т-вот, что уже, что начались сборы, что госпожа почти готова выехать... Впереди по низинам клубился туман. Туда спешно мчались всадники, проверяли: нет ли засады, небо затянуто белесой мглой, мир кажется бесконечным, где болота и леса сменяются как дни и ночи. Он ехал во главе передового отряда, когда впереди заклубилась пыль, передние всадники тут же пришпорили коней и унеслись, пригнувшись к конским гривам. Громыхало озабочено посмотрел вслед. - Не чье-то войско? - Пыли мало, - заметил Фарамунд. - Такой же отряд, как и у нас? - Вряд ли. Все привыкли двигаться со скоростью своих обозов. О таких узнали бы за месяц... От большого пыльного облака отделилось малое, понеслось в их сторону. Вскоре из него вычленились двое верхами, снова неслись наперегонки, загоняя лошадей. Передний еще издали привстал на стременах, заорал, размахивая обеими руками: - Караван!.. Богатый караван!.. Жирный! Вокруг возбужденно заговорили, радостно толкали один другого в бока. Громыхало облизнулся, потер руки. Фарамунд ощутил радостное возбуждение. Торговля в этих землях, понятно, идет в пределах города и ближайших сел. Даже города с городами не торгуют. Зачем? В каждом делают для себя все необходимое. А караваны с товарами - это реликты империи, ее ровных удивительных дорог, это разделение ремесел, когда на одном конце империи могли делать самые лучшие в мире мечи, а на другом - женские серьги, но благодаря этим торговцам, дорогам и... безопасности, мечи и серьги равномерно распределялись по всей необъятной империи... - Не останавливаться! - велел он. - Ишь, пасти распахнули... Со мной поедут только Громыхало и Вехульд. Унгардлик спросил растерянно: - Вождь... мы что же, даже не пограбим? Фарамунд свирепо взглянул в его сторону. Там сразу настала мертвая тишина. Громыхало тронул коня, Вехульд пустил следом, и жеребец Фарамунда галопом пошел вперед. Далеко на дороге двигались тяжело нагруженные повозки. Около десятка всадников ехали впереди, трое замыкали, еще по два держались по бокам каравана. Когда Фарамунд приблизился, караван обречено остановился. Немолодой человек в поношенной одежде пустил коня навстречу. На его лице Фарамунд увидел тщательно упрятанное отчаяние. С двумя десятками человек немыслимо сопротивляться надвигающемуся войску. Фарамунд вскинул руку в приветствии. Одно дело нагнуть сильного противника, другое - глумиться над слабым, выказывая свою мощь. - Кто ты? Откуда караван? Человек низко поклонился, лицо уткнулось в конскую гриву. Когда он поднял голову, в глазах были страх и безумная надежда. - Меня зовут Исаак, доблестный воин. Иду из Багдада. Я купец, это мой караван... - Рискованно забираться в наши земли, - заметил Фарамунд. - Знаю, - ответил купец. - Меня предостерегали!.. Но что делать, я был разорен. Мне оставалось только броситься в море и утонуть. Я пошел на безумный шаг: занял у ростовщиков денег, взял в долг товары и отправился в этот северный край. Здесь либо гибель... и тогда с меня никто не спросит возврата, либо вернусь с прибылью, что позволит рассчитаться... Так что моя судьба в твоих руках, воин. Фарамунд окинул долгим взглядом караван: - Эта охрана... она хороша только от шайки разбойников, да и то крохотной. - У меня нет денег, нанять больше людей, - ответил купец печально. Фарамунд всмотрелся в его смуглое лицо, морщины, признаки сильнейшей усталости. - Я приветствую смелых людей, - заявил он. - Здесь моя земля, но я не возьму плату за ее топтание. Придет время, все земли станут вольными для торговли. Купец с недоверием всматривался в суровое лицо молодого варварского вождя. Фарамунд поклонился, купец наконец опомнился, сказал с чувством: - Я просто не верю... - Что везете? - спросил Фарамунд. Добавил поспешно, заметив промелькнувший испуг в глазах купца. - Просто я хочу купить... - Оружие? - Нет, - ответил Фарамунд. - Хотя хорошее оружие тоже не помешает. Но я хочу что-нибудь для молодой женщины. Молодой и очень красивой. Купец кивнул, глаза его не оставляли покрасневшее лицо вождя франков: - Есть, конечно. Из-за того, что приходится таскать с собой такую охрану, мы можем торговать только вещами, малыми по объему... и очень дорогими. Собственно, у нас почти одни драгоценности. Даже оружие... очень дорогое. - Вы можете остановиться в моем городе, - предложил Фарамунд. - В любом из них! Вам не надо будет тратиться на ночлег и прокорм. И вот еще что... Мы только что взяли богатый город. Хотя он весь принадлежит мне, но мне обычно остаются только дома, люди и земли... а кольца, золото и драгоценности мои шалопаи успевают снять! Понимаешь? Глаза купца вспыхнули надеждой, но ответил с осторожностью: - Не совсем, доблестный базилевс. - Ты кто? - Из Багдада я... - Араб? - Увы, иудей. - Вот что, Иса. Купцы здесь если и бывают, то только странствующие. Греки, иудеи, арабы, сирийцы... Своих нет. И никогда не было. Здесь что вырастили, то и слопали. Одежду сшили - сами носим. Кузнец кует только для своего же хозяйства. Оружейник делает доспехи для своего хозяина, за ворота не выходят... Не понял? - Кажется, понял, - ответил купец чуть живее, - здесь много такого, что не находит дороги к нам, на Восток? - Верно, - кивнул Фарамунд. - Награбили много, но теперь они спустят даже не за треть цены, а за... Они ж цены настоящей не знают! Так что советую тебе и твоим людям походить по нашему лагерю. Мы остановимся уже скоро, вон за тем лесом, в виду стен ближайшего города. Купец воскликнул: - Базилевс! Ты спасаешь меня и мою семью от позорной гибели! - Да что там, - отмахнулся Фарамунд, стало неловко от горячей благодарности. - Смелость должна вознаграждаться. Эй, Унгардлик! Поедешь вместе с ним. Да не обидит его никто из наших. Скажешь, под моей защитой. Он быстро пустил коня в галоп, чтобы не слушать радостных воплей и благодарностей. Громыхало и Вехульд неслись следом, только Унгардлик, крайне недовольный, остался с караваном. Когда он вернулся, лаурсова крепость, которую одни называли бургом, другие - сите, а третьи просто градом или гардом, блестела, как начищенный мелом медный шлем. Челядь сновала как муравьи. Распоряжался по-хозяйски Тревор, покрикивал, готовил помещения для Лютеции, для себя и Редьярда. Фарамунд сам едва не ухватился за ведра, мокрые тряпки. Руки тряслись, мысли скакали хаотично, во все вмешивался, сам заставлял перемывать полы, скоблить столы, а все медные ручки дверей и все до единого светильники блестели, будто из чистого золота. Громыхало едва ли не силой уводил его либо на пир, либо на военный совет. Захватывая земли, никто из них не имел ни малейшего понятия об управлении ими, приходилось оставлять прежних управителей, но ведь за всеми нужен глаз да глаз... Однажды поздно вечером, когда багровый диск уже опускался за край земли, в ворота крепости постучали. Стражи с сомнением уставились на измученных людей на худых, как щепки, конях. По дороге выстроились четыре повозки, каждую тащили по две лошади. Всадников только двое, оба без оружия. - Кто такие? - крикнул страж. - Мы люди благородного патриция Фабия, - прокричал передний всадник, - и его дочери Лютеции Белорукой! Присланы... - Погоди, - прервал страж, - сейчас поднимем ворота! Они втащились настолько измученные, что страж спросил с недоверием: - Вы что... так без отдыха и перли? А почему к Свену не заехали? Мужик помялся, размел руками: - Господин Тревор торопил... К тому же мы, в самом деле, просто не сумели к господину Свену. Надо было через реку, вот и решили, что заночуем в лесу, а следующую ночь уже будем здесь... - Это хорошо, - одобрил страж. - Господин Фарамунд будет доволен! Дуй во-о-он к тому зданию, видишь? Да не туда смотришь, деревня. Вон с тесовой крышей!.. Там покормят, устроят. - А господин Фарамунд? - Сам появится, - пояснил страж с непонятной усмешкой. - Даже звать не надо. - А как же... - Почует, - объяснил страж еще непонятнее. - Даже, если он на самом шумном и веселом пиру. Но Фарамунд находился не на пиру. Даже не в оружейной или на охоте, как принято у тех, кто из простолюдинов выбивается в предводители. В бывших покоях Лаурса, откуда вышвырнули роскошное ложе, он сосредоточенно выслушивал отца Стефания. Стены и пол давно отскоблили, вымыли горячей водой, сейчас по углам горели масляные светильники. Фарамунд, в ожидании Лютеции, велел ограбить храмы нового бога в дальних городах, зато здесь теперь пахло ладаном, а в окованном медью сундуке хранились черепа и высохшие конечности каких-то богословов, названных церковью святыми. Отец Стефаний, немолодой, но поджарый, как борзой пес, говорил быстро и страстно. Фарамунд, к своему удивлению, схватывал все на лету. То ли проповедник умел облекать сложные истины в простые понятные слова, то ли сам Фарамунд оказался не последний дурак на свете. Стефаний оставил школу в Риме, где толковал основы веры, и теперь уже несколько лет бродил по северным землям. Его жар и дар говорить просто и убедительно помогали обращать в веру Христа, но, если честно, он впервые встретил такого трудного собеседника, как этот молодой вождь с очень серьезными глазами много повидавшего человека. На столе помимо хлеба и рыбы были головки сыра и кувшин с вином. Стефаний отведал только рыбы, Фарамунд жевал сыр, запивал вином. Стефаний чувствовал, что начинает повторяться, подыскивает новые доводы. Нет, этот вожак не упорствовал, не доказывал превосходство старых богов. Но вопросы его проникали так глубоко, что сам богослов начинал чувствовать, как под его ногами колеблется незыблемая почва учения Христова. - ... свет истинной веры заставил императора Константина на смертном одре принять крещение, - доказывал Стефаний, - а через полвека вера Христа уже воссияла как единственная... - Как государственная, - поправил Фарамунд рассудительно, - а не единственная. Так ведь? Ты ж говорил, что в Риме и сейчас изничтожают язычников. Куда жестче, чем они вас, христиан. - Нам можно, - возразил Стефаний горячо. - Только у нас свет! - А у других? - У других не такой свет! Он и не свет вовсе... а блеск, ложный блеск! И вообще это все козни дьявола, злостные измышления. - Для Бога нет эллина и иудея, - повторил Фарамунд задумчиво, - ни свободного, ни раба... Неплохо сказано! То есть, вашему богу стало тесно в одном племени, он заявил, что готов принять коммендации от других племен и народов? А помогает ему победно идти мощное и сплоченное войско... э-э.. церковное войско? Стефаний сказал осторожно: - Нас ведет Господь... - Так он же ведет не только проповедников, - возразил Фарамунд резонно. - Всех ведет! Даже жуков и муравьев, судя по твоим словам. Но ты прав, христианство принять надо. Эти идеи насчет смирения, непротивления злу насилием, а особенно эта мысль насчет "нет власти не от Бога" просто здорово! Как эти старые правители вас львам бросали? Вас же надо в задницу поцеловать, что придумали такое!.. Чтоб народ не бунтовал, сволочи... Стефаний поправил: - В первую очередь, это смирение перед Господом Нашим, а уже во вторую - перед нашим господином! Фарамунд налил себе в медную кружку вина. Терпкий аромат распространился по всему помещению. Организация, подумал он. Римляне брали организацией. Теперь умелой организацией берут эти... легионеры Христа. Впервые все культы завязаны в один могучий кулак. Сейчас старые культы даже, скажем, могучего Юпитера, существуют каждый по себе. Вон храмик в городе, который он захватил последним, не подчиняется могучему Риму. И никогда не подчинялся. А эти, которые придумали новую веру и нового бога, создают единую систему, подобно могучему и дисциплинированному войску. Даже из самого захудалого села служитель нового бога шлет отчеты в Рим и ревностно выполняет его распоряжения. Из Рима можно отстранять от служения любого жреца, в каком бы диком краю тот ни находился, что просто немыслимо при культе нынешних богов. Понятно, что такая организация сомнет старую веру, уничтожит старых жрецов, их храмы... Да, разрозненные секты христиан собрались под эгидой императора Константина... Язычника, кстати, что говорит о том, что не в вере дело. Император был не дурак, понял, что это церковное войско тоже можно поставить на службу... Так, собрались на первый Вселенский Собор, уладили спорные богословские вопросы, упорядочили церковную догматику, а главное - выработали Символ Веры. Говоря проще, коротко изложили суть новой веры, отобрали наиболее удобные тексты из писаний, остальные объявили ересью, составили свод обязательных правил поведения для христианина. Через полвека они стали настолько удобной дубиной в руках императора, что он объявил христианство государственной религией. Теперь гонениям подвергаются уже не христиане, а сторонники старых богов. Победившие христиане с упоением жгут библиотеки, разбивают мраморные статуи с изображением всяких там аполлонов и гераклов, особенной ярости удостаиваются статуи бесстыжих богинь... Вытащив за волосы знаменитую женщину-математика Гипатию, христиане растерзали ее прямо на улице: женщинам отныне только рожать детей и покорно терпеть побои мужа... Теплая струнка шевельнулась в насмешливой душе. Это было так неожиданно, что он не сразу понял, что мысли незаметно повернули в ту сторону, куда поворачивали всегда. Христианка должна рожать детей. Он вздрогнул, горячая кровь прилила к лицу от такой чудовищной по наглости мысли. Лютеция, существо из солнечных лучей и лунного сияния, чистое и настолько хрупкое, что нельзя даже смотреть в упор... она создана для преклонения, она сама чистый и светлый ребенок, какие уж дети... Но мысль не исчезла, только спряталась поглубже. Взамен же пришло странное беспокойство, томление, что возникает у перелетной птицы, которая осенью чувствует неодолимое желание улететь в дальние края, а весной еще более неодолимую жажду вернуться как можно быстрее, успеть напиться талой воды, увидеть последние островки тающего снега, поклевать самые-самые первые стебельки зеленой травы... Через окно было видно, как через двор протащилась ветхая повозка. Колеса в грязи, грязью забрызганы дверцы. Кони ступают тяжело, а сопровождающие ее люди едва передвигают ноги. Сумасшедшая радость ударила в череп как молния. Он еще не успел понять причину, а ноги уже метнули к двери, успел крикнул через плечо: - Прости, отец Стефаний! Неотложное... - Но как же вера? - прокричал Стефаний вдогонку. - Приму!.. - донесся затихающий ответ. - Вот только... Ступеньки прогрохотали сухой дробью, дальше Стефаний не расслышал. Тревор сообщил, что люди Лютеции приведут бург в порядок за неделю, после чего он отправит одного из них за их госпожой... - Нет, - сказал Фарамунд быстро. - Я все время страшусь за нее! Я даже солнцу не позволял бы обжигать ее лучами, я бы оберегал от любого ветерка... Я пошлю за нею сотню всадников и три повозки! - Зачем? - Людей - для охраны, повозки... одну для нее, другие - для служанок. Тревор расхохотался: - Да чтоб Клотильда поехала в другой повозке? Да еще в двух сразу?.. Кстати, она еще вчера приехала. Готовит покои для своей госпожи. Фарамунд вымученно улыбнулся. Только сейчас вспомнил, что вчера ему попалась во дворе эта энергичная и смешливая девушка с крепкими рабочими руками. Она снимала с повозки сундук, который не всякий мужчина поднял бы, но ее широкое лицо в мелких веснушках даже не покраснело. Последнее время появилась и постоянно терзала дикая мысль, что вдруг все оборвется, что вот-вот что-то помешает, оборвет, а сутки тянулись там мучительно медленно, что он едва не выл по ночам от тоски и страшного одиночества. - Поскорее бы, - вырвалось у него. - Ох, поскорее бы! Тревор покачал головой. - До чего ты себя довел... Надо ли мужчине изводить себя так? - Я не могу иначе, - прошептал Фарамунд. - Я не доверю такое... такое дело слугам! Я сам пойду в облике слуги. Я буду, как раб, держать ее стремя... Ах да, она не любит в седле, буду открывать перед ней дверцу, буду стелить перед ней ковер. Но я хочу быть рядом... Как горько, что не могу стать невидимкой, стать призраком, чтобы незримо быть рядом, оберегать, защищать... Я убивал бы всех, кто посмотрит на нее косо! Я бы неслышным призраком носился по всему бургу, слушал, что о ней говорят, и убивал бы всех, что о ней молвит худое слово... Тревор засмеялся: - Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно, единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого слова. Даже когда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя раненого дорезать, что было бы только правильно: все так делали. Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был прав я, а не она! Но, ты ж видишь, ее неправота всегда оказывается потом большой правотой. Глава 15 Влажный и теплый воздух к ночи стал еще теплее. Стены его покоев начинали скользить мимо все быстрее, просто мелькали, как бревна в частоколе, когда на полном скаку несешься мимо, затем Фарамунд обнаруживал, что почти бегает взад-вперед. На стенах ярко горели светильники. Их называли, кажется, лампадками. В последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя, что Лютеция приняла веру нового бога, Иисуса, велел ограбить храм этого бога, сорвал со стен все храмовые светильники, собрал лампадное масло, и сейчас вон в углу мешок с ладаном и связка сандаловых палочек. Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велит притащить сюда даже колокол, чтобы названивал всякие разные церковные мелодии... Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он сам чувствовал, как от него прет конским потом. Но когда ощутил, что мокрые струйки стекают из подмышек, а бревна в стенах мелькают так, что сливаются в серый туман... Стражи вскочили, когда он выметнулся из спальни - разъяренный, всклокоченный, словно только что обратился из медведя в человека. Игральные кости сухо треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели вслед, а вождь подобно урагану пронесся по коридору, прогрохотал сапогами по лестнице, из холла донесся его затихающий вопль. В покоях управителя горел только один светильник, заправленный бараньим жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: не тошнотворный запах ладана. В три быстрых шага пересек помещение, заорал: - Вставай, дьявол бы тебя взял! Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спала толстая сочная женщина. Роскошные черные волосы разметались по подушке, свет падал на округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие щеки... Храп оборвался. Громыхало рывком, приподнялся, сел, опираясь сзади руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами. - Что-то стряслось? - прогудел он с беспокойством. - Тевкры напали? Или конунг наконец-то до нас добрался? - Хуже! - рявкнул Фарамунд. - вы все здесь как свиньи напились и с бабами в постелях! А твой рекс истекает потом... Громыхало протянул озабоченно: - А, это другое дело... Это серьезно! Женщина уже юркнула под одеяло с головой, но Громыхало, нечаянно или нарочно, вставая, сбросил одеяло на пол. Пышнотелая красавица собралась в комок, закрывая от рекса женские прелести. - Эт другое дело, - бурчал Громыхало. Он неспешно бродил голым по комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо, что-то одевал, что-то отшвыривал. - Эт, как я понимаю, если в голову шибанет... то уже не до сна. Когда это самое, то и нормальный человек звереет... а уж наш рекс... гм... так и вовсе... Уже зверь, а когда озвереет, то... Сонные Рикигур и Фюстель потащились к конюшне, а Фарамунд с Громыхало вломились к Вехульду. Тот спал в окружении полудюжины головорезов. Все из той группы, что когда-то бунтовала под его началом. Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы разъединить их, чересчур тесная группа... но слабая мысль унесло ураганом ликования: вот-вот увидит Лютецию! Громыхало расталкивал Вехульда, пинал его людей. Людская заполнилась злыми голосами, ворчанием. Застойный воздух заколыхался, запах потных тел стал угрожающе сильным. Фарамунд в страстном нетерпении взглянул в черное окно. Громыхало показалось, что их рекс готов поджечь облака, чтобы над миром занялось кровавое зарево рассвета. - Вставай, Вехульд, - приговаривал он. - Вставай, пьяная скотина... Вехульд наконец сообразил, что это не сон, а, в самом деле, его пинают под ребра. Рука торопливо пошарила нож, тут свет упал на лицо толстяка, Вехульд вскрикнул: - Громыхало, какого черта? - Скоро рассвет, - сказал Громыхало издевательски. - Правда, сперва будет ночь, а потом как-нибудь... наверное, взойдет солнце. Так что вставай, седлай коня! - Да ты с ума сошел... Фарамунд обернулся от окна, в злом голосе сквозило жадное нетерпение: - Да ладно, Громыхало. Пусть остаются. Возьмем по дороге Унгардлика, если не спит. А нет, поедем вдвоем. Вехульд вскочил, он спал одетый, вчера свалился после попойки. Глаза сразу стали осмысленными. - А куда хоть едем? Он не поверил себе, когда их беспощадный вожак возвел очи к небу, а в суровом голосе Громыхало прозвучало благоговение: - Встречать хозяйку крепости. - Ого, - вырвалось у Вехульда. - Как такое пропустить! Он исчез, как всегда умел исчезать, даже среди бела дня в лесу. Слышно было, как в черноте дворе орал, кого-то торопил, раздавал пинки. Когда Фарамунду при свете факелов подвели коня, из схолы высыпали уже одетые и в полном вооружении воины. С другой стороны во двор спешно выводили оседланных коней. Вехульд, который все больше брал на себя обязанности начальника личного отряда вождя, решил, что их предводителю неприлично куда-либо одному или с двумя-тремя людьми. Мощь любого властелина должна быть зримой, не зря же конунга, по слухам, даже для купания в реке сопровождает отряд отборных воинов из самых знатных семей! Выехали при свете факелов. Двигались словно жуки по дегтю, увязая в черноте, выплевывая влажный ночной воздух. Громыхало приотстал, шептался за спиной Фарамунда с Вехульдом. Фарамунд едва удерживался от страстного желания понестись вскачь, но в темноте конь наверняка сломает ноги, а он - шею. Двое воинов с факелами ехали по бокам. Конские копыта осторожно ступали по освещенному кругу, за которым - черная стена мрака, страха и острые зубы нечисти. За спиной уже пошли шуточки: воины наконец проснулись, развеселились, теперь предвкушали близкую свадьбу своего вожака, а свадьба означает богатые пиры, раздачу подарков, - А Унгардлика поставим хозяином на причале, - рассуждал Вехульд со вкусом. - Он такой тощий, как червяк, смотреть противно!.. А там отъестся, морда в дверь не будет пролазить... - Что морда, - поддакнул Громыхало, - а какая будет задница?.. На рыбе можно нажрать не только харю. - Задница - это да, - согласился Вехульд. - Когда щеки лежат на плечах - здорово, но когда задница... Унгардлик ярился, но так беспомощно, что ржали даже обычно молчаливые и неулыбчивые Рикигур и Фюстель. В последнее время Фарамунд все чаще находил их возле двери своих покоев. Сами ли решили охранять вождя, или же заботливый Громыхало им велел, но теперь, куда бы Фарамунд не поворачивал, везде натыкался на их крепкие, готовые к схватке фигуры. Внезапно Вехульд прервал хохот. Впереди горизонт окрасился багровым. И хотя разгорался восток, откуда должно подняться солнце, сердце Фарамунда тревожно застучало. Сперва небо должно посветлеть, а уж потом... Да и не при таких тучах... - Что-то горит! - воскликнул Вехульд. - Как раз в той стороне, - пробасил Громыхало глубокомысленно. Фарамунд вскрикнул, пустил коня в галоп. Сзади загремели копыта, он чувствовал, как лавина тяжелой конницы несется по его следу, уже не разбирая дороги. Зарево становилось все ярче, страшнее. Это был не град Свена, как вскоре понял Фарамунд, от сердца сразу отлегло. Пламя бушевало над одним из его сел. Правда, прямо перед самим градом, так что Свен должен явиться с минуты на минуту, наказать дерзких. Если не лежит как свинья в блевотине, нажравшись, напившись, забывая, что захваченное надо еще и уметь удерживать... Они выметнулись на полном скаку из леса, в лица пахнуло жарким воздухом. В черной, как грех, ночи жарко полыхали деревенские хаты. Над соломенными крышами стояли столбы оранжевого огня, ревущий поток швырял вверх целые снопы, бросал горящие клочья. Дома вдоль улицы вспыхивали, начиная с крыш, куда ветер нес искры, похожие на рои огненных пчел. В красном зареве с криками отчаяния и ярости метались человеческие фигурки. Они то исчезали в черноте ночи, то порыв огня высвечивал целые группы. Треск пожара смешивался с ревом скота, громким лаем, но, кроме того, Фарамунд услышал и громкие уверенные голоса. Несколько хорошо вооруженных пеших загоняли людей обратно в горящие дома, теснили в сады, на огороды. Еще с десяток тоже пиками выгоняли из сараев коров, овец, даже коз сгоняли на середину улицы. В сторонке уже держали с десяток молодых девок, испуганных, почти полуголых, в порванных сорочках. Фарамунд успел подумать, что здесь строго, у Свена в чужом селе бросились бы насиловать прямо на улице, забыв обо всем, а здесь чувствуется железная рука вожака. В отсветах огня хорошо можно было рассмотреть как чужих воинов, так и угрюмых мужиков, что молча дрались на порогах домов, падали, обливаясь кровью, и только тогда в темные проемы дверей врывались чужаки, вытаскивали за волосы плачущих женщин. Над деревней крик разметывался все громче, а пожар охватил уже все хаты, сараи, гудел так, что заглушал треском и ревом человеческие крики. Он невольно засмотрелся на воинов: все как один крупные, широкие в плечах, лица в шрамах, глаза быстрые, дерзкие. Даже одеты добротно, в кожаные доспехи, хотя с такими мышцами можно крушить, не встречая ответных ударов. И снова сзади прозвучал тревожный крик Вехульда: - Фарамунд!.. Там тоже... горит! Он и сам с ужасом видел, что над крепостью Свена поднимается красный столб пожара. А грабители, увидев внезапно появившихся всадников, подались назад, слаженно выставили пики. Вехульд взвизгнул, пустил коня вперед, за ним с криками двинулись остальные. Чужаки с копьями довольно умело доставали всадников. Фарамунд сам рубился в первом ряду. Перед ним мелькали освещенные пожаром багровые лица, исчезали во тьме, конь делал осторожный шажок, снова удар, лицо пропадало, иногда успев брызнуть кровью. Он посылал коня через еще дергающееся тело, оно пока не осознало свою смерть, рубил, колол, рассекал, и все шаг за шагом, на острие клина, по бокам, чуть отстав, медленно наступали соратники. Сверху это было, как будто по темной заводи плывет птица с горящими перьями, а от нее тянется расширяющаяся дорожка. Воины едва успевали за ним, рубили и кололи, иногда падали с седел, через них переступали, слышался стук железа по костям, по кожаным доспехам, сухо трещали раскалываемые головы. В одном месте перед ним выросли два настоящих гиганта, но он сразил их так, словно это простые селяне, за спиной восхищенно вскрикнул Громыхало, а Вехульд закричал весело, что так пройдут до самого Рима. Ошалевшие кони страшно храпели, раздували ноздри. В темноту без всадников бежать страшились, носились по освещенному пятну, набрасывались друг на друга и грызли огромными страшными зубами. Иные, совсем ничего не понимая, дико и страшно визжали тонкими не-лошажьими голосами, вставали на дыбы и били по воздуху копытами, либо же напротив, поворачивались задом к схватке и лягались, не разбирая, кто свой, а кто чужой. Еще не пали последние из напавших на село, а он пустил коня в галоп. Глаза не отрывались от страшного багрового зарева. Уже не багровое, ярко алое, пламя все ширилось, а столб черного дыма проступал на медленно светлеющем небе. Фарамунд несся как безумный, глаза вылезали из орбит, а в душе стоял безмолвный дикий крик: боги, только Ее пощадите! Пусть весь мир сгорит, но только бы Она жила... В бледном рассвете выступили стены крепости. Над домами черный дым, время от времени клубы огня, в одном месте поднимается красный столб, похожий на толстый промасленный канат, словно в доме Свена горят запасы его масла. Обе башни над воротами обгорели, там пусто. Вместо ворот зияет страшный черный провал. Откуда выскакивают кричащие люди, Кто-то волочит мешки с добром, кто-то убегает в страхе сам... Под копытами прогремели проломленные створки ворот. Их выбил явно таран, даже часть стены повалена! Ближайшие дома полыхают, как стога соломы. На улице лежат в лужах крови зарубленные люди. Судя по тому, что среди убитых только мужчины и старухи, значит это не простой набег... В памяти быстро пронеслись имена грозных разбойников, что осели на землю. Людвигода, Фридлав, Агандр... Но им нужны люди, эти могли, разорив гнездо Свена, увести челядь к себе и поселить в своей крепости. Простолюдинов же увели б и поселили на своей земле... Хотя и это село, раз уж сумели одолеть Свена, забрали бы себе целиком, не разоряя! Конь остановился перед горящим домом Свена. Фарамунд спрыгнул, метнулся в стену огня. Сильные руки схватили за плечи, за одежду, за волосы, скрутили за спиной руки. Грубый голос Громыхало прокричал: - Держите!.. Кто отпустит - голову сниму. Фарамунд, опомнись!.. Там даже мыши сгорели! - Ты!.. - выплюнул Фарамунд в ярости. - Ты... посмел? - Посмел, - ответил Громыхало с вызовом. - Держите, держите!.. Вам он сделает что или нет, а я убью своими руками! Фарамунд напрягся, его держали десятки рук, кто-то ударил под ноги. Рухнул, сверху навалились тяжелые потные тела. Он задыхался, ему больно выламывали руки, но тело словно что-то вспоминало, он задержал дыхание. В мышцы пошла новая порция крови, он чувствовал, как они становятся подобны гибкому железу. Над головой раздались взволнованные голоса... Он разбросал всех и поднялся на ноги. В тот же миг волна жара ударила как таран. Многих расшвыряло, подобно щепкам. Он отшатнулся, прикрыл лицо ладонями. Ресницы затрещали, кожу обожгло так, что услышал запах паленой плоти. Горящая крыша с грохотом рухнула. Стены развалились, к небу взметнулись, похожие на огненные волны, широкие снопы искр. Отчаяние ударило с такой силой, что в глазах потемнело. Он чувствовал в ушах нарастающий звон, что истончился до комариного писка. Зашатался, ухватился за чье-то плечо. - Кто? - вырвался из него страшный крик. - Кто? Всадники рассыпались по бургу. Всякого лежащего в крови переворачивали, пытались услышать последние слова, а сам Громыхало врывался в горящие дома, искал подвалы и укрытия, где мог кто-то спрятаться. Именно он и выволок кричащую девушку, в полуразорванной рубашке, с черным от копоти лицом. - Рекс! Она видела, это люди Савигорда! - Савигорд! - вскричал Фарамунд. Отчаяние едва не разорвало его сердце. - Савигорд, который преследовал ее еще тогда... когда она подобрала меня!.. Что тебе нужно, Савигорд!.. Зачем растоптал мое сердце? Громыхало подошел как-то боком, в глазах старого воина была любовь пополам с брезгливостью: - Рекс, не теряй головы! - Зачем мне голова, когда потеряно сердце? - Рекс, - повторил Громыхало настойчиво. - Рекс!.. Савигорд зарубил только старых и немощных. Остальных увел к себе. Госпожа Лютеция и все, кто не погиб, сейчас уже на пути к его крепости. Я не думаю, что он будет с ними жесток... Наоборот, сейчас задаривает, обещает, доказывает, что ему служить выгоднее, чем Свену. Фарамунд застонал: - Но так... так и в самом деле! Свен - эта грубая скотина... Он не сумел ни крепость укрепить, ни людей обучить, ни гостей сохранить!.. Подбежал запыхавшийся Вехульд. Лицо и одежда в копоти, со лба бегут мутные струйки. Выкрикнул издали: - Среди убитых нет ни Тревора, ни Редьярда! - Да что мне они... Но Громыхало насторожился: - Да, если бы они были здесь, то вокруг них бы горы трупов, точно! Проще завалить лесного кабана, закованного в доспехи, чем Тревора. Да и молодой Редьярд умеет драться, его учили с пеленок. Фарамунд рыкнул: - Что вы мелете? Хотите сказать, что это они открыли ночью ворота? Перебили стражу и открыли ворота остальным? Дурость! Громыхало возразил: - Почему? Савигорд богат. Невероятно богат. Он мог уговорить Тревора передать ему Лютецию. Для Тревора очень важно пристроить ее так, чтобы она была в достатке и безопасности. А у Савигорда множество земель, деревень, - Почему же тогда от него бежали? - Это когда было!.. Люди меняются. Увидели, что Свен - хуже Савигорда, а к Риму не проехать. Войны, грабежи, разбои... А ты, прости, но все-таки, это для нас, ты - вождь, рекс, конунг! А для них... Фарамунд воскликнул в отчаянии: - Но как? Как сумел ее достать Савигорд? Ведь он через реку не переходил... - В тот раз. Но мог послать соглядатаев. Они под видом поселян побывали и здесь, все высмотрели, вернулись и доложили Савигорду. Тот собрал нужное число людей, выбрал время... - Столько ждал? - Одно дело - преследовать десяток всадников и повозку через лес, другое - достать ее из укрепленной крепости. Свен хоть и пьяный дурак, но крепость - все-таки крепость... Ему сунули в руки кувшин. Он машинально отхлебнул, терпкое вино обожгло рот. Озлившись, отшвырнул, черепки влажно звякнули. - Где Унгардлик? - Я здесь! Унгардлик появился на середине двора под звонкий цокот копыт. Конь, такой же молодой и резвый, как и его седок, норовил ухватить за новенький сапог, Унгардлик отпинывался в морду, но тоже несильно, играя. - Уже собрал отряд, - выпалил он торопливо. - Разошлю по три человека во все стороны!.. Так? Пусть ищут следы. А кто найдет, одного пусть пришлют за подмогой, а остальные будут преследовать дальше... Так? Громыхало крякнул, Унгардлик все хватает на лету, опережает приказы вождя. - Разошли по десять человек, - выкрикнул Фарамунд. - Слышишь? По десять! И скажи, что всякий, кто отыщет... всякому, кто найдет след или укажет... словом, тот будет для меня самым дорогим человеком! Пыль взвилась на месте, где только что перебирал точеными ногами конь. Звонкий перестук подков унесся как стрела, утих. Со стен Люнеуса угрюмо и настороженно наблюдали, как с северной стороны леса выходят во множестве люди, усталые лошади тянут скрипучие повозки, следом сотни всадников гонят огромные стада отощавших коров и полудохлых овец. Испуганные поселяне толпами вливались в ворота бургов. Но оборванные чужаки только шарили в брошенных домах, уносили все, что могли унести, но ничего не жгли, не ломали, трупы животных в колодцы не бросали. На юг двигалось одно из племен готов. Все с гордостью называли себя родней самого конунга Алариха, который уже захватил богатые плодородные земли на юге империи, теперь торгуется с самим Римом, то становясь ему на службу, то выпрашивая больше денег, земель, уступок в правах. Взбешенный Фарамунд то бросался на стены, едва не грыз, то впадал в черное оцепенение: всадники Унгардлика как в воду канули... Однажды за воротами бурга послышался хриплый рев рога. Фарамунд не обратил внимания, страж высунулся из окна, покричал, его не слышали. Исчез, слышно было топот и веселый голос. Фарамунд сидел на лавке мрачный, водил по лезвию меча оселком. Вождю вроде бы можно и не острить меч самому, но мерное вжиканье камня по железу странно гармонировало с его отчаянием и злостью. Со двора донесся вопль: - Фарамунд!.. Хозяин!.. Фарамунд продолжал водить камнем по лезвию, только прижимал сильнее. Меч блестел, уже острее бритвы, кромка теперь только стачивается, но все равно он не мог заставить себя подняться. Дверь распахнулась, воин ворвался возбужденный, запыхавшийся, Фарамунд его не узнал, кто-то из новых: - К нам гости! - Займись, - отмахнулся Фарамунд. - Там два десятка всадников! Во главе два блистающих воина, на которых смотреть страшно. Те самых, которых раньше видели с Лютецией. Стены заметались перед Фарамундом. Он не успел опомниться, как уже одетый, на бегу застегивая пояс с мечом, выскочил во двор. Ворота отворились, всадники ехали по два в ряд, строй не ломали, все вооруженные одинаково, все в железных шлемах, кожаных доспехах, на которых железных полос столько, что не видно самой кожи. Первыми ехали Тревор и Редьярд. Из людской выскочила Клотильда, бросилась к Тревору, хватала за сапог, что-то лепетала. После похищения Лютеции служанка не находила себе места, кляла себя за то, что послушалась госпожу и уехала подготавливать им комнаты. Будь она с госпожой, она бы там голыми руками разорвала бы негодяя, посмевшего прикоснуться к ее госпоже... Лица Тревора и Редьярда были темнее тучи. Редьярд рассерженно крикнул еще с седла: - Где Лютеция? Злые слова застыли на языке Фарамунда. Тревор слез с коня, как обломок скалы сползает с горы, медленно повернулся к Фарамунду. Лицо было почти черное, под глазами висели темные мешки. Лицо сразу постарело, глубокие морщины избороздили щеки и лоб. Этот, напротив, взглянул на Фарамунда с таким сочувствием, что тот задохнулся, снова ощутил в горле подступающий ком. В груди растекалось жжение, боль. Он шагнул к старому воину, тот распахнул руки, больше похожие на медвежьи лапы. Фарамунд шагнул в них, припал к его груди, слезы хлынули разом, словно копились всю ночь и ждали только, когда откроется запруда. Тревор похлопывал его по спине, не выпуская из объятий. Над ухом гудел расстроенный голос: - А мы уже договорились с конунгом, что он пропустит нас через его земли и даже даст для сопровождения два десятка воинов!.. А от его владений до римских земель, где отыщется ее родня, рукой подать... Как на крыльях летели обратно!.. Но на месте крепости Свена застали одни руины... Хорошо, слух уже пошел, что эти руины, как и все деревни вокруг, уже твои... Фарамунд стискивал челюсти, но в глазах защипало. Слезы хлынули ручьем. Он всхлипнул, его трясло, зарыдал в отчаянии: - За что меня так?.. Я же все сделал!.. Нет, это я виноват!!!.. Почему не взял эту проклятую крепость Свена сам... Тогда бы никто не сумел... Тревор, который сперва слушал с недоумением, затем чуть отстранил его на вытянутый руках, сказал с изумлением: - Ну... а я думал, что тебе напоминать, что она тебе жизнь спасла... Правда, и ты ей спас... однажды, но, во-первых, разбойники ее и не собирались убивать, а во-вторых, она тебя сберегла, по крайней мере, трижды!.. К тому же я тоже собирался не раз перехватить твою глотку и бросить в лесу, чтоб лишнюю тяжесть не тащить, и чтоб задурно хлеб не ел... Рыдания все еще сотрясали Фарамунда, но он стиснул зубы, молчал, только слезы бежали по лицу, капали на грудь. Редьярд в сторонке разговаривал с Громыхало и Вехульдом, но Фарамунд чувствовал на себе его подозрительный взгляд. Воинов повели в трапезную, коней разобрали и потащили к полупустой конюшне. Фарамунд едва снова не впал в оцепенение, но по двору забухали тяжелые шаги, словно галопом несся каменный бык, в холл вбежал красный, запыхавшийся Громыхало. - Рекс!.. Есть новости. - Нашелся? - вскрикнул Фарамунд. - Он приехал сам, - сообщил Громыхало. - Троих коней загнал, говорит, пока скакал без передыху!.. Далеко, видать... - Где он? - У колодца. Упал, пьет, как жаба на солнце. Вести сюда, рекс? Фарамунд уловил удивленные взгляды Тревора и Редьярда. Редьярд ни за