очки с монетами, поснимал золотые перстни. Судя по кольцам, все пятеро из старшей дружины. Только старшим дружинникам дозволено носить золотые кольца на большом пальце левой руки. Он распахнул рубашку на груди бородача. В глаза блеснула толстая серебряная цепочка, но вместо оберега тускло мерцал золотой крест. Так и есть: не рус и не славянин, а из подлых христиан. Потому и клялся так легко чужими для него богами. Олаф нетерпеливо покрикивал. Владимир сорвал крест, золото и в аду золото, вырвал из уха серьгу с крупным рубином, а большой палец, с которого не снималось кольцо с зеленым, как молодая травка, изумрудом, хладнокровно отрезал. На досуге снимет, за такой камешек можно табун добрых коней купить. Дальше всех лежал, раскинув руки в луже крови, молодой красивый воин. Из горла торчала стрела. Лицо было бледное, без кровинки, глаза смотрели недвижимо в небо. Но даже у мертвого на лице застыла надменная гордость, даже перед лицом богов не забывал о своем знатном роде. Доспех на нем был дорогой, искусно подогнанный, украшенный серебром и золотом. Кольца и перстни снялись легко, но один палец все же пришлось отхватить, Олаф коней удерживал с трудом, они храпели и вздымались на дыбы, чуя кровь хозяев, викинг изнемогал в непривычной схватке. Владимир помахал челяди: -- Собирайте добычу! Оружие, доспехи -- ваши. Он с разбега запрыгнул на коня. Олаф вскрикнул завистливо. Один молодой мужик решился выйти к воротам. Глаза быстро и жадно пробежали по добротной одежке дружинников. -- А что сказать, когда приедут... остальные? -- Мы все забрали,-- бросил Владимир. Он кивнул на убитого бородача:-- А этого закопай быстрее. Вместе с собаками! Это христианин. Мужик сказал деловито: -- В такую жару этот бугай провоняет все окрест. Глава 22 Кони, еще не остывшие от скачки, пошли резво, ровным галопом. В поводу скакали следом трое заводных коней. Олаф скалил зубы, викинг всегда наслаждается настоящим, Владимир пугливо прислушивался, приподнимался в стременах, заглядывал через верхушки кустов. И жаль, что не Варяжко привел этих, можно бы сразу избавиться от лютого врага, и хорошо, что не Варяжко: при нем народу побольше, да и сам Варяжко не даст себя сшибить стрелой, да и не попадется так глупо в воротах. Олаф скакал, судорожно впепившись в коня как клещ, бледный и напряженный. Конь чужой, к тому же наконец-то настоящий конь, а не рабочая кляча, которых они покупали или меняли раньше. Этот конь в самом деле рожден для скачки, для схватки грудь в грудь, под коленями чувствуются настоящие тугие мышцы боевого коня... -- Семеро! -- воскликнул он внезапно. -- Что? -- не понял Владимир. -- Семеро, говорю! -- крикнул Олаф снова, он не поворачивал головы, пугливо пригибался под проносящимися над головой толстыми сучьями.-- Мы вдвоем срубили семерых! Об этом будут говорить и петь. Владимир оглянулся, вслушался в крики лесных птиц: -- Восьмеро. -- Что? -- теперь не понял Олаф. -- Не хвастай, говорю. Раз повезло, не повезет в другой. Их вожака я сшиб первым. Растерялись, бородач стал за старшего, с этого и пошла дурь. Его хитрости не хватило бы обмануть пень в глухом лесу. Деревья подступили к тропке ближе. Ветви опускались ниже, воздух стал влажным, плотным как в наглухо закрытом амбаре с сеном. Тропка сузилась, часто петляла. Владимир пустил коня шагом. Сзади стучали копыта коня Олафа, заводные тянулись позади как гуси. Когда лес сомкнулся со всех сторон, Владимир остановил коня: -- Придется пешком. Олаф подъехал бледный, мокрый от пота, будто вынырнул из ливня. Грудь ходила ходуном, словно это он нес коня: -- Пеш...ком? Ни за...что. -- Какой же ты викинг? -- укорил Владимир. -- Я прирожденный викинг,-- ответил Олаф, он жадно хватал воздух ртом как рыба на берегу,-- но я не дурной викинг... мы тоже не ситом море черпаем. Вон от того дуба с дуплом идет тропка... Владимир сказал с горечью: -- Лесная. Звери протоптали. -- Если лось проходит,-- возразил Олаф,-- почему не мы? -- Да,-- сказал Владимир,-- такой лосяра, как ты, пройдет. Но вот кони... Олаф похлопал коня по влажной шее. Тот шатался под могучим викингом, вздрагивал. На удилах повисла желтая пена. -- А что кони? Кони тоже люди. Завалы обойдем, под зависшими валежинами проползем. Надо попробовать, Вольдемар. Владимир прислушался, везде обычные лесные шорохи, соскочил на землю. Он все еще вздрагивал, даже пригибал голову, когда с дерева падал сучок, сбивая в падении листья, а лицо было изнуренное и озабоченное: -- Мне тоже жаль бросать коней. Ладно, выбери одного. Нет, двух. Попробуем провести. Остальных придется оставить. Авось, люди их найдут раньше, чем отыщут волки. Олаф слез нехотя, долго осматривал коней. Те как чуяли, что останутся сами в темном и страшном лесу, дрожали и тянулись к викингу, который раньше их побаивался, а теперь чуть не плакал, что таких добрых зверей разорвут волки. Полдня пробирались через чащу. Наткнулись на ручей, попробовали идти по руслу, но слишком много деревьев лежало поперек. На земле можно переступить, а здесь комель на одном берегу, вершинка на другом -- пригибайся, ползи под стволом чуть ли не на четвереньках, а он тебя норовит ухватить за шиворот острыми сучьями. Олаф крепился, Владимир слышал только яростное сопение и стук железа по дереву. Викинг старался идти впереди, сбивал топором ветки. Человек протиснется везде, но конь не для леса, и Владимир ожидал, что викинг вот-вот сдастся, признается, что зря тащат коней, когда спереди донесся его сдавленный возглас: -- Или мне мерещится... -- Что там? -- Деревья вроде бы светлеют. -- Мерещится,-- отмахнулся Владимир.-- Тебе уже мерещилось. Олаф заспешил, стук топора и нетерпеливый голос зазвучали чаще. Владимир тащил усталого коня почти силой, под ногами сырой мох сменился травой, деревья в самом деле стали словно чище, а впереди возник свет. Олаф радостно повизгивал как огромный щенок. Толстые корявые стволы расступались, лесная тьма оставалась за спинами. Валежин уже не попадалось, под ногами чисто, только трава, даже сушин нет -- явно сюда захаживают за дровишками, хворостом, сухими сучьями. Даже на березах видно как драли бересту, Олаф таких примет не замечает. Олаф ждал Владимира у крайних деревьев. Дальше расстилалось поле, большей частью засеянное. А еще дальше белели хатки с соломенными крышами. -- Можно было и остальных взять,-- сказал Олаф с укором. Владимир опешил: -- Других? Да ты едва с этим не помер! Ладно, собирай сучья, готовь костер. Заночуем здесь. Олаф вскрикнул: -- Да вон же хатки! Там теплые постели, молодые девки. Настоящая еда! -- Это я слышу от викинга? -- удивился Владимир. -- Я могу перенести больше, чем ты,-- огрызнулся Олаф.-- Но почему терпеть, когда можно есть мясо, а не грызть черствый сухарь? Спать на мягком, да еще с теплой девкой? -- Потому... что в весях вблизи могут быть люди Варяжко. Разве он не разослал всюду, чтобы вызнавать о нас? И вот кто-то пошлет тайком мальчонку с весточкой, что двое беглых разбойников бесчинствуют в хате его соседа... Олаф разочарованно отмахнулся: -- Ладно. Лишь бы добраться до Царьграда. Там я отыграюсь! Ох и отыграюсь же... Небо уже окрасилось в красные цвета, тени пробежали вдоль поля. В лесу темнело быстрее, пришлось отступить вглубь леса, прикрываясь деревьями. Олаф, выказывая, что и он знает немало воинских уловок, разжег огонь в яме. Пусть даже случайно забредший в лес не узрит багровых отблесков. За деревьями просматривались две крупные поляны с сочной травой, стреноженные кони тяжело заковыляли в ту сторону. Олаф погрыз сухари, воду взяли из ручья, и тут же заснул на голой земле. Даже ветки не срубил на постель. Владимир заметил, как по лицу блуждает счастливая улыбка. Похоже, уже отыгрывается в богатом и распущенном Царьграде. В лесу было еще темно, но Владимир потряс Олафа: -- Вставай! Кони отдохнули, надо уйти как можно дальше. Олаф раскрыл глаза, прорычал: -- Ты что? Еще ночь! -- Птицы поют,-- возразил Владимир.-- Им сверху виднее. Когда выехали из леса, рассвет в самом деле окрасил белый свет в нежные розовые цвета, словно румянец на щеках молодой и чистой девушки. Воздух был холодный, как вода из ручья, и Олаф чертыхался без остановки, пока не оседлал коня. Деревья остались позади, ехали вдоль опушки. Суровая стена высоких стволов тянулась слева, справа расстилались поля, луга, хатки показались только однажды, но Владимир проехал вдалеке, люди Варяжко могут шнырять всюду. А если за их головы объявили еще и награду, почему бы и нет, то охота развернется нешуточная. Я бы объявил, подумал Владимир мрачно. Силами одних дружинников все дороги не перекрыть. Если же пообещать снижение подати, а холопам -- свободу, то даже дети начнут высматривать и выслеживать. Олаф косился с любопытством, когда хольмградец, все еще хмурясь, достал из берестяного колчана лук, набросил тетиву на рог. Ехали вдоль чащи, птицы беззаботно пели, а в поле верещали кузнечики, но вдруг руки хольмградца взметнулись, звонко щелкнула тетива. В зелени зашуршало, посыпались листья. -- Что-то заметил? -- спросил Олаф. -- Мяса хошь? -- ответил Владимир вопросом на вопрос. -- Кто откажется... -- Тогда шкуру сдирать тебе. Олаф направил коня в кусты. Тот заупрямился, пришлось слезть и пробираться пешком. За кустами открылась поляна, посреди рос могучий дуб. Жолуди были частью разгрызены, часть втоптали мелкие копытца, а кровавый след вел в кусты напротив. Олаф вломился по следам капель крови, почти сразу Владимир услышал довольный вопль. Олаф вернулся с подсвинком поперек седла. Стрела торчала из левого бока. -- И шкуру сдеру,-- пообещал Олаф,-- и разделаю по всем правилам, а не так, как у вас, невежд... Это ж целое искусство -- разделывать дичь благородно! А вы только стрелять умеете, дикий народ... Правда, стреляешь неплохо, неплохо. Ты еще стреляй по дороге, учись. Владимир скалил зубы. Викинги не умеют метко бить из лука и ездить на конях, а бушующее море все как-то не попадается по дороге. Ну никак не показать себя во всей мужской красе! К полудню подшиб еще рябчиков. Только одна стрела не отыскалась. Олаф умолк, посматривал задумчиво. Придется учить и стрельбе, понял Владимир. После обеда, дав отдых коням, ехали все еще вдоль опушки. Проехали мимо веси, а когда были уже далеко, Олаф сказал вполголоса: -- Оглянись. Далеко-далеко вздымалось небольшое пыльное облачко. Кто-то скакал во весь опор по пыльной дороге, куда уже недели две не падало ни капли дождя. -- Конь не рабочий,-- определил Владимир.-- Движется чересчур быстро. -- Уйдем в лес? -- Стоит ли... Похоже, скачет один. -- Думаешь, кто-то из людей конунга Ярополка? Владимир повернул коня поперек дорооги: -- Скачет младший дружинник. Олаф хмыкнул: -- Тебе отсюда видно? А если старший? -- Младший,-- определил Владимир уверенно.-- Пусть догонит. Олаф возразил уже с раздражением: -- Ты уж не ври, что видишь так далеко! Тогда у тебя глаз должен быть как у орла. Круглый. -- Сам ты круглый,-- сказал Владимир хмуро.-- Видишь, поблескивает искорка? Только младшие, получив шолом, носят его днем и ночью. Гордятся, чистят, перед девками бахвалятся. А старшие одевают только перед битвой, а так возят в обозе. Олаф выругался. Он тоже видел искорку, что ползла по их следу. Даже очень отчетливо. И помнил, как бахвалился сам, когда впервые получил меч и щит, а железный шлем не хотел снимать даже во сне. -- Сколько тебе лет, Вольдемар? -- В дороге взрослеем быстрее,-- ответил Владимир глухо. Уже было видно скачущего всадника. Олаф сказал негромко: -- Он просто повернет и убежит. -- Ты бы убежал? Олаф хмыкнул, отъехал на другую сторону дороги. Владимир видел как поводья переложил в левую руку, а правой потянулся за дротиком. Это из лука викинги не стреляют, а копья научат бросать кого угодно! Всадник несся галопом, за спиной развевался синий плащ. Когда приблизился, Владимир и Олаф разглядели юное лицо, сияющее и розовощекое. Конь перешел на шаг уже когда оказался на расстоянии броска дротика, чего не сделал бы опытный воин. -- Кто смеет загораживать дорогу княжескому дружиннику? -- вскрикнул он чистым молодым голосом. Владимир хмуро смотрел, как молодец гордо выпрямился в седле. Шлем блещет, начищенный мелом, нестерпимо ярко сияют мелкие бляшки на кожаном панцыре. Даже уздечка, стремена, седло -- все блистает и стреляет по глазам яркими солнечными зайчиками. -- Тот,-- сказал Владимир грубо,-- кого ваша свора ищет. Слезай и ответствуй, кто тебя послал, к кому и с какой вестью. Нам твоя голова не нужна, но коня ты лишишься. Всадник смотрел расширенными глазами то на одного, то на другого. Похоже, только сейчас сообразил, опьяненный сладостными мечтаниями о подвигах, что нарвался на тех двоих, кого ищут. -- Так вы и есть... -- пробормотал он ошеломленно.-- Боги, какая удача! Только не дайте им уйти. Он выхватил меч, в лице был страх, что видение исчезнет. Владимир бросил зло: -- Спрячь меч! Нам не голова твоя нужна. Где Варяжко? Куда разослал людей? Сколько вас? Всадник молча пришпорил коня. Владимир выхватил меч. Удар был силен, скрежет и звон оглушили, он пошатнулся в седле -- в дружину великого князя слабых не берут, отразил другой удар, и тут всадник вздрогнул, из вскинутой руки вывалился меч. На груди внезапно вздулся доспех, кожа прорвалась, выпустив окровавленный клюв из булата. Олаф крикнул издали: -- Ну как мой бросок? Всадник медленно сполз на землю. Конь испуганно переступил, но не понес, остался, лишь кожа мелко вздрагивала. Олаф нагнулся, не слезая с коня, ухватил дротик и пытался высвободить. -- Он все равно бы не сказал,-- объяснил он беспечно.-- Молод, горяч, отважен... Только в Валгаллу не попадет. -- Почему? -- Зачем меч выронил? Ты видел, чтобы викинг перед смертью выпустил из руки оружие? Владимир покачал головой, глядя на друга: -- Это я не хотел бы увидеть. Глава 23 Теперь у них один конь был заводной. На него сложили тяжелые мечи, доспехи, одеяла и седельные мешки. Владимир учил Олафа на скаку пересаживаться с усталого коня на свежего, ну, еще не на скаку, а хотя бы на ходу, даже это может выкроить считанные мгновения, чтобы ускользнуть от погони. Раздетое тело убитого оттащили с дороги в кусты. Владимир поспешно отогнал видение мертвого лица с недоумевающе вытаращенными глазами. Мог бы остаться пахать землю, был бы цел! А разве я сам не выбрал ту же дорогу, сказал себе сердито в оправдание. Остался бы рабом, кто бы гнался? Прошла неделя, показалось даже, что от погони оторвались. Однако Варяжко словно мысли читал беглецов. Или догадывался, куда стремится Владимир. Однажды от пастухов узнали, что днем раньше вперед проехали дружинники, зачем-то согнали мужиков из окрестных весей, раздали оружие. Владимир с тревогой посматривал на холмы, что с двух сторон подступили к дороге. Буреломы, выворотни, огромные пни, орешник, за которым там хорошо прятаться... -- Передохнем,-- сказал он наконец. -- Устал,-- сказал Олаф покровительственно. Он был бледный, изможденный, но спину держал прямой, а плечи разворачивал гордо.-- А еще степняк. -- Я из леса,-- напомнил Владимир.-- Но мне не нравится запах дыма. -- Ты не любишь жареное мясо? -- Не люблю, если этим мясом стану я. Даже если станешь ты, то и тогда, пожалуй... хотя... гм... Пахнет не из веси, а из леса. -- Ну и что? Охотники. -- Глупо жарить добычу в лесу, когда до веси пару верст. Вон домики! К тому же кто разводит костер тайно? Олаф хмыкнул: -- А как ты дым учуял! Но лицо напряглось, усталость будто испарилась, он подвигался в седле, осматриваясь, уже не страшась при неосторожном движении сверзиться вниз головой. Владимир соскочил, Олаф молча перехватил повод. Владимир пробежал вперед к гряде деревьев, окруженной густыми кустами, упал, выглянул из-под ветвей. Дальше обрыв, но наверху стоят двое с топорами. Еще двое быстро бежали справа, перекрывая единственную тропку, а внизу на конях мчится целый отряд в два десятка голов. Опять Варяжко, понял он, холодея. Как бы ни был отважен, однако не надеется только на дружину, привел целое войско. И загородил все ходы-выходы, мышь не проскользнет незамеченной. Молод годами, но хитер и осторожен, сволочь. Быть воеводой, ибо старается предусмотреть каждый шаг противника. Олаф прорычал за спиной: -- Собиралась стая уток изловить двух соколов! -- У них крепкие сети,-- заметил Владимир. Олаф рыкнул еще злее: -- А мы что, лоси? Фыркнул, решив, что хольмградец просто дразнит. Владимир чувствовал, как стискивается сердце, а мышцы зябко подрагивают под кожей. Он чувствовал страх, но вместе со страхом и странное чувство гордоти. Их явилось не меньше трех десятков, а то и четырех. Они уже прохлопали ушами их раньше, сейчас горят жаждой мести... Но разве они двое не чувствуют своей возрастающей мощи? Хотя бы потому, что неделю тому за ними гнался едва ли десяток. Сумерки сгущались, внезапно на той стороне возникло красное пятнышко. Поднялся столб дыма. странно светлый на темнеющем небе. Олаф кивнул вправо. Там зажглись сразу три костра. -- Они не станут прочесывать лес,-- сказал он угрюмо. -- Разочарован? -- Я не белка,-- буркнул викинг,-- но мы могли бы влезть на дерево. Эти косорылые прошли бы внизу, не заметив. Правда, кони... -- Варяжко умен,-- согласился Владимир.-- Утром посветлу пойдут, осматривая каждое дерево. Белка не схоронится. -- Умен,-- процедил Олаф,-- мне бы его шею... Он сблизил ладони и внезапно сомкнул с такой силой, что будь там даже бычья шея Варяжка, ей бы пришлось стать не толще мышиного хвоста. -- Я пойду взгляну,-- сказал Владимир.-- А ты подожди переполоха. Будет, обещаю. А потом проберись по реке до во-о-н той сосны. Видишь, черная раздвоенная вершинка, будто по ней гром бил. И все равно выросла выше всех!.. Коней придется оставить. Утром вблизи сосны встретимся. Олаф сказал обидчиво: -- Почему ты? Пойду я. А ты пробирайся до сосны. Как будто я отличу сосну от елки! -- Мы не в скалах,-- напомнил Владимир.-- Это лес, а я -- лесной человек. Вся Русь -- это большой лес. И я здесь как рыба в воде. -- Это я рыба,-- сказал Олаф. -- Ладно, я волк. Сумей пробраться незамеченным, ладно? Он исчез в кустах, не шелохнув веточкой. Олаф замер с раскрытым ртом, не успев возразить. В полной тиши на той стороне перекликались люди, а костры разгорались ярче. Ни сучок не треснул под ногами хольмградца, ни листок не шелестнул. Он исчез в самом деле как молчаливая рыба в тихой воде, даже без всплеска. Владимир продвигался, пока не рассмотрел костры отчетливо. Люди сновали с топорами и копьями. Многие были с луками. Повсюду торопливо собирали хворост, рубили сухие деревья, стаскивали в кучи. За трепещущим светом тьма была чернее дегтя. Там изредка мелькали силуэты, выхваченные разгоревшимся костром, но огонь приседал, и тьма сгущалась еще сильнее. Присмотревшись, он отыскал взглядом нетронутые сучья, подобрал и, схоронив лицо за охапкой, пошел через линию костров. Там в глубине горели еще два, трое мужчин вполголоса беседовали. Один остановил его злым окриком: -- Куда прешь, дурак? Брось там. Владимир послушно повернулся и пошел к другому костру, положил ветки на землю, одновременно зачерпнул золы и, словно бы вытирая пот, вымазал лицо. Отвернувшись, слушал негромкий разговор: -- Думаешь, они там сидят и ждут? -- Скорее, наткнутся сразу. -- Верейко сидит на дереве, но пока ничего не кричит! -- Твой Верейко в гнезда птичьи заглядывает. А что ему дорога? Да и темнеет быстро... -- Ну, ночью не пойдут! Владимир подобрал дротик и, отвернувшись, как можно быстрее, но незаметнее, сдернул наконечник. Опустив голову, чтобы отросшие волосы падали на лицо, черное, как у беса, потащился вглубь от костров, цокая языком и печально качая головой. Из-за дерева гаркнул злой голос: -- Куда прешь, дурак?.. Владимир вздрогнул, умоляюще вытянул руки с древком дротика и наконечником. Невидимый дружинник сказал еще злее: -- Сразу насадить не мог крепко? На кой бес взяли это лапотное дурачье!.. Только мешаются. Иди левее, там кузнец с походной кузней. А другой голос из кустов отозвался с ленивой насмешкой: -- Варяжко и это предусмотрел. Взял же кузнеца? -- Да тут и без кузнеца делать неча. Нас человек сорок, а с мужичьем так вовсе друг другу хвосты заносим на поворотах... Дальше Владимир не слышал, уходил неспешно, на ходу так и эдак прилаживал наконечник, крутил головой, сокрушенно охал. Когда подошел к шалашу кузнеца, железное жало уже сидело на прежнем месте, хоть и не больно прочно. Просторный шалаш был закрыт так плотно, что не видно было даже искр, только дымок пробивался в щели, да слышались равномерные удары железа по железу. То ли кузнец свято хранил даже такие мелкие тайны, как починку оружия, то ли Варяжко велел держать кузню скрытно. Владимир пихнул дверцу. В лицо упруго ударило сухим жаром, звон стал громче. Кузнец на маленькой походной наковальне лениво правил длинный узкий нож. Мальчишка раздувал переносной горн. Владимир сказал торопливо, захлебываясь словами: -- Варяжко велел взять оковы... и спешить к нему! Кузнец вскинул брови: -- Пошто? -- Пымали обоих. Спеши! Кузнец убрал ладони от ножа с такой поспешностью, будто держал остывающую молнию. Мальчика ахнул, его чистые глаза уставились на Владимира, словно хотели стереть грязь и копоть с лица. -- Я бегу, бегу,-- заторопился кузнец.-- Неужто уже все кончилось? -- Что ты,-- заверил Владимир.-- Ты спеши к Варяжко. Он тебе такое скажет! Еще и награду даст. Кузнец метнулся в угол, там в самом деле загремели цепи. Владимир вышел и скользнул в темноту. Он уже слышал далекое пофыркивание коней, даже ощутил терпкий запах конского пота, разбавленный так, что казался нежным, как аромат лесных цветов. Двое коноводов сидели у крохотного костра. За их спинами сдергивали листья с кустов оседланные кони. Владимир видел их удлиненные морды с умными настороженными глазами, потом одна лошадь подошла к самому костру, явно замученная комарами. Владимир неслышно оказался за спинами отроков. Задержав дыхание, он протянул из темноты руки, внезапно ухватил за головы, ударил друг о друга так, что сам передернулся от стука пробитой кости. -- Простите, ребята,-- пробормотал он,-- но вы тоже могли бы остаться пахать землю. А кто ходит за добычей, тот может сам ею стать... Из коней сразу выхватил взглядом могучего жеребца, сильного и с яростными глазами. Остальным перерезал путы, зачерпнул из костра пылающие угли, с гиком швырнул прямо в умные морды. Еще пару горящих поленьев зашвырнул в кусты, кони с диким ржанием пятились, приседали на крупы. На облюбованного для себя Владимир вскочил с разбегу. Жеребец дико захрипел, попробовал подбросить задом. Владимир сдавил коленями бока, напрягся, и жеребец ощутил, что еще чуть -- и ребра затрещат. Владимир услышал тяжелый вздох, жеребец затрусил уже послушный и смирившийся. Из темноты от засады закричали дурными голосами. А теперь, прошептал он себе, только бы конь не поломал ноги в темноте. Только бы помнил дорогу или хотя бы чуял... Он не заставлял прыгать, когда конь упирался и пытался обойти невидимое препятствие, зато на открытых местах несся так, что ветер свистел в ушах. А вскоре сверху мир залил лунный свет, пусть слабый, но глаза привыкли, а чутье помогало выбирать дорогу. Сзади удалялись затихающие вопли, треск, даже звон металла. Когда рискнул оглянуться, там раздвигалось, как полог в женской половине, страшное багровое зарево. Утром и полдня Владимир все еще ждал, схоронившись в кустах. Место выбрал такое, что всякий кто подошел бы или подъехал бы к условленному месту, не остался бы незамеченным. Однако Олаф не появлялся. Ни на рассвете, ни поздним утром, ни в разгар дня. Дважды он видел шныряющих по лесу мужиков с рогатинами, однажды на том берегу блеснул панцирь дружинника. Похоже, если искали, то на том берегу. Не верили, что он, прорвавшись через цепь костров, ушел в далекий и безопасный Царьград? До вечера он кружил по лесу, прятал следы. Коня давно нашли, даже слышал счастливый крик. Мол, Варяжко хоть этим смилостивится в гневе, потерю коня переживает горше, чем утрату пятерых дружинников. Пятерых, отметил Владимир сумрачно. Взгляд упал на ободранные кулаки. Костяшки саднит, кожа повисла лоскутками. Если и прибил кого, то разве что голова коновода треснула. Остальные пали явно от руки Олафа. Не сам же Варяжко прибил от злости. Когда пришла ночь, он, часто затаиваясь, начал приближаться к веси. Десяток домиков, но сараи прочные, к тому же посреди веси на утоптаанной площади зачем-то полыхает большой костер. Издали удалось рассмотреть высокий столб, красноватые фигурки людей. Плечам стало зябко, он стиснул зубы и пополз по темной земле, хоронясь от редкого лунного света. В правой зажал длинный узкий нож, острый как бритва, непригодный для швыряния, но перехватить любые путы, что срезать стебель молочая. Повсюду верещали кузнечики, но умолкали, когда вроде бы неслышно приминал траву, отпрыгивали, и он со страхом понимал, что для опытных в засадах людей этого хватит, чтобы не только услышать чужака, но и понять как пробирается и где в этот момент находится. Он уже начинал различать фигурки вокруг далекого костра, что-то привязанное к столбу, когда из темноты внезапно прозвучал властный окрик: -- Застынь на месте! Владимир в самом деле застыл, голос прогремел совсем близко. Спросил негромко: -- Кто говорит? -- Ты знаешь,-- донесся сильный злой голос.-- Но важнее то, что я вижу тебя. Как видят и трое стрелков, что уже натянули тетивы. Ну-ка, поднимись! Владимир очень медленно поднялся. Руку держал в тени, чтобы лезвие не блеснуло. Ни шороха не доносилось, и он изо всех сил вслушивался, хотя бы уловить дыхание, запах, сопение... -- Варяжко? -- спросил он негромко. -- Угадал,-- сказал голос злорадно.-- Тебя очень хорошо видно в серебристом лунном свете на звездном небе... Ты выглядишь красиво, но сейчас я тебе не завидую. Владимир спросил напряженно: -- А разве мне можно было завидовать? Голос засмеялся: -- Да, я завидовал, когда ты явился наместником в Новгород. Даже именовался князем. С той поры за тобой старый должок... И даже сейчас завидую. Самую малость... В голосе прозвучало злорадство. Владимир спросил глухо: -- Почему? -- Твой отважный друг бросился тебя выручать. И вот он стоит, привязанный к столбу близ моего костра. Там его стерегут надежно! Владимир не зря приглушал голос, Варяжко вынужденно повышал, и теперь уже почти понятно, где тот затаился. В это время сзади пахнуло старым салом с чесноком. Стиснув зубы, без поворота ударил ножом назад, услышал сдавленный хрип, руку с ножом потянуло вниз. Кто-то за его спиной заскреб землю ногами. Он похолодел, сейчас резко щелкнет тетива о рукавицу, надо упасть и катиться в темноту, но из кустов лишь хлестнуло злое: -- Чего дергаешься? -- Кто-то упал сзади,-- ответил Владимир все так же негромко.-- Что за степь? Ни ступить, чтобы не пихнули! Он уловил разочарованный вздох. Да, Варяжко выдал свое место, и трое стрелков, если в самом деле существуют, что-то не слышал скрипа натягиваемых луков, тоже рядом с этим псом киевского князя... Он упал, откатился. Над головой с треском переломилась веточка, посыпались листья, сбитые железным клювом. Он вскрикнул, захрипел, будто стрела пробила горло, неслышно отполз в сторону и затаился, держа нож наготове. Сбоку затрещали кусты. Тяжелые сапоги с грохотом били в землю, Владимир едва не зашипел, когда подкованная подошва с размаха опустилась на палец. Второй гридень чуть замешкался, Владимир неслышной тенью взвился сзади, зажал ладонью рот, а лезвие мгновенно чиркнуло по горлу. Отпрянул, настороженный, как зверь, в темноте послышались крики: -- Был же тута! -- Оборотень, что ли? -- А может и оборотень, мать-то ведьма... -- Да, жидовка, а жиды все порченные... -- Ищите кровь! Он же раненый! Кричал-то как... Владимир отполз, потом на том месте, где оставил умирать нерасторопного, послышался вопль, затопали ноги. Кто-то созывал остальных, звал Варяжко. Когда через кусты ломился последний гридень, Владимир хладнокровно подставил ногу. Тот рухнул без крика, решил, что запнулся в темноте о бревно, однако острое лезвие вонзилось в шею раньше, чем он грянулся о землю. Слушая крики, он как осатанелый волк кружил вокруг собравшихся гридней, перехватил еще одного, лезвие вошло под левое ребро с пугающей легкостью. Он опустил тело на землю, придерживая, стал прокрадываться к вытоптанному майдану. В костер спешно бросали сухие сучья целыми охапками. Пятеро дружинников бегали вокруг огня, в руках топоры, а еще один подбежал к привязанному к столбу человеку, это в самом деле был Олаф, приставил к горлу короткий меч. Багровый огонь бросал на его спину багровые блики, а когда он обернулся, Владимир узнал Варяжко. Глядя во тьму, как раз в ту сторону, где затаился Владимир, он гаркнул зычно: -- Выходи!.. Выходи, тварь!.. Иначе сейчас прикончу твоего дружка! Сейчас, сказал себе Владимир мстительно. Только обуюсь. Чтобы прикончил вместо одного двух? Он медленно и неслышно отползал. Страх испарился, даже горечь отступила. Он сам удивился своей звериной ярости. Троих убил... Надо ли было? Отступая за деревья в роще, он оглянулся. В черной, как деготь, ночи, костер полыхал как красный цветок, языки пытались дотянуться до звезд. Крохотная фигурка Варяжко сдвинулась вбок, но меч попрежнему блистал у горла викинга. Озаренный костром, Олаф казался залитым кровью. Владимир зарычал от бессильной ярости, даже из этой дали видно, как пленник судорожно отворачивает лицо от нестерпимого жара! Глава 24 На следующий день он с утра наблюдал, затаившись на вершинке холма. У колодца появились крохотные фигурки баб с ведрами, пастух собрал коров в стадо и гнал на луг, а дюжие мужики, явно не весяне, плескались у бочки с водой, толкались. Из конюшни вывели двух коней, неспешно оседлали. Людей с оружием почти не было, странно. Либо затаились в домах, выглядывают из окон, либо, что вернее, всю ночь просидели в кустах на околице. Сколько же Ярополк дал с Варяжко народу? Уже не одного уложили под дерновое одеяльце, а все не отстают, преследуют, злы и упорны, как гончие на заячьих следах! Затаиваясь при каждом движении, он отполз, вернулся по ручью и перевалил через холмы. Здесь их окружили в прошлый раз, здесь он оставил Олафа. -- Держись,-- прошептал он вслух.-- Твоя шкура мне дороже своей. Кто мне даст войско, если ты сгинешь? Солнечные лучи пронизывали листву, небо проглядывало между верхушками синее, с редкими белыми барашками. Старый дуб с узким дуплом выглядел совсем не так, как ночью. Владимир прошел было мимо, но аромат гнили заставил повернуться, ноздри задергались, и он как будто притянутый на веревке шагнул к толстому стволу. Сердце колотилось, вдруг да люди Ярополка успели раньше: когда ищут напрасно, то заглядывают и в мышиные норки, судорожно выдрал пучки мха, которыми забил щель, пальцы сунул так торопливо, что в темноте загнал под ноготь щепку, но среди трухлявости вдруг ощутилась твердая надежность меча. Там же был лук, три мотка запасных тетив, тула с тремя десятками стрел. Он вытащил меч, на блестящем лезвии запрыгали солнечные зайчики. Он чувствовал, как от рукояти по руке хлынула мощь, ярая сила, спина сама собой выпрямилась, а в голове быстрой хаотичной чередой пронеслись образы, как рубит, крушит, истребляет, срубает головы... -- Перун,-- сказал он тихо, пусть не слышат враги,-- дай мне силы... Ярило, я чую твою мощь. Да не оставит она меня! Он благоговейно поднес обеими руками меч к губам. Металл был холодный, словно его омыли воды подземного мира. Владимир ощутил короткий укус в нижнюю губу, будто ужалила пчела или же кольнула крохотная молния. -- Я понял,-- прошептал он потрясенно.-- Вы дали знак! Круглыми глазами смотрел на обнаженное лезвие, но теперь оно загадочно молчало. Солнечные блики перекатывались по всей длине меча. Все еще едва дыша от волнения, он вложил меч в ножны, спрятал обратно в дупло, мха хватило, чтобы забить дыру как и было. С луком и стрелами он заспешил к веси. Умному и такого знака довольно. Боги с ним, так кто же против? Но еще Сувор говорил, что боги брезгают неумехами, а помогают только сильным и ловким. Потому, даже чувствуя, как глаза богов придирчиво следят за каждым его движением, он долго и скрытно подбирался к веси, вслушивался и всматривался. Когда из зарослей взлетели испуганные мелкие пташки, он уже понял, что боги лишь разочарованно отвернутся, если двинется туда, на растяп смотреть скучно, весь мир из них, и он на брюхе прополз по широкой дуге, пока не начал приближаться к веси с другой стороны. Весь, как и все веси, в излучине руки, от крайнего дома тянется выбитое скотом пустое место, а дальше гряды орешника и зарослей малины до самого леса. Над одним кустом сорока вертится, верещит, пробует опуститься, на почему-то снова взлетает с еще более пронзительным воплем. Владимир стиснул зубы. Варяжко в самом деле либо чересчур осторожен, либо считает его в самом деле очень опасным противником. Он неслышно натянул тетиву, подполз ближе. В глазах начало рябить, когда вдруг уловил за ветвями очертания человеческой фигуры. Дружинник как раз сменил позу, Владимир услышал облегченный вздох. -- Перун,-- прошептал Владимир.-- Во имя твое... Он наложил стрелу, тихонько свистнул. Человек приподнял голову, недоумевающе посмотрел по сторонам. Когда повернулся к Владимиру, рот его раскрылся для крика. Стрела со змеиным свистом ударила в левый глаз, с трех шагов да промахнуться? Владимир мигом оказался рядом, зажал рот киянину. Из-под пальцев брызнули горячие красные струйки. Несчастный судорожно поскреб подошвами землю, дернулся и затих. Сорока верещала еще пронзительнее. Владимир натянул было тетиву, молча выругался, вдруг да все испортит, торопливо пополз ближе к веси. Еще двое с той стороны огромной вербы, сидят, разговаривают шепотом. Стрелами не достать, разве что обогнуть вербу, но тогда оба успеют схватиться за мечи... Быстрота, напомнил он себе. При равных силах побеждает тот, кто двигается быстрее. Да что там при равных! Всегда побеждает тот, кто бьет быстрее, чем противник. Кровь хлынула в мышцы. Он дважды глубоко вздохнул, а затем зажался внутри, и ощутил как весь наполняется злой взрывной силой, и если сейчас же не выпустит, то сам лопнет как раздуваемая через соломинку жаба... Пальцы сами достали нож, ноги в два прыжка донесли до вербы. Обогнул ствол, успел увидеть двух дебелых мужиков в кольчугах и при мечах, шоломы лежат рядом в тени, и тут его тело ринулось вперед, нога с силой достала одного в подбородок, нож вонзился в горло другого, и тут же ухватил первого и вонзил нож в глазницу. Он сам не смог бы вспомнить как все было, все длилось мгновение, но два дружинника убиты настолько быстро, что не успели его вообще увидеть, он сам только чувствовал дрожь в руках и во всем теле, ярая сила еще жила, и он припал губами к горлу младшего, ощутил во рту теплую солоноватую кровь, сделал глоток, сперва неприятный, а потом присосался так, что ощутил, как иссякает кровь в жизненной жиле убитого, а в его желудке появляется тяжесть. Еще чего не хватало, подумал с тревогой. Надо быть легким как пардус, настороженным как голодный волк. Но ярость из тела уже уходила, в голове стало чисто и холодно. Крадучись, прошел дальше, пригибаясь за кустами. Возле крайнего дома коноводы вывели коней, седлали. Четверо дружинников затягивали пояса, одевали через головы перевязи с длинными мечами. -- Перун,-- щепнул Владимир,-- тебе посвящаю! Стрелы сорвались с тетивы одна за другой. Он успел увидеть как первый пошатнулся и ухватился обеими руками за древко, что торчало из середины груди, остальные шесть стрел шли одна за другой, а еще пять он выпустил просто по мечущимся. Уже не скрываясь, подхватился на ноги, понесся в лес. Уши ловили свист стрел, надо будет падать, бежать зигзагами как заяц, но храбрые дружинники гордились умением сражаться и побеждать грудь в грудь, и лишь у самого леса Владимир услышал запоздалые крики. Он остановился между деревьями, бросил быстрый взгляд через плечо. Трое на конях скакали от веси, а еще из дальних кустов поднимались растерянные воины в тяжелых доспехах. У каждого в руке был либо тяжелый топор, либо булава, с такими вперегонки бегать непросто. Владимир погрозил кулаком. В ответ раздался нестройный вопль ярости. Он повернулся, и деревья послушно побежали навстречу -- размеренно и неторопливо. Там сумерки, прохлада, выворотни, не пройти коням, слой перепрелых прошлогодних листьев, под которыми вздуваются корни, и где он мог бы водить за собой целое войско, если бы... не надо возвращаться. Пешие дружинники ломились через лес как стадо кабанов. Вовсю громыхали доспехи, Владимир слышал отчетливо брань. Он подпускал их совсем близко, делал вид, что ослабел, устал, начинает кружить, но в голове все время держал направление и то, куда Варяжко мог послать конников наперехват. Беда, что в этих землях не бывал, местности не знает, вынужден угадывать, где будет овраг, где ожидается голое место, а по замаячившим впереди ветлам понимал, что река кинула петлю в эту сторону. Солнце опускалось за лес, когда он в самом деле уже волочил ноги. Дружинникам тяжелее под тяжестью доспехов, он же терял силы от страшного напряжения, вслушиваясь в каждый шорох, угадывая по взлетевшим птицам, прослеживая взглядом дрогнувшую ветку. -- Все,-- прошептали губы, от усталости уже заговорил вслух.-- Пора вертаться... Деревья плыли навстречу, покачиваясь. Перепрелые листья гасили шаги, но редкие кусты он уже не обходил, ломился напрямую. Погони не слышно вовсе: либо ползут рачки, либо вовсе лежат пластом. Если даже в веси остался на охране кто-то, то это тот случай, которым нельзя не воспользоваться. Как бы ни устал... Он тащился по косогору, хоть и неудобно, сапоги стопчешь, но безопаснее, ибо всяк ходит внизу, не зря же там протоптаны тропы зверьем, а людьми растоптаны до широких дорог, но где еще, как не там, ставить засады? За поворотом должен открыться вид на весь, Владимир ускорил шаг. Из-под сапог катились камешки, склон крут, пальцы хватались за ветки, оставалось совсем немного... Он почувствовал чье-то движение. Хотел отшатнуться, рука упала на рукоять меча, но опоздал. Сильный удар по затылку бросил на землю. Перед глазами плыло, в голове шум, видел только тьму, в которой блистали звездочки. Сильные руки сорвали пояс с ножами, другая рука сняла перевязь. Шатаясь, он поднялся, чувствуя себя слабым от удара по голове и еще слабее без оружия. Перед ним стоял улыбающийся Варяжко. Без доспехов, в распахнутой на груди рубахе с закатанными рукавами, и взгляд Владимира нев