жали или сидели, зажимая раны, пробовали ползти, за ними оставались красные мокрые следы. С холма Владимир смотрел, как справа в ровные ряды германцев врубился воевода Панас. Тяжеловооруженные конники, закованные в булат, даже кони укрыты защитными попонами, вооруженные до зубов лучшими оружейниками Киева, а значит -- и всей Европы, медленно и неуклонно рассекали германское войско на две половины. Середина рыцарского воинства таяла на глазах, так оседает снег под палящим солнцем в месяце бокогрее... Теперь Владимир видел блестящие доспехи Панаса уже со спины. За ним двое отроков везли великокняжеский прапор. На Панаса со всех сторон были нацелены копья, в него метали топоры, боевые гири, пытались достать шипастыми шарами из булата, прикованными цепями к длинным топорищам, но дружинники, готовые к этому, умело защищали лжекнязя, да и сам он рубился хищно и умело. Владимир поморщился: -- Кто это придумал? -- Что? -- спросил Тавр невинно. -- Натравить всех на бедного Панаса! -- Ничего себе бедный,-- усмехнулся Тавр, но усмешка была кривая, а глаза оставались тревожными.-- За ним идут, как за великим князем Руси! Разве это не великая честь? -- Пока что великая опасность... Леший их забери, сколько же народу на него кидаются! Тавр заметил сумрачно: -- А теперь посмотри со стороны. Германцы понимают как важно тебя достать железом. Без тебя все войско разбежится! Ты слишком много взвалил на свои плечи. А это опасно... для Руси. Ежели погибнешь... аль сопьешься, что с Русью будет? Окруженные дружинниками, они медленно съехали с холма. Владимир отвел глаза в сторону: -- Понимаю... Но припомни, я ж в твоих книгах вычитал... гибли все республики... а выживали как раз деспотии, где вся власть была в одном кулаке! -- Княже, я не о том! -- Бабушке моей скажи. Если власть не у одного, а у многих, то многие и передерутся. А придет сосед и сожрет всех. Так что я всякую власть буду грести под себя! Даже верховным волхвом, пожалуй, стану! Как было встарь. Раньше сам князь приносил жертвы, отправлял обряды в капище. А волхвы только хвост ему заносили на поворотах. А что? Думаешь, не справлюсь? Тавр пожал плечами: -- Не знаю. Одно дело сразить в бою дюжину мужиков... которые лезут на тебя с оружием, другое -- перерезать горло ребенку! Да еще тупым кремневым ножом. Шум сражения отдалялся. Оглянувшись, Владимир увидел, что отдельные группки германцев еще отбиваются, стоя спина к спине, а вся конная масса русичей и печенегов неудержимо гонит и топчет убегающих. -- Не знаю,-- ответил он Тавру серьезно.-- Еще не резал. Глава 28 Панаса принесли в стан на щите. Владимир издали увидел медленное шествие воинов. На большом красном щите в полный рост, с которыми сражалась передняя линия, несли воеводу Панаса. Рука бессильно свисала, заплаканный отрок суетливо укладывал ее воеводе на грудь. Воины шли медленно, понуро. С щита все еще капала кровь. У шатра князя щит сняли с плечей, бережно поставили на землю. Владимир опустился на колени. Сердце стиснуло печалью. Изрубленный Панас смотрел уцелевшим глазом сурово и требовательно. Лицо было обезображено, в груди зияли кровавые раны. Похоже, раненого его подняли на копья. -- Что ты наделал? -- сказал он горько.-- Сейчас как раз жить да жить! С войнами покончено! Мы возвращаемся. Что я скажу твоей жене, твоим детям? Один из близких Панасу воинов проворчал: -- Он спасал тебя. А что есть достойнее, чем смерть принять за други своя? Владимир поднялся: -- Здесь не хоронить! Предадим земле на его родине. Он и там будет ее беречь и защищать. Владимир раздраженно ерзал на троне. Справа и слева стоят, ловят каждое слово, каждый взгляд. Почтительно кланяются, лебезят, заискивают, но следят, сволочи! За тем, где возвысил голос, где замедлил, где повел бровью... Надо рыло держать недвижимым, аки лик богов из дерева на капище. Ни один влиятельный двор без них не обходится: ни княжеский, не королевский, ни даже императорский. Стоят, шушукаются, от их глаз и ушей ничего не скроешь, не утаишь. А если удалить их всех к такой матери, принимать послов одному в своей комнате? Увы, послы тут же донесут, что новый князь не пользуется поддержкой. А там сразу начнут думать как его сменить да помочь взобраться на престол более сговорчивому. Приходится выказывать единение, которого нет, наклоняться то к одному, то к другому, выслушивать, но свое внимание распределять так, чтобы предпочтения никому не выказывать. Пусть лучше меж собой за его внимание грызутся, чем всей сворой кинутся на него. Выход один: продолжать удалять по одному. Заменять своими людьми. Правда, те тут же становятся такими же, начинают тягаться за его внимание, будут выпрашивать земли и людей, но есть ли другой выход? Нужно только подбирать сюда умных изгоев, а если и родовитых, то из дальних земель. Если опоры нет, земель нет, то поневоле будут держаться за него, помогать ему. Упадет он -- загремят и они... Но и слишком долго без раздачи пряников держать нельзя! Роптать начинают. Поздно ночью, когда при желтом огоньке светильника рассматривал лист пергамента с изображением его Руси, заметно раздавшейся с боков, как брюхатая корова, дверь неслышно приотворилась: -- Звал, княже? -- Входи, Тавр,-- бросил Владимир, не оглядываясь.-- Что скажешь на седьмой день нашей победы? Тавр развел руками: -- Седьмой? Сколько их миновало, седьмых, а у тебя и плачем не выпросишь отдых! Мне бы завалиться на неделю да выспаться. Даже великий Род, создатель всего сущего, шесть дней творил из Яйца небо, звезды, землю и людей, а на седьмой завалился отдыхать. То же самое и нам завещал! Владимир зло отмахнулся: -- Так то Род! Да и не думаю, что седьмой день дан для праздности. Это волхвы что-то не тем местом поняли. Седьмой день дан свободным от работы! Так сказано. Чтобы оглянуться и полдня думать: так ли поступал все шесть дней? Правильно ли? -- А другую полдня? -- спросил Тавр с надеждой. -- А другую... другую думать, как правильно прожить и проработать грядущие шесть дней! А ты думал, для пьянства и скакания в скоморошьей личине с гулящими девками? Тавр криво усмехнулся: -- Да это я так спросил. Я не думаю, что есть великий выбор. Сейчас у тебя под рукой большие силы, и надлежит идти либо на Царьград, либо на болгар, либо направить войска на запад, где ляхи, германцы... Владимир смотрел, набычившись. В темных глазах блистали опасные искорки, предвестники гнева. -- Почему нет выбора? -- Не было такого князя на Руси,-- сказал Тавр убежденно,-- кто бы не водил войска на соседей! В этом проходила вся жизнь. Вспомни: Самват, Рюрик, Олег, Игорь, Святослав... Все ждут, что ты пойдешь по стопам отца. Ты похож на него больше, чем были похожи Ярополк и Олег. Гадают только, куда поведешь дружины: на юг, на восток, на запад или север. Везде враги, княже! Владимир молчал, упершись обеими руками в карту. Когда поднял голову, Тавра поразило плясавшее в глазах князя грозное веселье. Владимир хищно улыбнулся, показал острые, как у волка, зубы: -- А я не хочу быть Святославом! Ни вторым, ни даже первым. Это все враки, что печенежский хан Куря написал на его черепе: "Пусть наши дети будут похожи на него!". Мои люди своими глазами видели эту окованную златом чашу. Надпись гласит: "Ищя чужих земель, свою потеряешь". Горько мне, но разве хан не прав? Сколько раз, когда Святослав уводил войска в далекую Болгарию, печенеги осаждали Киев, жгли и грабили села вокруг? Не-е-ет, больше я грабить чужакам свою землю не дам! -- Еще бы,-- согласился Тавр.-- Если уж грабить, то самому. Ну-ну, что придумал? Я все жду, когда мы наконец-то голову сломим. -- Вот Святослав разгромил Хазарский каганат. И что же? Сам же открыл на Русь дорогу печенегам, которых хазары сдерживали. Печенеги его и погубили! Разобьем печенегов, другая пакость выплеснется из Степи. Так и будем метаться как белки в клетке, а кощюнники нам будут славу петь как храбрым и отважным! А что мы -- дурни, кто вспомнит? И кто поймет? Ежели сами такие? Дурня тогда замечают, когда с умным рядом ставят. Он разгорячился, отпустил пергамент. Тот скрутился в рулон, закачался на столе. Тавр развернул деловито, прижал по краям кружками с кавой, чернильницей и ломтем хлеба. -- И что надумал? -- повторил Тавр деловито. -- Сядь сперва. А то поднимать тебя с полу, а у тебя вон пузо какое... Сам худой, как червяк, а пузцо растет! Надумал я, воевода, опоясать землю Русскую огромным рвом, да еще и насыпать вал повыше и покруче. Пусть не вольно степнякам будет гулять по нашим полям! Тавр в самом деле сел, с сомнением смотрел на князя. Глаза его были непроницаемые. Владимир не вытерпел: -- Ну? Говори, что я рехнулся, что дурак! -- Да нет,-- Тавр пожал плечами.-- Только думаю, как мыслишь такую работу проделать? -- Не знаю. Но наши пращуры как-то сделали? Змеевы Валы и сейчас не везде с ходу одолеешь на коне. Или ты веришь, что это Таргитай запряг Змея и огородил всю Русь гигантской бороздой? -- То наши пращуры,-- повторил Тавр.-- Выкопали ров и насыпали вал от гуннов. Волхвы говорят, что туда нагнали пленных киммерийцев, а потом их всех посекли и оставили в том рву... Владимир облегченно вздохнул. Тавр усиленно думает, с ходу не отверг. Значит, какое-то зерно есть. Но прорастет ли, зависит не только от них двух. -- Не просто насыпать вал и выкопать ров поглубже,-- сказал Владимир с нажимом.-- Надо еще настроить больших и малых крепостей вдоль всего рва! Скажем, через каждые полсотни верст. Чтобы можно подавать друг другу дымные знаки. Сила степняков в неожиданности, в нахрапе. Если их остановить, то победа почти наверняка будет за теми, кто защищает свои земли, своих женщин и детей. -- Придумано хлестко... Но как осуществить? Южные земли пустуют. Там и заяц не пробежит, птица не пролетит в страхе перед жестокими степняками. Откуда людей наберешь на такую работу? И чем платить будешь? Он видел, что князь ответил сразу, уже обдумал: -- Валы и крепости будут защищать всю землю Русскую. Верно? Значит и строить их должны все наши земли. Не только поляне, древляне, но и северяне, радимичи, вятичи... Словом, вся Русь. На Севере народу сейчас наплодилось много, вот и перегоним сюда малость на племя. Земли на юге жирные, один чернозем! Пусть плодятся под защитой вала и крепостей! -- Много слез и горя принесешь,-- сказал Тавр хмуро.-- Кто захочет покинуть родину? Владимир раздраженно дернул головой: -- Когда это мы боялись слез и горя? Надо будет -- кровь прольем. Не пожалеем ни чужой, ни своей. Ежели для дела -- можно все. -- А как же Покон? -- Кто-то же его устанавливал? Когда-то и то, что мы сейчас говорим, будет Поконом. А что народ? Когда его спрашивали? Хозяин знает, что с кобылой делает! Тавр смотрел в пол: -- Как думаешь осуществить? -- Сперва надо подготовить защитную линию, потом переселять северные племена. Иначе те сразу же станут добычей степняков... Но тут загвоздка. Пока народ не переселили, кто копать да насыпать будет? Тавр долго думал, морщил лоб. Сказал нерешительно: -- А если не отпускать войско? Наступает осень, уже не успеют до зимы добраться домой. А нужны они тут всю зиму? Будут пьянствовать да драки чинить... Сразу отправить их в Степь, пусть роют немедля. А по селам и весям кликнуть плотников, чтобы до снегов крепость срубили. Степняки на зиму тоже замирают. А весной ждут, когда воды спадут, да земля подсохнет. За это время можно успеть укрепиться. Владимир спросил: -- А чем плотников приманить? -- Особо заманивать не придется. По осенним болотам и рекам в северные земли на заработок не проберешься, все одно зиму просидят без заработка. А тут работы невпроворот! А там сумеем оставить и на другой год... -- Ты сумеешь,-- согласился Владимир. Тавр проглотил крючок, его ясная голова уже начала строить эту защитную полосу. Пока что в голове, но зато со всеми мелочами, что потом понадобятся.-- Боярам Киева и окрестных сел останется только кормить, обувать и одевать эту северную армию? Это немало! -- Но лучше, чем самим гнуть шеи, копая рвы,-- возразил Тавр. Владимир изо всех сил подавил улыбку. Тавр уже начинает убеждать его самого, как с наименьшими затратами создать такую линию обороны.-- Ты сам сказал, что все земли Руси, что платят Киеву дань, должны прислать своих людей копать рвы и строить крепости! Вот тут борьбы будет больше. Ты подумай, как обойти бояр, как убедить старейшин племен дать людей. Каждый печется лишь о своем племени, что им общие границы Руси! -- Буду думать,-- согласился Владимир.-- И ты думай тоже. -- Кого думаешь привлечь еще? Владимир пожал плечами: -- Пока что только мы двое. А там распределим и на другие плечи. Тавр сказал неожиданно серьезно: -- Спасибо, княже. -- За что? -- Мне первому доверяешь такое. Если не надорвем пупки, то -- тьфу-тьфу! -- великое дело сотворим для Руси. Владимир отмахнулся: -- Мог бы и не напоминать, что я сам не справляюсь. Он ударил в гонг, взятый из покоев Ярополка. Шаркая стоптанными башмаками, вошел молчаливый Сувор, забрал пустые чаши, заменил двумя с горячей кавой. По комнате пошли тяжелые волны бодрящего запаха. В большой чаре Сувор принес и золотистый мед диких пчел. Кава что-то непонятное, а вот мед в самом деле придает сил, проверено отцами и дедами. А силы понадобятся, князю предстояла еще одна бессонная ночь. И не только князю. Тавр скинул верхнюю одежку и уставился в свежий лист тонкой телячьей кожи. Там уже смутно выступала, начерченная рукой Владимира, прерывистая линия первой границы-кордона Руси. И все-таки, даже начав это великое дело, он стискивал зубы от нетерпения и злости. Да, в степи удалось оставить не только новгородцев, но даже киевское войско. Спешно рыли ров, насыпали гигантский вал, сами начали строить на валу деревянные крепости, не дожидаясь подхода плотников. Но все равно земля кипит в сражениях! Повсюду льется кровь, звенят мечи, люди падают, сраженные стрелами, топорами, шестоперами, клевцами, копьями, кинжалами, оскерпами, булавами, даже палицами и камнями. Их топчут конями, сбрасывают со стен, а в короткие промежутки мира их душит недород, засуха, лютые морозы, а по уцелевшим прокатывается либо чума, либо холера... И все равно по всей земле горят города и села. Проносятся полчища убийц, все живое бежит с дороги в леса, но и там настигает смерть, и долго еще черные вороны жиреют так, что не могут летать. А часто бывают времена, когда вороны питаются только своим лакомством: глазами павших витязей! Мясом пренебрегают, завтра поле будет засеяно новыми телами. И кто же эти враги? То одно племя, то другое пытается освободиться от позорной, как они считают, зависимости Киеву. Пользуясь тем, что он чуть ли не все огромное войско обратил в строителей, вятичи первыми отказались платить дань, за ними -- кривичи, илвичи, а там пошло-поехало... Не желая прерывать начатого дела, он отряжал малые отряды лучших воинов под началом опытнейших воевод. Сам возглавлял карательные отряды. За его войском остаются сожженные села и города, деревья гнутся под грузом повешенных, реки текут красные от крови и выходят из берегов, запруженные трупами. Но виноват ли он, если делает как все? Такие же битвы гремят и на Востоке от Руси, на Западе, и на Юге, и на Севере. Все чаще стал заходить Борис. Сам заваривал каву, у него получалось вкуснее, чем у Сувора, внимательно и сочувствующе смотрел на хмурого князя. Владимир ощутил, что с волхвом можно приоткрыться больше, излить душу. Не целиком, целиком не покажет никому на свете, но этому суровому волхву открывал больше, чем даже Тавру. -- Ты не прав,-- возразил Борис однажды. -- Почему? -- Ты видишь только войны... Но если бы только войнами жил человек, если бы только воинскую доблесть признавал, растил и лелеял, то мы бы не накопили столько солнца в себе. Да, славяне, славные воители, были всегда, им поют славу, но были и другие люди из нашего племени... Мстислав, в крещении Хирон, за исповедование христианской веры был усечен мечом и сожжен в Томах. Это было еще в царствование Диоклетиана, в триста третьем году от рождения Иисуса. Теперь он -- святой мученик. Там же в Томах казнен за веру в Христа и Богун, в крещении -- Христ. Тоже славянин, ныне святой мученик. Он погиб в царствование Ликиния, в триста двадцатом году... Не разумеешь? -- Нет,-- признался Владимир.-- Но ты не робей, учи! Я умею учиться у всех. Потому и стал князем... а не был поставлен. Борис заговорил быстрее, подбодренный вниманием: -- Они сделали для людства не меньше, чем все полководцы и воители, вместе взятые. Не вскидывайся, княже! Это обидно, но это так. Погибнуть за веру -- совсем не то, что за свои стада, богатство или при грабеже чужих земель. Ведь так просто было спасти жизни! Снять крест с шеи и бросить под ноги! -- И они... не бросили? Борис пристально и бесстрашно взглянул князю в грозные глаза: -- Они показали нам, как и всему миру, что над самой большой силой... силой рук и мечей... есть сила выше! Богун был слабый человек: кричал и плакал под пытками, а уж палачи старались вовсю, семь потов пролили, но все равно Богун крест не бросил! Владимир спросил подозрительно: -- Такая мощь в том христианстве? Борис покосился на суровое лицо, в глазах князя загорались огоньки гнева. Ноздри раздувались как у арабского жеребца, дыхание пошло чаще. -- Не в нем дело,-- сказал он осторожно.-- И у нас, и у других народов хватало случаев, когда люди шли на смерть за правду, за честь. Но то были отдельные победы благородства, чистоты души, власти духа над плотью! А христианство -- попытка возвести это в ранг закона. Поставить это и этих людей выше. Выше победоносных завоевателей, князей, королей и даже императоров! Такого раньше еще не было. Владимир бросил хмуро: -- Ну-ну, продолжай. -- А раз они выше,-- сказал Борис тяжело, словно тащил в гору камень,-- то этим людям и надо бы подражать! Надо жить так, чтобы все люди на свете стали такими же. Вот что такое учение Христа. -- А вера Мухаммада? Борис скривился: -- Как христиане признают, что их вера -- лишь росток от могучего древа веры Моисея, так и Мухаммад говорит, что его вера вытекает из учения Христа. Христианство развивалось, росло, крепло. Через шестьсот лет это крепкое древо дало новый росток -- ислам. В нем сохранено почти все, что было в старых, но добавлено новое, что накопилось за шестьсот лет. И подправлены кое-какие ошибки... Но дело не в исламе! Все эти новые веры едины в одном: нельзя жить по старым волчьим законам! Душа важнее, чем плоть. Вот сперва эту трудную правду надо принять душой, принять крепко. А потом смотреть, что лучше: ислам, иудаизм, вера Христа, арианство, буддизм, индуизм, огнепоклонение... -- Их так много? -- ужаснулся Владимир. Он с уважением посмотрел на Бориса.-- Откуда ты все это знаешь? Борис невесело усмехнулся: -- Если бы не увечье, я бы так и шел по жизни с окровавленным мечом... Так что вижу скрытый смысл в словах, что раньше казались дурацкими. Мол, блаженны увечные, калеки, юродивые... Владимир ощетинился: -- Как они могут быть лучше нас? -- И я так думал... Но если бы меня не порубили так, что в битвы уже не годен, я бы прожил жизнь отважного воина, постарел бы и умер достойно, окруженный детьми и внуками. При удаче, конечно. И не увидел бы совсем другого мира... Я доволен, что теперь узрел мир, скрытый от простых людей. Будь они смерды, холопы или базилевсы. Волхв знает и видит неизмеримо больше! Владимир засмеялся: -- Когда-то я очень хотел стать волхвом. Но как можно думать о высоком, когда навозных дел невпроворот? А власть -- это по колено в дерьме... Хорошо, если еще по колено! Глава 29 Когда покоренные вятичи снова не прислали дани, рассвирепевший Владимир сам встал во главе карательной дружины. Налетел внезапно, здесь он был подобен Святославу, если не выше на голову, посек наспех собранное малое войско. Местных князей распял на воротах, чтобы умирали долго и страшно, со старейшинами решали по-быстрому: привязывали за ноги к двум деревцам за вершинки, разом отпускали, и вороны весело слетались на две еще теплые сочащиеся кровью половинки... Но что обрадовало больше всего, на этот раз захватили неуловимого Варяжко! Вряд ли дался бы живым, но умело оглушили издали брошенным молотом, навалились, связали, а затем сковали цепями. Кремень, который так удачно метнул оружие, вздохнул с облегчением: -- Все, распрям конец... -- С чего бы? -- удивился другой. -- Этот змей всех подзуживал. -- Личные счеты? -- Еще какие! -- Вот что значит чужих девок уводить,-- пробормотал дружинник то ли в шутку, то ли всерьез. В дружине посмеивались над страстью князя грести под себя новых девок. Добро бы просто пользовал, а то еще и многих женами именует.-- А у Варяжко могла быть еще такая краля! Варяжко потащили, подгоняя пинками, покалывая копьями. Владимир, заслышав невероятную весть, уже гнал коня навстречу. Варяжко сильно изменился за годы скитаний. Волосы спутались, блестели сединой, несмотря на юный возраст. Изуродованное лицо бугрилось нарывами, стало еще угрюмее и злее, глаза зыркали из-под разбитых топором надбровных дуг затравленно, ненавидяще. -- Ну вот и свиделись,-- проговорил Владимир, он вздохнул свободнее.-- Много воды утекло, Варяжко? Варяжко зарычал, напряг могучие плечи. Цепи врезались в тело, разрывая в клочья рубаху. Чем-то напомнил лесного человека, так же дик и лют, смотрит с той же злобой. -- Молчишь? -- поинтересовался Владимир.-- Иль в лесах уже говорить разучился? Дышалось легко, он чувствовал неожиданное облегчение. Даже не знал, что все годы жил в напряжении, ждал и боялся нежданного удара. Еще один камень с души! -- Ты победил, сын рабыни,-- прорычал наконец Варяжко ненавидяще. Владимир долго молча рассматривал его с высоты седла. Жеребец пугливо переступал копытами, пятился, чуя свежепролитую кровь. Варяжко внезапно рванулся вперед, стремясь пнуть хотя бы коня ненавистного врага. -- Да, я победил,-- согласился Владимир.-- Еще как! Ты даже не представляешь, как сильно я тебя, оказывается, победил... Более того, я даже сам не знал всей меры своей победы! -- Холоп, раб! Убийца брата своего! -- А чтобы моя победа была блистательнее,-- продолжал Владимир, не обращая внимания на его крики,-- я тебя... отпущу. Дружинники ахнули. Потом послышался ропот. Варяжко успел кое-кого помять, задавить, а кто-то помнил и его победное бегство из Киева, когда устлал свою дорогу трупами. -- Тварь! -- вскрикнул Варяжко яростно.-- Раб! Знаю, как отпустишь! С выжженными глазами и обрубленными руками? Да еще и язык вырвешь, чтобы не сказал о тебе правду? И зубы повыбиваешь, потому что и зубами буду тебя грызть, убийца, нечеловек! Он горящими глазами прожигал князя насквозь. Владимир сказал холодно и веско: -- Это было бы для тебя слишком много. Ишь, в мученики лезешь! Новый Хирон... или Хилон отыскался... Уйдешь цел и невредим. Эй, верните этому коня и зброю! Варяжко поперхнулся от ярости. Его глаза едва не вылезали из орбит. Владимир кивком послал двух к пленнику. Ножами быстро перехватили веревку, а коваль тремя мощными ударами расклепал цепь. Варяжко напрягся, цепь со звоном лопнула. Дружинники взяли копья наперевес, держа Варяжко в круге. Трое преградили путь к князю. Варяжко растирал распухшие кисти, смотрел исподлобья. Лицо было перекошено ненавистью. Зубы скрипнули, когда он процедил: -- Ты, раб, ждешь, что брошусь тебе в ноги? -- Не жду. -- Думаешь, буду благодарен за свою жизнь? -- Нет. -- У воина нет ничего, кроме чести! Я снова подниму против тебя племена. -- Знаю,-- ответил Владимир. Варяжко потряс руками, восстанавливая ток крови. Неподалеку радостно заржал конь, услышал хозяина. Его едва удерживали под уздцы двое отроков. Еще неверяще, Варяжко поставил ногу в стремя, оглянулся. Лицо князя было непроницаемо, дружинники смотрели враждебно. Варяжко тяжело уселся в седло, подтянул поводья. -- Меч тебе вернут в воротах,-- бросил Владимир. Он повернул коня, поехал, словно совсем забыв о проклятом враге. Это привело Варяжко в неистовую ярость: -- Что за новую подлость ты придумал, раб? Все равно я твой враг навеки! Владимир чуть обернулся в седле. Голос его был все таким же холодным: -- Что такое снести голову? Это всего лишь убить. А мне приятнее видеть победу. Разве не радость мне, подлому убийце, видеть как ты, честный и благородный, падаешь все ниже? Если ты уже таков, то, надеюсь, тот же конец ждет и других моих противников... Снести голову -- уйдешь из жизни героем. А так озвереешь еще больше, станешь ночным татем. В конце концов тебя забьют мужики кольями за кражу коней. Такой твой конец мне как медом по сердцу. Варяжко даже опешил: -- Такой конец... меня? Владимир придержал коня, что рвался вскачь: -- А за что бьешься теперь? Тебя слепит ненависть. Ты уже не рыцарь, ты -- разбойник. Я устрояю землю Русскую, а ты поднимаешь мятежи, сеешь рознь. Раньше ты говорил, что Русь должна быть единой, а теперь из ненависти ко мне готов раздробить на мелкие уделы, перессорить, залить все кровью... Подлеешь, Варяжко! Он гикнул, бросил коня в галоп. Дружинники развернули коней, понеслись следом. Один бросил Варяжко его меч в ножнах. Какой-то молокосос из отроков ожег его насмешливым взором, это взбесило Варяжко чуть ли не до остановки сердца. Сопляк, а туда же -- за князем! Только из яйца вылупился, а уже судит. Да видали ли великого князя Ярополка, законного правителя Руси, предательски пронзенного мечами? Часть ТРЕТЬЯ В лето 6491 пошел Владимир на ятвагов, и победил и взял землю их. В лето 6492 пошел Владимир на радимичей. Воевода Волчий Хвост встретил радимичей и победил их. В лето 6493 пошел Владимир на болгар, а торков привел берегом на конях: и победили болгар. "Начальная Русская Летопись" Глава 30 Несс вещал громко и размеренно: -- Были страны, с которыми наши предки спорили за первородство... Возросла и рассыпалась Ассирия, Вавилония, пал Египет, а от самих египтян, многочисленных, как песок на берегу моря, не осталось следа... Они теперь арабы, али финикийцы и хетты... Не осталось торговавших с ними эллинов, нет следа от Мидии, а наш народ, по-прежнему дробясь и давая начало новым народам, все еще жив... Владимир смотрел на ученого волхва исподлобья. -- История,-- вздохнул он. Перевел дух.-- Знал ли Геродот, отец истории, что у него в руках оружие пострашнее, чем у царей, деяния которых описывал? Говорят, что история учит... но на самом деле она ничему не учит... или учит только тому, чему каждый сам готов научиться. Хоть дурному, хоть очень дурному. Верховный отец, ты убеждаешь меня в том, что мы, славяне, древнейший народ? И потому лучше других, благороднее? Хочешь наполнить меня, а со мной и моих воевод, гордостью и спесью? Ибо если мы, или наши далекие предки, владели половиной мира... -- Больше,-- поправил Несс гордо,-- всем просвещенным миром! -- Тем более. Значит, это оправдывает нас, если пойдем войной на соседей? Мол, много веков тому на тех землях жили наши предки? -- Княже,-- сказал Несс нахмурившись.-- Нам, волхвам, врать нельзя! Сами боги говорят нашими устами. -- Ладно, наши предки в самом деле там жили. Но значит ли, что мы -- лучше? История страшна. Волхв огрызнулся: -- Она страшна для тех, у кого ее нет. Владимир непреклонно покачал головой: -- Еще страшнее для тех, у кого есть. Особенно страшна для тех, у кого богатая и древняя. Она порождает соблазны, заставляет стремиться к былому величию... не учитывая, что времена другие. История способна оправдывать все. Разве это не страшно? История пьянит чище вина, вот уже ходишь раздутый спесью, свысока смотришь на соседей. Мол, глупы, молоды, а мы -- древние, богатые историей... Ладно, предки наши были велики и славны, но что стоим мы сами? А тем временем куман, юный народ, что сегодня утром явился на свет, прилежно трудится, умнеет, набирается всего лучшего, ибо у него нет доблестных предков, коими мог бы похваляться, он сам должен стать великим предком! -- Княже,-- воскликнул Несс с отвращением.-- Куманы даже землю пахать не умеют! -- История,-- сказал Владимир тяжело.-- История... Это обоюдоострый меч! Схватись неосторожно -- пальцы изрежешь. И добро бы только пальцы, а не голову! Да и если свою -- не жаль, а как чужие полетят? -- Во имя великой цели... -- Так то великой! Но сначала докажи, что она настолько великая. Не потому великая, что тебе так хочется, а чем она в самом деле выше других? -- Во-первых, она наша... Владимир развел руками: -- Все ясно. Можешь не продолжать! -- Без знания истории не может быть и знания грядущего,-- возразил Несс негодующе, явно чувствуя что сморозил что-то не то, ибо заухмылялись даже сидевшие вокруг бояре и воеводы. Князь Владимир подал знак отроку, дабы наполнил чары всем присутствующим. По горнице растекся тонкий аромат дорогого ромейского вина, недавно доставленным из Царьграда. -- Красиво сказано,-- усмехнулся Владимир,-- но верно ли? История не повторяется, опыт наших предков неприменим. Были мы кочевники -- стали землепашцами, на кой ляд нам богатый опыт кочевья? Соседи были в своей вере, теперь они приняли кто Христа, кто Мухаммада, кто бога иудеев. Эти народы слиты одной идеей, с ними общаться приходится иначе, тут история не поможет, только навредит! А внуки столкнутся с вовсе диковинными уроками, и что тогда весь наш опыт? Воеводы и бояре смаковали вино, переговаривались. По знаку Тавра отрок принес кувшин вина, привезенного из Андалусии. Терпкое густое вино цветом напоминало жертвенную кровь, запах будоражил. Несс прикрыл ладонью свою чару. Голос верховного волхва был упрямым: -- Без знания прошлого нет будущего. Лицо Владимира налилось кровью. В последнее время он все быстрее приходил в гнев, а то и в ярость, когда лик его становился бледен и ужасен как у мертвеца. -- Пойми,-- почти крикнул он, возвысив голос.-- Моя мать была рабыней, а мой дед... я не знаю кем он был: татем, головником, князем Малом или самим Перуном. Мне на это плевать! Что было, того не изменишь. А вот будущим я могу вертеть как хочу. Я его творю вот прямо сейчас! Велю тебя казнить, и прервется твой род... Волхв побледнел. Владимир досадливо топнул, заговорил еще яростнее: -- А от твоего семени могла бы пойти дивная поросль! Твои внуки могли бы создать племя, которое дало бы начало новому народу. Красивому и сильному, к которому перейдет первенство в славянском мире! Может быть такое? Может! Несс перевел дыхание. Владимир продолжил безжалостно: -- Но твое семя может дать и племя убийц, что внесут раздор и смерть в мир... Так как мне поступить с тобой? Настало грозное молчание. Бояре опустили кубки, смотрели выжидательно. Слышно было, как звенит попавшая в паутину муха, за окном призывно заржала молодая кобылка. Несс вздрогнул, глаза великого князя блистали как у безумного. Ответил с осторожностью: -- Не знаю... Только боги могут прозревать будущее. -- Боги... боги могут прозревать, а мы его должны делать. Так что на богов надейся, а сам руками двигай! Они творят свою волю через нас, но мы должны уметь слушать. Богов много, каждый подсказывает свое. Теперь видишь, как мне важно знать будущее? Что мне жизнь отцов-прадедов, мне дозарезу нужно знать как будут жить мои внуки! Как будут жить внуки моих внуков. За деяния отцов я не отвечаю, а вот мои шаги меня же и страшат: как отзовутся в будущем? Не будут ли гибельны для моих детей...? Эх, волхв...! Ты смотришь на тысячи лет назад, а я стараюсь заглядывать на столько же вперед. Так кто из нас смотрит в нужную сторону? Конь мчался над землей как низко летящая птица. Сзади слышался победный конский топот. Малая дружина неслась на таких же легконогих арабских скакунах, горячих и быстрых. По обе стороны блестело тяжелое золото пшеницы. Хлеба чуть колыхались под незаметным Владимиру ветерком, дул в спину, и сравнение с морем все длилось: те же волны, только из чистого золота, тяжелые и налитые знойным солнцем. Упади в них, не утонешь. Так и будут ласково передавать друг другу, пока бережно не отнесут к берегу и не положат на такой же золотой песок. Золото в поле, яркая синь неба, дальняя полоска темного леса, и дорога, дорога, дорога! Люди в поле, завидев скачущего всадника с красным плащом за спиной, останавливались, смотрели с тревогой и любопытством. Кто был ближе к дороге, кланялся, снимая соломенные шляпы. Иногда тяжелые колосья чиркали по ногам коня, задевали сапоги. Зерно налилось, уже восковая спелость, самое время жать, недаром поле рябит цветными платьями и рубахами. Высыпали все от мала до велика... Впереди на дороге белела стройная девичья фигурка. Она приближалась с каждым конским скоком, легкое платье и загорелые босые ноги, длинная коса до пояса с голубой лентой, лукошко в руке. Девушка оглянулась на конский топот, Владимир увидел смеющееся милое лицо, синие глаза. Затем взгляд стал испуганным как у лесного зверька. Владимир придержал коня и поехал рядом, с удовольствием посматривая сверху. Девушка почти подросток, ясная, как умытое росой утреннее солнышко. Ключицы торчат худенькие, с высоты седла Владимиру видна была в вырезе платья полоска белоснежной кожи, не тронутой солнцем, а на груди платье оттопыривалось острыми кончиками. -- Как зовут, красавица? -- спросил он. -- Ива,-- ответила она, не поднимая на него взора. Голосок ее был тихий, словно вершин колосьев чуть коснулся ветерок. -- Куда спешишь, Ивушка? -- Мама собрала тяте обед, он с зари до зари в поле... -- Хорошо делаешь, Ивушка,-- похвалил Владимир. Он все еще ехал рядом, рассматривая ее хищно и по-хозяйски. Дружина придержала коней позади, князь покличет, когда изволит. Девушка испуганно вскинула голову, ее лицо и шею, усыпанные веснушками, стал заливать жаркий румянец. Владимир чувствовал, как тяжелая густая кровь прилила к низу живота. В чреслах ощутил жжение, оттуда пошла горячая волна, заставила сердце стучать чаще, а мощное желание охватило все тело. Девушка шла, ступая босыми ступнями по придорожной пыли, теплой и невесомой. Она выглядела робкой и беззащитной, как цыпленок на открытом дворе под кружащем над ним коршуном. Владимир привстал на стременах. Слева за деревцами блеснула вода. Маленькое озеро или речушка, а что в такую жару лучше, чем с размаху влететь в чистую, прозрачную и холоднющую воду? -- Ну-ка, Ива,-- решил он,-- давай руку, садись ко мне. Ну же, сзади есть место... Или хочешь, чтобы бросил поперек седла и увез, как печенег? Девушка замерла, потом медленно попятилась, не сводя с него расширенных в ужасе глаз. В его темных, как чернослив, глазах увидела свою участь, вскрикнула тонко и жалобно. Он почти схватил ее, но она ловко увернулась, так что едва не сорвался с седла оземь, бросилась назад по дороге, не выпуская лукошка. Дружинники, завидев двуногую дичь, с хохотом пустили коней по обе стороны дороги, топча пшеницу, не давая жертве ускользнуть в поле. Девушка с разбега уткнулась в конские морды, заметалась из стороны в сторону. Жадные руки схватили за косу, крик ее был беспомощным, и Владимир, подскакав, распалился еще сильнее. -- Держите крепче,-- велел он.-- А теперь во-о-н к тем ракитам! Освежиться пора. А ты, Филин, заскочи в село, привези снеди. Переведем дух на берегу, коней искупаем. Филин весело гикнул, пустил коня вскачь. Дружинники со смехом тащили плачущую девушку, Филин оглянулся с сожалением, облизнулся. -- Дуй быстрее! -- крикнул ему Кремень.-- На местных девок не лезь, мы тебе кое-что оставим! У реки Владимир грубо схватил девушку, повалил на землю, упал сверху. Она не отрывала ладоней от лица, слезы бежали безостановочно. Рыдания сотрясали худенькое тело. Когда он стал сдирать к нее платье, она с отчаянным плачем ухватилась за подол, темная тень упала на мокрое от слез лицо. Она плакала, не открывая глаз, слезы безостановочно струились из-под плотно зажмуренных век. Лицо покраснело и распухло, веснушки исчезли. -- Чего ревешь, дура! -- крикнул Владимир раздраженно. -- Отпусти,-- услышал он сквозь рыдания,-- всеми богами молю, отпусти... -- Еще чего! -- Отпусти... -- Когда потешусь. -- У меня... жених... -- Не издохнете... Я -- князь, а он -- холоп! -- Отпусти, зверь! В отчаянии попыталась укусить, он с маху ударил ее по лицу. Ладонь его была тяжелая, голова мотнулась как головка цветка. Девушка уже не противилась его грубым рукам, только плакала жалобно и безутешно. В какой-то момент вскрикнула от боли, закусила губу. Струйка крови побежала по нежному подбородку. Жаркая победная волна несла его, он наслаждался силой, крепостью своих членов, могучее ликующее чувство швыряло его, пронеслось по спине, ударило в голову, и он выпустил дикий полувздох-полукрик, его руки сдавили ее с такой силой, что она вскрикнула, чувствуя, как грубые пальцы-когти зверя рвут ее нежную плоть. Затем горячее тяжелое тело на ней потеряло жесткость, повисло, он наваливался весь, выдавив из нее остатки дыхания, и она из последних сил стала выкарабкиваться из-под него, видя, что больше не нужна. Дружинники купали коней. Мокрые голые тела блестели под солнцем. Вода кипела под копытами. Ржание вперемешку с веселыми криками внезапно донеслось до нее, она с удивлением ощутила, что даже опоганенная и оскверненная все еще слышит звуки, запахи, видит синее небо. Он поднялся на ноги, на нем была ее девичья кровь. Она взглянула на него снизу, отвела глаза. Уже не со страхом или стыдом -- с отвращением и гадливостью. Он понял, по красивому лицу князя прошла гримаса ярости. -- Дура,-- сказал он громко.-- Вон ты какая нежная! Тебя ли лапать грубым мужицким лапам? Я мог бы взять тебя к себе... Она молчала. В теле была тяжесть и боль, в сердце стало пусто, словно оттуда забрали все ценное. -- Не в жены, конечно,-- добавил он.-- У меня их уже... не помню сколько. Я велю тебя отвести ко мне наложницей. Она едва шевельнула посиневшими покусанными губами. Он все же услышал ее "Не буду". -- Дура,-- сказал он зло.-- Моей наложницей! Не какого-нибудь тиуна или купчика... Я буду иной раз заезжать, ежели по дороге, тешить свою плоть... Кто из твоей породы откажется от такой чести? Она прошептала, даже не пытаясь укрыть лохмотьями платья обнаженную грудь: -- Ты зверь... -- Я? -- Нет, ты хуже зверя... Потому что ты -- человек... Он вдруг заметил на шее тонкую веревочку с крохотным медным крестиком. Христианка! Последовательница этого чужого Христа, что и в его земле тайком отыскивает себе сторонников! -- Эй,-- крикнул он дружинникам,-- отдаю ее вам. Перепелочка сочная, клянусь Ярилой! Из воды бросились наперегонки, вопя и поднимая каскады хрустальных брызг. Девушка в ужасе приподнялась на локте, глядя на бегущих к ней здоровенных голых мужиков. Владимир вбежал в воду. Прохладные волны приняли, понесли, усталого и невесомого, омыли кровь и пот. Он снова чувствовал ярую силу