легко и быстро, ловкая, однако он ощутил, что прикоснуться к ней непросто. -- А почему так оскорбительно о наших инстинктах? -- спросил он, усаживаясь с нею за стол, куда она выставила еду. -- Не притворяйтесь, я, как и всякий грамотный человек, историю знаю. Представьте, что человек эпохи, скажем, Пушкина или Лермонтова оказался бы в вашей эпохе, проехался бы в битком набитом троллейбусе в час "пик", где его поприжимало бы то к одной женщине, то к другой, то к третьей... Какие опрометчивые выводы сделал бы о нравственности вашего времени на основании единичного, неверно истолкованного факта? А то, что помещик силой таскает крепостных девок на сеновал, а помещица спит с конюхами... -- В нашем времени уже не было помещиков,-- прервал он,-- но это неважно, я все понял. -- Вот и хорошо,-- сказала она с облегчением,-- а то предыдущий сосед... Все мечтал о старом добром времени, то есть о вашем, бичевал нынешние нравы, так и не поняв и не приняв их. -- Я не буду бичевать,-- сказал он поспешно, опять с усилием отрывая взгляд от ее развитой фигуры.-- Мне здесь нравится. -- Да, вы же по условиям обмена эпохе соответствуете... Но,-- сказала она вдруг резко, перехватив его взгляд, зеленые глаза диковато блеснули,-- поймите правильно, не ошибитесь! Первое впечатление обманчиво. Он смущенно поднялся, сказал твердо, стараясь, чтобы голос звучал как можно искреннее, убедительнее: -- Клянусь, понимаю! Нет распущенности, потому что ныне дух высок, но нет и ханжества, ибо и тело у нас все-таки есть, и оно тоже наше... Так? -- Теперь верю, что поняли правильно. Она дружески поцеловала его в щеку, на миг прижавшись твердым горячим телом, взглянула на часы, охнула, схватила, как ему показалось, легкую накидку из марлевки и выбежала из комнаты. Ощущая странное жжение в тех местах, где она прижималась к нему грудью, он осторожно вышел на балкон, перебрался через бортик в свою квартиру. Так, у телевизора несколько сот программ... Что ж, знакомство с новым миром можно начать и с помощью экрана. -- Готова ли наша сестра? Наталья вздрогнула. На нее с ожиданием смотрели трое высоких старцев, все в белых полотняных одеждах, один с резным посохом в руке. Дальше тянулась бесконечная унылая равнина, дул холодный сырой ветер. Наталье показалось, что прямо в воздухе веет молодостью и жестокостью этого мира. В нескольких шагах от волхвов, ведунов, а может быть, браминов -- хранителей ключей от Брамы, священных ворот в вирий,-- замкнутым кругом возвышался частокол из толстых свежеоструганных бревен, похожий на маленькую крепость. Изнутри слышался треск, из-за бревен поднимался столб черного дыма, пахло горелым мясом. -- Готова,-- ответила она сдавленно. Сзади лязгнуло, испуг развернул ее в другую сторону. В двух десятках шагов ровными рядами стояли тяжеловооруженные воины и все с ожиданием смотрели на нее. Вдали виднелся деревянный град, оттуда тянулась темная живая змейка, что постепенно превращалась в колонну воинов. Они все шли сюда. Она поспешно шагнула к воротам капища, спасаясь от испытующих взглядов. Ее босые ноги озябли от росы и лишь у частокола ступили в теплый пепел. Но едва миновала ворота, как бревна частокола, повинуясь чьей-то воле, разом затрещали, наклонились вершинами наружу и так, веером, грохнулись на землю, и снова она очутилась на перекрестье тысяч внимательных глаз! В центре капища вместо ожидаемых Сварога, Перуна, прочих языческих богов -- грубо сколоченный, словно руками великанов, помост из толстых бревен, из которого вырастает острием вверх, словно грозя небу, огромный обоюдоострый меч, и яркое солнце грозно играет, блещет на лезвии, мечет огненные блики, словно сыплет убийственные солнечные стрелы... Меч Арея, которому приносили жертву арийские племена, затем скифские, а также славяне-кочевники! Страх сковал ее тело. Если она ведунья, видимо, пречистой девы Даны или Роданицы, то почему ее настойчиво подталкивают к военному символу мужчин? Молоденькая девушка, совсем подросток, обеими руками подала тяжелый каменный нож, а другая, тоже совсем юная, босоногая, протянула ей голубя. Наталья взяла птичку, та не вырывалась, только испуганно и доверчиво поглядывала то одним глазом, то другим. Она прижала теплое тельце к мокрому от крови помосту, ударила ножом. Каменное лезвие рассекло перья. Голубь выдернул крыло из-под руки, забился. Среди воинов возник ропот. Стиснув зубы, она ударила второй раз, уже изо всех сил, камень снова не отрубил голову, и тогда, закрыв глаза и едва не теряя сознание от ужаса и отвращения, она стала пилить ножом, трудно отделяя головку с вытаращенным в недоумении на нее глазом, словно обвиняющим в предательстве. Воины негодующе зашумели. Наконец она бросила голову голубя и тушку отдельно на хворост перед помостом, вернула нож помощнице. Шестеро мускулистых мужчин уже быстро-быстро дергали широкие ремни, вертикально поставленный столб бесшумно вертелся острием в колоде, поднимался дымок... Живой огонь, вспомнила она, переводя дыхание. В эту эпоху давно забыли о таком способе добывания огня, забыли о каменных ножах, но религия освящает обряды, сохраняет традиции... Эти пришли еще из каменного века! Подошли, стали полукругом ведуны, называемые у невров волхвами. Волки, вспоминала она напряженно, наиболее почитаемые звери ведийской мифологии, а лучшие из героев могут по ночам превращаться в волков, как и герои русских былин, правда, лишь старшего и среднего поколения героев, младшие уже не могут... В индоевропейской мифологии волки -- демоны мрака и холода. Чего стоит один Фенрир, гигантский волк скандинавской мифологии! Волк и Красная шапочка -- это зима и красное солнышко, волчий и вечерний -- эпитеты равносильные. Вечерницу -- Венеру называют Волчьей звездой, зимние месяцы зовутся волчьими, февраль по-украински -- лютый, а зиму провожают чучелом волка, волчицами вскормлены ведийские Ашвины, Ромул и Рем, немецкий Дитрих, украинские Валигора и Вырвидуб, родоначальник тюрков Турок, вот только грозный Аттила произошел от дикого пса, как и родоначальник калмыков... Древнеславянские боги Лель и Полель освободили перепелку из пасти волка... Пустяк? Но волк -- это зима, а перепелка -- весеннее солнышко... Наталья напряженно всматривалась в волхвование, кляня себя за то, что древнюю историю знает недостаточно. Большой поход, если в жертвоприношении участвуют даже ведуньи, ведь у них свои боги, капища, обряды! -- Пусть всегда с нами святый Юр! -- закричал ведун страшно. Воины дружно ударили в шиты рукоятями мечей, взревели: -- Слава! Святой Юрий, вспоминала она спешно. Древний солнечный бог, которому принадлежали волки: "Что у волка в зубах, то Юрий дал", затем бог войны у вторгшихся в Индию ариев, у эллинов впоследствии стал зваться Ареем, словом, начинается война... С кем? За что? От группы волхвов отделился высокий иссохший старик, седой, лицо темное, как кора дерева, исхлестанное ветрами, в глубоких морщинах, серебряные брови нависают над глазами, как крыши. Встретившись с его взглядом, Наталья вздрогнула, ощутила озноб. Глаза смотрели с магнетической силой, подчиняли себе. Это был человек, для которого судьба была не царицей, а рабыней. Опираясь на резную палку с набалдашником, он вышел на помост, властно простер руку. -- Воины! -- заговорил он хриплым страшным голосом.-- Настал час, для которого рождаются дети богов и героев. Мы идем в поход, чтобы добыть себе чести, а народу славы! Враг могуч и страшен, тем почетнее нас ждет победа. Если же падем... Но для чего же появляются на свет дети нашего солнечного бога, как не для битв и славной гибели? Позор прожить, не познав, на что способны твои дух и тело, позор умереть в постели! Народы, что чтили благополучие и безопасность, уже с лица земли сгинули, и жаба за ними не кумкнула! Не будем и мы жалиться. Нас называют великанами сумрака, так будем же достойны! Но стада наши жиреют, нивы колосятся, мужчины отвыкают носить оружие, становятся слабыми... Среди воинов возник ропот. Волхв поднял руку, шум утих. -- Да, слабыми! Человек должен жить на меже, на краю гибели, чтобы жилы рвались от натуги, чтобы кровь кипела! Из всех дорог жизни мы обязаны выбирать самую трудную, лишь тогда мы -- люди! Наталья задержала дыхание. Вот они, настоящие!.. Это не мужчины ее времени, последней четверти двадцатого века. Бабники, пьяницы, трусливые, нервные, закомплексованные, не умеющие справляться с трудностями, растерянные, все чаще пасующие в житейских сложностях, прячущиеся за женские спины! А эти вот жаждут жить в полную мощь, не находят путей, мучаются, ищут выхода в войнах... С нежностью вспоминают потом тяготы боев, ведь тогда жили в полную силу! -- Великий поход! -- гремел голос волхва.-- Идут все мужчины, все! Останутся только единственные кормильцы и безнаследные... Среди неженатой молодежи возник ропот. Крепкие молодые парни угрюмо отводили глаза от счастливцев, что успели нарожать наследников: их род в любом случае не оборвется. -- Пусть дух Перуна войдет в каждого,-- бешено кричал ведун. В его руке невесть откуда появился окровавленный меч, и волхв страшно потрясал им над головой, и кровь капала на серебряные волосы.-- Тело тленно, слава вечна! Кто не смотрел смерти в глаза, кто не дрался с врагом, на кого не кидался барс, кто не висел над пропастью, не падал со стен чужих крепостей, кто не страдал -- тот еще не человек! Сердце Натальи колотилось. Воины замерли, повернув к волхву лица, их глаза горели красным огнем. -- Кто из вас впервые идет в бой,-- кричал ведун страшно, жилы на его шее надулись, лицо покраснело,-- тот еще глина, из которой может получиться человек, а может и не получиться! Капля воды, перенеся муки плена в перловице становится перлом, а человек превращается в человека только после тяжких испытаний! Вперед! Пусть непобедимое солнце будет на ваших знаменах! Ниже в долине уже резали быков. Над скопищем людей и скота возвышался железный котел размером с дом, настолько был огромен. Он держался на трех гранитных глыбах, размером со скалы, бревна бы не выдержали, валуны и так вминались в твердую сухую землю, та проседала под чудовищной тяжестью. Щелкали бичи, скрипели тяжело нагруженные телеги. Воины торопливо сбрасывали под котел связки поленьев, сразу хлестали быков, уступая место другим, а связки сухих березовых дров все летели под огромное железное днище. В сторонке сваливали в запас целые сухие бревна, вязанки дров. Неделю уходило войско. Когда последняя колонна скрылась из виду, Наталья измученно еще долго смотрела, как пыльное облако передвигается к кроваво-красному горизонту, рассеивается... Когда пошла обратно к капищу, у городища сновали люди. Молодых мужчин осталось, к ее удивлению, много. Что ж, по древним обычаям славян, нельзя брать кормильцев, и тех, кто еще не дал наследников. Древнее поверье, что в вирий уходят павшие в бою, но в дружину Перуна попадает лишь тот, у кого и внук сражается доблестно. "Через сына человек переходит в мир вышний, через внука обретает бессмертие, через праправнука входит в обитель света" -- так записано в Бгартрихари... У ворот капища в придорожной пыли сидел изможденный человек. Завидев ее, торопливо поднялся, одернул рубаху. Молодой смерд, очень худой, с длинными жилистыми руками, нескладный, он сутулился, жалко моргал. Пыль и грязь странствий лежали на его одежде, нещадное солнце опалило лицо, губы полопались от жары, на нижней темнела корочка запекшейся крови. Он шагнул к ней, рот искривился, дернулся, Наталья замедлила шаг, ноги стали тяжелыми. Смерд с трудом раздвинул запекшиеся одеревеневшие губы, слезы блеснули в глазах: -- Видно, такие уж мы люди... Нигде нет нам душевного комфорта. Что мне иные века, если тебя там нет?.. Вот я пришел, Наташа. Едкие слезы жгли ей глаза, размывали мир, наконец прорвали плотину, облегченно хлынули по щекам. Другая плоть, другие кости, но в этом вот теле, этой оболочке, сейчас Олег, ее Олег! Он там, внутри, не соприкасаясь с этой плотью, а только пользуется ею -- это теперь ясно! -- как рабочей лошадью, которую нужно кормить и беречь, и эта плоть его не касается, он живет совсем другим, чем этот сосуд, пещера, механизм для его обитания. И странно, печальное понимание, что счастье недостижимо, наконец-то наполнило их счастьем. УЦЕЛЕТЬ БЫ... Сергей Сергеевич забеспокоился, когда они проскочили на красный свет, лихо и на большой скорости пронеслись мимо щита с надписью: "Скорость контролируется радарами", на что Вадим только усмехнулся: -- Пугают! Где возьмут столько радаров, чтобы расставить по всем улицам? Он все наращивал и наращивал скорость, и Сергей Сергеевич инстинктивно уперся ногами. Привязной ремень попросить постеснялся: Вадим поднимет на смех, но уже отвечал невпопад, тоскливо ждал конца дороги. Сердце стучало чаще, в висках пульсировала кровь, шумела в артериях, он в каждом стуке сердца слышал паническое: "Жить! Жить! ЖИТЬ! Любой ценой -- жить! Во что бы то ни стало -- жить!" Когда Вадим в который раз выскочил на встречную полосу, нарушая сразу ряд правил, Сергей Сергеевич уже открыл рот, чтобы напомнить про поворот -- крутой подъем закрыл видимость, но в тот же миг из-за близкого пригорка выросла крыша МАЗа, и вот он уже весь бешено мчится навстречу! Вадим судорожно рванул руль, но справа сплошной лентой шли машины, и Сергей Сергеевич изо всех сил уперся ногами, откинулся на спинку, в ужасе понимая, что от лобового удара спасения уже нет, но бороться надо, нужно жить, уцелеть во что бы то ни стало... Удар был страшен, железо смялось в гармошку. Вадима сплющило, он взорвался, как пластмассовый мешок с горячей кровью, а его бросило вперед, сокрушая панель управления и лобовое стекло, он пробил все, как выпущенный из катапульты валун, его пронесло рядом с МАЗом, ударило об асфальт, он перекувырнулся и остался лежать плашмя. Совсем рядом взвизгнули тормоза, вильнули колеса и обдало бензином. Сзади трещало и несло дымом, слышались крики. Он шевельнулся, с трудом сел. Одежда висела лохмотьями, и он никак не мог понять, что остался жив и даже вроде бы цел. В десятке шагов позади, зацепившись на бампере МАЗа, горело то, что осталось от "Жигулей". По обеим сторонам шоссе останавливались машины, выскакивали люди, Сильные руки подхватили Сергея Сергеевича, он очутился на ногах. Мужской голос крикнул в самое ухо: -- Цел? -- Вроде бы,-- пробормотал Сергей Сергеевич. -- Ну, парень,-- сказал мужчина. От избытка чувств он крепко ругнулся, добавил с истерическим смешком: -- Под счастливой звездой... Как вылетел, а? Никогда бы не поверил. Ты не каскадер случаем? -- Нет, не каскадер, -- ответил Сергей Сергеевич тупо. Он наконец понял что не поврежден, ноги держат, только тело мелко-мелко трясется. Дверца МАЗа распахнулась, оттуда с трудом выбиралась светловолосая девушка-шофер. Стройная, гибкая, в тенниске и ярко-синих джинсах, она поразила его мертвенно-бледным лицом и полоской крови на лбу. Из легковых автомобилей выскакивали люди, кто-то из мужчин услужливо подхватил ее под руки. Она в великом изумлении смотрела на Сергея Сергеевича, ее пальцы все время щупали лоб, размазывая кровь. Вокруг Сергея Сергеевича жужжали люди, хватали его за плечи, куда-то тащили, дергали. Он почти с облегчением услышал шум снижающегося вертолета с надписью "ГАИ", голоса начали стихать. Люди в форме смотрели на него недоверчиво. Очевидцы наперебой рассказывали о случившемся, милиционеры старательно записывали, один сказал Сергею Сергеевичу раздраженно: -- И все-таки не пойму... Одежда в клочья, но на вас нет даже царапин! -- Сам не знаю, как случилось,-- прошептал Сергей Сергеевич. -- Гм... ладно. Это все потом. Сейчас вас отвезут. Домашний адрес помните? -- Я чувствую себя нормально,-- заверил Сергей Сергеевич. Примчалась "скорая". Район аварии был уже оцеплен. МАЗ там и остался, два инспектора старательно замеряли рулеткой тормозной путь, а в салоне "скорой" очутилась вместе с Сергеем Сергеевичем и врачами также и девушка-шофер, которой накрепко перевязали голову бинтами. По-прежнему смертельно бледная, на Сергея Сергеевича она смотрела то с изумлением, то с ненавистью. -- Больно? -- спросил он участливо. -- Да,-- отрезала она.-- Как вас угораздило уцелеть? -- Вы недовольны? -- спросил Сергей Сергеевич. -- Да,-- огрызнулась она тем же тоном.-- Носитесь как угорелые... Пьяные небось. А мне отвечай. -- Мы сами нарушили,-- сказал Сергей Сергеевич, удивляясь, что после пережитого говорит достаточно спокойно.-- Вас никто не обвинит. У нее от злости закипели слезы: -- Много вы знаете! Я женщина. Нам не дают тяжелые грузовики, а мне дали... Теперь пересадят на электрокар. И все из-за вас! Сергей Сергеевич сказал: -- Я пойду в ваше управление. Скажу, что виноваты мы. -- Так вас и послушают! Но смотрела она уже не так безнадежно и враждебно. Скорее устало. А он лихорадочно старался понять, что же случилось. Не потому ли, что он так панически боялся крови, боялся боли? Ведь холодел же, когда еще в школьные годы приходилось сдавать анализ крови и к нему подходили со шприцем? Кровь отливала вовнутрь, пальцы белели как отмороженные, и удивленная медсестра тщетно заглядывала в пробитую дырку на пальце: кровь не шла. Его и стыдили, и высмеивали, но он все так же боялся боли. Инстинкт самосохранения оказался чересчур силен... Позже он узнал, что мужчины вообще больше боятся боли, чем женщины, но это его утешило мало -- он и среди мужчин был чемпионом по трусости. Инстинкт выживания, инстинкт самосохранения... Это он сумел напрячь все мыслимые и немыслимые силы? Сергей Сергеевич взглянул в окно, сказал: -- Мне налево. На Большую Почтовую. Врач ответил веско: -- Вы оба нуждаетесь в обследовании. Не волнуйтесь, поместим в хорошую палату... -- Вадим...-- начал говорить Сергей Сергеевич. Спазм сжал ему горло, он прокашлялся и договорил: -- Он... что с ним?.. Ну тот, второй, что сидел за рулем? -- Ему повезло меньше,-- ответил врач хмуро.-- Точнее, ему совсем не повезло. -- Понятно,-- прошептал Сергей Сергеевич. Он собрался с силами, сказал, стараясь, чтобы голос звучал решительно: -- Вы сейчас свернете вон от того угла направо. Врач ответил сухо: -- Мы едем в больницу. -- Это ваше дело,-- сказал Сергей Сергеевич.-- Ну а я... Хотите, чтобы я вышиб дверь и выпрыгнул на ходу? Я это сделаю. Врач коротко взглянул на него, явно заколебался. Сергей Сергеевич поднялся. Второй врач сказал быстро: -- Коля, поворот направо. Шофер резко крутнул руль. Машина послушно свернула, минут пять неслись в молчании, ощущая тяжелую атмосферу, наконец Сергей Сергеевич велел: -- Стоп! Он выпрыгнул, не успел отойти, как на него свалилась девушка. -- Я тоже,-- буркнула она. Оглянувшись, крикнула сердито: -- А вы езжайте. Езжайте! "Скорая" нерешительно тронулась с места. Девушка шагнула было, но Сергей Сергеевич, сам удивляясь своей смелости, ухватил ее за руку и сказал потверже: -- Вот мой подъезд. Мы с вами выпьем кофе, а вы перевяжете голову сами. Перед зеркалом. Вам навернули целую чалму, вид отвратительный. На улице будут смеяться. Довод оказался неотразимым. Она, уже вырвавшая независимо руку, тут же послушно пошла за ним. Он чистил на кухне картошку. Регина, так ее звали, плескалась в ванной, трубы гудели. Нож ходил равномерно, кожура тонкой лентой свисала до самой раковины, ложилась кольцами... Он всегда находил в этом элемент игры: почистить так, чтобы с каждой картофелины была одна-единственная кожура... Перед глазами всплыла картина удара о МАЗ, и он снова ощутил озноб, в голове пронесся звон, руки похолодели. На миг кольнуло болью. Взглянув вниз, увидел -- острое, как бритва, лезвие ножа в дрогнувшей руке скользнуло по очищенному и до самой кости располосовало мякоть большого пальца. Инстинктивно выдернул нож, успел увидеть глубокий разрез, белеющую кость и даже слоистый разрез плоти, увидел, как это ущелье быстро-быстро заполняется кровью... Он ощутил дурноту, в животе похолодело. Боясь потерять сознание и борясь с тошнотой, он в то же время не мог оторвать взгляд от пальца, где на месте пореза наверх уже выдавило белый шрамик, который во мгновение ока рассосался. Кожа стала такой же неповрежденной, с тоненькими "линиями жизни", но без малейших следов пореза! Он ошалело смотрел на пальцы. Догадка была такой невероятной, что больше испугался, чем обрадовался. Мгновенная регенерация! Абсолютная приспосабливаемость к условиям! В ванной хлопнула дверь, по коридору прошлепали маленькие ноги в его огромных тапочках. -- Регина,-- позвал он дрожащим голосом,-- ты где? Она появилась чистенькая, без бинтов, лишь с небольшим пластырем на лбу, да и тот постаралась замаскировать локонами, опустив их на лоб. -- Ого,-- сказала она одобрительно.-- Сам картошку чистишь! Вот это мужик. -- Регина, я должен был погибнуть вместе с Вадимом. Она сразу посерьезнела. -- Ладно, не стоит об этом. Ты весь побелел. Не вспоминай. Он выудил из буфета коньяк. Регина взглянула подозрительно, но мужик вроде не бабник, что пытается подпоить, чтобы добыча была податливее. Она выпила, не поморщилась, только надолго задержала дыхание. Ели торопливо, молча. Коньяк немного оглушил, мышцы стали расслабляться, но в какой-то момент он взглянул на палец, снова ощутил, как сжало холодом сердце, сказал хрипло: -- Давай еще? -- Можно,-- кивнула она. Мужик явно из непьющих, тех за версту видно. А этот и разлить не умеет, бутылку открывал, словно задачу по физике решал. И не нахальный. Редкость в наше время, это не шоферюга -- тем не препятствуй сразу... Его передернуло от второй рюмки, а она свою осушила, опять не дрогнув, чтобы не уронить честь женщин перед этим якобы сильным полом. Потом расправились с плавлеными сырками. Она смотрела выжидающе, однако он не стал включать телевизор, хотя мог бы похвастать -- марка новейшая, вон еще видеомагнитофон -- под него девок легко "размораживать", однако этот чудак снова взял нож, пристально посмотрел на нее. Ей стало страшно. -- Регина,-- сказал он хриплым голосом,-- я сам себе не верю... Посмотри! Он зажмурился, вытянул палец и приложил к нему лезвие ножа. Она видела, как он жутко побледнел, крикнула испуганно: -- Перестань! И не пей больше. Лезвие чиркнуло по пальцу. Порез был неглубоким, но Сергея Сергеевича чуть не стошнило, хотя он все время отворачивал голову. Регина, чувствуя жалость пополам с брезгливостью от такой немужской слабости, вскочила, чтобы поискать бинт, ее глаза не отрывались от неглубокой ранки, и она отчетливо видела, что кровь выбрызнула из стенок появившегося микроущелья, но заполнить не успела: через доли секунды края ранки сошлись, мелькнул белый шрамик, который тут же исчез. Она недоверчиво взяла его за кисть, потрогала палец, потерла кожу в месте пореза. Розовая и нежная, как у младенца. -- Так получилось и там? -- спросила она тихо. Он кивнул. Руки его тряслись. Она взяла стакан, хотела налить воды -- так сделал следователь в одном кино, где преступница закатила истерику, но бутылка с остатками коньяка была ближе. Он выпил залпом, поперхнулся. Она постучала по спине, он беспомощно шарил по воздуху, и она сунула в его ищущие пальцы огурец. Он торопливо откусил, и снова она подумала, что шоферюга запустил бы этим огурцом в нее за такую шуточку. -- Значит,-- сказала она медленно,-- если ты сейчас, скажем, вывалишься из окна... или на тебя обрушится потолок... с тобой ничего не случится? Он опасливо выглянул в окно, словно уже забыл, что живет на четырнадцатом этаже, судорожно проглотил комок в горле: -- Думаю, что да... Но я не хотел бы пробовать. -- Это понятно,-- воскликнула она, стараясь его успокоить. В голове же пронеслись картины: как бы подержала руку над газовой горелкой, потом через окно на асфальт... и многое другое перепробовала бы! Эх, что за мужики пошли... -- Ложись,-- сказала она.-- Не трясись, я лягу в другой комнате. Там роскошный диван, я уже все увидела. Телефон у тебя есть? Сообщим в милицию, где мы -- вдруг понадобимся. Да и в общагу вахтерше звякну, а то девчонки с ума сойдут. О тебе есть кому беспокоиться? -- Ну, ты ж видишь... -- Вижу,-- ответила она неопределенно, и он не понял, что больше в ее голосе: презрения или женской жалости. Он сам обрадовано постелил ей, боясь одиночества, после чего Регина его выдворила, но дверь оставила распахнутой настежь, чтобы переговариваться, и Сергей Сергеевич чуть ли не до утра изливал душу, изумленный донельзя, что в девушке-шофере с такими грубоватыми манерами столько понимания, участия, готовности разделить трудности и, чего греха таить, даже готовности принять на свои плечи, хрупкие плечи, большую часть этих трудностей. Утром она сама приготовила завтрак, безошибочно разобравшись в его модерновой кухне, где много приборов и автоматов, но мало еды, да и та сплошь из консервов. -- Ты сейчас куда? -- спросила она во время завтрака. Он торопливо ел, посматривал на часы. -- Сегодня заседание ученого совета,-- ответил он.-- Будет решаться наша судьба, судьба нашей кафедры... Умер профессор Ильченко, замечательный ученый, сейчас обязанности заведующего кафедрой исполняет некий Коробов... Редкая сволочь. Кафедра воет от его новшеств. Двое уже уволились, хотя их уговаривали подождать: авось эта зараза не пройдет по конкурсу! -- И ты будешь участвовать? -- Мы уговорились выступить против. Я, Кожин, Ястребов... Особенно яро выступает Курбат, заместитель. Мне нельзя опаздывать, каждый голос на счету. А чем ты займешься? -- У меня сегодня отгул... Планировала в кино, да, видишь, что получилось! Там нельзя посидеть в коридоре, послушать? Я про ученых только книжки читала да в кино вас видела. Мне так интересно, так интересно... Он взглянул в ее чистые искренние глаза. Она смотрела на него как на существо из другого мира, и вовсе не из-за способности к мгновенной регенерации, а потому что он -- кандидат наук, работает в НИИ, это как волшебная сказка для простой девчонки, водителя тяжелых грузовиков... -- Одевайся быстрее,-- велел он. Когда они примчались в институт, обсуждение кандидатуры Коробова уже шло вовсю. В институте даже на соседних кафедрах знали, что Коробов ввел жестокую и мелочную дисциплину, которой не было при Ильченко. Ильченко требовал работы, сам был генератором идей, вокруг него бурлила работа, все жили в творческой атмосфере, а Коробов брал усидчивостью -- правда, подчиненные называли этот метод другим словом... Однако, если взглянуть со стороны, Коробов был как нельзя более подходящей кандидатурой. Профессор, автор монографий, регулярно выступает в печати... И не было дела до того, что работал он по шестнадцать часов в сутки, перелопачивал горы материала, трудился унылым методом перебора вариантов!.. Ладно, он фанатик, но на кафедре нормальные люди, нормальные научные сотрудники, которые и работу любят, и в кино бегают, куда Коробов сто лет не ходил, и за город ездят грибы собирать... Ильченко тоже грибы собирал, на велосипеде ездил, бегал трусцой, на итальянскую оперу ходил, ни одного чемпионата по футболу не пропускал! А научных работ выдал не меньше коробовских, к тому же его работы были весомее коробовских плюс масса идей, которые он щедро разбрасывал младшим сотрудникам, аспирантам, даже лаборантам... Сергей Сергеевич ощутил вдруг, что все, однако, предрешено. Коробову заведующим кафедрой быть. Мудрили долго, но наконец-то утвердить решились. А церемония конкурса -- всего лишь дань традиции... Выступал Тарасов, и Сергей Сергеевич нервно ерзал. Следующим выступать ему, и в зале сразу начнется оживление. Многие знают, что сотрудники кафедры решили дать бой: Коробова иначе как "унтер Пришибеев" не называют, но то война пассивная, сейчас же -- бой! Когда Тарасов раскланялся и сошел с трибуны, Сергей Сергеевич пружинистым шагом вышел на трибуну. Его ладони легли на полированное дерево, ощутили его гладкое тепло, и он мгновенно успокоился. -- Товарищи,-- начал он звучным голосом,-- у нас несколько отличное положение от того, в котором находится профессор Тарасов. Мы, сотрудники кафедры, уже работаем под началом профессора Коробова... Да, мы работаем и можем точнее судить о его качествах как администратора и как ученого! В зале стало тише. Он видел заинтересованные лица. Даже те, кто спал или на задних рядах резался в морской бой, подняли головы. -- Мы посоветовались,-- продолжал Сергей Сергеевич,-- и пришли к единодушному выводу... Да, к единодушному. Профессор Коробов -- блестящий организатор... Настороженное, даже враждебное лицо Коробова дернулось. Он даже наклонился вперед, словно впервые увидел оратора. Сергей Сергеевич выдержал паузу, что возникла отчасти от смятения, ибо в голове промелькнуло: "Что это я говорю?.. Не то ж хотел... Ладно, пусть организатор, но сейчас врежу по его дутым заслугам..." -- Блестящий организатор,-- повторил он.-- Но этого было бы мало для кафедры, если бы профессор Коробов не оказался еще и крупным ученым. Да, его работы вошли в золотой фонд нашей науки, по праву вошли! Профессор Коробов является генератором идей... "Что я несу? -- промелькнуло в голове ошеломленно.-- Тупица, а не генератор, ни одной своей мысли!" -- Он пользуется заслуженным авторитетом,-- продолжал он. В зале головы снова опустились, зато возмущенно вскинулись Кожин, Ястребов, Курбат -- основная ударная сила кафедры, которым предстояло выступить вслед за ним, усиливая нажим, развивая успех. Однако Сергей Сергеевич их не видел, он смотрел на Коробова, что уже откинулся на спинку кресла, руки благодушно сложил на животе. Лицо его расслабилось, он смотрел на Сергея Сергеевича спокойным обещающим взглядом. -- Я счастлив,-- заключил Сергей Сергеевич,-- что нашим руководителем кафедры будет такой крупный ученый, как уважаемый Борис Борисович Коробов! Я уверен, что под его руководством кафедра добьется таких успехов, каких не было ни при каком руководителе! Спасибо за внимание. Я кончил. Он сошел с трибуны. Ему растерянно хлопали, в двух местах свистнули. Его место было возле двери, и когда уже опускался на сиденье, заметил в щель промелькнувшие синие джинсы. Согнувшись, он на цыпочках скользнул в дверь. Регина стояла в коридоре. Глаза ее были как плошки, она не отводила от него взгляда. -- Сергей... -- Да, Регинушка. -- Сергей, что стряслось? -- спросила она взволнованным шепотом.-- Вы же собирались всей кафедрой выступить против! Ты же сам рассказывал. И ты тоже готовил речь против этого Коробова. Я только посмотрела на его харю, он мне сразу не понравился! У нас завхоз такой же точно, сволочь!.. Как две капли воды, одинаковые! -- Готовил,-- согласился он тяжело.-- Сам не знаю, Регина... Ума не приложу, как все случилось. Как будто за язык кто потянул! Говорю, а сам себя одергиваю, не так, не то говорю... А язык так и чешет похвалу этому унтеру с профессорскими лычками. Она взяла его под руку, повела к выходу. Он молча повиновался, с благодарностью ощущая тепло ее пальцев. -- Это твой инстинкт,-- сказала она наконец. -- Ты думаешь? -- А что еще? Там ты спасал шкуру, тут тоже... По-разному, правда, но суть не меняется. -- Какой цепкий организм,-- сказал он, пытаясь улыбнуться. Она остановилась. Ее глаза стали холодными, острыми, словно два клинка. -- Ты понимаешь, что это значит? -- Ну... организм борется за выживание. Любой ценой. -- Вот именно. -- Здесь, оказывается, есть и минусы... Она не отводила взгляда. Клинки стали острее, вонзались ему в глаза, больно кололи в мозг. -- Минусы? -- спросила она тихо.-- Любой ценой!.. Это значит, что ты пойдешь на любую подлянку, только бы выжить. -- Регина... -- На любую,-- повторила она с нажимом. Он боялся, что она пройдет мимо его "Жигуленка", но она сама открыла дверцу и, как и утром, села за руль. До его дома минут пятнадцать езды, и за все время она не сказала ни слова. Он вдруг ощутил, что между ними возникает невидимая стена. Когда подъехали, он испугался, что она сейчас уйдет, а он даже не знает ее адреса, однако она поднялась с ним в его квартиру, хотя уже с видимой неохотой. -- Коробов сразу же начнет наводить свои порядки,-- сказала она, остановившись в прихожей.-- Выгонит Курбата, что выступит против... А он выступил, я его только мельком увидела, как сразу про него все поняла! Я таких понимаю сразу. -- Курбат надеялся сам на место Ильченко,-- ответил Сергей Сергеевич, защищаясь,-- вот и нападает особенно... Пойдем в комнату, что мы тут стали! Регина с места не сдвинулась, продолжала беспощадно: -- А на место Курбата возьмет... тебя. Ты первым перебежал на его сторону. Первым лизнул, вместо того чтобы укусить, как договорились. -- Что ты говоришь! -- возмутился он, но внезапно ощутил, что сама мысль о месте заместителя заведующего кафедрой приятна. И оклад намного выше, и положение, и вообще... А ведь и в самом деле Коробов выживет Курбата как пить дать. Да Курбат и сам уйдет, не смирится с обидой. Его место опустеет... Она пристально смотрела ему в глаза. Ее взгляд проник глубоко, и он ощутил, что она знает больше, чем он. То, к чему он шел многими годами, просиживал штаны в институте и в библиотеках, защитил кандидатскую и пишет докторскую, впереди же только-только забрезжил призрак познания... а она уже владеет этим знанием: инстинктивно ли, интуитивно или априорно -- дело десятое, но она им владеет, она знает, она понимает... Она пошарила позади себя, ее пальцы легли на ручку двери. -- Я понимаю тебя,-- сказала она мертвым голосом.-- Что я за женщина, если бы не понимала?.. Будь здоров, Сергей. Мы, женщины, ищем сильных, но сильных не любой ценой. Прощай. -- Регина! -- Когда сможешь перебороть свое... свой инстинкт выживания любой ценой -- позови. Я приду. Конечно, если еще буду свободна. -- Регина, не уходи! -- Прощай. Она толкнула дверь, на миг оглянулась: он увидел бледное лицо с расширенными страдальческими глазами, и дверь захлопнулась. Негромко простучали, быстро затихая, ее каблучки. Он, враз отупев, без единой мысли, совершенно опустошенный постоял посреди комнаты, потом деревянными шагами подошел к окну. Через несколько минут далеко внизу едва слышно хлопнула дверь, из подъезда как выстрелило женскую фигурку в голубых джинсах. Сквозь двойное стекло она растушевалась, приобрела прозрачность, и, когда выбежала и понеслась вниз, ему показалось, что она скользит как облачко. Острая боль внезапно взрезала сердце. Он задохнулся, схватил ртом воздух. Уходит! УХОДИТ! В отчаянии, не замечая страх и будущую боль, он с силой ударил ладонью в стекло. Остро лязгнуло, как алмазы сверкнули осколки. Он просадил оба стекла насквозь и высунулся из окна в обрамлении длинных и узких, как изогнутые ножи, кусков стекла. -- Регина! -- закричал он. Она не обернулась, только еще больше ускорила шаг. -- Регина! -- закричал он в смертной тоске.-- Регина! Она уже исчезала на той стороне, когда он закричал изо всех сил: -- Регина!.. Это случилось!.. Она оглянулась, он едва видел ее тоненький силуэт на фоне темных деревьев. Остановилась, помедлила, потом изо всех сил помчалась обратно. А он все держал руку на весу, вытянув далеко на улицу. Густая темновишневая кровь бежала по пальцам, капли срывались часто-часто, словно спешили перегнать друг друга, а он вытягивал руку как свое знамя, как победу над собой, как доказательство, что он -- человек, а не тварь дрожащая, она уже видела его потрясенное и счастливое лицо, кровь на лбу, которую он счастливо не замечал, а из рассеченной ладони кровь все струилась и струилась... ...и совершенно не хотела останавливаться. АХИЛЛ Агамемнон в изумлении смотрел на спрыгнувшего с борта корабля вождя тавроскифов. Архонт россов был необычен в своей яростной мужской красе. С бритой головы свисал длинный пышный клок белокурых волос, в левом ухе блестела крупная золотая серьга. Грудь у него была широка и выпукла, словно он надел под накидку свои божественные доспехи. В суровой душе Агамемнона проснулся страх, когда вождь россов пошел к нему. Закованный в броню гигант нес шлем в руке, и ветер трепал его светлые волосы, словно бы вымытые в растопленном золоте. Ростом он был выше самого рослого из ахейцев, руки огромные и толстые, а ладони широки, словно корабельные весла. Агамемнон задрал голову, чтобы смотреть в лицо князя. "Владыка Зевс,-- мелькнула мысль,-- неужели на Земле еще есть такие люди? Или в стране гипербореев полубоги рождаются по-прежнему?" Он дрогнул в ужасе, наткнувшись на взгляд архонта союзного войска. Глаза у того были необычные, таких не встречал в Элладе. Огромные, ярко-синие, словно бы нещадное небо просвечивало сквозь череп, да и волосы цвета солнца горели непривычно в мире черноволосых ахейцев, которые за сотни лет жизни в Аттике потемнели быстро. "Полубог,-- понял Агамемнон.-- Гиперборейский полубог... Они там своих героев называют богатырями, ибо их народ происходит от солнечного бога, "Дажьбожови внуци"... В Элладе же почти не осталось героев, ибо старшие: Сизиф, Тантал -- пали в битвах с самими богами, средние -- Геракл, Персей, Беллерофонт, измельчав, пали, очистив землю от чудовищ, а самые младшие и самые слабые -- истребляют друг друга в подобных войнах, они уже и не помыслят о схватке с богами или чудовищами..." -- Приветствую тебя, великий вождь,-- сказал гигант дружески, опуская длинные титулы Агамемнона.-- Приветствую и все ахейское войско! -- Слава и тебе, Ахилл,-- сказал Агамемнон, нахмурясь,-- походный князь мирмидонян! Ахилл потемнел. Царь Микен, верховный вождь похода на Трою, не преминул уколоть, указав, что он, Ахилл, всего лишь на время похода князь, а там, на Днепре, остался истинный князь, воцарившийся после того, как его, Ахилла, изгнали за крутой и неуступчивый нрав. -- Слава тебе и твоим воинам, князь,-- сказал торопливо Одиссей. Они по-братски обнялись. С кораблей по качающимся мостикам сбегали мирмидоняне, выстраивались. Ахейцы смотрели на них с тревогой и надеждой. Мирмидоняне, или россы, как они себя называли, были рослые, могучие воины, все как один в черных доспехах, закрывающих тело. Этим доспехам приписывались магические свойства, их не могли пробить своим оружием даже самые сильные и свирепые из ахейцев или троянцев. Тысячу отборнейших воинов привел тавроскифский архонт! Поход против зловредной Трои, что как бельмо засела на берегу Дарданелльского пролива, нависая над "хлебным путем", был просто невозможен без помощи тавроскифов. Правда, Троя, угрожая обречь Элладу на голод, тем самым вредила и мирмидонянам, ибо скифы-пахари богатели на продаже хлеба ахейцам, в стране которых он почти никогда не родил. В прошлом году Троя, угрожая перекрыть "хлебный путь", в два раза уве