это его имя! Клотильда всякий раз выхватывала сына из его огромных рук, страшась, что отец раздавит, повредит или застудит. Однажды приехал Тревор, осмотрел стройку, признался: - Прекрасное место. И река здесь удивительно спокойная, широкая. - Не везде, - заметил Фарамунд. - Берег круг, - согласился Тревор. - С этой стороны враг обломает зубы. Но пристань надо уже сейчас. Да и камень по течению проще сплавлять на плотах. Фарамунд сказал весело: - Не хочешь ли взять на себя руководство? Мне скоро покидать это место. А тебе, как вижу, скучно сидеть в Римбурге, где ничего не происходит! Брунгильда целыми днями проводила у окна. Иногда даже ночами просыпалась, заслышав зов труб. Сердце колотилось часто-часто, в голове шумело, но трубные звуки быстро таяли, словно туман под лучами солнца. Засыпала обычно, снова и снова перебирая в памяти все, что тогда произошло ночью. Дополняла в грезах, раскрашивала, придумывала диалоги, отвечала попеременно то за Фарамунда... своего супруга!.. то за себя, такую ласковую и веселую... Однажды услышала далеко за крепостной стеной могучий трубный рев. Сердце затрепетало, она счастливо прижала руки к сердцу, а кровь прихлынула к щекам. Она ощутила, как защипало кончики ушей, а тяжелая горячая кровь залила шею. - Что со мной? - сказала она в смятении. - Я жду его как деревенская простушка... Я не должна! Я не должна бежать навстречу! Из коридора заглянула служанка: - Там кто-то трубит. Гости, что ли? - Глупая, - выпалила Брунгильда счастливо. - Это рекс вернулся! Служанка выкатила глаза. Вид был, в самом деле, глупый, особенно когда челюсть отвисла до живота. - Откуда рекс? До него еще полстраны ехать... - Это он, - сказала она горячо. - Быстрее, неси мои лучшие платья! Позови служанок, пусть помогут мне одеться, расчешут волосы! Служанка попятилась, не сводя с нее изумленного взгляда. Брунгильда услышала приглушенное ворчание: - Рекс... Откуда рекс?.. Про тебя не скажешь, что тебе сердце подсказывает... И все-таки она не могла заставить себя выбежать навстречу, как простолюдинка, или же, как влюбленный ребенок. Сердце выскакивало из груди, словно старалось выскочить и скатиться по ступенькам ему под ноги, но спина оставалась ровной, лицо спокойным, а глаза ее смотрели, как и надлежит благородной женщине самого высокого происхождения. Жар приливал к щекам, грудь начинала вздыматься часто, и Брунгильда с усилием подчиняла слабое тело своей воле, ибо вера нового бога гласит, что плоть немощна, а дух силен, он в состоянии сделать с плотью все, что возжелает. Это с блеском доказывали христианские аскеты и мученики, но Брунгильда хотела только одного, чтобы конунг не заметил, что она смотрит на него влюбленными глазами служанки, роняя свое достоинство. Всадники ворвались во двор на полном скаку, словно дикие люди. Никакого соблюдения церемоний, никакой солидности, все-таки прибыл могущественный конунг... Сам Фарамунд соскочил с коня с легкостью, словно подросток, даже подпрыгнул, разминая ноги после долгой скачки. У него приняли повод коня, он легко взбежал на высокое крыльцо, толкнул дверь, исчез. Она выпрямилась, прислушивалась с сильно бьющимся сердцем. Внизу простучали ступеньки. Доски скрипели и прогибались под его весом, но взбежал наверх он резво, как белка, дыхание не ускорилось. Брунгильда выпрямилась еще больше, спина должна быть ровной, а грудь в этих случаях вырисовывается резче, для мужчин это важно, чтобы крупная и очерченная... Фарамунд сделал два шага навстречу, чересчур почтительно поклонился: - Приветствую блистательную Брунгильду. Меня зовут Фарамунд. Надеюсь, вы меня еще помните? Брунгильда сказала музыкальным глубоким голосом: - Это мне за то, что я не встретила вас у городских врат? И не бросилась на шею с радостным визгом? Фарамунд почувствовал, как его брови сами взлетели на середину лба. Понятно, он этого не ждал, как не ждал, что она ответит вот так. Как будто когда-то встречала у ворот, смотрела сияющими глазами, бросалась на шею! - Да, - согласился он, - это было бы зрелище... Редьярд здесь? - Он еще в соседних землях, - сообщила она. - Там собираются отряды... хотят под ваше знамя, мой супруг. - А какое дело Редьярду? - Наверное... наверное, смотрит, как снаряжены. - Скорее, - буркнул он неприязненно, - отговаривает идти ко мне! Вошел оруженосец, угрюмый, крепко сложенный верзила с лицом в шрамах. Оглядел ее, словно искал спрятанный нож за поясом или в волосах, отступил, и только тогда следом вдвинулся слуга с огромным тазом в руках. От воды шел пар. Второй слуга принес жаровню с раскаленными углями. Фарамунд сбросил кольчугу. Она долго звенела, складываясь в горку блестящего металла, издали похожего на мокрую чешую, стянул через голову и отшвырнул пропотевшую рубашку. Брунгильда задержала дыхание. В двух шагах от нее плескалась и разбрызгивала воду медная статуя римского гладиатора. От конунга несло жаром, ее ноздри уловили аромат его тела: грубый и мужественный. Тугие мышцы играли под мокрой кожей, ей так мучительно захотелось подойти и коснуться его груди, что она в испуге отшатнулась, сделала шажок назад, все еще не отрывая глаз от его могучего торса. Фарамунд выхватил из рук слуги полотенце, брызги полетели по комнате. Растираясь, спросил нетерпеливо: - Обед готов? - Подают на стол, конунг, - сообщил оруженосец. Глаза у него были хитрые. Похоже, он заметил, как она смотрела на полуобнаженного конунга. - Хорошо, - бросил Фарамунд. - Хорошо! А то мне надо спешить. Брунгильда отступила, выскользнула за дверь. Ясно, конунг торопится быстрее закончить обед, который грозит растянуться в бесконечный пир, как это бывает, чтобы уединиться с нею, его супругой. Уединиться и выяснить, насколько же она была искренней, когда решилась, наконец, вышвырнуть со своего ложа служанку и занять свое место. Мой конунг, подумала она счастливо. Мой супруг, мой муж! Ты даже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз. Но сюрприз ждал, оказывается, ее. После обеда конунг велел оседлать коней. Брунгильда только и услышала грохот конских копыт во дворе. Когда же метнулась к окну, увидела раскрытые ворота, где в клубах пыли исчезали скачущие всадники. Через два дня дошли слухи, что рекс переезжает от бурга к бургу, принимает коммендации от властителей земель, вождей племен и родов. Затем отправился в глубь франкских земель и земель их союзников. Всюду под его знамя становились отряды молодых героев. Брунгильда с упавшим сердцем поняла, что это и есть единственная цель приезда Фарамунда - осмотреть тех, кто стремится встать под его знамя, отобрать лучших и взять с собой для пополнения войска. Он же был в ее покоях, она могла сто раз заговорить с ним, когда он переодевался при ней, когда мылся или когда во время обеда они сидели рядом! Кто заставлял ее держаться так же надменно, как и раньше? Ведь он же не знает, что она... что она уже совсем иначе к нему относится! Она ведь ни словом, ни взглядом, ни жестом не дала ему это понять! Даже не намекнула... Редьярд, бледный и осунувшийся, перехватил Тревора во дворе, затащил в конюшню. Тревор встревожился, видя, как молодой конт предварительно заглянул в каждое стойло. - Что стряслось? - Дядя! Ты слышал, что Фарамунда раздражает та римская вилла? Где жило семейство рода Помпеев? Тревор сдвинул плечами: - А, Помпеум? Это крепкий орешек. Там римский гарнизон, а вилла... уже не вилла, а городок, обнесенный стеной. Не деревянной стеной, а каменной. По-римски надежной! А что? - Я услышал, что конунг намерен захватить Помпеум. Захватить и разрушить! Тревор почесал в затылке: - Да, этот Помпеум уже раздражает... Редьярд воскликнул горячо: - Да это вообще не наши земли! Это Галлия. Галлия, о которой не вспоминаем, которую не замечаем. Здесь живут галлы. Они уже научились уживаться с римлянами, научились перенимать у них культуру, учатся цивилизации. Мало того, что мы вторглись в чужие земли, мы рушим здесь без необходимости! Тревор хмурился, из соседнего стойла к нему потянулась конская морда. Не глядя, погладил, потрепал за ухом. - И к чему ты это? - Дядя, я просто не могу позволить Фарамунду захватить и уничтожить Помпеум! Это последний римский город в этих землях. От него свет, от него культура. В нем живут юристы, инженеры... С его падением воцарится мрак во всей Галлии. Да-да, возможно, в Галлии больше не осталось римских гарнизонов?.. Тревор смотрел исподлобья: - Ты с ним разговаривал? Редьярд вспыхнул: - С этим невежественным варваром? Который даже расписаться не умеет, ставит крестик вместо имени?.. Да, я пробовал с ним разговаривать. Но доводы хороши только для ума, а не для комка страстей, желаний, похоти и жажды крови! Ему мозолит глаза город, который не признает его власти. Наверное, задевает еще и то, что там живут лучше, богаче, чище. Но разрушить легче, чем самому такое построить, самому узнать хотя бы основы юриспруденции и гражданских прав... Он поперхнулся от прилива чувств. Тревор нахмурился, его крепкие, как копыта, ногти постучали по доскам. Глаза уставились в одну точку. - Ты говоришь как римлянин, - сказал он с неодобрением. - Все-таки наш народ - это наш, а римляне - это римляне. Надо быть на стороне своих. - Римляне - не народ! - воскликнул Редьярд. - Римляне - это культура. Ежегодно римский император дает римское гражданство многим из варваров. Не только их вождям, но часто жалует этим высоким званием целые воинские дружины! И все они с той минуты считаются римлянами. Тревор задумался, подергал ус, Голос стал несколько мягче: - Ну, если так... Хотя я бы все равно не бросил своих, однако... Не знаю, Редьярд. Это ты учился римской юрис... юристпу... словом, их премудростям, а я с мечом в руке служил им недолго. Зато потом защищал свои земли от тех же римлян. В этом Фарамунде я чувствую некую правоту. Не головой, а так... хребтом. Но я вижу, ты весь как струна. Что ты задумал? Что ты задумал, Редьярд? Редьярд опустил голову. В помещении повисло тяжелое молчание. Тревор поежился, из окна словно бы пахнуло зимой, а по всему помещению замелькали снежинки. - Я должен выбирать, - ответил Редьярд не своим голосом. - Выбрать между культурой и... дикостью. Но культура, как мне говорят, чужая, а дикость - это мой народ. Да, мой народ дик и невежественен. Но культура... она не бывает чужой! Это... это культура!.. Знаешь, дядя, я уже сделал свой выбор. Наверное, я сделал его давно, но не подворачивался случай... показать, на чьей я стороне. - И что же... - Я пошлю в Помпеум верного мне человека. Или даже сам поеду! Если там будут знать, то сумеют отразить нападение. Возможно, наконец-то погибнет этот безжалостный человек... и тогда эти завоевания прекратятся. Тревор воскликнул с ужасом: - Постой!.. А как же твоя клятва верности? Редьярд ответил с болью в голосе: - Дядя, мне очень больно и гадко... Но это во мне говорит прошлое. Однако я теперь - христианин! А моя новая вера гласит, что всякие клятвы христианина перед язычником необязательны. Я могу быть верен только самому Господу Богу. И все делать для его величия и славы! Потому я считаю себя свободным от клятв этому Фарамунду. - Редьярд, опомнись... Он покачал головой: - Дядя, это ты опомнись. Он зашел слишком далеко! Он уничтожает любое влияние Рима, а это... это я даже не знаю, как назвать! На величии Рима весь мир держится. Все законы, все правила - все создано в Риме. Без Рима весь мир бы рухнул в хаос. И рухнет, так как варварские орды со всех сторон, как морские волны, бьют в твердыни Рима, подтачивая его несокрушимые прежде стены... Тревор высвободился из его объятий. Глаза старый воин не поднимал, а когда заговорил, голос был тусклый, изломанный страданием: - Редьярд, я люблю тебя. Ты всегда был мне как сын. Может быть, новая вера и освобождает человека от данных им клятв... Но я, даже приняв такую веру, сам бы не считал себя свободным от клятвы. Ибо ты давал клятву не перед старыми богами, даже не перед Фарамундом... - А перед кем же? - Перед собой, Редьярд. Перед собой. А от себя уйти труднее, чем даже от прежних богов. Редьярд упрямо вскинул голову. Подбородок выдавался вперед, лицо было суровым и решительным, а глаза сверкали огнем новой веры. - Каждый это понимает, как знает. Фарамунд принимал присягу в верности, покорности, когда прибыл Тревор. Пыль покрывала его седые волосы и плечи таким слоем, что он казался статуей из серого гранита. Лицо тоже стало серым, только глаза сверкали по-прежнему живо и задорно. А когда проехался вдоль строя молодых воинов, сам помолодел, расправил плечи, смотрел соколом. Вечером осчастливленный хозяин местного бурга давал пир в честь почтившего его вниманием конунга. Тревор сидел по правую руку, пил и нахваливал, но Фарамунд видел, что старому вояке не терпится сообщить что-то веселое. В самом деле, Тревор выбрал момент, когда все орали походную песнь, наклонился к Фарамунду, шепнул заговорщицки: - Рекс, я заметил, что живот вашей жены несколько округлился. Фарамунд напомнил суховато: - Супруги, Тревор. Брунгильда - всего лишь супруга. - Пусть супруга, - согласился Тревор, который не видел разницы, - я хочу сказать, что я замечаю первым то, что другие заметят позже. Так вот, живот вашей жен... супруги теперь несколько великоват. А при ее тонком стане это становится заметно почти сразу. Фарамунд вскинул брови. - И что? Голос его стал строже, но Тревор не смутился: - Все уже знают, что... все эти гнусные слухи, что... якобы... ну, что рекс не посещал ее ложа... все это ложь, и что рекс... ну, на самом деле рекс не стал бы довольствоваться служанкой, когда у него такая блистательная жена... Фарамунд слушал, брови все больше ползли вверх. Это было что-то новое. Похоже, то не был просто каприз обиженной женщины, когда она пришла в его постель сама, заменив собой служанку. А если и был, как ему тогда показалось, то теперь она начинает... неумело, неуклюже, но начинает борьбу за свое место в его жизни. - Поздно, - вырвалось у него горькое. - У меня все мертво. Пожар бушевал так долго, что выгорело все!.. Один пепел... да и тот сгорел. Тревор кивал, соглашался, глаза стали грустными, а взгляд ушел сквозь толстые стены. - Да, - сказал он совсем тихо. - Лютеция - это луч чистого солнышка в нашей грязи. Она была как ангел!.. Говорят, кого боги любят, того и забирают к себе раньше. А Брунгильда - ее младшая сестра... Она совсем ребенок - гордый и своенравный, с острым язычком. В то время как все внимание родителей было отдано Лютеции, которой дали лучшее воспитание, образование, к ней были приставлены лучшие наставники, ее младшая сестра была предоставлена сама себе... Ну, не заброшена, но родители считали, что до нее черед дойдет потом, когда удастся удачно выдать замуж старшую. Потому Брунгильда росла как дикая роза: расцветала, но между цветами таятся острые колючки! Он засмеялся, что-то вспомнив. Усмехнулся и Фарамунд, попытки Тревора как бы заново сосватать ему Брунгильду, на этот раз сосватать сердце, совсем уж явные, неуклюжие. - Спасибо тебе за доброту, - сказал он тепло. - От кого-кого, но от тебя совсем не ожидал. Спасибо! - Да что ты, рекс... - Но сердце мое все еще принадлежит Лютеции, - закончил Фарамунд. - И места для другой в нем нет. Тревор кивнул, но что-то в голосе рекса, похоже, ободрило, он сказал обнадеживающе: - Время лечит, рекс. Не будем торопиться. Глава 34 Пир длился уже несколько часов, общий порядок оказался забыт, все разбились на кучки, беседовали и спорили, зал гудел от множества голосов, а тяжелый воздух еще сильнее пропитался запахами вина, мяса и пота. Фарамунд пытался сосредоточиться на лицах воинов. Всех поведет с собой, некоторых надо будет назначить вожаками отрядов. Лучше всего люди раскрываются вот на таких пирах... Однако мысли конунга смешивались и отступали перед натиском мыслей человека... да что там мыслей, просто перед глазами вставало решительное лицо Брунгильды и заслоняло собой видение горящих городов, бесконечные обозы, атаки конницей вставшего квадратом легиона... С каждым месяцем, что приближал Брунгильду к возрасту Лютеции, она становилась все более похожей на свою старшую сестру. Если бы мое сердце не было занято, мелькнула мысль. Если бы душа не была так выжжена, где все покрыто пеплом и гарью... и где сто тысяч лет ничего не сможет расти! И нет такого теплого дождика, чтобы спекшаяся в огне земля дала трещину и выпустила робкий зеленый побег... Она пытается сделать шаг, не роняя своей гордости. Невидимый, но хочет, чтобы в ответ я сделал видимый для всех шаг, жест. Когда она прислала вместо себя на брачное ложе свою служанку, это вскоре стало известно, но когда пришла сама вместо служанки, это сохранила в строгой тайне!.. Да, но потом, когда живот начал расти, она ведь призналась, что ждет ребенка от него, своего мужа? И призналась, как передают, с гордостью? Он почувствовал, как от щек отлила кровь, а взгляд остановился. Тревор с изумлением увидел, как вдруг заблестели глаза рекса, наполнились влагой. Мгновение веки удерживали озера слез, но те все прибывали, запруда не выдержала, крупные капли побежали по щекам, догоняя одна другую. - Лютеция, - выдохнул он. Видно было, как ему трудно вздохнуть, как невидимые тиски сдавили широкую грудь. - Люте... Лютеция... Тревор постучал по спине, ухватил рекса могучими лапами палача за шею и с силой помял, разгоняя кровь. Фарамунд с трудом, словно поднимая гору, вздохнул. Из груди вырвалось: - Лютеция!.. Я бы остался там лежать, порубленный и помирающий... Это она спасла... Ради нее жил, ради нее собрал ватагу, стал рексом и начал захватывать города... Тревор прогрохотал над головой: - Не рви сердце, рекс. - Лютеция, - прошептал он в великой печали. Слезы все бежали и бежали по бледным щекам. - Лютеция... - Рекс, - проговорил Тревор, - не мучай себя и нас. А то и я зареву. Фарамунд укусил себя за палец, кровь выступила теплая и соленая, но боли почти не чувствовал, настоящая боль выжигала огнем все в груди. Тревор мял его и тер, разгонял кровь по всему телу, чтобы не сожгла рекса, собравшись где-нибудь в одном месте. На них наконец обратили внимание, шум в зале начал затихать. Фарамунд глубоко вздохнул, очищая мозг, поднялся. Когда он заговорил, голос звучал громко и властно, как и надлежит говорить полководцу: - Продолжайте, продолжайте!.. Я покидаю вас, но не надолго. Если кто завтра на рассвете не сумеет взобраться на коня, тот останется. Зал взорвался ликующими криками. Фарамунд слушал эти радостные вопли, когда поднялся в отведенные для него покои. В спальне уже сидела возле ложа молоденькая девушка из простолюдинок, которой выпало счастье согревать этой ночью ложе самого рекса. Фарамунд взглянул в ее большие, блестящие от страха и возбуждения глаза. Молоденькая, уже начинающая полнеть, с румяными тугими щечками, большеглазая, она слегка вздрагивала от ветерка, что врывался в узкое окно. - Лезь под одеяло, - буркнул Фарамунд, - замерзнешь. Утром Громыхало весело оглядел ряды молодых воинов. Все смотрят преданно, от Громыхало веет ароматами дальних стран, сказочных и теплых, где не бывает зимы, а суровое лицо этого старого воина, покрытое шрамами, говорило о бесчисленных сражениях, где он проливал кровь врага, где побеждал, где врывался в горящие дома, убивал семьи противника, насиловал чужих женщин на глазах умирающих мужей. - Первое боевое испытание вас ждет здесь, - прогремел Громыхало. - Нам давно мозолит глаза этот чертов Помпеум!.. Там живут толстые, раскормленные мужчины, которые смотрят свысока на нас, сильных и привычных к трудностям. Там спят на роскошных постелях нежные женщины, чьи тела словно из молока и меда, а голоса звучат как пенье волшебных птиц. Мы возьмет этот богатый город, а вы все возьмете в нем богатую добычу! Трое суток на разграбление! Трое суток вы вольны грабить, насиловать, убивать всех, кого отыщете в этом проклятом городе! Боевой клич потряс воздух. Звери забились в норы, оглушенные птицы падали с веток. Громыхало довольно улыбался. Это будут львы! Войско из новобранцев оставили сосредотачиваться в лесу, а сами вдвоем с Громыхало приблизились к Помпеуму. На них были дорожные плащи с капюшонами, скрывавшими лица, мечи спрятали, и когда ехали шагом вдоль городской стены, их даже не окликнули. Пора бы, конечно, такие дела поручать другим, но явно же сам увидит больше, и оценит лучше. Чудовищная циклопичность стен подавляла обоих, они поймали себя на том, что переговариваются боязливым шепотом. Стены вздымались нечеловечески ровные, тяжелые, и шли вокруг городка так же нечеловечески ровно, словно очерченные взмахом огромной пращи. - Мне всегда казалось, - признался Фарамунд, - что это строили и не люди вовсе... - Стены больно крепки, - заметил Громыхало деловито. - Ворота так просто не вышибить. Они здесь за пару сот лет научились защищаться! Ведь даже галлы не раз поднимали восстания... А что нам эта крепость? Они стараются жить с нами в мире. Торгуют. Уже заискивают, стараются не раздражать... Их кони наконец свернули к лесу. Фарамунд невесело поглядывал через плечо. Громыхало впервые увидел на лице конунга такое мучительное колебание. - Нет, - вырвалось из груди Фарамунда, - все-таки... все-таки надо этот город взять. Не просто взять... А взять и разрушить! Громыхало покосился удивленно. Лицо конунга медленно каменело, желваки вздулись рифленые, застыли. Челюсть упрямо выдвинулась вперед. - Ты с чего такой злой? - Не знаю, - буркнул Фарамунд. - Просто так? - Да. Чувствую, что надо. Как стада оленей, что осенью уходят из леса в долину. Как птицы, что улетают... - А такие стены не страшат? Фарамунд пустил коня в галоп, с разбега ворвался под нижние ветки раскидистого клена. Громыхало наконец догнал, поглядывал искоса. Фарамунд сказал наконец: - Когда-то боги любили римлян, помогали им. Теперь от них отвернулись. Почему даже в самом Риме вся армия из нас, варваров? Почему их императора охраняет гвардия из франков? Или готов, не помню? Почему все нынешние римские императоры - уже из франков, готов, герулов, славян, лангобардов... а где сами римляне?.. Поверь, Громыхало, мы победим. Любой народ силен не крепостными стенами, а своей доблестью. Двое суток он ходил вокруг крепости, искал уязвимые места. Но римляне не зря прожили несколько веков на чужой земле среди враждебных галлов. Все лазейки были перекрыты, а на башнях день и ночь неусыпно дежурили легионеры. К утру стены крепости тонули в густом тумане, и Фарамунд, измучившись, уже начал подумывать о самом простом способе. - Герои! - обратился он к молодым воинам. - Послезавтра отправимся в долгий путь на юг. Там наши войска!.. Там страна, где не бывает зимы, где всегда синее чистое небо... настолько высокое, что становится страшно, где ночью мириады звезд, коих здесь не узреть никому и никогда... Там знойное солнце, воздух чист, а реки прозрачны до самого дна!.. Вы увидите дивные деревья, на которых растут дивные плоды. Увидите дивных зверей и дивных людей. Там все богатства, все сокровища, все самые красивые женщины мира! Сотни и тысячи горящих глаз смотрели на него со всех сторон. Громыхало ударил рукоятью молота в щит, крикнул зычно: - Слава конунгу! Мир содрогнулся от крика тысячи молодых сильных глоток: - Слава! - Слава Фарамунду! - Слава конунгу! Фарамунд вскинул руки, рев послушно затих. Он сказал уже спокойнее: - Но это будет послезавтра. А завтра нам предстоит взять Помпеум. Довольно Риму попирать нашу землю... отныне она наша! Довольно Риму навязывать нам, как жить, как и во что одеваться, куда идти!.. Мы возьмем и разрушим Помпеум. Мы убьем всех мужчин, а женщин разберете как рабынь. Насытим сердца кровавой местью!.. Зальем улицы этого проклятого города кровью его жителей! Рано утром несколько сотен человек двигались через туман к Помпеуму. Три десятка воинов держали в руках лестницы, самые крепкие несли окованное железом толстое бревно. Через каждые два десятка шагов их сменяли. Фарамунд запретил пользоваться телегой, чтобы не выдать приближение войск скрипом колес. Отдельно шел отряд с огромными вязанками хвороста. Их вел Вехульд, меч он не доставал, чтобы блеск не выдал его через туман. С той стороны перед городской стеной еще и глубокий ров, так что тот участок стены охранял один легионер, редко - два. Остановившись, не доходя до рва с десяток шагов, затихли, прислушиваясь. Серый туман сбивался в комки, двигался тяжелыми сырыми массами. Справа и слева слышалось тяжелое дыхание. Вехульд наклонился к самой земле, звуки стелились по почве тонким, как кисея, слоем. Спустя долгое время донесся тяжелый глухой звук. Далекий таран ударил в ворота с мокрым чавкающим звуком. Вехульд вскочил как подброшенный катапультой: - Быстро! Начали! Вязанки хвороста полетели в ров десятками. Воины в нетерпении останавливались, остальные вязанки полетели через их головы. Не успела упасть последняя, как Вехульд вскрикнул: - Лестницы! Быстро! Со стороны главных ворот слышались тяжелые удары тарана. Зазвенело оружие, внезапно там со стен донесся яростный крик. Вехульд с разбега побежал по тонким ступенькам из дощечек. Справа и слева набегали с лестницами призрачные в тумане люди. Вехульд торопливо добежал до самого верха, над головой блеснул меч. Вехульд прикрылся щитом, но удар был настолько тяжел, что хрупкие ступеньки подломились под добавочной тяжестью. Вехульд рухнул, щит вылетел из руки, когда он ухватился за толстые, уже скользкие от тумана шесты. А над воротами со стен и башенок тяжелым градом полетели камни. Группа рослых и сильных воинов закрывала людей с тараном щитами, но камни обрушились такой грохочущей лавиной, что трое таранщиков сразу же рухнули, обливаясь кровью. Остальные еще дважды ударили в ворота, все слабее и слабее, едва не выронили, но набежали другие, подхватили, кто-то даже подставил плечо. Сверху кричали, плеснуло кипящей смолой. Огненные брызги стучали как дождь, Фарамунд вертелся на коне, кипел бешенством. Римляне приготовились к обороне намного лучше, чем он рассчитывал, а на стену к защитникам явно все время подкатывают бочки со смолой, поднимают тяжелые глыбы. Конные лучники засыпали верх стены градом неприцельных стрел. Оттуда летели камни из пращ, стрелы, несколько раз глухо ухнули гигантские катапульты, через стену вылетели бочки с горящей смолой, кипящим маслом. Всюду слышались крики боли, страха и ярости. - Ворота! - закричал Фарамунд бешено. - Если сейчас не выбьем... Это был страшный миг, ибо нападающие несли огромные потери. Молодые воины подхватили таран, разогнались... И в этот момент створки ворот распахнулись. Наружу выкатились сцепленные в схватке тела, а в воротах, едва не попав под удар бревном в живот, мелькнул Вехульд. Лицо его было в крови, в руках обломанный по рукоять меч. Он закричал яростно: - Быстрее!.. Из моих ребят почти никого не осталось! Фарамунд пустил коня в галоп. Сзади загремела земля, Вехульд отпрыгнул, мимо пронеслась грохочущая лавина. Под копытами страшно кричали умирающие. Копыта коня Фарамунда простучали по плитам раньше, чем створки ворот ударились о каменные стены. Почти не отставая, за ним несся Громыхало, а Вехульд согнал кого-то с коня, прыгнул в седло. По ту сторону ворот площадь была покрыта павшими настолько плотно, что не было видно каменных плит, а кровь не успевала впитываться в щели. Кони пронеслись, разбрызгивая кровь, словно мчались по мелководью. - Вперед! - крикнул Фарамунд. - Осталось захватить главное здание! Они мчались как трое зубров, от них разбегались устрашенные защитники крепости. Массивная дверь явно заперта, но городские врата были покрепче, все разобьем, всех одолеем... Внезапно площадь сразу сузилась, в узкой улочке шагах в полусотне застыли в мрачном ожидании два ряда легионеров. При виде скачущих франков, быстро опустились на колени, выставили длинные копья. Фарамунд осадил коня, гаркнул зло: - Постойте пока там!.. Справа и слева разом оказались морды храпящих коней. Одни всадники поднимали их на дыбы, намереваясь бросить на ровную стену, и пусть гибель, зато слава, а друзья вломятся в пробитую его телом брешь, другие торопливо осыпали легионеров стрелами. Те щелкали по щитам и шлемам, бессильно отскакивали. Фарамунд бросил: - Выбьем дверь в это здание! А там с крыши можно перебить этих дураков, не прищемив себе и пальца! Он соскочил с коня, за ним несколько человек прыгнули на землю и бросились к дверям. Громыхало держался рядом, вдруг вскрикнул, сильно отпихнул Фарамунда. Сверху рухнуло нечто серое, массивное. Послышался хруст. Фарамунд остановившимися глазами смотрел на Громыхало, придавленного к земле огромным мельничным жерновом. Жернов, который расплескал бы пятерых по каменным плитам двора, ему лишь разбил страшно голову и раздавил правую сторону груди. Сверху раздался торжествующий крик. Две женщины, старая и молодая, приплясывали на втором этаже галереи. Перила были сломаны сброшенным ими жерновом. Фарамунд попытался поддеть жернов, сверху звонко стучало. Это Вехульд прикрывал его щитом. Громыхало с трудом поднял залитую кровью руку: - Фарамунд... поскорее убей меня! - Ты что? - огрызнулся Фарамунд. - Подожди чуть. Сейчас я... ого, какой тяжелый!.. Сейчас прибегут лекари... Жернов откатился в сторону. Вскрикнул Вехульд, одна из стрел пробила доспехи на плече, другая воткнулась в руку. - Дур... рак, - прохрипел Громыхало, - я умираю... Убей меня мечом... чтобы не сказали потом... что меня убила женщина... Кровь хлынула из его рта таким бурным потоком, что залила и без того красную грудь, побежала по плитам, не успевая впитываться в щели. Глаза старого воина смотрели умоляюще. Стиснув зубы, Фарамунд ударил гиганта мечом под левое нижнее ребро. Руку дернуло, словно зверь в глубине широкой грудной клетки ухватил лезвие зубами и пытался грызть: это лезвие достигло огромного сердца, что все еще бурно качало кровь, не понимая, почему приходит все меньше. В глазах Громыхало он прочел любовь и благодарность. Блестящие глаза героя смотрели почти весело. Жизнь он завершал достойно и красиво... Набежали воины, с размаха ударили окованным бревном. Дверь от страшного толчка разлетелась в щепы. В темный пролом, где тускло блестели на стенах факелы, врывались рассвирепевшие франки. Фарамунд, стиснув зубы, все поддерживал голову старого друга. Теплая кровь бежала из ран, плиты залило. Из дома раздался пронзительный женский крик. - Не убивать! - крикнул Фарамунд вбегающим в дом воинам. - Живыми посадим на колья!.. Я этот город... этот город... Часом позже, шатаясь в седле от горя и ярости, он медленно ехал через Помпеум. Дома уже догорали, но черные от копоти остовы стояли нерушимо. Всюду стоял плач, крики, стоны. Всех захваченных мужчин перебили, только самых последних, спохватившись, сберегли для казни. Теперь на главной площади поставили три десятка кольев, на них корчились в жутких муках последние римляне Галлии. С женщин сорвали одежды, согнали стадом на площадь, где в жутких муках умирали их мужья и братья. Молодых франки бросали тут же на плиты и жестоко насиловали, а если какая пыталась от бесчестья покончить с собой, той распарывали живот и с хохотом вытаскивали кишки. На площадь выходило книгохранилище. Франки с победными песнями вытаскивали корзинами груды книг, вываливали в широкую лужу на краю площади. Один франк подобрал тяжелый молот и с мощным уханьем отбивал причинные места у мраморных статуй римских богов, утверждая тем самым торжество своих богов, могучими ударами сокрушил лица, отбил руки, а затем, разохотившись, расколол чужие идолы на блистающие осколки мрамора. - Круши, - велел сквозь зубы Фарамунд. - Да поселятся здесь только призраки! Призраки и всякая нечисть, что прет из-под земли по ночам. Он пустил коня вверх по широкой мраморной лестнице. Белый мрамор был залит кровью. Она уже свернулась, скатывалась коричневыми комками. Множество отвратительных мух облепляло трупы на ступеньках. Огромные двери во дворец распахнуты настежь, конь осторожно переступил через труп крупного мужчины с разрубленной головой. Фарамунд слегка нагнулся в проеме, подковы звонко застучали по мозаичному мраморному полу. Грузный пожилой человек висел, распятый на массивном деревянном панно. На полу растекалась лужа крови. Красные струйки медленно стекали по ногам, срывались на пол крупными каплями. Фарамунд поморщился: - Плохой из тебя палач... Чем больше вытекает крови, тем меньше он чувствует боль. Голос дрогнул, перед глазами встало залитое кровью лицо Громыхало. Начинающий палач буркнул: - Может, и плохой... Да только и он уже не тот... не тот железный римлянин. - Готов говорить? Палач вместо ответа захватил огромными клещами палец пленника. Стоны сменились воплем. Человек вскинул голову, лицо было безобразной кровавой маской. Клочья кожи свисали на грудь, из правой щеки сквозь глубокий порез смотрели зубы. - Что... - прошамкал он разбитым ртом. - Что вы хотите... узнать... еще? Палач кивнул на Фарамунда: - Есть еще вопросы у нашего рекса. - Кто? - спросил Фарамунд. - Кто предупредил? Голос его был резким как удар кнута. Префект дернулся: - Я уже сказал... где мое золото... Что вам еще? - Кто-то предупредил, - сказал Фарамунд. - Я чую! Вы уже ждали нас! - Просто... часовые... Мы всегда... Палач и без кивка рекса быстро захватил пальцы другой руки в клещи. Там еще оставались три целых. На этот раз, наловчившись, он зажал только ногти, заметив, что в этом случае префект вопит громче, чем когда просто откусываешь пальцы. Префект всхлипнул, в горле забулькало. Послышался едва слышный хруст, палач отпустил раздавленную фалангу пальца, захватил другую. - Убейте... - услышал Фарамунд слабый голос. - Убейте... Во имя Христа... Во имя ваших богов... - Кто? - повторил Фарамунд. - Я чувствую, что кто-то предупредил. Я захватил не один бург, но никогда у меня не было столько потерь. Кто-то за это поплатится!.. Если не скажешь, то будешь умирать очень медленно... Эй, приведете лекаря!.. Я не хочу, чтобы он умер. Теперь он будет умирать оч-ч-ч-чень долго. Префект простонал: - Если скажу... дашь быструю смерть? - Обещаю. - Нас, в самом деле... предупредили... - Кто? - Блестящий воин... - Имя! - Он не говорил... Фарамунд сказал с угрозой: - Ты не поверишь первому встречному. Я сам мог прислать его, чтобы ты и твои люди пару ночей провели без сна... А на третью, когда вы свалитесь с ног, я бы атаковал! Префект прошептал: - Да... Я потребовал дока... зательств... Он сказал, что его зовут Редьярд. Он двоюродный брат... твоей жены... Он знатен... Фарамунд кивнул палачу. Тот быстро выхватил меч. Лезвие блеснуло тускло, послышался хрип, голова префекта упала на грудь. Кровь из разрубленного горла хлынула широкой струей. К вечеру молодых женщин разобрали, увели, так и ни не позволив одной прикрыть наготу. Старух зарубили еще в домах, а здесь на площади проткнули копьями тех, на кого не отыскалось охотников. Фарамунд знал, что уцелевших некоторое время будут тащить за войском, а потом подурневших и уже ничего не соображающих, не чувствующих, оставят на очередном привале. Возможно, привязанными к деревьям, чтобы лесному зверью не пришлось за ними долго бегать. Тревор сбросил плащ на руки оруженосца. Ступеньки затрещали под его весом. Брунгильда выбежала навстречу. В огромных расширенных глазах был страх и жадное нетерпение. - Ты его отыскал? - Здравствуй, моя девочка, - ответил он. - Сейчас я собью пыль, чуть промочу горло... Ну, перекусить бы тоже не мешало... - Дядя! - вскричала она. - Я послала слуг разогреть мясо и принести самый большой кувшин вина, как только услышала стук подков твоего коня! Но пока мясо греется, скажи, ты хоть отыскал его? - Да, - сказал Тревор довольно, - хотя это было нелегко. Он и здесь двигается как молния. Но по его следу всегда поднимается молодая поросль героев! Когда накрыли стол, он жадно ел, запивал вином, снова хватал мясо и запихивал в рот, словно голодал пятеро суток. Зубы у него сохранились хоть и чуть сточенные, но крупные, как у коня, так что мясо исчезало как в бездне, а кости трещали, вылетали на середину стола мелкими сухими осколками. - Дядя, - сказала она умоляюще. - Дядя! Он вытер масляные губы тыльной стороной ладони, перевел дыхание. - Ладно, ладно. Я сказал все. Он выслушал очень внимательно. - И... и что ответил? Тревор снова долго пил, вытирался, на этот раз Брунгильде почудилось, что дядя просто подбирает слова помягче. - Он ответил, что... Брунгильда! Словом, он сказал, что если твой единственный визит на его ложе оказался таким успешным... что если ты сумела рассчитать все настолько точно, то ты наверняка рассчитала так же хорошо и остальное. Она спросила помертвевшими губами: - Что? Какое?.. О чем он говорит? Тревор пожал плечами. - Не знаю. Тебе виднее. Ты всегда была самая умненькая из всей семьи. Наверное, речь идет о твоем будущем. И о будущем твоего ребенка. - О будущем? - переспросила она беспомощно. - Дядя, я ничего не понимаю... Тревор сказал уважительно: - Этот разбойник... прости, этот конунг, без меры благороден и мудр. Твой отец нуждался в укреплении своего племени, Фарамунд это сделал: теперь никто не смеет угрожать нашим землям, а земледельцы пашут безбоязненно. По чести говоря, сам Фарамунд не так уж нуждался в союзе с благородным семейством. Его собственная мощь росла настолько быстро, что уже тогда никто не посмел бы назвать его человеком неблагородного рождения. Ты не хотела пускать на ложе... прости, это все знают, он не настаивал на своем праве, хотя я не знаю мужчину, который так совладал бы с собой!.. Но когда ты решила, что пора закрепиться... мудрое решение!.. как мать наследника, он сделал все, чтобы выполнить твое желание... хе-хе, прости!.. и теперь ты носишь под сердцем... Он умолк на минутку, припав к кувшину с вином. Брунгильда сказала с нажимом: - Ношу его сына! - Наследника, - поправил Тревор. - Теперь твое положение как нельзя прочно. Ты получила все, что хотела. Ты получила гораздо больше, чем намеревалась получить! Помнишь, мы говорили с тобой... и прикидывали, чего ждать? Что же еще? Она молчала, омертвев до глубины сердца. Каждое слово доброго любящего дяди вонзалось как раскаленный гвоздь. Все верно, она сама сказала тогда, что пришла только из-за наследника. Проклятая гордыня не позволила сказать правду. А правда настолько ужасна, что сама страшится произнести ее вслух, оформить в ясные нелживые слова... И вот теперь... или тогда, умолчав, не сказав правды... хуже того - прикрывшись ложью, она не только снова отрезала путь, но и расширила пропасть новым враньем. Теперь она даже в глазах любящего дяди - холодная расчетливая тварь, что по расчету пошла замуж за идущего от победы к победе конунга, по расчету легла с ним в постель... Сдавленный стон выр