иссякли полностью. Стратиг распорядился выставить возле цистерн с водой усиленную стражу. Он кусал кубы, бледный и растерянный. Впервые приходится ограничить раздачу не только еды, но и воды... С утра небо было чистое, солнце поднялось палящее, а когда повисло в зените, в городе все живое скрылось от зноя. Время от времени через стену перелетали сосуды с горючей смесью. Изнемогающие от жары и ожогов воины гасили пожары песком, но русы усилили тяги своих машин, сосуды забрасывали с каждым днем все глубже в город. У них этих страшных баллист появлялось все больше, подвозили из далекой Руси, там еще княгиня Ольга с их помощью брала Искоростень, а еще летучие отряды руссов находили и захватывали в мелких городах и фемах Климатов. Город изнемогал. Со стен было видно, как увеличивается, несмотря на потери, несметное войско русов. Подкрепление пришло из русских городов в Климатах: Сугдеи и Корчева, а из Тьмутаракани явилось хорошо вооруженное конное войско. К тому же по всем Климатам ромеи бежали, а их работники и рабы, будь то славяне или других племен, с наслаждением жгли хозяйские дома и уходили в войско Владимира. Владимир в нетерпении яростно метался по шатру. Войдан и Панас поговаривали о новом штурме, ромеи обессилели, а на князе уже лица нет, не может дождаться падения города. -- Нет,-- цедил Владимир сквозь зубы.-- Нет! Я не хочу, чтобы лилась кровь лишь ради того, чтобы потешить князя. В его голосе была твердость. Войдан заметил с иронией: -- Раньше тебе было все одно, сколько чего прольется, чьи головы полетят как репьяхи. -- Теперь не все равно. -- А что изменилось? -- спросил Войдан скептически.-- Мир все тот же. -- Я не тот. А значит, и мир не тот. В русском стане царило веселье. В нещадную жару на глазах угрюмых херсонитских воинов росы обливались водой, щедро разбрызгивали, поили коней. Дразнили, поднимая на копьях куски жареного мяса, провозили под стенами обозы, где подводы ломились от битой дичи, где в бочках холодной воды плескалась живая рыба. Костры, на которых пекли мясо, а на вертелах жарили целые туши кабанов и оленей, разводили поближе к стенам, чтобы сводящие с ума запахи несло на исхудавших защитников. Смеясь, уверяли, что от капающих слюней херсонитов теперь так скользко, что на стены не взобраться вовсе. Защитники города от жары и жажды падали с пересохшими ртами замертво. Стратиг Лев велел вынести последние бочки воды на стены. Ежели русы пойдут на приступ, воины должны напиться, иначе не удержат мечи. А город доживает последние дни. Дома горят, от черного дыма слезятся глаза, грудь рвется от кашля. Уже нет сил гасить пожары, а русы все бросают тяжелые глыбы, что убивают и калечат людей, швыряют горшки с экскрементами и горючими смесями. Самим не продержаться... Дома горели по всему периметру, затем ветер разнес огонь и в центральную часть, где высился гордый дворец стратига. -- Княже,-- не выдержал Войдан,-- самая пора ударить! Там уже и ворота защищать некому! -- Потерпи еще,-- отозвался Владимир. Войдан косился в его исхудавшее лицо. Кожа на скулах натянулась так, что едва не прорывалась. Губы пересохли, будто сам страдал от жажды со всеми херсонитами. -- Что с тобой, княже? -- Жду,-- отозвался Владимир глухо.-- Этот плод сам падает в подставленную ладонь. К полудню, когда от жары плавился песок, а все живое забилось в щели в поисках прохлады, над городом уже стояла сплошная стена черного удушающего дыма. Горели уже не отдельные дома, горел Херсонес. Русские воины перестали дразнить последних воинов на стенах, умолкли. Из города доносились едва слышные душераздирающие крики, треск падающих перекрытий, рев пожара. Даже стены накалились, один росич коснулся голым локтем, с руганью отпрыгнул. На обожженном месте вздулся пузырь. Солнце начало двигаться к закату, но воздух оставался таким же знойным, сухим, горячим. Внезапно большие ворота города распахнулись. Оттуда вывалилась толпа оборванцев, худых и растрепанных, словно их только что выпустили из застенка. С воем, криками, руганью и плачем они понеслись через мост, не дожидаясь пока тот опустится, толкались и срывались в ров, но остальные бежали, обезумев, к морю. -- Воины! -- страшно заорал Войдан.-- На коней! Ударим... Владимир перехватил за локоть, сжал с силой: -- Не спеши. -- Ворота все еще открыты! -- Я думаю, так и останутся. Войдан покачал головой, сам вскочил на коня. Во главе малой дружины понесся к воротам. Тавр поймал взгляд Владимира, кивнул, отдал какие-то приказы помощникам. Те умчались, а вскоре большой отряд с кирками и лопатами отправился в горы. Умен, подумал Владимир. Без слов понимает. Городу нужна вода, теперь это уже не враги. К тому же насточертело сидеть в походном стане! Многие русичи сумеют найти жилища в городе. В захваченных домах, где в живых останутся только покорные женщины. А в стане принимали оборванцев. Оказалось, доведенные от отчаяния ремесленники, которым досталось больше всего, голодной смерти предпочли гибель, если придет, от оружия русичей. Еще два дня тому разгромили последние склады, но запасы еды и воды богатые прятали в домах, В бедных кварталах, где жили гончары, оружейники, кожевники, умершие от голода лежали прямо на улицах, а у живых не было сил их убрать. Тогда в отчаянии они ворвались в дома богатых, убили всех, ворвались во дворец стратига Льва, убили и его со всей семьей, открыли ворота. Владимир велел Панасу и Тавру: -- Вводи войска, но сразу же очисти улицы от трупов. И дома. Вот будет здорово, если взяв такую крепость, передохнем от чумы или холеры! -- Тебе готовить дворец стратига? -- спросил Тавр. Владимир поймал его взгляд, понял, что скоро должен приоткрыть проницательному воеводе часть своего сокровенного замысла: -- Да. Я должен что-то иметь под собой, когда буду торговаться! Глава 42 Город горел, но на этот раз русские войска были ни при чем. Озверелая беднота, что успела похоронить своих малых детей, вымещала боль и ярость на богатых, у которых в подвалах были тайные цистерны с водой. Трупы женщин и детей вчерашних властителей города выбрасывали на улицы. Богатые дома не столько грабили, сколько в слепой ярости громили, рубили и жгли. Владимиру быстро это надоело, велел всех головников карать на месте. В гавань осторожно вошел корабль. С борта размахивали белым полотнищем. С причала русские дружинники кричали успокоительно: -- Не боись, не тронем! Война кончилась! Им швырнули канаты, корабль подтянули к причалу, закрепили канаты, придержали сходни. На берег сошел не иудей-рахдонит, как ожидалось, что спешит по дешевке скупить богатую добычу, чтобы в Хорезме продать вдесятеро, а степенный имперский чиновник в богатой одежде, приличествующей его рангу, а за ним пугливо ступали по ветхим сходням имперские чины поменьше. Чиновник потребовал, чтобы его доставили к архонту русов. У него дело от императоров, дело неотложное. Посмеиваясь, его вместе со свитой отвели во дворец стратига Льва. Порубленную мебель уже заменили новой из соседних домах знатных людей, а ныне покойников. И там состоялся странный разговор, из которого даже воеводы Владимира, вроде бы посвященные в его дела, ничего не поняли. Василик сказал торжественно: -- Да будешь славен, великий архонт! Но у нас опять возникло недоразумение... Каков твой истинный приказ войску, которое ты отправил в империю? Владимир внимательно смотрел на василика: -- Я вам давал шесть тысяч своего отборного войска. Сколько вы заплатили? Вдвое меньше. А работу они выполнили больше, чем мы договаривались. А потом их еще и собирались отправить на войну против болгар. -- Но империя с войне с Болгарией! -- А Русь в ними уже в мире. В договоре с императором Василием... Тавр, подай-ка договор! оговорено, супротив кого нанятые росичи пойдут воевать. -- Но обстоятельства изменились,-- простонал василик. Владимир кивнул сочувствующе: -- Я знаю. Мятеж Фоки подавлен, но полыхает война с арабами... Но и свои интересы я должен блюсти, верно? Василик кивнул уныло: -- Верно, государь. -- Посему я на всякий случай взял залог. Этот город я верну, когда базилевс выполнит все свои обещания. Когда я говорю "все", то он знает, что я требую и от чего не отступлюсь. После того, как встреча с чиновниками из Царьграда была окончена, бояре ждали, что князь поднимется и тоже уйдет, но тот остался на троне. На лице его играла загадочная улыбка. Прошло еще несколько минут, появился недоумевающий Тавр: -- Княже, там один из китонитов что-то вспомнил... но хочет тебе сказать наедине. В напряженном молчании Владимир обвел лица воевод и бояр. Здесь были те, с кем он начинал еще князем в Новгороде, кто с ним прошел сквозь беды и тяжкие испытания. -- Зови,-- велел он.-- А вы останьтесь. От вас уже не тайна. А войску знать еще рано. Он увидел в их глазах гордый блеск и жгучую заинтересованность. Только Тавр метнул обиженный взгляд. До этого времени он был уверен, что всеми тайными делами заведует он. Страж ввел китонита, мелкого придворного, все привилегии лишь в том, что позволяется входить в императорские покои. Китонит, невысокий лысый человек в скромном одеянии, покосился на посторонних людей, вопросительно взглянул на великого князя. Владимир кивнул, разрешая говорить. Китонит низко поклонился, сказал негромко, словно все еще опасаясь чужих ушей: -- Великий император Римской империи благодарит тебя за своевременную помощь. И посылает весть, что подлый бунтовщик Вард Фока, под совместными ударами наших войск, разгромлен, схвачен и лишился головы! Владимир наклонил голову. Китонит снова поклонился и сказал еще торжественнее: -- И особо хочет поблагодарить за взятие Херсонеса! У нас не было вблизи войск, а эта крепость очень угрожала нашим интересам. Он велит передать, что жалует тебе высокую должность стратига войск империи! Среди воевод послышался изумленный ропот. Владимир уловил взгляды, в которых было великое изумление, разочарование и даже гнев. Только Тавр глядел лишь одно мгновение выпученными глазами, потом звонко шлепнул себя ладонью по лбу. На лице воеводы была откровенная досада. Так вот почему к осажденному Херсонесу император не прислал ни одного солдата! Все Климаты, как и остальные провинции, явно выступили на стороне Варда Фоки! -- Император просил о помощи,-- ответил Владимир,-- я всего лишь выполнил просьбу друга. Китонит еще раз поклонился: -- Теперь позволь нашим кораблям войти в гавань. И скажи, когда вы сумеет собрать войско и вернуться в свои края. В просторном зале повисло напряженное молчание. Владимир широко и чисто улыбнулся, развел руками: -- Это ваш город, я не собираюсь здесь оставаться и на один день. Если ты привез обещанное, то я готов выступить прямо сейчас. К вечеру ни одного солдата не останется в городе! Стойгнев сердито крякнул, князь сморозил глупость, просто невозможно собрать и вывезти воинов так быстро, но Войдан ткнул его в бок. Бывший начальник цареградской стражи повидал побольше лицемерия, чем простой, как скамья на которой он сидит, воевода. Китонит смешался, снова поклонился. Глаза его забегали по лицам воевод. -- Я... не облечен говорить об этом. -- Ладно,-- сказал Владимир бесстрастно.-- Пусть облекут... или пришлют облеченного. А я пока останусь в Херсонесе. Это не мой город, жить в нем не собираюсь... но если базилевс будет думать слишком долго, то я могу здесь и прижиться. Китонит отшатнулся, Владимир прямо взглянул в его лицо. Хищно усмехнулся: -- Но я не люблю сидеть на месте. Посижу малость... да и двину на Константинополь! И сделаю с ним то же самое, что с Херсонесом. В его словах прозвучала страшная сила. Китонит побелел как полотно. Воеводы ощутили, что хотя князь презирает дело воина, но когда возьмется, то, не в пример предыдущим воителям, что стояли под стенами Царьграда и получали откуп, возьмет его на копье и разрушит до основания. -- Иди! Движением руки он отпустил цареградца. Воеводы загомонили. Стойгнев сказал с обидой: -- Ты не доверяешь нам, княже, аль как? -- Аль как,-- ответил Владимир с досадой.-- Пойми, чистая душа, нельзя базилевсу в открытую просить нас взять Херсонес! Он же знает, что мы с ним сотворим... Нас позвать -- потерять лицо. Одно дело натравить нас на болгар или печенегов, другое -- на своих же христиан! Если народ в империи это узнает, то там еще один бунт вспыхнет. Пострашнее! Потому он просил меня о помощи тайно. На него смотрели все еще ошеломленно. Стойгнев крякнул: -- Так вот почему ты был так спокоен, что им подмоги не будет! Но сейчас восстание почти подавлено. Базилевс захочет получить Херсонес обратно... Владимир кивнул, но глаза отвел: -- Он получит. Но прежде рассчитается за всех наших воинов, что погибли в его войне с Вардой Фокой. -- Которые ушли с воеводой Рубачом? Он покачал головой: -- И теми, кто пал под этими стенами. Ведь мы добывали Херсонес не для себя, для базилевса! Тавр внимательно смотрел в суровое лицо князя. Тот как взведенная тетива на самостреле, а желваки так и прыгают под кожей. Что-то все еще скрывает. -- И это все? -- спросил он. Владимир взглянул дикими глазами, словно стегнул огнем: -- Почти! -- Но все же не все? -- Не все,-- ответил он хрипло, в голосе была мука.-- Есть еще одно условие... Которое принесет Руси славу, а мне... вернет душу. Никогда еще от Царьграда не уходил такой богато украшенный и так тяжело нагруженный флот. Сундуки со златом и серебром заполняли нижние палубы, теснились в переходах, стояли в три ряда под стенами. Империи пришлось опустошить казну и собрать налоги за два года вперед, чтобы снарядить эту громаду кораблей с их грузом. На двух десятках дромонов, что следовали за головным кораблем, было негде яблоку упасть, столько набилось священников в дорогих парчовых ризах. Везли с собой церковные книги, мощи святых, реликвии церкви. Константинопольский епископ часто встречался с самым знатным пассажиром корабля и всего флота, а также тем трофеем войны, в обмен на который свирепый повелитель Руси обещал вернуть Херсонес. Все было бы ладно, но в недрах константинопольской дипломатии, изощренной в интригах высшей сложности, созрела богатая возможностями комбинация. Очень опасная для задумавших ее, еще более опасная для тех, кто брался осуществлять, но сколь великие выгоды обещала просвещенному миру! Личный корабль базилевса, на котором везли Анну, сопровождали два десятка боевых кораблей имперского флота. Когда впереди показался корабль, идущий навстречу, весла на трех кораблях дружно вспенили воду, рванувшись навстречу, а воины спешно изготовились к бою. Корабль был похож на варяжский. Такой же задранный нос, высокие борта, где по обе стороны блестят красные щиты, вывешенные в ровный ряд, такой же ряд остроконечных шлемов с красными яловцами. По ним кормчий признал корабль русов. -- Купцы? -- спросила Анна. -- Вряд ли... Воинов слишком много. Сейчас узнаем... Она приложила кулачки к груди, смотрела со страхом. Даже корабль выглядел молодым и дерзким, как все из страны варваров. Если тяжелые корабли империи вспарывали волны тяжело и мощно, то корабль русов весело летел по верхушкам волн, едва задевая воду. Парус начали опускать заблаговременно. Корабль чуть развернуло под ударом ветра, полуголые звероподобные люди метнули веревки. На имперском поймали, но подтягивать не спешили: -- По какому делу? -- От великого князя Руси! -- Что велено? -- К вам перейдет его воевода! Расскажет. Многочисленная стража наблюдала, как через борт перепрыгнул человек выше среднего роста, коренастый, волосы как осыпаны снегом, но светлые глаза смотрят ясно, пристально. Он был одет по-варварски небрежно, но в поясе и на рукояти меча сверкали крупные рубины и топазы. -- А где Анна? -- спросил он густым сильным голосом. С высоты мостика раздался ясный чистый голос: -- Я слушаю тебя... Господи! Это... это Войдан? Войдан повернулся, широко раскинул руки: -- Я, мое солнышко! Анна сбежала по ступенькам, с разбега бросилась ему на грудь. Ее плечи тряслись, но чувствовала такое облегчение, какого не испытывала с раннего детства. -- Войдан! Милый! Как ты здесь очутился? Войдан по-отечески гладил ее по голове, как бывало в те времена, когда совсем маленькую подсаживал в носилки, в повозку базилевса: -- Известно как... Приехал встречать тебя. Я продолжаю служить тебе, моя принцесса! -- Войдан! -- она снова прижалась к нему, ухватилась за ремни на его груди.-- Как хорошо... Ты меня не оставишь? Он весело расхохотался: -- Ни за что на свете! -- А... повелитель Руси? -- Он меня убьет, если я тебя оставлю. Глава 43 Анна с трепетом смотрела на приближающуюся громаду башен и крепостных стен Херсонеса. Приблизились лодки, на веслах сидели руссы. Гребли мощно, весело, глаза были разбойничьи. Она со страхом смотрела на эти чисто выбритые по языческой моде лица. Бородатые лица попадались крайне редко, ей шепнули, что это и есть либо христиане, либо иудеи, либо магометане. Правда, многие воины ислама тоже были с голыми подбородками. Дромон остановился, проскрипев днищем по песчаному дну. Одна лодка шла быстрее других, гребцы гребли, весело, что-то кричали сильными голосами. Все были в кольчугах, похожие на больших блестящих на солнце рыб. На головах блестели остроконечные шлемы. Голые до локтей мускулистые руки дружно рвали весла. С борта бросили веревку, но воин с носа корабля, оставив весло, прыгнул как большой хищный кот, ухватился за борт и в один мах оказался на палубе. Он был высок и черноволос как грек, на бритой голове ветер трепал клок черных, как смоль, волос. Чисто выбритый подбородок отливал синевой. Глаза его смеялись. Анна замерла, прижал кулачки к груди. Сколько раз во сне она видела эти дерзкие глаза, суровые складки у рта, смеющиеся губы! И вот он прибыл увидеть, как ее продают великому князю Руси... Она увидела в его глазах и лице жадность и боль. Он жаждал ее все эти годы страстно, неистово, он страдал, и никакой накал в письмах не мог передать того жара, что полыхает в его сердце, это видно по его лицу... Он и сейчас жаждет ее по-варварски, а это значит -- неистово, не зная удержу, не желая знать никаких препятствий... Она первая нарушила торжественное молчание: -- Ты прибыл, чтобы отвезти меня великому князю... ныне императору Руси? Он смотрел неотрывно в ее лицо и, казалось, его душа унеслась далеко. От ее негромкого голоса даже вздрогнул: -- Что? Ах да, я для этого и прибыл. Он покосился на Войдана, что стоял с каменным лицом. В его темных глазах промелькнуло странное выражение. -- А ты еще не стал христианином? -- спросила она. Ее бывший ипаспист развел руками: -- Да хоть чертом стану, только вели! Она медленно наклонила голову. Его отчаяние, скрытое за удалым бесшабашием, понимала. -- Ничего... Тебя утешат твои жены. Я уверена, что у такого отважного воина, много жен и еще больше наложниц. Против желания она сама уловила в своем голосе ревнивую нотку. А воин все так же с веселым отчаянием махнул рукой: -- Я их всех отпустил! Теперь я одинок. И некому встать со мной рядом. За спиной Анны начали тревожно переговариваться. Один наклонился к Войдану, что-то шепнул на ухо. Тот кивнул, взглянул на встречающего витязя: -- Что велит великий князь? Витязь развел руками: -- Ему не терпится увидеть Анну во дворце. Посему он желает, чтобы ее привезли к нему немедля. Войдан все еще не спускал с него глаз. В них заблистала насмешка: -- А торжественный прием? -- Потом. Сумеешь передать ее мне в лодку? А ее свита пусть либо дожидается, когда их отнесут на носилках, либо едут на наших лодьях. Войдан кивнул: -- Я готов. Но согласятся ли отпустить принцессу с тобой... -- Со слабыми не считаются,-- ответил витязь мстительно. Он прыгнул через борт, а из лодки протянул руки. Войдан неожиданно подхватил Анну на руки, шепнул, чтобы ничего не страшилась, передал в требовательно протянутые руки раньше, чем свита испуганно завизжала, кинулась останавливать. Анна замерла в могучих руках. Ей хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось. Его руки были сильные и твердые, как корни дуба, от кожи пахло солнцем и морем. Он держал ее как пушинку, уже и лодья отодвинулась от дромона, а он все держал, и лишь когда тревожно завозилась в его объятиях, нехотя опустил на дощатую палубу. -- Тебе не сносить головы,-- шепнула она. Он неотрывно смотрел в ее чистые глаза: -- Надеюсь... -- Почему? -- Хочу умереть на бегу. И чтобы видеть тебя... Лодью качнуло на волнах, он подхватил ее под руку и уже не отпускал. Гребцы дружно рвали весла, они видела смеющиеся лица, на нее глазели откровенно и весело, и она напомнила себе, что эти люди не знают сложного церемониала имперского двора, потому так откровенны и бесстрашны. -- Ты служишь у великого императора русов? -- спросила она тихо. В ее глазах было сомнение. Он был одет слишком просто, ни один император не позволит, чтобы его личные солдаты выглядели бедными. Правда, у него из-за спины торчит рукоять меча, что базилевсу под стать: рукоять украшена рубинами, а нарочито простые ножны по краям блистают бриллиантами. Но сапоги этого витязя стоптаны, растрескались от жары и пыли. Он ответил жарким шепотом: -- Я служу Руси. -- Будь осторожен,-- сказала она одними губами.-- Тебя казнят, едва выйдешь на берег... Не держи меня за руку! Он не отпустил, глаза были дерзкими: -- Наш князь не обидится. Что-то насторожило в его голосе, она спросила с подозрением: -- Он стар и немощен? -- Гм... Второй гребец, который без напарника поднял весло и сидел, прислушиваясь к их разговору, хмыкнул. Вольдемар посмотрел на него строго: -- Ты чего? Так уж немощен твой князь? Гребец, здоровенный мужик с кудрявой бородкой, почесал в затылке, перекривив рожу, подвигал кожей на лбу, изображая непосильные мыслительные процессы, ответил с сомнением: -- Да, пожалуй... Девятьсот девяносто восемь жен как было, так и осталось... Уже год как ни одной не прибавилось... Слабеет наш князь! Не сумел догнать премудрого Соломона, у того было тыща жен. Витязь сказал раздраженно: -- Черт бы тебя побрал, Жидовин! Уже все знают, что князь давно отпустил всех жен... и прочих. Один ты еще не слышал! Жидовин, а теперь и Анна признала в нем иудея, опять почесал в затылке, посопел, изображая руса, даже вытер рукавом воображаемые сопли, сказал с сомнением: -- Да я-то слыхивал... Но мы ж знаем какой он хитрый! Явно где-то припрятал, чтобы тайком по ночам туда шастать аки лис к курам... Витязь люто зыркнул, испепелил его на месте, вбил по уши в дно лодки, растер и вытер подошвы, лишь тогда с натянутой улыбкой повернулся к Анне: -- Не слушай их... И это верная дружина князя! Представляешь, каково ему с таким окружением? -- Почему не заменит? -- спросила она с недоумением. Он отмахнулся с безнадежностью: -- Другие еще хуже. На берегу блистали оружием и доспехами суроволицые воины. Осеннее солнце косыми лучами дробилось на мелких пластинах доспехов, кольцах кольчуг, шлемах и непривычно длинных, вытянутых книзу щитах. Среди воинов небольшой кучкой выделялись прибывшие ранее василики, епископы и священники в раззолоченных и пышных ризах, цареградские чиновники. Все жадно и тревожно смотрели на приближающуюся лодью. Северный ветер трепал их ризы и волосы. Все, кроме русов, ежились, прятались от ветра. Анна спросила тихо: -- Я не вижу... великого князя. Вольдемар сказал заботливым голосом: -- Он с нетерпением ждет тебя во дворце. Сама знаешь, ему нельзя тебя видеть до венчания. Острая тоска сжала ее сердце. Знала, что больше не увидит родного города, отныне и навеки ее землей будет эта таинственная Русь, а окружать ее будут эти свирепые люди, уже смирилась, ибо отпрыски императорских династий никогда не выходили замуж и не женились по любви, всегда это были династические браки, но внезапная встреча с этим дерзкоглазым витязем всколыхнула все тайное, что так тщательно прятала в самой глубине сердца. Среди пожарищ и обгорелых остовов дворец правителя оставался единственным уцелевшим зданием. Даже сад вокруг дворца был не тронут, а трупы, как поняла Анна, унесли, закопали, траву заново расчистили. По саду с ножницами в руках бродили два садовника, подстригали кусты роз. Для них весь мир был здесь. Анна заметила, что Вольдемару кланяются как простые воины, как и знатные русы. Это удивило, мог бы и похвастать, потом поняла, что для него все равно мало. А то, что он ведет ее к правителю Руси, наверняка наполняет и его сердце печалью и ядом. Только он мужчина, вида не показывает... В переднем зале он шепнул ей на ухо: -- Погоди минутку... Я сейчас. Он исчез, не дав сказать слова, а Войдан, что держался следом, прогудел густым успокаивающим голосом: -- Все будет хорошо. -- Войдан,-- сказала она робко,-- ты здесь мой единственный друг! Не покидай меня, пока сможешь. В его насмешливых глазах промелькнула искорка, то ли жалости, то ли сочувствия, но он лишь повторил: -- Все будет хорошо... В зал входили и выходили воины, воеводы. От них пахло жаркой пылью и кровью, а пот смешивался с запахами гари. На нее посматривали с любопытством, Анна почти у каждого в глазах видела затаенную хитрость. От нее что-то скрывали! Наконец отворилась парадная дверь. Войдан взял Анну под руку, повел. Она старалась держаться гордо, хотя ее пальцы на руке Войдана трепетали, а сердечко мелко-мелко тряслось от страха. Парадный зал был огромен. На той стороне высился трон. По обе стороны стояли в красивых одеждах знатные мужи, а на троне сидел высокий и сильный мужчина. На его плечи был наброшен красный плащ, голова была непокрыта, блестела, чисто выбритая, только иссиня-черный клок волос падал сбоку и прятался за ухом. Анна остановилась. Сердце стучало все громче. Великий князь Руси, это явно был он, величаво поднялся, некоторое время смотрел с надменной улыбкой, потом вдруг бесшабашно рассмеялся, сбросил плащ и сбежал по ступенькам вниз. Это был дерзкоглазый Вольдемар! Анна еще не поняла, брови ее взлетели наверх, а сердце уже забилось в радостном предчувствии: -- Ты? Он засмеялся весело и грохочуще: -- Я! -- Но... а великий князь Руси... Он оглянулся на бояр и воевод, крикнул со смехом: -- Не похож? Он протянул к ней руки, и она не помнила, когда преодолела разделявшее их пространство, очутилась в его объятиях, прижалась так сильно, что он ойкнул на полуслове, обхватил ее, поднял на руки. Со всех сторон раздался такой довольный рев, что дрогнули стены. Она лежала в его руках, прижавшись к широкой груди, а в зал набивалось все больше людей, здесь были и простые воины, все орали и подбрасывали шлемы, били рукоятями мечей в щиты Последними в двери протиснулись запыхавшиеся василики, митрополит, высшие чины ромейской империи. На их лицах отразился ужас, их принцесса, которую они должны были беречь ценой жизни, уже в руках варварского правителя! Один с криком: "Княже!", "Базилевс!" бросился через толпу. Остальные поспешили за ним. Хоть и нехотя, но давали дорогу, все-таки гости. Губы Владимира и Анны слились воедино. Он держал ее на руках, не чувствуя веса, это было его тело, а она прижималась так крепко, что он в самом деле не чувствовал разницы между своим телом и ее. Василик подбежал, упал на колени, ухватился дрожащими пальцами за сапог Владимира: -- О, великий базилевс Руси! Пощади! Но это -- неправильно... Воины зычно хохотали. Анна наконец оторвала губы от его, горячих и твердых, застыдилась и спрятала лицо на его груди, а Владимир сказал с легкой насмешкой: -- Почему? Вот при всем честном народе клянусь, что беру ее такой же непорочной... как и семь лет назад, когда служил в Царьграде! Общий веселый рев был ему ответом, где потонули растерянные вскрики василиков. Анна только и услышала знакомые слова на ее языке: -- Ага, в Царьграде! При ее постели служил! -- Что бы то ни было, а платье невесты должно быть белым! -- Га-га-га! -- Удалой князь, удалой!!! Владимир вернулся к трону, усадил счастливую Анну, что не желала размыкать рук вокруг его шеи. А сам вдруг встал на одно колено. Она спросила с испугом: -- Что с тобой? -- Не знаю,-- ответил он счастливо,-- но мне хочется встать перед тобой на колени. -- Почему? Зачем? Голос его был недоумевающий: -- Если бы знал... Это что-то выше меня! Главнее. Наконец-то я получил все, к чему шел так долго. Я люблю тебя, Анна! Она ответила тихо, но во внезапно наступившей после слов Владимира тишине ее услышали все: -- И я люблю тебя, мой герой... Я любила тебя все годы. И ждала... Последние слова снова потонули в оглушительном реве. Среди раскрасневшихся счастливых лиц мелькали растерянные лица митрополита и василиков. Все шло не так, как было задумано. Но принцесса счастлива, видно по ее лицу. Настолько счастлива, что если правильно все повернуть, то на этом можно заработать даже больше, чем планировали. Владимир, бережно обнимая ее за плечи, вывел на балкон. Небо было черным, как сажа, звезды горели по-южному яркие, сочные. Пахло гарью, кое-где еще догорали дома. Крики почти утихли, лишь глухо стучали копыта. Анна прошептала, словно все еще не верила: -- Подумать только... Ты сказал еще мальчишкой, что все равно меня возьмешь... Тебе было тогда десять лет, а мне -- семь... И ты всю жизнь это помнил? -- Я к этому шел,-- ответил он.-- Я карабкался, обламывая ногти! Зачем мне было княжество? И великое княжение? Зачем мне становиться базилевсом, если бы это не дало тебя? Она покачала головой, голос был потрясенным: -- Тебе было двадцать, когда ты появился второй раз... А мне семнадцать. Ты стал еще злее, в твоих глазах постоянно были злость и отчаяние. Ты сказал тогда: я все равно тебя возьму! Одну -- или с Царьградом вместе. Она засмеялась счастливо, прижалась к нему. Он засмеялся тоже: -- А кто сказал, что не возьму и Царьград? Голос был веселым, но глаза оставались серьезными. Часть войск разместилась прямо в городе. Не всем хватило домов, ночевали на теплой от пожарищ земле, укрывались звездным небом. Анна высвободилась из его рук, прислушалась: -- Поют! -- Победители,-- ответил Владимир снисходительно. Он жадно вдыхал запах ее волос, трогал губами порозовевшие мочки ушей: -- Ромеям рога посшибали! Она покачала головой: -- Нет, это не о войне... Подойдем, послушаем? Я хочу проверить, насколько понимаю русскую речь. -- Не боишься? Ее смех был счастливым: -- С тобой? В зале стражи поднялись, хотели идти следом. Владимир покачал головой, но незаметно для Анны дал знак. Мол, следуйте в отдалении. Кто покажется на глаза -- прибью. Запах пожарищ стал сильнее, когда вышли на ступени. Под ногами захрустела зола. На той стороне площади в багровом свете видны были воины, слушали кощюнника. У костра собралось их не меньше четырех десятков, остальные слушали, лежа у своих костров. Чистый сильный голос разносился в ночной тиши далеко. Владимир через головы разглядел, что кощюнник стар и слеп, но пальцы его уверенно бегают по струнам. Песня была красивая и печальная, слушали, затаив дыхание. Он не вслушивался в песню, в душе гремела своя песня, спросил одного: -- О чем он? -- О нашем князе,-- буркнул тот, не оборачиваясь. Владимир насторожился, прислушался. Кощюнник пел о любви и верности, о силе духа, о великой боли и тревоге. Анна слушала зачарованно. -- О войне, что ли? -- спросил Владимир снова. Мужик недовольно дернул плечом, раздраженный, ходят тут всякие, мешают слушать. -- О войне и подвигах лизоблюды поют в княжьих хоромах,-- ответил он грубо, но негромко.-- А это о нашем мужицком князе! Который из земли вышел, силу непомерную от нее взял... Змея цареградского побил, царевну заморскую несказанной красы спас, с собой из-за тридевяти земель привез... Владимир втянул голову в плечи. Анна сдавленно хихикнула, поняла, потянула его назад. Владимир на цыпочках попятился, страшась, что обозленный мужик обернется. Нет, слушает зачарованно. Да и песня хороша... Когда за серебро и злато, то складывают куда хуже. Он пятился, прижимая Анну, но чувствовал, как уши вытягиваются на локоть, стараясь уловить слова о таком герое. Народ гордится, что он был холопом, как и они, страдал и недоедал, как и они! Будь он рожден на троне, так бы не любили. И брак с принцессой Анной сочли бы само собой разумеющимся. О нем поют не потому, что ему много дали, а что сам всего добился. Анна вскинула сияющее лицо. В огромных глазах блистали и лучились звездочки. Пухлые губы казались темными как спелые вишни: -- О, Вольдемар... Он поцеловал ее нежно и трепетно, она надолго замерла в его объятиях, шепнула: -- О тебе поют! Он ответил хриплым голосом, скрывая неловкость: -- О базилевсах положено петь. -- Вольдемар,-- возразила она горячим, как ветер пустыни, шепотом,-- у нас о правителях поют только из-под палки! И за большие деньги. А чтобы пели вот так сами, для себя, для своего удовольствия и своей гордости... никогда! Ты уже не просто народный герой... ты сказочный герой! Не зная, что возразить, он поцеловал ее долго и жадно, вскинул на руки и понес во дворец. Она положила головку ему на плечо. Владимир что-то вспомнил, засмеялся: -- Вепрь... помнишь старого начальника дворцовой стражи? Он как-то прижал нас с Олафом к стене. Допытывался: почему мы важнее, чем священная особа императора? Ведь убить правителя такой огромной империи -- это изменить историю... -- И что вы ему ответили? -- спросила Анна живо. -- Да так, отмычались. А теперь я смог бы ответить. -- Ну-ну! -- Мы в самом деле важнее. Олаф уже не этериот, верно? Войско поднимет его на щит как грозного конунга викингов. Я двинул огромное войско на южные рубежи... Это мы двое делаем историю! А какой император в Византии -- есть ли разница? Все равно Царьград скоро станет моим городом. А мои воины будут мыть сапоги в Дарданелах! Глава 44 Проснулся поздно утром, чего с ним не случалось уже много лет. Анна еще спала, раскидавшись среди роскошных подушек. Черные, как смоль, длинные волосы разметались по подушке. Владимир наклонился, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить, бережно коснулся губами ее волос. Нежный запах проник, казалось, прямо в сердце. Впервые за годы злая боль, что так прочно вгнездилась в сердце, что уже и не мыслил жизни без нее, не разъедала сердце. Он был снова цельным человеком. Та половинка, что жила в Царьграде, воссоединилась с его сердцем. Замирая от страха, что она проснется, он нежно и благоговейно целовал ее волосы, украдкой следил за бесконечно милым лицом. Оно было столь совершенно, что просто вселяло в его сердце страх. Люди не могут быть настолько безупречны! Вдруг он заметил, что ее длинные ресницы чуть подрагивают. Пухлые губы чуть изогнулись, и он понял, что она лишь притворяется спящей. Притворяясь, что целует, он бережно взял в губы розовую мочку уха, вдруг куснул. Она вскрикнула и широко распахнула глаза: -- Зверь! Как ты меня напугал! -- Не прикидывайся! -- предупредил он со счастливым смехом,-- Иначе кара будет жестокая. Она приподнялась на локте, осматриваясь, а Владимир с жадным удивлением смотрел на ее высокие полные груди, узкую ложбинку между ними, где блестели мелкие капельки пота. Кожа была безупречна, гладкая и шелковая на ощупь, чистая и нежная, как лепесток розы. -- Что ты смотришь? -- возмутилась она.-- Сколько можно? Ты ненасытен, как дикарь! -- Я и есть дикарь,-- ответил он с насмешливой гордостью.-- Слушай, а зачем ты привезла столько священников? -- Это не мне,-- ответила она нежным голосом,-- а нам... Он удивился: -- Зачем? -- В цивилизованных странах принят обряд венчания... Он засмеялся: -- Тогда мы самая цивилизованная страна! У нас всякий раз свершается этот обряд. -- Как? -- Обойти трижды вокруг любого куста,-- объяснил он серьезно.-- А развод еще проще: камень жене на шею и -- в воду! Она поняла, что он дразнится, возмутилась: -- Я серьезно! -- А если серьезно, то мы уже давно женаты перед всеми богами... и Олафом с Еленой. Но тебя тревожит что-то еще? Она сказала с усилием, невольно отводя взор: -- Священники нужны, чтобы окрестить твою... нашу Русь. Я не смогу жить в стране языческой. А если принять крещение, то Русь войдет в сообщество цивилизованных стран, забудет свой дикий нрав. Ты любишь меня? Горячая волна прямо из сердца ударила в голову, затопила мозг. Он прошептал: -- Все веры ведут к одному богу... Надо только идти, а не молиться, стоя на месте... Я люблю тебя, жизнь моя... И приму любую веру, какую скажешь! -- А Русь? -- Что Русь... Ты не слышала о ком на Руси поют? Когда он рука об руку с Анной спустился в большой зал, там уже было полно народу. Царьградские вельможи держались замкнутой группой, на воевод и бояр киевского повелителя посматривали опасливо. Те смеялись чересчур громко, двигались размашисто, гулко били друг друга по спинам и плечам, лица были дикие, открытые как у зверей. Только Войдана они стремились завлечь к себе, что-то выспрашивали, шептали в оба уха, опасливо оглядывались по сторонам. Бывший царьградский ипаспист отвечал с ленцой, насмешливо поблескивал глазами. Не думал, что снова станет так важен для базилевса! Владимир заметил, как передернулся митрополит, завидев его с Анной. Невеста должна непорочно ждать таинства венчания, лишь затем стыдливо приоткрыться уже не перед женихом, а перед мужем, но в империи как раз родилось правило, ставшее поговоркой: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. А здесь дикая Русь, пока что надо смиряться, не сердить свирепых варваров, не знающих удержу ни в гневе, ни в радости. -- Приветствую весь честной народ! -- провозгласил Владимир еще со ступенек.-- Как почивали? За всех ответил Тавр, его серые глаза были внимательными и насмешливыми. Он видел все и всех, понимал смущение и затаенный гнев митрополита и высших церковных служителей, даже их страх. Константинопольский патриарх выступил вперед: -- Княже, мы долго говорили вчера с твоей невестой... Мы готовы окрестить тебя! Краем глаза Владимир увидел напряженные лица воевод. Они ему всегда верили, ждут и сейчас, что он ответил достойно, защитит Русь от посягательств жадных рук Константинополя, не даст превратить Русь в еще одну из провинций империи... -- Спасибо,-- ответил он с чувством.-- Правда, я уже крещен... Патриарх отшатнулся. Дароносица выпала из рук, запрыгала со звоном по мраморным плитам. Монахи бросились поднимать, сухо стукнулись лбами. -- Как...-- прошептал патриарх.-- Когда... Кем? Владимир поймал взглядом за спинами воевод лисью мордочку Анастаса. Священник, по случаю взятия Корсуни будучи все еще навеселе, прятался от грозного взора константинопольского владыки. -- А вот им,-- указал Владимир.-- Выйди-ка сюда! Анастас робко выбрался вперед. Он побледнел, еще не поняв, чего хочет великий