о старше меня. У тебя никогда не будет детей. А я не увижу внуков. Но, возможно, этот брак укрепит связь наших племен, а его быстрая конница сможет придти к нам на помощь в трудный час... Ее плечи зябко передернулись, едва представила старика с мутным взглядом, слюнявыми губами и трясущимися руками. - Неужели никого другого нет? - вскрикнула она в отчаянии. Тревор отвел взгляд, прошел к столу. Тяжело заскрипела отодвигаемая дубовая давка. Он грузно рухнул, опустил руки на столешницу. Пальцы были с вздутыми суставами, покрученные ревматизмом. - Все остальные, - сказал он едва слышно, - ничего не могут с собой принести. Ни войска, ни земель, ни родственных связей. А их мечи... Что даже самый доблестный герой против войска этого Фарамунда? Слезы выступили на ее глазах. Она выкрикнула с отчаянием: - Я ненавижу его! - Ненавидь, - согласился Тревор неожиданно легко. - Многие жены ненавидят мужей. Ну и что? Любовь и ненависть - одно, брак - другое. Тем более, когда... когда через тебя в брак... то бишь, тесный союз, вступают, можно сказать, два племени... - У этого разбойника нет племени! - Но у него есть земли, - сказал Тревор с грустью. - У него бурги и города. У него войско, что растет, как снежный ком. На него работают сотни тысяч людей! Он уставил свои кордоны виселицами, в лесах ветви деревьев гнутся от страшных плодов с людскими лицами, зато мирные хлебопашцы выходят в поле без меча и лука!.. Брунгильда, он уже сейчас могущественнее сотен рексов и конунгов, которых видимо-невидимо на этих землях! Я оставил свое племя, вез Лютецию с единственной целью. Да-да, через ее брак с могущественным римским военачальником... или даже варварским рексом - спасти наше племя! А сейчас я пытаюсь уговорить тебя дать согласие на брак. Она сказала едко: - Франки своих дочерей не спрашивают! - Я не франк, - ответил он. - Да и франки разные... Римляне тоже не спрашивают своих детей. Я просто прошу тебя выбрать свой путь верно. Откажешься, что ж... Но уже сейчас мое племя отброшено с наших земель, которые мы возделывали эти пять-шесть поколений. Нас теснят неведомые народы! Не все равнодушно проходят мимо. Иные требуют дань: скотом, деньгами, кровью. Мир сошел с ума, все народы сдвинулись с мест, где им определил быть Господь, все куда-то кочуют, что-то ищут... Это конец света, девочка моя. Только Рим еще держится, последняя наша надежда. Пока стоит Рим, вселенная уцелеет. Она едва слышно прошептала: - Какой он хоть... этот Фарамунд? Тревор, хотя должен бы ощутить облегчение при виде Брунгильды, что уже сдалась, почувствовал острую жалость. - Ты же видишь, он достаточно молод, так как войска водит в бой лично. Один из этих неистовых героев, что приходят в ярость при виде врага, грызут щит, а в бой бросаются, предварительно сорвав с себя одежду. Не думаю, что он будет обращать на тебя много внимания. Скорее всего, после брачной ночи попьянствует с соратниками пару недель, а потом снова на войну. Где-нибудь сгинет, герои долго не живут. - Его убьют? Он развел руками: - Это называется иначе. Дескать, боги их любят - забирают в свою дружину. - А что же я? - Ты останешься царственной вдовой, - утешил он. - Пока не подрастет сын, будешь править... если он предварительно не назначит опекуна. Возможно, во второй раз ты выйдешь замуж более удачно. Уже по своей воле. Она опустила голову, задумалась. Глава 24 Вторую неделю они двигались по дороге, ведущей в Рим. Во всяком случае, она вела на юг. Небо начало очищаться, все чаще люди видели синеву вместо серых, неопрятных, словно весенний снег, туч. Белые лица стали покрываться золотистым налетом, а молодой Унгардлик, что ехал с обнаженными плечами, ухитрился обжечь их до волдырей. Дважды переходили мелкие реки, а на исходе третьей недели пошли по берегу широкой полноводной реки. Фарамунд ехал на белом жеребце во главе передового отряда. Он очнулся от тяжелых дум, когда крупные чайки налетели с таким оглушительным криком, словно намеревались заклевать всех начисто. Рядом покачивался в седле Вехульд, он даже пригнулся, а птицы сделали победный разворот и унеслись, Чайки помельче прошли мимо большой стаей. Вдоль берега тянулись огромные стаи крупных серых гусей, отдельно держались лебеди, зато длинноногие цапли и аисты торчали всюду, похожие на сохнущие на палках комья тины. Над рекой, часто и шумно лопоча крыльями, пролетали бестолковые утки, а у самых берегов из спокойной воды часто высовывались толстые морды сомов. От них медленно и величаво расходились круги, похожие на защитные валы крепостей, а рыбы хватали с камышей стрекоз, жуков, посматривали на проплывающих уток. Мелькнула мысль остановиться в этом безмятежном, счастливом месте. Поставить крепость, вот здесь защитный вал... однако, вот уже неделю за ними следует пыльное облако, не догоняя, но и не отставая - еще чье-то племя идет по пятам. Кто знает, не сметут ли они их, не успевших даже вырыть защитный ров? - Вперед, - сказал он. - Вперед!.. Напоить коней, и - только вперед. - Скот устал... напомнил Вехульд осторожно. - Забить, - велел он жестко. - На новом месте будет сытый, жирный скот, будут мягкие, изнеженные женщины! - Или острые мечи и длинные копья, - добавил Громыхало. Фарамунд метнул в его сторону злой взгляд, но на лице старого воина было грозное веселье. Он жадно смотрел на далекий горизонт, глаза блестели молодо и задорно. Теперь спина у него всегда была прямой, а грудь вызывающе выпячена. Он не страшился ни острых мечей, ни длинных копий, считая в полной мужской уверенности, что без них даже мягкие, изнеженные женщины недостаточно сладкая добыча... У воинов, как в седле во время бесконечного перехода к югу, так и ночью у костров, где они кичились силой и затевали драки, только и разговоров было о новых землях на юге, о богатствах, которые там захватят, о знойном солнце и чистом небе, о нежных роскошных женщинах, которые им достанутся. Но говорили также и о трусости макшогов, что даже не пробовали дать бой захватившим эти земли свевам, за что свевы отблагодарили сожжением их селений, а их самих уложили на землю рядами по всей дороге. Все племя свевов проехало по их телам, слушая, как музыку, стоны, плач, проклятия, хруст костей. Колеса повозок до втулок забрызгало кровью. Из макшогов не осталось ни одного человека! Приходили вести о пожарах, да и видно было страшное зарево как на севере, где уже пятый день к небу вздымается стена черного дыма, так и дальше к западу, где черный дым заметили только вчера, но сегодня это уже страшный черно-багровый столб, что подпирает грозно темнеющее небо. - Мы побьем свевов, - доказывал непривычно горячо Громыхало. Никто не узнал бы в нем недавнего палача, теперь это был старый, умелый боец, искусный воитель, знаток тактики римлян. - Никто лучше свевов не обороняется в крепостях, признаю. У них всегда там колодцы с чистой водой, всегда подвалы полны запасами муки и зерна. Но нам ведь не лезть на стены? - А почему? - А зачем? Мы не кочевая орда, что пришла пограбить, и потом уйдет. Это орда долго стоять под стенами не будет. А мы придем и, как велит наш вождь, поселимся в долинах. Пусть сидят себе в крепостях! Вода не кончится, но когда-то да съедят все запасы? - И что тогда? - Либо перебьем... в открытом бою мы сильнее, либо... мне кажется, наш вождь что-то задумал. Фарамунд слушал эти речи, хмурился. То, что задумал, очевидно. Ему не нужны головы каких-то там свевов. Ему нужно, чтобы свевы, как и другие, встали под его руку. Влились бы в его народ или пока стояли отдельно, неважно. Но со свевами он будет сильнее. Он пригласил на переговоры знатных свевов, принял радушно, устроил пир, а потом разрешил им походить по своему лагерю. К вечеру договорились о свободном проходе через их земли. А к утру, на пиру, конунг Мирдлихт поклялся, что выделит для своего друга Фарамунда пять тысяч испытанных бойцов. Более того, он сам поведет их под правой рукой лучшего из вождей, Фарамунда, на проклятый Рим! После двухдневного отдыха войско двинулось дальше. Пять тысяч свевов выступили последними, не успели собраться, но конунг Мирдлихт ехал по правую руку Фарамунда, недружелюбно поглядывал на Громыхало и Вехульда, старался оттеснить и верного Унгардлика. Сегодня день выдался на редкость светлый, с чистым прозрачным воздухом. Войска растянулись длинными колоннами, пыльные облака уходили за горизонт. Фарамунд ехал во главе войска, впереди шныряли только отряды-разведчики Унгардлика. Слева от дороги медленно проплывала старинная римская крепость. Чудовищная громадина из каменных глыб вырисовывалась на чистом небе страшно и зловеще. За высокой стеной поднимались такие же каменные башни, стены угрюмых домов теснились, громоздились, налезали одна на другую. Он ошалело вертел головой. Дома и крепости, которые в Галлии, из дерева, а здесь не просто камень... здесь только камень! Даже верхние этажи, даже крыша! К тому же город окружен высокой стеной из серого камня. А все дома за стеной из темного гранита, но выше всех высится странное здание... он смутно понял, что это и есть храм нового бога, оттуда как раз несется дивный звон, можно разглядеть, как на вершине башни мечется темная фигурка, над ней раскачиваются колокола... С вершины отдаленного холма он наблюдал, как из угрюмого каменного здания высыпали вооруженные люди. Командовал крохотный блестящий человечек, криков Фарамунд не слышал, но невольно засмотрелся, когда тысяча человек задвигалась одинаково, когда вся железная махина шагала, разворачивалась, одновременно закрывалась щитами, выбрасывала вперед острия копий, приседала на колено, словно встречая налетающую конницу... Как может такая империя отступать под натиском варваров, которые вооружены едва ли не палками? К тому же мы видим в облаках дивных зверей и странные бурги, а римляне на все смотрят трезво. Для них облако - просто облако, не стоящее внимания... Теперь, вспоминая разрозненные рассказы, он уже начал видеть картину той необъяснимой странности, когда все народы, дотоле рождающиеся и умирающие на одном и том же месте, вдруг сдвинулись и пошли, поехали, двинулись на неведомые земли, словно птицы, ведомые неизвестным зовом... Первыми начали кимвры и тевтоны, всего за двадцать лет исколесившие половину Европы, затем пошли свевы, закрепились на среднем Рейне. На верхнем Дунае, покорив и поглотил кельтов, затем верховья Одера и Эльбы, на средний и нижний Дунай. Римлян разгромили в Тевтобургском лесу. Прорвали римскую границу в Маркоманской войне. Алеманы и крохотное племя франков вторглись в Галлию, Испанию, готы - на Балканы, Вестготы у Андрианополя разбили наголову римскую армию. Вестготы вытребовали у могучего Рима для поселения не только Мезию, что на правом берегу Дуная, но и Фракию, и Македонию. Опустошив Грецию, вытребовали для поселения еще и Иллирию. Армия Римской империи к тому времени состояла сама из варваров, а ее лучший полководец гот Стилихон держался долго, но римляне отблагодарили его тем, что казнили. Сейчас вестготы вторглись на земли империи, требуя все новых контрибуций и новых земель. По слухам вожак вестготов Аларих уже близок к Риму, требует у его хозяев новых земель для поселения готов на территории империи, требует увеличения жалования - он то служит Риму, то бунтует, требует льгот для своего племени... По слухам, из Степи недавно вынырнули страшные гунны, громят бургундов, свевов, алеманов. Уже вторглись в Галлию, опустошили. Мир трясет, как слабое деревцо в ураган, что выросло, не зная ничего, кроме легкого бриза. Вот и он ведет огромное полчище, что растет с каждым днем, к которому присоединяются отряды молодых героев: все мечтают служить под рукой такого вождя, как он... Он вздрогнул, навстречу несся Унгардлик с двумя воинами, все трое махали руками: - Стоять!.. Стоять! За спиной Фарамунда мощно гаркнул Громыхало: - Отря-я-яд, стой!.. Остановиться! Зычный голос пронесся вдоль всей дороги: - Стоять!.. Остановиться! Солнце уже поднялось над горизонтом. Далеко впереди яркие лучи пронизывали пыльное облако. Фарамунд ощутил, как сердце стукнуло чуть-чуть чаще. Такое облако поднимается либо от огромного стада скота, либо от движения большого войска. Все, кто от летней жары снял доспех, теперь торопливо напяливали, помогали соседу застегнуть панцирь. Золотые волосы франков исчезали под железными или войлочными шапками. Кто-то заранее обнажил меч. Повозки останавливались, возницы настегивали коней, слышалось ржание, скрип колес. Повозки ставили широкой дугой, защита от конницы, а сверху с повозок удобно бить как копьями, так и мечами. Внезапно в пыльном облаке блеснула искорка, потом еще. Искры разрослись, похожие на излом слюды под солнцем. Там мог блестеть только металл. - Бургунды отказались нас пропустить, - повторил Унгардлик в который раз. - На переговоры не идут. Они сказали, что их честь не позволяет вступать в переговоры с противниками Рима. - Они будут воевать, - подтвердил Мирдлихт. - Но ты же вступил в переговоры? Мирдлихт холодно улыбнулся: - Есть разница. Мы силой отняли эти земли у Рима! Потому мы Риму ничем не обязаны. А бургунды эти земли от Рима получили в дар. С обязательством защищать рубежи Рима на этом участке. Честь им не позволит нас пропустить. - Может быть, - предположил Фарамунд. - Им будет достаточно небольшого сражения? Мирдлихт понял, покачал головой: - Нет. Они будут стоять до последнего человека, но нас не пропустят. Они сами долго воевали с Римом, но если дали ему слово, то... - Понятно, - сказал Фарамунд с великой неохотой. - Тогда бой! Он старался избегать сражений. Юные воины грезили кровавыми битвами, где обретут честь и славу, а он чувствовал, что самое правильное решение - это быстро захватывать город, хватать там золото, драгоценности, оружие или одежду, все это бросить на телеги и поспешно двигаться дальше. Да, в городе останется много ценного, но всего не схватить: достаточно и того, что за первые пару суток удается изнасиловать всех женщин, напиться, а порой и искупаться в вине, что хлещет из разбитых винных бочек. За спиной пыльное облако не останавливается. Следом упорно двигаются лохматые люди, похожие на зверей. Они не слезают с седел, там пьют и испражняются, они едят сырое мясо, едят убитых врагов, в то время как благородные франки всего лишь потребляют печень убитых ими воинов, да и то не от голода, а по воинскому обычаю. Те степные люди даже не грабят, они не знают цену золота или чашам из золота, они не отличают красивую женщину с золотыми волосами от своих кривоногих ведьм, они просто сжигают все дома на пути, а женщин убивают, даже не подумав изнасиловать по праву победителей... Они убивают всех, они рубят сады, так как никогда не видели фруктовых деревьев! Это и есть то, что оседлые народы называют концом мира. Его собственное войско в последнее время жило и развивалось как бы само по себе. Руководили им его военачальники, но можно ли, в самом деле, на кого-то положиться полностью? Громыхало - старый воин, достаточно умелый, но слишком боится состариться и умереть немощным... сам же его когда-то этим напугал. Вехульд - отважен, первым бросается в бой, последним из боя выходит, но чересчур увлекается. Если бы не его чудовищная ловкость и везение, уже быть бы убитому... Быстро растет молодой Унгардлик. В меру молод, но уже со своим легким отрядом побывал везде, провел сотни боев, его любят, ему верят, за ним идут. Где как клич звучит его имя, там врагов бросает в дрожь, а у своих прибавляется сил. - Лучники на повозки! - велел он. - Громыхало, поставь свою тяжелую конницу на левый фланг!.. Вехульд, ты на правом. Я возьму с собой ополченцев, выступлю в центре. - Рекс, они никудышные вояки! - Вот и хорошо, - недобро сказал Фарамунд. - Нас сразу сомнут, они отступят... а то и побегут. Вы ударите с флангов. Он поймал на себе пристальный взгляд Громыхало. Но старый воин смолчал, не спросил, что будет с самим рексом, если ополчение дрогнет и бросится бежать к повозкам. Достоинство и воинская гордость не позволят рексу бежать с остальными, но против скачущей конницы не устоит ни один герой... Летописцы подробно описали это сражение. А барды сложили победную песнь. Старые воины утвердились во славе и доблести, а молодые герои впервые удостоились сдержанных похвал от старых богатырей. Удивительно синее небо, чистое не только от туч, но даже от белых облаков, много раз темнело от туч выпущенных стрел. От звона тысяч мечей, стука стрел о щиты и диких криков людей и коней глохли люди, земля размокла от крови, а ручьи вздулись. В разгар сражения в спину франкам внезапно ударили свевы. Сам Мирдлихт повел их в бой, и немало франкских богатырей пало от его длинного меча. В этот страшный час, когда решалось, быть франкам или не быть, Фарамунд велел выпрячь из телег коней, и, посадив на них всех возниц и всех раненых, кто только мог держать в руках оружие, бросил их, в свою очередь, в спину свевов. Поле боя несколько раз переходило из рук в руки. Наконец бургунды перешли к обороне. Дрались умело и хладнокровно, их сильнейшие богатыри встали по кругу спина к спине, удерживали натиск рассвирепевших франков. Когда перед ними вырос вал трупов, они вынужденно отступили, чтобы на них не бросались сверху. Фарамунд рубился в передних рядах. Именно он прорвал оборону бургундских богатырей, а за ним бросились разъяренные Громыхало, Вехульд, сильнейшие герои франков. Бургунды дрались отчаянно, ни один не отступил. Последнего рубили со всех сторон, а залитый кровью гигант долго ревел и отбивался выщербленным топором, но постепенно голос слабел, а кровь заливала его из множества ран. Наконец, Громыхало метнул молот. Удар в лоб был страшен, гиганта опрокинуло на спину, и копьями его пронзили сразу с трех сторон. В стороне из окружения вырвалась группа всадников. Фарамунд видел, как Унгардлик вылетел из седла, перекатился в пыли, мимо прогрохотали конские копыта. На миг его закрыло пылью, но тут же он отбежал на четвереньках, а пятеро конных, бешено настегивая коней, понеслись к лесу. Фарамунд вскипел, в переднем узнал предавшего их союз конунга Мирдлихта. Унгардлик бросился за своим конем, тот пугливо отбегал, несколько пеших франков бросились за всадниками. - Догнать! - вскричал Фарамунд страшно. Он столкнул с седла ехавшего мимо немолодого франка, вскочил на коня и быстро погнал его за убегающим Мирдлихтом. Тот несся во весь опор, Фарамунд застонал от злобы, если уйдет в лес, то опять не поймать его врага... Слева быстро вырастал храм нового бога. Маленький, приземистый, но в отличие от всех домов этот сложен из камня, тем самым выглядит пугающе несокрушимым, почти монолитным. Построенный едва ли не на болоте, он медленно погружается в трясину, но на земле сменится еще не одно поколение, пока утонет в грязи полностью. Мирдлихт миновал храм, его конь несся как птица. Фарамунд взвыл, предатель уходит, а в лесу его уже не достать... На опушке леса засверкали искры. Не веря глазам, он увидел, как на открытое место выезжают потрепанные всадники. В руках копья, у многих на головах настоящие шлемы. Они выплескивались из леса волна за волной, а передний отряд уже на рысях шел в их сторону. Мирдлихт тоже заметив новых противников, начал придерживать коня. Фарамунд со злой радостью видел, как конунг бросал по сторонам затравленные взгляды. Сзади настигает Фарамунд, путь к лесу отрезан его людьми, справа болото, слева тоже перехватят люди Вехульда. Внезапно он повернул коня и пустился обратно. Фарамунд выхватил меч, в голове блеснула безумная надежда, что конунг вздумал сразиться с ним лицом к лицу, однако тот подал коня влево, понесся в сторону маленького храма нового бога, Христа. Фарамунд повернул коня за ним, а Мирдлихт соскочил наземь, ринулся к двери. Конь Фарамунда галопом доскакал до брошенного коня, когда Мирдлихт распахнул дверь и вбежал в полутьму храма. Фарамунд соскочил уже с мечом в руке. Сзади догнал крик: - Стой!.. Фарамунд, остановись! За ним бежал Вехульд, следом спешили, кто на конях, кто пешим, местные. Фарамунд видел раскрытые в крике рты, вытаращенные глаза. Он остановился на пороге, в полутьме видно было, как Мирдлихт добежал до небольшого возвышения, упал на колени, обхватив обеими руками это, видимо, священное место. Право убежища, мелькнуло у него в голове со злобой. Как во всех храмах, даже самых древних, преступник мог спастись, припав к стопам статуи божества. Он сунул меч в ножны, рассудив, что если с обнаженной сталью негоже входить в храм, так можно войти безоружным и удавить гада голыми руками, но сзади все нарастал крик, топот, гам, он остановился и ждал. Вехульд доскакал первым, крикнул с великим облегчением: - Как хорошо, что ты не вошел! - Но тварь надо уничтожить, - сказал Фарамунд зло. - Рекс, - сказал Вехульд предостерегающе. - Это племя окрещено еще три поколения тому. Здесь на треть римская кровь, они поклоняются этому богу. - И что же? - Негоже их дразнить! - Крепки в вере? - спросил Фарамунд. - Еще как! Глава 25 Остатки его отборного отряда расположились на отдых прямо перед храмом. Двое-трое воинов все время сторожили дверь, остальные разожгли костры, жарили мясо, чинили доспехи. Фарамунд дал войску недельный отдых. За это время из северных земель Галлии подойдет обещанное пополнение. Из окрестных сел постепенно стягивался народ. Все почему-то стремились войти в храм, готовы были бросаться на выставленные копья. Фарамунд выехал на коне навстречу толпе. На него смотрели недружелюбно, но без той ненависти, что встречал у противника. Что-то во взглядах этих людей было иное... странное спокойствие, что казалось равнодушием, если не презрением к гибели. Он вскинул руку. - Приветствую всех! - сказал он мощно. - Я уважаю вашу веру. Как видите, я не вошел в ваш храм с оружием. Негоже статуи богов обагрять кровью... Высокий бородатый поселянин сказал с поклоном: - У нас нет статуй, у нас они стали иконами. Но иконы тоже нельзя обагрять кровью. Господь велит прощать... э-э... а также подставлять левую щеку, когда бьют по правой... Фарамунд усмехнулся: - Я тоже знаю вашу веру. И сам готовлюсь ее принять. Но в Писании сказано: не мир я принес, но меч!.. Предательство ни в какой вере не прощаемо. Иуда предал, был наказан. - Он был наказан не людьми, а Богом! - возразил мужик. Фарамунд покачал головой: - А вам не стыдно все складывать на своего бога? Помочь ему не хотите? Какие же верные рабы? Я не бог, но за мной вон какая армия идет!.. А вы?.. Станьте же орудиями замысла своего бога! Исполните его волю. Все, что вы сделаете, это и есть его воля. Ведь ни один волос не падет с головы, ни один листок с дерева без его воли? Они стояли в молчании, раздумывали, тихонько переговаривались. Фарамунд сам чувствовал затруднение, о богах как-то не думал, но, к счастью, со стороны дороги раздались крики. Из дальнего пыльного облачка вынырнула четверка богато украшенных коней. Они тянули роскошную повозку, следом несся отряд таких же богато одетых воинов в блестящих на солнце доспехах. Повозка остановилась, не доехав до храма с десяток шагов. Двое ухватили коней под уздцы, Из толпы вышел немолодой человек с совершенно седой головой и такой же белой короткой бородкой, открыл дверцу и протянул вовнутрь руку. Из полумрака закрытой повозки высунулась такая же немолодая женщина. Мужчина помог ей спуститься на землю. Она выпрямилась, в толпе заговорили, начали опускаться на колени. Остались стоять только люди Фарамунда, но он видел по их лицам, что и они готовы последовать примеру поселян, таким величием и властностью повеяло от этой женщины. Она смотрела гордо, запавшие глаза лихорадочно блестели, а темные круги под глазами только придавали вид много думающего и страдающего человека. Фарамунд смотрел на престарелую мать Мирдлихта почти с сочувствием. Внучка великого воина и дочь воина, она была выдана замуж за доблестного воина, а затем рожала воинов, гордилась их доблестями, славой, воспитывала в духе доблести и подвигов. Почти все погибли в боях, но погибли со славой, а внуки только начинали путь с оружием в руках, но она уже гордилась их силой и мужеством. Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не запятнал свой род... и только этот последний сын, Мирдлихт, предал свое племя. Она коротко взглянула на него, голос ее был чистый, сильный, с едва заметной ноткой усталости: - Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь, я даже не успела переодеться... Он сам видел по загнанным коням, по ее измученному лицу, что за двое суток повозка не останавливалась больше, чем на несколько минут, пока меняли коней. Поклонился, помня, как ее здесь чтут и как местные ревниво следят за каждым его движением: - Приветствую тебя, доблестная правительница. Пути богов неисповедимы, но мы следуем им, как можем. Прости, но мы преследовали изменника, чье имя я не хочу произносить вслух. Я чту веру нового бога, и... сам собираюсь ее принять. Однако я чту и старые законы наших народов. Зло и предательство должны быть наказаны. Однако в твоем присутствии я не осмеливаюсь судить, ибо я молод... и знаю так мало! А вот ты... Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на довольного Вехульда. Тот прошептал: - Ну и хитрая же ты змея... - Ш-ш-ш, - ответил Фарамунд. Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога. На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом. - Никто не войдет в храм, - сказала она, наконец. Голос ее был низким, страдающим. - Святилище Иисуса Христа не должно быть осквернено блеском мечей и видом пролитой крови. Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. Вехульд шепнул: - Ты не вмешаешься? - Тихо, - шепнул Фарамунд. - Не верю, что старая вера испарится как туман... Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как мел. В глазах стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания: - Но никто и не выйдет из этого храма. За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку. Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития крови... Но карать. Карать страшно и беспощадно. А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния. Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память о котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в церкви... Да, отныне церковь будет карать без пролития крови. За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало даже крупнее, чем было до сражения. Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что остались в дальних селах, в основном - женщины и дети, отныне станут франками. Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу - кого где застала гибель. - Все дрались достойно, - определил Фарамунд. - И наши герои, и бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость. Громыхало пробурчал: - А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами? - Ну... в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их чертоги... в виде пара. Без тела вовсе. Громыхало посмотрел подозрительно. - Ты все чаще говоришь о вере Христа. - Посмотрим, посмотрим, - ответил Фарамунд с неопределенностью в голосе. - Это вера хороша... во многом. Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же просто решил объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные подсвечники и светильники. Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она живет в тягостном ожидании, что ее как овцу отдадут этому человеку! С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь встретить Фарамунда вне крепости. Брунгильда подошла к окну, когда внизу во внутреннем дворе застучали копыта, послышались сильные мужские голоса. Всадники соскакивали с коней, осматривались хозяйски. Все они отличались от мужчин бурга, как соколы отличаются от простых уток: в движениях сквозит сила и жестокость, взгляды прицельные, чуть охрипшие голоса звучат громко и уверенно. Она словно воочию увидела, как падают под их страшными ударами враги, как шагают по трупам, в руке окровавленный меч, а глаза жадно ищут нового противника. Особое внимание привлек всадник, который единственный был в легкой кольчуге поверх вязаной рубашки, в то время как остальные воины двигались в тяжелых железных латах. Похоже, он очень полагался на силу и скорость своего длинного меча. Выше других мужчин своей отборной дружины, шире в плечах, он выглядел сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги скрывались могучие мышцы, крепость которых она уже мысленно сравнила с гранитной плитой. Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной силой, что она сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась со своей участью. Признала его правоту, готова идти даже за того старика, у которого на востоке огромные земли и хорошая конница. Почти безропотно согласилась идти за неведомого Фарамунда, вожака самой большой разбойничьей шайки... Но сейчас неизвестно почему кровь снова вскипела от возмущения. Нет, она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой! За спиной послышался перестук деревянных башмаков. Клотильда взбежала возбужденная, запыхавшаяся. - Здравствуй, госпожа, - выпалила она. - Уф, я так бежала!.. Лестница такая крутая... - Клотильда, - безучастно сказала Брунгильда. - Ты же в людской... - Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и служила нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом месте! Лучше я вам заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с привычками и обычаями франков. Брунгильда сказала с чувством: - Добрый дядя Тревор! После Лютеции у него только я осталась из всей родни... Клотильда, иди сюда к окну. Видишь всадников? Расскажи кто из них кто? И кто этот герой в кольчуге? Клотильда на миг прильнула к окошку, тут же отпрянула, уступая место госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба. - Это и есть сам Фарамунд. - Фарамунд... - пробормотала Брунгильда ошарашено. Могущественный вожак разбойников, а теперь уже конунг, не выслал вперед, как водится, передовой отряд легких конников, чтобы успели известить о его прибытии, чтобы подготовили комнаты, места для коней, накрыли столы! Вместо того чтобы прибыть позже, в сопровождении пышной свиты, в богатой повозке, которую будут тащить десяток дорогих коней, он явился в грязи и пыли, спеша поглазеть на нее, раздеть взглядом, осквернить в своих похотливых видениях... Мерзавец! Это оскорбительно. Это оскорбительно! Ее колени начали вздрагивать. Она напрягла все тело, вскинула голову. Глаза блеснули решимостью. Нет, она не станет покорно смотреть под ноги своему будущему мужу и повелителю! Дверь распахнулась, быстро вошел Тревор. Глаза его сияли, длинные усы воинственно приподнялись. Он заявил громко и торжественно: - Благородная Брунгильда! Доблестный рекс Фарамунд прибыл! Я вижу, что прибыл, едва не вырвалось у нее. Все равно он разбойник, а не рекс. И прибыл как простой разбойник. Неужели не понимает, что в таком виде он наносит ей оскорбление, наносит урон ее высокородной чести? Фарамунд видел в глазах Тревора радость и смущение одновременно. Все-таки это была его крепость, которую он подарил без всякий коммендаций Лютеции. Но Лютеции нет, а они вроде бы теперь распоряжаться не вправе... С другой стороны, его удалось уговорить взять под защиту младшую сестру Лютеции. И хотя ей не дарил Люнеус, но как-то само собой считалось, что ныне здесь хозяйничают Тревор с Редьярдом. Но это, пока Фарамунд не прибыл лично. Вытряхнув дорожную пыль, он позволил себя обтереть мокрыми полотенцами, спустился в главный зал. Девушка медленно сходила по ступенькам, ее фигурка была натянута как тетива лука, взгляд смотрел прямо перед собой. По телу Фарамунда пробежала дрожь. К нему в зал сходила Лютеция, юная и чистая, даже в том же платье, в каком ехала тогда в повозке!.. Нет, это платье богаче, просто тот же голубой цвет, тот же крой... Она ощутила его жгучий взор, слегка повернула голову. Он снова вздрогнул. Те же удивительно чистые синие глаза, та же гордая приподнятость скул, детская припухлость щек, но слегка выдвинутый подбородок, что придавал ей вид решительный и упрямый. Он поднялся, ждал. Сбоку тихонько ахнул Вехульд, глаза военачальника были ошалелые как у лося весной. Громыхало перестал сопеть, подтянул живот. С его языка едва не сорвалось имя Лютеции. Наступила короткая пауза, которая всем показалась бесконечной. Тревор спускался за Брунгильдой следом, во все глаза смотрел, какое впечатление она произведет, рот расплылся до ушей. Брунгильда чуть повела глазом, опаздывает дядя, наклонила голову, серебристый голосок мелодично прозвучал в чистом воздухе: - Благородный Тревор, это и есть тот страшный рекс, от имени которого женщины падают в обморок? А у беременных случаются выкидыши? Тревор закашлялся, девушка не должна первой заговаривать с мужчинами, это ущерб ее достоинству, проговорил уже торопливо, смущенно: - Дорогая Брунгильда, позволь представить тебе доблестного Фарамунда, владетельного господина земель по всему берегу Рейна и до берегов Сены! Ее ресницы длинные, густые и томно изогнуты, но из-под них смотрят синие глаза... уже не как небо, а как искрящийся на солнце лед. Брунгильда выпрямилась, смотрела надменно, и хотя Фарамунд был выше, он чувствовал, как холодный взгляд высокомерно скользнул поверх его головы, едва-едва задев волосы, как пролетающая над грязным болотом птица задеваем кончиком крыла мшистую кочку. Фарамунд поклонился, смолчал. Тревор подвинул для Брунгильды стул с высокой резной спинкой. Она села просто и в то же время царственно: словно императрица огромной империи. Еще бы, подумал Фарамунд. Всяк, кто взглянет в ее глаза, уже раб. Слуги торопливо таскали на стол жареных лебедей, ставили блюда с печеной птичьей мелочью, перед Фарамундом появился золотой кубок с тускло блестящими камешками по ободку. Из-за плеча выдвинулась рука с кувшином. В широкое жерло кубка хлынула темно-красная струя. Запах пошел тонкий, приятный. Тревор сказал бодро: - С возвращением, рекс!.. Здесь в крае наслышаны о твоих подвигах. Ты берешь города с такой легкостью, что твое войско почти не останавливается!.. Если бы не обозы, ты бы уже достиг стен Рима. Фарамунд ощутил осторожный вопрос в невинном тосте. Рим - сердце мира, если на него замахнуться - наступит конец света. Раньше никому в голову не могла придти безумная мысль, что Рим может пасть, но как-то дошли слухи, что страшный Аларих из родственного франкам племени готов уже приблизился к его стенам, грозит, торгуется, спорит... спорит с самими владыками мира! Рим все еще стоит незыблемо, однако мир качнулся под ногами! - Я даже не знаю, - ответил он как можно беспечнее, - где этот Рим... Мы просто идем на юг! Там небо без туч, там нет этих зловонных болот... Мы идем, как летят птицы в те сказочные страны... Он сам чувствовал, что лицо его на миг стало мечтательным. Стук ножей на короткое время прервался, он чувствовал устремленные на него удивленные взгляды. Тревор хмыкнул: - Как птицы? Военачальник должен руководствоваться разумом. - Они и руководствуются, - ответил Фарамунд. - У меня хорошие военачальники. - Из римлян? - Своих вырастил, - усмехнулся Фарамунд. Тревор вскинул брови, баранья лопатка остановилась на полдороге ко рту: - Это Громыхало, Вехульд?.. Тебе повезло, но двоих мало... - Подросли и другие, - ответил Фарамунд. - Я уже перестал ломать голову, кем же я был раньше... до потери памяти. Но теперь мне кажется, что я был из тех, кто находит нужных людей. Вот и все. У меня сейчас две дюжины полководцев, которым я мог бы доверить войска и побольше, чем у меня есть! Слуги сновали неслышно, даже не сопели за спиной, не дышали перегаром. Кубок всякий раз перед Фарамундом, как и перед всеми, наполнялся тут же, блюда с объедками убирали сразу, Фарамунду не приходилось громоздить вокруг тарелки ограду из костей. Тревор все поглядывал на племянницу. Брунгильда почти не прикасалась к еде, но ее тонкие пальчики держали нож, лезвие иногда отделяло ажурно тонкие ломтики, умело расчленяло хрящи, и, если не присматриваться, то казалось, что она вовсе не тяготится пребыванием за столом среди десятка сильных мужчин. Внезапно Тревор, развеселившись, выдернул какую-то хитрую шпильку в башне из золотых волос на голове Брунгильды. У Фарамунда перехватило дыхание. Вся башня разом рухнула, рассыпалась молодым чистым золотом по плечам, спине, растеклась золотой волной, настолько прекрасной, что зал осветился, словно в ней заблистали золотые крылья ангелов. Брунгильда стала пунцовой от стыда, унижения, оскорбленного достоинства. Глаза ее засверкали гневом: - Дядя! Как ты осмелился? Тревор, смеясь, выставил перед собой руки с почти обглоданной костью: - Только не бей!.. Я хотел полюбоваться на твои прекрасные волосы... и посмотреть, как ахнут другие! Брунгильда метнула на Фарамунда уничтожающий взгляд. Он поспешно опустил голову, словно это он допустил грубость. Бедняжка не хочет, чтобы ее демонстрировали как козу н