ались в живых, возвратите им честь их званий. - Я сделаю это. Но только в день коронации... С поезда пересели в придворный экипаж. Недавно прошел весенний дождь, молодая зелень приятно сквозила за окошками кареты, ехавшей, как по паркету, по великолепной мостовой. Царь настаивал на принятии дел иностранных: - При Нессельроде они были, скорее, странные... - Пока нас никто не слышит, - отвечал Горчаков, - я выскажусь... Парижский трактат хорош уже тем, что определил цели русской политики на ближайшие годы. Не в силах скрыть от вас и своего простительного тщеславия... Да! Я хотел бы стать имперским канцлером только затем, чтобы, не выкатив из арсеналов ни единой пушки и не тронув даже копеечки из казны, без крови и выстрелов, сделать так, чтобы наш флот снова качался на рейдах Севастополя. - Разве это возможно.., без крови? - В политике, как и в любви, все возможно... Решено! Нессельроде сдал дела Горчакову. - Что вы тут собираетесь делать? - хмыкнул он. - Россия вышла из европейского концерта, ее голос потерял прежнее очарование. Сейчас нам предстоит лишь бисировать на галерке признанным певцам Вены, Парижа и Лондона... Я вам не завидую, - сказал Нессельроде на прощание. - Да, - согласился Горчаков, заглядывая в чернильницу, - положение отчаянное, а я, как влюбленный Нарцисс, буду любоваться своим отражением в чернилах, налитых сюда еще во времена Венского конгресса, ибо с тех пор они не менялись... Политический пигмей на цыпочках удалился. Немецкая страница дипломатии была перевернута. Открылась чистая - русская, патриотическая. Тютчев проводил Нессельроде злыми стихами: Нет, карлик мой, трус беспримерный! Ты, как ни жмися, как ни трусь, Своей душою маловерной Не соблазнишь святую Русь... Горчаков поставил перед собой "скромную" задачу: отомстить Австрии за ее поведение в Крымской войне, подготовить мир к уничтожению Парижского трактата и юридически закрепить наши границы на Амуре. Проавстрийская дворцовая партия навязывала Горчакову барона Мейендорфа, чтобы князь взял его на пост товарища министра. Горчаков решил "стародурам" не уступать и вызвал венского прихлебателя к себе: - Я вам предлагаю быть послом в Лондоне... Таким образом он хотел изолировать Мейендорфа от венских влияний. Но Мейендорф намекнул, что побережет здоровье от английской сырости, дабы дождаться, когда Горчаков сломает себе шею на антиавстрийской политике (а тогда барон и сам займет его место). - В таком случае, - жестко ответил князь, - я обещаю вам следить за своим драгоценным здоровьем. Каждый год я стану отдыхать на лучших курортах Швейцарии, чтобы не доставить вам удовольствия плестись за моим траурным катафалком... И он пережил Мейендорфа на 20 лет! *** Я не берусь соперничать с Альфонсом Додэ, который, будучи секретарем герцога Морни, описал его в своем знаменитом романе "Набоб". Из критики этого романа известно, что Морни умер не от приема возбуждающих снадобий, а был пронзен шпагою в самое непристойное место супругом той женщины, которую он имел неосторожность посетить. Для нас Морни интересен тем, что сразу же после Парижского конгресса он был направлен послом в Россию. Я не знаю другого французского дипломата, который бы оставил в русской литературе столько следов о себе, сколько герцог Морни! Именно по этой причине я и постараюсь быть предельно краток... Морни вез в Россию винный погреб, который с трудом вылакал бы даже полк лихих изюмских гусар, коллекцию гобеленов и картинную галерею, способную составить филиал Лувра. На границе его ожидал курьер от Горчакова, а в одной деревне крестьяне встретили посла "серенадой, в которой, - по словам Морни, - наверное, скрывались самые лучшие намерения". Всю его свиту из 120 человек разместили во дворце Воронцова-Дашкова на левом берегу Невы. При свидании с послом Горчаков показал Морни аметист в оправе из старинного серебра: - Этот талисман подарила мне ваша матушка, королева Гортензия, когда я, еще начинающим дипломатом, часто бывал ее гостем во Флоренции... Посол Парижа - на берегах Невы! Что ж, это очень доброе предзнаменование будущего Европы... Морни был принят в Петергофе царем, который сказал ему: - Ваше присутствие означает конец того положения, какое не должно больше повторяться. Я никогда не забуду влияния, какое в ходе переговоров на Парижском конгрессе оказал в нашу пользу император Наполеон III. Граф Орлов сообщил мне также, что он не мог нахвалиться графом Валевским... Близилась коронация. Накануне ее Александр II с женою и детьми ездил в Гапсаль - на купания. Гапсаль (нынешний город Хаапсалу) - аристократический курорт в Эстляндской губернии, издавна прославленный целебными грязями и купальнями. В эту поездку царь пригласил и Горчакова, чем очень растрогал пожилого человека: - Благодарю, государь! Ведь я в Гапсале родился, когда мой батюшка командовал там пехотной дивизией... Императрица Мария Александровна (родом из Гессенского дома) была женщиной некрасивой и тихой, как амбарный мышонок; она была глубоко несчастна из-за частых измен мужа, что не мешало ей с немецкой добропорядочностью регулярно поставлять клану Романовых все новых и новых отпрысков. Однажды, идя от купальни, она тихонько сказала Горчакову: - Мой Сашка сейчас в таком добром расположении духа, что вы, князь, можете просить у него что вам хочется. И ни в чем он вам не откажет... В поезде, отвозившем царское семейство в Москву на коронацию, Горчаков завел с императором серьезный разговор: - Государь, три года тягостной войны отразились на жизни России, и я осмеливаюсь посоветовать вам сократить расходы на пышности церемоний... Дайте вздохнуть народу свободнее! За окном вагона стелилась блеклая мгла, в которой лишь изредка мерцали лучинные огни забытых богом деревень. - Я не могу обещать вам сокращения издержек на коронацию. Поверьте, лично мне этот блеск не нужен, но, если блеска не будет, Европа может счесть это за ослабление моей власти и дурное содержание казны... А за совет благодарю. - Тогда, - подхватил Горчаков, - вам следует снизить пошлину на заграничные паспорта. Ваш незабвенный родитель выпускал верноподданных за рубеж сроком на полгода под залог в пятьсот рублей. Такую роскошь мог позволить себе только очень богатый человек. - Сколько же, по вашему мнению, брать за паспорт? - Пяти рублей вполне достаточно... Слава богу, мы ведь не китайцы, считающие, что в изоляции лучше сберегается их мудрость. Европа, - доказывал Горчаков, - сама по себе - громадный резервуар знаний, и, сливая в него русские достижения мысли и науки, мы будем вправе черпать из него все новое и полезное для развития русской жизни... Вслед за царским поездом проследовал посольский поезд со свитой Морни, и французы были ошеломлены рекордной скоростью - до Москвы они доехали за 16 часов! В первопрестольной! для вид были забронированы два особняка - Корсакова и Рахманова; обилие свободных стенок позволило Морни развесить все картины и гобелены. Послу досаждали колокола московских церквей, звонившие с утра до ночи "с достойным сожаления соревнованием". А в день коронации Морни невольно обратил на себя всеобщее внимание тем, что остановил свой кортеж за два квартала до Успенского собора, проделав остальной путь пешком и обнажив голову, что не укрылось от взора императора Александра II: - Благодарю вас, посол! Все было бы отлично, если б не эта постная физиономия лорда Гренвиля, который выступает здесь с таким видом, будто я не вернул Англии долгов... Англичане старались помешать союзу России с Францией, и Гренвиль - под громы колоколов - заметил Морни: - У нас политику делают ради прений в парламенте, а дипломаты интригуют лишь ради насыщения архивов документами о своем остроумии... Не пойму, ради чего стараетесь вы? - Не смейтесь! - отвечал Морни британцу. - Я разглядел в России неразработанный рудник для экономической эксплуатации. Вам-то хорошо сидеть на угольных копях Ньюкастла, а французы никогда не знают, чем протопить свои камины... Прусское королевство на коронации представляли два человека, столь различных, что их неловко сопоставлять: великий ученый Александр Гумбольдт и генерал Гельмут фон Мольтке. Автор "Военных поучений" врезался в память человечества жестким профилем волевого лица, обтянутого сухим пергаментом старческой кожи, а тогда - на коронации - это был тощий и моложавый, удивительно ловкий в движениях человек, с румянцем во всю щеку, восторженный поклонник танцев, которым он и отдавался - почти самозабвенно... После мазурки царь приветствовал его: - А-а, Мольтке! Что скажете хорошего? На ломаном русском языке, клокоча звонкой гортанью, будто орел перед взлетом, Мольтке отвечал: - Не стройте крепостей - стройте железные дороги. В Берлине не считают, что Россия потерпела поражение - просто Россия не смогла выиграть победу из-за отсутствия рельсов, протянутых к черноморским портам. Увы, государь, бог Марса отвернулся от ваших воловьих упряжек... И он закружился в вальсе! Издали наблюдая за его костлявой фигурой, императрица Мария сказала Гумбольдту: - Посмотрите, как упоенно танцует ваш Мольтке. - А что ему делать? Это лучший танцор Берлина... Правда, - добавил Гумбольдт, - я слышал, Мольтке что-то еще фантазирует в генеральном штабе, но я не могу представить, чтобы человек, пылко отдающийся танцам, был способен выиграть хотя бы одну серьезную победу на полях роковых битв... Горчаков равнодушно взирал на вальсирующую публику, вскользь заметив советнику министерства - барону Жомини: - Я бы охотно променял Гумбольдта и Мольтке на одну лишь голову прусского политика... Это нужно не только Берлину, но, думаю, пошло бы на пользу и Петербургу. - Пруссия не имеет политика, - отвечал Жомини. - Точнее, она не имеет политики. Но политик уже есть... Я говорю о Бисмарке, что застрял во Франкфурте, где он каждый вечер надувается, как пузырь, дешевым вином. Потом была пышная иллюминация и обед в Грановитой палате, напомнивший застолья Ивана Грозного, когда к пирующим несли лебедей с бриллиантами, вставленными вместо потухших глаз. Коронация обошлась народу в 18000000 рублей, и, определив стоимость этой церемонии, я заканчиваю ее описание. *** Русский дипломат Жомини, всю жизнь выглядывая из-за плеча Горчакова, обожал тень. Оттого-то читатели больше знают его отца <Г. В. Жомини (1779 - 1869) - крупный военный мыслитель, родом из Швейцарии; покинув армию Наполеона I, в 1813 году поступил на русскую службу; организатор Военной Академии в России; в 1840-х годах удалился во Францию на покой, но во время Крымской кампании счел своим долгом вернуться из Франции в Россию, где и оставался вплоть до заключения Парижского мира.>, которого обессмертил Денис Давыдов: Жомини да Жомини, А об водке ни полслова! Александр Генрихович Жомини считался "Нестором русской дипломатии", как никто другой знавший все ее тайны, и, подобно Горчакову, он долго был гоним по службе канцлером Нессельроде. Горчаков сразу же сделал Жомини главным советником министерства, приобретя тем самым "золотое перо" лучшего стилиста в искусстве дипломатической иеремиеки. Документы, вышедшие из канцелярии Горчакова, снискали в мире славу подливных шедевров политического красноречия, но историки давно потеряли надежду выяснить - кто их автор, Горчаков ил" Жомини? Скорее, они работали совместно, стремясь к тому, чтобы политический документ возвысился до уровня художественной классики. О своем помощнике Горчаков сам не раз говорил: "Про барона Жомини можно сказать, что т словно Иисус Христос в евхаристии - его все едят и пьют, но никто его еще никогда не видел..." Сегодня Жомини скромно доложил министру, что от острова Мальты отошла большая английская эскадра. - Конечно, - сказал Горчаков, - они покинули Мальту, чтобы войти в Черное море, где у нас один кукиш... Граф Эстергази, посол венский, и лорд Гренвиль, посол лондонский, разводили перед Европой кляузы, будто русские укрепляются на острове Змеином... Из-за этого островка Александр II тоже донимал Горчакова: - Гренвиль предлагал мне свои корабли для эвакуации наших людей со Змеиного... Какой плевок! Подумать только, сколько терплю я унижения от этой склочной Англии... Гренвиль с Эстергази сделали князю заявление: - Не рано ли вы стали насиловать Парижский трактат? - Ваши скучнейшие разговоры об острове Змеином, - ответствовал Горчаков, нюхая табак, - я регистрирую как примечание петитом к своему вопросу, набранному крупным шрифтом: когда из Греции, и без того страдающей, будут удалены оккупационные войска ея величества королевы британской? Морни тоже сделал заявление - от имени Франции: - Я смотрел карту, но нигде не нашел острова Змеиного, и французам безразлично, кто его населяет... Желая закрепить "провод" между Парижем и Петербургом, Морни срочно женился (кажется, по любви) на юной княжне Софочке Трубецкой, что вызвало бурю негодования в Англии: там сочли, что свадьба - дело рук хитреца Горчакова. Окрутив Морни с русской красоткой, Петербург теперь по рукам и по ногам свяжет политику д'Орсэ... Гренвиль сказал: - Вы бы, Морни, никогда не женились на русской, если бы могли осознать стратегическое значение острова Змеиного. Россия, потеряв Дунай, оставила за собой островок, который, словно пробка, запечатал Австрии выход в Черное море. - Поверьте, - отвечал Морни, - что, когда мы с женою гасим свечу, мы меньше всего думаем о стратегическом значении острова Змеиного... В один из четвергов Горчаков закончил свой доклад и собирался откланяться, но царь задержал его: - Вы извините меня, князь, но я, по совести сказать, гак и не ведаю, чей же это остров - Змеиный? - Этого, государь, не знает никто... Но полагаю, что если англичане шумят о нем больше всего, то это значит, что остров необходимо сохранить за матерью-Россией! *** Справка: остров Змеиный, бывший Фидониси, расположен на подступах к Одессе, в 37 милях от устья Дуная; площадь острова 1,5 кв. км; остров принадлежит СССР. ГОРЧАКОВСКИЙ ЦИРКУЛЯР Парижское Кэ д'Орсэ, лондонский Уайт-холл, берлинская Вильгельмштрассе, венский Балльплатц, русский Певческий мост - в этих адресах заключен жесткий "пятиугольник" европейской политики, где все взаимосвязано на основе экономических интересов и традиций прошлых альянсов. "История, - писал Горчаков, - это великая школа, богатая поучениями, но для того, чтобы эти поучения не были простым усилием памяти, нужно применять их к обстоятельствам, в которых находишься..." В его голове держались политические связи России не только с соседями, но и со всем миром; стареющий человек, он цепко хранил в памяти основные пункты трактатов России за последние сто лет, знал их выгоды и слабые места, понимал нужды государств, их опасения и симпатии. Горчаков свободно плавал в необозримом океане имен и фактов, всегда точно оперировал датами. При этом посмеивался над собой: - Но я так и не знаю, что же такое дипломатия? По-моему, это высшее проявление культуры человеческих отношений. Без дипломатии не может существовать наша цивилизация... Поздними вечерами, когда в здании министерства погасали свечи, Горчаков любил остаться в кабинете, за бутылкой вина "Эрмитаж" обожал поболтать с Тютчевым и Жомини. - Европа считает нас азиатами. Но мы принадлежим Европе в такой же степени, что и Азии. Всем своим громадным телом Россия распростерлась по азиатским просторам, выставив босые пятки на Алеутские острова, но голова нашей отчизны извечно покоилась в Европе... Сейчас Россию хотят публично отлучить от большого европейского концерта. В давние времена папа римский отлучил от церкви германского кесаря Генриха Четвертого, и тот, прибыв в Каноссу, посыпал главу пеплом, покаянно разорвал на себе одежды, неделю простоял на ногах под дождями и солнцем, со слезами умоляя папу не отвергать его. Но ежели Европа надеется, что Россия тоже пойдет в Каноссу на покаяние, то она заблуждается.., не пойдем! Отхлебнув вина, он спрашивал у Жомини: - А кто у нас посланником-то в Ганновере? - Там уже давно сидит Георг-Герберт барон Гротгауз, граф Мюнстерцу-Люденбург. - Ишь какой важный боярин.., исконный "русак". Не попросить ли нам его оттуда подобру-поздорову?.. Горчаков чистил штаты министерства, удаляя с постов за границей политических наемников, видевших в России один "Певческий мост", как источник чинов и наград, и которые, говоря об Австрии, полагали, что "старый друг - самый верный". Горчаков, напротив, открыто проклинал традиции интимных связей Священного союза монархов и где-то в глубине души, несомненно, даже благословлял подлость венского кабинета, развязавшего ему руки в крупной политической игре... Недавно пароходом доставили из Европы багаж министра - массу милых сердцу вещей, хрусталь и бронзу, картины и мебель, сервизы и скульптуру, которые сопровождали его в частых перемещениях с поста на пост по столицам королевств, империй и герцогств. Наконец вещи разобраны на казенной квартире в Петербурге, и Горчаков невольно захандрил, разбирая красочные (акварели, сделанные покойной женою. Боже, как она любила рисовать интерьеры комнат, где они жили в счастии. Вот и его кабинет на вилле Торреджиани во Флоренции, - свежий ветер вздувает занавеси, на широкой оттоманке возлежит красивая женщина в турецком тюрбане, а за столом сидит он сам. Читает газету... Увы, ничто невозвратимо! Его навестили пасынки, графы Мусины-Пушкины, военные люди под тридцать лет, звенящие саблями и шпорами, строгие и внимательные. Они привели с собою и друга детства, графа Льва Толстого, доводившегося Горчакову троюродным племянником. Александр Михайлович завел с Левушкой речь о его "Севастопольских рассказах", подчеркнуто именуя их "очерками"... В ответ на критику автор отвечал: - Но мой "Севастополь в мае" прошел тройную цензуру, из восьмидесяти тысяч печатных знаков цензура выкинула тридцать тысяч. Как же при таком насилии писать правду? - Мой юный друг, - ответил Горчаков, - скоро все изменится, и на эту тему я тоже буду говорить с государем... Предстояло говорить и со всей Европой! Утром он принял венского посла Эстергази, который решил учинить ему выговор. - Сорок лет, - сказал посол, - Австрия и Россия дружно отстаивали консервативные начала дружбы монархов, а теперь вы требуете проведения народного плебисцита в Дунайских княжествах, чтобы валахи и молдаване сами решили свою судьбу. В этом сиятельная Вена усматривает (не без оснований!) призыв к национальной революции... О какой Румынии вы хлопочете? Консерватизм русской внутренней политики должен неизменно сочетаться с консерватизмом внешней политики. - Но я, - отвечал Горчаков, - не возглавляю министерство дел внутренних, определяющее консерватизм внутри России, я возглавляю министерство дел иностранных, которое с консерватизмом прежних монархических принципов отныне порвало... Посмотрите на мои руки, посол! Они ничем не связаны. Война разорвала все прежние трактаты. Теперь я вправе избирать тех союзников, с которыми России жить выгоднее... *** Казалось, Нессельроде прав: России сказать нечего, Россия унижена, Россия отодвинута, Россия бессловесна... Был обычный осенний день, когда в Петербурге застучал телеграф, рассылая по столицам мира циркуляр министра, обращенный вроде бы к русским послам за рубежом, на самом же деле адресованный ко вниманию всей Европы. Темные небеса Востока озарились молниями... - Обстоятельства вернули нам полную свободу действий, - провозгласил Горчаков честно. Далее он предупредил мир, что отныне Россия будет строить свою политику исключительно в собственных интересах, и она, убогая и обильная, великая и гордая, более не станет насиловать свои национальные принципы ради исполнения устарелых и отживших обязательств, навязанных русской, дипломатии прежними комбинаторами. Главная задача - развитие внутренних сил страны. Но это не значит, что Россия замыкается в себе. Напротив, она готова активно участвовать в политической жизни всего мира, и в первую очередь - в Европе... Телеграфы отстукивали решающий аккорд Горчакова: Говорят, что Россия сердится. Нет, Россия не сердится. Россия сосредоточивается. Последнюю фразу с французского языка в столицах мира переводили по-разному, и зачастую она звучала с угрозой: - Россия усиливается... <Для читателей, знакомых с французским языком, привожу эти фразы Горчакова дословно: "La Russie boude, diton. La Russie ne boude pas. La Russie se recueille".>. Сказав то, что лежало на сердце, он отъехал в деревушку Лямоново, что захилилась средь псковских лесов и кочкарников, забытая и печальная... Ах, боже мой! Вспомнилось, как в пору младости, проездом из Европы, заглянул он в Лямоново, откуда недалече и Михайловское. Горчаков тогда лежал в простуде, Пушкин приехал к нему, они обнялись... Целый день вместе! Он как раз писал "Годунова", читал отрывки. Как давно это было... В памяти остались драгоценные строки: Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе! - фортуны блеск холодной Не изменил души твоей свободной, Все тот же ты - для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой: Ступая в жизнь, мы быстро разошлись, Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись. Проселочной дорогой, мимо старых ветел и мужицких гумен, из ворот которых вылетала, кружась, отсеянная полова, ехал Горчаков в деревню Лямоново - возвращался в юность... Поля, поля, поля! Бричку дергало на ухабах, бревенчатые мосты забавно тараторили под колесами. Жарко было. Но уже проплывали в воздухе осенние паутины-седины, и, подоткнув подолы, глядели из-под руки русские жницы на пылящую вдоль проселка барскую бричку... Русь! О Русь, Русь.., многострадальная! Кормилица, поилица и воительница наша... На косогорах белели тихие прозрачные церквушки. В скорбной желтизне шелестели упругие овсы. Всплывало уже не пушкинское - тютчевское: Эти бедные селенья, Эта скудная природа - Край родной долготерпенья, Край ты русского народа! Не поймет и не заметит Гордый взгляд иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной... Слева - деревня Мордюковка, направо повернешь - село Зыкино, а ему ехать прямо. Вот и завечерело... Встретилась босоногая крестьянка - красивая баба. Стояла она, опустив вдоль чресел могучие руки. Опиралась в землю крепкими загорелыми ногами - нерушима, как монумент, поставленный здесь на века. Рубашка была изодрана, а из-под дранья просвечивала нежная кожа большой и обильной груди. Крестьянка повернула лицо к Горчакову, сказала причитающе - не ему, а себе: - Опять загулял мой родненький... Был у меня горшочек с цветочками синенькими. Намедни купили на ярманке в Волышеве, так и горшочек об печку он чебурахнул. Меня-то саму побил да из дому выгнал... Кто ж скотинку-то доить станет? Вдали уже показалась обветренная солома крыш Лямонова; князь поймал себя на мысли, что эта русская баба на распутье, сильная и обиженная, чем-то напомнила ему сегодняшнее положение России в европейской политике. - Тпррру! - сказал кучер. - Вот и приехали... Горчаков не сразу выбрался из брички. Еще думал...Парижский трактат надобно денонсировать. "Как это сделать? Без крови? Без выстрелов?" Вечером он поужинал простоквашей с кислым деревенским хлебом, спал на душистом сене, слушая, как в старом доме поют старые сверчки. За лесом лежало Михайловское, но там уже никто не живет, и никто не приедет к нему, и никто его не обнимет. Горчакову хотелось немножко поплакать... *** И снова дорога... Поезд имел недолгую остановку во Франкфурте-на-Майне, которой и воспользовался прусский посол при Германском бундестаге. Горчаков дружески принял его в своем роскошном вагоне. Бисмарк торопливо спросил: - Насколько справедливы слухи, что ваш император должен встретиться с императором Франции? - Я допускаю, что это возможно. Бисмарк в нетерпении куснул набалдашник трости: - Но император Франц-Иосиф, желая замазать щели в своем трухлявом корабле, тоже не прочь бы повидать царя. - Я не допускаю, что это возможно. Бисмарк апеллировал к чувствам старого товарищества между ними по совместной службе в австрийском "лисятнике" и почти слезно умолял князя высказаться откровенно (без дипломатии). Горчаков несколько свысока продекларировал Бисмарку, что у него нет солидарности с прежним консерватизмом николаевского царствования, а разрушенный Священный союз можно воссоздать при условии, что место Австрии в коалиции теперь займет Франция. - И, конечно, ваша Пруссия, дабы заодно с нами указать предел австрийскому честолюбию не только в делах восточных, но и в той срединной Европе, где слышна немецкая речь... Брякнул гонг, поезд тихо тронулся. - По вашим глазам, - сказал Горчаков, - я вижу, что вы не доверились мне. Жаль: ведь я был искренен... Отворив двери вагона, Бисмарк спрыгнул на ходу. Поезд рассекал Германию, которой не существовало. ЭТО РОКОВОЕ СЛОВО - ПОЛЬША! По старой привычке, унаследованной от нищенской юности, Наполеон III не выбрасывал рваные носки, а отдавал их в штопку. Красноречивым императора назвать трудно, зато его хладнокровию можно было позавидовать. Принцесса Матильда (разведенная жена Анатолия Демидова) рассказывала Флоберу: - На днях лакей выпустил ему за шиворот полный сифон сельтерской, а он без малейшего признака недовольства протянул ему пустой стакан с другой стороны. Пшик - и выпил. Вот уж если бы я стала его женой, так обязательно разломала ему голову, только бы узнать, что в ней находится! Наполеон III однажды с оттенком горечи заявил: - Меня среди монархов Европы именуют парвеню. Ну, что ж! Я способен гордиться даже званием выскочки... "Выскочка" начал жизнь офицером в швейцарской артиллерии, а к престолу Франции подкрадывался со стороны... Рима! Он был связан с карбонариями, боровшимися за освобождение Италии от австрийского и папского гнета. Экспедиция на Рим была разгромлена. Наполеон III с английским паспортом в кармане бежал во Францию, но она его изгнала. Начались годы скитаний и сочинения брошюр, в которых будущий император рисовал себя убежденным республиканцем. Надев треуголку знаменитого дяди, он устроил заговор в Страсбурге, потерпел фиаско и уплыл за океан. Великолепный иллюзионист-фокусник, он, если верить слухам, мечтал о блестящей цирковой карьере. В 1840 году прах Наполеона I с острова св. Елены перевезли в Париж, что дало повод для развития бонапартизма в стране. Наполеон III высадился с друзьями в Булони, обвиняя Орлеанов в деспотии, и где бы он ни появлялся, над его головою всегда парил выдрессированный орел, который в самые патетические моменты, распластав крылья, с клекотом садился на треуголку своего хозяина. Неисправимого заговорщика пожизненно заточили в темницу, а орел улетел. В крепости Наполеон III постигал экономику, изучал историю, вступил в переписку с Луи Бланки, нашел друзей среди социалистов. Шла большая игра за власть, и он не скупился на авансы: "Рабочий класс не владеет ничем; его нужно сделать собственником!" Через шесть лет во время прогулки арестант в блузе пролетария подхватил на плечо доску и под видом рабочего спокойно вышел из тюрьмы на свободу... Беглец скрывался в Англии, пока революция 1848 года не избрала его депутатом Учредительного собрания. С трибуны он заявил, что, избранник воли народа, он отказывается от претензий на престол. Всеобщим голосованием его провели в президенты Французской республики, а в ночь на 2 декабря 1851 года - это дата Аустерлица! - Наполеон совершил переворот. Париж вышел на баррикады, была страшная бойня, в канавах навалом лежали убитые, - так он стал императором... Для полного счастья не хватало императрицы! Но "выскочка" не мог найти невесты ни в доме Гогенцоллернов, ни в шведской династии Ваза - всюду отказывали. Тогда-то он и женился на испанке Евгении Монтихо, сам же признав, что это "брак с досады". Сейчас эта красавица плыла в венецианской гондоле, которую тихо покачивали воды прудов Фонтенбло, а на веслах сидел... Кто бы вы думали? Ну, конечно же, карбонарий-итальянец. Точнее: посол Сардинского королевства, граф Коста Нигра (наполовину Дон-Жуан, наполовину Макиавелли), который прекрасно поставленным голосом пел императрице Франции любовную серенаду... Гондола мягко ткнулась в зеленую травку. Со смехом подобрав воланы платья, Монтихо чмокнула любовника в лоб и спрыгнула на берег. Здесь, на берегу, ей подал руку пожилой человек в черном сюртуке, делавшем его похожим на сурового лютеранского пастора. Это был русский посол во Франции - граф Павел Дмитриевич Киселев. На пустынной тропинке к павильону императрица сказала ему: - С вами, посол, я всегда искренна, и я не думаю, чтобы сейчас моему супругу была необходима встреча с вашим царем... Я понимаю, чего домогается ваш Горчаков! На одном краю Европы - богатая и славная Франция, у которой множество друзей, а далеко-далеко, где-то за Германией и Польшей, нищая и пристыженная Россия, у которой друзей нет. "Какая подлость!" - подумал Киселев и, склонив седую голову, благоговейно приложился к руке интриганки. - Увы, - произнес он, - ваш высокий супруг уже сделал приглашение России к политическому танцу... Предстоящее свидание было замаскировано от взоров Европы желанием царской семьи навестить лечебницы Киссингена, ибо императрица Мария после очередных родов нуждалась в укреплении здоровья. Конечно, встречам глав двух государств всегда предстоит долгая и кропотливая работа дипломатии, которую незаметно для других и проделал князь Горчаков. *** Летом 1857 года от причалов Кронштадта отошел пароход "Грозящий" с военной командой и придворной прислугой. Романовы были плохими мореплавателями, и потому в их каютах матрасы заранее были сложены на полу, на них царственная семья в лежку и валялась до самого датского Киля. Отсюда путь лежал на германские курорты, где царскую семью часто навещали сородичи - гессенские, веймарские, дармштадтские, баденбаденские и прочие. Александру II нанес визит король Вюртембергский, взявший на себя роль примирителя Романовых с Габсбургами; король силился доказать: - То недоразумение, какое возникло между Веною и Петербургом во время Крымской войны, легко урегулировать и снова сплотиться против бонапартизма и революций. При этом король просительно, ища поддержки, взирал на Горчакова, которого хорошо знал, как бывшего посла в своей столице - в Штутгарте. Но князь молча указал рукою на венценосного повелителя, и Александр II сказал, что о прежнем сближении Австрии с Россией после всего, что случилось, и речи быть не может... Дымя папиросой, царь заключил: - Россия еще со времен Петра так много сделала доброго для Австрии, что в период Крымской войны все русские имели право воскликнуть: "Как? И ты, Брут?.." Горчакова серьезно обеспокоило срочное отплытие Наполеона III на остров Уайт, где в замке Осборн состоялось его свидание с британской королевой Викторией. Переговоры проходили в условиях секретности, на какую способны только англичане. Осборн был полон лондонскими сыщиками. Дело дошло до того, что они скрутили руки даже французскому послу графу Персиньи, который возымел скромное желание помочиться возле забора, наивно думая, что его никто не видит. Но Горчакову все же удалось выяснить, что, умасливая Наполеона III лестью, королева Виктория не дала императору Франции никаких шансов на "исправление карты Европы". Горчаков со смехом сказал барону Жомини: - Для нас свидание в Осборне уже не загадка. Но зато теперь в Осборне поломают голову над загадкой Штутгарта, когда здесь появится Наполеон Третий с обворожительной женою... Удар настиг министра со стороны для него неожиданной. Жена Александра II вдруг почему-то сочла неудобным для себя снизойти до встречи с Евгенией, девическое прошлое которой было далеко не безупречно. Свои высокомерные взгляды она изложила в письменном виде, а почтовый шпионаж Европы работал превосходно, и русский посол Киселев был ошарашен, когда императрица Франции сунула ему к носу это послание. - Не слишком ли жестоко? - спросила разгневанная испанка. - Я не знаю, от какого бродяги происходят Гессенские, но мой-то предок сражался с маврами бок о бок со святым Альфонсом Кастильским.., это уж точно! После такого письмеца я и сама не желаю видеть вашу многодетную императрицу. Киселев по телеграфу предупредил Горчакова. - А чтоб их всех.., бабье! - выругался князь. В сентябре Наполеон III с графом Валевским были встречены на вокзале Штутгарта королем Вюртембергским, который и отвез их в свой замок; туда же (в скверном настроении, проклиная поступок мещанки-жены) пешком отправился и Александр II. Двери с двух сторон большого зала были отворены одновременно - два монарха появились в них разом, быстро сходясь посреди громадного пространства, гулко резонировавшего при каждом их шаге. Наполеон III был в белом мундире, царь предпочел остаться в цивильном сюртуке, который он украсил розой, купленной только что на улице. - Империя - это мир! - провозгласил Наполеон. Царь отвечал ему уклончиво: - Я думаю, нам стоит уединиться... В пустынном зале остались Горчаков с Валевским. - Присядем, - сказал князь. - Не знаю, как вы, любезный граф, а я едва таскаю ноги. Мы с вами отдохнем. Сейчас такое время, когда идеи рождаются быстрее кроликов. Но идеи тут же превращаются в акции, а великие проекты становятся шарлатанством... Наши отцы и деды были счастливее нас! Понятливые лакеи затворили двери. *** Выказывая любезность. Наполеон III начал так: - Глубоко сожалею о ваших потерях в Севастополе. - В основном, - отвечал царь, - мы страдали от ваших нарезных ружей Минье, стрелявших не круглыми, как у нас, а коническими пульками, летевшими на большое расстояние. - У нас не было целей продолжать эту бессмыслицу, тем более что Крым для парижан казался дальше Кайены... Александру II этот разговор был неприятен, но он умолчал, что в Крыму сражалась лишь четверть русской армии, а три ее четверти дымили бивуаками на западных рубежах империи, готовые отбить нападение Австрии, а может быть, Швеции и даже... Пруссии! Австрия, как и следовало ожидать, костью торчала в горле французского императора. - Ее надобно устранить из Италии! - Он завел речь на тему, которая в Осборне была отвергнута Викторией. - Франция должна вернуть естественные границы по Рейну и Альпам. Согласитесь, что Рейн для французов - то же, что Босфор для русских... Мудрое равновесие Европы разрушено Венским конгрессом. Прошло уже столько лет! Боже мой, сколько лет... Царь намекнул: Россия согласна на забвение условий Венского конгресса 1815 года, если Франция поможет России аннулировать Парижский трактат 1856 года. - Я и сам считаю его лишь временной комбинацией, как передышку мирного времени, чтобы снова поставить вопрос о войне... Вернемся к страданиям Италии! Наполеон III увлекал Александра II на открытую схватку с Австрией ради освобождения итальянцев и создания единого государства на Апеннинском полуострове. Но в памяти русского царя были еще слишком свежи воспоминания восьмилетней давности, когда его отец взялся своими руками разгребать чужой жар в Венгрии, а кончилось это тем, что его отблагодарили войной с коалицией. Александр II сухо заметил: - Сейчас важнее контакты России с Францией... Горчаков привез проект договора о русско-французской дружбе, который и ложился в основу штутгартского свидания. Но императоры сходились медленно. Поначалу царь показался Наполеону III человеком хмурым и тугодумным. Постепенно он оживился, стал откровеннее и сердечнее. Этим сразу же и решил воспользоваться император Франции. - Все прекрасно, - сказал он, - но между нашими странами затесался щекотливый вопрос, тревожащий не одного меня, но и всю европейскую дипломатию. Франция имеет нравственные обязательства не только к страданиям Италии, но и к страданиям угнетенной вами Польши... Александр II с трудом сдержался перед Наполеоном: - Любое вмешательство извне по внутренние дела России может испортить любые, самые наилучшие намерения... Но перед свитой он уже не стал себя сдерживать: - Со мной осмелились говорить о Польше! Вы подумайте, господа, он осмелился говорить со мной о Польше... При этом подбородок царя дрожал. Горчаков, нагнувшись к уху барона Жомини, шепнул ему: - Неужели вся наша работа - псам под хвост? Тут некстати к нему подошел Бисмарк, срочно прибывший из Франкфурта, дабы пронюхать, чем благоухает в Штутгарте, и почтительно просил князя представить его русскому самодержцу. Александр II скользнул по Бисмарку рассеянным взглядом, еще продолжая высказывать бурное негодование: - О чем бы говорить, но только не о Польше! Бисмарк все волновался - не было ли разговора о Шлезвиг-Голштейне? Горчаков обидел Бисмарка, с презрением - нескрываемым! - отозвавшись об этой чисто немецкой проблеме: - Послушайте, мой друг, речь идет о сильной головной боли, а вы тревожитесь о сохранении прически... *** Взяв себя в руки, Александр Михайлович сохранил хладнокровие. Валевскому он предложил вкрадчиво: - Основа для переговоров сохранилась в целости. Думаю, мы с вами встретились не для того, чтобы изображать бездушные декорации, на фоне которых столь выразительно играют наши коронованные дилетанты. Давайте продолжим... После того что произошло, Горчаков не мог не заговорить о Польше - тем более с Валевским (поляком же!): - Мы неповинны в страданиях польской нации. Почему ваш император апеллирует именно к нам, русским? Россия никогда не жаждала раздела Речи Посполитой, но Екатерина Великая была вынуждена пойти на это, когда увидела, что Польшу стали раздергивать по кускам - то Австрия, то Пруссия... Валевский молчал. Горчаков вздохнул: - Австрия и Пруссия поляков германизируют, жестоко преследуя их нравы, язык и обычаи. А в русской Польше все осталось по-прежнему, мы не собираемся делать из поляков русских... Вы же сами, граф, провели юность в Варшаве! И вы знаете: всюду слышна польская речь, вечером открываются польские театры, звучит польская музыка, вы читаете газеты на польском языке... Нет, мы не стеснили поляков. Я даже полагаю, что мы их спасли от неизбежной германизации. Разрядив гнетущую обстановку, он сказал: - Пусть наши кесари сердятся н дальше. А мы ведь политики, и Франции с Россией еще предстоит решить немало общеевропейских задач... Если вы станете воевать с Австрией, Россия сохранит позицию, выгодную не для Австрии, а для Франции. Сразу положим это на весы! На другую чашу весов вы кладете свою поддержку России в делах восточных. Говоря очень много об итальянцах, не станем забывать о миллионах славян, попавших под двойной пресс угнетения - мусульманской Турции и не в меру благочестивой христианской Вены... Лишь под утро Горчаков вернулся к себе, где его поджидал неутомимый друг - Жомини. Князь ср