екого города Мурома. Тот восседал на другом конце стола, ел за троих, пил за десятерых. Под густыми черными бровями блестели разбойничьи глаза, в черной бороде поблескивали острые белые зубы. Но Илья смолчал, и Владимир понимал своего богатыря. Иудеи считают своих только по матери, а этот был сыном проезжего купца-рахдонита, что всякий раз останавливался у одной вдовы, пока не купил для нее дом и не объявил женой. -- Есть,-- отозвался один из новых богатырей, Владимир только помнил, что он в одиночку сразил десятерых насильников и вернул уводимый полон.-- Вон Трясило принял веру иудеев, а в моем десятке двое кланяются Яхве. Да что там иудеи, даже буддисты есть. Те вовсе откуда свою веру принесли? А у тебя у ворот индуист службу несет. Владимир спросил: -- А как двор сторожит? -- Честно. -- Тогда пусть индуистит сколько влезет. -- Да, но он такое говорит, что неделю потом как на похмелье ходишь! Нет, моя вера -- самая правильная. А все остальные -- бред. Под корень бы их... Владимир сидел задумавшись, кулаки медленно сжимались и разжимались. Черный оселедец попал кончиком в рот, жевал рассеянно. Густые брови сшиблись на переносице. -- Порадовали... Я тружусь как проклятый... как пчелка, я хотел сказать, капища строю, всех со своими богами собираю... А что делаете вы? -- Княже,-- пробасил Жидовин издали,-- мы служим Руси верно! -- Да знаю. А пошто русских богов покинули? -- А пошто ты коня арабского взял? -- спросил Рогдай в ответ.-- А меч у тебя хазарский? Аль ты уже не рус? И чужие боги у нас приживутся, по-нашему заговорят. Владимир сказал печально: -- Вам легче. За себя решаете... А мне не так просто. Я что, букашка. Хробак, как говорил один... Но этот хробак решает за Русь! Оставшись один, покачал головой. Рогдай! Ишь, уже не Рогдай, а Абдулла! Кто бы мог подумать, что такой здоровяк, где мускулов на трех быков хватит, а лоб закроешь одним пальцем, возжелает как-то переделывать себя и изнутри! Но ислам, самая молодая вера, в самом деле быстро крепнет на Руси. Уже и князья принимают вместе со своими семьями, уже и целые русские племена склоняются к учению Мухаммада, а последний раз ислам едва не стал верой всей Руси после разгрома Хазарского каганата. В дружине Святослава было немало мусульман, но он не обращал на них внимания, как и на христиан или иудеев. Но разгромив хазар, он сумел бы удержать за собой все прикаспийские земли, если бы принял ислам. Святослав заколебался, уже послал за старейшими муллами, но ислам в это время как раз потерпел ряд сокрушительных поражений. Из Багдада, куда русские купцы ездили как к себе домой, донесли, что там от веры в Аллаха отпали богатейшие провинции, шииты раскалывают страну, откололись Иран, Африка, даже саму Аравию как раз захватили сарматы. Багдадский халиф потерял Египет, затем Сирию и Месопотамию. Халиф сам отчаянно нуждается в помощи, какой из него союзник? А прими из его рук веру, тут же придется посылать свои войска на помощь! Базилевс Василий напряженно говорил своему царственному брату: -- Давай просчитаем еще раз... Мы навязываем христианство Руси, чтобы таким образом ее сделать вассалом. Великий князь Руси это заподозрит... -- Уверен? -- Шпионы называют его хитрым и коварным! А заподозрив, он не станет, подобно Оттону, громогласно обвинять нас в коварстве, тут же придумает как обмануть нас самих. Нам нужно только помочь ему обмануть так, как это выгодно империи... -- Ты уверен, что пойдет именно по этому пути? -- Он настоящий боец. Как он блестяще прошел с ничтожными силами к Новгороду, как внезапно захватил Полоцк, овладел Киевом! Это был наш большой просчет, наше поражение. Мы его недооценили. Но каким бы он ни был гением, но он -- одиночка. А здесь, в империи, мудрость даже не веков, а тысячелетий. И великая мудрость обманов, великих и малых, простых и настолько изощренных, что ум человеческий вместить не в силах. Но в силах вместить коллективный ум, какой у нас есть, а на Руси -- нет. -- Ну-ну. Василий сказал торжественно: -- Перехитрив нас, он все же найдет способ как взять идею христианства, ничего не заплатив. Он ее попросту украдет! Константин в сомнении покачал головой: -- Украв, можно креститься самому. Можно окрестить другого. Но окрестить страну? Ты что-то говоришь не то. Ему тогда потребуются сотни, если не тысячи попов. Да не таких, как у нас в Константинополе, сладкоречивых да умствующих, а напористых, наглых, готовых отшвырнуть молитвенник и схватить топор! А для того, чтобы поддерживать огонь веры, надо ежедневно творить богослужения. Да не в одной церкви, а во множестве. Значит, надо отправить на Русь еще и десятки обозов с богослужебными книгами. Как ты сделаешь это? Василий кусал губы: -- Это самое больное место. Ведь надо, чтобы и в империи нас поняли... Но это надо сделать обязательно. Как только он распространит веру Христа, уверенный, что обманул нас, дескать, веру взял, а присяги на верность империи не принес, как тут же проповедь Христа о покорности и предопределенности всего на небесах обессилит их воинственность, с корнем вырвет гордый дух русов! Их народ превратится в народ рабов, а рабам не захватить Константинополь! Константин задумался. Действительно ли это шанс спасти империю? Ночью, когда мирские заботы отходят, у него оставалось время думать о том, о чем не думает раб. Христианство... В отличие от древней веры русичей, ученики Христа объявили себя gens totius orbis, т. е., вселенским народом. А себя назвали сверхлюдьми, сверхчеловеками. Христианские апостолы пытаются охватить своим учением весь orbis terrarum, круг земной. Хотят создать народ по духу, а не по крови, как у большинства народов. Правда, дух духом, а не забыли сказать, что все люди пошли от Адама, даже его женка и то из его ребра! Так что все люди все равно братья и сестры даже по крови, должны любить друг друга еще и потому. А тут ехидный вопрос лезет в голову: при воскрешении из мертвых в ком воплотится Адамово ребро? В Адаме или в Еве? Ладно, оставим несуразности. Их хватает и в нашей древней вере. Сказано ведь: все русичи произошли из огненной крови солнечного бога, а что про остальные народы? Глядишь на какого-нибудь сопливого боярского сынка, только голубей гоняет да за девками на сеновал шастает -- где ты, огненная кровь? Особенно заметно, когда при дворе появится отважный варяг, хитрый грек, грамотный иудей или неутомимый в странствиях багдадец... Августин в его "Граде божьем" напирает на то, чтобы приобщить к вере всех нехристей. Это означает, что церковь перестала бороться за выживание, теперь сама душит и давит тех, кто ни перед кем раньше не склонялся. Папа Геласий I еще пятьсот лет тому заявил, что "величие пап выше, чем государей, так как папы освящают государей, но сами не могут быть освящены ими", Но он только заявил, а вот уже Николай I, что жил всего сто лет тому, был первым из пап, кто решился распространить власть пап на весь мир. Больше всего папству в этом помогли деяния Оттона I, императора Священной Римской империи германской нации, хотя то, что называется этим именем, не есть ни первое, ни второе, ни третье. Просто германский король сумел нахватать земель и объявил себя императором. Но папство при нем укрепилось, повело наступление на соседние, еще не христианские, земли. Попыталось осуществить тезис, провозглашенный еще тем же блаженным Августином: coge intrare! -- заставь вступить! Со времен Мефодия папы обрушили на славянские земли поток угроз, требуя искоренения славянства в богослужении. Христиане -- вселенский народ, Бог говорит с ним только на латыни! Тоже дурость, но разве мир не полон дураков? Шестьдесят лет тому папа Иоанн Х созвал особый церковный собор по церковным порядкам в славянских странах. Он яростно потребовал вывести из употребления все до единой славянские богослужебные книги. Собор охотно принял такое решение, не знал, видать, что славянские страны не на соседней улице. Чуть позже вовсе запретили употреблять славянские письмена для богослужебных книг, как "изобретенные неким еретиком Мефодием". Давит римская церковь все славянское, страшится его, истребляет под корень... А может, и не зря? Славянство буйно, слушается не разума, а сердца. Ни в горе, ни в радости не знает удержу. А римская церковь несет дисциплину ума, обуздание диких чувств... Римская церковь уже утвердилась на землях западных славян. Поляков, чехов, хорватов... Греческая -- в Болгарии и Сербии. Теперь между ними кипит невидимая миру битва за влияние на Руси. Всобачить свою веру, значит, одеть ярмо своей власти! А если по-правде, то без всякой церкви новое учение Христа само пришло на Русь еще в прадавние времена. Может быть, еще сам Христос не повис на кресте, а по здешним землям уже пошли его ученики. Говорят же, что еще Андрей, самый первый из его учеников, за что и назван Первозванным, на берегу Днепра воткнул свой посох и рек: "Здесь быти великому святому граду!" Так и получилось. Сейчас в мире три святых города: Иерусалим, Константинополь и Киев. Церковный историк Иероним через три столетия после распятия Христа писал: "Холода Скифии пылают жаром новой веры", о победном шествии христианства среди славян писали также Тертуллиан, Афанасий Александрийский, Иоанн Златоуст, но, если по правде, то выдавали желаемое за действительное. Еще успешнее на Руси распространялся иудаизм, его занесли хазарские купцы, а потом бахарцы принесли учение Бахмета, так в селах называли пророка Мухаммада, в больших городах возникали целые кварталы руссов-иудеев, руссов-бахметцев. А с латинской верой было труднее. Афинский митрополит Михаил Акоминат не зря жаловался, что ценности эллинской культуры достались "латинским варварам, не способным понять древних авторов даже в переводе". "Скорее ослы поймут благозвучие лиры, а навозные жуки благоухание мирта, чем латиняне красоту и гармонию речи", писал он. Константинопольский патриарх Фотий еще сто пятьдесят лет назад писал в своем "Окрожном писании" о широком распространении христианства на Руси с помощью посланного туда епископа с особой миссией... Но тут Фотий что-то недопонимал. Вера русичей в своих богов оставалась крепка, просто терпимость к другим богам была просто невероятной. Не только среди купцов, даже в княжьих дружинах были русичи, исповедующие веру иудейского бога, учение Будды, были ревностные последователи Мухаммада. Были и десятки других вер, но никто им не дивился, не чинил препятствий, Все держались правила: был бы человек хороший, а веры все хороши, если идут от сердца. Латинскому папе удалось добиться низложения патриарха Фотия, и когда на патриарший престол вскарабкался Игнатий, то тут же отправил своего архиепископа на Русь. Об этом писал ромейский император Константин Порфирородный в биографии своего деда, Василия I Македонянина, но на Руси памяти об этом миссионере не осталось, а христиан среди русичей по латинскому обряду на Руси хватало и раньше... Впервые христианство на Русь принесли широко князья Аскольд и Дир. Они крестились сами со всей многочисленной дружиной, крестили киян и жителей окрестных городов и весей. Признав таким образом верховенство Царьграда, вынуждены были отказаться от набегов на ромейские земли, на их столицу... Два года спустя князь Олег взял Киев, убил Аскольда и Дира. В резне погибло большинство христиан, волхвы признали Олега спасителем Отечества, и Русь вернулась к прежней вере. Затем Олег совершил внезапный поход на Царьград, там нападения не ждали, захватил богатейшую добычу, а в знак победы прибил свой щит на врата гордого града... В его договоре с ромеями уже не было даже упоминания о Христе. А вот дружина Игоря отправлялась в поход наполовину охристианенная. Когда отправлял послов в Царьград для заключения договора, половина состава присягала в церкви святого Ильи, а сам Игорь приносил клятву на холме, где стоял Перун. При княгине Ольге христиане были почти у власти. Она сама приняла веру Христа из Рима и всячески ее насаждала на Руси. Узнав о таком повороте событий, к ней поспешили не только монахи из Царьграда, но прибыло огромное посольство во главе с представителем Оттона I и папы римского Иоанна XII ревностным и пламенным Адальбертом, уже носившим титул "епископа русского". Латиняне... Тогда Владимира, как и других киян, поражали бесцеремонность, грубость и невежество латинян. Особенно проигрывали рядом с ромеями из Царьграда. Те умели и речь искусно повести, и уважение чужой вере выказать, свою не унизив, а потом в спорах умеют польстить своими мудрецами и верой своей... А латиняне как мясники грубо прут на рожон, требуют, чтобы все было только по-ихнему, чужого мнения не выносят... Так и доигрались. Юный Святослав круто повернул Русь обратно к древней вере отцов. Но все же, все же латинская вера приживалась лучше, чем греческая. Больно криводушными были ромеи. За сладкими улыбками различался яд. Лицемерие чувствовалось за версту, а льстивые речи слушать хоть и приятно, но грубая прямота латинян, их строгость в вере привлекала больше. Так и случилось, что уже при Ярополке Русь стала почти вся католической, оставалось только признать это в открытую. Но не успели, в Киев ворвались войска с севера. А новгородцы все еще верны старой вере, как и свирепые викинги... В этом великий путь Руси, подумал он на этот раз уже убежденнее. Пусть одни народы идут за Христом, другие -- за Мухаммадом, третьи -- за Яхве, четвертые... Все они убеждены, что только они люди, а остальные -- лишь скот для их телег и мясо для их собак. А с такими убеждениями как прожить без пролития крови? Россы тоже знают с какого конца браться за мечи. Но никогда не скажут, что они -- люди, а другие нет. Этим как раз и могут привлечь сердца! И у Руси может быть то великое будущее, которое сами себе перечеркнули другие народы. А может и не быть. Глава 36 Русь была открыта для проповедников чужих вер, но Владимир велел имать и сразу казнить тех, кто хулил русских богов. Так были распяты на воротах трое монахов-латинян, один из Царьграда, два чеха. Все навязывали иудея Иисуса взамен русских богов. Тавр ярился больше всех. Добро бы просто принесли своего Иисуса, русы принимают всех, но эти требовали на площадях, чтобы русы и русичи повергли в прах своих русских богов, а в красный угол поставили иудея! Владимир смеялся, Тавр раньше о богах думал меньше всего. Сейчас уже сам с волхвами беседует, ходит злой, сосредоточенный. Видать, на Руси уже наступает покой, на кордонах враги притихли, урожаи из года в год хороши, можно и о высоком помыслить на досуге и в свое удовольствие... Борис, в отличие от других волхвов, часто общался с проповедниками. Один даже поселился у него, благо был такой же неприхотливый, чем-то похожий на волхва: с худым лицом, горящими глазами, устремленностью к неведомому, страстной жаждой весь мир убедить жить так, как живет он. Однажды Владимир забрел прямо в комнатку Бориса. Тот тихо беседовал с монахом, на столе лежала коврига свежего хлеба и две сушеные рыбины. -- Великая тоска меня взяла, волхвы,-- сказал Владимир тихо. Он подсел к столу, отломил хлеба. Ощутил, что почти день не ел, хотя последние недели к коню не подходил, терема не покидал. Борис и его приятель в черной рясе смотрели с недоумением. Борис спросил осторожно: -- Стряслось что? -- Вот сижу я -- владыка всех русских земель, равный по мощи императорам Римской империи и Германии... Разве что императором еще не зовусь. Да, всего три великие силы в мире: Новый Рим, Германия и Русь... Но я не об этом, мысли мои путаются, все о державных делах -- прости, отче! Вот сижу я, равный базилевсу, и сидишь ты, книжный червь... Кто из нас велик? Борис смотрел исподлобья, а монах сказал подобострастно: -- Ты, великий князь всей Руси! Как же иначе? Владимир отмахнулся: -- Слишком быстро отвечаешь. -- Но это все знают! -- Все -- это простой люд. Простой мыслию, не знанием. Это для них я велик, а для истории -- вот он, Борис. Скажи, кто правил миром, когда жил Архимед? Ага, даже ты, грамотный, не знаешь... А мудреца с его "Эврика!" и "Только не тронь мои круги!" знают во всех просвещенных странах. И будут знать все больше. Кто правил Элладой, когда жили Эсхил, Демосфен...? Забыты. Так и меня забудут. А великим станет тот, кто сейчас и цыпленку дорогу уступает, на кого любой бродячий пес гавкает, кто с нищенской сумой скитается... Монах насторожился: -- Не понял тебя, великий правитель Руси. -- Да что тут не понять? Хочу тоже все бросить... и жен, и княжение, и города... Уйти бы в пещеры! Вам в своих норах хорошо: вникаете в мудрость древнюю, ищете мудрость новую, прозреваете дороги для внуков и правнуков... И я хочу! Чую в себе силы великие. Но здесь я уже уперся в потолок. Что еще может великий князь? Помимо того, что я уже сделал? Разве что мелочи... А я чувствую в себе силы великие. Даже могу создать учение или веру, которые... Да не богохульствую, я говорю лишь, что могу больше, чем делаю! Меня все вы пользуете для черной работы... Монах смотрел выпученными глазами. Даже заикаться стал от непонятных речей правителя Руси: -- Княже! Ты не перегрелся? А то солнце прямо бешеное, так и кидается на людев... Владимир смотрел на него с брезгливой жалостью, что странно смешивалась с завистливым блеском в глазах: -- Эх, не разумеешь... А что есть правление страной, как не самая черная работа? Ежели я не только похотливая свинья, а еще и человек? -- Правление Русью -- черная работа? В глазах монаха было опасение, что князь вот-вот упадет на пол и забьется в черной падучей. Борис, напротив, нахмурился и смотрел пристально, вникал в полускрытый смысл речей князя. Похоже, того совсем истерзали сомнения. -- Чернее не бывает,-- ответил Владимир с горечью.-- Вы все с мудрецами да с умными книгами, а мне с таким дерьмом приходится... У вас одни избранные, философы да мудрецы, а просто народ, какого бы племени он ни был, не бывает только из чистеньких да умненьких! Но у меня нет другого народа! Как нет у Оттона, или у Василия. Монах порывался что-то возразить, Борис положил тяжелую ладонь ему на плечо. Глаза волхва неотрывно смотрели в искаженное мукой лицо князя. Голос стал предостерегающим: -- Княже, опомнись! Мы лишь себя поднимаем из невежества, а ты весь народ тащишь! Не тот велик, кто сам взобрался на вершину, а тот, кто других поднял! Владимир горько стукнул кулаком по столу: -- Если бы поднял... -- Не все сразу. Ты необъятную Русь перестраиваешь, а не курятник! Да, другого людства нет ни у нас, ни в заморских странах. А так хотелось бы найти страну обетованную, где люди все как один красивы, умны, благородны, возвышенны в мыслях, добры и с чистыми шеями... Но нет таких стран! Есть только то, что есть. И надо жить с этим людом, раздувать в нем искорки божьего огня. Владимир уронил голову на руки: -- Если бы ты знал, как трудно, оказывается, князю... Да не править! Это легче пареной репы. Борис повторил с нажимом, голос его тоже дрожал от внутренней боли: -- Других людей нет! Разве что в вирии, но туда берут лишь того, кто старается строить такое же царство и на земле. Тащи эту ношу, княже! Никто из нас не сможет, даже сделай нас прямо сейчас королями. А ты можешь. Ты здоровый, как бык, ты жестокий, ты... сможешь. Откажись от себялюбия: останься князем-тружеником. Расчисти дорогу для тысяч и тысяч светлых голов. Будь черным строителем Руси, как раз за это тебя назовут Святым! Владимир в недоумении смотрел подозрительно, и Борис, спохватившись, напомнил себе, как часто великий князь теперь видит подвохи. -- Святым? -- Был Рюрик Боевой Топор, Олег Вещий, Игорь Старый, Ольга Прекраса, Святослав Неистовый... А ты, сознательно отдавший жизнь черной работе строителя, остающийся в безвестности и неблагодарности, хотя мог бы прожить красивую жизнь мыслителя, разве не достоин благодарности потомства? -- Ну-ну,-- буркнул Владимир,-- я еще жизнь не отдал. Оставив Бориса и трепещущего монаха, дурень так ничего и не понял, он ушел к себе, долго сидел в одиночестве, невидяще смотрел на стену с оружием. Сувор принес ужин, а к нему неизменную чашку кавы. Трапезовалось без охоты, мысли были далеко. Перед сном, чувствуя давление животной силы, что властно вторгалась в мысли, вышел во двор, схватил дворовую девку с ведрами, поимел там же возле колодца. В голове сразу стало чище, свободнее, он поймал прерванную мысль и начал додумывать ее раньше, чем девка опустила подол. Утром же послать человека в Царьград, напомнил себе. В империи вспыхнул мятеж Варды Фоки, самое время вмешаться... На другом конце империи объявил себя императором некий Варда Склир. А тайное послание к тому и другому он составит прямо сейчас. Он застегнул ремень, вернулся к крыльцу. Молчаливый Сувор без слов отправился варить новую чашку крепчайшей кавы. Через два дня, повинуясь внезапному порыву, он кликнул монаха-латинянина. Тот ахнул, когда князь коротко и буднично велел произвести над ним обряд крещения. Владимир в нетерпении ждал, когда тот закончит брызгать водой и говорить по-латыни слова, которые и сам вряд ли понимал, предупредил: -- Но пока никому ни слова. Понял? -- Да, великий князь Руси... Прими это. Владимир нагнулся, монах одел ему на шею цепочку с золотым крестиком. Владимир запахнул ворот, пряча крест, еще раз предупредил: -- Ни-ко-му! Я хочу сперва на себе испытать, что это -- быть христианином. Монах, уходя, напомнил: -- Не забудь свое христианское имя: Игнатий! -- Иди-иди... святой отче. После ухода монаха, он долго пребывал в задумчивости. В душе росло разочарование. Ничего не происходило. Он оставался таким же злым и растерянным, а подсказки как жить правильно все нет и нет. Новое имя значит лишь, что со старым покончено. А начать... как начать по-новому? Жизнь только ленивого несет, а то и тащит по камням как бурная река, а князь должен не только сам плыть, но и корабль с народом умело вести между порогов! -- Кремень! -- вскричал он яростно.-- Пошли гридней с вестью. Князь созывает знатных бояр и прочих именитых на княжескую охоту! Кремень кивнул: -- На великокняжескую. Понял! Так и велю объявить: великий князь созывает на великокняжескую охоту! Владимир усмехнулся. Кремень прав. А то, глядя, как вольно с ним общаются близкие, и другой пробует к нему обратиться как к равному. А не всяк понимает, что вежество -- вовсе не признак слабости. В Болгарии вспыхнуло руководимое Самуилом восстание против ромейского владычества. За короткий срок ромеев вышибли из городов, даже вытеснили за пределы Болгарии. От Дуная Болгарское царство теперь простиралось через Преслав до границ Фракии, через Охриды до Адриатического моря, через Меленик, Сер и Веррию до Архипелага, а через Лариссу -- до Фермопил. Тавр захаживал каждый вечер, рассказывал новости. Большей частью, что и как деется на Руси, о закордонных делах лишь упоминал, но однажды в середине повествования о вятичах, вдруг со смехом хлопнул себя по лбу: -- Да, чуть не забыл! Самуил, спеша укрепить победы, потребовал от базилевсов их сестры... Говорят, неслыханной красоты девка удалась! Владимир похолодел. Сердце остановилось, он ощутил себя как в проруби. В груди появилась пугающая пустота. -- Что... повтори... -- Говорю, Самуил хочет породниться с базилевсами. -- А что... те ответили? Тавр пожал плечами: -- Что они могут? Тянут время, решают, советуются. Но женщины в таких делах всегда лишь только гвоздики, ими скрепляют доски. Думаю, отдадут. -- За Самуила? -- вскрикнул Владимир в ужасе. Тавр насторожился: -- А пошто нет? Зато империя обезопасит свои границы с той стороны. Владимир молчал долго, боясь, что голос дрогнет, а то и перехваченное спазмами горло издаст одни хрипы. Тавр еще что-то говорил, Владимир не слушал, собирался с силами. Наконец сказал как можно будничнее. -- Пошли гонца к базилевсам. Если отдадут сестру Самуилу, мы двинем на империю свои войска! Тавр смотрел удивленно. Затем в глазах появилось глубокое уважение: -- Ты прав. Породнившись с базилевсами, Самуил возымеет власти чересчур много. Такой сосед будет опасен! Сумрачный край лесов, где не только конному, но и пешему не пробраться, если не знаешь тайных троп. Влажная земля вздрагивает, когда с грохотом валится одряхлевший дуб, тревожно кричат невидимые в кронах птицы. Зеленый потолок так высоко, что и не различаешь, как ветви сливаются воедино, всюду только гигантские столбы в три-пять обхватов, что подпирают вечно ненастное небо. Не потому ли загордились вятичи, что небо держится на вершинах их деревьев? Здесь по распадкам бегут ручьи такой чистоты, словно выбежали прямо из вирия. На расстоянии броска копья пасутся несметные стада свиней, а вожаки у них такие, что оторопь берет. Вепрь ли, бог ли, принявший личину лесного зверя? Князья стягивались в оговоренное место в окружении гридней. Каждого сопровождали отроки. Позади князей ехали их бояре, знатные мужи, а сзади держалась челядь, с трудом удерживая на поводках своры борзых и гончих. Ловчие везли клетки с беркутами, сокольничьи держали на руках соколов с надетыми на головах колпачками из плотной кожи. На большой поляне был большой сбор. Там возвышалось великокняжеское знамя, сверкали доспехи Тавра. Он зорко следил за тем, кто приезжал и с кем, сколько народу взял, кто прибыл по первому зову, кто запоздал, кто вовсе прислал вместо себя воеводу или даже незнатного мужа... Владимир гарцевал на легконогом коне, веселый, загорелый. Вокруг него держались телохранители, поглядывали на густые чащи, откуда могла свистнуть стрела или вылететь дротик. То один, то другой вламывались в кусты, гоняли птиц, чтобы не качали ветками, не тревожили. Распоряжался охотой Тавр. Владимир заранее отвел себе роль простого охотника. Когда Тавр торжественно протрубил в рог начало большой княжеской охоты, Владимир первым ринулся за хортами, что затрепетали, пошли скорым наметом. Спугнули козу, тут же обнаружили под раскидистым дубом крупное стадо кабанов. Хорты на них бросились молча, лес вздрогнул от рева охотников, что неслись вперед, сломя головы, проламывались сквозь чащи, позабыв о великом князе, о ямах и валежинах, которые конь не сможет миновать на полном скаку, забыв о домашних и обо всем на свете, позабыв обо всем, кроме разбегающегося зверья, в которое можно на скаку всаживать пику, метать дротик, которое можно достать мечом! Треск кустов и неистовые крики разнеслись в тиши далеко, поднимая зверей и птиц. Владимир скакал вместе со всеми, потом в бешеном беге оторвался даже от охраны: что значит выбирать себе самого быстрого коня! Впереди мелькнула широкая спина Войдана на аргамаке, воевода взял вправо за мелькнувшей лисой. Зачем, успел подумать Владимир, шкура еще плоха, жрать и псы не станут, затем конь унес дальше в чашу, проскочил как черная молния под низкими ветвями и вынесся на широкие поляны, залитые солнцем, снова ворвался под густую тень. Конь мчался легко, чуял землю, Владимир дал ему волю, и тот на скаку перемахивал берлоги, выворотни, коряги со вздыбленными корнями. Из-под ног прыскали зайцы, мелькнули оленьи рога, выглянул из малинника встревоженный бурый медведь. Богатейшая земля, подумал он. Дать бы ей ладу, дать людям правильный закон. Очистить от грабителей, которых в этих лесах уже целые толпы. Никто не смеет грабить русский народ кроме меня. А меня одного, пусть даже с дружиной и сотнями жен, прокормить легче, чем тысячи князьков, вождей, вожаков разбойников, ворья... Он вдруг ощутил, что на какой-то миг перестал быть государем. Белый свет прекрасен, вот так бы мчаться и мчаться... И никаких тебе забот, просто жить счастливо и бездумно... Холодок страха внезапно пробежал по спине. Смерд может жить счастливо и бездумно, но для государя такой день будет последним. Пальцы судорожно вцепились в повод, оскорбленный конь взвился на дыбы. Чувствуя непоправимое, Владимир резко повернул коня в обратную сторону. Сбоку в чаще треснула веточка. Неуловимо быстро поднялся громадный человек, заросший волосами. Лик его был страшен. Только что там была зеленая стена кустов, и вот огромная рука властно ухватила коня под уздцы, конь затрепетал и присел от страха. Владимир замер. -- Узнал, убивец? Ужасное багровое ущелье пролегло через лоб, надбровную дугу, нос страшного человека, развалив их на две половины, рассекло щеку. Другие шрамы, вздутые как пеньковые канаты, вдавленные в плоть, легли так плотно, что не осталось целого клочка. Кончик носа срублен, лицо с широкими ноздрями казалось мордой кабана. Человек в другой руке держал меч. Тело Владимира стало ватным. С ним только нож на поясе, а за плечами лук с полным колчаном стрел. А этот выжил каким-то чудом, стал еще громаднее. -- Узнал, Вар...яжко... Сильная рука сдернула его с коня. Владимир упал на спину, извернулся, избегая меча, что с хрустом вошел в землю рядом, вскочил, но страшный удар кулаком в лицо бросил его на землю. В голове гудело, он поднялся снова, деревья качались перед глазами. Варяжко с наслаждением ударил снова. Владимир согнулся от дикой боли в паху, а другой удар в лицо отшвырнул его к деревьям. Он ударился спиной и сполз на землю. Остановившимися глазами видел, как медленно подходит огромный, как башня, Варяжко. В голове бессвязно кружились мысли, и странно переплеталась боль от того, что не успел взять ее, Единственную и Неповторимую с ее Царьградом, с надеждой поддеть ногой Варяжко под колено, свалить и прыгнуть сверху... Варяжко с легкостью уклонился, со страшной силой ударил ногой в бок. Дыхание Владимира вылетело со стоном, он услышал хруст сломанного ребра. -- У печенегов я научился вырывать сердца,-- сказал Варяжко люто, он встал коленом на грудь Владимира, та прогнулась с хрипом.-- Глупцы считают, что если съесть сердце героя... Но ты -- жалкий трус и убийца брата своего! Я просто хочу взглянуть и плюнуть на еще теплое сердце чудовища, ставшего князем... Мелькнул нож. У Владимира не было сил даже перехватить руку. А Варяжко с силой разорвал рубашку на груди князя, вскинул нож для удара и с наслаждением ударил. Левую сторону груди ожгло болью. Владимир услышал треск распарываемой кожи. Но Варяжко почему-то застыл, глаза выпучились. Голос был подобен рыку льва, но теперь в нем было и удивление: -- Почему на тебе крест? Владимир заставил губы шевельнуться: -- Я есть христианин... -- Ты? -- Я, Варяжко... -- Ты, гонитель христиан? Язычник, что распинал их, вешал под ребра на крюках, заживо сдирал кожу? Владимир повторил тихо: -- Я есть христианин... Во рту было солоно, теплая кровь выползала изо рта, падала на голую грудь. Варяжко прохрипел яростным голосом: -- Перекрестись! Владимир с трудом поднял онемевшую руку, сотворил крестное знамение. Слева направо, по латинскому обряду. Варяжко все еще держал нож в его теле, но Владимир чувствовал, что рана небольшая. Варяжко в последний миг то ли придержал руку, то ли сместил удар -- Прочти молитву! -- потребовал Варяжко. Владимир сказал несколько латинских слов, затем добавил: -- Господи, прими душу мою... Прости, что не успел выполнить твое предначертание... Даже понять его не успел... Прими мою душу с миром, и не вини Варяжко. Он не ведает, что творит... Можешь разить меня, Варяжко. Я прощаю тебе невольный грех. Варяжко то краснел, до бледнел до синевы удавленника. Лицо его было страшно. Наконец он поднялся, сняв колени с груди поверженного князя. Зубы его стучали, руки тряслись: -- Господи,-- взмолился он.-- Это же убийца невинного Ярополка! Это же убийца брата своего, это ж русский Каин! Вразуми меня, Господи! Или испепели обоих молнией, дабы предстали пред очи твои, и ты сам рассудил в своей мудрости: кто прав, кто виноват! Владимир с трудом собрался с силами, сел. Варяжко в двух шагах стоял на коленях. Глаза были закрыты, из-под плотно сжатых век катились крупные слезы. Меч лежал ближе к Владимиру. Владимир пошевелил шеей, вытер кровь с лица. Разбитые губы одеревенели, распухшие десны мешали языку. -- Не перекладывай на бога,-- сказал он тяжело.-- Слышишь, Варяжко? Мы все еще как дети во тьме. Но все это было раньше, в прошлой жизни. Теперь мы начали жить иначе... Нам с тобой особо тяжко, ибо полжизни успели при старых богах... Я натворил немало... -- Ты убийца,-- прохрипел Варяжко ненавидяще. -- То был Владимир... А я -- Игнатий. Не только по имени, но и по сути своей. Нам страшно, Варяжко, ибо Русь, похоже, будет расколота на христианскую и дохристианскую части. И эта кровавая трещина пройдет через наши сердца и души. И души наших ровесников. Внукам будет проще! Будут рождаться уже при свете... иной веры. У них не будет страшной проблемы выбора. Владимир поднялся, пошатнулся, ухватился за ствол дерева. Варяжко тоже встал, его все еще ненавидящий взгляд растерянно обшаривал его лицо. Вдруг издали послышался приближающийся топот, треск кустов. Варяжко подхватил меч и прыгнул в кусты. Владимир запахнул разорванную рубашку, пряча нательный крест. На поляну вынеслись двое телохранителей на храпящих конях. Третьим подскакал встревоженный Тавр. -- Что стряслось? Гридни спрыгнули, бросились к князю. Владимир отстранился, сказал Тавру нарочито громко: -- Конь споткнулся, я вылетел через голову... Спасибо, Варяжко помог. -- Варяжко? -- руки гридней метнулись к мечам. Тавр пристально смотрел на князя. От него не укрылся нарочито громкий голос, и Владимир понимал, что для Тавра надо будет придумать объяснение другое. -- Варяжко,-- подтвердил Владимир.-- Он поступил ко мне на службу. Сейчас я послал его в Киев. Сильные руки помогли взобраться в седло. Он пустил коня шагом, ибо при каждом толчке рана на боку начинала кровоточить. А чтобы не тревожиться за нательный крест, что упрямо выглядывал из лохмотьев, Владимир тайком сорвал его и забросил в кусты. Если тот бог существует, то живет не в кресте или даже в церкви. А если в церкви, то которая не из бревен, а из ребер. Глава 37 Дальше охота шла как и водится: с гвалтом, собачьим лаем, суматохой и неразберихой. Застрелили дюжину оленей, набили кабанов и зайцев, собаки порвали троих загонщиков, и в конце-концов, усталые и довольные, отправились обратно. Владимир кивком услал Тавра беседовать с боярами, крепить и бдить, а сам ехал сумрачный. Веру латинскую принял просто так, чтобы прислушаться к себе, а этот дурень так попался... Или нет? Ведь он, Владимир, говорил с ним искренне! А Варяжко, эта гора мускулов, неожиданно явил, что в нем есть кое-что повыше звериной мощи. По бокам, чуть приотстав, тряслись в седлах богатыри Рогдай и Мальфред. То-бишь, уже не Рогдай, а Абдулла! Тоже удивительно для такого здоровяка. Ведь чаще калеки вроде Бориса, выброшенные из жизни, начинают утруждать головы. Сила -- уму могила, сила есть -- ума не надо... Вряд ли он был прав, высчитывая, почему Святослав не взял ислам. Дело не в поражении багдадского халифа. Веру выбирают все же не по расчету. Здесь говорит сердце. Иначе как бы укрепились та же вера Христа, когда была гонима сильными Рима? А учение Мухаммада... Бахмета, как говорят в народе, быстро и уверенно набирает в русском народе сторонников. Уже целыми весями принимают ислам, уже и в дальних лесах, куда и дорог нет, встретишь охотника-мусульманина. Кем были арабы до рождения Мухаммада? Крохотные дикие племена, что постоянно дрались друг с другом. Но едва над ними взвилось зеленое знамя пророка, арабы словно обрели другую жизнь. Воспрянули и сами, и в другие страны бросились нести свет истины. Да как нести! Сперва отряд Халида взял Хуру, в том же году еще три отряда вторглись в Палестину и Сирию. Сильное ромейское войско было разбито в Вади-Араба и полностью истреблено у Дасина. Дамаск сдался после осады. Новое 50-тысячное войско ромеев было наголову разбито арабами, после чего они захватывают другие города, еще через год захвачен Иерусалим, а когда пала и Кесария, то вся Сирия и Палестина оказались в руках арабов. Другой отряд арабов громил огромные войска иранцев. Арабы вскоре заняли столицу Ирана Ктесифон. Когда же с блеском разгромили остальные войска, то вся территория Ирана и Ирака была захвачены арабами и включена в свой Халифат. Третий отряд вторгся в Армению, разгромил местные войска. Армения сдалась. Двумя годами позже сдалась и столица Грузии -- Тбилиси. Еще один арабский отряд -- всего в две с половиной тысячи человек! -- под командованием Амра вторгается в Египет. Там с ходу разбивает огромную ромейскую армию, крушит местные войска и захватывает огромную страну с многомиллионным народом! Всего за несколько месяцев был захвачен весь Египет, годом позже пал Вавилон, сдана Александрия. В северной Африке арабские конники совершили молниеносные походы в Барку и Триполитанию, где подчинили местные берберийские племена. А ведь супротив арабов постоянно выходили прекрасно обученные войска, где воинов в десятки раз больше! И оружия у противника было поболе... К счастью для остального мира, среди самих магометан возник раскол. Арабы начали ожесточенно сражаться друг с другом, завоевание мира было отложено. Но даже при взаимной драке они успели завоевать всю Северную Африку, дошли до Танжера и берегов Атлантического океана, один отряд во главе с Тариком высадился на Пиренейском полуострове, где страшно разгромил вестготов и молниеносно захватил Кордову, Толедо и другие испанские города. Не останавливаясь, арабские конники заняли Медину-Седонию, Кармону, Севилью и Мериду. Весь Пиренейский полуостров, за исключением крохотной части на севере, куда арабы поленились повернуть коней, оказался в их руках! Далее они вторглись в Галлию, заняли Септиманию и Нарбонн... На востоке арабы завоевали Синд, область по нижнему Инду, город Мултан, а затем Согд и Хорезм. Не переводя дыхания и не вкладывая окровавленные сабли в ножны, завоевали все Закавказье, заняли Крит, Мальту, Сицилию... Но арабам дал силу именно ислам. В чем его мощь? Он чуть придержал коня, крикнул Рогдаю: -- Эй, бахметец! Признайся, к исламу примкнул, потому что тот сильнее? Рогдай перестал хохотать. Глаза стали серьезными, а затем усмешка покинула и лицо. -- Княже, пошто говоришь такое? -- Ну-ну, а чего веру отцов сменил? -- Я уже говорил... Душа потребовала. -- Гм... душа. Ладно, а почему ислам сейчас теснит веру Христа? Потому что моложе и злее? -- Он сильнее,-- сказал Рогдай. Добавил убежденно.-- А сильнее потому, что справедливее. Все наши боги требуют себе жертв, как тот же Яхве или Христос... разве что уже не кровавых, а наш Аллах вообще живет только для того, чтобы помогать человеку! Так и сказано в первой суре: Аллах ничего не делает для себя, а только для человека! Владимир кивнул: -- Слышал. Это было придумано, чтобы обойти каверзный вопрос, которым еще в моем детстве дразнили христиан... Мол, сможет ли их всемогущий Бог создать такой камень, который не смог бы поднять? Ну, а ежели Аллах ничего для себя, все для нас, то такой бог простому человеку, который отдавать не любит, а только бы брать... придется больше по душе. Рогдай поморщился,