о повод для разговоров о чувствах старика не только родственных. Желая устроиться в международной политике, будто Нана в своем будуаре, среди красивых безделушек, Надин открыла нечто вроде политического салона, мечтая о славе мадам Тальен или Рекамье. Горчаков не препятствовал этой затее, и в дом вице-канцлера, где раньше царил закоснелый дух скупого камердинера Якова, потянулись не только дипломаты - артисты и профессора, генералы и сановники; бывали молодые журналисты "с дарованием", появлялись стареющие красавицы "со связями". Все чувствовали себя у Горчакова свободно, и только Яков бубнил по вечерам в спальне своего барина: - Доведет она вас до греха. Так вытряхнет, что пойдете по миру, и я пойду с вами. Да вы на себя-то гляньте.., хорош жених! Ежели корка попадется, и тую прожевать не можете. А тут эдакий орех с изюмом.., вот ужо, она спляшет на вашей лысине! Вскоре князь заметил в отношении к нему императора некоторую фривольность, какой не замечал ранее. Не называя Надин по имени, Александр II давал странные советы: - Я бы на вашем месте не задумывался! А присутствие молодой женщины украсит церемонии дипломатического корпуса... Из Средней Азии поступали сообщения - генерал Черняев замышлял поход на Чимкент. Англичане быстро пронюхали об этом, и в салоне появился лорд Нэпир, которым можно было залюбоваться; стройный, голубоглазый джентльмен, он получил воспитание в Мейнингене, склад ума имел несколько педантичный, но держался, как независимый "викторианец", уже положивший в карман полмира. Нэпир начал издалека: - Ваш русский Кортец, генерал Черняев, кажется, сильно заинтересован делами в Кокандском ханстве? Горчаков сделал отрицательный жест: - Только, ради бога, не говорите, что мы идем отвоевывать у вас Индию! Стоит нашим солдатам чуточку загореть на солнце, как в Лондоне сразу называют нас конкистадорами... Мы ведь не ведем колониальной политики! - Но ваше стремление со времен Петра Первого к расширению стало уже хроническим и.., опасным. На опыте своей страны я знаю, как это трудно - уметь остановиться. Допускаю, что вам предел знаком, но знают ли предел ваши генералы? - В чем вы нас подозреваете? - оскорбленно вопросил Горчаков. - У нас в России есть такие места, где еще не ступала нога человека, и мы, русские, все еще надеемся встретить в Сибири живого мамонта. Неужели в мудрой Англии думают, что Россия озабочена приращением земельных пространств? - Вы и так безбожно распухли, - съязвил Нэпир. - Наша опухоль - наследственная, в отличие от вашей - всегда чужой, развитой в меркантильных интересах... Кажется, назревал поединок интеллекта двух школ - Мейнингенской и Лицейской, но тут Горчаков заметил Тютчева, который с потерянным видом появился среди всеобщего оживления, и Горчаков, почуяв неладное с поэтом, оставил Нэпира. - Что с вами, друг мой? - спросил он Тютчева. *** Два месяца назад Леля родила ему последнего ребенка, и Тютчев дал ему, как и другим детям от Лели, свою фамилию (фамилию, но без герба). А теперь она умирала.., умирала на старой даче Ораниенбаума, в конце тишайшей улочки. Весь день она лежала в забытьи, И всю ее уж тени покрывали, Лил теплый летний дождь - его струи По листьям весело звучали. И вот, как бы беседуя с собой, Сознательно она проговорила: - О, как все это я любила. Ее не стало, а дождь продолжал шуметь в листве старых деревьев, и тут он понял, что все кончено. Нет в мире никаких трагедий. Есть только одна трагедия - это смерть! Возле любимой женщины, медленно остывающей на плоском столе, он в горячке написал письмо жене, а что написал - не помнил... Вздрагивая, он вложил в руку Лели свечу. Раскаленный воск сбегал на ее пальцы, но ей уже не было больно. Горчаков через несколько дней навестил поэта на Коломенской улице. В убогой квартире вице-канцлер погладил головы детишкам - тютчевским (по фамилии, но без герба). Поэт лежал на кушетке, его знобило. Он сказал: - А что произошло? Неужели она умерла? Да, да, я знаю, это я виноват... О, как она, бедная, страдала от своего двойственного положения! Мы, мужчины, этого не понимаем. Но ради любви ко мне она сознательно пошла на позор. А в результате - чахотка... А я жив. Зачем? Кто-то появился за спиной Горчакова, потому что взгляд Тютчева вдруг обрел особую остроту. Горчаков обернулся: в дверях стояла жена поэта. Вице-канцлер встал и отвесил женщине нижайший поклон. Она сказала: - Я сегодня же увезу тебя, Федор, из России... Тютчев снова оказался в кругу семьи, а дочери, как и жена, с благородным тактом делали все, чтобы он забыл о могиле, которую поливали серые петербургские дожди. Поэта, будто ребенка, нуждавшегося в развлечениях, сажали с поезда на поезд, с парохода на пароход, его перемещали из одного отеля в другой. Тютчев был тих и покорен, безответно погруженный в самого себя. Он прижался - всей душою! - к тому праху, что остался на родине. Глазами слепца Тютчев озирал ярчайшие краски божественной Ниццы; из груди его, трагически умолкнувшей, вдруг вырвалось, словно стон, откровенное признание: О, этот Юг! О, эта Ницца! О, как их блеск меня тревожит! Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет - и не может. Нет ни полета, ни размаха - Висят поломанные крылья, И вся она, прижавшись к праху, Дрожит от боли и бессилья... Горчаков встретил его в сытой чопорной Женеве. - Пережить - не значит жить, - сказал поэт. - Для меня все уже кончилось.., навсегда. А для вас? - И для меня кончается, - ответил Горчаков. Вокруг них сгущалась старческая пустота. - Прошу вас - только не молчите. Понимаю, что многое закончилось, но о политике-то вы говорить можете... - О ней могу. - Так скажите, ради чего все эти марши средь оазисов пустыни? Что вам там надо? Неужели хлопок? - Нет, не ради хлопка наши генералы самочинствуют в этом пекле. Я и сам не всегда понимаю, что творится за Оренбургом. Там вроде бы политическое единоборство с Англией сомкнулось с целями улучшения границ. Военный министр Милютин считает, что виноваты сами англичане! Своей подозрительностью к нашей политике они и толкают наших генералов на закрепление стратегических рубежей. - Значит, чистая стратегия? - Нет, и экономика. Даже хлопок... Они вышли на улицы Женевы, спустились к озеру. - Когда я был в Мюнхене, - рассказывал Тютчев, - профессор Блунчли сказал мне о Бисмарке так: "Мы, немцы, обожаем насилие даже в том случае, если его творят над нами. Во времена политических бессилии в нас проступают черты философского идеализма, но стоит нас вооружить и ударить в барабаны, как вы не узнаете тихих пивоваров и башмачников: в них пробуждается древний дух варваров..." Вот так-то, любезный князь! Вам не страшно? - спросил он Горчакова. - Нет, - спокойно ответил тот. *** Снова Петербург, снова Певческий мост... - Итак, - сказал Горчаков, - я весь внимание. Граф Кейзерлинг оказался тощим высоким человеком в форменном сюртуке; волосы уже седые; улыбка очень мягкая. - В старом Ревеле, где я предводителем эстляндского дворянства, многое осталось от цеховых предрассудков. Столяр, делающий стулья, уже не будет мастерить стол, а делающий столы не сделает вам стула. Я палеонтолог, но из цеха чистой науки решил постучаться в чужой мир политики... - Gut, - крякнул Горчаков, вроде одобряя. - Я не только немец, - продолжал Кейзерлинг, - я еще и русский ученый. Наука сама по себе космополитична, но ученые не всегда космополиты: я - русский патриот. Бисмарк - моя давняя слабая струна! Любя его, как друга юности, я порою просто не перевариваю его. Пользуясь случаем пребывания в столице, я хотел бы лично предостеречь вас относительно этого безбожного господина... - В чем? - спросил Горчаков, и цейсовские линзы его очков вдруг ослепительно вспыхнули на солнце. - Бисмарк - лжец! Да, он способен на привязанность к людям, пейзажам, чибисовым яйцам и собакам. Но вы не верьте, что он любит Россию, - он лишь боится ее. Бисмарк агрессивен по складу натуры, он способен причинить множество бед не только отдельным личностям, но и целым народам. Конечно, ученому нелегко дался этот шаг, и на искренность Горчаков решил ответить тем же святым чувством: - Но политика не торговля, и я не могу избирать для себя приятную клиентуру. Даже в агрессии меня интересует политический результат. Не забывайте, что Черное море - наша чувствительная подвздошина, а там мы обезжирены и обескровлены. Все эти бисмарки, рооны и мольтке крутят крылья своей мельницы, а она мелет муку для нас... Не подумайте, - предупредил он, - что я политический тиран, не внемлющий людским страданиям. Я не закрываю глаза на зло и даже, где это можно, предотвращаю его. А конечный результат политики, проводимой мною, обнаружится не сразу... Кейзерлинг поднялся, чуть смущенный: - Я, очевидно, чего-то не понял как надо. Делающий стулья не должен делать столы. - Но я оценил ваше благородство. Вы немножко наивны, как и следует человеку науки, а я, наверное, слишком жесток в вопросах, кои относятся до чести моего отечества. Отвесив друг другу церемонные поклоны, они расстались. Горчаков долго стоял посреди кабинета - думал... Кажется, он разгадал подоплеку ухищрений Бисмарка в состряпанном им альянсе с Австрией, но в Вене пресыщенные гордостью дельцы еще не осознали, чем закончится экзекуция над "датским ребусом". ДАТСКИЙ РЕБУС И ЭКЗЕКУЦИЯ Английский лорд Пальмерстон говорил: - Во всей Европе шлезвиг-голштейнский вопрос понимали только три человека - муж моей королевы Виктории, один дурашливый старик в Дании и я! Но моя королева овдовела, глупый датчанин угодил в дом для умалишенных, а я совершенно не помню, в чем там дело... Датский ребус очень сложен. Над правом обладания Шлезвиг-Голштейном столетьями наслаивались осложнения - событийные, династические, языковые, бытовые; сложность этой проблемы до сих пор интригует юристов международного права и историков <Шлезвиг-Голштиния до 1767 года принадлежала и России, которая добровольно от нее отказалась. Вопрос не оставил равнодушными и советских историков; последняя монография издана в Таллине (Лидия Роотс. Шлезвиг-Голштейнский вопрос, 1957). В некоторых случаях я пишу не Голштейн, а Голштиния, как всегда произносили русские люди.>. У шлезвиг-голштинцев таилась надежда стать двумя маленькими государствами, которые могли бы прокормить сами себя, благо они обладали высокоразвитым сельским и молочным хозяйством. Но Бисмарк, как перед хорошим обедом, уже потирал руки: - В этом датском ребусе, с какой стороны к нему ни подойти, всегда сыщешь место, чтобы уцепиться за повод к войне. Маленькая экзекуция делу не повредит... Вызвав к себе на Вильгельмштрассе русского посла, президент сказал ему с циничной откровенностью: - Я знаю, что в России станут думать обо мне, но я очень прошу: дайте нам обменяться с Данией пушечными залпами! Это значило: конфликт можно разрешить и мирным путем, но Бисмарку нужна война, только война, чтобы немцы снова почуяли вкус крови. Предчуя нашествие "экзекуторов", датский король обнародовал конституцию, закреплявшую единение Дании с немецкими провинциями, - Бисмарк начал бушевать: - Да кому теперь нужна его бумажонка?.. Берлин и Вена переслали в Копенгаген ультиматум, чтобы в 48 часов (!) не было и духу от датской конституции. Дания отказалась исполнить их команду. Бисмарк того и ждал: - Прекрасно.., экзекуция начинается! И тут выяснилось: в Пруссии много кричали о войне, но воевать никто не рвался. Ровно полвека немцы просидели дома, а не бродили с оружием в руках по дорогам Европы. Старикам, помнившим былые войны, молодежь уже не верила, что в боевых условиях человек может выспаться на голой земле (немцы возлюбили пуховые перины). На вокзалах бунтовали призывники: - Куда нас гонят? Нам и так хорошо живется. - Плевать мы хотели на этот Кильский канал! - А что мне датчане сделали плохого?.. Усмиряя антивоенные бунты, полиция измучилась: новобранцев запихивали в вагоны силой. Бисмарк тащил пруссаков на войну буквально за волосы. Накануне первого сражения при Миссунде кронпринц Фридрих вдруг вспомнил, какие пылкие бюллетени обращал Наполеон I к своим солдатам, и тоже провозгласил: "Каждый, кто в будущем может похвастать: я - миссундский солдат! - получит ответ: "Вот так храбрец!" После этого пошли вперед и были.., наголову разбиты. Драпая от датчан, сами же пруссаки обсмеивали себя: - Ты, парень, удираешь из-под Миссунды? - Ага. - Вот так храбрец... Мужество датских стрелков и крестьян Ютландии, с руганью похватавших охотничьи ружья, заряженные картечью на волка, приводило Бисмарка в отчаяние. Под фортами Дюппеля пруссаки бились о фасы, словно бараны о стенку, но взять фортов не могли. Австрия воевала гораздо лучше пруссаков. Бисмарк, донельзя удрученный, сказал Мольтке: - Мы становимся просто смешны.., позор! Мольтке оставался невозмутим, как бог: - Наши маневры - сплошная цепь взаимосвязанных недоразумений. Но, - добавил он, - ответственность за тактические промахи несут кронпринц Фридрих и военный министр Роон, а приказы по армии проходят через канцелярию самого короля... Бисмарк, я назвал вам виновных! Так воевать нельзя. Устройте еще одну войну - специально для прусского генштаба, и вы убедитесь, как точно планируем мы победы... *** Весною прусская армия освоилась с войной, стала побеждать. Это было уже нетрудно, ибо на одного датского солдата накидывались три немецких. Отвоевав Шлезвиг и Голштинию, захватив Фризские острова, Бисмарк увлекал австрийцев и дальше - чтобы оторвать от Ютландии земли пожирнее. Но датский флот регулярно громил неопытных моряков Пруссии, а морскую разведку в пользу Копенгагена вели английские корабли Ламаншской эскадры. Опьяненный успехами на суше, кайзер вдруг заговорил, что Пруссия способна поразить даже Англию... Об этом узнал в Петербурге князь Горчаков: - Поразить Англию? Любопытно - в какое место? Но зверь проснулся, и пора стричь ему когти... Летом он с царем срочно выехал в Киссинген, где отдыхали кайзер с президентом. Неизвестно, какую инъекцию впрыснул Бисмарк своему королю, но старикашка, поначалу робкий, как заяц, теперь обнаглел и озирался с беспокойством - где бы еще отрезать кусок для Пруссии? При встрече с племянником Вильгельм I сказал, что стоит ему двинуть мизинцем, и вся Германия - от Немана до Рейна! - поднимется, охваченная тевтонской яростью. Бисмарк деликатно не стал развивать этой темы. Царь заговорил с дядей о неограниченных возможностях средств уничтожения, какие ныне уже имеются в арсеналах Европы. - Нельзя закрывать глаза, - сказал он, - и на колоссальные жертвы, которые могла бы принести миру всеобщая война. Сейчас один снаряд, разорвавшись, способен унести жизни сразу трех человек... Нельзя же с этим не считаться! Горчаков тихим голосом вставил: - Россия не останется безучастным зрителем. Случись еще одна "экзекуция", и мы не останемся в стороне, как равнодушные наблюдатели. - Неужели, - закричал кайзер, вскакивая, - вы способны стрелять в пруссаков, в своих верных и добрых друзей? - Я не говорю сейчас о стрельбе. Но политически мы не поддержим вас. Бросая перчатку через Ла-Манш, вы (я понимаю это) не столько ратуете за национальное единство, сколько желаете посредством военного энтузиазма приглушить внутри Пруссии сдавленные вопли оппозиции. Глупый король, не подумав, ляпнул: - Да! Мы хотели бы свернуть болтунам головы... Шрам над губою Бисмарка из белого сделался багровым, но он терпеливо смолчал. - Для нас, - продолжал Горчаков, словно не заметив оговорки кайзера, - не суть важен сам датский вопрос - мы заинтересованы в сохранении мира. Еще раз напоминаю: России не всегда удается сохранить нейтральное положение. Вы хлопочете о том, чтобы все немцы жили одной семьей. Но послушайте вой, уже оглашающий Шлезвиг и Голштинию, жители которых и не мечтали сделаться пруссаками. - С этим мы справимся, - хмуро сказал Бисмарк. В частной беседе с президентом Горчаков дал ему понять: без одобрения Петербурга королевская Пруссия не сделает лишнего шага; Бисмарк рассвирепел, и на вокзале, прощаясь с Горчаковым, он сказал: - Не слишком-то вы доверчивы к друзьям! Такие выговоры, какие получили я и мой кайзер, делают лишь провинившимся лакеям, если они с опозданием подают барину ночные туфли... Горчаков потрепал его по плечу: - Ну-ну, Бисмарк! Что вы так обидчивы? Кстати, - спросил он, - как вы собираетесь разделить с Австрией завоеванное? Поезд тронулся, и Бисмарк помахал рукою. Потом приложил руку к сверкающей каске и крикнул: - Как-нибудь разделим! *** Франц-Иосиф имел бухгалтерскую память на события и факты истории. Но стоило ему из этого материала начать лепить храм австрийской политики, как все разваливалось на отдельные детали, среди которых император и оставался, будто ребенок среди разбросанных по углам игрушек. В душе кесаря царила мгла постоянного уныния, и он пребывал в предчувствии того, что если не в соседних комнатах Шенбрунна, то уж в соседнем государстве кто-то непременно желает ему напакостить. Впрочем, в этом он мало ошибался... Сейчас Франц-Иосиф страдал, не зная, как проглотить обретенное на войне. - Я вот смотрю на карту, - сказал он Рехбергу, - и не понимаю - ради чего мы с вами воевали? Здесь Дания, а здесь моя империя. Между ними пролегла Пруссия и германские княжества... Об этом мы раньше не подумали! Между тем уже началось "онемечивание" немцев самими же немцами. Немец, освободивший немца из-под мнимого датского гнета, выгонял брата по крови в скотский хлев, а сам занимал дом для военного постоя. Вместе с немцами Бисмарк унаследовал 200 000 чистокровных датчан и фризов, которым запретили читать датские газеты и петь свои песни. Но когда шлезвиг-голштинцы запевали хором свой "Schleswig-Holstein", прусская полиция разгоняла хористов палками. Тюрьмы и штрафы очень помогали "взаимопониманию" одних немцев другими... В отвоеванных провинциях всюду вспыхивали драки и поножовщина! Бисмарк был строго последователен и никогда не приступал к выполнению второй задачи, пока не разрешена первая. Сначала он создал предпосылки для союза с Австрией, теперь надо было загнать Австрию в безвыходное положение. Отрезанный от Дании пирог лежал на германском столе и аппетитно дымился, Бисмарк и Рехберг точили ножи, дабы совместно приступить к его справедливому разделению... Дележ начали на курорте Гаштейн; пруссаки с австрийцами уселись за стол, все прилично одетые, взаимно любезные, и в ходе приятной беседы договорились, что Голштейн - Австрии, а Шлезвиг - Пруссии (у датчан отняли еще и герцогство Лауэнбургское, которое пока не делилось). Но пришло время австрийцам взвыть... - Господь видит, - начал Рехберг, - что Голштейн для нас вроде данаевых даров, ибо мы не знаем, что с ним делать. Вы получили Шлезвиг, обживаете для флота Кильскую гавань, хотите рыть канал... А что нам? Вене гораздо легче укусить себя за локоть, нежели обладать Гол штейном. "Будьдог с тремя волосками" издал рычание: - В чем дело? Я вас не обманывал. Или вы завидуете, что мы ковыряемся в земле? Да переройте хоть завтра весь Голштейн, Пруссия вам и слова худого не скажет. - Но так же нельзя! - возмутился Рехберг. - Заберите себе уж и Голштейн, а взамен отрежьте нам самый завалящий клочок своей земли, примыкающей к нашим рубежам, чтобы мы могли с нею управляться.., ну, хотя бы графство Глац! Бисмарк суровым оком высмотрел Глац на карте: - Один из заветов дома Гогенцоллернов гласит, что земля, единожды побывав в наших руках, уже никогда не может быть отдана... Я оскорблен венскими капризами! Он сознательно выводил Вену из терпения, заставляя ее взяться за оружие, - так и понял его Франц-Иосиф. - Благодарю вас, граф, - сказал он Рехбергу, - за всю ту датскую карусель, на которой вы меня так славно прокатили. Я не желаю вас больше видеть. Вы дурак, но, к сожалению, я догадался об этом с большим опозданием... Рехберга выгнали, а Бисмарк получил титул графа. - За то, - сказал ему кайзер, - что вы не поссорили меня с Австрией, а Вену сделали большим другом Берлина. Глупец так и не понял, что Бисмарк добивался (и добился!) как раз обратного. Вскоре президент принял в Берлине делегации Баварии и Гессена, которых начал возбуждать противу Австрийской империи... Со смехом он рассказал им: - Вот послушайте, какая шлюха эта Вена и как она легко продается. Когда в Гаштейне я с Рехбергом заключал шлезвиг-голштейнский кондоминиум, мы с ним крепко выпили и за два миллиона риксдалеров я перекупил у него бесхозное герцогство Лауэнбургское... Вообще-то оно мне нужно, как лягушке зонтик! Но этим актом спекуляции я хотел показать всей Германии, что Австрия способна торговать даже тем товаром, который завалялся на чужих прилавках... Сосредоточенный Мольтке, прибирая к своим рукам управление армией, выковывал стратегию уничтожения Австрии: - Тяжба разрешится на полях Богемии! Вот здесь... *** Именно здесь, по зеленым проселкам австрийской Богемии, бродяжил неунывающий человек. Он выступал под видом странствующего фотографа, влача на своих плечах по деревням тяжелый ящик фотокамеры; показывал фокусы с шариком на сельских ярмарках и в солдатских казармах. Но чаще всего катил перед собой тачку, наполненную доверху малосовместимыми товарами для продажи - молитвенниками и порнографическими открытками. Расчет был на слабость человеческой психики: всегда найдется человек, который из двух зол выберет для себя самое меньшее... Это дело вкуса! Бродягою был Вилли Штибер. Все шло замечательно. Штибер загорел и окреп на свежем воздухе, тщательно собирая сведения о шоссе и гарнизонах Австрии, о калибре встреченных пушек, о приемах подковывания кавалерийских лошадей. Ничто не ускользало от его бдительного ока, а на деньги, полученные от Бисмарка, он вербовал среди населения тайных агентов для прусского генштаба... Конечно, в таком деле, каким занимался Штибер, без неприятностей не обойтись, и в поганом городишке Траутенау, где Штибер зашел в харчевню похлебать лукового супа, кто-то крикнул: - Вот и собака Штибер.., что он тут нюхает? Его узнал коммивояжер, бывавший наездами в Берлине. Штибер перестал хлебать суп и подставил себя под удары кулаков. Когда его избили, а молитвенники с порнографией растащили, он отдался в руки австрийской полиции. Два верховых жандарма всю ночь напролет гнали его пешком до границы. На рубежах империи они развязали шпиону руки, повернули лицом на восход солнца и поддали сапогами под зад: - Вот тебе сосиски с капустой! Беги и запей их пивом... Не унывая, Штибер прибыл в Берлин и попал на прием к Мольтке, которого просто очаровал своей осведомленностью. - Ваш шпион - это чудо! - сказал он Бисмарку. - Мы узнали все, не прибегая к похищению документов венского генштаба... Просто удивительно! - Я не держу плохих исполнителей, - ответил Бисмарк и поручил Штиберу приступить к созданию тайной полиции, пронизывающей все ткани внутренней жизни королевства. - А я, как начальник тайной полиции, взываю к вашему благоразумию: носите пуленепробиваемый панцирь. - Вы думаете... - неуверенно начал Бисмарк. - Все так думают, - ответил Штибер. РАЗВИТИЕ АГРЕССИИ Горчаков прихворнул - вершил политику дома... - А герцог Морни умер, - сообщил Жомини. - Вот как? Жаль вдову.., бедная девочка, - вздохнул вице-канцлер. - Где она еще найдет такого мужа, который бы с равным успехом мог управлять политикой Франции или стоять за прилавком, торгуя хурмой из Алжира... Однако со смертью Морни не стало в Париже главного политического спекулятора. Боюсь, теперь Наполеон будет обманут Берлином... Его навестил военный министр Милютин, опять упрекавший Горчакова в том, что он вроде бы извиняется перед Англией за проникновение России в пески Средней Азии: - Англичане ведь не церемонятся, они захватывают целые царства, чужие города и страны, и мы не спрашиваем у них, по какому праву они это делают. - Так-то оно так, - отвечал Горчаков, - но основное правило политической культуры - уважение чужого мнения при сохранении своих убеждений. Если это правило когда-либо исчезнет из обихода, то идейного противника, даже не выслушав, будут сразу бить кулаком в фас, чего делать, - сказал князь, - нельзя... Не старайтесь поссорить меня с Англией! Нэпир, легок на помине, не замедлил явиться. - Итак, - сказал он, сразу наступая, - все ваши миролюбивые разглагольствования о том, что Россия не желает обретения новых пространств, в финале имеют захват вами кокандского Чимкента, и я, не боясь показаться скучным, все-таки напомню, что Россия снова придвинула свои рубежи к Индии. - Оставьте вы меня со своей Индией, - отвечал Горчаков, глотая микстуру. - Я не собираюсь на старости лет лазать через хребты Афганистана, чтобы отнимать самую драгоценную жемчужину из вашей короны... Чимкент! Господи, да это такая дыра, где не живут даже кошки! Чимкент - это точка; здесь наши войска остановятся как вкопанные. - Помните наш предыдущий разговор? Я ведь предупреждал, что самое трудное в этом деле - остановиться. - В цивилизованных странах на что-то ведь существуют не только генералы, но и правительства, их обуздывающие... Но телеграф тут же принес известие, что генерал Черняев взял Ташкент! Отношения с Англией обострились, и Горчаков жаловался, что теперь он в положении повара, у которого на плите кипят сразу несколько горшков. Конечно, размышлял он, лежа в постели, в будущем возможна опасность со стороны Германии, но дети не скоро становятся взрослыми. Перенести же симпатии в Вену, чтобы с помощью Австрии сдерживать рост Пруссии, - это исключено! Франция проявила враждебность в польском вопросе, Англия противник в делах, что творятся за пустынными барханами. Вскоре он порадовал Нэпира: - Довожу до вашего кабинета, что генерал Черняев за самоуправство, выразившееся в самовольном захвате Ташкента, смещен со своего поста, а вместо него в Туркестан назначен генерал Романовский, весьма исполнительный и послушный... "Послушный" генерал сразу же штурмовал Ходжент! К немалому удивлению Горчакова, Романовский смещен за самоволие не был и даже, более того, получил от царя Георгия, - Певческий мост порою не ведал тайных планов Зимнего дворца. Анализируя обстановку в Еропе, Горчаков в эти дни писал: "Чем более я изучаю политическую карту, тем более убеждаюсь, что серьезное и тесное согласие с Пруссией есть наилучшая комбинация, если не единственная!" Александр Михайлович не строил приятных иллюзий - его политика опиралась на точные факты. *** Мольтке спросил Бисмарка, как отнесется Франция к предстоящей схватке с Австрией, и получил ответ: - Полагаю, когда двое дерутся, третий должен радоваться. Делайте свое дело, а политику я потащу на себе. Бисмарк поддержки в обществе не имел. В эти дни он бросил в лицо ландтагу упрек в отсутствии патриотизма. - Партийная фракционность заменила вам любовь к отечеству! С места ему крикнули, что он будет повешен. - Это меня нисколько не волнует, - ответил Бисмарк. - Лишь бы веревка, на которой я стану болтаться, навеки связала дом прусских Гогенцоллернов с будущей Германией! Осенью 1865 года он выехал к Бискайскому заливу, где на курорте Биаррица отдыхал французский император. Теплые ветры Атлантики широко и протяжно задували над апельсиновыми рощами, но красоты природы не волновали Бисмарка... - Бисмарк, - сказал Наполеон III жене, - отнюдь не такое наивное дитя, каким казался в Париже. У него совсем нет души. Зато много ума. Сознаюсь, что он покорил меня. - А что он просил у тебя? - Нейтралитет Франции, и только. - А что за это обещал тебе? - Да так.., объедки... Люксембург, немножко от Баварии, частичку от земель на Рейне.., ерунда! В разговоре с Бисмарком император почти с гневом отверг Люксембург, заявив, что нейтралитет такой великой страны, как Франция, стоит гораздо большего. Бисмарк чуть ли не клещами вытянул из него признание - нужна Бельгия! После этого Наполеон III круто изменил тему разговора, а Бисмарку стало ясно, что император твердо убежден в поражении Пруссии: когда же победа Австрии станет явью, тогда он под шумок заграбастает Бельгию и все то, что на него смотрит... В Берлине Мольтке встретил Бисмарка словами: - Вы привезли мне нейтралитет Франции? - Я привез вам коробочку с барбарисовым мармеладом.., ешьте! Это единственное, что удалось вывезти из Биаррицы, да и то не от Наполеона, а от его обворожительной супруги. Мольтке с удовольствием съел мармеладинку: - Вкусно! Но как же нам теперь быть? - А как? - переспросил Бисмарк. - Я не понимаю вашего спокойствия. - А я - ваших тревог. Скажите честно, Мольтке: разве вы собираетесь проиграть войну Австрии? - Упаси нас бог. - Тогда волнения неуместны... Генштаб работал как проклятый дни и ночи, выковывая победу, в которой не должно быть изъянов. На смену крикливому Роону приходил замкнутый "молчальник" Мольтке. Со стороны могло показаться, что у этого человека три любимых дела - помалкивать, танцевать и охотиться на зайцев в силезском Крейзау. Но главным для Мольтке была война, как высшее проявление мозговой и нервной деятельности человека. Даже не Бисмарк, а именно Большой генштаб Берлина должен стать головою будущей Германии... Между прочим, офицер прусского генштаба считался до конца подготовленным, если он проходил стажировку в русских войсках (лучше всего - на Кавказе). Из богатейшего опыта русских войн немцы скрупулезно выбрали самое рациональное и, переварив в своем соку, не механически, а творчески перенесли на почву фатерлянда. Прибавим к этому феноменальную склонность пруссаков к организации, и получится тот сплав боевой мощи, который обеспечит Пруссии победы... - Наполеон Третий, - рассуждал Мольтке, - надеется, что в свалке с Австрией нам не миновать беды. Франции выгодно, если война превратится в затяжную, изматывающую. Именно поэтому война должна быть скоротечна, как вспышка молнии. Если Фридрих Великий сражался семь лет, мы должны расправиться с этим делом за семь недель, и тогда Наполеон Третий не успеет сдать мочу на анализ, как от Австрии останется один горький пепел... Кстати, а что делать с побежденной Веною? - На аншлюс я не согласен, - ответил Бисмарк. - Брать на себя всю эту обузу из чехов, венгров, словаков, сербов, цыган и хорватов - значит брать на свою душу многовековые грехи Габсбургов, а Германия от притока буйной славянской крови не усилится, напротив, ослабится... Скажите, что вам необходимо, дабы война была краткой, как удар меча? - Разделение армии Австрии на два фронта. - О! Для чего же тогда существует Италия? - Без нашей помощи Италия будет разбита. - Жалеть ли об этом? Ведь главное для нас, чтобы они открыли второй фронт на юге. - А что вы пообещаете итальянцам? - Я люблю дарить лишь то, что мне не принадлежит. Вот Венеция.., чем плохо? Пусть идут и воюют за Венецию... Мольтке писал, что эта война "не вызвана необходимостью защищать наше угрожаемое существование: это был конфликт, признанный необходимым в кабинете, задолго продуманный и постепенно подготовлявшийся.., дело шло не о завоевании новой территории, а о господстве над Германией". *** Никакого сочувствия войне! Канцелярию президента завалили адресами в пользу мира, с церковных кафедр его называли "учеником дьявола", архиепископ из Майнца заклеймил Бисмарка как разжигателя братоубийственной бойни... Германские часы были заведены еще в глубокой древности, а механизм их часто смазывался кровью покоренных народов. Бисмарк решил, что часы вот-вот остановятся, если их обильно не смазать своей кровью - немецкой! 7 мая, в самый канун войны Бисмарка обстреляли на Вильгельмштрассе. Будущий "железный канцлер", волчком кружась под пулями, и впрямь оказался железным - семь пуль подряд расплющились об его панцирь (спасибо Штиберу за совет!). Опомнясь, Бисмарк ударом кулака свалил покусителя на панель. Это был берлинский студент Карл Блинд! - Дурак, ты стрелял в будущее великой Германии... С этими словами Бисмарк скрутил ему руки за спину и доставил Блинда в полицай-президиум. Там студент, рухнув на пол, разгрыз стекло в печатке перстня. К нему кинулись - он был уже мертв... Бисмарк вытер со лба холодный пот. - Едем в Бабельсберг, - сказал он Штиберу... Вильгельму I он навязал Штибера на время войны в начальники полевой полиции при главной квартире, - персона! - Но позвольте мне, - сказал Штибер, - завести цензуру для писем и особый отдел для распускания слухов, чтобы воодушевлять Пруссию и сбивать с толку ее противников... Война нависала над немцами, словно капля росы на кончике ветки, готовая вот-вот сорваться. Австрийцы, уверенные в победе, желали войны гораздо больше пруссаков. А немецкие герцоги, боясь потерять короны (что неизбежно для них при объединении Германии), тянулись к Вене, как дети к матери, видя в ней защитницу от немецкого единства. Бисмарку в ландтаге было решительно заявлено, что общественное мнение Пруссии против войны... Для него это не новость! - Во врага, - ответил он, - никто не стреляет общественным мнением - врага разят только пулями... По немецким дорогам круглосуточно громыхали составы; в раскрытых дверях вагонов прусские солдаты играли на окаринах и пели вполне миролюбиво: Девчонок наших Давайте спросим - Неужто летом Штанишки носят? Бисмарк зашил в отворот мундира лошадиную дозу яда, чтобы покончить с собой, если Пруссию постигнет поражение. Роон говорил ему, что в конечном итоге все решит игольчатое ружье системы Дрейзе: пруссак сделает три выстрела, в то время как австрийский солдат успеет выстрелить единожды. - Уповая на бога, - рассуждал Роон, - не станем забывать, что австрийцы помешаны на тактике прошлого века и сомкнутых колоннах. А наши стрелки идут цепями, используя любую складку на почве, в Дании мы научились обходить фланги... Пришло жаркое лето 1866 года. Австрия обратилась к сейму во Франкфурте, чтобы Германский бундестаг обуздал Пруссию, чтобы все германские князья мобилизовали против нее свои армии. В ответ на это Бисмарк заявил публично: принятие австрийского предложения будет сочтено в Берлине за объявление войны. 14 июня началось голосование: девять голосов против шести высказались за Австрию. Тогда с места вскочил прусский посол фон Савиньи и прогорланил: - Вот! Отныне вы уничтожили сами себя... Бисмарк мило попрощался с австрийским послом: - Дорогой мой граф Карольи, я очень рад, что не мне выпала миссия объявлять войну... На нас напали! Прощайте. Мы увидимся в более приятные времена. На стороне Австрии остались королевства Баварии, Саксонии, Ганновера, Вюртемберга, герцогства Бадена, Гессен-Дармштадта и Нассау, вольный город Франкфурт-на-Майне да еще свора мелких князей, обещавших Австрии поддержку, не выводя своих солдат за пределы владений. На сторону Пруссии перешли северогерманские и тюрингские княжества. Во главе прусской армии встал король, а начальником штаба был Мольтке... Бисмарк спросил Альвенслебена: - И каков, по-вашему, будет результат? Документальный ответ генерала: - Ударим так, что Вена ноги задерет... А венские газеты писали, что "Пруссия в конце войны сама повесится на кишках непобедимой Австрии". С богом - начинай, ребята! САДОВАЯ - КЕНИГСГРЕТЦ 15 июня поздним вечером Бисмарк с английским лордом Лофтусом гулял в саду берлинского замка. На башне пробило полночь, и Бисмарк сверил карманные часы. - В эту минуту, - сказал он, - наши войска входят в Ганновер, в Саксонию и в Гессен-Кассель.., дело серьезное! - Почему вы так уверены, вплоть до минуты? - Мы хорошо подготовились к этой войне... Даже очень хорошо! Короли бежали, герцоги сдавались в плен. Пруссаки вломились в "вольный город" Франкфурт, обложили его чудовищной контрибуцией в 25 миллионов флоринов, а бургомистра задергали до того, что он взял и повесился. Древний Нюрнберг увидел, что тут не шутят, и сам открыл ворота перед пруссаками... Мольтке призывал: - Двигаться врозь - бить вместе! Без единого выстрела прошли всю Саксонию, войска которой влились в состав австрийских. Мольтке расчленил армию Пруссии на две колонны: первая вытекала из долин Эльбы, другая змеей вытягивалась из ущелий Исполиновых гор, - впереди лежала зеленая и сочная земля славянской Богемии. План Мольтке был шедевром, но при условии, если его исполнители проделают маршруты с часами в руках. Бисмарк целыми сутками ехал на громадной рыжей кобыле - не спал. До него дошло известие, что итальянской армии уже не существует: при первом же столкновении с австрийцами она побросала оружие и прытко разбежалась... Бисмарк был поражен: - Я знал, что они будут разбиты! Но я надеялся, что они хотя бы день-два продержаться ради приличия... Он страдал бессонницей и просил жену выслать ему мешок романов, "не слишком захватывающих, чтобы пленить мой ум, и не настолько уж глупых, чтобы сразу швырнуть их об стенку". По ночам в ужасе просыпались жители городов, когда в сонную тишину вторгалась какофония звуков от прохождения артиллерии и конницы, звенящей амуницией. Михаил Иванович Драгомиров состоял при прусской главной квартире - как глаза и уши российского генштаба, чтобы все видеть и слышать. Вильгельм I обходился с ним очень любезно. Мольтке на беседы поддавался туго, зато Бисмарк любил болтать с атташе по-русски. Одну из ночей они провели в какой-то деревне с добротными домами. Крестьянский мальчик с испугом смотрел на незнакомых военных. Бисмарк спросил его: - Ты кто, милое дитя? Чех? Поляк? Саксонец? Мальчик молчал. Бисмарк намочил в остывшем кофе с молоком кусочек сахару и сунул его в рот ребенку. - Сладко? - спросил он, поглаживая его по головке. - Горько, - ответил тот вдруг по-немецки. *** Драгомиров - по его словам - окунулся в "океан пруссаков", из которого хотел бы выделить "перлы". Оставляя в стороне Мольтке, как явление незаурядное, он пришел к выводу, что "перлов" вообще не было. Все генералы Пруссии имели одинаковый общий уровень грамотных и работоспособных специалистов; в общей массе они и составляли то ценное ядро прусского генералитета, который лучше всего определить словом "плеяда". Все пожилые генералы Пруссии, и даже старики, выглядели свежо и бодро, ни у кого не было отвислых животов, желания "соснуть часочек в тенечке", приказы они отдавали звонко, кратко и точно. Казалось, эти суровые люди в широких пелеринах и сверкающих касках еще с колыбели усвоили железное правило: любое разгильдяйство строго карается! Но зато ни один из прусских генералов не стал бы командовать, если бы его лишили самостоятельности; умение быть самим собой на поле боя - очень ценное качество. И еще заметил Драгомиров, что прусская армия не любит "победителей". Заслугу в победе над противником приписывали не отдельной персоне, а всей армии, что разрушало общепринятый в мире трафарет личного искусства полководца. Все лавры, какие выпадали на долю победителей, пруссаки как бы сваливали в общий котел. В богемском походе