а держался отстранено, пренебрегал им как простолюдином, так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь, когда окрестные конты сами льстиво склонили головы, страшась близости такого соседа, Редьярд держался в стороне, ни разу не назвал его рексом. Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и не находит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко переходили на рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Земля грохотала под копытами, этот стук будоражил кровь и странным ритмом отдавался в черепе. - Фарамунд! Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конская грива развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо стало бледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после долгого поста. - Фарамунд! - повторил он. Видно было, как он сделал усилие, затем выдавил: - Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебя конунгом, но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Ты собрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может быть, тебе даже удастся нанести последний удар Риму... Но ты понимаешь, что это означает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в эпоху хаоса, мрака, невежества... Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова "культурный мир" ничего ему не говорят, но вот то, что римляне должны уйти, исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль всегда уступает место сильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а молодые дубки теснят сами. - Нам нужны новые земли, - сообщил он. - А с севера нас теснят. - Но не так... - простонал Редьярд. - Не так! - А как? Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздря в ноздрю, вскрикнул: - Раньше не было такой жестокости!.. Раньше культурные нации дрались... с менее культурными! И всегда побеждали! Цивилизованные эллины много веков воевали с цивилизованными персами, цивилизованные македонцы разгромили цивилизованную Мидию, еще более цивилизованный Рим покорил и Персию, и Македонию, и Египет, и Элладу!.. И с тех пор правил миром. Не Рим, а цивилизация правила миром! Но впервые... впервые!.. из темных отвратительных лесов и вонючих болот вышла самая настоящая дикость, что тупо уничтожает всю культуру!.. Я видел, как наши франки убивали ученых, юристов, поэтов... Для них это самые бесполезные люди!.. Фарамунд вспомнил, как его самого передернуло от вида своих соратников, когда тупо и остервенело разбивали молотами мраморные статуи в захваченном римском городке, едва не бросился останавливать, когда вытаскивали из библиотеки корзины с книгами и засыпали ими огромную яму на дороге... Но в то же время в словах красавца-франка... вернее, как бы за словами, чувствовалась и некая огромная, как гора, неправда. Не находя слов, он стегнул коня, что делал крайне редко, тот оскорблено взвизгнул, их бросило навстречу рвущему глаза и губы уже не ветру, а урагану. Некоторое время несся в одиночестве, потом его догнал весь отряд. Там разговор шел о делах в Римбурге, Тревор с хохотом пересказывал Громыхало и Вехульду сплетни, как дворовые, так и соседские. Редьярд ехал мрачный, лицо вытянулось. Фарамунду на миг стало жаль удивительного человека, что страдает не за свою долю добычи, а за чужие и непонятные народы. - Нас теснят, - сказал он ему, словно стараясь загладить грубость. - Теснят еще более дикие народы! Звери из степи, что прямо на конях рождаются, едят, испражняются, спят! Которые едят не только пленников, но и своих... Редьярд тут же воскликнул с жаром: - Надо встать на сторону Рима! И вместе с ним отразить натиск тех дикарей! Заодно и сами... окультуримся... Фарамунд покачал головой: - Я знаю немного, но даже мне уже ведомо, что многие могучие племена вставали на защиту Рима. Их называют федератами, верно? - Верно, - сказал с надеждой Редьярд. - Они поняли... - Не знаю, - прорычал Фарамунд, - поняли правильно ли... - А что не так? - Где эти могучие племена? Как только встают на защиту Рима, тут же становятся мелкими и жалкими. Почему у них пропадает воинская доблесть, как только начинают помогать могучему Риму? Почему наши народы, не умеющие так красиво шагать в ногу и разом бросать дротики, теснят, бьют, уничтожают, захватывают их земли, насилуют их женщин, врываются в их дома? Лицо Редьярда покрылось красными пятнами. Он тяжело дышал, в глазах сверкнула ненависть. Фарамунд понял, что красавец убил бы его тут же, если бы это помогло остановить натиск на Рим. - На все то, - выдавил Редьярд наконец, - на все то... воля Божья! Фарамунд расхохотался, снова хлестнул коня. За ним с грохотом понесся Громыхало. Старому воину быстро наскучили рассказы о том, кто кого во дворе нагнул, кто у кого ложку украл. Фарамунду показалось, что Громыхало чуточку стыдно за Тревора, который рассказывал с удовольствием, жил в том мире, уйдя из этого, свободного, чистого и погрузившись с головой в кухонный. К удивлению Фарамунда Редьярд все же решился догнать, поехал рядом, решительный и напряженный, как тетива на луке. Похоже, у него это копилось давно, а выплеснуть решился только что. - Если нас теснят, - заговорил Редьярд, - если заставляют рушить мир, то мы должны стать этим Римом сами! Взять от него все, скопировать... пусть пока слепо, а потом мы и сами станем римлянами... даже если останемся франками! - Но стать вторым Римом... - спросил Фарамунд, - значит, когда-то и нас так же?.. Тревор прислушивался с неудовольствием, слишком умные разговоры, широко раскинул руки, словно собираясь обнять весь свет: - Но это закон! Даже я знаю. Закон природы или закон Божий, как теперь говорят все чаще, но от этого никуда не деться! - Почему? - Да потому, что... - ответил Тревор. А Редьярд сказал горячо: - Нельзя, нельзя рушить мир! А сейчас творится такое... такое, что мир может рухнуть! Это мы, полудикие франки, потрясены мощью и величием Рима, необъятной империи, что тысячу лет правит миром, но культурные люди на то и культурные, что знают: до Рима было бесчисленное количество таких же империй!.. Была Персидская, была Македонская, были Египетская, были империи хеттов, мидийцев, ассирийцев... И всегда все заканчивалось одинаково. Империи рождались, росли, достигали зрелости, умирали. А на их руинах возникали новые... Фарамунд сказал со злостью: - Это я уже недавно слышал. Но на их руинах возникали такие же! Редьярд взглянул с таким удивлением, словно конунг усомнился в существовании коня, на котором сидит. - Конечно. А как иначе? Фарамунд стукнул кулаком по седлу: - А я хочу - иначе!.. Редьярд сказал уже спокойнее, хотя и с прежним огнем в глазах: - Хотеть - это одно, а вот реальность... Желваки вздулись под кожей, глаза Фарамунд вперились в линию горизонта с такой силой, что в том месте показалось пылевое облачко. - Не знаю, - ответил он зло. - Но из моего хотения что-нибудь да выйдет! Эта весна и лето для Брунгильды Белозубой тянулись, как никогда, мучительно долго. Она получила все, о чем мечтала: даже не бург, а свой город, в котором быстро росли мастерские кожевников, оружейников, виноделов, в пекарне день и ночь полыхал огонь, хлеб пекли вкусный, с румяной коркой, как она любила с детства, а мастерицы шили ей платья, какие только она желала. Фарамунд отбыл, оставив Римбург в ее полное владение. Тревор подмигивал: как она сумела окрутить свирепого конунга, заставила выполнять свою волю, на что она надменно улыбалась, но в груди росла злость. Это не она заставила могучего воителя выполнять свою волю, а он продемонстрировал полнейшее равнодушие к богатствам и землям, бросив ей такой огромный кусок! Бросил и пошел дальше. Навстречу славе, навстречу почестям и ликующим крикам влюбленного в него войска. Навстречу захватам, когда пылают города, когда врываются во дворцы, убивают мужчин, а рыдающих женщин распалено насилуют прямо на трупах их мужей. А самых знатных привязывают на постелях, чтобы всякий франк мог насладиться сладкой плотью нежных патрицианок... Слухи доходили редкие, с большими перерывами. Дважды, правда, сообщали, что Фарамунд разбит, а сам он пал в сражении. В Римбурге повисало тревожное ожидание, Тревор ходил мрачный, говорил успокаивающе, что такова судьба всех отважных воителей, что первыми бросаются в сечу. И хотя Фарамунд в бою как сам дьявол, но и дьяволу не уберечься в сече от брошенного в спину топора или метко выпущенной стрелы. Рано или поздно все герои гибнут, только погань живет и плодится... С облегчением вздыхал один Редьярд. Он не скрывал своей любви к Риму, римским порядкам и обычаям, и всякий натиск на римское был для него как нож в сердце. Правда, следующие гости с юга приносили вести, что это не Фарамунда разбили, а Фарамунд разбил огромные армии, не его убили, а он сразил в поединке сильнейшего богатыря из войска противников, и теперь грабит очередной город, вывозит золотые кубки и прочие золотые изделия, переплавляет и складывает в золотых слитках, чтобы с обозом отправить в Римбург. Потом пришло сообщение, что Фарамунд на зиму, скорее всего, останется в тех краях, которые завоевал. Брунгильда почувствовала, что сердце на какое-то время перестало биться, а дыхание остановилось. Значит, она больше не увидит этого надменного конунга? И она отныне... свободна? После этого сообщения прошло несколько дней. Тревор ходил задумчивый, наконец пришел в ее покои, пожаловался: - Я знаю, тебе бы его больше не видеть... Да и мне, если честно, без него спокойнее. Весь Римбург считает меня уже хозяином, все слушаются как самого Фарамунда. Но все-таки неловко... - В чем? - Понимаешь, за эту зиму на наших... и соседних землях подросло еще несколько тысяч горячих голов! Руки чешутся, мечи у всех, то и дело выдергивают из ножен. Как бы не пошли сбиваться в шайки да грабить... Я пообещал замолвить за них слово, когда конунг прибудет на зимовку. Да и не только они... С севера подперло племя вислян, это из готов, из какой только дыры они так и вылезают целыми толпами?.. Тоже просятся к Фарамунду. Еще бы! Все хотят служить самому удачливому, а Фарамунд добычу вывозит обозами... Она спросила, затаив дыхание: - И что же ты хочешь? Он бросил на нее взгляд исподлобья: - Да пришел посоветоваться. - О чем, дядя? Я в воинских делах не очень разбираюсь... Ее голосок был сладкий, невинный. Тревор засопел, стул под ним угрожающе поскрипывал, а огромные руки на столешнице беспокойно двигались. - Девочка моя, - сказал он, наконец, с неловкостью. - Ты знаешь, как я тебя люблю!.. У меня никого нет на свете больше. Если ты не хочешь больше видеть своего супруга, я не стану его уговаривать прибыть на зимовку. - Дядя, я-то при чем? - Ну, я же помню наш разговор... - Дядя, - сказала она с твердостью. - При чем тут я? Надо делать то, что нужно. Забудь о моей неприязни к этому человеку. Он вел себя... разумно. Ко мне не прикоснулся. Да, теперь об этом можно сказать. К нему на ложе я отсылала служанку. Да-да, Клотильду!.. Он проглотил это... если честно, это оскорбление. Что значит, достаточно разумен, и не станет рисковать своими политическими выгодами от нашего брака. Так что я не думаю, что он как зверь набросится на меня, когда слезет с коня. Он вполне довольствуется ласками моей служанки!.. Зато его появление здесь поможет пополнить его войско. Как бы умело он ни воевал, но потери наверняка немалые... Он слушал ее, хмурясь, глаза то опускал в столешницу, когда она призналась, что послала на свое ложе служанку, то внимательно всматривался в ее лицо, и тогда Брунгильда делала свой голос спокойнее, недостойно так горячиться и выплевывать слова, словно из печи выстреливаются горящие угольки. Наконец старый воин задвигался, стул жалобно завизжал, а голос Тревора прозвучал невесело: - Прости, я не знал... Хотя, прости, я не думаю, что тебе надо было... - Что? - Ну, посылать вместо себя Клотильду. Это, в самом деле, для него оскорбление! Она сказала горячо, скрывая смущение: - Он его проглотил! - Это говорит о его благородстве, а не о твоем... твоем... эх, ладно, уже ничего не поделаешь. Тогда я посылаю к нему гонца! Весной он сможет вернуться к войску с хорошим пополнением из родных краев. Глава 32 С того дня Брунгильда жила в странном мире, когда время словно бы застыло, а она сама чувствовала себя красивой бабочкой, попавшей в сладкую пахучую смолу на молодом дереве. День тянулся нескончаемо медленно, вечер никак не приходил, а когда наступала ночь, Брунгильда несколько раз просыпалась в темноте и со страхом думала, не наступила ли обещанная древними богами, а ныне демонами, та самая вечная ночь, что продлится до рождения нового мира? Сегодня она позволила служанкам расчесать ее волшебные золотые волосы, сама выбрала ленту, долго рассматривала в зеркале свое безукоризненное лицо. - Идите прясть, - велела она, наконец. - Воду в ванне нагреете на ночь. Снова то и дело подходила к окну, наконец, рассердившись, пошла по огромному дворцу, суровая и властная, как и подобает хозяйке города, супруге могучего конунга, перед которым трепещут властелины окрестных земель... Когда шла по галерее, впереди послышался веселый девичий смех. Брунгильда остановилась, показалось, что прозвучало ее имя. Тихохонько, презирая себя за недостойное поведение, приблизилась к перилам. Внизу служанки пряли шерсть, весело перехихикивались, сплетничали, а в самом центре была, как теперь повелось, Клотильда. Веретено мерно жужжало, но Брунгильда услышала веселый голосок служанки: - И не приставайте!.. Все равно ничего не расскажу!.. Нет-нет, никаких подробностей... Мой господин разгневается за такое. Одно скажу: на ложе он так же великолепен и силен, как на поле брани. Когда его сильные руки хватают меня и бросают на ложе, я умирают от счастья раньше, чем он возьмет меня! Служанки взвизгивали, их глазенки блестели, а на щеках разливался румянец. Брунгильда слушала с гневом, сердце начало колотиться, а дыхание пошло из груди частое, обжигающее. Эта мелкая служаночка позволяет себе смаковать подробности, хотя только что заявила, что господин такого не позволит... Она смеет рассказывать, какие у него руки, какие губы, какое сильное и горячее тело! Ее тряхнуло так сильно, что опомнилась, огляделась дикими глазами, до боли прикусила губу. Что с нею? Разве не она послала служанку на его ложе? Уж не приревновала ли служанку к этому разбойнику, что поднялся из простолюдинов, но так им и остался? С этого случая дни потянулись еще мучительнее. Ночами она просыпалась, ворочалась, вставала и смотрела в окно, но рассвет все не наступал. По галерее старалась не ходить, вдруг кто увидит, решат, что подслушивает нарочно, это же урон чести благородной женщины! И все же однажды поймала себя на том, что вместо привычного для благородной дочери патриция занятия с лютней, она пошла по веранде, обошла по длинной дуге, пока не остановилась над нижним залом, где служанки пряли шерсть. Клотильда все так же в серединке, ей теперь все уступают лучшее место, и вообще все к ней относятся, как... Брунгильда запнулась, подыскивая подходящее слово, долго искала, затем холодок прокатился по спине, когда поняла, что сама не решается сказать правду. Да, уже все слуги в крепости начинают относиться к Клотильде вовсе не как к простой служанке. Да, служанку любой мужчина может затащить в постель или даже использовать в любом сарае, конюшне или просто укромном углу. И если даже так поступает конунг, это не меняет к ним отношения, как к простым служанкам. Но к Клотильде относятся иначе... И потому, что она, как уже известно, постоянно согревает ложе рекса, и потому, что остальными он пренебрегает, а свободное время проводит со своими ярлами, Решившись, она начала быстро спускаться по лестнице, настолько быстро, насколько позволяли прямая спина и прямой взгляд дочери знатного патриция, из-за чего не видела ступенек, споткнулась и едва не загремела по лестнице, но, к счастью, успела ухватиться за перила. Но к несчастью, находилась на последней ступеньке. Служанки прыснули, пугливо опустили головы, но искоса переглядывались и гнусно хихикали. Она была уверена, что даже корчат за ее спиной рожи и высовывают языки. Она холодно осмотрела Клотильду: - Это ты им мешаешь работать? Клотильда испуганно поднялась, поклонилась: - Что ты, госпожа! Мы работаем, как всегда... Лицо ее, всегда чистое, сейчас было в бурых пятнах, щеки чуть обрюзгли, а талия стала вдвое шире. Брунгильда сказала мстительно: - Вместо сплетен, лучше бы пели что-нибудь! Духовные песни, к примеру. А то и рожа стала как мятое одеяло, и растолстела... Клотильда вспыхнула от обиды. Брунгильда с удовлетворением ощутила, что ее стрела попала в цель. - Зря вы меня обижаете, ваша милость, - произнесла Клотильда с настолько великим смирением, что Брунгильда сразу насторожилась. - Просто повитухи говорят, что если плохо выгляжу, то у меня будет мальчик. А если очень плохо, то сильный, крупный и красивый... Брунгильда охнула, будто ей ударили в живот. Застыла с неподвижным лицом, в ушах раздался звон. Перед глазами качалось лицо служанки. Теперь она мстительно улыбалась. - Ма... альчик, - повторила Брунгильда с трудом. - Ты хочешь сказать, что ты... беременна? Но теперь и сама видела отчетливо, что и растолстевший живот, и пятна на лице, и складка на щеках, все говорит, что служанка не меньше, чем на пятом месяце. А то и на шестом. - Да, ваша милость, - сладко ответила Клотильда. - У меня мальчик будет, сильный и красивый. Такой же, как его отец. Брунгильда со всех сторон чувствовала направленные на нее взгляды служанок. Их руки двигались машинально, пальцы промахивались мимо шерстяной нити. Эти взгляды заставляли ее держать спину ровной, лицо неподвижным, и плечи развернутыми. Очень холодно она сказала: - А... ну, бастард... он даже не бастард, ибо сам рекс не блещет происхождением. - Ваша воля, - ответила Клотильда смиренно, - как скажете! Но мой ребенок все же сын конунга, благородного происхождения сам рекс или нет. Брунгильда содрогнулась, словно стройное дерево, по которому с размаха ударили тяжелым топором. Ничего не сказав, она обвела царственным взглядом эти согнутые спины. Руки служанок задвигались быстрее, так же величественно покинула помещение, как и пришла. Правда, по ступенькам подниматься не рискнула, ее шатало, потому вышла во двор, постояла под свежим ветерком, а затем окольной дорогой вернулась в свою палату. В своих покоях ей хватило сил, чтобы задвинуть засов на двери, только тогда упала на постель и разрыдалась. А потом, наплакавшись, вся подушка сырая, долго сидела в одиночестве, чувствуя себя разом подурневшей, с мятым лицом и красным распухшим носом. Тогда в какой-то момент едва удержалась, чтобы не вцепиться в волосы этой бесстыжей служанки. Бахвалится тем, что рекс использует ее вместо подстилки! Тварь, подлая тварь... Послать на тяжелые работы? Теперь уже нельзя. Хотя, конечно, это в ее власти, но всяк скажет, что она, владетельная патрицианка, приревновала к этой бесстыжей шлюхе! Да, так и скажут... Она с холодком ощутила, что если скажут, то скажут... правду. То, что сейчас творится в ее душе, в самом деле, напоминает глупую постыдную ревность, свойственную низшим сословиям. С этого дня она видела, как вся челядь, что боготворила ее, теперь оберегает Клотильду. У брюхатой служанки из рук вырывали тяжелые ведра, мужчины готовы были вместо нее мыть полы, только бы не нагибалась, а женщины уговаривали ее посидеть, а посуду вместо нее вымоют они сами. Осенью Клотильда родила. К восторгу и удивлению повивальных бабок ребенок оказался крепенький, в меру крикливый, и не в меру резвый. Волосенки на диво светлые, а глаза и вовсе светло-зеленые. Когда он ухватил повивальную бабку за палец, она вскрикнула от восторга: - Как сдавил!.. Эта рука будет крепко держать меч! Клотильде помогали купать, пеленать, с еще большим рвением высвобождали ее от любых работ, даже самых пустяковых. Брунгильда ощутила, что не находит себе места. Впервые во всей силе ощутила то странное чувство, которое называют ревностью. За всю свою жизнь никогда ни к кому не ревновала, даже к своей старшей сестре, которой доставались все родительские ласки, вся опека, но сейчас ощутила, словно в грудную клетку сыпанули горсть горящих углей. Не только слуги, но и стражники, все воины, все говорили о Клотильде, о ее ребенке, о том, каким доблестным воином вырастет ребенок, пересказывали какая у него крепкая хватка. Все еще раздувалось, преувеличивалось, обрастало невероятными подробностями. Зима тянулась мучительно долго. Жестокие метели в первый же месяц принесли столько снега, что уже не только челядь, все стражники и воины собирали снег, грузили на телеги и вывозили за ворота. Холодное темное небо висело над самыми крышами, угнетало, заставляло людей заползать в норы поглубже. О Фарамунде вести доходили редко, с большими перерывами. Считалось, что зимой весь мир забивается в норы, терпеливо дожидается весны, а потом так же терпеливо ждет, когда подсохнет непролазная грязь, чтобы войска не тонули в распутице. Однако Фарамунд, пользуясь морозами, неожиданно провел свое многочисленное войско через считавшиеся непроходимыми болота, обрушился на неготовые к обороне города южной Галлии. Его войска с легкостью сокрушили отдельные гарнизоны федератов Рима. Затем наступила весна, дороги стали непроходимыми. Однажды глубокой темной ночью в ворота громко постучали. Промокший гонец, лязгая зубами от холода, рассказал, что рекс расквартировал людей на отдых до начала лета, и скоро прибудет. Брунгильда покачнулась от неожиданности. И хотя понимала, что однажды Фарамунд вернется, хотя ждала даже в самую лютые вьюжные ночи, все же слова гонца заставили сердце забиться, как птичку, неожиданно заброшенную в тесную клетку. Через неделю по ту сторону городских стен затрубили трубы. В ответ на городской башне ударили в набат. Брунгильда прислушалась, кровь бросилась в лицо. Медные звуки тяжело поплыли во влажном воздухе. Приближаются не враги, сообщал колокол, едут свои. Много. Идет... да, возвращается сам рекс! Брунгильда охнула, метнулась к зеркалу. Из широкой отполированной поверхности на нее смотрела слегка бледная молодая женщина ослепительной красоты. Брунгильда попробовала улыбнуться своему отражению, и словно молния блеснула в комнате, разом осветив блеском ровных зубов. Пухлые безукоризненно изогнутые губы сами собой раздвинулись в улыбке, молния зубов заблистала еще ярче. По всему дворцу челядь таскала из подвалов окорока, ветчину, колбасы, выкатывали бочки с вином, резали птицу, повара спешно разжигали огни. У коновязи не помещались кони, остальных увели в конюшню. Брунгильда с бьющимся сердцем прошла прямым переходом между башнями. Страж у дверей почтительно стукнул древком копья в пол, отступил от дверей. Ей почудилось в его глазах удивление. Все знают, вспомнила она. Весь дворец... да что там дворец, весь город наверняка знает, что вместо нее на ложе рекса ходит ее служанка. Люди посплетничать любят, просто обожают. А кто с кем делит ложе - самая лучшая тема для пересудов. Она повела бровью на стража перед дверью в покои рекса, тот откровенно пялится, от восторга раскрыл рот. Брунгильда толкнула дверь, в Риме любой мужчина догадался бы открыть перед женщиной, шагнул в зал. В дальнем конце, прямо перед окном, мужчина шумно плескался над тазом, а второй поливал ему из кувшина. От воды шел пар. Брунгильда остановилась, решимость мигом улетучилась. Солнечные лучи падали на плечи и грудь рекса, каждая мышца блестела выпукло и красиво. Насколько же он огромен, силен! Ей показалось, что снова чувствует идущий к ней от его могучего тела сухой жар, от которого сердце начинает колотиться чаще, дыхание останавливается, а ноги становятся ватными. Мужчина обернулся, все лицо его было в мелких капельках. - А, - проговорил он, - моя царственная супруга пришла полюбопытствовать... я ли это вернулся? Сердце ее колотилось так шумно, что она едва расслышала его слова, но не поняла, звучала ли в них издевка, или же нечто, что ей так хотелось услышать? - Здравствуйте, мой супруг, - ответила она как можно ровнее. - Я рада, что вы вернулись благополучно, завоевав так много земель. Я просто зашла узнать, не нужно ли вам чего-либо? - Спасибо, - ответил он. Ей почудилась в его сильном голосе грустная нотка. - Но я уже привык это "чего-либо" получать от других. Она слегка поклонилась: - Вас чтут, мой великий супруг. Потому и готовы вам предоставить даже больше, чем "что-либо". - Да, - согласился он. - Мне кажется, что за исключением одного-двух человек, остальные все ко мне расположены. Оруженосец подал широкое полотенце. Фарамунд растирался быстро, брызги летели, как с большого лохматого пса после купания. Она не могла оторвать взгляда от могучих рук, когда заводил их за голову, растирая спину. Груды мышц вздувались, перекатывались под загорелой кожей, играли, широчайшие пластины груди выглядели как выкованные из темной меди латы римского легионера. В нижнем зале бушевал пир. Слуги сбивались с ног, бочки с вином подкатывали прямо к столам, а жареных кабанов, оленей и зайцев несли вереницей. Брунгильда сама распоряжалась, когда и что подавать, ее кресло рядом с Фарамундом долго оставалось пустым. Однако он, похоже, этого не заметил. По крайней мере, разговаривал со своими военачальниками, смеялся, его рука с зажатым в пальцах кубком часто выстреливала на середину стола. Со всех сторон тут же тянулись другие кубки, раздавался звон дорогого металла, вино плескало на стол, все смеялись, орали, пели. Потом она, не дождавшись, когда ее позовут, сама пришла и заняла свое место. Фарамунд проявил несвойственную ему любезность, сам налил ей вина. Сама, промелькнула у нее мысль. Все надо самой. Не ждать, пока позовут... - Я вижу, - услышала она голос Фарамунда, - что город в надежных руках. Люди не только сами сыты... но и нам кое-что перепало. Брунгильда позволила себе слегка улыбнуться, но так, чтобы ее удивительно ровные и белые зубы все же блеснули в узкую щелочку. - Спасибо, - ответила она музыкальным голосом. - За оценку спасибо. Но на этих богатых землях трудно быть бедными. - Другие же ухитряются, - ответил он. О чем мы говорим, подумала она смятенно. Как будто стоим на разных сторонах пропасти! Поздно вечером, когда Фарамунд поднялся из-за стола, Брунгильда поспешно выскользнула следом. В людской пусто, все девушки прислуживают за столом, только одна Клотильда склонилась над вышивкой. Светильник освещал ее румяное лицо, что после родов заметно похорошело. На стук двери она подняла голову. Брунгильда увидела в глазах служанки тщательно упрятанное торжество. - Клотильда, - сказала Брунгильда властно. - Вышивка - это занятие людей благородного сословия!.. А твое дело - прясть. Ну да ладно, я не буду тебя наказывать. Клотильда вскочила в испуге: - Прости, госпожа!.. Я не знала... Мне никто не говорил... Брунгильда кивнула, прощая, взялась за ручку двери, а потом, словно только сейчас вспомнив некую мелочь, повернулась к служанке снова: - Ах да!.. Сегодня ты свободна... от службы в постели. Клотильда ахнула: - Госпожа, ты... о чем? - Сегодня ночью, - повторила Брунгильда раздельно, - мой супруг, рекс Фарамунд, обойдется без твоих услуг. Тебе все понятно? Клотильда застыла. Лицо ее стало серым, в глазах вспыхнул огонек отчаяния, тут же потух. Брунгильда с победной улыбкой вышла и аккуратно закрыла дверь. Возле двери рекса на скамеечке два широкоплечих угрюмых воина метали кости. Но едва увидели, как из-за поворота коридора вышла фигура в легком плаще, оба вскочили, в руках блеснули мечи. Она сбросила капюшон, чтобы свет факелов упал на ее золотые волосы, поднесла палец к губам. Вообще-то могла пройти и прямым путем по мостику от своей башни, но пусть эти двое утром расскажут, что их рекс делит ложе со своей законной супругой, Брунгильдой Белозубой, а не ее жалкой служанкой! У обоих отвисли нижние челюсти. Она сладко улыбнулась, оба бросились открывать перед ней дверь, столкнулись, зазвенело железо. Брунгильда скользнула в покои. Сердце колотилось отчаянно. Она тут же дунула на слабый огонек светильника, тот трепыхнулся беспомощно, исчез в темноте. Второй так же слабо горел на противоположной стене, освещая только сами серые камни. На ложе слабо угадывалась громадная фигура Фарамунда. Она услышала скрип кожи, конунг изволил почесаться... Ложе тяжело застонало. Не говоря ни слова, она присела на край, потом осторожно легла рядом. - Да иди же ко мне, - услышала она нетерпеливый голос. - Что с тобой? На нее пахнуло ароматом дорогого римского вина и жареного мяса. Похоже, он даже не вымыл руки, а после пира едва сумел добраться до ложа. Сильная рука грубо ухватила ее за плечо. Она охнула, грубые ладони накрыли груди, слегка сдавили. От его тела шел сухой жар, затем охнула снова, уже под его весом. Сильные руки обхватили властно, но вместе с тем нежно. По всему ее телу прокатилась волна истомы, в голову прилило как расплавленным свинцом, а в жилах зашумела и начала вскипать кровь... В какой-то момент она ощутила боль, тихонько вскрикнула, однако ее нежное тело само начало отвечать на зов этого сильного могучего зверя, горячие волны накатывались все чаще, она чувствовала приближение чего-то безумного, по спинному хребту прокатился огненный шар, ворвался в мозг и ослепил невыносимо сладостной пыткой... Одновременно она услышала довольный рев, сильные руки сжали, будто в судорогах, в ухо выдохнуло горячим, и пальцы рекса на ее теле разжались. Он упал рядом, тяжело дыша. Она лежала недвижимо, опустошенная, только в глазах стояли слезы. В голове билась только одна-единственная мысль: почему? Почему она отказывала... не ему, а себе, почему все это время отказывала себе в такой ослепляющей радости? Глаза чуть привыкли к едва заметному свету, что падал в окно. Она увидела, как Фарамунд повернулся, рука его опустилась на пол, пошарила. Затем через зал мелькнуло нечто, послышался сильный удар в дверь. По ту сторону створок загрохотало, словно у просыпающегося стража из рук вывалилось копье. Дверь распахнулась, в зал ворвался широкий луч света от факела. На пороге лежал темный предмет, в котором она узнала сапог Фарамунд. Голос стража прозвучал непристойно громко: - Звал, хозяин? Фарамунд распорядился: - Принеси светильник. Поставь у двери и уходи. - Сделаю, - отчеканил страж с облегчением. Брунгильда затаивала дыхание. Через мгновение в полосе света появился страж со светильником в руке. Она видела его блестящие глаза, заметить ее обнаженное тело в полутьме трудно, однако страж все равно поставил светильник чересчур поспешно и торопливо исчез. Фарамунд слез, она украдкой рассматривала со спины его могучий атлетический торс. Красноватый свет выделял могучие группы мышц спины, зато бедра узкие, как у юноши, а мускулистые руки вылеплены красиво, в них чувствуется настоящая мощь. Свет упал на ее лицо. Она прикрыла глаза рукой. Фарамунд опустил светильник на стол рядом с ложем. Сквозь растопыренные пальцы она смотрела в его нависшее над нею лицо. Сердце билось учащенно, она чувствовала, что этот сильный человек сейчас снова набросится на нее, в нем кипит мощь, сила, он снова начнет сладко терзать ее роскошную плоть, она снова начнет умирать в сладчайшей агонии, когда все тело тает... Голос его прозвучал хриплый, изломанный не то страстью, не то сильным удивлением: - Брунгильда? - Я, - прошептала она. - Это я, Фарамунд... Она сама чувствовала, каким непривычно сладким и чувственным стал ее голос, и его имя звучало, словно она его пела на римский манер. Он сел рядом, в глазах было странное выражение: - Но... почему? Она промурлыкала: - Разве не я жена твоя? - Ты сама, - прошептал он, - ты сама послала вместо себя служанку! - Наш брак был политическим браком, - напомнила она. - Но теперь... - Что теперь? - Я подумала, что довольно ей занимать принадлежащее мне место. Он спросил тупо: - Зачем? Зачем? Она уже раскрыла рот, чтобы сказать правду. Уже. Уже начала было произносить... но проклятое чувство, которое не позволяло ронять себя перед простолюдинами, заставляло держать спину ровной, а взгляд гордым, которое... - Супруге конунга, - ответила она, - который столько времени проводит в войнах... необходима... надежность. А эту надежность может дать только наследник. Он молча нависал над нею, тяжелый, как прогретая на солнце скала. От его сильного тела шли незримые волны, в ответ на которые в ее теле снова просыпалось желание. Со счастливым смятением она поняла, что отныне всегда ее будет тянуть к этому необыкновенному человеку. И что никогда ни один мужчина не сумеет зажечь в ней этот огонь. Затем она услышала тяжелый вздох. Пахнущее мужским потом сильное тело качнулось, она приготовилась блаженно принять его тяжесть, ощутить сильные пальцы на своей нежной плоти, однако Фарамунд внезапно встал. Она видела, как мелькнула его одежда, затем услышала быстрые удаляющиеся шаги. Хлопнула дверь. Когда Фарамунд выскочил в коридор, Рикигур вскочил, изобразил готовность к бою. В дальнем краю Фюстель и еще кто-то из новеньких, что бросали кости, насторожились и привстали. Он махнул им, играйте дальше, бегом пронесся вниз, замелькали комнаты прислуги, вот дверь Клотильды. Толкнул, не заперто, вбежал, взгляд разом охватил пустое помещение, неразобранную постель... Да, на эту постель сегодня никто не ложился. - Где же она? - пробормотал он. К горлу поднимался странный комок. - Клотильда... Уже быстрым шагом вышел на крыльцо. Воздух, сырой и теплый, пахнул в лицо, в лунном свете поблескивали, как пляшущие комарики, мелкие капли ночного дождя. Глаза сразу выхватили у дальнего столба женскую фигуру. Клотильда стояла под легким дождиком мокрая, как утонувшая крыса, жалкая. Волосы прилипли, по лицу бежали капли. Комок в горле разросся, Фарамунд хотел что-то сказать, но не мог, дышать стало трудно. Он шагнул, обхватил мокрое вздрагивающее от холода тело, прижал к себе. Она прятала лицо, он насильно поддел за подбородок, наклонился. По ее лицу все еще бежали капли, он ощутил на губах солоноватый привкус. Словно чего-то испугавшись, она поспешно опустила голову. - Рекс, - услышал он ее боязливый шепот. - Я отдала тебе свое тело, свою честь, свою душу... Больше у меня ничего нет. - Я строю большую крепость на берегу красивой реки, - ответил он таким же жарким шепотом, - так пока только руины... остатки римского городка, но... если хочешь, можно туда переехать прямо сегодня. Она все еще прятала лицо у него на груди. Он чувствовал, как вздрагивает ее тело. Наконец, словно чему-то поверив, ее холодные тонкие руки обхватили его, она прижалась жадно и отчаянно, как испуганный ребенок. - Я перееду тоже, - сообщил он. Решение пришло неожиданно, но с каждым мгновением он понимал, что это самый лучший выход. - А этот Римбург пусть остается Брунгильде. Она прошептала ему в грудь: - Я пойду за тобой, куда скажешь. В лагерь, в шалаш, в воинский шатер... - В этом нет нужды, - ответил он почти нежно. - Ты мать моего ребенка. Она сказала торопливо: - Он здоров, здоров... - Ты, - прошептал он ей в ухо, - моя настоящая жена, Клотильда. Иди за ребенком. Мы уезжаем прямо сейчас. Не дожидаясь рассвета! Глава 33 Брунгильда кусала губы. Слезы щипали глаза, она металась по комнате, служанки забились в свои каморки, она слышала их испуганный шепот. Внизу во дворе метались красные огни факелов, люди носили мешки, тюки, потом она услышала фырканье лошадей. Едва край неба посветлел, заскрипели створки ворот. Она видела, как четверка коней потащила со двора крытую повозку. Сердце остановилось. Со страхом она поняла кто в этой повозке. И еще поняла, что рекс уезжает вместе с этой повозкой и ее пассажирами. Уезжает, не попрощавшись, не сказав ни слова. Даже не уведомив... Рекс покинул ее, обнаружив обман. Но что его рассердило? Что она явилась вместо служанки? Это не могло его рассердить, но он мог счесть себя оскорбленным, что снова распоряжалась без него, не поставив его в известность. Да, прошлый раз, она оскорбила его тем, что прислала служанку, даже не объяснив предварительно, что у цивилизованных племен есть такой обычай. Но если он и был в бешенстве, то это постепенно угасло. Рекс не похож на мужчин, что долго помнят о мелочных обидах. Сейчас же, ясно, его обрадовало, что она пришла вместо служанки, но гордость рекса и мужчины унижена тем, что с ним снова не посчитались, не спросили, даже не объяснили, и, тем более, не испросили разрешения. Все мужчины любят, когда женщины у них просят, а не требуют, и просьбами можно у них взять все: деньги, земли, имя и даже честь... Воспрянув, она терпеливо дожидалась его возвращения. Судя по слухам, он уехал в новые области, захваченные его войсками. С караваном купцов пришло сообщение, что он выбрал на берегу большой реки красивое место, где повелел строить город. Там когда-то стояла римская крепость, но конунг ее разрушил, римлян перевешал и посадил на колья, а теперь решил восстановить сам город. Еще, судя по слухам, власть рекса распространяется стремительно. Уже почти все соседние племена признали власть франков, только ниже по реке сопротивляются какие-то федераты, но они отступают под натиском его войск. По слухам, до самого сердца мира - Рима, оставалось всего несколько суток похода... Стук великого множества топоров сливался в неумолчный шелест. Круглые сутки всюду горели костры, даже в ночи раздавался скрип тележных колес. Топоры стучали все так же, каждое утро солнце освещало новые строения, а угловые башни вырастали еще на этаж-другой. Место для постройки нового града Фарамунд указал на берегу большой реки Сены в удивительно красивом месте. За неделю вокруг руин римской крепости выкорчевали лес, расчистили, за вторую - поставили опорные сторожевые башни по углам будущего града. Все это время Фарамунд держал войско вблизи. На этот раз он отступил от общепринятого обычая строить привычный бург. Сотни плотников по его приказу поставили крепкую стену, а уже затем внутри кольца возводили дома, сараи, казарму для воинов. Для него построили дом целиком из камня. В двух конных переходах отсюда находилась огромная римская вилла, ее разграбили и сожгли, а камень Фарамунд велел выломать до основания и привезти в его новый град. Это было нечто среднее между бургом и городом, строители не понимали его замысла, но Фарамунд был непреклонен. - Да непохож, - отвечал он. - Но ведь и Лютеция была... непохожей. - Лютеция? - спрашивали у него. - Лютеция, - отвечал он тихо. - Я назову это место Лютецией. Я не встречал места прекраснее... Больше всех была счастлива Клотильда с маленьким Клодием, как, не мудрствуя, назвал по ее имени ребенка Фарамунд. У младенца еще при рождении оказались длинные шелковистые волосенки. Повитухи узрели в этом доброе предзнаменование, на что Фарамунд сказал, что отныне в его роду все обязаны будут носить длинные волосы. И что его род потеряет власть, когда мужчины срежут волосы. - Клодий Длинные Волосы, - сказал он гордо. - Отныне