увидел, как дрожат его ноги. -- Ладно, -- сказал он. -- Только ты прими свой вид. -- А что, -- спросил старик встревоженно, -- что-то не так? -- Да что-то смазывается... Старик развел руками: -- Если бы я помнил свой вид! -- Ну тогда, -- сказал Олег, сердце его бешено колотилось, -- хотя бы тот, в каком я тебя зрел последний раз. Что-то мне сдается, мы уже виделись. И общались! Старик развел руками, на миг вокруг него образовалось облачко, а когда ветер смахнул как паутину, перед Олегом стоял Россоха. Олег не успел раскрыть рот, как Россоха опередил: -- Эх, молодость... Как вы обращаете внимание на личины! А для мудрого разве это значимо? Голос его был полон укоризны. Олег нахмурился, у него начинают перехватывать инициативу, вскочил, а Россоха невольно отметил, с какой легкостью измученный варвар из сидячего положения перешел в почти боевую стойку. Если с такой же быстротой перехватывает брошенные в его сторону заклятия... -- Пойдем, -- сказал Олег тяжелым голосом. -- Пора с этим заканчивать. -- Если позволишь... -- Не позволю, -- отрезал Олег. -- Я сам. Ножками, ножками! Полупрозрачный Россоха засеменил следом, что-то бормотал, но теперь двигался рывками, ноги порой не касаются земли, а то по щиколотку уходят в нее, словно тот, кто его ведет и кто разговаривал, сейчас в башне отвлекся, готовит что-то еще... Чертовы искусники, мелькнуло завистливое. Наверняка на такое идет совсем капля магии, но призраки -- дело тонкое, это не горами трясти. А еще Россоха намеревался, судя по его тону, как-то передвинуть его в башню, прямо к колдунам, не задев за стены, пройдя через решетку на окнах, не промахнувшись, не врезавшись лбом в каменные глыбы... Башня вырастала, закрыла полнеба, раздвинулась в стороны. Огромные врата уже зияли чернотой, словно внутри была непроглядная ночь. Было непривычно видеть черную землю вокруг башни, все муравьи попрятались как во время грозы. Он сжал кулаки, захотелось метнуть в каменную стену скрученную молнию, сразу все озарится, а что огонь и дым, так до-просились, знают же... Костяшки заболели. Он покосился на кулаки, с холодком понял, что в самом деле пытался метнуть огонь, но во всем теле не осталось ни капли магии. Если маги догадаются, что он сейчас беззащитен... За воротами тут же осветилось трепещущим оранжевым огнем, словно факелы горели на ветру, остроконечные блики выметнулись наружу и заметались под его ногами. В напряжении он пересек линию ворот, мышцы стонали от готовности дать сдачи. Никакое колдовство не бьет внезапно... по крайней мере, чародей ощутит раньше, чем оторвется голова. Но что делать, если нападут? Знакомая лестница обвивалась вокруг массивного столба, как полевой вьюнок. Олег видел только нижние два кольца, на этот раз показалось легче, хотя все те же мраморные плиты ступеней. Мелькнула мысль, что птахой бы, но оказаться потом голым даже перед стариками не очень-то хотелось, это не баня, когда все одинаково голые. Тем более перед этой, с серыми глазами... Непонятно, как вести себя с нею, преспокойно забросившей его на мучительную смерть... Он поставил ногу на ступеньку, внезапно пахнуло холодом. Он пригнулся, над головой что-то пролетело, больно дернув за прядь, он упал, перекатился через бок, кого-то сшиб в темноте, к запахам трав примешался крепкий запах мужского пота. По этому запаху он понял, сколько здесь человек, почему так напряжены мускулы, что затевают и даже кто куда прыгнет. Руки сами задвигались, он ощутил сильный удар в плечо, кольнуло в бок, на него набрасывались с острым железом, а он двигался как можно быстрее, пока в руке не хрустнули тонкие кости, а другая рука не подхватила короткий меч с широким лезвием. О, сладчайший миг! Он чувствовал, как из груди рвется дикое, звериное. Сам прыгнул навстречу, чего никто не ждал. Страшный яростный крик потряс мир, это кричал он, враги застыли, оцепенев, а меч в его руке тут же забрызгало красным. Он чувствовал сладостное ощущение, когда полоса тяжелого железа врубается в лицо врага, успевал увидеть вытаращенные в ужасе глаза, тут же справа и слева падали под его ударами рассеченные тела, красное и теплое брызгало ему в лицо. Когда мир перестал дергаться как умирающий кролик, Олег слышал только предсмертные хрипы, шорох и бульканье вытекающей крови из страшно разрубленных тел. Глаза привыкли, даже в полутьме он различал, как по всему огромному помещению вокруг столба слабо барахтаются, застывая в темно-красных лужах, человеческие тела, но ему показалось, что он покидает городскую бойню для скота. С каждой ступенькой чувствовал напряжение и растущую вражду. Ноги тяжелели, хотя раньше мог бы оленем взбежать на вершину десятка таких башен, не сбившись с дыхания. Меч не бросил, с лезвия продолжало капать, словно в железо впитались ручьи крови. С плеча из глубокой раны сползала широкая красная полоса. На середине лестницы совершенно бесшумно появились две тени, холодно блеснуло железо. Он инстинктивно отшатнулся, меч будто сам прыгнул вперед. Звякнуло, он услышал сдавленный вскрик, одна тень зашаталась, но второй нападающий так стремительно размахивал саблей, что перед Олегом мерцала полосатая стена из острого железа. Он на ощупь отступил, страшась сделать лишнее движение, пропасть совсем рядом, голова дергалась из стороны в сторону, нападающий пытался достать его лицо концом длинного узкого меча, оказывается, все это время руки Олега угрожающе держали его на расстоянии с помощью чужого меча... Он сделал вид, что отступает еще, меч метнулся острием вперед, как копье. Противник успел парировать удар, и острие попало не в грудь, а намного ниже. Был хриплый вопль, стон, Олег в самом деле отступил, ибо первый, удержавшись, наступал, прижимаясь к столбу. Олег сделал еще шаг, выбирая дистанцию, чтобы меч уж точно не достал, снова ткнул острием быстро и сильно... Тускло блеснуло, в кистях тряхнуло и отдалось болью. Стало неожиданно легко, он увидел зажатый в руках обломок меча не длиннее ложки. Даже в темноте видел, как противник радостно сверкнул глазами. Не давая воспользоваться преимуществом, Олег прыгнул вперед сразу на две ступеньки, обломком отбил удар меча влево, а правый кулак угодил в лицо. Второй еще хрипел, ухватившись руками за раненое место. Олег пинком швырнул его на первого, тот ухватился обеими руками, и оба, еще не поняв, что уже мертвы, соскользнули в бездну. Он тяжело дышал, уже не в груди, но и в голове бурлила ярость. На миг мелькнуло: а не разнести ли все к такой матери, это же змеиное гнездо, потом посмотрел на обломок в руке, усмехнулся, швырнул вслед упавшим. Поднимался, чувствуя, что все тело исполосовано царапинами, ссадинами, но из раны на плече сочится теплая сукровица, совсем бледная, как у червяка. На груди при каждом движении открывается длинная трещина, с готовностью выступает темно-багровая густая кашица, совсем не похожая на кровь в боку, словно у него не одна и та же чашка крови обмывает мудрую голову, горячее сердце и не такую уж мудрую задницу, которой он, похоже, мыслит чаще, чем головой. Колдуны стояли тесной группкой. Только один, сгорбленный старик, весь в длинных волосах, даже борода до пояса, сидел за столом, голова вздрагивала. Олег поднялся с последних ступеней неподвижный, как каменная статуя, с грозным лицом, глаза старался держать так, как умел держать Ковакко... он тоже здесь, рядом с Беркутом! Сам Беркут уже сдвинулся в сторону, правая рука за спиной. Глаза лесного колдуна цепкие, внимательные, но едва встретился взглядом с Олегом, веки тут же опустил, пряча взгляд. Глаза колдунов скрестились на Олеге, а он сразу отыскал взглядом Хакаму. Она тут же мило улыбнулась: -- Приветствуем тебя, герой! Второй твой поход, как видим, тоже на пользу. Ты вернулся еще сильнее... -- Третьего не будет, -- ответил Олег мрачно. Перед глазами пронеслось, как он умирал от палящего солнца, как лопались губы и горели внутренности, внутри больно прижгло, как угольком, он повторил с яростью: -- Не будет! Мы решим все сейчас. Колдуны, не сводя с него осторожных взглядов, медленно рассаживались. Щелкали суставы, Олег слышал старческое покряхтывание, все усаживались по-стариковски основательно, но он уловил и нарочитую замедленность, насторожился так, что заломило в висках. Россоха взглянул на Хакаму, надо бы говорить ей, хозяйка, но у красноголового в зеленых глазах ярости больше, чем зелени в лесу. -- Скажи, могучий, -- спросил он осторожно, -- когда мы разговаривали... там, внизу... у тебя ведь не было этой ужасной раны на плече? Олег посмотрел в упор: -- А ты не знал, что мне придется входить в башню? Россоха быстро взглянул в сторону хозяйки башни. На ее губах улыбка застыла как примороженная. -- Я предлагал быстрее, -- напомнил он, -- но понимаю твое недоверие. Ладно, давай о деле. Ты загнал нас в эту нору... э-э... башню. Ты не можешь ее разрушить, а мы не можем... э-э... одолеть тебя. Скажи, чего ты хочешь. Теперь, когда ты показал свою мощь, тебя будут слушать иначе, чем слушали раньше. Олег остался стоять, только прислонился к стене, чтобы никто не попытался зайти сзади. Магия не страшна, почует сразу и ответит... так ответит, что мало не покажется. Они это знают, и если попробуют, то либо ножом в бок, либо еще какой-либо дрянью... -- Стоит ли повторять? -- возразил он. Голос чуть сел, с тревогой ощутил, что от усталости и потери крови начинает слегка кружиться голова. -- Вы все знаете, чего я хочу. Я не хочу спорить и доказывать, в словоплетениях вы сильнее меня. Но вы все же собрались здесь для низкой цели... ладно, малой цели, а это недостойно великих чародеев! Недостойно самых мудрых людей на всем белом свете. Я вас все еще считаю самыми мудрыми... Так неужто же вы не сумеете вместе... чтобы мир стал чище, добрее, справедливее?.. Ковакко пыхтел, пытался за спинами вязать сложные узлы заклятий. Беркут, набычившись и глядя исподлобья, прогудел: -- Не думаю... -- Почему? -- Чтобы прибить тебя... уж прости, но на прямоту я тоже прямо, мы могли потерпеть общество друг друга... недолго. А вот мир не улучшишь одним ударом. Глава 49 Чародеи обменивались злобными понимающими усмешками. Олег сказал горько: -- Для себя лично вы готовы потерпеть неудобство. Даже такое непомерное, как видеть друг друга! А вот для спасения мира, для всех людей на свете вы не дадите себе даже пальчик прищемить. Так? Беркут сказал размеренно: -- Так, юноша. И ты ничего с этим не поделаешь. -- Но вы же... Зрелые мужи, облеченные умом и даже мудростью, или драчливые дети? То ли от большой мудрости в старческое слабоумие впадаете, то ли в самом деле недобрали в детстве драк, больно рано умными стали! Ковакко отступил за спины, Олег видел только осторожные движения рук. По коже прокатилась холодная волна, волосы встали дыбом, кожа вздулась пупырышками, словно голым стоял на холодном ветре. Еще один колдун сдвинулся в сторону, губы шевелились, а на висках подрагивали, быстро наливаясь кровью, синие жилки. В кресле задвигался Боровик, пошаркал ногами, скрипом и шевелением привлекая внимание на себя, сказал хмуро: -- Да, ты силен, если сумел так смести горы Автанбора, а затем пройти Стальные Стены могучего Сладоцвета. Кстати, как тебе это удалось? Вопрос задан неспроста, чтобы польстить ему, дать похвастать своей мощью, редкий мужчина откажется, и все же он поймал себя на том, что все же попал в эту сладкую ловушку, хоть и знает, что попал. -- Стальные Стены? Какие Стальные Стены? -- Когда шел через Выжженную Долину, -- прогудел Боровик. -- Ты не мог не заметить. Ни один колдун не в состоянии пройти. Даже ни один из нас. -- Гм... -- Потому что Сладоцвет единственный, кто умеет ставить такие Стены! Олег собрал морщинки на лбу: -- Там были ваши Стены?.. Нет там больше никаких Стен. Ни стальных, ни деревянных. Даже собачьей будки нет. Их лица были непонимающими, Боровик спросил осторожно: -- Сладоцвет их ставил, это точно... -- Я не знаю, что там было, -- ответил Олег как можно беспечнее, но в груди наливалось тяжелым и горячим, словно туда залили расплавленное олово, -- но я знаю, что там сейчас... Стальные Стены, говорите?.. В моей деревне плетни крепче. Вас и сейчас заботит, как бы меня вбить в землю, да снова в свою жалкую жизнишку! Как вы, которым дано так много, можете жить, как все? Сладоцвет, самый недалекий из всех, сказал с достоинством: -- Но мы не живем, как все!.. Мы живем... кто в удивительной башне, кто на самых высоких горах... Мы вкушаем особые яства, у нас слуги... зачастую вовсе не люди... Боровик отвел взор, Россоха поморщился, а Олег гаркнул так яростно, что под сводами загремело, вспыхнул короткий злой свет, длинная молния с шипением вонзилась под ноги и дрожала как причудливое дерево, рассыпая шипящие искры. -- Это не как все? -- Но мы... Он заорал, его трясло от ярости, губы прыгали, а зубы стучали, как у голодного волка при виде молоденького ягненка: -- Слушайте меня вы... ленивые толстые твари! Вы, по своей тупости, вежливость и нежелание спорить принимаете за слабость, но здесь вы ошиблись!.. Вы меня разозлили, твари!.. Да-да, твари, а не могучие чародеи, если живете как твари, таскаете в свои гнезда как вороны блестящие камешки, если как кроты забиваетесь в свои норы или подобно летучим мышам прячетесь в высоких башнях, дабы не видеть света!.. Если вас, как тварей, больше волнует ваше положение в стае, а не... я не знаю, как это выразить, но если нам, чародеям, больше дано, то с нас больше и спрашивается!.. Если умнее остального стада, то должны вести это стадо на лучшие пастбища, а не довольствоваться тем, что в состоянии каждого козла забодать и забрать его коров или кобылиц! Его бросало то в жар, то в холод, не сразу понял, что это не чародеи, спохватившись, пытаются заморозить или сжечь. В глазах помутилось, заволокло красным. Он скрипнул зубами, и в ответ раздались испуганные крики. Сквозь красную пелену он увидел человеческие фигуры, что распластались на каменном полу. Воздух был настолько горяч, что у него затрещали волосы. Стены накалялись на глазах, стали темно-вишневыми, пурпурными. Колдуны кричали в страхе, на Боровике загорелась одежда, а Сладоцвет катался по полу, объятый пламенем. С трудом заставил застыть мышцы, жар тут же сменился холодом. -- Сдержи свой гнев! -- прокричал чей-то голос. -- Мы ведь не пытаемся тебе что-то сделать... Он заорал, его трясло, он чувствовал, как надуваются жилы на шее, а от прилива горячей крови череп за-трещал. От ярости слетели запоры, и небесная магия вливалась в его дрожащее тело, грозя разорвать его в клочья. Глаза застлало красным, казалось, что он, прижавшись лбом, смотрит через стекло, по которому стекают потоки крови. Колдуны отшатнулись, он был страшен. Боровик что-то пролепетал, выставил дрожащие руки, но воспользоваться заклятиями не посмел, уже видел страшную мощь этого дикого человека из Леса. -- Не пытаетесь? -- гаркнул Олег. -- Ты хоть одного человека сделал счастливым? Это я говорю, которому двадцать весен и который доселе чтил старших!.. Но ты не старший, ты вообще не человек, а тварь ненасытная, жадная и тупая! Как ты мог, дожив до семидесяти... или не знаю, скольких лет, все еще тлеть как простой селянин, которому ничего не надо, как только нажраться, поиметь жену соседа, а другому плюнуть в суп? Колдуны вжимались глубже в кресла, опускали глаза, ежились, но он видел с болью и яростью, что все равно его крик и горечь не пробиваются, они думают если не о том, как сокрушить, то хотя бы как оправдаться, выкрутиться, чтобы снова вернуться к своей простенькой жизни, так как другой не знают и знать не хотят. Беркут, который легче других переносил его ярость, вытер со лба тыльной стороной капли пота. -- Ну ты и зверь!.. Откуда у тебя, столь юного, такая мощь? Мы никогда ни о чем подобном даже не слыхивали! Олег огрызнулся: -- Вы все слышали о воде... той воде, прежних людей. Но только мне пришло в голову отыскать ее. Беркут ахнул: -- Ты... побывал в тех горах? -- Да. -- И ты... Оба видели, как все застыли, даже Сладоцвет перестал превращать обгорелые лохмотья в красочный халат с диковинными золотыми звездами. -- Да, я спустился в те мрачные пещеры, там уцелело озеро. Мудрец намеревался пользоваться ею долго... Там нет ни солнца, ни холода, так что вода не испарилась, не вымерзла. Ее почти столько, сколько и было. В гробовой тишине Беркут прогрохотал: -- Так вот откуда у тебя такая мощь! -- Я захватил с собой этой воды, -- сказал Олег су-хо. -- И мог бы поделиться со всеми... Но с чародеями, а не тараканами, что сидят в норах, ненавидят и боятся друг друга! Беркут встал, походил взад-вперед. Колдуны посматривали то на него, то на грозного пришельца, как отнесется, звероватый колдун вышагивает так, что оказывается почти за спиной волхва с зелеными глазами. -- Допустим, -- сказал Беркут, -- только допустим, что мы... Но что это даст лично для нас? Я никогда не поверю, что кто-то бескорыстно шелохнет хоть пальцем! Либо защищает родню, либо тех, кем попользуется, либо еще какие личные страстишки... Что движет тобой? На самом деле? Олег ответил зло: -- Да, движет! Иногда я сам начинаю думать, а на кой мне, не лучше ли все к черту, и вон как свиньи или как вы, что одно и то же... Но я в самом деле хочу больше! Лично для себя! Все оживились, заулыбались, в глазах понимающий блеск. Он сказал еще злее: -- Ну стану я могучим магом! И что? Да деревьев не хватит, чтобы таких магов перевешать!.. Все это уже было, было... И что хорошего править народами, что почти не отличаются от того скота, который пасут? Как легко чувствовать себя умным и знающим! А я хочу, чтобы все люди стали... как боги! И тогда мне будет с кем тягаться. Беркут вытаращил глаза: -- И как же ты собираешься всех сделать колду-нами? -- Да не колдунами! В городе, откуда ты пришел, даже женщины и дети таскают камни на городские стены, варят смолу, втыкают во рву обломки кос, строят ловушки... Да, там во рву погибнет часть мужчин из другого города. А остальные проломят стену, ворвутся, еще половина поляжет, залив улицы своей кровью, а оставшиеся победно разбегутся по улицам и начнут резню... Еще половина погибнет в уличных схватках поодиночке, где каждый защищает свой дом, но в конце концов город будет сожжен, разрушен, а на том месте, где он был, плугом пропашут полосу... Но что получит победитель, когда вместо десятитысячного войска с победой вернется два десятка искалеченных?.. Все еще непонятно? Да какие же вы мудрые... Если каждый город будет знать, что никто не нападет, то люди смогут все оставшееся время после работы истратить на... на все то, что делает нас людьми! Если головы не будут забиты страхом, как бы укрыть своих близких в новую войну, люди смогут... Он говорил быстро, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, ибо легко доказывать свои права на престол, пусть даже только что придуманные, это звучит весомо, но забота о благе всех людей звучит все равно неискренне. -- Да черт бы вас побрал! -- заорал он, озлив-шись. -- Мы будем править не племенами, не народами, а всем миром! Вы даже не знаете, что он в самом деле шире ваших огородов!.. Вы только слышали о заморских странах, а так и заморье будет тоже вашим! Вы будете их незримыми правителями! Пусть хоть ваша жадность подтолкнет вас! Все сокровища мира -- ваши!.. Все тайны древних народов, скрытые в их пещерах, все древние книги, которые они не смогли прочесть, все золото, все камни, весь жемчуг, все диковины и чудеса! Воздух оставался горячим и насыщенным, лица тоже не менялись, глаза злые, но он ощутил, как нечто изменилось, душа обнажена, как ветка молодого деревца с содранной корой, малейшее движение чувствуется болезненно. Снова первым пошевелился Беркут, пророкотал: -- Не знаю, что другие... Наверняка возразят, ибо у меня всегда было не так, у этого сброда... но в твоем сумасшествии нечто такое... Наверное, я сам сумасшедший... Колдуны переглядывались, Хакама спросила сладким голоском: -- Но если в тех странах есть свои маги... -- Они не сильнее, -- ответил Олег горячо. -- Я видел, общался, знаю!.. Но если вы устояли против моего напора, то весь мир -- ваш!.. Они так же дерутся друг с другом, как и вы. Если так же, объединившись, скажете: либо вы маги и будете вести себя как маги, либо придем и сметем вас к... просто сметем. -- А как вести себя, как маги? -- полюбопытствовала Хакама все тем же сладеньким голоском, в котором яду было больше, чем во всех змеях и скорпионах белого света. -- Каждый из вас заботился о своем племени, -- процедил Олег зло. -- О своем народе! Крепит его мощь, блюдет интересы, заботится о здоровье, помогает с дождями... Это достойно мага... но только простого мага. А вы, став Высшими Магами, узрите все народы и племена. И будете володеть всеми! Лохматый Короед, покряхтев в длинную бороду, как-то стыдливо зыркнул из-под огромных лохматых бров