оваться! Служили наши пращуры египетским фараонам, а где теперь фараоны? Служили мидийским каганам, а где теперь каганы? Нанимались к эллинам, давали им лучших полководцев, героев, даже богов, но сгинули эллины, и жаба за ними не кумкнула, а с ними пропала и служба наша. Был гордый Рим, были в нем славяне императорами и полководцами, но пал Рим... Он умолк, припав к кувшину с квасом. Тонкая струйка побежала по подбородку, плеснула на вышитую рубашку. Тавр ел неспешно, аккуратно. Спросил, не давясь куском: -- И что ты хочешь? -- Найти путь, чтобы не давать чужим пользоваться нашими руками и умами. Они пользоваться не умеют, а мы от потери крови слабеем. Юнаки уходят в дальние страны, становятся знатными мужами, но что нам от того? -- И что хочешь? -- Что,-- повторил Владимир зло.-- Чтобы не от нас бежали, а к нам! Тавр захохотал, чуть не удавился курицей: -- Во-во! Дикие печенеги уже пришли. Осталось только ромеям посвистать, чтобы там все бросили и пришли служить тебе! -- Нет, ты скажи, что не так? Печенеги уже служат Руси. Как и берендеи, торки, савиры... Но свои все одно будут разбегаться. Царьград краше Киева, а есть еще Рим, Багдад... Владимир раздраженно отодвинул блюдо с обглоданными костьми: -- Ежели будет у нас войско, то воеводы останутся у нас, а ежели начнем украшать Киев и другие города, то и мастера останутся здесь, всем работы хватит. А то и другие приедут. Как в Царьград. Ясно? Тавр покачал головой: -- А на какие шиши? Царьград побогаче. Ты на деньги, что вывез из Царьграда, печенегов подкупил. Варягов сплавил на жидовские деньги, еще не скоро расплатишься, а что у тебя еще? Владимир напомнил хмуро: -- Мы захватили скарбницу Ярополка. Правда, там едва-едва на оплату войска... но у кого мечи, у того и власть. А власть сумеет выжать деньги. Ты начинай думать. То ли налоги новые ввести, то ли еще что, но давай шевелить сонную Русь! Здесь все один на другого кивают. Даже когда горит, и то с печи не слезают, норовят отодвинуться. А когда и там припечет, то соседа просят "Пожар" крикнуть! Глава 22 Тавр непонимающе смотрел на огромный стол. Только чашка с горячей кавой сиротливо примостилась на краю, а по всему столу стояли деревянные фигурки Велеса, Перуна, Сварога, Симаргла, какие-то собакоголовые, неизвестный божок с рогами и торчащими как у кабана клыками. -- Никак в волхвы удумал? -- спросил он насмешливо.-- Правильно, гиблое это дело, князевание. А волхвы ни за что не отвечают, спят как свиньи, жрут в три пуза, на звезды смотрят, а еду и питье им прямо в капище носят... Владимир огрызнулся: -- Хохочи, коли зубы хороши. Сейчас как раз пора богами заняться. Волхвы говорят, что все войны наши, походы и деяния, славные или бесславные, устройство земель и Покон -- лишь отражение воли богов. Какого бога себе изберем, туда нас и поведут как стадо баранов. Тавр хохотнул, но взглянул уважительно: -- Это в самую точку! Перуну принесешь жертву -- в дружинники попадешь, Велесу -- в пастухи или торговцы заманит, Симарглу -- в дальние украины отправит службу нести... Ты, князь, как я понял, хочешь выбрать главного бога? -- Да. -- Тогда Перуна,-- сказал Тавр, не задумываясь.-- Он поведет к победам. -- Или к поражениям,-- возразил Владимир.-- Перун не бог побед, а бог войны. -- Тогда Велеса? -- И торговля для нас не главное. Хоть и не чураемся. Велеса и Перуна можно поставить по бокам главного бога, на ступеньку ниже... А вот кого во главу? -- Княже, а что ломать голову, когда наши отцы-прадеды давно рассудили? Во главе бог богов Сварог, владыка неба и небесного огня, дальше его сыны Сварожичи: Даджь-бог, владыка земного огня, месяц -- владыка ночного огня... Правда, чем они занимаются, я как-то не разобрался. -- Вот-вот! -- Говорят, помогают. Владимир покачал головой. Тавр смутно удивился, лицо князя было более изнуренное, чем после недели боев с ярополковцами. -- Как? Куда ведут? Ведь боги есть и у других народов! Но почему одни народы возвышаются, а другие рассыпаются в прах? Иные в такой прах, что даже волхвы их не помнят. Надо избрать такого бога, который вел бы нас к вечной славе, богатству, чтобы всем... лучше на свете жилось! -- Во загнул! А есть такой бог? -- Надо найти. Если не мы с тобой, то кто? Простой народ занят добыванием хлеба, воины землю охраняют, бабы рожают, скорняки обувку тачают... Им некогда на небо глянуть! А у нас с тобой и хлеб на столе, и сапоги на ногах. У нас есть время и силы поискать то, на что у простого люда... Я даже не знаю! Тавр задумался: -- А если такого бога вовсе нет? -- Как это? -- Ну, боги не все были сотворены великим Родом. Какие-то рождались уже позже. Сварог родил двух Сварожичей, те еще что-то наплодили. Не всяк волхв упомнит! И сейчас еще рождаются. На Востоке аллах совсем недавно появился, а какую силу обрел! Может быть, наш бог еще и не родился? Владимир прошептал потерянно: -- Тогда мы нынешние обречены... Но надо искать, пусть даже найдем еще в колыбели. -- Где искать? Владимир уже взял себя в руки, взгляд стал жестче: -- Империи возникают и рассыпаются в пыль, боги рождаются и умирают. Русь сейчас стоит на том, что мы все -- люди, все имеем право на жизнь и землю. И неважно кто из нас полянин, кто древлянин, кто меря, а кто чудь. Вот и боги наши должны стоять, как мне кажется, не на ступеньках... а велим соорудить плотникам и дикарщикам ровную такую площадку... шагов десять в поперечнике... Нет, десяти не хватит! Пусть будет пятнадцать шагов. И всех богов поставим по кругу. Тавр мгновение смотрел в раскрасневшееся лицо молодого князя. Медленно наклонил голову: -- И оставим два-три пустых места. -- Зачем? -- насторожился Владимир. -- Для новых богов. -- Думаешь, так быстро найдем? -- Нет, на случай если еще какое племя войдет в состав Руси. Ведь примем их как равных? Владимир вскочил, обнял Тавра. Тот доказал снова, что мгновенно проникает мыслью в замыслы князя, начинает их развивать, наращивать плоть, смотрит как вдохнуть в них душу. -- Скажи христианам и иудеям, пусть поставят своих Христа и Аллаха... или как там ихних главных, рядом с нашими! Тавр смущенно высвободился: -- Если не передерутся в одном капище... Поздно вечером он отодвинул в раздражении стол, выбрался во двор. Звезды усыпали небо яркие, крупные, полная луна висела прямо над головой. Бесшумные летучие мыши возникали из ниоткуда и выхватывали из перегретого воздуха натужно ревущих жуков. Луна освещала большую пристройку в два поверха на заднем дворе. В половине окон еще горел красноватый свет лучин. Владимир нахмурился, пересек быстрыми шагами двор. На крыльце было пусто, хотя там должен был находиться гридень. Владимир быстро взбежал по скрипучим ступенькам. Когда пошел по лестнице на второй поверх, услышал как там хлопнули двери, кто-то ойкнул, зашелестели торопливые шаги. Наверху был узкий коридор, по обе стороны двери комнат. В каждой комнате по четыре ложа, по столу с двумя лавками. Владимир толкнул дверь, она и должна быть незаперта, ворвался уже разъяренный. Два ложа были пусты, но Милана и Любава сидели у окна, пряли и напевали что-то тихое, печальное. Злата и еще одна наложница, Владимир имени ее не запомнил, спали. Злата разбросалась во всей красе, пышнотелая и со сдобной белой грудью, а другая согнулась калачиком, колени подтянула к подбородку, ветхое одеяло натянула на голову. -- Кто здесь был? -- рявкнул Владимир. Девушки в испуге подскочили. Милана побелела, она всегда страшилась великого князя до потери сознания, а Любава медленно покачала головой: -- Ни... кого. Ее губы дрожали, но Владимиру почудилось в ее голосе злорадство. Две другие проснулись смотрели вытаращенными глазами. Одело сползло со Златы, теплой и разомлевшей от сладкого сна, глаза были томные и покорные, как у коровы. Владимир круто повернулся, выбежал. Одна дверь привлекла внимание, он добежал, распахнул ногой. Темно, только серебристый лунный свет очерчивает четыре ложа, стол. Все четверо неподвижны под одеялами. Но в комнате ясно слышится запах крепкого пота, горящей лучины. Он быстро подошел, ухватил пальцами обгорелый конец. Даже остыть не успел! -- Вставайте! -- велел он.-- И не прикидывайтесь, что спали. Он нащупал в выемке стены огниво, высек огонь. В красноватом свете видно было как медленно начали шевелиться женские фигурки. Еще не уверенные, что надо подниматься навстречу беде, когда можно попробовать закрыть глаза и спрятаться под одеялом... Он сел на край стола, с хмурой яростью смотрел на дрожащие фигурки. Наложницы, чье имущество все помещается в сундучке у изголовья. Самые уязвимые, это не жены. -- Кто здесь был? Все молчали, смотрели большими перепуганными глазами. -- Кто здесь был? -- спросил он раздельно. Четыре пары глаз смотрели со страхом, но в комнате было молчание. Владимир смотрел испытующе, вдруг его взгляд стал подозрительным. Он указал на одну: -- Тебя как зовут? -- Ульяна, княже. -- Скинь рубашку. Бледная, она затравленно посмотрела по сторонам, замедленными движениями стянула через голову рубаху. Ее тело было белым как брюхо донной рыбы, только руки по локоть и ступни сохранили след от жгучих лучей солнца. Грудь ее была крупная, тяжелая, слегка опустившаяся под тяжестью. Некогда плоский живот теперь заметно вздулся, округлился. -- Кто? -- выдохнул он, мгновенно превращаясь в зверя. Она все отводила взор, остальные наложницы стояли возле своих постелей, глаза долу. Владимир шагнул вперед, хлестко ударил по лицу: -- Кто? Она упала навзничь, из разбитых губ брызнула алая кровь. Волосы рассыпались по подушке, на миг скрыли ее лицо. Затем она поднялась сама, не дожидаясь когда схватит свирепая рука повелителя. Откинув волосы, прямо взглянула ему в лицо. В широко расставленных глазах блеснул вызов. -- Хочешь знать? -- спросила она, и по ее голосу Владимир понял, что она уже переступила грань между жизнью и смертью.-- Удалой витязь, который находит время не только на твоих наложниц... но и на жен! -- На жен? -- рявкнул он. -- Да,-- ответила она дерзко.-- Но я оказалась слаще, чем даже твоя Троянда! Та самая, которую ты привез от вятичей! Он смотрел в упор, ничего от дикой ярости не соображая. Перед глазами стоял кровавый туман, в ушах завывала буря. Троянда, дочь знатного боярина, приглянулась с первого же взгляда. Он сразу взял ее в жены, как и другим женам тут же определив отдельный дом с хозяйством и челядью. Таких жен у него теперь насчитывалось сотни две или три, он не подсчитывал, и все они жили несравненно богаче, чем простые наложницы. Потом его метнуло к двери, но с порога он обернулся: -- Пока живи! Если солгала, умрешь очень медленно. Он лавиной скатился с лестницы, прогрохотал сапогами с крыльца. Заспанный гридень вывел коня. Владимир птицей взлетел в седло. Ворота едва успели отворить, он понесся как ветер. Не скоро услышал позади грохот конских копыт. Догонял, судя по стуку, конный Кремень с двумя дружинниками. Дом Троянды располагался через три улицы ближе к Днепру. Владимир спрыгнул с коня у ворот, едва не прибил замешкавшегося воротаря, тот трижды переспрашивал, не признавая князя спросонья. Грозный, как черная буря, он ворвался в дом, распугав домочадцев. Троянда еще не спала, что разъярило еще больше. Она любила поспать, всегда засыпала с заходом солнца. Выскочила на середину горницы трепещущая, бледная, с округлившимися глазами. Руки прижимала к груди, губы шевелились. -- Раздевайся,-- проревел Владимир голосом, которого сам не признал. -- Княже! -- Раздевайся, тварь! Испуганно, трясущимися руками она расстегнула крючки на одежке. Платье соскользнуло на пол. Она осталась голая, стыдливо закрывалась руками. Владимир впился глазами в сильно округлившийся живот. С тех пор как привез, все было недосуг зайти, потешиться. Да и новые девки и молодые бабы как-то заслонили эту боярскую дочь, пышную и сладкую, такую сочную и сдобную в ту ночь, когда он ввалился в ее комнату, еще забрызганный чужой кровью после боя. -- Что у тебя с животом? -- спросил он задушенным голосом.-- Пошто он растет так? Тебя пучит, аль как? Она смотрела в пол. Живот ее выдавался вперед явно. Брюхатая. Месяце так на шестом. А он последний раз был у нее почти год тому. -- Ну? Кто это был? Неожиданно она подняла голову. Ее затуманенные страхом глаза нашли его лицо, голосок ее был дрожащим: -- Тебе никогда не узнать... Даже если будешь жечь меня на медленном огне. Даже если привяжешь к дикому коню. Потому что нашелся ясный сокол, который залетел и в мою тесную темницу. Владимир обвел взглядом хоромы. Это темница? Да увидела бы в какой тесноте и бедности живут наложницы! Тварь неблагодарная. Горячая кровь ударила в голову с такой мощью, что виски заломило. Шатаясь, он отступил к двери, страшась, что голова разлетится вдребезги. Сжал обеими ладонями голову, прохрипел: -- Я узнаю, кто это был. Я все равно узнаю! -- Никогда! -- А потом вы умрете вместе. Ее лицо просветлело. Не стыдясь уже наготы, не соромясь живота, спросила дрогнувшим голосом: -- Правда? Обещаешь? Пятясь, он вышел, ногой захлопнул дверь. Внизу у входных дверей, Кремень вполголоса беседовал с гриднями. Метнул острый взгляд на князя, тот был черным, как головешка после пожара: -- Стражу поставить? -- И пошли за волхвами. К утру он уже знал имя своего оскорбителя. Троянда молчала и под пытками, но другие жены, то ли из зависти, то ли еще почему, наперебой рассказали все в подробностях, кто ходил, как ходил, когда было и как пробирался к жене великого князя. Сын боярский Буден, отважный витязь и умелый кулачный боец, он сейчас с отрядом в дозоре, вернется недели через три. Владимир хотел было дождаться, повременить с казнью, но ярость душила, и уже к полудню Троянду потащили к жертвенному камню. С нее сорвали одежду, оставив только цветную ленту, которыми подвязала волосы. Младшие волхвы бросили ее на каменное ложе. Несс взял священный нож: -- Во имя Перуна! Он покосился на великого князя. Владимир сидел на огромном коне во главе небольшой дружины. Лицо его было как из дерева, в глазах застыла жестокость. Так и не дождавшись знака, Несс приложил лезвие жертвенного ножа к вздутому животу женщины. Снова покосился на князя, не подаст ли знак пощадить, тот смотрел мрачно и жестоко. Троянда вскрикнула, но дальше лишь сцепила зубы, кровь потекла из прокушенных губ по подбородку. Жилы напряглись на руках и ногах. Дюжие помощники Несса навалились с тяжелым сопением, держали. Несс погрузил руку в кровавое месиво живота. Послышалось чавканье, хлюпанье, звук рвущейся ткани. Он выпрямился, выдрав из чрева матери красное крохотное тельце, залитое кровью. Ребенок слабо шевелил крохотными ручками. Из распоротого чрева матери медленно текла широкая струя тяжелой густой крови. Освобожденно вздувались, распираемые воздухом, внутренности, вываливались наружу. Троянда закусила губы. Глаза ее неотрывно смотрели в синее безоблачное небо. Несс швырнул ребенка в пламя, снова взял нож. С бесстрастным лицом он поднес лезвие к яремной жиле женщины, чуть помедлил, отодвинулся, чтобы не забрызгаться струей крови. Красная струйка ударила с такой силой, что попала в огонь. Там задымилось, зашипело. Запах горящей плоти стал сильнее. В толпе кто-то охнул, послышались голоса, в которых звучало осуждение. Гридни с топорами наголо бросились в народ. Владимир хмуро повернул коня. Это приструнит остальных жен и наложниц. На какое-то время. Сувор внес большую чашку кавы, а следом явился Борис. Придирчиво принюхался, поморщился. Запах слабоват, старый гридень щадит любимого князя. Не доверяет крепкому чужеземному настою. Теплое пойло принес, а не каву. Дурень, ибо сердце и желудок приучаются так же, как и мышцы. -- Добрый вечер,-- сказал он, глаза его обыскивали лицо князя, но Владимир держал на нем личину приветливой доброжелательности. Борис кивнул с удовлетворением. Личина не обманула, но волхв явно успокоился. Раз уж князь прикидывается, значит держит себя в кулаке даже в собственном тереме. В разгул и пьянство не ударился, как о нем говорят. -- Давно не видывал тебя, отче. Садись, отдохни. Сувор, пусть принесут нам еще кавы. Есть будешь? -- Благодарствую,-- ответил Борис.-- Только чашку кавы. Настоящей! На этот раз Сувор заварил покрепче, принес сам, другим не доверил. Да и хотел услышать, что скажет Борис, научивший тайнам горячей кавы. Но Борис смолчал, хвалить не стал. Сувор, бурча под нос, удалился. Борис отхлебнул осторожненько, прислушался, затем сказал неожиданно:. -- Не мельчи, княже. Если надо, будь жесток. Владимир помолчал, чувствовал, почему волхв сказал именно это. Признался нехотя: -- Мне почему-то это все труднее! То ли слабею душой, то ли столько уже крови пролил, что сам захлебываюсь... -- Да, ты смягчаешься как человек, что уже удивительно... -- Почему? -- Человек обычно ожесточается. Но ты даже если и смягчаешься как человек, то не должен смягчаться как князь. Особенно, как великий князь всей Руси! Для дела надо быть и жестоким. Если надо. Думаешь, русский народ не жаждет, к примеру, крепкой засечной черты? Да больше тебя жаждет! Ты в далеком Киеве отсидишься, а его в полон на аркане уведут! Но такова уж наша порода: хорошо лежать на сене, щупать девку и пить бражку, спать подолгу, а то и просто лежать брюхом кверху на солнышке, жмуриться... Хоть и знает, что надо встать, надо работать... Вмешайся в борьбу простого человека с самим собой! Стань на сторону его совести! Да не просто встань, а с кнутом. Если понадобится, то и с мечом! -- Думаешь, поймут? Борис взглянул с кривой усмешкой. Владимиру стало стыдно своего глупого вопроса. -- Потом,-- сказал Борис наконец,-- когда кончишь строить. А до этого прими и проклятия, и плевки, и ругань... Не все и с твоим отцом добровольно в походы шли! Зато вернувшись, как хвастались боями в Болгарии, Хазарии, показывали раны, полученные от ромеев, ясов, касогов! Только боль и раны принесли из дальних походов, а горды как! Ибо в великих деяниях участвовали. Владимир кивнул: -- Спасибо, снял с души камень. Не самый большой, но все же снял. Или приподнял. Волхв взглянул искоса, сказал безжалостно: -- А не оценят, то тебе что? Ах-ах, расстроился... Ты должен жить иными мерами. Всякому не угодишь. -- Даже если всяк, это целый народ? -- А что народ? Если поступать так, как жаждет народ, то нас сегодня к вечеру куры загребут. К примеру, никакой народ не хочет платить налоги ни на войско, ни на храмы, ни на оружие для защиты от врага... А какое государство проживет без войска? Надо делать не как народ хочет, а хотят самые умные из народа. А ты умеешь, княже, умеешь даже в голытьбе различить смышленого! Ты же за спесью да чванством иного родовитого зришь дурость скота безрогого... Потому у тебя советники один другого лучше. Он посмотрел на князя, заколебался. Владимир подтолкнул с подозрением в голосе: -- Ну-ну, говори... -- Не хотелось бы тебя портить тем, что примешь за лесть... Но ты окружаешь себя умными да сильными, потому что сам не размазня. Чего-то да стоишь! А будь ты дурнем, тебе было бы обидно, что стоящие рядом тебя превосходят. А тогда, сам понимаешь... Ладно, помни, княже, что человек велик не родом или ростом, а только деяниями! Кто бы запомнил древних египтян, ежели бы великие пирамиды не поставили? Надрывались, кости трещали, жилы рвались, тысячи и тысячи людей пали и не поднялись, но великое чудо сотворили! Это все враки, что, мол, рабы пирамиды отгрохали Мол, когда какая плита застревала, то бросали под нее живьем раба, и плита лучше скользила по мясу и крови... Рабам такое не сотворить даже под бичами! Это сделали свободные и гордые. И даже те, кто падал под тяжестью камня, пели славу тому делу, которое только что проклинали! А если кто и бросался под застрявшую плиту, то сам, по своей воле. В этом и есть диво человека. И в эти минуты он бывает равен богам нашим! -- Чудные мы создания,-- пробурчал Владимир отстраненно.-- Что ж, пирамиды, так пирамиды... Они от дури великой натаскали столько камней в пустыню, а мы полезное дело сотворим... Волхв покачал головой, в запавших глазах вспыхнули и погасли огоньки: -- Не хули чужой народ, твой не хулим будет. Не от дури делали! Как-то собрался войной против Египта один грозный царь, повелел всему Египту стать рабами, отдать ему молодых девок для потехи, как вон ты делаешь... Египет же хотел избежать войны. Пригласили послов того царя, показывают им сокровища: мол, на это злато можем сколько угодно оружия купить и армию снарядить... Послы смеются: у нас, мол, в земле этого золота еще больше! Только копни. Египтяне повели их на высокую башню и показывают оттуда города и множество людей на полях, а послы и тут говорят: наш царь свистнет -- народу сбежится втрое больше! Тогда повезли их в пустыню и молча показали пирамиды. Послы враз присмирели. Как пришибленные походили вокруг, замерили на глазок, а потом вдруг бух в ноги египтянам! Плачутся, простите нашего дурака царя, не подумал, разве ж можно бороться с таким народом, что способен совершить такое дело? Владимир кивнул: -- Уразумели... У нас тоже нечто похожее было. Древний наш царь Иданфирс, чтобы узнать сколько у него воинов, велел каждому принести по наконечнику стрелы. Когда волхвы сочли все, он велел отлить жертвенный котел. -- И получился он,-- с улыбкой закончил волхв,-- в три роста высотой, стены котла в ладонь толщиной. А варили в нем целиком быков, когда освящали великие походы. Владимир развел руками: -- Прости, ты лучше меня знаешь те времена. -- Волхвы, чьи записи мы читаем, служили и при Иданфирсе. А их деды-прадеды, что тоже оставили нам весточку, освящали второй Змеиный вал... -- Второй Змеиный? Волхв скупо усмехнулся: -- Когда-нибудь расскажу. Скажу лишь, что его вырыли для защиты от несметной орды Аттилы. Потому и не сумел покорить нас, а уговорил войти в союз. Наши дружины вместе с гуннами и германцами сражались в Галлии, стояли под Римом, дрались на Каталаунских полях... -- А первый Змеиный? -- Первый тоже не был первым. Когда рыли его, то шли по руслу, что уже только угадывалось. Всегда наши пращуры обороняли землю от кочевников! Но вот мы есть, а насильники исчезают как дым, память о них растворяется в веках. Владимир помрачнел: -- Одни уходят, другие приходят. -- Иди этой дорогой. Русь пребудет в веках, вырастет, рассеет свое семя, а ныне грозные торки, берендеи, урюпы, хазары, печенеги, половцы, что терзают нашу землю, рассеются тоже, и следа их не останется, и семени не быти, и само имя их исчезнет. Он перевел дух от долгой речи, лицо побледнело, шрамы выступили резче. В глазах стоял немой вопрос. Владимир сказал нехотя: -- И до тебя дошли разговоры о засечной черте? -- Да. Я сразу подумал о третьем Земляном Вале. Владимир покачал головой. Волхв умен, радеет о земле Русской, но теперь уже видно, что он, князь Владимир, несмотря на свою молодость, видит дальше этого немолодого и знающего старые книги человека. -- Рано,-- сказал он сожалеюще.-- Не потянем. -- Русь велика! -- Пупки развяжутся. Сперва надо сил накопить малость. Глава 23 По всей Европе встрепенулись, начали присматриваться к новому объединению племен. Возникло на востоке, в самой середке котла, откуда тысячелетиями выплескиваются волны новых неведомых народов... Жрецы, хранящие древние тайны, знают, что между реками Рось и Днепр находится бессмертное сердце мира. С каждым ударом выплескивает волну горячей крови, что в людской плоти мчится на юг ли, запад, восток или север, оседает на новых землях, давая начало новым народам, и это множество племен, образованное одним сердцем, составляет могучее объединение племен, что называется всякий раз по-разному. Обычно по имени самого могучего племени. Но ведь могучим может быть недолго, затем уйти по разным причинам, и вот уже верх берет другое племя, а в дальних странах ученые мужи отмечают исчезновение одного народа и появление другого... Но племя, взявшее верх, может двинуть всю эту силу на завоевание новых земель, может остаться на месте, крепя мощь и распахивая земли, а может сорваться с места и всей массой отправиться в поход за солнцем, как уже бывало в древние времена, когда погоня за солнцем привела в жаркую Индию, где много диких народов, хилых и малорослых, темнокожих и совершенно нагих... Иные племена там и остались, разве что отгородились от диких людей строгими варнами, запрещающими не только вступать в браки, но даже прикасаться к местным, другие племена дошли до самого берега, края Мира, где вода была горячая, а местные дасии говорили, что дальше вода вовсе кипит и становится густой, как смола, часть племен все же вернулась на прародину к рекам Рось и Днепр... Но чего теперь ждать от нового объединения племен? По слухам, верх взяло малое племя рось, что испокон веков жило на берегу реки Рось и по берегу Днепра... Это племя, если верить ненадежным записям, которые подчищаются всякий раз в угоду очередному базилевсу, в древности участвовало в дальних походах, было в объединении племен, известных под именем пелазгов, воевало против персидских царей Кира и Дария, храбро дралось на Каталаунских полях против Рима, иногда исчезало из поля зрения историков, но, как видно, не пропало из жизни и в конце-концов взяло верх... Базилевс Василий хлопнул в ладони. Из-за портьеры показался Олаф, надежный ипаспист-телохранитель. -- Позови придворного историка,-- велел Василий.-- Немедля! Пока историка почти бегом несли под руки, базилевс ждать не любит, владыка Восточно-Римской империи терпеливо мерил шагами свои апартаменты. Чего ждать от нового объединения племен? Историк упал на колени еще от двери, скользнул в поклоне дальше, пополз к трону: -- Что угодно величайшему, Блистательнейшему... Василий выслушал едва ли треть титула, в нетерпении стиснул зубы. Как в той детской сказочке, когда мать своему любимому сынку дала длинное и пышное имя, а нелюбимому -- короткое. Когда в колодец свалился нелюбимый, дети быстро сообщили матери, что стряслось, его тут же вытащили. Когда же упал любимчик, то пока дети выговаривали все его имена, тот давно утонул, и даже рыбы съели. А эти придворные никак не могут уразуметь, когда нужно произносить все, а когда можно ограничиться лишь одним упоминанием его имени. Но всякий страшится высочайшего гнева. Дескать, лучше выглядеть глупым, чем недостаточно почтительным! -- Довольно,-- оборвал он, не дослушав и до половины.-- поройся в памяти, поройся в записях, но скажи: что там сейчас на Руси? Почему мне говорят, что от нее именно сейчас исходит наибольшая угроза? Историк по его знаку сел на нижнюю ступеньку трона. Глаза его испытующе пробежали по озабоченному лицу правителя. Тот с досадой понял, что абсолютной истины не дождаться. История будет препарирована и преподнесена в том виде, в каком, как историку кажется, нужно поднести озабоченному базилевсу. -- Племя Русь или Рось,-- начал историк медленно, все еще присматриваясь к малейшему изменению в лице императора, но тот сидел недвижимо, не шелохнув и мускулом,-- славянское племя Русь, что уже совершало разбойничьи набеги на земли империи... Непомерна твоя щедрость, мудрый и блистательный базилевс, что ты проявил интерес к этому вроде бы малозаметному племени! Только ты, величайший и непревзойденнейший, мог заметить... -- Оставь мои титулы,-- зло бросил базилевс, в голосе звякнул металл, историк съежился.-- Говори только о Руси. Там опять перевороты, убийства... Как и везде. Но что-то меня гнетет. Я чувствую оттуда скорую угрозу! Что там за люди теперь, каковы обычаи, сильно ли изменились со времен вторжения в наши земли орд Олега Длинного Меча, которого они зовут Вещим? Историк истово закивал, но в его выцветших в подземельях и книгохранилищах глазах появилось смущение: -- Великий...-- он осекся.-- Мы могли проследить за этими племенами, да и то не всегда, лишь когда они ходили в походы, вторгались в наши земли или земли Востока. А вот времена, когда крепли на берегах своих рек, для нас тайна. Но это не тайна для иудеев: они издавна проложили там караванные дороги, еще Аттилу снабжали оружием и роскошью, а когда взяли верх в Хазарском царстве и превратили его в каганат, то и вовсе следили за каждым шагом росичей. Прикажи изъять их записи! Базилевс зло отмахнулся: -- Ты опять за свое! Их записи для нас недоступны, ибо язык чужд. К тому же свои записи прячут в надежде, что и мы, и Русь, и все народы падут, а они переживут всех, и тогда только у них останется подлинная картина мира. Давай выкладывай то немногое, что знаешь. Особенно про их воинские дела, военное искусство. Историк в сомнении покачал головой: -- О, Величайший! Не всегда воинское искусство есть залог настоящей мощи. Был блистательный Ганнибал, но где теперь его Карфаген? Был непревзойденный Александр Великий, но где теперь его Македония? Был владыкой мира Рим, но вот западную половину империи захватили германцы, а восточную -- славяне... Почти захватили. Надеюсь, что теперь эти два народа одного корня, что раньше еще не враждовали, столкнутся в великой битве за раздел мира... Прости, Ослепительнейший, я отвлекся! Я хотел сказать, что есть и другой путь. И указал его славянин Управда, что бедным крестьянином пришел в империю в бараньей шапке и овчинном тулупе и с посохом, дабы отбиваться от собак. Базилевс нетерпеливо отмахнулся: -- Эту историю знает каждый. И что он свое имя попросту перевел на латинский лад и стал Юстинианом. -- Гм... Он стал величайшим императором Римской империи, сумев вышибить германцев из западной части империи, освободив от них Рим и объединив по своей властью всю необъятную империю. Он много еще свершил побед, очистил от германцев и всю Африку, но величайшая его заслуга в том, что впервые провел кодификацию римского права. По заслугам этот кодекс зовут кодексом Юстиниана, а его имя осталось в слове "юстиция"... -- В чем его путь? -- потребовал базилевс. -- Он широко привлекал на службу варваров. Сам славянин, он ставил своих соотечественников начальниками легионов, командирами эскадр, всего флота. А те в свою очередь звали к себе друзей, ослепленных такой карьерой, а вот уже наши ряды пополняются отважнейшими воинами, в ряды наших мыслителей влилась свежая струя дикарской крови, что жадно набросились на знания... Эти гипербореи тут же забывают свой народ, язык, обычаи, и уже служат нам, как не могли бы служить даже себе. Кто, как не Юстиниан, сумел отразить страшные натиски славян на Севере? -- Я это знаю,-- прервал Василий увлекшегося историка,-- так что общее с Юстинианом и этим... новым князем Руси? Историк развел руками: -- Он делает все то же. Правда, бедную Русь не сравнить с великолепием империи, но их новый князь умеет завоевывать народы без боя... и удерживать без пролития крови! Русы -- победители, но это единственный народ на свете, который не пользуется своим правом победителя, не ставит себя выше других. Они позволяют вносить в свои священные храмы чужих богов. Уже на другой день не делают различия между победителем и побежденным. И новые народы начинают приносить жертвы и богам русов, а сами без всякого принуждения начинают зваться росичами. Конечно, это не дело рук одного князя, это народ таков, но их князь очень умело этим пользуется. Он принимает всякого гонимого, будь это даже дикий печенег, чужой верой хазарин, свирепый викинг или беглый раб империи... Мало народов, в ком сила так хорошо бы сочеталась с душевной щедростью! Василий долго сидел молча. Его молодое лицо словно бы резко постарело. Он сам ощутил себя огромной империей, цивилизованной, утонченной, но переполненной всеми болезнями, которые приносит цивилизация. Наконец почти прошептал: -- Да, они опасны... -- Очень,-- подтвердил историк, в увлечении забыв добавить хоть один из титулов императора.-- и еще надо подумать, стоит ли так уж навязывать им учение Христа! -- Почему? -- Пока они варвары, мы можем окружать их врагами, натравливать на них цивилизованные страны. Как на варваров, на них имеет законное право нападать и разорять любой государь. Если же примут Христа, то встанут в один ряд с теми, кто уже идет под его стягом. Они получат над нами преимущество! За счет своей удивительной терпимости к чужим. -- Но Христос ревнив! Он не потерпит других богов. -- Славяне -- странный народ. Они и веру Христа переплавят в своем характере по-своему. И даже если и поставят его на главное место в русских храмах, то и своих богов не изгонят, а оставят рядом. У них слишком развито чувство справедливости! Помни, базилевс, они не приемлют рабства. Даже пленных либо отпускают, либо продают в другие страны, но у себя рабов не держат... -- Иди,-- сказал вдруг базилевс. Увлекшийся историк непонимающе раскрыл глаза: -- Что? -- Оставь меня, говорю,-- сказал Василий уже раздраженно.-- Ты сказал достаточно. Историк в страхе распростерся на полу, проклиная себя за пространные речи. Базилевс велик, ему править миром, отвлекать его от дел государства -- тягчайшее преступление, и только его снисходительность спасает провинившихся от кары! Когда в пустынном зале зашелестели легкие девичьи шаги, Василий все еще сидел на троне в глубокой задумчивости. Он выглядел человеком, из которого вытянули все кости. -- Что-то стряслось? Он не повернул голову, только проследил за стройной фигуркой: -- Это ты, Анна... Тяжко мне, Анна... Она как белка села рядом на поручень трона, исхудавшие плечи брата казались еще тоньше, а редкие волосы под ее пальцами выглядели паутинками. Он ощутил, как от ее тонких пальчиков пробежали живительные искры. Что-то отозвалось в его теле, сердце трепыхнулось вяло, он ощутил наконец, что оно еще качает редкую остывающую кровь. -- На дворе уже запряжены кони. Большой обоз с христианскими святынями, священниками, послами, богатыми дарами. Опять на Русь, как в бездонную бочку... Что-то будет на этот раз? Только что у меня был историк. Он горячо убеждал не давать Руси учение Христа. -- Почему? -- Боится. Даже не видя ее личика, он чувствовал, как она вскинула соболиные брови, а на чистом лобике появилась морщинка. -- Русы готовятся к новой войне с нами? -- Не то. Что-то мне подсказывает, что героическая эпоха в их северной стране миновала. На троне сейчас, как сообщили послы, не пылкий Святослав, а очень дальновидный и расчетливый князь, один из его сыновей... Такой не ограничится разбойничьими набегами. Он захочет проглотить империю раз и навсегда! На миг словно расступились стены, Анна увидела пылкого витязя с горящими как уголья глазами, услышала его страстный голос. Он тоже явился с Севера, но не в пример белокурым и белокожим викингам был смуглый и с волосами темнее вороньего глаза, а темнокарие глаза постоянно полыхали затаенным огнем. В нем вместо крови текло расплавленное золото, он всегда был горяч и неистов, в нем было столько огня и мощи... Где затерялся тот герой? Удалось ли ему вернуться на свою Русь? А если удалось, каково ему с его огненным нравом быть под тяжелой рукой дальновидного и расчетливого? Глава 24 На околице раздавался шум, веселые крики. Громко и отчаянно залаяли собаки. Затем был отчаянный визг, будто псу перебили хребет. Владимир поморщился, а Кремень тут же выскользнул, послышался дробный топот подкованных сапог. Вернулся не скоро. Вопли чуть поутихли, только собаки все еще рычали. Кремень ввалился растрепанный, на щеке пламенела широкая царапина. -- Княже! Лесного человека пымали! -- Что за вранье... -- Небом клянусь! Владимир передернул плечами: -- Лешего, что ли? -- Может, теперь это и есть леший. Бают, медведь уволок бабу в берлогу, зиму жил с нею, а на весне разродилась чудищем. Наполовину медведь, наполовину человек. Летом удалось сбежать, а дитенок так и вырос с лесным папаней... Недавно медведь то ли подох, то ли убили где, а этого поймали в сети... Владимир раздосадованно и в то же время с интересом пожал плечами: -- Так то, может быть, беглый Варяжко? Придумают же такое... -- Княже,-- сказал Кремень с укором.-- Я ж сам его видел! -- Варяжко? -- Лесного человека! Владимир увидел в перекошенном лице Кременя то, чего раньше не мог увидеть -- страх. Кивнул, полез из-за стола. -- Врешь, небось, но пойду погляжу. Ежели соврал, не сносить тебе головы. Мне сейчас не до шуток. Кремень набросил ему корзно на плечи. Владимир чувствовал, как тот суетится сзади, едва ли не подталкивает в спину. За воротами уже стоял веселый гул, брехали псы, слышался сиплый медвежий рев. Кремень крикнул вартовым, те с готовностью отворили ворота. Во двор ввалилась пестрая галдящая толпа. В середке ревел и пытался порвать толстые цепи парень -- совершенно голый, темный, весь в белесых шрамах. Его растягивали в стороны шестеро дюжих мужиков, по трое на каждой руке. Лохматый настолько, что лица не видно, лесной человек все старался опуститься на четвереньки. Руки у него были непомерно толстыми, все в мышцах, но мужики с проклятиями изо всех сил упирались в землю, тянули цепи, удерживая лесного зверочеловека на двух ногах. Медленно дотащили до крыльца, чтобы князь мог получше рассмотреть диковинку. Стражи держали копья нацеленными в их спины. -- Что за диво лесное? -- спросил Владимир. Он сам ощутил, что голос дрогнул. Зверочеловек взревел, рванулся, слегка потащил за собой всех шестерых. Стражи бросили копья и тоже ухватились за цепи, удержали. В пасти плененного Владимир увидел острые, как у волка, зубы, черное небо. -- Это медвежий сын,-- ответил один из мужиков, он держался за старшего,-- нарекли -- Медведко. Вчера всем селом ловили. Двоих этот зверь успел задрать... Силища в ем неимоверная! Мужики и стражи в самом деле с великим трудом удерживали лесного человека. Взлохмаченные грязные волосы падали на лоб и плечи. Желтые космы торчали из-под мышек, весь низ живота был в густой рыжей шерсти. Но борода и щеки были голыми, видно еще не взматерел, не вышел из щенячьего возраста. Когда поводил налитыми свирепой мощью плечами, мужики с криками натягивали цепи. Владимир сказал четко: -- Кто ты есть? Медведко глухо взревывал, смотрел исподлобья налитыми кровью глазами. Вздохнул, показав звериную пасть, облизнулся, достав и приплюснутый нос длинным острым языком. -- Кто ты? -- повторил Владимир.-- Что тебе надобно? Скажи. Я, великий князь, смогу помочь тебе. Старший мужик бесцеремонно влез в разговор: -- Да не разумеет он! Зверь, он и есть зверь. Лесной! Домашняя скотина и то людскую речь разумеет, а этому хоть кол на голове теши! Владимир на лесного человека смотрел с содроганием. Тот опустился было на четвереньки, но мужики с готовностью натянули цепи. Медведко подбросило под горло, застыл на полусогнутых, страшный, и стало видно, как непривычно ему стоять на задних