князь везде выискивает подвох: -- Таким никакой бог не нужен. А наш ислам -- это и вера, и закон, и суд, и пестование детей. Зато человек тоже весь для ислама. Ислам должен видеть человека насквозь, читать каждое движение души. И не просто направлять жизнь человека, а жить с человеком каждый миг! Ислам идет с человеком и в дом, и в баню, на пир и в гости, отправляется с ним в странствия и в дома друзей. Когда мусульманин просыпается, он встает с правой ноги, а когда идет в отхожее место, то переступит порог левой, так велит ислам, который не оставляет своего сына ни на миг! Владимир не столько слушал, сколько всматривался в суровое лицо Рогдая. Знавал его раньше, тот начал со Святославом, служил у Ярополка, был могучим и отважным, первым бросался в бой, жизнь не берег, был сам похож на молодого бога войны Перуна. Когда такой здоровяк вдруг скажет нечто умное, то оторопь берет. Либо тот поумнел, либо, что вернее, сам дураком стал, Рогдая за умного считаешь... -- Гм... А у нас богов вспоминают редко. Пока гром не грянет, мужик Перуна не помянет... Если же бог всегда идет рядом, человек может пройти далеко. Рогдай сказал вдруг: -- Князь... Подумай. Великому пророку Мухаммаду нужен такой воин как ты! Ты смог бы пронести зеленое знамя пророка по всем северным землям. -- Да? -- спросил Владимир.-- А что нужно, чтобы стать мусульманином? Поздно ночью Кремень заглянул, скривился, князь снова работает заполночь: -- Тут к тебе этот... просится. Важное дело, грит. -- Борис, что ли? -- спросил Владимир.-- Впусти. Кремень покачал головой с великим неодобрением, а в щель протиснулся волхв Борис. Кремень тут же закрыл за ним дверь. Борис выглядел изнуренным. Сказал треснутым голосом: -- Княже... великую тайну тебе доверю. Владимир лишь глянул в его серое лицо, будто Бориса неделю держали в застенке, били и рвали щипцами. -- Веди,-- велел коротко. Ночь была темная, гридней он оставил, ибо дорога была всего лишь через две улицы. Борис долго перебирал ключи, открывал запоры, затем спускались по ступенькам в подвалы, пробирались по узким проходам, где удобно держать оборону, отметил Владимир, открывали еще двери, затем еще. Наконец Борис отодвинул последний засов, толкнул дверь. Факел в его руке уже догорал, но когда волхв скользнул вдоль стены, там зажглись масляные светильники. Борис бросил дымящий факел на пол, растоптал. Комната тянулась в полумрак, затем в полную тьму, но Владимир чуял, что и там еще не стена. В этом странном подвале можно было бы схоронить для внезапного удара целую дружину, но здесь были... грамоты! В свертках бересты, на деревянных дощечках, в толстых кипах пергамента, даже на красных пластинках из обожженной глины. -- Грамоты,-- прошептал Владимир благоговейно.-- Ты грамотный? -- Как и ты,-- ответил Борис несколько удивленно. -- Я только греческие письмена хорошо разумею... И малость рунами могу писать. А здесь, как вижу, и всякие другие. -- Я грамотный в восьми языках,-- ответил Борис надтреснутым голосом.-- А здесь их намного больше. Я о другом тебя хотел спросить, княже. Что делать с этими ведами? Владимир пошел вдоль стен, бережно трогал кончиками пальцев высохшие, несмотря на умелое хранение свертки бересты с мелкими-мелкими значками, сдувал пыль с рыжих ноздреватых пластинок из глины -- письмена покрупнее, значки совсем неведомые, приподнимал края листов из тончайшей телячьей кожи, где узнавал знакомую латиницу и ромейские письмена. Борис наблюдал за просветленным лицом князя, горящими глазами, ясно заметным румянцем, и глубокое сочувствие охватило сердце. Князь леплен из той же глины: рад бы бросить все и всех, засесть здесь, читать жадно о днях минувших, о сгинувших царствах, о деяниях необычных и славных, о чудных народах и обычаях, о легендах и обрядах столь далеких пращуров, что и поверить в то, что это их пращуры -- трудно... Наконец повернул блестящие глаза: -- Я не знал о таком сокровище! Голос не был обвиняющим, только безмерно удивленным. И с ноткой благодарности, что показано ему первому. Видно же, что не одно поколение собиралось, но ни Ярополк, ни Святослав, ни Ольга не знали, иначе либо в княжьи покои велено было бы тащить, либо еще что, но известно о них бы стало. Борис дважды добавлял масла в светильники, наконец кашлянул напоминающе. Владимир повернулся, счастливый, наткнулся на мрачный лик волхва, медленно и нехотя вернулся в земной мир. -- Говори. Чую, не для похвальбы показываешь. -- Что делать с ними, княже? Владимир отшатнулся: -- А что... стряслось? Только скажи. Ты прав, такое в тайне держать надобно. Даже от князей. Но ты ж не сам за всем этим смотришь? Подбери верных людей, а я дам злата и жемчуга, сколько запросишь. И не спрошу куда дел. Вижу, святым делом богов занимаешься. Можешь перепрятать даже от меня, не обижусь. Борис морщился, отводил взор, кряхтел, переступал с ноги на культяшку, снова вперял взор в счастливое лицо молодого князя. -- Княже... -- Говори же! -- Ты душу кладешь, чтобы весь народ подтащить хоть на пядь выше к солнцу, к небу, к богам. Или к единому богу, это неважно. Но ты жаждешь сделать людей другими, лучше! Владимир смотрел пристально: -- Звучит лестью, но это правда. -- Княже, в этих книгах много чудес, но это все о прошлом. Ты знаешь ли, что наши пращуры людей ели? Владимир сказал сухо: -- Воинский обычай. Я сам, когда ходил с варягами, выдирал еще живую печень убитого врага. Ел сразу, пока трепыхается в пальцах, пока живая кровь брызжет! Мол, сила убитого переходит к тебе. В чем-то верно, святой волхв! Борис покачал головой: -- Печень убитого врага жрут не потому, что сила перейдет... а чтобы на том свете не мстил кровнику. Но вот ты уже не исповедуешь звериные обычаи своего отца, а твои прадеды вовсе ели убитых! И не только печень. -- Русы? -- ахнул Владимир. -- Только ли русы... Все ели. Чем дальше в глубь веков заглядывать, тем больше звериности в людях обнаружишь. Боги не создали человека из медведя в один день. Мол, вчера был лютый зверь лесной, а сегодня -- весь светится от святости! Думаю, если бы удалось вот так проследить весь путь человека вглубь к медведю, то никто бы не узрел черты, где он еще человек, а за нею уже зверь... Но по самым древним записям, что у нас есть, мороз по коже бегает от той звериности и лютости, в какой наши прародители жили... Но не осуждай, не осуждай! Все так жили, мир был таким. -- Но сейчас... -- А ты на что? -- сказал Борис грубо.-- Ты находился и в древние времена. Не сам ты, а такие, как ты. Клали жизни, чтобы вытащить племя из дикости. Иногда удавалось приподнять хоть на пядь, хоть на палец, хоть на волос. А за тыщи... не знаю сколько тыщ лет, вот и доползли, обламывая ногти. Едим только печень убитого врага, а там, глядишь, вовсе человека есть не станем... И стариков своих убивать не будем, когда вовсе одряхлеют. А то, глядишь, то и дело зимой везут престарелых отцов да матерей на санках в лес, оставляют там лютым зверям на растерзание... Понятно, прокормить бывает трудно... -- Но не рубят же им головы,-- огрызнулся Владимир,-- как было принято, я слыхивал в детстве, в седую старину! Как до сих пор степняки делают. Но ты прав, волхв. Я уже чую, зачем показал мне это, будь ты проклят! Будь проклят, что сам не смог решить, а и это взвалил на мои плечи! Сгорбившись, он пошел к выходу. В дверном проеме качнулся, как слепой задел плечом, пошарил руками по стене. Борис взял лучинку из пучка, пошел следом, освещая путь трепетным огоньком. На душе было тревожно, тяжко, и страшился оттого, что не ведал: правильно ли содеял? Владимир только через неделю явился к Борису. Теперь он сам выглядел будто провел не одну ночь в пыточном застенке. Глаза ввалились, а голос был сух и мертв: -- Когда ты решился показать мне? -- Когда ты повелел скарать на горло лесного человека. Я слышал, почему ты так велел. Владимир кивнул: -- Я так и понял. Тогда ты знаешь, что я считаю верным. Борис поник головой: -- Знаю. Но я хотел, чтобы сказал это ты. Лицо Владимира дернулось, он сгорбился еще больше. Не глядя, велел: -- Пойдем. -- Ты... сам? -- А у кого рука поднимется? Все хотите быть чистенькими. Стража хотела было идти за князем, Владимир резко велел остаться. Без всякой охраны, если не считать тайной тавровской, пришли в тайному ходу и спустились в хранилище. Владимир послюнил палец, повертел над головой. Тяга чувствуется, иначе здесь бы писцы задохнулись. А выходы наверняка так запрятаны, что даже густой дым рассеется через ветки, дерн, наружу выберется лишь нагретым воздухом. В углу стоял тяжелый молот, раньше там был веник. Светильники горели ярко, а вдоль стены высились три огромных узкогорлых кувшина. Владимир уловил запах масла, очень напоминающий горючую смесь, именуемую греческим огнем. Он ухватил молот, страшась передумать. Глаза его были отчаянными. Губы едва шевельнулись, но если Борис и не услышал слов, то угадал: -- За новый мир! Хруст и треск был такой, что Борис уже начал тревожиться, но князь крушил стопки глиняных пластинок, разбивал дощечки с чертами и резами, сваливал трубки бересты воедино. Когда остановился, тяжело дыша и весь покрытый красной пылью, Борис сказал тихо: -- Пора, княже... Владимир отшвырнул молот, пинками опрокинул кувшины, отступил от черной горько пахнущей лужи. Помещение наполнилось густым тяжелым запахом. Не глядя, нащупал на стене светильник, швырнул себе за спину и вслед за Борисом выбежал из хранилища. Борис уже протянул ему руку, его силуэт четко вырисовывался на звездном небе, когда внизу гулко бухнуло, земля дрогнула, дернулась как норовистый конь. Снизу толкнуло жарким воздухом. Борис опустил за ним ляду. Мгновение стояли, тяжело дыша, затем так же молча разошлись в разные стороны. В эту ночь, как узнал Борис позже, князь впервые за последние годы напился, валялся голый, рвал в беспамятстве на себе волосы, кого-то клял, плакал, просил прощения. Часть ЧЕТВЕРТАЯ В лето 6495 пошел Владимир с войском на Корсунь, вошел в город с дружиной своей и послал к царям Василию и Константину сказать: "Вот взял уже ваш город славный. Ежели не отдадите сестру свою за меня, то сделаю и вашему городу то же, что и этому" "Начальная Русская Летопись" Глава 38 -- Что стряслось? -- встревожился Владимир. Войдан долго мялся, отводил глаза, что совсем не было похоже на прямодушного воеводу. Владимир сказал резко и раздраженно: -- Ты не в Царьграде! Говори в лоб. Войдан пожал плечами: -- Бывает, что слово, как обухом... Княже, базилевсы все-таки решились отдать Самуилу свою красавицу сестру... Холодная рука ужаса стиснуло сердце Владимира: -- Н... ну? Войдан старался не смотреть на побледневшее с желтизной как у мертвяка лицо князя, будто выкачали всю кровь. Тавр понимает так, а он, Войдан, видел, как этот витязь, тогда еще мальчишка, смотрел на маленькую принцессу. Владимир даже осел, словно из него выдрали главные кости. -- Ее,-- подтвердил Войдан несчастливо.-- Царьград не хочет с ним ссориться... У болгар слишком велика армия. И стоит она на границах империи. Владимир вскрикнул: -- А где войско Гатилы? -- На южных кордонах,-- ответил Войдан понимающе.-- Что ты хочешь? Владимир в растерянности поднялся, забегал по комнате. Пламя светильников отбрасывало корявые хищные тени, те страшно изгибаясь, перепрыгивали со стены на стену. -- Не знаю... Но я не могу этого так оставить! Голос Войдана был глубоко сочувствующим: -- Эк тебя зацепило... Но, может, ты и прав. Для чего живем и воюем, как не из-за любви женщин? Даже если говорим, что нам нужны богатства, горы злата, то разве не для женщин? А эта Анна... из-за нее воевать стоит. Владимир опомнился, постарался сделать голос сдержанным: -- Я говорю не о войне. Так, маленький показ силы! Двинуть туда войско, разорить пару городов, пожечь виноградники, а кто не успел убежать и схорониться, тех на колья, распять на крестах, ежели христиане... Войдан поднялся, а уже от двери сказал сочувствующе: -- Я не думаю, что ее отдадут так сразу. В государственных делах разве сразу что решается? Ее будут готовить к отъезду месяца три-четыре. Приставят толмачей, чтобы язык болгарский выучила, обычаи, обряды... Поедет не одна, целый двор слуг и служанок попрет... У тебя еще есть время, княже! Правда, в обрез. На этот раз Владимир, потребовал руки Анны для себя, а сам двинул войска на империю. Царьградский двор, как доносили послы, оказался меж двух огней. С северо-востока наступали войска Самуила, громили немногочисленные пограничные войска, захватывали города, а с севера двинулось огромное конное войско русов. И тоже с ходу сшибли пограничные заслоны, захватывали города, жгли церкви и бросали в огонь священников, но самое страшное было другое... Ко двору донесли, что войско русов не останавливается для грабежа, идет в направлении их Константинополя! Василий, бледный от недосыпания, вызвал советников. Голос его дрожал: -- Мы не можем отказать Самуилу! Мы уже пообещали... -- Обещание можно взять обратно,-- осторожно сказал один из советников,-- обещания вообще выполняются редко. -- Да,-- согласился Василий,-- но это разъярит болгар еще пуще! Что делать? После многочасового обсуждения один из советников сказал измученно: -- Я знаю одну молодую и очень красивую девку... Она обслуживает гостей в портовом притоне. Прости меня, Величайший, но она похожа на твою блистательную сестру. Не как две капли воды, но... Василий кивнул угрюмо. Та девка могла быть в самом деле сестрой, его отец бывал в разных местах и разных женщин греб на свое ложе. -- Что ты советуешь? -- Одним ударом двух зайцев! Нарядить эту девку, обучить как держаться и отправить Самуилу! Там она будет греческой принцессой, женой болгарского царя. Никто не заподозрит обмана. Василий поинтересовался настороженно: -- А девка сама не проговорится? -- Как можно, Величайший! Для нее это смерть. Но она хитрая и отважная, сама будет рада такому повороту. Василий задумался. Наконец лицо чуть посветлело надеждой: -- А Владимиру, который тоже требует руку Анны... скажем, что отдадим только в случае, если повернет свои войска на Самуила! Ведь если он готовится стать нашим родственником, то должен помогать нам, не так ли? Владимир по договору, заключенному наспех, повернул русские войска на Самуила. На этот раз не остался в Киеве, поехал во главе передового отряда. Воеводы переглядывались, странное нетерпение и даже страх великого князя бросались в глаза. Пока пешее войско глотало пыль на летних дорогах, отборная конница прошла горными дорогами, обрушилась в долине на ничего не подозревающие войска болгар. Сражение длилось до темноты. Болгары дрались храбро, но численное превосходство и внезапность нападения обеспечили победу. Владимир велел не преследовать отступающих, а когда к нему привели пленного воеводу болгар, сказал сочувствующе: -- Перевязать раны, накормить. Ждать моего слова! Рано утром его растолкал Тавр: -- Княже... Важная весть из Царьграда. Сон как ветром сдуло с Владимира. Он подхватился, глаза были дикие, вытаращенные: -- Что? Что стряслось? -- Наш человек сообщил, что сестра базилевсов со своим двором отправлена к своему жениху. Владимир застыл, в голове возникла боль, а перед глазами почернело. Как сквозь плотный занавес из шкур слышал голос боярина, но не понимал слов. Наконец черная пелена отступила, оставив в ушах слабый звон, а в теле странную слабость. -- Анну... к Самуилу? Они обманули меня? Тавр хмыкнул сочувствующе: -- Чего ждать от ромеев? Обманывали всегда. Но тут есть одна странность. -- Ну-ну? -- Твой друг Олаф прислал весточку. Он протянул Владимиру клочок бумаги. Владимир приоткрыл полог шатра, чтобы падал свет, впился взглядом в замысловатые значки. Они с Олафом придумали однажды для тайных сношений. Просто играли, никто всерьез не думал, что такое понадобится на самом деле! -- Ну что там? -- спросил наконец Тавр в нетерпении. В голосе доверенного боярина была ревность. Владимир медленно поднял голову. Тавр поразился заблестевшим счастьем глазам князя. Бледное лицо медленно наливалось жизнью. -- Анна... все еще во дворце. -- Как это? -- не понял Тавр. -- Я сам еще не сообразил... Но ромеи снова задумали какой-то обман! Он стремительно повел конное войско навстречу Самуилу. Тот не успел развернуть свои войска, как Владимир обрушился спешно, стремясь воспользоваться выгодным положением своих войск. Старые дружинники успели подумать, что он подобно своему блистательному отцу умеет одерживать победы благодаря умелому наскоку, внезапности. Сражение было в разгаре, когда подоспели пешие полки. Не останавливаясь, прямо с ходу они устремились в сечу. С этого момента уже всем было ясно, что никакое мужество не спасет болгар. Владимир одерживал победу так же уверенно, как в этих же краях побеждал его отец. И опять Владимир запретил преследовать убегающих, а к тем, кто отступал, сохраняя ряды, велел послать гонцов. Напутствовал: -- Пусть подбирают раненых! Помех чинить не будем. И все свои святыни могут взять, даже если они христианские. Бирючи ускакали. Владимир после некоторого колебания сказал Тавру: -- Вели послать гонца к Самуилу. Я приглашаю его для личной встречи. Тавр вскинул брови: -- Зачем? -- Хочу предложить мир. -- Мир? -- ахнул Тавр.-- Это он должен просить мир! На любых условиях. Владимир поморщился. Голос стал сухой: -- Шли гонца. Переговоры о встрече длились недолго. Удивленный и заинтригованный Самуил согласился встретиться в середине долины. Его будут сопровождать трое воинов, как пусть сопровождают и князя русов, но воинов оставят за сто шагов, чтобы не слушали. Тавр неодобрительно мотал головой, как конь, которого достали слепни, Войдан понимающе сопел. Владимир выехал на встречу, взяв с собой Кремня, Мальфреда и Рогдая. Тавр сказал вдогонку в сердцах: -- Дурень ты все-таки... Кольчугу не одел! Воины за спиной Владимира были закованы с головы до ног в железо, но он скакал в простой белой сорочке, распахнутой на груди. Сзади земля гремела под тяжелыми конями, одинаково добрыми в стремительном беге и в натиске на стену из щитов и копий. Когда он был уже почти на середине долины, встревожился, из далекой стены деревьев показался всадник. Он был на легконогом коне, тускло блестел железный шлем, посверкивали бляхи доспеха. Он придержал коня, глядя на русов. Владимир торопливо распорядился: -- Назад! Все -- назад! Иначе заподозрит предательство или засаду. Кремень знал уже требовательную нотку в голосе князя, когда спорить -- голову потерять. Молча повернул коня, ударил в бока шпорами. Рогдай и Мальфред с гиком понеслись следом. Владимир с трепетом смотрел на приближающегося всадника. Самуил ехал один, из леса очень нескоро показались двое всадников, но остались там. Когда он приблизился, Владимир сказал первым: -- Благодарю тебя, что поверил! Я вижу, ты даже не взял гридней. Самуил угрюмо смотрел на него черными, как ягоды спелого терна, глазами. Он был молод и красив, но лицо было усталое. Доспехи были помяты, кое-где недоставало бляшек, сорванных ударами русских мечей и копий. -- Приветствую и тебя, князь русов,-- голос Самуила был сильный, но с хрипотцой усталости.-- Что ты хотел? Потребовать нашей сдачи? Владимир сглотнул комок в горле. Показалось, что он поступает дико, вызвав болгарского царя на такой разговор. Две огромные армии сшиблись, долина залита кровью, ручьи разбухли и переполнились от крови, а он будет говорить совсем-совсем не о битве... -- Самуил,-- сказал он, голос внезапно осел, в нем появилась просительная нотка,-- я хочу говорить с тобой не как с болгарским царем, а как... мужчина с мужчиной. Брови Самуила взлетели, в глазах появилось удивление. Усилием воли он заставил себя держаться невозмутимо: -- Прошу тебя, говори. -- Самуил... Есть на свете женщина, которую я люблю. Без которой не могу жить. Ради которой готов уничтожить мир, если он загородит мне ее. Безмерное удивление в глазах Самуила вспыхнуло снова, но теперь он уже не мог погасить жадный блеск глаз. -- Кто она? -- Это греческая царевна Анна,-- выдохнул Владимир. Самуил вздрогнул, будто его ударили. Некоторое время пристально смотрел на взволнованного князя русов. В глазах медленно появилось понимание: -- Потому ты и привел свои войска... -- Да! На самом деле мне не нужны здесь земли! Я не Святослав, что жаждал сюда перенести стольный град. Я устрояю землю русскую. Это ромеи меня просили помочь... Самуил сказал тяжело: -- В обмен... -- Да! Мне обещали руку Анны. Самуил некоторое время смотрел пристально в лицо князя русов. В глазах болгарского царя затеплились симпатия. -- Ты опоздал,-- сказал он сочувствующе.-- Я вчера получил послание, что Анна уже едет со всем двором ко мне. А с ней митрополит и его свита. Владимир сказал негромко, теперь уже он смотрел с сочувствием: -- Самуил, ромеи нас всегда обманывали... Ты уверен, что это настоящая греческая царевна? Самуил вздрогнул. Черные глаза хищно сузились: -- О чем ты? -- О том, что она выехала, я узнал две недели тому. Но мне также сказали, что Анну видели не раз во внутренних покоях дворца. У меня там служит близкий друг, он не соврет... Он знает, что для меня это может быть разницей между жизнью и смертью. Голос Самуила стал зловещий: -- Князь русов... а ты не стал ли ромеем? Не собираешься ли сам затеять какой-то хитрый обман? -- Поверь! -- Как я могу поверить? -- Но я... постараюсь доказать! -- Докажи,-- потребовал Самуил. Владимир вздохнул: -- Ладно, Самуил... Но я верю твоей воинской чести. То, что я скажу, пусть останется только между нами двумя. Обещаешь? -- Клянусь,-- сказал Самуил твердо.-- Ни отцу, ни сыну, ни священнику на исповеди! -- Тогда слушай... У настоящей греческой царевны под левой грудью есть изумительная крохотная родинка... розовая, нежная, просвечивает насквозь... А вторая родинка на ягодице... на правой. Тоже розовая, налитая светом... И больше на всем ее теле нет других отметин. Ее тело нежное, как шелк... Самуил пристально смотрел на его покрасневшее лицо. Великий князь русов, великий воитель и полководец, покраснел как отрок, а голос его дрожит как у нашалившего ребенка. Невеселая улыбка раздвинула плотно сжатые губы болгарского царя: -- Похоже, ты изучил ее хорошо... Каким образом? -- Самуил, я два года служил этериотом, а потом ипаспистом при дворце. Там я вторично встретил Анну... да-да, был и первый раз... Ярило возымел над нами власть, и мы любились друг с другом, уединялись где могли, прятались от глаз людей... Нам обоим грозила смерть. Мне уже точно! Но я был тогда лишь простым воином, охранявшим дворец. Лицо Самуила дергалось. В глазах горел гнев, кулаки сжимались. Владимир не успел встревожиться, весь был в воспоминаниях, а когда обратил внимания на болгарского царя, тот уже взял себя в руки: -- Проклятые ромеи! Нет, до чего подлые... -- Самуил,-- напомнил Владимир,-- что ты ответишь мне? Самуил обратил к нему перекошенное яростью лицо: -- Я тебе верю, разве не видишь? И завидую! -- Самуил, поверь... Она не могла быть с тобой счастлива... -- Знаю! -- гаркнул Самуил.-- Завидую, потому что ты любим и любишь! Нет, даже больше тому, что ты любишь... Тот, кто любит, тот богаче того, кого любят. А я... Что я? Пусть приезжают! Я им устрою встречу. Он повернул было коня, когда Владимир вскрикнул: -- Самуил! Я хочу сказать, ты... очень ненавидишь меня? -- За что? -- прорычал Самуил с гневным удивлением.-- За то, что привел войска? Но как должен поступить настоящий мужчина? Это твоя женщина, ты боролся за нее! И любая женщина должна быть горда, когда за нее бьются два такие могучие государства! Владимир ощутил, как гора рухнула с плеч: -- Но у нас все началось с боев... А эта страшная битва... Самуил признался: -- Крови пролито немало... У меня половина войска осталось на поле... Уж воронье нажрется! Но ведь мужчины рождаются для битв... Нет, у меня нет к тебе обид. Ты поступил так, как должен быть поступить. Мы должны драться за своих женщин! В неожиданном порыве он потянулся к Владимиру. Тот открылся только перед ним, противником на поле боя. Они обнялись, и оба ощутили надежную защищенность и доверие, ибо говорили о самом ценном, что есть у мужчин. Когда разомкнули объятия, Владимир сказал неожиданно: -- А теперь, когда мы... поняли один другого, я хочу предложить тебе вечный мир и дружбу. Мои войска пойдут с твоими! Ромеи знают, что твои войска разбиты, тут мы их и поймаем. А как все сделать, давай обсудим за чаркой вина и кружкой кавы. Самуил ошеломленно смотрел на раскрасневшееся лицо князя русов. Тот преподносил одну неожиданность за другой. -- Ладно,-- сказал он ошарашенно.-- давай... Я верю тебе. Только сперва я сообщу своим. А то там всполошатся, если я поеду с тобой в твой лагерь! Глава 39 Самуил дождался пышного прибытия невесты. С ней прибыл константинопольский митрополит, огромная свита духовных лиц, слуг и служанок. Самуил раздирался сомнениями. Невеста была очень хороша, знала все обычаи двора. Держалась с достоинством, величаво. Самуил оказался в затруднительном положении. Увидеть невесту обнаженной он мог надеяться только в брачную ночь, но для этого пришлось бы пройти через церемонию венчания. Гречанка уже стала бы его женой. Но если в самом деле просто шлюха? Время шло, подготовка к венчанию шла полным ходом. Самуил дергался, не знал как поступить, наконец, вспомнив отчаянные глаза русского князя, решился на отчаянный шаг. Владимир встревожился, когда поздно ночью всполошилась стража, загремело оружие. Затем при свете факелов увидел группу вооруженных воинов, что шли к его шатру. В середине вели высокого человека с непокрытой головой, за спиной у того был легкий плащ. Владимир вышел навстречу: -- Самуил? Случилось что? Глаза Самуила были замученные: -- Князь, у меня к тебе необычная просьба... Ты не мог бы приехать ко мне в гости? Это всего сутки верхами! Владимир ощутил недосказанное, мановением руки отпустил стражей, пригласил в шатер: -- Заходи. Здесь не твой дворец, но поговорить можно. Оказавшись внутри, Самуил оглянулся по сторонам, сказал шепотом: -- Послезавтра венчание! А я все никак не могу ничего придумать. Как посмотреть эти родинки? -- Не представляю,-- признался Владимир. -- Я хотел подослать свою верную няньку,-- признался Самуил,-- чтобы она посмотрела при купании. Но проклятые ромеи моих слуг не подпускают и близко! -- Это подозрительно. -- Да, но еще не доказательство. -- Ты прав. Я тоже не люблю, когда чужие видят, как я ковыряюсь в носу или чешусь, перекосив рожу... На людях мы должны быть гордыми и надменными. Оба невесело засмеялись. Самуил сказал: -- Да уж, почтение пропадет, ежели увидят нас с глупыми рожами. Что позволено простым людям, того не хотят видеть в нас. Может, потому чертовы греки и не допускают в свои покои... Заснули только под утро, так ничего и не придумав. Сувор приготовил каву, разбудил обоих. Самуил пил быстро и невнимательно, глаза его блуждали поверх голов. Когда им подвели коней, послышался топот копыт. Примчался на взмыленном коне Добрянко. Завидев князя, улыбнулся хищно, в глазах было хитрое веселье. Владимир сказал Самуилу дрогнувшим голосом: -- Погодь малость... Самуил сказал умоляюще: -- Владимир, ты мне дороже брата! Умоляю, поскачем. Сейчас решается, жить мне или умереть в позоре. Владимир выхватил из руки Добрянко свернутый в трубочку лист. Тот был так густо переплетен шелковыми шнурами и запечатан хитроумными печатями, что почти не оставалось свободного места. Владимир принялся было ломать трясущимися пальцами печати, но опомнился, протянул Самуилу: -- Взгляни! Тот с недоумением принял свиток. От него еще исходил тонкий дразнящий запах. Повертел в руке, догадался: -- Это... от нее? -- Да,-- прошептал Владимир. Губы прыгали, будто готовился заплакать.-- От нее самой... Самуил некоторое время смотрел в сияющее лицо русского князя. Отвел взор, голос был невеселый: -- Даже, если бы мне прислали настоящую Анну, я бы отдал ее тебе... Я же вижу, как ты ее любишь. Счастливый! -- Я? -- переспросил Владимир.-- По-моему, счастливы те, кого любят. Самуил покачал головой: -- Ошибаешься. Любить могут и ничтожного человека. У вас тоже говорят: любовь зла -- полюбишь и козла. А вот тот, кто любит, он богаче... Богат не тот, кто берет, а кто дает. Любящий -- дает! Благовония могут обманывать, но это, если не обманывают мои глаза, в самом деле печати императорского дома... Только странные... Ах да, это же не государственные печати, а личная печать сестры императоров... Владимир повернул коня: -- Войдан, Тавр! Останьтесь за меня. Я с Самуилом в его столицу. Со мной пойдет только малая дружина в дюжину человек. Войдан начал отдавать распоряжения, а Владимир, не слезая с седла, сломал все печати. Самуил завистливо следил, как на лице русского князя менялись десятки выражений от удивления до безмерного облегчения. Поколебавшись, Владимир протянул грамоту Самуилу: -- Ты мой брат... по доле. Потому, прочти. Но -- пусть останется только в твоем сердце! Самуил отстранил грамоту: -- Ты мой брат, я верю твоему слову. Сам скажи, что там. -- Самуил, она пишет, чтобы я не тревожился из-за слухов. Мол, ее отдают за болгарского царя Самуила... Она сейчас в далеком летнем дворце на малом островке в Эгейском море. Когда лето кончится и наступят холода, она вернется в Царьград. Ну, а остальное... остальное личное... Самуил кивнул, потянулся к Владимиру, крепко обнял: -- Прости за сомнение. Теперь я знаю. Прости, мне надо возвращаться. Владимир ухватил его коня за повод: -- Тпру... Я еду с тобой. Войдан, дружина готова? Ладно, пусть догоняют. Поехали, Самуил. У меня есть еще одна мысль. Кони галопом сорвались с места. Владимир спрятал грамоту за пазуху, лицо его, оставаясь счастливым, обрело черты жестокости. -- Что за мысль? -- спросил Самуил на скаку. -- Да очень просто! -- крикнул Владимир. Ветер трепал плащ за плечами, тот хлопал как пастух кнутом.-- Я служил во дворце больше года! Ипаспистом! А ипаспистов все базилевсы знают в лицо, знают их имена. Так же нас всех знала и семья базилевсов. Мы сопровождали каждый их шаг, ходили с ними на ипподромы и в бани, плавали по заливу, брали на руки и переносили по сходням на их корабль... Словом, меня узнает в лицо любой член семьи! Самуил долго скакал молча. Лишь на повороте, встретившись с Владимиром взглядом, хмыкнул громко: -- И базилевс тебя не удавил? У тебя ж все на лице написано! -- Спасибо! -- крикнул Владимир в ответ. -- За что? -- Да говорят: "хитрый", "хитрый"... Я тоже начал думать, что я хитрый и скрытный. Сзади послышался грозный топот. Их настигала на легких конях отборная дружина. Самуил оглянулся, бросил невесело: -- Даже самые хитрые из нас... в каких-то делах глупцы редкостные. На одну и ту же наживку попадаемся из года в год, из века в век. Со дня сотворения мира! Владимир покосился на темное от тяжких дум лицо болгарского царя. Подумал с облегчением, что его, как говорят христиане, чаша сия миновала. Он-то не попадется. У него совсем-совсем другое... Двор Самуила был великолепен. Владимир с легкой завистью подумал, что значит начать раньше! Столетие с небольшим малая орда конных болгар, теснимая врагами, пришла на эти земли. Как водится, покорили и поработили, а сами стали строить государство. Но, как водится тоже, вскоре от покорителей не осталось даже имен. Только название Болгарского царства уцелело. Но беспокойная кровь кочевников, даже если ее осталось по капле на ведро славянской крови, сказывается до сих пор. Та же гордость, верность слову, неприятие торгашества и бесчестия ромеев и хазар... Их встретили настороженно, конный отряд руссов вторгался прямо во двор дворца болгарских царей, но Самуил бросил резкое слово, и коней дружинников взяли под уздцы с почтением. На мраморных ступенях, блистающих под солнцем, появились взволнованные чиновники Константинополя, бояре Самуила. Растолкав их, вперед выдвинулся василик. Чело его было нахмурено: -- Великий царь,-- сказал он с укором,-- негоже так внезапно покидать двор! Венчание состоится через час, все уже в сборе! -- А где невеста? -- бросил Самуил. -- Во внутренних покоях,-- ответил василик настороженно.-- Как и надлежит быть. Ее там обряжают, дают последние наставления. С нею митрополит... -- Я бы хотел переговорить с нею,-- сказал Самуил. Василик покачал головой, в голосе был снисходительный укор: -- Я понимаю твое нетерпение, великий царь... Но фату с лица невесты ты волен поднять только после того, как вас объявят мужем и женой. За спиной Самуила послышался ехидный смешок. Самуил раздраженно покосился на князя росов. Тот по дороге иронизировал над церковными обычаями христиан, в пример ставил русские да и славянские. Даже у трех племен славянских были три способа женитьбы: умыкание -- по-древлянски, побег по взаимному согласию, по-тиверски, брак с согласия родителей по-полянски. Но во всех трех случаях все было проще и естественнее... -- Ладно,-- решил Самуил,-- мне не понадобится поднимать ей фату. А несколько слов я могу сказать в присутствии митрополита и всех прибывших с нею гостей. Василик пожал плечами: -- Если царь так настаивает... Я спрошу, может ли невеста уделить минутку времени. Ведь его всегда не хватает, особенно перед таким важным событием... Самуил крикнул ему вдогонку: -- Пусть найдет эту минутку! Не забывайте, здесь вы уже в Болгарии. И после венчания она станет моей женой, которая да покорится мужу! В его словах прозвучало грозное предостережение. Василик втянул голову в плечи и быстро исчез за дверьми. Самуил повернулся к князю россов, но тот, пряча лицо, умышленно затерялся среди своих дружинников, даже плащ свой сбросил, выглядел как остальные его дружинники. Вместе с василиком вышел митрополит. Вид у него был разгневанный: -- Сын мой, недостойно поступаешь! Недостойно! У твоей невесты едва сердце не разорвалось от страха за тебя, когда ты исчез так внезапно. Да и мы не знали что думать... Самуил успокаивающе развел руки: -- Были неотложные дела, но все разрешилось. Где невеста? -- Она сейчас спустится. Но тебе нельзя поднимать покрывало... -- Знаю-знаю,-- прервал Самуил нетерпеливо.-- Потерплю, я уже знаю, что моя невеста красоты неслыханной. Митрополит посмотрел через плечо болгарского царя. В глазах блеснула насмешка: -- А, ипаспист Вольдемар! Не лучше ли было во дворце, чем простым воином в горах? Самуил оглянулся. Владимир подходил к ним с виноватой улыбкой, разводил смущенно руками. Он был без шлема, солнце блестело на выбритой голове, а черный клок волос на макушке ласково трепал ветер. На темном от солнца и ветра лице глаза блестели сдержанным интересом. Самуил ощутил, как заколотилось сердце. Сдерживая возглас, он перевел дыхание, спросил как можно небрежнее: -- Ты знаешь этого воина? -- А кто при дворе его не знает! -- засмеялся митрополит с презрением.-- Он мог бы стать командующим армиями или флотом, ему доверили бы управлять провинциями, поболее Болгарии... прости, царь. Но этот дурень предпочел вернуться на родину! И что он получил? -- Говори, говори,-- кивнул Самуил. Но лицо митрополита внезапно изменилось. То ли выдал лихорадочный блеск в глазах царя, то ли ощутил в воздухе неладное, он умолк, поклонился, попятился назад, бормоча про срочные дела. Но сзади уже раздались голоса. Двери распахнулись, и по ступеням начали сходить василики в парадных одеждах и юные греческие служанки, окружая редкий цветок -- принцессу. Она была легка и прекрасна, даже под прозрачной кисеей ее лицо выглядело совершенным. У Владимира дрогнуло сердце. Она была похожа в самом деле. Самуил бросил грозный взгляд на митрополита, сказал с поклоном: -- Дорогая Анна! Я непременно хотел тебе показать и своего сердечного друга... Он повернулся к Владимиру, но там уже стояли могучий Рогдай и еще более могучий Мальфред, а Владимир рядом с богатырями-великанами выглядел скромнее. Да и одеты оба были богаче и ярче. Голос из-под кисеи был встревоженным: -- Великий царь! Из-за этого прервал мое одевание? Самуил окинул ее пристальным взором: -- Но ты одета... Так почему не поприветствуешь своего друга, который больше года стерег дверь твоей спальни? Среди василиков пронесся едва слышный стон. Лица на глазах теряли цвет, становились мертвенно бледными. В глазах появился ужас. Самуил зло сопел, глаза налились кровью. Ему уже все было ясно. Но игру надо довести до конца. Девушка повернула голову то к Рогдаю, затем к Мальфреду, на миг ее темные глаза встретились с глазами Владимира. Он смотрел равнодушно, напустив усталый и безразличный вид. -- Да-да,-- сказала она наконец небрежно,-- приветствую... Но у моей двери стражи сменялись постоянно. Кто запомнит всех? Ты удивляешь меня, Самуил! Дочери ли базилевса помнить простого стража, одного из сотен? -- Но его помнит митрополит, а он во дворце бывал реже,-- ответил Самуил резко.-- И, как я вижу, вспомнили еще некоторые... Ну? От резкого голоса ее плечи вздрогнули. Она наконец остановила взгляд на могучей фигуре Мальфреда: -- Да-да, припоминаю... Не лучше ли была служба во дворце? Владимир отвернулся, пошел к своему коню. Гридень побежал навстречу, держа его в поводу. Сзади раздался отчаянный крик, разъяренные голоса. Владимир не оборачивался. Жаль молодую женщину, но у нее была возможность и выиграть. Получила бы многое. А кто хочет прожить без риска, проковыряется в помоях до старости, а помрет -- и жаба за ним не кумкнет. Лжепринцессу Анну, митрополита и всю свиту, не исключая и молоденьких служанок, привязали к огромному столбу на городской площади, обложили соломой и хворостом, а верховный волхв поднес пылающий факел. Толпа болгар собралась немалая, выкрикивали проклятия и бросали в пламя щепки, даже платки. Оскорбление, которое базилевсы нанесли Самуилу, было нанесено всем им. Крики заживо сжигаемых разносились далеко, Владимир слышал их, даже выехав за города. Сочувствия не было, только понимание. Сорвалось. Но могло бы и удасться. Глава 40 Только чувство вины перед болгарами заставило его переломить мнение воевод и бояр насчет дани. Войдан, Стойгнев, даже мудрый Тавр не могли понять, как это не взять хотя бы обычного окупа с побежденных? Война всегда кормила войско, а тут еще победа в такой богатой и роскошной стране! Владимир настоял на своем и, более того, вместе с болгарами повел свое огромное войско на империю. Как донесли разведчики, и