сделать знак людям с веревками, как Владимир разом отшвырнул мечи. Взгляд, который метнул на конунга, был требовательным. Мышцы на руках Олафа вздулись как сытые змеи. На спине обозначились и застыли в каменной твердости две широкие, как щиты, пластины мускулов, их разделяла выемка хребта. С боков поднялись и застыли крылья тяжелых мускулов. Даже шея стала толще, голова как бы вростала в могучий торс. В глазах было обещание скорой и жестокой смерти. Владимир в последний миг отступил на шажок, избегая захвата. Олаф тяжелее, полагается на звериную силу. Но зверь побеждает лишь того, кто не воспитан в борьбе с неведомым врагом. Олаф сильнее, но ему не приходилось бегать с мешком, набитым камнями, не стискивал ногами бока коня, чтобы трещали ребра, викинги все еще не знают коней, сын конунга привык побеждать среди таких же, как и он сам! Он еще раз избегнул захвата, затем перехватив за кисть, дернул, сам ушел в сторону и небрежно дал подножку. Олаф как падающая скала обрушился на каменистую землю, проехал на животе, обдирая лицо и локти, вскочил -- яростный, с искаженным ненавистью лицом. Владимир снова избежал захвата, опрокинул еще и еще, а на третий раз Олафу удалось захватить его обеими руками. Владимир ощутил, как затрещали ребра, в глазах потемнело. Зрители затаили дыхание, криков уже не было. С трудом применив способ, которому учил еще Сувор, Владимир услышал, как вскрикнул от боли викинг, выскользнул из его мокрых от пота рук, внезапно ударил под ложечку. Викинг схватил ртом воздух, лицо побледнело. Владимир отступил на шаг, опустил руки. Пусть видят, что опять мог бы сразить надменного сына конунга! Олаф судорожно вздохнул, наполнил грудь воздухом, взревел и бросился на противника. Владимир видел, как морщился конунг. Старый воин понимал, что сейчас его сын проиграл бой бесповоротно. Ярость хороша только против ярости. Еще дважды Владимир опрокидывал взбешенного викинга. Тот был весь в царапинах и ссадинах, правую сторону лица расцвечивал кровоподтек, изо рта текла кровь. Когда поднялся в последний раз, изо рта вместе с кровью пошла пена. Он дико вращал глазами, трясся, в вытаращенных глазах было безумие. -- Берсерк! -- раздалось крики среди собравшихся.-- Он стал берсерком! -- Олаф? Он не был... -- Берегитесь!.. Он всех... Конунг взмахнул рукой. Веревки взвились в воздух, на ревущего в ярости викинга набросились и те, кто стоял за его спиной, и те, кто готовился вязать хольмградца. Олаф бешено сопротивлялся, катался по земле, две веревки лопнули, он орал и впивался в них зубами, один воин вскрикнул и затряс окровавленной кистью, разбрызгивая красные капли. Владимир старался не смотреть на конунга. Берсерки всегда были позором семьи. Их брали в набеги, но в мирное время изгоняли из селений под страхом немедленной смерти. Им разрешалось жить как зверям только в дальних пещерах, куда не позволяли остальным гонять скот и охотится. Даже само слово "викинг" является бранным, как на Руси -- тать или разбойник, а уж берсерк -- это не просто разбойник, а порченный разбойник, который в припадке может убить и лучшего друга, как во сне, так и наяву. -- Я не знал,-- сказал он, выравнивая дыхание,-- что Олафу хочется достать птенцов орла. Я, чтобы сократить дорогу, пошел напрямик как раз через ту скалу... Твои люди меня увидели рядом с гнездом! Они и провели к твоему дому. Ужинали в мрачном молчании вдвоем. Двое хмурых траллов обслуживали стол, бросали боязливые взгляды на гостя конунга. Тускло поблескивали широкие ошейники с именами владельцев. У обоих на лбу были выжжены тавра. Даже траллы знали, что гость оказался великим воином, одолел в поединке неистового Олафа, сына конунга. И что Олаф к великому стыду отца внезапно стал берсерком. В дверь боязливо заглядывали, слышалась возня, сопение. Под окнами тащили что-то тяжелое, слышался стук топоров. Конунг наконец поднял тяжелый взгляд на тралла: -- Пусть войдет. Тот исчез, вскоре за дверью послышались голоса. Появился Олаф, из-за плечей выглядывали стражи. Конунг раздраженно повел дланью, те с облегчением исчезли. Олаф приблизился к столу. Мокрые волосы прилипли ко лбу, он зябко вздрагивал, потирал распухшие от веревок кисти рук. Лицо было бледное, вытянулось как у коня. С Владимиром старался не встречаться взглядом. -- Садись,-- велел конунг,-- ешь. Снова ели в молчании, уже втроем. Олаф держался непривычно смиренно. Даже ростом стал как будто меньше. Владимир не уловил той неистовой злобы, которой сын конунга полыхал совсем недавно. Когда трапеза кончилась, конунг налил себе пива, спросил внезапно: -- Ну, что скажешь теперь? Олаф пробормотал, не поднимая глаз: -- Я не знаю, что на меня нашло... Словно красная пелена упала на глаза! Я ничего не помнил. Конунг кивнул: -- И проиграл с треском. Теперь понимаешь, почему старшим должен быть Вольдемар? Туда, куда ты едешь, все так бьются. Ну, пусть не все, но многие. Там правильному бою обучаются в особых школах!.. И те, кто их прошел, умеют побивать быков и покрупнее тебя. Олаф бросил быстрый взгляд на Вольдемара, опустил глаза в тарелку. Владимир сказал серьезно: -- Олаф дрался очень здорово! Немногие и в Царьграде сумеют его побить. Олаф бросил на него взгляд, исполненный горячей благодарности. Конунг побагровел, стукнул кулаком по столу: -- Не защищай!.. Ты же вредишь ему! Он только-только начинает понимать... Олаф сказал поспешно: -- Отец, я не самый последний дурак на свете!.. Я жаждал убить твоего гостя за тот позор, на который он меня выставил. Но когда на меня вылили половину нашего моря -- я и не знал, что в нем столько воды,-- я понял твой подлый замысел... Ты опять прав, но когда же, наконец, я начну быть правым? В его голосе было столько горечи и детской обиды, что конунг засмеялся, а на сердце Владимира тяжесть стала меньше. Олаф угрюмо рассматривал его через стол, внезапно протянул руку. Его ладонь была чуть шире, чем ладонь Владимира, но у хольмградца, как Олаф заметил теперь, желтело больше твердых мозолей от рукояти меча. Владимир пожал руку. Еще не взял Киев, не отомстил, даже не побывал в Царьграде, но тяжесть на сердце в самом деле стала чуть-чуть рассасываться. Глава 20 Конунг и Владимир, сталкиваясь головами, рассматривали расстеленную по столу карту. Конунг водил корявым пальцем, следуя по возможным дорогам. Владимир вздохнул, выпрямился: -- Вокруг всей Европы!.. -- Но путь "из варяг в греки" вам заказан,-- напомнил конунг.-- Люди Ярополка тебя поймают и посадят на кол, либо все-таки отпустят, но сперва привяжут за ноги к пригнутым к земле вершинкам деревьев... А заодно с тобой и Олафа. -- А он при чем? -- Он дурак, и тебя не оставит. -- Из него получится хороший конунг,-- сказал Владимир.-- Таких воины любят. Но если плыть этим кружным путем, то сколько у нас на пути удивительных и богатых стран, городов, портов, таверн? Я могу вытащить Олафа из первой, могу из второй, третьей... Но вся жизнь уйдет на то, чтобы дотащить его до Царьграда! Конунг хмуро молчал. Тралл принес холодного мяса и пива. Эгиль порезал длинным ножом, молча ел, запивал, разливая пиво на грудь. -- А что предлагаешь ты? -- Рискнуть коротким путем через Русь. Глаза конунга предостерегающе сощурились: -- В тебе говорит нетерпение. Но так легче потерять голову. -- Конунг,-- сказал Владимир тоскливо.-- Мне волхвы рассказывали, что однажды отец Юлия Цезаря застал его плачущим над книгой о подвигах Александра Великого. Отцу объяснил, что ему уже двадцать лет, а еще ничего не сделано для бессмертия! А ведь Александр, о котором читает, уже в восемнадцать лет вел свои войска завоевывать мир! -- Ну-ну,-- подтолкнул конунг. -- Мне сейчас восемнадцать, когда вернусь, будет двадцать. Но и тогда я еще буду так же далек от трона, как и сейчас. Мне в самом деле надо торопиться, конунг! Для чего рождаемся и живем, как не для ярой жизни и славной гибели? Далеко-далеко зазвучали боевые трубы. Или обоим показалось, в их душах они звучали часто. Конунг наклонил голову: -- Прости, во мне заговорила слабость. Я шел через огонь и кровь, но сына пытаюсь уберечь! Но он такой же викинг, как и я. Нет, я могу гордиться сыном -- он будет великим викингом и станет, может быть станет... конунгом! Они шли через леса, переправлялись через реки и озера, обходили болота, пробирались через луга и свободные от леса места, защищали жизни и калитки от разбойников, при случае грабили сами, жгли дома и посевы, задерживая погоню. В одной из малых весей Владимир купил двух коней. Олаф все еще не бывал в седле, и Владимир подвел к нему толстую спокойную лошадь: -- Пробуй. Я подержу. Олаф огляделся по сторонам, прошипел зло: -- Выйдем за околицу. -- Ты чего? -- удивился Владимир. Из-за плетней на них смотрели бабы и любопытные детишки.-- А-а, соромишься... Ну, разве ты с ними когда-то встретишься? Олаф сказал еще злее: -- Ты сможешь вывести коней из села? Но и за околицей Олаф все мялся, и только когда с двух сторон потянулись деревья, надежно отгородив его от веси, сказал нервно: -- Ладно. Только если засмеешься -- убью. Голос его был холодным, а лицо словно окаменело. Владимир отступил на шажок: -- Олаф... В драккаре, что скачет по волнам, стоять труднее, чем сидеть на коне! Я бы не смог, клянусь. Ты уже почти все умеешь лучше. Олаф смотрел недоверчиво, у хольмградца чересчур честное лицо, но уже и конь поглядывает с некоторым удивлением, пришлось браться за седло, вставлять ногу в стремя. Владимир замедленно сел на своего буланого, слез, снова сел, показывая каждое движение, и викинг наконец решился оттолкнуться от такой надежной земли. Седло под ним крякнуло, заскрипело. Он замер, оказавшись высоко над землей, да не на скале, твердой и надежной, а на живом и теплом, что двигается само, уже прядает ушами и переступает копытами. Внезапно конь под ним шагнул в сторону, остановился, шагнул снова вбок, почти вломившись в кусты. -- Что с ним? -- спросил Олаф шопотом. -- Не дави коленом,-- посоветовал Владимир, он изо всех сил держал лицо неподвижным.-- Не дави! Он же не знает, что это ты так... от радости. Олаф бросил злой взгляд, но колени заставил застыть. Конь тоже застыл, спокойный и ждущий приказа. Олаф легонько коснулся его пятками, как делал Владимир, и конь тут же двинулся вперед. Олаф, замерев, смотрел, как мимо проплывают деревья, как далеко внизу уползает земля, и внезапно дикое ликование наполнило его от ушей до пят. Он едва не завизжал в восторге, подавил дикое желание вскочить на коня с ногами, запрыгать там как ребенок под летним ливнем: устрашился, что конь тоже поймет как некую команду. -- Влад,-- сказал он хриплым от волнения голосом.-- Я могу ездить! -- Сможешь и скакать,-- бросил Владимир одобрительно. В его голосе звучало облегчение,-- а то все пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог! Ведь идем по Руси. Все просто, когда попробуешь. Олаф все еще держался на коне как столб, напряженный и страшащийся сделать лишнее движение, но голос дрожал, едва не срываясь на ликуюший визг: -- Боги Асгарда! О степных народах говорят, что едят и пьют на конях, и все остальное тоже ухитряются делать, не покидая седла... Как это великолепно! -- Гм... лучше не пробуй. Ручей далеко, да и стираешь ты паршиво. -- Остряк! На коне, говорю, хорошо. -- Ты ползешь как улитка,-- сказал Владимир беззлобно.-- Но ты еще не скакал, обгоняя ветер. Ты не мчался так, что догонял бы выпущенные тобой же стрелы. А та радость, что еще впереди, намного хмельнее. Два дня Олаф осваивал езду, повороты, учился седлать, затягивать подпруги, а на третий день, когда собрался было попробовать себя в лихой скачке, оба услышали конский топот. Навстречу по лесной дороге ехало пятеро. Увидев Владимира и Олафа, чуть придержали коней, подали в стороны, так что перегородили дорогу. Тот, что ехал впереди, грузный и с роскошной черной бородой, прогудел как раздраженный медведь: -- Клен, что тут за народ неведомый топчет нашу землю? Второй, подвижный и с широкой улыбкой на лице, ответил услужливо: -- Да пусть топчут! Лишь бы пошлину платили. Чернобородый впервые зыркнул на двоих встречных. Глаза были узкие, прятались под мощными надбровными дугами: -- Слышали? Олаф напрягся, бросил руку на меч. Владимир ответил холодно: -- Нас пока никто не спрашивал. Чернобородый надулся, проревел: -- Я говорю! Здесь земли принадлежат Черному Беркуту! И всякий, кто шастает здесь, платит. За топтание его земли, за то, что гадит и сморкается. Владимир смотрел мимо него, как и Олаф. Чернобородый, он явно тиун, пыжится и сотрясает воздух, но слаб как телом, так, похоже, и духом. В нем нет твердости, он чувствует сам, потому злится и пыжится еще сильнее. Но сзади на конях двое настоящих, их видно по глазам, посадке, по тому как держат руки вблизи рукоятей, а каблуки чуть-отведены от боков коней, чтобы в нужный момент сильным толчком послать в галоп. Трое просто всадников, пусть и при оружии, и двое воинов, которые чего-то стоят. Олаф, он тоже все видел, хмыкнул и неспешно потащил из-за спины меч. Его мускулистая рука напряглась, мышцы играли и перекатывались как сытые змеи, а меч все выдвигался и выдвигался, наконец со вздохом облегчения покинул ножны. Олаф весело смотрел на чернобородого, но еще веселее был блеск его меча: -- Я слышу, ты хочешь заплатить нам за топтание? Владимир буркнул с укоризной: -- Олаф... ты так давно не зрел девок, что готов топтать эту тучную свинью? Олаф прорычал, скаля зубы: -- Ну, раз обещает еще и заплатить... Владимир опустил ладони на швыряльные ножи. Глаза его не отрывались от двух, которые выглядели наиболее опасными. Оба сидели спокойно, в глазах одного мелькнули веселые искорки. Чернобородый задыхался, глаза стали как у совы. Он вытянул вперед палец, но Владимир перевел прицельный взор на его горло, расстегнутый ворот, и вдруг взгляд чернобородого протрезвел. Пока его люди бросятся на этих чужаков, швыряльный нож вонзится в плоть быстро и смертельно. Этот с черными глазами выглядит сущим бесом, в глазах смерть, а плечи уже напряглись для броска. -- Вы,-- прохрипел он, сдавливая самого себя,-- вы еще услышите обо мне... Он подал коня назад, но Владимир, ощутив его страх, пустил буланого следом. Он все время держал глазами обнаженную грудь в разрезе рубахи. Всадники расступились, кони вовсе сошли с дороги. Олаф ехал следом, он надулся как жаба перед дождем и выглядел свирепо, готовый бить и рубить во все стороны. Наконец тиун догадался подать коня на обочину. Чужаки проехали мимо, не удостоив его взглядом. Владимир слышал, как он орал и бранился им в спину, но пустые угрозы позорят говорящего больше, чем того, на кого обращены. Тиун это не знает, но знают те, настоящие, и Владимир впервые ощутил, что значит поговорка "брань на вороте не виснет". Олаф оглянулся: -- Смотри, так и остались! -- А чего ты ждал? -- Ну, погонятся... Я бы не стерпел. -- Олаф, он торгаш, а не боец. Что получит, даже убив нас? Этот Черный Беркут его заживо съест, что с нас ничего не взял, а троих потерял. -- Троих? -- оскорбился Олаф.-- Да я их один всех! Ладно, готов вон до той березы наперегонки? Звездное небо колыхалось в такт конскому шагу. Владимир ощутил приступ тоски. Невидимые пальцы сжали сердце. Что за яркие костры в небе? Вон на ту, самую большую, волхвы говорят, что это небесный камень, которым заперта дыра в куполе. Если отвалить, то вода зальет землю. Но Сувор говаривал, что это золотой кол небесной ковязи, к которой боги привязывают своих коней. Ее ковали девять небесных кузнецов, она будет стоять до скончания мира. А вот ему кажется, что это нестерпимо блестит вершина далекой горы, самой высокой на свете. И всякий раз в груди разливается щем от жажды достичь, добраться хотя бы до подножья... А потом, передохнув, попытаться забраться как можно выше. Олаф ехал, залитый лунным светом, красивый и мрачный, как бог смерти. Золотые волосы в лунном свете блестели серебром, казались седыми, а его неподвижное лицо заострилось как у мертвеца. -- Что это так сияет? -- спросил Владимир негромко. Олаф ответил, не поворотя головы: -- Золотые яблоки. -- Яблоки? -- Да. Золотые яблоки Асгарда,-- сказал Олаф мрачно,-- их охраняет богиня Идунн. Только они дают богам вечную молодость. -- А,-- сказал Владимир.-- А наши молодильные яблоки где-то на земле. Но только в тридевятом царстве. В полночь стреножили коней, поспали у костра, а с рассветом уже снова были в седлах. Когда впереди на берегу речушки показались с десяток домиков, Олаф сказал живо: -- Заедем? -- Стоит ли,-- поморщился Владимир.-- у нас пока есть еда, воду пьем из ключей.-- Что тебе еще надобно? -- Да так... Интересно живут у вас. Уже в двух весях Олаф ухитрился поучаствовать в обычной забаве славян: стенка на стену. Две веси сходились на границе, схватку начинали два признанных бойца, потом в общую драку бросались все мужики и парни. Олаф всякий раз бил и крушил, показывая невиданное в деревенских весях воинское уменье, но во второй раз Владимир уже привязал ему левую за спину, и Олаф дрался только одной правой. Соблазнившись легкой добычей, на него наседали больше всего, и снова Олаф расцветал от свирепой радости, слыша, как под его кулаком хрустят челюсти, а бойцы выплевывают с кровью и крошево из зубов. -- Только купим овса коням,-- предупредил Владимир,-- сыра и мяса. К полудню надо одолеть верст сорок. -- Одолеем,-- согласился Олаф легкомысленно.-- Сколько уже проехали? Не может же Царьград быть дальше, чем еще за пару весей? Дорога петляла, тонкая и непробитая, по такой ездили явно мало. Судя по всему, весь жила замкнуто, сюда если и приезжали, то лишь за княжескими поборами раз в год, да и то по зиме. На околице Олаф внезапно остановил коня так резко, что сам едва не сверзился через голову. Владимир встревоженно посмотрел по сторонам: -- Что стряслось? -- Погоди,-- прошептал Олаф испуганно,-- дай ему пройти... Дорогу пересекал важный кот, черный, как будто купался в дегте, хвост трубой. Когда лениво посмотрел в сторону всадников, зеленые глаза предотерегающе блеснули. Владимир шикнул, пустил коня вперед. Кот даже не ускорил шаг, важно подошел до изгороди, протиснулся в щель и пропал. Олаф нерешительно тронул коня, еще не уверенный до конца, пересек ли его друг кошачьи следы. Владимир покачал головой. Олаф спросил, защищаясь: -- Ты не веришь в беды от черных котов7 -- Для мышей -- да,-- сказал Владимир.-- А ты кто? Олаф, доказывая как быстро освоился на Руси, потащил Владимира вперед. Его нос подергивался, и Владимир сказал насмешливо: -- Ежели корчму ищешь, то зазря. -- Почему? -- Да кто в такой крохотной веси корчму держит? Поедем к войту. У него наверняка есть не только сыр для продажи, но даже бочка пива. Правда, с утопшими крысами и тараканами, но сколько там они выпили? Избу войта он уже видел, самая добротная, а когда подъехали ближе, Олаф указал на крупного мужика в глубине двора. Тот обтесывал на колоде заостренный кол, острое лезвие снимало стужку почти любовно, и обычный кол, явно для изгороди, выглядел как игрушка. Мужик поднял голову. Серые глаза внимательно смотрели из-под седых бровей. Он молчал, Владимир сказал дружески: -- Боги в помощь! Мы проезжаем мимо. Можно воды холодной напиться? Еще мы могли бы сыру и мяса купить на дорогу. Мужик ответил замедлнно: -- Спасибо на добром слове. Мы таких крепких ребят на конях не видывали уже много лет. А теперь вот за одну неделю уже второй раз... Владимир окинул его быстрым взглядом. Он почувствовал этого человека сразу. Упорный работник, честный, ни боится ни божьего гнева, ни мокрых лап ночных упырей. Поручи любую работу -- сделает, к тому же всегда лучше, чем ожидаешь, а когда нет работы. то не сидит на завалинке, а что-то копает, тешет, строгает, точит, и всегда либо с усмешкой в глазах, либо вовсе с широй улыбкой на лице. Таких он встречал в Киеве, Новгороде, и уже понял, что на таких стоит любое племя. -- Да,-- ответил он спокойно, хотя на затылке зашевелились волосы,-- это в самом деле удивительно. Из дома выбежали двое мальчишек, с восторгом ухватили коней, едва не подрались, увели к колодцу. Мужик широким жестом указал на дом. Ладонь была широкая, в мозолях, привычная к рукояти топора. Владимир уже в сенях обронил как будто невзначай: -- А кто они, эти крепкие ребята? -- Княжьи дружинники,-- ответил войт спокойно.-- Кто же еще? Самые крепкие туда идут, там им задурно деньгу дают. -- Разве задурно? -- засмеялся Владимир.-- Головы кладут! -- Да сейчас, вроде бы, ни с кем не воюем. Олаф первым припал к ковшику, его подала юная хозяйская дочь, и Олаф пил, пожирая ее глазами поверх края ковша, пока у девушки румянец не залил щеки, а потом перетек и на шею. -- Да,-- согласился Владимир,-- что ж их сюда занесло? Тут вроде ни князья на охоте не бывают, враг не показывается, непокорных бояр нет... Войт опустился на лавку, Олаф с готовностью сел к столу. Из хозяйской половины пришла женщина, молча и деловито засуетилась у печи. -- Кто их знает,-- ответил войт с расстановкой.-- Я ж говорю, крепкие ребята... Кого-то ищут. Вроде должны перехватить! Ребята подобрались дубки, один к одному. А их вожак так вообще велет. Настоящий велет! Сам здоровый, как бык, мечом орудует почище чем ложкой. Я сам видел как разрубил трехгодовалого быка одним ударом! Владимир споросил с ленивой насмешкой: -- А у быка тоже был меч? Олаф весело скалил зубы. Огромные руки выложил на столешнице, кулаки с детские головы, большой палец одобрительно оттопырил вверх. Женщина поставила на стол еще теплую овсяную кашу с молоком. Олаф выждал, пока хозяин скажет слова благодарности богам, потом с Владимиром наперебой ухватились за ложки. Расписные, легкие, и выделаны так любовно, что в руке лежат так, будто там и были всегда. Олаф глотал горячую кашу, фыркал как кот на горячее молоко, он еще ничего не чуял, а по спине Владимира уже побежала липкая струйка пота. Проклятый викинг накаркал со своим черным котом. Эти дружинники киевского князя здесь проехали неспроста. -- Как называли их вожака? -- спросил он между делом. Он чувствовал на себе взгляд войта. Этот взгляд стал тверже, хотя ответил войт с некоторой заминкой: -- Я сам не слышал... Проехали, не останавливаясь. Но моя Златка узнала от девок, что его кликали не то Збаражко, не то Валяшко... -- Варяжко! -- вырвалось у Владимира. Олаф уронил ложку, а войт кивнул удовлетворенно: -- Похоже. Ты его знаешь? -- Слыхал,-- пробормотал Владимир. Он наклонился над миской, пряча глаза.-- О сильных да могучих везде рассказывают. -- Это верно,-- согласился войт.-- О таких парнях и здесь долго будут помнить. Только мимо проехали, но для россказней много ли надо? В наших краях одни медведи да волки. Сегодняшний день похож на вчерашний, и так из года в год. Пожар когда случится, и то вроде праздника. Со двора донеслись детские голоса. Войт выглянул, погрозил пальцем. Там заверещали веселее. Войт снял со стены кнут и, кивнув гостям, вышел. Владимир пересел так, чтобы видеть двери. Да и рукоять скифского акинака теперь торчала из-под руки, едва не задевал, когда работал ложкой. Олаф проследил за его взглядом: -- Ты слишком подозрительный! Владимир пожал плечами: -- Зато еще жив. В молчании ели, прислушиваясь к голосам. Похоже, войт с помощью кнута разбирал детскую ссору. Но мог и послать мальчишку вдогонку за дружинниками великого князя. Добротный надежный мужик, опора любого княжества, он и должен помогать князю крепить порядок, покой, ловить беглых преступников! Глава 21 За спиной осталось верст двести-триста, а они сменили конней лишь дважды. Правда, в последний раз попросту украли, не успев и не желая общаться с хозяевами. Олаф повеселел, глупо покупать, когда можно украсть. Не в деньгах дело, но при покупке равняются с торговцами, а в краже есть героическое, неразрывное с риском, опасностью, блеском холодного булата. Владимир мрачнел. Пастухи, что брели за огромным стадом, с восторгом рассказали о княжеских дружинниках на невиданных здесь конях -- злых и огромных. Сами дружинники все как один -- богатыри, в железной чешуе, в железных шапках, красные сапоги на двойной подошве из свиной кожи, уздечки на конях с серебряными бляшками. Ищут кого-то, объяснили пастухи простодушно. Выспрашивают местных, а всем войтам объявили о награде за поимку двух особо опасных преступников. Их велено схватить и держать до их прибытия... Тут только пастух прикусил язык, глаза выпучились как у совы. Его напарник уже пятился, пока не уперся спиной в коня Олафа. Викинг нагнулся, ухватил за волосы: -- Зарежем? Голос его был будничным, деловитым. Владимир заколебался. Пастушок смотрел жалобными глазами, побелел, из чистых синих глаз медленно покатились слезы. -- Пусть идет,-- сказал он нехотя. -- Выдаст,-- предостерег Олаф. Он все еще держал за волосы, а лезвие ножа приложил к горлу. Пастушок боялся даже вздохнуть, чтобы нож не опустился ниже. -- Если зарежем,-- бросил Владимир нехотя,-- все равно догадаются. Тут, поди, отродясь никого не убивали. Разве что кольями в пьяной драке. Олаф широко ухмыльнулся: -- Тогда я пошел за колом? Но пальцы расжал, пастух на ватных ногах без сил опустился на землю. Олаф хохотнул: -- Вольдемар! Не думаю, что твой Варяжко так уж страшен. Они поворотили коней. Владимир бросил через плечо: -- Зря не болтайте. Только когда спросят о нас, тогда уж... А сами не спешите. А то мы вас и после смерти отыщем. В его хриплом страстном голосе было столько силы, что даже Олаф ощутил подобие страха. А пастухи со всех ног бросились к стаду, что уже выбрело на дорогу к селу. -- Не сам Варяжко страшен,-- сказал Владимир тоскливо.-- Хотя и он не подарок... Но против нас он поднял весь народ. Мы теперь два беглых изгоя! А как пройти через всю Русь... а она намного больше, чем ты думаешь, и не попасть на глаза? Ни в поле, ни в весях, ни в лесу? Олаф сказал беспечно: -- А что нам еще остается? -- Да вроде ничего. -- Повернуть назад нельзя? -- Ты что,-- испугался Владимир.-- Лучше уж звон мечей, кровь и гибель в чистом поле. -- Тогда вперед,-- сказал Олаф сильным звонким голосом. Он гордо и красиво выпрямился в седле. Камень в обруче на лбу рассыпал солнечные искры, но еще ярче блестели синие, как небо, глаза викинга.-- У мужчин -- мужская судьба. А женских могил и не должно быть в поле. Ну, попробуем во-о-о-н до того дерева наперегонки? В малой веси, через которую Владимир и Олаф проехали сутки тому, войт стоял перед Варяжко. Дружинники окружили старика плотным кольцом, Варяжко сидел на огромном коне, в котором чувствовалась дикая сила. Сам Варяжко свирепо сверлил глазами седобородого старца. Тот поклонился явно из вежества, власть как-никак, а страха не видать в тщедушном теле. -- Владимир,-- повторил войт в задумчивости,-- видать, чем-то крепко насолил вам этот удалец, ежели целое войско мчится по его следу... -- Дед,-- сказал Варяжко предостерегающе,-- ты не умничай. Ты скажи только, раз уж он тут проехал, в какую сторону подался? Что говорил? Что собирался делать? Один из дружинников с готовностью вытащил плеть с вплетенными в кожу свинцовыми жилками. Замахнулся, глядя на Варяжко. Войт покачал головой. Старческие глаза смотрели без страха: -- Я бы на вашем месте оставил это дело. Варяжко подал знак, плеть обрушилась с силой, послышался хлопок, будто лопнул бычий пузырь. Рубаха сползла с плеча, на грудь коня Варяжко брызнула кровь. Войт дернулся, в глазах застыла боль: -- Бей, раз такая у вас власть. Но я о вас заботился, молодежь вы удалая! Деньгу вам обещают большую, но разве свои головы не дороже? Варяжко зло засмеялся: -- Нас две дюжины богатырей. И все мы давно забыли, как пахать землю. А звон мечей слышим часто. Если ты видел двоих, чьи приметы совпадают, ты обязан сказать княжеским людям. Войт сказал смиренно: -- Да. Проезжали тут двое. Разговаривали мало, держались мирно. Но когда один посмотрел на меня своими синими глазащами, меня продрала дрожь, будто я голый стоял на зимнем ветру!.. -- Это викинг,-- сказал дружинник с плетью возбужденно,-- ну-ну, дальше. Войт вздрогнул, сказал внезапно охрипшим голосом: -- Потом я взглянул в глаза другого... -- Ну? -- Лучше бы меня голым бросили в костер! В его черепе бушует пламя, перед которыми раскаленная болванка в горне покажется сосулькой. Он едва не сжег меня своими коричневыми глазищами, а когда ушли, я был счастлив, что по телу не пошли волдыри от ожогов. Даже ведунью вызывал... Кого-то он мне напомнил! Но кого? Он совсем молод, а мне чудятся времена юного князя Игоря, когда тот через наши земли вел дружину богатырскую на Царьград... Варяжко зло оскалил зубы. Дружинник с плетью еще раз с наслаждением обрушил ее на худые плечи, старик пошатнулся, во дворе за плетнем взвыли и запричитали бабы. Как хищные волки, киевские дружинники гуськом понеслись в ту сторону, где последний раз видели беглецов. Пастухи ли сказали, еще как-то Варяжко узнал, но на другой день Владимир и Олаф уже сами ощутили погоню. Сперва донесся трубный звук, кто-то созывал остальных, будто обнаружил следы, затем рог прозвучал трижды, указывая направление. Наткнувшись на крохотную весь, Владимир, уже не скрываясь, выбрал двух свежих коней, оставил своих, и они понеслись по дороге в лес. Конечно, Варяжко с людьми сменил коней тоже. Похоже, они меняли их чаще, ибо звуки рога Владимир слышал все отчетливее. Олаф облизал губы, на них выступили белые разводы соли. Владимир терпел, он не пил со вчерашнего вечера. От жажды кружилась голова, а слабость охватывала с головы до ног, прокатывалась пугающей волной все чаще. Лай собак послышался ближе. Владимир хлестнул коня, тот перешел на дряблую рысь, но Владимир чувствовал, как простой рабочий конь покачивается под его весом. Справа скакал Олаф, и Владимир услышал его сдавленный возглас: -- Проклятие!.. Почему мы такие... крепкие ребята? Викинг тоже был не рад своему росту, своим широким плечам и своей мощи, упрятанной в крупное тело с толстыми костями, тугим мясом и толстыми сухожилиями. Раньше в любой толпе смотрел поверх голов, раздвигал народ, как бык раздвигает стадо молодых телят, а теперь его груда костей и мускулов убивает коня, а с конем сгинет и он сам! Владимир на скаку вытащил лук, кое-как натянул тетиву, сунул обратно в берестяной лубок слева от седла. Олаф мчался, пригнувшись к конской гриве, похожий в скачке на степняка, которым завидовал. Золотые волосы трепало ветром, из-за плеча выглядывал и просился на волю двуручный меч. Дорога расширилась, по обе стороны мелькали ухоженные деревья, нарядные и светлые. Земля отзывалась под копытами стонущим гулом. В версте впереди показался одинокий дом. Двуповерховый, первый не видно за высоким забором, а второй весело блестит под солнцем новенькой крышей, бревна еще не потемнели, по обе стороны зеленеют кроны невысоких деревьев... -- Туда? -- выкрикнул Олаф. -- Там все-таки забор,-- ответил Владимир. Конь под ним тоже увидел домик. Владимир чувствовал, как бедный зверь затрусил быстрее, догадываясь, что придет конец его мучениям, там переведет дыхание, а потом напьется так, что брюхо достанет до земли. -- Мой конь уже падает,-- донесся из-за спины крик Олафа. -- Но ты не конь,-- крикнул Владимир жестко. Оглянувшись, он увидел исхудавшее лицо Олафа, красные глаза. В следующее мгновение Олаф тяжело соскользнул на землю, побежал, держа коня в поводу. Лай гончих псов слышался совсем близко, вот-вот выметнутся из-за поворота, тогда увидят и припустят еще быстрее. -- Хватайся за мое стремя! -- Твой конь...-- прохрипел Олаф на бегу,-- твой конь... еще дохлее... Владимир бросил себя с седла в последний миг. Олаф догнал, побежали плечо к плечу, дыхание вырывалось с хрипами, но домик постепенно рос, а оба знали, что никакой конь на свете не сможет бежать ни так долго, как человек, ни так же быстро. Ворота со скрипом открывались с той стороны. Владимир успел увидеть клинышек двора. Прямо напротив фыркали и выгибали шеи двое коней. За ними виднелась повозка. -- Гони! Они ворвались во двор, Олаф тут же бросился закрывать ворота, а Владимир сорвал с крюка на седле лук и туго набитую тулу. Во дворе прозвучал испуганный крик, женский визг. Кони в повозке испуганно попятились, едва не опрокинули седоков. Конский топот наростал. Владимир успел вскочить на приступку, а из леса выметнулись всадники. Впереди мчался на белом в яблоках коне всадник в развевающемся плаще, в поднятой руке рассыпал солнечные искры меч. За ним неслись всего трое, но из леса выппескивались все новые всадники. За спиной слышались голоса, женский крик, но там пусть управляется Олаф, а здесь пальцы заучено выхватили стрелу, наложили на тетиву, Владимир задержал дыхание и начал оттягивать тугую жилку к уху. Первый выстрел может быть неспешным, особо прицельным, а потом уже придется не стрелу оттягивать, а сам лук выбрасывать на вытянутую руку и вжикать стрелами. Он выждал мгновение, учитывая вялое движение воздуха, скорость скачущей лошади, картинную посадку всадника -- жаль, не Варяжко, тот не бахвалится и меч зря не вынимает,-- мысленно взмолился к богам, затем пальцы расжались... ...и тут же начали хватать за концы стрел, бросать на тетиву, он чувствовал болезненный щелчок по руке, тело жило как бы само по себе, он только выполнял то, над чем долго и упорно упражнялся еще в Киеве, а потом в Новгороде. Первую стрелу он целил в грудь вожака, пусть там даже доспех, но дальность ли велика, всадник ли успел заметить и начал пригибаться, но Владимир не увидел, куда тот делся вместе с конем, а другие его стрелы обрушились на скачущих железным градом, били булатными клювами, но дружинники еще неслись вперед, вскрикивали от боли, затем начали замедлять бег куда раньше, чем оказались перед воротами. Владимир видел обозленные бородатые лица. Двое соскочили с коней, бросились с топорами к воротам. Он быстро достал их тремя стрелами. Один сел у ворот, другой с проклятием убежал, зажимая шею. Из-под пальцев текла кровь, но стрелы Владимир не увидел. -- Отворяй! -- донесся дикий крик.-- Отворяй, именем великого князя! Еще пятеро всадников кружились возле ворот. От стрел теперь закрывались щитами. Из леса, как с великим облегчением увидел Владимир, всадников больше не было. -- Кто такие? -- крикнул он. -- Дружинники Ярополка! -- свирепо гаркнул один, матерый и толстый, весь в кожаном панцире, поверх которого блестели широкие пластины железа.-- Сдавайся! Владимир вскрикнул, стараясь чтобы голос звучал как можно испуганнее: -- А что мне будет? -- Дурень,-- рявкнул воин,-- ничего! -- Ну да, а пошто гнались? -- По приказу Ярополка. Тебя велено доставить в Киев. Только в Киев, ничего больше! Голос был уверенный, мощный, но чересчур уверенный. Явно подсказывает, понял Владимир угрюмо, чтобы понадеялся бежать по дороге, до Киева еще ехать и ехать, и чтоб отдался в их руки сейчас. -- В Киев? -- переспросил он недоверчиво.-- Это верно? -- Клянусь Перуном! -- сказал воин громко. Владимир потребовал: -- А вдруг ты из торговцев? Поклянись Велесом. Воин оглянулся на остальную четверку, те начали улыбаться, а щитами закрывались от стрел уже не так тщательно. -- Не веришь,-- сказал воин с укором.-- Клянусь Велесом, клянусь великим Сварогом, Ярилой, клянусь Белбогом и самим Родом, что не видеть мне вирия и своих родителей, если не доставлю тебя целым и невредимым в Киев к твоему брату Ярополку! Клятва прозвучала страшная, воины даже переглянулись, один побледнел, чуточку подал коня назад. Но бородач смотрел уверенно, сидел гордо, голос звучал властно. Это не рус, подумал Владимир холодея. И не славянин. Ни один рус, ни один славянин не произнесет такую клятву. Даже варяг не скажет такое, дабы не оскорбить богов земли, по которой ходит. Уже хотя бы потому, что пленник может умереть в дороге от хвори, и тем самым клятва повергнет давшего ее в подземный мир в когти Ящера. -- Добро,-- сказал он с облегчением,-- я сейчас открою ворота... Только пообещайте не трогать моего друга. Он сильно ранен, истекает кровью. Не глумитесь над ним! Пусть умрет своей смертью. -- Договорились,-- ответил воин поспешно. Владимир соскочил на землю. Олаф с обнаженным мечом затаился у ворот, а на крыльце толпились челядинцы. В окнах мелькали испуганные лица. Кони, разогретые скачкой, кружили посреди двора. -- Все понял? -- шепнул Владимир. Он выдернул засов, створки подались. Олаф пятился, скрываясь за левой, Владимир быстро взял меч в правую, а левой тянул створку, показавшись наполовину. Широкая улыбка бородача внезапно стала жестокой. Он пришпорил коня, тот ринулся в открытые ворота. Воины поспешно погнали коней следом, и Владимир перехватил меч обеими руками. Глаза бородача расширились, но он не узнал, что обрушилось слева, а Олаф отпрыгнул и занес меч для страшного удара уже по другому. Конь внес страшно разрубленное тело во двор, следом вскочил еще один, этого достал Владимир, а затем поспешно выбежали из ворот. Всадников все еще трое, и они на конях! -- Один! -- страшно вскрикнул Олаф. -- Перун! -- крикнул Владимир еще звонче. Всадники поспешно хватались за мечи, но те мгновения, когда верили в сдачу беглеца, расслабили их руки, чужие мечи быстро поразили двоих. Третий наконец выхватил саблю, завертелся в седле, с двух сторон подступили страшные, как боги войны, люди-великаны, их руки забрызганы кровью, а в глазах ярость. -- Нам не нужна твоя голова,-- крикнул Владимир.-- Опусти топор. Где сам Варяжко? Воин, бледный и с расширенными от пережитого страха глазами, огрызнулся: -- Скоро узнаешь! -- Слезай,-- велел Владимир. -- Ты еще меня не убил,-- бросил всадник. На Владимира смотрело совсем юное лицо, безбородое, с голубыми испуганными глазами. Но голос отрока не дрожал, а щит и саблю он держал крепко и правильно. -- Ты в самом деле из дружины Ярополка? -- спросил Владимир недоверчиво.-- Ты ж на соплях еще скользаешься! -- Я из его лучшей сотни,-- ответил молодой воин гордо.-- И ты это узнаешь! Неожиданно быстро он обрушил сильный удар. Владимир едва успел отпрыгнуть, лезвие чуть не отсекло ухо. Воин напирал конем, снова и снова замахивался, рубил, Владимир то подставлял меч, тот звенел и едва не выпрыгивал из рук, сабля оказалась тяжела, но владел ею молодец умело и сноровисто. -- Ты сам напросился... -- процедил Владимир. Но воин рубил с коня сильно, Владимир пятился, чувствовал как смерть все ближе и ближе, но вдруг воин вздрогнул, выпрямился всем телом. Мгновение смотрел на Владимира остановившимися глазами, из рта плеснула алая струйка. Затем завалился лицом вниз. Владимир сквозь грохот в ушах услышал голос: -- Знаю, ты хотел сам, но нам пора убираться. Олаф уже бросил меч в ножны, ловил коней. Владимир на подгибающихся ногах обошел павших, только двое стонали и пытались ползти, раненые тяжело, остальные так и лежали в лужах крови. Торопливо собрал калит