ил графа Алексея Орлова: - Знаешь ли ты, кто из польских королей был самым глупым, а кто из русских монархов оказался большим болваном? Орлов не нашелся, что ответить своему сюзерену. - Самый глупый король - Ян Собеский, спасший Вену от турок, а болван - это я! Не подави я тогда мятеж венгерских гонведов - и Габсбургам не плясать бы на моей шее... Гляди, уже не стало места на карте, ткнув пальцем в которое можно было бы сказать: вот здесь Австрия сделала людям добро! Русским послом в Вене состоял барон Мейендорф, женатый на сестре австрийского канцлера Буоля; в Зимнем дворце не сразу хватились, что Мейендорф, по сути дела, для того и торчит в Вене, чтобы подрывать интересы России в угоду семейным связям с венской аристократией, - именно тогда-то Николай I и назначил на его место князя Горчакова... Горчаков, конечно, повидался с Мейендорфом: - Я знавал канцлера Буоля, когда он был еще молодым человеком, умевшим угождать не только дамам. Что скажете о нем, когда он сделал успешную карьеру? - Мой шурин имеет двести тысяч годовых. - Конечно, весьма приятно иметь двести тысяч, но как мне удобнее поддерживать отношения с этим счастливцем? - Князь, - отвечал Мейендорф, - вы и без моих советов догадаетесь, как следует поддерживать отношения с человеком, который имеет двести тысяч годового дохода. Горчаков внятно прищелкнул пальцами: - В данной комбинации, барон, меня волнуют не двести тысяч талеров, а то, что Буоль способен выставить за пределы Австрии двести тысяч штыков, а еще двести тысяч останется в пределах империи для внутренних расходов, дабы подавлять национальные революции в Венгрии и в Италии. - Об этом я не думал, - отвечал Мейендорф. - Потому-то у вас такое хорошее настроение... *** Франц-Иосиф принял его в Шенбруннском замке, выспренне выражая свои горячие симпатии к дому Романовых. - Как жаль, что после стольких любезных заверений вашего величества я завтра же должен покинуть Вену! - Этими словами Горчаков шокировал Габсбурга (тогда еще молодого и не успевшего отрастить пышные бакенбарды, сделавшие его облик анекдотичным). - Увы, я вынужден покинуть Вену, если не будет остановлена ваша армия, собранная в Трансильвании для вступления в пределы Дунайских княжеств, народы которых, валахи и молдаване, уже привыкли к режиму российского покровительства. Разрыв отношений с Россией был для Вены опасен. - Вы не успеете доехать до посольства, как я депеширую в Трансильванию, чтобы моя армия не трогалась с бивуаков. Но, сказав так, Франц-Иосиф, кажется, не обратил внимания на слова, произнесенные в ответ Горчаковым: - Я не спешу располагаться в посольстве. Горчаков намеренно поселился в "Империале", чтобы здесь выждать визита канцлера. Буоль вскоре появился в отеле, но посетил соседний с Горчаковым номер, в котором принимала мужчин модная темнокожая куртизанка с острова Сан-Доминго. Австрийский канцлер демонстративно провел у женщины весь вечер... Балабин сказал, что Буоль не придет. - Может быть, - согласился Горчаков. - Но зато придет такое время, когда канцлер Буоль, как последний дешевый лакей, подаст вам стул... Верьте - так будет! Свидание состоялось на нейтральной почве - в доме саксонского дипломата барона Зеебаха, женатого на дочери российского канцлера Нессельроде. Буоль начал с угроз: союзные державы с населением в 108 миллионов и тремя миллиардами доходов ополчились против России, у которой 60 миллионов населения и едва ли наберется один миллиард годового дохода. Блеснув очками, Горчаков кивнул: все верно. - Но еще не родилась коалиция, способная стереть Россию с лица земли, как неудачную формулу с грифельной доски. Я не пророк, но могу предсказать: после этой войны Вена еще очень долго будет дремать вполглаза... А на столкновение с Францией я не смотрю так уж трагично! Наполеон Третий, сам того не ведая, забивает сейчас сваи моста, который перекинется через всю Европу между Парижем и Петербургом. - Это ваша славянская фантазия, - заметил Буоль. - Обратимся к фантазии итальянской! Франция не потерпит закабаления вами Италии, возмездие придет.., не из Рима. - Вы думаете.., из Парижа? - оживился Буоль. - Мне трудно говорить за Францию, но, помимо Наполеона Третьего, существует еще и Джуэеппе Гарибальди. - Не ожидал от вас, столь воспитанного человека, что вы станете дерзить мне при первом же свидании. - Ах, простите! - извинился Горчаков. - Я как-то совсем забыл, что имя Гарибальди считается в Вене крамольным... Вражда (и границы этой вражды - от Дуная до Рима) определилась. Вскоре русские войска отошли за Прут, а в долины Дуная сразу хлынули австрийцы. Союзные войска высадили десанты в Евпатории и пошли на Севастополь, хорошо защищенный с моря, но зато открытый со стороны суши. В эти трудные для России дни Горчаков держался особенно гордо, тон его речей подчас был вызывающим, а Балабнну он однажды сказал: - Я предпочел бы сейчас с ружьем в руках стоять на бруствере самого опасного Четвертого бастиона в Севастополе, только б не вариться в этой ужасной венской кастрюле... Европейские газеты писали о нем как об очень большом политике, который в пору небывалого унижения своего отечества умеет сохранять достоинство посла великой державы. Россия вела две битвы сразу: одна - в грохоте ядер - шла под Севастополем, другая, велеречивая и каверзная, протекала в конференциях и заседаниях, где Горчаков - в полном одиночестве! - выдерживал натиск нескольких противников... 1854 год заканчивался; французы колонизировали Сенегал; Макс Петенкофер начал борьбу с холерой; папа римский опубликовал энциклику о беспорочном зачатии девы Марии. *** А весною 1855 года перед Кронштадтом появился флот неприятеля. Петербуржцы смотрели на эту блокаду с философским любопытством. Возникла даже мода - устраивать массовые гуляния в Сестрорецке или на Лисьем Носу, откуда хорошо были видны корабли противника. А когда маршал Пелисье получил от Наполеона III титул герцога Малахова, Петербург дружно смеялся. Французы не знали, что знаменитый курган под Севастополем получил свое название от забулдыги Ваньки Малахова, основавшего под сенью кургана дешевый кабак. Так что геральдическое основание для герба нового герцога имело прочную основу - большую бочку с сивухой... Наполеон III считал войну с Россией войной "платонической", как реванш Франции за 1812 год. Он не желал продлевать вражду с Петербургом, истощая свою казну и обогащая биржи Лондона. Переговоры за спиною Англии он поручил сводному брату - герцогу Шарлю Морни. Через венских банкиров Морни вошел в тайные сношения с князем Горчаковым. - Россия, будучи нема, - ответил Горчаков, - не остается глухою. Но мир между нами возможен в том случае, если Франция не потребует от России унизительных уступок... Осенью русские войска покинули Севастополь, но не было силы, которая заставила бы их уйти из Крыма; тогда в России можно было нарваться на оплеуху, сказав, что Севастополь пал. "Севастополь не пал. - говорили русские, - он лишь оставлен нами". Мира не было, а война заглохла сама по себе. Наполеон III заверил Горчакова, что условия мира не будут отяготительны для русской чести, о чем князь сразу же поспешил сообщить в Петербург - канцлеру Нессельроде. - Кажется, - сказал он Балабину, - мне удастся вывести Россию из конфликта без ущерба для ее достоинства... Поздно вечером прибыл курьер из Петербурга, вручил пакет от канцлера. Горчаков сломал хрусткие печати. Едва вчитался в бумаги, как рука сама потянулась к колокольчику. - Бог мой, - крикнул он вбежавшему Балабину, - все пропало! Нессельроде повелевает прервать отношения с герцогом Морни, а переговоры о мире с Буолем перепоручает своему зятю, саксонскому барону Зеебаху. - Но почему же с Буолем? При чем тут Зеебах? - Нессельроде разрушил дело почетного мира. Тайну моих переговоров с Францией он подло разгласил перед Веною... Предательство было непоправимо для России! Наполеон III, возмущенный поведением петербургского кабинета, сразу же прервал переговоры. А при встрече с канцлером Буолем князь Горчаков заметил на его лице торжествующую усмешку. - Теперь, - сообщил Буоль, - условия мира будем диктовать мы... Не скрою от вас, любезный коллега, что России предстоит испытать некоторую чесотку своего самолюбия. На этот раз условия мира были очень унизительны! - Я не думаю, чтобы Петербург на них согласился. - Тогда.., война, - злорадно отвечал Буоль. - Конечно! - сказал Горчаков, нарочито замедленно протирая очки. - С человеком, имеющим двести тысяч годового дохода, я не могу говорить иначе, как только в уважительных тонах. К тому меня обязывают долги и полное отсутствие доходов... *** Вскоре он испытал признаки отравления. Слег в постель, его мучительно рвало, в глазах было темно... - Мсье Балабин, - сказал он, - я хотел бы сдать русское посольство в Вене именно вам, русскому, и вам позволительно развить свою ненависть к Австрии до невозможных пределов. - Когда вы, князь, почувствовали себя дурно? - Сразу после обеда у этого саксонца Зеебаха. - Вы имеете какие-либо подозрения против Саксонии? - Против Саксонского королевства - никаких. Но я имею массу подозрений противу Российской империи, ибо за столом у барона Зеебаха я сидел подле его очаровательной жены, дочери нашего канцлера Карла Вильгельмовича Нессельроде! ...Россия пребывала в политической изоляции. КАПРИЗНАЯ РУССКАЯ ОТТЕПЕЛЬ Тютчев не расписался - Тютчев разговорился... Крымская эпопея надломила его - она и выпрямила! Новый год был встречен нервными стихами: Черты его ужасно строги, Кровь на руках и на челе. Но не одни войны тревоги Принес он людям на земле. Федор Иванович полагал, что мир замер на пороге небывалого кризиса, а народу русскому уготована судьба роковая - противостоять всей Европе, которую сокрушит изнутри некто "красный", после чего святая Русь вернется на исконные исторические пути, а мир славянства встанет под русские знамена. - Но этого еще никто не осознает, - рассуждал он. - Жалкие мухи, прилипшие к потолку корабельной каюты, не могут верно оценивать критические размахи корабельной качки! Лучшие годы жизни (с трагедиями и надрывами) Тютчев провел в Германии; любя немецкий мир, он понимал его национальные терзания; друг Шеллинга и Гейне, поэт грезил о той уютной Германии, которая возникала из идиллических картин Шпицвега - с их виноградными террасами, с инвалидными командами крепостей, усопших в лопухах и бурьяне, с ночными патрулями, которые, воздев фонари, обходят мистические закоулки средневековых городов, населенных сентиментальными башмачниками и пивоварами, Гретами и Лорелеями, ждущими почтальона с письмом от сказочного рыцаря... Но политика удушала поэзию! Тютчев был политическим трибуном светских салонов. В ярком освещении люстр, под волнующее шуршание женских нарядов, в говоре и смехе юных красавиц поэт становился неотразимо вдохновенен. Будто невзначай, он транжирил перлы острот и афоризмов, а Петербург повторял их, как откровение... Лев сезона - так прозвали его в столице, хотя этот некрасивый и малоопрятный человек меньше всего походил па жуира и бонвивана. Вот он выходит из подъезда дома на тихой Коломенской, проведя эту ночь не в семье, где его заждалась жена, и опять у Лели Денисьевой, последней своей любви. О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней. Сияй! Сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней... Поэт! Впрочем, на поэта Тютчев тоже не похож: щупленький, лысенький, поверх пальто накинут немыслимый плед, конец которого небрежно волочится по панели. Не только поэта, но даже камергера двора его величества, каким он был, Тютчев не напоминает. Скорее, пришибленный невзгодами жизни мелкий титулярный советник, корпящий над перепиской казенных бумаг. Сейчас поэт направлялся в цензуру. Не для того, упаси бог, чтобы с пеной у рта отстаивать свои мысли. Нет, Тютчев сам был цензором. Когда-то советник посольства в Турине и уполномоченный в Мюнхене, он свернул свои паруса в Петербурге, бросив якорь в мутных заводях у Певческого моста, где и числился старшим Цербером, обязанным "тащить и не пущать". А что делать иначе? Как правило, поэт влюблялся в замужних женщин, уже имевших детей, потом рождались дети от него, и, наконец, любимая Леля тоже не бесплодна, - жить как-то надо... Тютчев горько смеялся сам над собою: Давно известная всем дура - Неугомонная цензура - Кой-как питает нашу плоть - Благослови ее господь! Невесело было. Английский флот совершил разбойничье нападение на жителей Камчатки, он обстрелял Соловецкий монастырь, где монахи дали "викторианцам" отпор из пушек времен Стеньки Разина, - а сегодня поэту предстоял неприятный разговор... Канцлер Нессельроде красными чернилами широко и жирно, явно смакуя, вычеркнул из статьи слово "пиратские". - Помилуйте, - заявил он, - как можно писать о пиратских действиях англичан на море... Лондон может обидеться! - Но что нам до английских обид, - отвечал Тютчев, - если наше отечество пребывает в состоянии войны с Англией? - Война здесь ни при чем, а флот ея величества королевы Виктории пиратским быть не может... Кстати, - дополнил Нессельроде, - я крайне недоволен, что вы дозволяете публикации о потерях англичан и французов в Крыму. К чему это злорадство, присущее московским агитаторам - Аксаковым, Самариным и Погодиным? Пусть наши газеты пишут только о русских потерях, а Париж и Лондон не следует огорчать упоминанием об их жертвах... Надеюсь, вы меня поняли? Тютчев не желал этого понимать, и все, что несли к нему редакторы газет, он пропускал в печать с неразборчивой подписью: "п. п. Ф. Т." (что означало: печатать позволяется. Федор Тютчев). Уже не обожаемой Леле Денисьевой, а своей свято любимой жене, мудрой и гордой красавице Эрнестине, поэт откровенно сообщал: "Если бы я не был так нищ, с каким наслаждением я швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопищем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего дикого кретинизма". Поэту Якову Полонскому он в эти дни сказал: - У нас уже привыкли лечить зубную боль посредством удара кулаком в челюсть! Я это не раз испытал на себе... *** Сорок лет подряд во главе русской внешней политики стоял горбоносый карлик с кривыми тонкими ножками, обтянутыми панталонами из белого тика, - карлик ростом и пигмей мысли, он обожал тонкую гастрономию, маслянистый блеск золота и благоухание оранжерейных цветов. О немцах он говорил: "Господь бог при сотворении мира, на восьмой день, даже не отдохнув, взялся за создание человека, и первый, кого он вылепил, был немец". О русских же отзывался так: "Правда, средь них встречаются приятные люди, но, когда я вижу умного русского, я всегда думаю: как жаль, что он не родился немцем..." Российский канцлер Карл Вильгельмович Нессельроде обязан своим появлением на свет офицеру Пфальского герцогства от брака с еврейкой Луизой Гонтарь <Л. Гонтарь вышла замуж, будучи уже беременной от венского барона Лебцельтерна, отец которого, австрийский еврей, был лейб-медиком императора Карла VI. Это хорошо замаскированное родство русского канцлера, бывшего евреем со стороны отца и матери, сделало его политически зависимым от венских Ротшильдов, ярых ненавистников России, на что уже давно обратили внимание историки дипломатии.>; он родился на испанском корабле у берегов Португалии, а крещен по протестантским обрядам в часовне английского посольства в Лиссабоне... Космополит не только по рождению, но и по убеждениям души и сердца. - Ах, оставьте, - морщился Нессельроде, когда речь заходила о России и русском народе. - Я не знаю такой страны, и мне безразличен грязный и темный русский народ. Я служу не народу, а лишь короне моего повелителя! Загнав русскую политику в тупик, канцлер привел Россию к политической блокаде, сделав из страны нечто вроде европейского пугала. Я склонен думать, что Николай I поступил все же рыцарски, когда, не стерпев стыда поражений, приказал лейб-медику Мандту дать ему порцию яда, от которого и скончался на узкой лежанке, накрытый шинелью рядового солдата. Царь понял крах тех идеалов, которым он поклонялся и всю жизнь следовал. Перед смертью он сказал своему сыну: "Прощай, Сашка.., я сдаю тебе под команду Россию в дурном порядке!" Зимой Александр II провел в Зимнем дворце секретное совещание высших сановников империи. Он сообщил им: - Я имею телеграмму из Вены от князя Горчакова, который советует отвергнуть ультиматум Буоля и снова завязать переговоры лично с императором Франции, дабы нейтрализовать требования Вены о территориальных уступках в Бессарабии. Наполеон Третий признал, что война обошлась Франции очень дорого, а русский солдат покрыл себя немеркнущей славой. У меня нет оснований подозревать его в неискренности, благо сама же Франция берется умерить неоправданные притязания Лондона. Начались прения. Все высказывались за мир, ибо боялись полного оскудения казны и арсеналов. В случае отказа от мира следовало ожидать высадки десантов противника на Кавказское побережье; англичане уже запланировали отрыв народов Кавказа от России, чтобы под эгидою турецкого султана создать особое царство Шамиля - Черкесию; существовала и угроза вторжения австрийских войск со стороны Галиции. Граф Киселев бросил упрек в лицо Нессельроде: - Спасибо за изоляцию! Россия осталась теперь, как цыган, ночевать в пустом поле. С нами только Пруссия, но и она, под давлением Австрии, может позариться на Прибалтику. Граф Алексей Орлов (шеф жандармов) сказал: - Национальная гордость возмущена, в низах народа скапливается громадный взрыв патриотизма... Простонародие, я извещен точно, согласно нести жертвы и далее. Но мир все-таки необходим для сохранения спокойствия в империи. Престарелый англоман Воронцов тоже стоял за мир: - Шамиль для нас хуже язвы желудка. Пока Шамиль не побежден нами, мы всегда будем связаны в политике! Александр II указал Нессельроде: - Немедленно отзовите Горчакова из Вены... Горчаков приехал. Он остановился, словно провинциал, в номерах у Демута, совершенно разбитый болезнью. Врачи ограничили его лечение тем, что без передышки промывали ему желудок, и в эти дни его навестил Нессельроде - с угрозой: - Если вы рассчитываете занять мое место, то предупреждаю, что после этой войны министерство иностранных дел будет аннулировано как ненужное, ибо впредь Россия не сможет вести самостоятельной политики, обязанная лишь покорно выслушивать, что ей укажут кабинеты европейские. - Бог с вами, - равнодушно отозвался князь. В салонах столицы светские дамы рассуждали: - Россия унижена, но так жить нельзя! Нам нужна волшебная палочка, чтобы вернуть империи ее прежнее величие. - Ах, милая Додо, где найти эту палочку? - Такою палочкой обладает князь Горчаков... Горчаков, садясь на горшок, говорил врачам: - Кажется, из меня выходят дурные последствия политики Священного союза монархов... О-о, господи! Прости и помилуй нас, грешных, царица небесная, заступница наша еси... Под ним стояло изделие фирмы Альфреда Круппа! Полмиллиона солдат и полмиллиарда рублей - такова цена для России Крымской кампании. Черноморский флот лежал на дне, Севастополь дымился руинами; жители выезжали в Николаев, на горьких пепелищах выли покинутые псы да бродили одичалые кошки. Русский человек не признавал себя побежденным, умные люди даже приветствовали поражение царизма, за которым должно последовать оздоровление государства. Московские славянофилы тогда же пустили в оборот модное словечко "оттепель": - Господа, начинается политическая оттепель... Началась она с того, что Александр II (сам курящий) позволил верноподданным курить на улицах и в общественных местах. Демонстративное курение стало признаком либеральных воззрений курящего, а дворянин, рискнувший отпустить себе бороду, считался уже карбонарием, чуть ли не гарибальдийцем. Возникла мода на папиросы - чисто русское изобретение (хотя название взято от испанской пахитосы, в которой табак заворачивался не в бумагу, а в соломку). "Оттепель" безмерно обогатила табачных фабрикантов Миллера и Гупмана, выпускавших три сорта курева: тонкие и длинные - ферезли, толстые и короткие - пажеские, наконец, специально для театралов появились папиросы на две затяжки, называемые - антракт... В 1856 году Россия провела широкую демобилизацию старой армии - еще николаевской, набранной по рекрутской системе. Старики ветераны получили на руки белые билеты, в коих им наказывалось "бороду брить, а по миру не ходить" (иначе - не побираться). Тысячные толпы людей, вислоусых и беззубых, с нашивками из желтой тесьмы "за беспорочную службу", плелись по дорогам в свои губернии, дабы успокоить кости на родине. Но солдата дома никто не ждал, ибо у него давно не было дома. Взятый на службу черт знает когда (безграмотный и потому не имевший связи с сородичами, тоже безграмотными), он являлся в деревню, где повымерли помнившие его, а те, что сидели теперь за столом, в суровом порядке хлебая щи деревянными ложками, видели в нем лишнего едока. Вот и пошли они, солнцем палимы, по белу свету, а свет велик, и брили они бороды, как ведено им от начальства премудрого. Одинокие люди устраивались хожалыми в полицию, будочниками у застав в провинции, в ночные сторожа при купеческих лабазах, нанимались в швейцары, шли в банщики или.., просто спивались! Бряцая крестами и медалями, гневно стуча клюками в заплеванные полы трактиров, ветераны требовали дармовой водки, уважения к себе и почитания, - ей-ей, читатель, они того стоили... А что еще сказать об этом времени? Лев Толстой говорил: "Кто не жил в 1856 году, тот не знает, что такое жизнь!" Россию сгибало на переломе эпох, старой и новой, и лишь мудрые старцы сумели найти в себе смелость, чтобы разрешить бурнокипящей младости: "Шагайте через нас"... *** Придворный мир, надев позлащенные мундиры, по утреннему морозцу катил в Зимний дворец присягать самодержцу. Тютчев не поехал для присяги новому императору Александру II: - Я разуверился, что эти господа способны осознать истину. При случае я готов пожертвовать им часть своего ума... Поэта вызвали к министру императорского двора. - Однажды вы уже были лишены звания камергера, когда ради свидания с женщиной самовольно оставили пост посланника в Турине, - сказал поэту граф Адлерберг. - На этот раз вы ведете себя столь же неосмотрительно и даже.., вызывающе. Тютчев присягнул. Презирая себя, сказал Леле: - Все они в основном мерзавцы, и мне тошно глядеть на них, но беда в том, что тошнота не доводит меня до рвоты. Он побрел к Демуту, чтобы побеседовать с Горчаковым о судьбах русской политики. С крыш уже капало. Это была весенняя оттепель. Безо всякой политики... Утром Леля спросила: - О чем, друг мой, говорили вы с Горчаковым? - О вселенной - никак не меньше того... ПАРИЖ И ПАРИЖСКИЙ МИР Вечный город никогда не спит... Еще шумят кофейни, еще фланируют по бульварам гуляки, а уже проснулись зеленщики и огородники, загружающие рынки капустой и артишоками. Стражи отворяют мясные павильоны, где дежурные таксы с лаем гоняют между прилавками ленивых и жирных крыс. В два часа ночи пробуждаются flaireur (блюдолизы) - инспекторы, которым до рассвета следует обойти рынки и кухни, дабы, полагаясь на срой вкус, опробовать качество продуктов. На винных складах Парижа торговцы уже разбавляют коньяки крепким чаем, а на молочных фермах безбожно льют в молоко речную воду. Публика разъезжается из театров, когда в дешевых харчевнях уже вскипают супы для пролетариев, готовых взяться за труд. На авансцену парижской кулинарии выходят "устроители бульонов" - почти фокусники, рты у которых лучше пульверизаторов. Набрав в рот рыбьего жира, они распрыскивают его в мельчайшую маслянистую пыль, и она, осаждаясь поверх супов, украшает их поверхность жирными точками. Первые лучи солнца едва коснулись крыш Парижа, а из ворот Бесетра уже выехала телега с преступником; на площади Рокет стоит гильотина, возле нее - корыто со свежими пшеничными отрубями. Голова, прежде чем упадет в мягкие отруби, рубится возле четвертого позвонка. Быстрота операции поразительна: не успеешь сказать "ах!", как подмастерья уже заколачивают крышку гроба гвоздями... Слава богу, трудовой день начался! Итак, читатель, мы в Париже времени Наполеона III, времени пышной Второй империи. Я никого не удивлю, если скажу, что Наполеон I умер в 1821 году на острове св. Елены, далеко в безбрежии океана. Его сын Наполеон II (обычно его называют герцогом Рейхштадтским), рожденный от австриячки Марии-Луизы, не был отравлен Меттернихом, как принято думать. Говорят, что Меттерних поступил проще - он подослал к нему знаменитую балерину Фанни Эльслер, и женщина вулканического темперамента быстро загнала юнца в могилу. А чтобы приступить к Наполеону III, нам не обойтись без генеалогической справки. Любвеобильная креолка Жозефина Таше де Пажери, первая жена Наполеона I, от первого брака с генералом Богарнэ имела дочь Гортензию, которую отчим насильно выдал за своего брата Луи-Бонапарта, назначив этого флегматика королем в Голландию. Гортензия, став королевой, забеременела от голландского адмирала Веруэлля и родила мальчика - будущего Наполеона III. В наследство ему мать оставила любовь к приключениям и сочинила музыку к стихотворению Partant pour la surie, которое во времена Второй империи он сделал французским гимном. Наполеон III творил большую политику заодно с братом Шарлем Морни, которого королева Гортензия родила опять-таки не от мужа, а от гусара Флахо. Этот Флахо, в свою очередь, был приблудным сыном князя Талейрана, что давало повод Морни быть вдвойне гордым своим происхождением. Однако если император и герцог Морни приходились Наполеону I десятой водой на киселе, то граф Валевский - это уж точно! - был подлинным наполеонидом, рожденным от связи императора с полячкою Марией Валевской. Сейчас он ведал иностранными делами Франции. Носитель старых польских традиций, Валевский не мог, конечно, относиться к царизму благосклонно, но сейчас политика Франции обязывала его искать дружбы с Россией... На этом пока и остановимся. Пора за круглый стол! Париж меняется, но неизменно горе, Фасады новые, помосты и леса, Предместья старые - все полно аллегорий. Воспоминания, вы тяжче, чем скала. К открытию Парижского конгресса на набережной д'Орсэ закончили отделку нового здания министерства иностранных дел, и теперь это имя - Кэ д'Орсэ - стало символом всей французской политики. Конечно, из Берлина прикатили на конгресс и представители Пруссии, но австрийский канцлер Буоль, желая унизить пруссаков, не допустил их в зал заседаний: - Если глупым Михелям так уж интересно, что тут происходит, я разрешаю им подглядывать в замочную скважину... От имени России главной фигурой на конгрессе выступал граф Алексей Федорович Орлов, брат декабриста Михаила Орлова и шеф корпуса жандармов; Орлов был плохим жандармом, презиравшим дело тайного сыска, но зато был отличным дипломатом, влюбленным в политику. Сначала он повидался с Морни и Валевским: - Это самый абсурдный конфликт между Россией и Францией, которая, вернувшись к пагубной системе кардинала Ришелье, сражалась в Крыму не за себя, а за Турцию... Я не понимаю, какие серьезные причины могут быть для неудовольствий между нашими странами, лежащими на двух концах Европы? - Никаких, - четко согласился Морни. - Но мы связаны союзом с Англией, а эта страна всегда имела глаза в десять раз больше своего желудка. Договоримся сразу: Валевский будет гласно афишировать свой альянс с лордом Кларедоном, но пусть вас, русских, не смущают его громкие фразы. Орлов (стареющий красавец гигантского роста с элегантным клоком седых волос на лбу) развернулся в сторону Валевского, сказавшего, что Париж с нетерпением ждал его приезда. - А если вы меня ждали, так я надеюсь рассчитывать, что на конгрессе вы избавите меня от всяких неприятностей. - Ваша неудача была бы неудачей и для Франции... Наполеон III был женат на жгучей испанке Евгении Монтихо; Орлов, честно говоря, побаивался встречи с этой красавицей, которая, словно червь под землей, прогрызала запутанные норы в политике. Но, к счастью, Монтихо была на сносях, и Наполеон III принял русского посла наедине. Внешне император был карикатурен: маленький, с кривыми ногами и слишком коротким туловищем; на подбородке - козлиная бородка, а усищи - в стрелку, как два отточенных стилета; под глазами - темные мешки от почечной болезни. Наполеон III сразу же озадачил Орлова резким выпадом: - Последняя война с вами вдребезги сокрушила Священный союз, а вероломная политика Австрии нанесла России неслыханное ущемление чести... Не пора ли нам сообща пересмотреть всю политику Европы от истоков Венского конгресса? Вторым представителем России на Парижском конгрессе был Филипп Иванович Врунов (посол в Лондоне, он обессмертил себя тем, что во время придворных празднеств скрыл кончину жены, а чтобы труп не разлагался, Врунов целую неделю обкладывал его льдом, который сам и заготовлял). Врунов настолько погряз в дипломатических выкрутасах, что Орлов, ловкий мистификатор, нашел применение и его "способностям". - Барон, - сказал он ему, - я буду лбом таранить форты Вены и Лондона, а вы тем временем прожевывайте любой вопрос до тех пор, пока всем врагам не станет тошно. Врунов доводил конгресс до умопомрачения нудными речами, предлагая одну редакцию статьи за другой, а когда статья была отшлифована до нестерпимого блеска, он мудро изрекал: - Это следует изложить совершенно иначе... Турецкий визирь Али-паша, умный и образованный человек, в основном помалкивал, предоставляя сражаться за Турцию англичанам и австрийцам. Русская армия до сих пор держала в своих руках турецкую крепость Каре, и лорд Кларедон, приняв трагическую осанку, сделал заявление: - Англия согласна воевать с Россией еще сотню лет, но никогда не уступит русским обладание крепостью Каре. Орлов не спросил лорда - ваша она, что ли, эта крепость? Вздернув породистую голову, он построил вопрос иначе: - Насколько я вас понял, турецкая крепость Каре крайне необходима Англии ради безопасности британской короны? Али-паша, продолжая разумно молчать, медленно обвел всех матовыми черными глазами и тяжело вздохнул. - Мы, - отвечал за него лорд Кларедон, - отлично сведущи в том, что Кавказ - это открытые ворота в Индию. - Но, обладая Индией, - парировал Орлов, - зачем же вы, милорд, хотите колотить стекла в русских окошках? Кларедон невозмутимо подверг сомнению права России на обладание Кавказом и всем побережьем Черного моря от устья Кубани, но получил отповедь от графа Валевского: - Не делите то, что вам не принадлежит... Орлов понял, что пора спускать собаку с цепи: по его сигналу барон Брунов начал усыпление конгресса мелочными соображениями, старательно подчеркивая их чрезвычайную важность, и он произносил изнурительную речь до поздней ночи, пока дипломаты не забыли, ради чего они тут собрались... Они тревожно переглянулись: - Простите, а на чем же мы остановились? - На том, - поднялся Орлов, - чтобы сделать перерыв в заседаниях, дабы здраво обсудить предстоящие решения... *** Симпатии французов к России нисколько не пострадали от войны, в Париже с большим уважением отзывались о русском солдате, как благородном, стойком противнике. Но зато всеобщее возмущение вызывало крохоборство Австрии, подлое желание Вены насытиться за чужим столом. Орлов это учитывал и, выводя Россию из политической изоляции, он решил затолкать Австрию в пропасть политической бездны... Алексей Федорович сознательно предложил перерыв в работе конгресса, дабы на обеде в Тюильри заручиться поддержкой императора. Наполеон III видел в Англии препятствие для своих "бонапартистских" захватов в Европе, он мечтал об изгнании Австрии из Италии, а в результате ему была нужна опора на Россию, и Россия ему поможет, но долг платежом красен... Орлов жаловался, что требования англичан чудовищны: - Они требуют срытия фортификаций на Аландских островах в Балтике, уничтожения судостроительных верфей в Николаеве. - Валевский, - отвечал Наполеон III, - для видимости будет отстаивать союзную точку зрения до предела, и вы до предела сопротивляйтесь. Когда предел наступит, Валевский разведет руками и скажет, что России надобно уступить... Буоль уже вторгался с войсками в Бессарабию: - Если Россия побеждена, ей следует подчиниться! Орлов, оскорбленный, встал: - Австрия, может быть, и привыкла заключать мир после многих своих поражений, но Россия в таких позах еще не бывала! И вы ведите себя приличнее, ибо, если верить газетам, Севастополь взяли не вы, а доблестные французы. Валевский, выбрав момент, шепнул Орлову: - Вам все-таки предстоит отрезать кусок степей, и пусть Буоль стрижет там "золотое руно" с цыганских баронов... Орлов произнес слова - пророческие: - Вы, австрийцы, еще не знаете, какого моря слез и крови будет вам стоить это несчастное исправление границ... Вслед за этим Валевский испортил настроение Габсбургам на множество лет вперед: он заявил, что Европа желала бы видеть Дунайские княжества объединенными в единое государство. Орлов, как опытный игрок, перехватил этот "мяч" в полете и мастерским ударом послал его за сетку противника: - О воссоздании самостоятельного и свободного государства Румынии можно говорить лишь в том случае, если из земель валашских будут выведены войска Австрии и Турции! При этом молчальник Али-паша вяло осунулся, "а Буоль (писал очевидец) столь яростно возражал против объединения княжеств, что временами казалось - он потерял рассудок". - Как вам не стыдно! - кричал он. - Ваша армия высадилась на острове Змеином и контролирует все дунайское устье... Орлов был сегодня при мундире, он водрузил громадную длань на золоченый эфес великолепной сабли и ответил так: - Змеиный, - известковая скала, на которой, по преданию, погребено тело Ахиллеса, размером остров не больше тарелки, и я не понимаю горячности графа Буоля, упрекающего нас в наличии русской прислуги на маяке острова Змеиного... - А там есть маяк? - тихонько спросил Врунов. - Если нет, так завтра будет, - шепнул Орлов... Но политика султана турецкого - это политика Лондона, а объединение Дунайских княжеств в Румынию - это начало развала Турецкой империи. Кларедон упрекнул Валевского: - Вы желаете быть русским более самих русских... Лишь под конец конгресса в зал заседаний были допущены прусские представители, делегацию которых возглавлял берлинский бюрократ Отто фон Мантейфель. Орлов дружески тронул его за локоть и доверительно сказал: - Я покажу вам, что пишет мне государь... Александр II писал: "Мы, конечно, не можем забыть, что из всех великих держав одна Пруссия не была нам враждебна..." Петербург с Берлином сковывали давние родственные узы Гогенцоллернов с Романовыми, а мать Александра II была внучкою короля Фридриха Великого... Пушечными выстрелами перед домом Инвалидов, где покоился прах Наполеона I, Европа была извещена о наступлении мира. Итак, все кончено. Кларедон подошел к Орлову, предлагая руку для пожатия. - Ну что там рука! - с радушием отвечал Орлов. - Позвольте мне, милорд, обнять вас по русскому обычаю. Он обнял лорда, подержав недолго в своих медвежьих объятиях, потом развел руки, и британский дипломат вялым мешком опустился на землю в обморочном состоянии. - Это от чистого сердца, - сказал Орлов, - за то, что он потребовал уничтожения наших верфей в Николаеве... В разгар конгресса Евгения Монтихо родила Наполеону III сына, прозванного "принц Лулу". Орлов от души поздравил императора и выразил желание обнять его. - Умоляю - не надо, - уклонился счастливый отец. Александр II ознакомил Горчакова со статьями Парижского трактата... Александр Михайлович долго хранил молчание. - Орлов сделал все, что мог, и даже больше. Я смею думать, что, когда на Москву наезжали послы Мамая и Тохтамыша, дабы собирать ясак натурою с наших пращуров, положение российской дипломатии было все-таки намного хуже, чем наше. Меня утешает в этом трактате одно: пищу никогда не едят такой горячей, какой она готовится на плите... Царь отчеркнул ногтем статью трактата. - Вот! - сказал. - Самый нетерпимый и оскорбительный пункт - нейтрализация Черного моря: мы не имеем права возрождать флот на Черном море, заводить порты и арсеналы. - Да, - согласился Горчаков, - Европа схватила нас за глотку, и я почел бы за счастие дожить до того дня, когда Парижский трактат с его позорными статьями будет уничтожен. Император ухватился за эти слова: - Вам и карты в руки... Что означало: берите портфель от Нессельроде! Горчаков отнекивался, ссылаясь на старость и недомогания. Пожалуй, были причины и более серьезные: он ведь знал о германофильстве царя, и это мешало бы ему сводить Россию в альянсе с Францией... На уговоры царя князь отвечал: - Когда человек в моем возрасте начинает солировать, то следует помнить, что слушать его способны одни ангелы. Вы молоды, а я стар: мы же с вами будем ссориться! Ах, лучше оставьте меня - я разбит смертью любимой женщины... ПРОБА ГОЛОСА В дворцовой церкви свершался придворный молебен по случаю Парижского мира; средь коленопреклоненных сановников и свитских дам шелестел шепоток: "Горчаков, кажется, возьмет портфель у Карлушки..." На выходе из храма об этом же заговорил с царем и граф Адлерберг - возмущенно: - Можно ли назначать министром человека, знавшего о заговоре декабристов, друзья которого до сих пор в Сибири? - Но Горчаков ведь не торчал тогда на Сенатской площади: он сидел во дворце и ждал, чем все это закончится... Император увольнял в отставку сановников, доставшихся в наследство от батюшки, которого Герцен прозвал "неудобозабываемым". Правда, смена кабинета далась нелегко, пришлось даже выдержать истерику матери. Почерневшая и сухая мегера, внучка Фридриха Великого, кричала на сына: - Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца - без Клейнмихелей! без Нессельроде! Царь дал матери ответ, ставший историческим: - Мой папа был гений, потому мог позволить себе окружать трон остолопами. А я не гений - мне нужны умные люди... В царском поезде, единственном в стране, который имел "гармошку" (для перехода из одного вагона в другой), император с Горчаковым ехали в Царское Село. Разговор шел о пустяках, а когда показалось Пулково, Александр II сказал: - Вижу, вы уклоняетесь от бесед о политике. - Нисколько! Но я хотел бы обратить ваше высочайшее внимание на то, что внешняя политика - сестра политики внутренней, и разделение их невозможно, ибо эти близнецы порождены одной матерью - природою государства. Пусть же начало вашего царствования отметится благородным актом милости... - К чему эта возвышенная прелюдия? Горчаков пытливо взирал из-под очков. - Государь! Верните из Сибири всех декабристов, кои ост