Потеряв сознание от жестоких мучений, мать долго не приходила в чувство, а врачи занялись оживлением новорожденного. Они его раскачивали в воздухе за ноги, пытались оживить грелками и шлепками по телу. Полтора часа шла борьба акушеров за жизнь ребенка. Наконец он слабо пискнул и.., начал жить! Но в суматохе врачи не сразу заметили, что левая рука младенца от рождения парализована, связки плечевого сустава разорваны, - рука была безнадежно искалечена. Так родился этот уродец, будущий кайзер Вильгельм II, который разрушит многое из созданного Бисмарком и в конце концов ввергнет Германию в чудовищную бойню первой мировой войны... Бисмарк склонился перед колыбелью в глубоком, прочувствованном поклоне. Его даже прошибла сентиментальная слеза, ибо, невзирая на все свое буйство, в душе он всегда оставался верным рабом Гогенцоллернов... Принц-регент Вильгельм поднес ему рюмочку винца, а его жена Августа угостила дипломата мандаринчиком. Ну, что ж - и на том спасибо! *** Во Франкфурте его поджидало письмо от еврейского банкира Левенштейна, который являлся тайным агентом канцлера Буоля, связывая политику венского кабинета с банками Ротшильда: "Настоящим позволяю себе почтительнейше пожелать Вашему превосходительству счастливого пути... В наше время нужны люди, нужна энергия... Я совершил сегодня маленькую операцию, которая принесет, надеюсь, хорошие плоды... В Вене очень встревожены Вашим назначением в Петербург, так как считают Вас принципиальным противником... Было бы очень хорошо наладить нам деловые отношения..." Бисмарк никаких выводов из письма делать не стал. - Собирай вещи! - велел камердинеру Энгелю. Покинув Франкфурт, посол задержался в Берлине, где остановился в гостинице. 23 марта он должен был выехать в Петербург, когда за час до отправления на вокзал его навестил сам автор письма - банкир Левенштейн... Нет, он посла не подкупал - он лишь соблазнял Бисмарка принять участие в одной финансовой сделке, которая даст прибыль: - Двадцать тысяч талеров.., вас устроят? - Но я не могу войти в сделку, - отвечал Бисмарк, - ибо небогат и у меня нет свободных капиталов для взноса. - О! - сказал агент Ротшильда. - Вместо денег вы, господин посол, можете внести в наше дело свою энергию. - У меня энергии - как у застоялого жеребца, - отвечал Бисмарк. - Вы не боитесь, что я развалю вашу конюшню? Левенштейн сказал, что Вена будет крайне благодарна Бисмарку, если при дворе Петербурга он станет защищать интересы не только Пруссии, но и Австрии... "Учись, Бисмарк, учись!" - подумал посол и хотел поймать жуликов на слове: - Тогда пусть ваш канцлер Буоль подкрепит это заманчивое предложение своим письменным обязательством. Левенштей на удочку не попался, а цену повысил: - Тридцать тысяч талеров.., вы довольны? Бисмарк глянул на часы с таким вниманием, будто их стрелки, показывали сумму, за которую ему стоит продаваться. - Скоро отходит поезд.., пора! Но о таких вещах не следует говорить здесь.., попрошу вас следовать за мною. На лестнице отеля он развернул банкира задом к себе. - Одумайтесь! - заверещал Левенштейн. - Или вы не боитесь иметь своим врагом великую империю Габсбургов? - Увы, не боюсь, - отвечал Бисмарк и ударом колена под дряблые венские мякоти он спустил банкира с лестницы, послав вдогонку слова: - Честные послы короля неподкупны! Провожать его пришли на вокзал брат Бернгард и сестра Мальвина фон Арним; брат считал назначение в Петербург "почетной ссылкой", а сестра, бывавшая в России, завидовала ему... Бисмарк загреб в объятия своих детишек - Марию, Герберта и Вилли, сочно перецеловал их румяные лица. Гугукнул паровоз - жена подставила сухие губы. - Поехали, - пихнул он в купе камердинера Энгеля... Надвинулась ночь. Бисмарк сказал: - Одно меня беспокоит: говорят, в России очень высокие цены на дрова.., просто не по карману мне! Еще не побывав в России, посол испытывал уважение к этой стране. Те русские, которых он встречал в Европе (Горчаков, Глинка, Титов, Кейзерлинг) позволили ему сложить о русском народе выгодное впечатление. Они разрушили в глазах Бисмарка европейскую легенду о русских, как о беспечных фаталистах и лежебоках. Напротив, Бисмарк отметил для себя, что русские натуры энергичны, остры и впечатлительны. Не забыл он и княгини Юсуповой, которая в пору его молодости взяла Бисмарка за руку и впервые ввела в высший свет Берлина... Сумеречный рассвет застал их где-то за Варшавою. - Вот мы и в России, - пригорюнился Энгель. За окном вагона едва угадывались сиреневые дали без признаков жилья - лес, сугробы, безжизненные поля. - Зловещая картина! - хмыкнул посол. - Как хорошо, что никто из моей родни не соблазнился в восемьсот двенадцатом году маршировать на Москву заодно с Наполеоном... Иначе я слышал бы сейчас, как скрежещут их кости под колесами. Да, Энгель, вон растут те самые березы, из которых загадочные русские натуры производят розги для души и веники для тела... Да, Энгель, да! До самого Ковно железной дороги еще не было; путники добирались дилижансом или в санях до станции Остров (на Псковщине), откуда поезда доставляли их со всеми удобствами прямо в Северную Пальмиру. *** Бисмарка встречал чиновник в мундире министерства иностранных дел, поверх которого наопашь была накинута шуба. - Его сиятельство князь оказали мне честь, поручив встретить ваше превосходительство и сопроводить до квартиры... Энгель тащил на себе тяжелые баулы своего господина, который поскупился нанять носильщика. На вокзальной площади посла ожидали санки с кучером, похожим на важного барина. Бисмарк с удивлением обозрел его лисью шубу, покрытую фиолетовым бархатом. Кони пошли рысистым наметом, вывернули сани на Невский, и чиновник пояснил, что это - уникальнейшая "улица веротерпимости", ибо здесь, без тени вражды, разместились храмы божий всех религий, кроме синагоги и мечети. Взметывая гривы, кони уже мчались вдоль Невы, в твердыни льда которой до весны вмерзли корабли и баржи с дровами. Бисмарк, конечно же, не преминул осведомиться у чиновника о стоимости дровишек в условиях суровой русской действительности... Чиновник цен не знал: - Дрова - это дело наших дворников. Через Неву, протаптывая дорогу в сугробах, шагала рота солдат со свертками белья и вениками (возвращались из бани); пар, валил над парнями, топавшими по льду валенками: Грянули, ударили, Па-анеслись на брань, И в секунду с четвертью Взяли Еривань! Набережная называлась Английской; за устоями Николаевского моста кони всхрапнули возле двухэтажного особняка с крыльцом и балконами (этот дом и доныне хорошо сохранился). - Дворец графов Стейнбок-Ферморов, - сказал чиновник. - Он снят для размещения вашего превосходительства... Бисмарк поспешил навестить Горчакова в его министерстве, заполнявшем многоэтажный корпус поблизости от Зимнего дворца. Князь принял его в кабинете, окруженный милыми для его памяти вещами, сидя под овальным портретом покойной жены. Здесь же стояло мягкое канапе для приятного отдохновения после утомительных дебатов с иноземными послами... Встретились они, как старые приятели, что облегчало Бисмарку трудное вхождение в таинственный мир русской политики. - Садитесь, коллега, - сказал Горчаков, посверкивая очками. - Все прусские послы в Петербурге, как правило, делают потом на родине блестящую карьеру. Желаю и вам того же! Бисмарк похвастал, что вскоре надеется украсить мундир эполетами ротмистра. Горчаков извлек большой платок, уголком вытер слезившиеся от усталости глаза. - С государем, - посоветовал, - держитесь просто, как это и принято всеми берлинскими послами. Вы и сами знаете, что, помимо политики, тут много родственных наслоений... При свидании с послом царь, одетый в венгерку, перевитую на груди брандебурами, сам пошел навстречу: - С приездом, Бисмарк! Мы познакомились в Штутгарте, когда император Франции осмелился заговорить о Польше... Как здоровье моего дядюшки, принца-регента Вилли? А как поживает тетушка Густа? Все так же вяжет нескончаемый чулок мужу?.. Рад вашему прибытию. Не будь я царем России, я хотел бы стать королем Пруссии! Садитесь, милый посол. Если вы еще и охотник, так мы с вами составим неплохой дуплет. Бисмарк сказал, что он уже охотился в русских пределах - в лесах Эстляндии, где гостил у своего друга: - У графа Кейзерлинга, члена вашей Академии. - Знаю. Дельный чиновник. Сейчас он в Дерпте... Далее заговорили о повадках лисиц и зайцев. - К сожалению, я оставил свои ружья в Шенхаузене. - Ну, Бисмарк! У меня тут целый арсенал... *** 1859 год - как бы промежуточный, затерявшийся между соседними громкими датами. Но он не так уж безобиден, каким внешне кажется. За четырьмя цифрами гражданского летосчисления затаились события, которым суждено отразиться в будущем. Это был год, когда на трассе будущего Суэцкого канала арабы подняли первую лопату грунта; появилась книга Чарлза Дарвина "Происхождение видов"; Альфред Нобель изобрел грохочущий динамит, заменивший в бомбах гремучую ртуть; в Америке начали пробное бурение первой нефтяной скважины... Горчаков вел откровенные разговоры: - Никакое государство не способно существовать, основывая свою политику на одних просчетах и ошибках, поэтому я уже давно слышу, как скрипит перо истории: это разгневанная Немезида подписывает Габсбургам жестокий приговор. СТРАННОЕ РУССКОЕ "НИЧЕГО" Петербург! Иностранцев всегда поражала широта проспектов, почти морской простор Невы, безлюдные гигантские площади и отточенная прямизна планировки. Старые города Европы выросли из феодальных крепостей, в них было уже не повернуться. А Петербург, созданный с удалецким размахом, вобрал в себя массу воздуха, света, воды и зелени. Бисмарка приятно удивила чистота русской столицы. Правда, эта иллюзия рассеивалась на задних дворах с их выгребными ямами (вывозка отбросов в те времена была сопряжена с немалыми расходами), но, смею думать, что посол на помойки не заглядывал. От него не укрылась ненависть русского общества к Австрии; жену он информировал: "Совсем не представляют себе (в Берлине), как низко здесь (в Петербурге) стоят австрийцы: ни одна собака не примет от них куска мяса". Бисмарк пришел к выводу, что искреннего дружелюбия к немцам вообще встретить в петербуржцах невозможно. Молодежь была проникнута симпатиями к гарибальдийской Италии, к революционным традициям Франции; Бисмарк писал жене, что к молодым здесь лучше не обращаться по-немецки ("они не прочь скрыть, что понимают язык, отвечают нелюбезно или вовсе отмалчиваются"). Лишь среди остатков престарелой и чванной аристократии, помнившей королеву Луизу и бравурный 1813 год, посол встретил приятное расположение к пруссакам. Но это были давно угасшие тени прошлого - теперь в жизни страны они уже ничего не решали... Осмотревшись зимой в столице, Бисмарк летом совершил путешествие в Москву. По "чугунке" русские ездили тогда весьма основательно - с одеялами и подушками, детей везли прямо в люльках, в дорогу брали уйму съестных припасов и все волновались - как бы поезд не ушел без них! Расписаниям русские не верили (и, кажется, никогда их не читали). "Да кто его там знает, - отвечали с недоверием. - Если б лошадь: запряг и езжай, а тут машина.., вот возьмет и уедет, а мы останемся, как дураки, с билетами!" Заранее забравшись в вагон, пассажиры крестились, потом открывали дорожные корзины и начинали безудержное насыщение, которое было вроде некоего железнодорожного ритуала: ели днем и ели ночью... Глядя в окно, Бисмарк выделил: "Не помню, чтобы я замечал возделанные поля; точно так же не замечал ни вересков, ни песков; одиноко пасущиеся коровы или лошади возбуждали мое предположение, что вблизи где-либо могут жить люди". Остановившись в московском "Отель де Франс", посол сразу же уселся за письмо к жене: "Я хочу, моя возлюбленная, послать тебе, по крайней мере, весточку в то время, когда я дожидаюсь самовара, а позади меня молодой русский парень в красной рубашке мучается в усилиях растопить печку..." Обычно иностранцам Москва не нравилась. Бисмарк, напротив, очень тонко распознал ее своеобразную красоту и потом всегда говорил, что "обрусел" именно в Москве. Но жене он пожаловался, что в "Славянском базаре" с него содрали 80 копеек за никудышный кусочек сыра. Это его взбесило! Ночевать же он ездил в "деревню" княгини Юсуповой, куда она его давно уже звала, и Бисмарк был потрясен, когда на берегу пруда, на глади которого дремали черные лебеди, вдруг вырос сказочный дворец. Впрочем, удивление посла вполне извинительно, ибо "деревня" князей Юсуповых называлась - Архангельское! Бисмарк осмотрел и сокровища Оружейной палаты; блеск бриллиантов в коронах оставил его равнодушным, но зато он с почтением озирал богатырские мечи русских витязей. Его принял московский генерал-губернатор князь Долгорукий, показавший гостю ценную библиотеку. При входе в книгохранилище Бисмарк невольно заметил служителя - старого солдата, грудь которого, помимо русских крестов и медалей, была украшена прусским Железным крестом, основанным в честь битвы при Кульме. Бисмарк сердечно поздравил старца: со времени Кульма минуло уже 46 лет, а он все еще выглядит бравым молодцом. Долгорукий перевел ответ ветерана. - Я бы и ныне еще показал всем вражьим силам! Газеты много писали о делах в Италии, и посол спросил: за кого бы он дрался - за Австрию или за Италию? - Конечно, я бы пошел с Гарибальди, потому как он хочет всем людям на свете свободы, а цесарцы венские свободы не дают никому, и я бы их бил так, чтобы дух из них вон! "Таково настроение против Австрии у всех в России, от генерала до солдата", - сообщал Бисмарк жене. В столицу он возвращался по "сидячему" билету, не желая ехать в спальном отделении, чтобы не лишить себя удовольствия еще раз понаблюдать за русским бытом. Посол опять смотрел, как россияне истребляют жирных цыплят, снимают рыжие пенки с топленого молока в кувшинах, вовсю хрустят солеными огурцами, а молодой смышленый купец, с недоверием поглядывая на Бисмарка и его лакея, плотоядно обкусывал громадную телячью ногу. Камердинер Энгель быстрее посла освоился с русской речью, и Бисмарк спросил его - о чем сейчас говорят русские? - Очень жалеют нас, что мы ничего не едим. Какая-то старушка сунула Бисмарку ватрушку: - На, родимый.., покушай, бедненький... Бисмарк вернулся из поездки, убежденный в том, что Россия имеет два могучих сердца - в Москве и Петербурге. *** Ну, ладно Бисмарк - он с голоду не помрет, а вот что делать студенту, если ему всегда есть хочется? Врачи давно заметили: фантазия лучше всего работает на голодный желудок. А потому студент Петербургского университета некто В. Алексеев, терзаемый нищетой, изобрел новую методу ускоренного освоения русского языка <Приношу извинение читателям, что не могу сообщить о самом В. Алексееве никаких сведений. Я перебрал в своей картотеке всех Алексеевых с именем на букву "В", но не обнаружил человека, несомненно унесшего в могилу очень интересную методу преподавания русского языка. Этот В. Алексеев оставил любопытные воспоминания о встречах с Бисмарком.>. В знании его больше всего нуждались иностранные дипломаты, но, не осилив сложности произношения, они, как правило, бросали занятия и зачисляли в штат посольства своих соотечественников, живших в России. Алексеев толкнулся было в двери иностранных посольств, но к нему отнеслись с недоверием, как к шарлатану. Наконец согласился брать уроки баварский посол Перглер де Перглас, который вскоре, к всеобщей зависти дипломатического корпуса, уже свободно общался с русскими людьми. После этого сразу нашлись охотники изучать язык по методе Алексеева, и студент зажил роскошной жизнью, каждодневно обедая в кухмистерской, а там лучше, чем в раю: щи вчерашние, шницеля шире лаптя, потом пирогов спросишь... Ух! В доме гамбургского консула на Литейном к Алексееву подсел Бисмарк, на лысине которого размещался скромный и не дающий тени оазис из трех последних волосинок: - Вы с юридического? Значит, коллеги. Я тоже долбил римское право в Геттингене... На слух мне нравится русский язык, рокочущий и резкий, как полковой барабан. Говорят, его трудно освоить. Но я все-таки решил отделаться от наемных толмачей, которые шляются за мною по пятам, а я не терплю, если при разговоре присутствуют посторонние... Герр Алексеефф, сколько вам платит за урок барон Перглер де Перглас? - Полтора рубля, - ответил студент. - А сколько уроков насчитывает ваш курс? - Всего тридцать два... - Ага! - прикинул сумму Бисмарк. - Хотя я и не богат, но все же прошу вас быть моим учителем. Алексеев посещал Бисмарка дважды в неделю, отворяя по утрам тяжеленную дверь особняка Фермеров на Английской набережной. Посол выходил к студенту в темно-синем узорчатом халате с шапочкой из черного бархата на макушке и сразу же щедро угощал Алексеева отличной сигарой: - Прошу вас, коллега. Премного обяжете... Ни один дипломат не вел себя по отношению к студенту так тепло и радушно, как Бисмарк; прусский посол держался запросто, сохраняя стиль чисто товарищеских отношений. В процессе учения он был старателен и усидчив, при всей его занятости всегда находил время выполнить домашние задания. Кстати, Алексеев заметил, что посол не терпел карандашей, а все записи делал исключительно гусиным пером. - Карандаш, - говорил он, - я предоставляю изнеженным белоручкам и слабеньким лживым натурам. Сильный и волевой человек доверяет свои мысли чернилам, а перо - как меч! Первое время беседовали на смеси русского с немецким, потом Бисмарк заговорил по-русски. Он был счастлив, когда, ломая язык, произнес присказку: "От топота копыт пыль по полю летит". Недавно он вывез из Берлина семью и пригласил студента к обеду. За столом рассказывал жене и детям: - За три рубля в неделю я закручиваю язык в трубку, потом загоняю его в желудок, стараясь произнести "ы"! Под столом, забавляя детей, возился мохнатый медвежонок, привезенный недавно из-под Луги, где на охоте Бисмарк застрелил его мать. Учеба проходила успешно. Скоро посол начал переводить "Дворянское гнездо" Тургенева, на его столе Алексеев видел свежие номера герценовского "Колокола" - большая приманка для студента, и Бисмарк сам же предложил ему: - Вы читайте, не стесняйтесь! Я знаю, что "Колокол" в России запрещен, но посольства получают его свободно... Между учеником и учителем, естественно, возникали откровенные разговоры на политические темы. Об Австрии лучше было молчать: при одном этом имени шрам над губою Бисмарка наливался кровью. Но Алексеев однажды пожелал узнать, что думает посол о России и русском народе. - Мне, - охотно ответил Бисмарк, - нравится ваша жизнь, кроме дней церковных праздников, когда по Вознесенскому и Гороховой колеблется волна пьяных людей, средь которых не редкость и чиновник с кокардой на фуражке. Но это не главное мое впечатление! Россия будет иметь великое будущее, а народ ее велик и сам по себе... Вы, русские, - добавил он, - очень медленно запрягаете, зато удивительно быстро скачете! Алексеев однажды употребил слово "германцы" (как собирательное для всех немцев), но сразу же получил отпор: - Германцы не имеют права так себя называть. Саксонцы, баварцы, мекленбуржцы, ганноверцы.., дрянь! Пруссия должна свалить всех в один мешок и завязать узел покрепче, чтобы эта мелкогерманская шушера не вздумала разбежаться... Все шло замечательно, пока не напоролись, словно на подводный риф, на обычное русское словечко "ничего". - Как это "ничего"? - не понимал Бисмарк и от своего непонимания просто осатанел. Сколько ни толковал ему Алексеев, что ничего - это, в общем-то, и есть ничего, не хорошо и не плохо, а так, средне; жить, значит, можно, - Бисмарк продолжал не понимать. - Ничего - это фикция! - бушевал посол... Он выплатил Алексееву по рублю за урок. - Однако, - покраснел студент, - мы ведь договорились, что каждый урок вы оплатите мне в полтора рубля. - Дорогой коллега! - радушно отвечал Бисмарк, пожимая ему руку. - Верно, что договор был о полутора рублях. Но вы забыли стоимость тех сигар, которыми я угощал вас... Он заказал себе перстень из серебра, в печатке его было выгравировано странное русское слово - ничего. *** В один из дней Бисмарк был в кабинете царя, который вел беседу с Горчаковым; посол напряг слух, понимая, что разговор очень важный - о недоверии к французскому кабинету, о делах Гарибальди и интригах Кавура в Пьемонте... Вдруг Александр II заметил внимание в глазах прусского посла. - Вы разве меня поняли? - резко спросил он. Бисмарку пришлось сознаться - да, понял! - Правда, мне с трудом дается произношение звука "ы". Но я решил осилить даже это варварское звучание... Горчаков с усмешкой привел слова из немецкого же языка, в которых буква "и" ближе всего подходит к русскому "ы". - Значение слов "авось" и "ладно" я освоил, - признался Бисмарк. - Но не понял слово "ничего". Русские при встрече на вопрос о жизни отвечают, что "живут ничего". Сейчас, когда я ехал во дворец, извозчик на повороте вывернул меня на панель, я стал ругаться, а он отряхивал на мне пальто со словами: "Ничего.., это ничего". Между тем из словаря я уже выяснил, что "ничего".., ничего, и только! - Бог мой, - сказал Горчаков, - сопоставьте наше "ничего" с английским выражением never mind: они же тождественны... Вернувшись домой, Бисмарк хватил себя кулаком по лбу: - Какой дурак! Зачем мне надо было сознаваться, что я понимаю русскую речь? Сколько б я имел выгод... Посол любил совершать вечерние моционы по тихим линиям Васильевского острова, где в основном селились немецкие мастеровые, пекари и переплетчики, башмачники и позолотчики, каретники и кондитеры. Однажды он видел, как на улице дрались немцы - Фриц Шиллер колотил Ганса Бауэра. - Именем короля Пруссии - прекратите! Но добрые пруссаки продолжали волтузить один другого. Вмешиваться в их драку посол не стал, а кликнул с угла городового, жестом руки указав ему взять обоих в участок. - А ну! - сказал тот, хватая немцев за цугундеры... Напрасно драчуны взывали к Бисмарку, что он, сам немец, поступает сейчас "антинемецки", вручая их жалкую судьбу в руки полиции. Посол не внял обличительным воплям. Глядя вослед соотечественникам, которых могуче и властно увлекал "на отсидку" русский полицай, Бисмарк четко сказал себе: - Кажется, всех немцев только так и можно примирить - полицейскими мерами! Вот посидят оба за одной решеткой, тогда поймут единство национальных идеалов... Ничего! Последнее слово он произнес уже по-русски. ВОЙНА И МИР Иностранцы дружно отмечали, что русский человек был хорошо развит политически; в ресторанах и кондитерских часто возникали горячие споры, даже лавочники в рядах Гостиного двора листали "Голос", который Горчаков сделал громогласным рупором своего министерства. Сейчас Россию больше всего тревожили дела итальянские, и средь прочих тем, близких русскому сердцу, часто поминался далекий апельсиновый рай Пьемонта... В наши дни Пьемонт - промышленная область на севере Италии, откуда разбегаются по миру юркие "фиаты", а раньше, со столицей в Турине, он был Сардинским владением, где королем был Виктор-Эммануил II, а премьером Кавур; итальянский народ верил, что будущая Италия (разрозненная, как и Германия) может собраться лишь вокруг Пьемонта, а папский Рим станет столицей... Итак, война решена! Горчаков сказал Бисмарку: - Парижу с Турином предстоит прежде подумать, как сделать Австрию стороной нападающей? Конституция Германского сейма обязывает всех немцев, включая и Пруссию, вставать с оружием на защиту Австрии, если на нее нападают. Но если агрессором становится сама Австрия, немцы могут сидеть дома... Бисмарк ответил, что Кавур с Наполеоном такие мазурики, которым обвести венских придурков - пара пустяков. И правда: Турин с Парижем заранее стали раздражать имперское самолюбие Вены - Наполеон III срочно женил своего брата на принцессе Клотильде, дочери сардинского короля, Кавур вызывающе поставил весь Пьемонт под ружье, а Гарибальди возглавил бесстрашных волонтеров - интернациональную дивизию храбрецов и вольнодумцев. И когда Вена была доведена нападками до белого каления, Кавур заголосил, что мир - это как раз то, чего не хватает Европе, а Наполеон III под сурдинку стал плакаться, что бедная Франция совсем не готова к войне... "Ах, вы не готовы, господа?" - решили на Балльплатце, и сразу 200 000 австрийских солдат форсировали реку Тичино, вторгшись в пределы Пьемонта. Но... Что это? Небеса над Галицией зловеще высветлило заревом тысяч и тысяч бивуачных костров, зеленые холмы огласило протяжным пением: это русская армия встала у границ Австрийской империи. Канцлер Буоль в панике вызвал к себе Балабина: - Каково отношение Петербурга к этой войне? - Нейтральное. - А к этим разбойникам.., к Пьемонту и Франции? - Видит бог, мы ко всем нейтральны. - Но правительство моего императора не понимает, ради каких целей ваша армия собралась возле нашей Галиции? Ответ Балабина прозвучал, как нотация: - Русская армия вправе совершать любые маршруты внутри своего государства, и я не понимаю вашего волнения... При этом канцлер Буоль, вроде лакея, придвинул к Балабину кресло. Однако российский посол, довершая мщение, не воспользовался этой услугой и сел в другое кресло... "Что задумали эти русские?" Франц-Иосиф кричал на Буоля: - Тусклая бездарность, это вы поссорили меня с Царским Селом... Срочно посылайте в Петербург фельдмаршала Кандида Виндишгреца, и пусть он вырвет у Александра монаршее заверение, что Россия не собирается нападать на Австрию! Балабин сказал, что царь Виндишгреца не примет. - Как не примет? Фельдмаршал - не последнее лицо в Европе, он даже охотился с вашим государем на зайцев. Балабин отвечал Буолю - чересчур резко: - Есть у нас егерь Михаила Авдеев, лучший загонщик зайцев, он каждую среду охотится с государем, но скромность не позволяет ему набиваться на приемы в Зимнем дворце... Оголив рубежи и опустошив казармы гарнизонов, Австрия собрала резервы на галицийских рубежах. Вена сражалась в Италии с оглядкой назад: русские штыки, приставленные ко Львову и Перемышлю, покалывали Габсбургов через их шерстяные кавалерийские рейтузы. В этом, кажется, и заключался "благожелательный нейтралитет" России, которая угрозой второго фронта заранее обеспечила победу французам, сардинцам и гарибальдийцам. А ведь прошло всего три года после Парижского конгресса... - Кто бы мог тогда подумать, - говорил Горчаков, - что Россия так быстро включится в "европейский концерт"! Дробясь на мириады сверкающих брызг, вовсю шумели дивные фонтаны Петергофа. Владыка русской внешней политики выходил в парк, постукивая тростью по беломрамерным ступеням. Слева и справа от него, как ассистенты вокруг знаменитого ученого, выступали ближайшие советники министерства. Горчаков вспоминал удачные строчки Баратынского, рассуждал о живописной манере Каналетто-Беллото... Он отдыхал. Он наслаждался. Он блистал непревзойденным красноречием. *** Русским военным атташе при сардинской ставке был Михаил Иванович Драгомиров <М. И. Драгомиров (1830 - 1905) - русский военный мыслитель, профессор Академии Генштаба, автор многих военных трудов, которые до сих пор не утеряли своего научного значения в практике "психологической" подготовки воина к бою. При издании первой в нашей стране "Памятки красноармейца", по совету В. И. Ленина, в ряду афоризмов Суворова и Кутузова в "Памятку" были включены и боевые призывы Драгомирова.>, изучавший опыт европейских армий. За скромным завтраком, где макароны с сыром были главным украшением стола, Виктор-Эммануил II спросил его: - Каков, по-вашему, будет исход войны? - Вы победите австрийскую армию. Она будет разбита, ибо в ее рядах масса славян и венгров. Нет дурака, который бы, сидя в тюрьме, сражался за честь своей тюрьмы. Возле премьера Кавура, элегантного франта с золотыми очками на носу, Виктор-Эммануил II казался жалким босяком. Понимая, что сейчас на него смотрит вся Италия, он ходил в дырявой куртке, пищу принимал единожды в день, пил только воду. Если перед ним ставили изысканное блюдо, король отворачивался. Чтобы сразу пресечь всяческие нарекания, он составил придворный штат из мужчин, любящих своих жен, и из женщин, преданных своим мужьям. Внешне король Сардинии был похож на старую обезьяну, а гигантские усищи, которые он закручивал до выпученных глаз, еще больше усиливали его безобразие. Между тем это был умный и храбрый человек... Вскоре загромыхала первая решительная битва при Мадженто. Драгомиров, стоя на холме, видел, как средь убогих деревень, утопая в зелени рисовых посевов, топчутся, залпируя из ружей, более ста тысяч человек. Надрывно трубили рожки, ободряя робких. Виктор-Эммануил II сам повел кавалерию в атаку. Драгомиров пришпорил коня, чтобы видеть подробности боя. Сардинский король, стремившийся добыть себе корону Италии, запомнился ему так: "Со взъерошенными волосами, со вздернутым носом, знаменитыми усами и глазами, выступавшими, как фонари, он походил на кондотьера или оперного героя, и мне трудно было решить - начнет ли он петь любовную арию или бросится на смерть..." Помятый в свалке кавалерийской "лавы", Драгомиров отбился от штабной свиты и под пулями австрийцев прогалопировал в лагерь Наполеона III, где на барабане сидел профессор истории Тьер и доктринерски обсуждал тактику боя. Здесь же Драгомиров встретил человека, перед талантом которого всегда преклонялся. На понурой сивой кобыле возвышался почтенный старец с язвительным лицом Вольтера - славный стратег Жомини, помнивший еще пожары Москвы и Смоленска в 1812 году... Драгомирову он сказал по-русски: - Вы и сами убедитесь, что здесь все идет не так, как надо. - Вслед за этим звонким голосом он крикнул Наполеону: - Сир, судьба битвы не решается на циферблате часов! - Когда же все кончится? - отвечал император, пряча часы в карман. - Я не вынесу этого кошмара.., где Мак-Магон? Королева Гортензия называла сына "тихим упрямцем", но в битве при Мадженто Наполеон III не сумел проявить себя даже в упрямстве: приказывая, он тут же отменял приказ; выслушав лекцию Тьера, искал совета у Жомини, снова приказывал и вновь слал гонцов с отменой приказа... А битва шла своим чередом, и все новые полки, вскинув на плечи ружья, уходили по залитым водою полям, чтобы помереть с возгласами: - Вива ле имперьер! Вива Итальяно! Но вид крови, бьющей из ран фонтанами, но вид пораженных лошадей, дергавшихся в траве, но пушки без лафетов, опрокинутые навзничь, - все это приводило Наполеона III в содрогание. Он часто спрашивал: "Где же мерзавец Мак-Магон? Когда он подведет свои колонны?.." Потом, опустив поводья, застывал в седле и казался полностью отрешенным от битвы. "Нет уж! - решил Драгомиров. - В таких делах, как это, лучше быть сорвиголовой вроде Виктора-Эммануила с его удалецкой грудью, подставленной под пули..." Жомини тихо подогнал свою развалину-кобылу к императору, тронул его за плечо: - Ваша гвардия повыбита. Но уже близок Мак-Магон, и сейчас он обрушится на правое крыло австрийцев... Позвольте мне, старому солдату, поздравить вас с громкой победой! За ужином в сардинской ставке Драгомирову удалось перекинуться несколькими фразами с Кавуром; как всегда, делячески потирая руки (что раздражало его собеседников), Кавур заговорил о своем Пломбьерском договоре с Наполеоном III: - Он просил у меня Тоскану для своего кузена Жерома, но что он запоет теперь, когда Тоскана восстала, а итальянцы не желают из-под гнета Австрии угодить в ярмо Франции... При деревушке Сольферино, что лежала под Мантуей, сражались сразу 350000 человек, и Наполеон III, забравшись на колокольню церкви, тоскливо взирал на губительное действие своих пушек с нарезными стволами. Вдруг стало темно-темно, долину битвы пронзало клинками молний, втыкавшихся в землю посреди мертвецов. Жара сменилась ужасным холодом, по кирасам забарабанил град величиною с вишню, и бурный ливень низринулся на войска. Австрийцы бежали вслед за своим императором... Драгомиров слез с коня, чтобы подтянуть размякшую от дождя подпругу. К нему, держа над головою раскрытый зонтик, подъехал верхом на лошади граф Кавур в сопровождении четырех мальчиков-грумов. Он спросил русского атташе: - Как вы думаете, когда это прекратится? - Уже конец. Вы победили. - Я вас спрашиваю только о дожде, - ответил Кавур... Через две недели Драгомиров видел, как этот человек, схватив палку, в ярости высаживал стекла в доме королевской ставки; при этом Виктор-Эммануил II ободрял премьера: - А ну дай, а ну тресни! Еще.., так.., молодец... Вдевая ногу в стремя, король сказал свите: - Наполеон - собака! - и тут же ускакал... Оказывается, Наполеон III тайком от Италии повидался с Францем-Иосифом в местечке Виллафранке, и там они состряпали перемирие. В этом было что-то предательское. Французские генералы бросали в футляры свои сабли, говоря с возмущением: - Император сделал из нас посмешище... Ради чего мы дважды побеждали и проливали кровь французских солдат? Европа сочла, что вид людских страданий был невыносим для взоров Наполеона III и Франца-Иосифа, посему они и пошли на мировую. Но в основе мира таились иные причины, которые из Виллафранке перекочевали в кабинеты Берлина и Петербурга. Дело освобождения Италии народ Италии из рук королей брал в свои руки, и это устрашило монархов, готовых простить друг другу прежние обиды, лишь бы не было новой революции в Европе... В самый разгар боев за Ломбардию князю Горчакову пришлось сдерживать furor teutonicus <Тевтонская ярость (лат.) - выражение Тацита.> Берлина. Принц-регент Вильгельм не мог стерпеть, что итальянцы, словно играючи, покатили прочь из Италии короны герцогов Тосканы, Модена, Болоньи и Пармы. Пруссия, забыв давние распри с Веной, подняла армию по тревоге и двинула ее к Рейну, - только перемирие в Виллафранке спасло Францию от войны на два фронта... Горчаков упрекнул Бисмарка за пробуждение в пруссаках тевтонского национализма. Бисмарк огорченно ответил: - Наши берлинские тугодумы не могут понять, что сейчас Пьемонт делает в Италии то самое дело, какое вскорости предстоит и в нашей Пруссии в германском мире. Александр II, боясь, как бы пожар из Италии не перекинулся в Польшу, тоже готов был союзничать с Австрией. - Подумайте, господа! - судачил он. - Герцогиня Мария Пармская, милейшее существо, вынуждена бежать от своих голодранцев. Мало того, эти пармезане еще устроили народный плебисцит и путем варварского голосования постановили, чтобы она больше не возвращалась в свои владения... Вот как все стало просто: проголосовали - и до свиданья! Бисмарк с присущим ему цинизмом заметил, что отбытие герцогини Пармской вряд ли испортит вкус пармезанского сыра. Александр II в эти дни пошел на поводу прусского принца-регента, который в письмах поучал племянника: мол, во всех безобразиях Европы повинен Наполеон III, известный "заговорщик и карбонарий". Горчаков вклинивался в семейную переписку. "Лично вам, - доказывал он царю, - позволительно жить в разладе с Тюильри, но России невыгодно ссориться с Францией; нельзя же строить политику на советах из Потсдама!" Объяснение с царем получилось слишком бурное, после чего Горчаков.., пропал. Тютчев с трудом отыскал его на задворках Павловска, где министр скрывался на захламленной даче Надин Акинфовой, своей внучатной племянницы; здесь, в тенистой тиши, князь затаился от проклятых "принципов легитимизма", а его племянница - от мужа, которому она изменяла с уланами. - Я ничего не желаю знать, - закричал министр, завидев поэта, - я плюю на всякую политику.., ну ее к чертовой матери! Европа может забыть, что был такой князь Горчаков... Вдоль забора росли широченные лопухи и высокая крапива. Придерживая вороха раздуваемых ветром юбок, на визжащих качелях взлетала к небу "соломенная вдова". Горчаков выглядел скверно, салопоподобный шлафрок делал его смешным. - Наполеон, - начал Тютчев, - из роли освободителя Италии вдруг стал ее предателем. Венеция так и осталась за Габсбургами. Австрия отдала лишь Ломбардию, да и то не Италии, а самому Наполеону... Если итальянцы под знаменами Гарибальди устроят хорошую революцию, то не возродят ли наши фараоны Священный союз монархов? Горчаков не вытерпел - стал рассуждать: - Признаюсь, что иногда, слушая своего государя, я ловлю себя на мысли, что времена Меттерниха и Нессельроде уже вернулись. Но удушать Италию - значит гальванизировать Австрию к ее прежней агрессивной жизни.., на это я не способен! Когда престолы с треском рушились, он испытывал невольное беспокойство. Горчакова, как и царя, тоже пугала революция, и он тоже вступался за монархов, сверженных народом, - все это в духе дипломата империи. Тут ничего не исправишь и не убавишь, а искажать образ Горчакова, лакируя его, неуместно. Но цилиндр на голове министра (все-таки цилиндр, а не корона!) делал его гораздо смелее монарха... Через двор, обжигаясь о крапиву, уже шагал скороход из Царского Села, он нес письмо: его величество ласково просил его сиятельство вернуться к своему портфелю. - Все-таки нашли меня, без Горчакова не можете. - Князь провел ладонью по заросшей щеке. - Господи, так хорошо жил, а теперь опять - надо бриться, надо кланяться! *** В этом году Россия закончила войну, длившуюся 50 лет: солдаты славной Кавказской армии штурмом взяли неприступную скалу, на вершине которой, в ауле Гуниб, засел Шамиль со своими мюридами. Пленный имам был встречен в Петербурге с почетом. Шамиля возили по театрам и институтам, он посетил Пажеский корпус, где когда-то учился его сын, позже погибший в горах от безумной тоски. Шамиль выразил желание повидать его педагогов, а в разговоре с ними бурно разрыдался... При осмотре электромашины Шамиль сказал: - Об этом мне рассказывал покойный сын, но я думал, что он в России сошел с ума. Оказывается, вот в чем тут дело! В арсенале, разглядывая новейшие пушки, Шамиль долго не мог оторваться от горного орудия с вьючным лафетом. Памятуя о кавказском обычае - дарить гостю все, что ему нравится, начальник арсенала великодушно сказал, что дарит ему эту пушку. Шамиль отвечал доброму генералу - со вздохом: - Если бы вы догадались сделать это пораньше... От его зоркого глаза не укрылось множество нищих возле храмов. Шамиль не понимал, какой толк оделять их по копеечке, как это делали русские, и, взойдя на паперть, имам обошел ряды нищих, выдав каждому сразу по сто рублей... Впервые на Кавказе перестали стучать выстрелы. Но зато начинались волнения в Польше! Бисмарк переслал Горчакову чудовищный совет: "Бейте поляков так, чтобы у них пропала охота к жизни; лично я сочувствую их положению, но если мы хотим жить, нам не останется ничего другого, как только истребить их..." Горчаков сказал: - Наверное, Бисмарк выпил лишнего. С ним это бывает! ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ В приемной зале министерства собрались послы и посланники, поверенные в делах и консулы иностранных государств. К ним вышел седенький, умиротворенный Горчаков в строгом черном фраке, поверх жесткого пластрона манишки слегка пок