Драгомиров подружился с 71-летним корпусным генералом Штейнмецем, имевшим громкие победы при Находе и Скалицах. Красноречивый, с львиною шапкой седых волос, он чем-то напомнил Драгомирову славного Ермолова. Штейнмец отлично говорил по-русски. Он начал с чтения петербургских газет, потом увлекся Пушкиным, изучив его творчество (как писал Драгомиров) "со свойственной немцам исполнительностью". Под Скалицами атташе спросил генерала: - Как вам удалось проломить эти позиции? - О, это ведь очень просто! Войска, едва волоча ноги, ходят в атаки до тех пор, пока не возьмут позиции. - Но вы же, генерал, обескровили войска. Не лучше ли после первых неудачных атак заменить их свежими частями? - Ни в коем случае! - возразил Штейнмец. - Солдат должен знать, что смены не будет. Смена уставших дала бы дурной пример для армии. В том-то и дело, что прусский солдат воспитан на сознании: отдых приходит с достижением цели... Драгомирова удивило еще одно прусское правило. Если какой-то генерал терпел поражение, никто не упрекал его в бездарности, на него не падали подозрения в измене. Все коллеги генерала в спокойной деловой обстановке пытались выяснить причины неудачи, а сам виновник поражения нисколько не чувствовал себя удрученным... Для Драгомирова это было ново: "Почему так?" Оказывается, прусская армия прошла чистку еще в мирное время. Каждого офицера изучили вдоль и поперек. Робких, безынициативных и неумелых со службы выкинули! Зато доверие к оставленным в армии было безоговорочным. Никто не рассуждал об ошибках, никто не злорадствовал, а сообща пытались установить, каковы роковые причины неуспеха. От такого доверия прусские генералы в боях не нервничали, не боялись за свою карьеру, они смело шли на риск и, как инженеры машинами, спокойно управляли войсками. В одном селении Драгомиров наткнулся на пленных австрийцев, доедавших свой воинский обед - еще из казны императора Франца-Иосифа. В оловянном котелке каждого плескался жиденький супчик, а в нем, словно разбухший утопленник, бултыхалась тяжелая клецка из сырого теста. - А что у вас на второе? - спросил Драгомиров. Солдат из чехов подцепил клецку ложкою: - Да вот же оно... *** Иначе выглядел мир австрийской армии. Его отличали от прусского нерешительность начальства, страшная, переходящая в кошмар боязнь ответственности за неудачу и генеральная диспозиция войны, подписанная в Шенбрунне, где после призыва к победе указывался и точный маршрут отступления! Во главе 300-тысячной Богемской армии стояла трагическая фигура фельдмаршала Бенедека, которого можно пожалеть. Сын бедного фармацевта из венгерских цыган, он выдвинулся неустрашимой храбростью в боях с итальянцами, но был совершенно не способен командовать армией. Бенедек на коленях (!) умолял Франца-Иосифа избавить его от такой чести, тем более что в Богемии ни разу не бывал и не знал ее местности. Франц-Иосиф утешил Бенедека странной фразой: - Я ведь не прошу от вас победы, я прошу только услуги... С тяжелым сердцем Бенедек отъехал к армии, где офицерский корпус был пропитан интригами, кляузами, доносами и завистью к ближнему своему. Для помощи фельдмаршалу были приданы два венских "гения" - граф Крисман и барон Геникштейн, которые не столько боялись прусской армии, сколько трепетали при мысли, что в Шенбрунне их могут раскритиковать. Бенедек велел стянуть силы к Кенигсгретцу, лежавшему напротив деревни Садовая. Осмотревшись, он послал телеграмму императору: "Катастрофа неизбежна. Любой ценой заключите мир". Франц-Иосиф отстучал ответ: "Не могу. Если отступление, так отступите в порядке". Перед отходом Бенедек устроил солдатам ночевку; на рассвете его разбудили словами: - Кажется, нам не отвертеться от сражения... Бенедек поскакал в деревню Липа, чтобы с ее горушки видеть поле битвы. Здесь случилось то, чего, кажется, он и сам не ожидал: до двух часов дня Бенедек был победителем самого Мольтке, а потом его солнце закатилось... Между Садовой и Кенигсгретцем разрешался столетний спор среди немцев - кому из них владеть Германией? ..После битвы император сказал Бенедеку: - У вас неприятная манера ведения боя. Напишите письменное заверение молчать до смерти о... Вы знаете, Бенедек, что я имею в виду! После чего ступайте под трибунал. Это была жертва. Бенедек, умирая в горах Штирии, завещал жене, чтобы не вздумала украсить его могилу цветами. Чтобы над ним вытоптали даже траву. Чтобы на кресте не было никакой надписи. Он просил посадить колючий стебель репейника! *** А старого хрыча под Садовой было не узнать; в странном возбуждении Вильгельма I проявилось что-то ненормальное. Сидя верхом на кобыле по кличке Веранда, король много кричал, когда надо и не надо, обнажал саблю, с поцелуями и слезами прикладывался к знаменам полков и требовал жертв во имя монархии. Один полковник был ранен четырежды, и кайзер четыре раза пинками заталкивал его, истекавшего кровью, обратно в самое пекло боя. - Трус! - кричал он ему с высоты Веранды. - Если ты наклал в штаны, так привяжи себя к лошади и умри за меня... Возле короля собралось великолепное трио: грубый и лукавый Бисмарк с порцией яда, молчаливый и внешне безучастный Мольтке с подзорной трубой, упрямый и безжалостный Роон с картой в руках... За Кенигсгретцем виднелась Эльба, дальше леса Хлума и болота Быстрицы, а косой дождь прибивал пороховой чад к распаренной земле. Драгомиров курцгалопом поспевал за прусским штабом. После удара шпорой лошадь под ним дала резкую "лансаду" и вынесла всадника вперед... Вблизи взорвалась бомба, и королевский рейткнехт (полевой конюх) сразу осмотрел Веранду со всех сторон - нет ли у нее царапин? В этой обстановке совершенно неуместной выглядела фигура Бисмарка в белой фуражке; за, спиною президента болтался мешок с романами - от бессонницы. Драгомиров слышал, как Мольтке напомнил королю: - Время подойти армии вашего сына-кронпринца... Сейчас должна сработать немецкая пунктуальность! Ровно в два часа дня, как и запланировано, под проливным дождем, по размытым дорогам, Силезская армия, ведомая кронпринцем Фридрихом, с математической точностью вышла к лесам Хлума. Свежая колонна сразу включилась в битву, а Драгомиров угодил в самую "кашу"... Лошади обезумели от массы огня, их гривы поднялись, ноздри были раздуты. Иные, встав на дыбы, сбрасывали кавалеристов под копыта, другие грудью бились об стены горящих домов. Всюду валялись раненые, кругом - крики, взрывы, брань, выстрелы... Прусские ружья Дрейзе вносили в ряды австрийцев роковое опустошение! К пяти часам дня от армии Бенедека ничего не осталось. Драгомиров рапортовал в Петербург: "Австрийцы обратились в поспешное, беспорядочное бегство; они бежали громадными толпами, потеряв всякое подобие войска, погибая от пуль и снарядов, от изнурения, а по пути топили друг друга в реках; в две-три минуты всякое сомнение исчезло - австрийцы и саксонцы понесли ужасное поражение..." Мольтке, слезая с коня, сказал кайзеру: - Ваше величество, мы выиграли... Германию! Прусская армия была измотана до предела и преследовать противника не решилась. Напрасно Роон взывал к кайзеру: - Вспомните Блюхера! Он тоже был обессилен битвою при Ватерлоо, и когда пьяные англичане Веллингтона завалились дрыхнуть, Блюхер с одними трубачами и барабанщиками, непрерывно игравшими, гнал Наполеона еще несколько миль... - Ну, вот и конец, - Бисмарк выбросил яд. Лошади, высоко вздергивая ноги, бережно ступали среди убитых. Воздух наполняли призывы о помощи, мольбы о пощаде. Среди мертвецов ползали побежденные, пронзенные насквозь штыками, пробитые навылет пулями. Один молоденький австриец шагал навстречу Бисмарку, бережно неся в грязной ладони свой выпавший глаз, который болтался на ярко-красных нервах. Бисмарк громко сказал: - Главное сделано! Теперь нам осталось совершить сущую ерунду - заставить австрийцев полюбить нас... ВОЙНА - ДЕЛО ПРИБЫЛЬНОЕ Вот уж кому хорошо на войне, так это Штиберу! Надо же так случиться, что на пути прусской армии попался городок Траутенау, где год назад он не доел миску луковой похлебки. Штибер велел спалить дотла харчевню, а потом... Огонь шуток не понимает, и скоро улицы Траутенау были объяты пламенем, а на шею бургомистра накинули петлю. Отвечая за безопасность королевской ставки, бедняга Штибер рассчитывал, что в ставке и пообедает. Не тут-то было! Генералы устроили юнкерский гвалт и, зловеще сверкая моноклями, сказали королю, что за один стол с "собакой" не сядут. Никакие "особые обстоятельства" во внимание ими не принимались. Тогда граф Бисмарк пригласил Штибера к своему столу, столу президента, а кайзер наградил ищейку медалью (правда, потом он долго извинялся перед генералами)... Понимая, что Штиберу следует подкормиться, Бисмарк назначил его гауляйтером в столицу Моравии - город Брюн. В мемуарах Штибер писал: "Я встретил здесь величайшую предупредительность всех моих желаний. Конечно, были произнесены неизбежные речи. Брюн богат и ко мне весьма щедр.., я пользуюсь вином и едою в неограниченном количестве... Я закрыл уже пять газет, четыре другие выходят под моей цензурой. Я милостиво разрешал играть актерам в театре, но под моим неусыпным надзором". При заключении мира в Никольсбурге гауляйтер обеспечивал слежку за послами венским и парижским. Он мог видеть то, что от других было навсегда скрыто. Как, например, два прекрасных и благородных графа, граф Бисмарк и граф Карольи, чокались кружками с пивом, рассуждая об условиях мира с таким видом, будто речь шла о сдаче в стирку грязного чужого белья... Бисмарк нежно сказал Карольи: - Вы же сами знаете, граф, как я всегда любил Австрию. Если миллионы австрийцев и пруссаков, прижавшись друг к другу спинами и выставив штыки, образуют единое каре, то кое-кто подумает - стоит ли нарушать наше согласие? Под этим кое-кто подразумевалась Россия. *** Садовая отворила ворота Вены! Прусские аванпосты вошли в Знаим, что в 10 верстах от столицы. Изнутри Австрию раздирал национальный кризис: венгры требовали прав наравне с правами немцев. Венское население выразило свой патриотизм тем, что собралось возле Шенбрунна и просило Франца-Иосифа, во избежание ужасов штурма, поскорее сдать столицу победителям. Прусская ставка разместилась в Никольсбурге, близ венских предместий, и здесь, на виду Вены, все планы Бисмарка едва не погибли с треском. Неестественное возбуждение короля еще продолжалось. О генералах и говорить нечего - они собирались войти в Вену завтра же: - Под пение фанфар промаршируем по Пратеру! Нашим солдатам не терпится задрать подолы венским девчонкам... А король, трясясь от жадности, составлял списочек завоеваний. Ему хотелось получить: Баварию, Саксонию, Судеты, всю Силезию, Ганновер, Гессен, Ансбах, Байрейт, ну и прочее.., по списку! Задыхаясь от восторга, старик кричал: - Мои предки никогда еще не уходили с войны без добычи - не уйду и я! Это было бы очень глупо с моей стороны... Его куриные мозги видели только рассыпанную крупу, которую можно безбоязненно клевать. Бисмарк растолковывал олуху царя небесного, что главное сейчас - не куски Германии, проглоченные наспех, а влияние Пруссии в германском мире. Придет время, и Берлин будет лопаться от пресыщения, но сейчас надо быть разумно умеренным... - Бисмарк, что вы мне можете посоветовать? И кайзер получил военно-политический ответ: - Налево кру-гом! По домам - марш! - Вы просто пьяны, Бисмарк... Бисмарк был трезв. Трезв и одинок. Против него вырастала стена. Сплотились все, от короля до Мольтке, и все кричали о славе прусского оружия, вопили о законном праве на добычу. Бисмарк заявил генералам, что они глупцы: - Ваше решение войти в Вену способно встряхнуть Наполеона, и тогда французы появятся на Рейне. Если же я кажусь вам трусливым идиотом, то могу хоть сейчас уйти в отставку. Генералы с кайзером видели лишь раскрытые ворота Вены, Бисмарк же слышал тяжкую работу потаенных рычагов, двигавших политику Европы. Франц-Иосиф уже телеграфировал Наполеону III, что отдает ему область Венеции. Отдает лично ему, чтобы он передал ее итальянцам. Этим жестом он подчеркивал слабость разбитой в боях Италии, не способной взять Венецию своими силами. Но тут итальянцы, из чужих рук получив Венецию, возомнили себя победителями. Теперь для полноты счастья, как выяснилось, им не хватает Триеста. Бисмарк не стал их отговаривать, а, напротив, сам подталкивал в сторону Триеста, дабы второй фронт против Австрии не закрывался... Прибывший в Никольсбург граф Карольи желал поскорее заключить перемирие, а Бисмарк все еще не мог образумить короля и генералов. Даже Мольтке, которого глупцом не назовешь, страстно хотел парадного марша по Пратеру. Бисмарк измучился - нервы не выдержали... Это случилось 23 июля, когда король собрал военный совет, и снова - в который раз - генералы требовали вступления в Вену. Бисмарк сказал, что ответственность за политическое решение войны несет все-таки он, президент, а не генералы. Он напомнил, что вторжение в Вену даст лавры только армии, но в будущем отнимет у Пруссии союзника, ибо занятие столицы долго не забудется в народе, как глубоко нанесенное оскорбление. Ему отвечали, что Пруссия не нуждается в таком слабом союзнике, как Австрия, если у нее имеется сильная Россия. Бисмарк вполне логично растолковал, что союз Пруссии со слабейшей Австрией усилит Пруссию, которая подчинит себе Австрию, а союз с сильной Россией ослабит Пруссию, попадающую под пресс политики Петербурга... Совет проходил в комнате Бисмарка, лежавшего в простуде; переломить упрямство генералов он не мог. Тогда канцлер сполз с постели и стал кататься между ног короля и военных, стуча кулаками по полу; Бисмарк грыз зубами ковры и - рыдал, рыдал, рыдал... Это были слезы, выжатые из железа. - Не входите в Вену! Я.., мы.., что угодно... Франция.., оставьте Вену.., мир... Наполеон.., я вам сказал... Сцена была ошеломляющей. Встал король, поднялись и генералы. Президент страны в исподнем валялся на полу, тихо воя. Вильгельм I с тяжелым вздохом произнес: - Уступая вам, я должен заключить постыдный мир. Но я все опишу, как было, и сдам бумагу в архивы Берлина, чтобы мои потомки ведали: мой президент не дал мне войти в Вену! Бисмарк встал. Его пошатывало. Влез в постель. Мольтке закинул его одеялом. Всхлипнув, Бисмарк отвернулся к стене. Кайзер и генералы на цыпочках удалились. ...Под подушкой Бисмарка лежала телеграмма из Петербурга: русский император, поздравляя с победой, взывал к великодушию над побежденными. Между любезных строк Бисмарк прочитал скрытую угрозу... Слева - Франция, справа - Россия, а Пруссия посередке, словно орех в клещах! Никольсбургское перемирие было подписано. *** Если бы в эти дни Бисмарк оказался в Петербурге, он был бы крайне удивлен: русские стали симпатизировать разбитой австрийской армии. В рядах Гостиного двора, где полно самой разной публики, можно было слышать такие речи: - Жаль австрияков. Чай, тоже люди, а за што страдали? Мне куманек (башка!) сказывал, что в цесарских войсках много наших служит - сербов да еще разных там чехов... Если подняться "этажом" выше, там шли иные разговоры. В светском обществе Петербурга ошибочно полагали, что Бисмарк - послушная марионетка в руках ловкого чародея Горчакова, а война Пруссии с Австрией - тонкий ход русской дипломатии. Салонные "пифии" восклицали: - Наш вице-канцлер - великий человек! Не пролив ни капли крови, он отплатил Австрии за ее коварство в Крымской войне. Но еще не отмщены руины Севастополя... Горчаков мстительные рефлексы выносил за пределы политики в область психологии. Теперь перекраивалось то соотношение сил в Германии, какое со времен Венского конгресса казалось устоявшимся. Одна и та же тревога охватывала министерства дел иностранных и дел военных: возросшая сила Пруссии заставляла дипломатию и генштаб России реагировать без промедления. Русские по газетам знакомились с новой бисмарковской Пруссией. Австрия из немецкого мира удалена! Германский сейм во Франкфурте уничтожен, вместо него Бисмарк образовал Северогерманский союз. К черно-белому знамени Гогенцоллернов снизу пришили красную полосу - союзную. Сохранив Австрию в целости, Бисмарк зато жестоко ограбил ее сателлитов. Пруссия вобрала в себя Ганноверское королевство, курфюршество Гессен-Кассельское, герцогство Нассау и город Франкфурт; над Германией весело кружился пух - Бисмарк ощипывал князей, будто цыплят. Теперь он стал президентом Северогерманского бундесрата, пределы которого раскинулись от Кильской бухты до Майна, огибавшего Баварию! Горчаков выдвинул идею европейского конгресса, чтобы обсудить переустройство германской карты. Это встревожило Бисмарка; он срочно послал в Петербург генерала Эдвина фон Мантейфеля. В краткой беседе с Горчаковым тот намекнул, что новая Пруссия предлагает России уничтожить статьи Парижского трактата о нейтрализации Черного моря... Горчаков подачек от Берлина не принял: - Погребение неудобных для нас статей состоится без участия ваших факельщиков и траурмейстеров... Александр II встретил Мантейфеля очень сухо. - Мое сердце переполнено ужасом! - так начал он. - Еще недавно мы с дядей совместно выступали против нарушения династических прав в Италии, и вдруг мой дядя, свято верящий в то, что он царствует "милостью божией", сам ступил на путь Гарибальди... Я даже отсюда слышу печальный звон, с которым Пруссия разбивает законные короны германских государей. Мантейфель намекнул, что тут поработал другой "дядя". - Я так и думал, - ответил царь. - Мой дядя Вилли по старости лет подпал под вредное влияние Бисмарка, который увлек благочестивую Пруссию на путь революций... Поймите боль моего сердца! Вюртемберг, Баден Гессен-Дармштадт - там царствовали мои бабки, мои тетки, мои сестры - и вдруг врывается, как разбойник, Бисмарк и залезает прямо в сундук... Впрочем, - сказал царь, глянув на часы, - вы, Мантейфель, должны извинить меня. Завтра продолжим беседу, а сейчас у меня свидание с парижским послом Флери... Это прозвучало намеком на сближение с Францией; Бисмарк телеграфировал Мантейфелю, чтобы тот успокоил царя: прусская кара романовским сородичам будет смягчена... Горчаков, смеясь, сказал Жомини: - Кажется, сейчас наши отношения с Пруссией зиждутся исключительно на любви племянника к дяде. Но вот герцога Морни не стало, и Наполеон сделался вялым, - момент для нападения на Пруссию им упущен... Одна война, издыхая, порождала из своего ужасного лона другую. Вечером Тютчев гулял с Горчаковым по набережной. - Мы присутствуем в антракте между двумя драмами. Сыграна прелюдия к той великой битве, что произойдет обязательно, и мы услышим ее шум даже через гробовые доски... Что ж, поэты умеют предвидеть будущее. *** Итальянцам было суждено испытать на чужом пиру похмелье: их еще продолжали бить! В сражении у Лиссы эскадра Франца-Иосифа не оставила от флота Италии даже щепок. Итальянцы кинулись в Берлин, взывая о помощи, но Бисмарк сказал: - Я обещал вам Венецию - вы ее получили. Если вам захотелось Триест, идите и воюйте за Триест сами... Кто вам мешает? Я ведь знаю, что все итальянцы большие охотники до военных приключений... Бьют? Ну а я-то при чем? Терпите... Осталось разобраться с Францией. Наполеон III выжидал от Бисмарка расплаты натурой за "нейтралитет". Но Бисмарк делал вид, будто забыл, о чем шла речь в Биаррице. Когда же французский посол сам заговорил с ним о Люксембурге, Бисмарк не стал возражать: берите! Наполеон III зондировал почву относительно аннексии Бельгии. Бисмарк и тут не спорил: пожалуйста, Бельгии ему тоже не жалко... - Между прочим, - сказал он Шарлю Талейрану, - у меня столько дел, что трудно упомнить все детали пожеланий вашего императора. Изложите их письменно, дабы мне было удобнее передать их для ознакомления моему королю. Получив письменное заверение от Франции, что она алчет захвата Люксембурга и Бельгии, Бисмарк спрятал документ в железный сейф. Ключ щелкнул, как взводимый курок. - Благодарю вас, - сказал Бисмарк послу... Затем (последовательно!) он вызвал к себе на поклон делегации Баварии, Вюртемберга, Бадена и Гессена, сохранивших самостоятельность. Бисмарк любезно ознакомил их с планами Наполеона III; в результате вся Южная Германия заключила с Берлином тайный военный союз против Франции. Бисмарк выиграл - Наполеон III проиграл... Уф! Пришло время пощадить нервы и успокоиться. Бисмарк наполнил кувшины пивом, взял тарелку с чибисовыми яйцами и удалился в садовую беседку, где его поджидал деловой, собранный Мольтке с неизменным румянцем на щеках. - За армию! - сдвинули они кружки... Борьба за гегемонию в немецком мире завершилась. Теперь не мешает подумать о немецкой гегемонии в Европе. В грохоте крупповских "бруммеров" Бисмарк навсегда похоронил либеральные притязания буржуазии, зато ее национальные требования он готов исполнять и дальше! *** Когда кайзер Вильгельм I был молод, он в рядах русской армии вступал в Париж. Однажды к столу Александра I подали омара, и царь заметил, что прусский принц к нему даже не прикоснулся. "Вы разве не любите омаров?" - "Я их никогда не видел, - отвечал Вильгельм, - и не умею их есть..." Сейчас он истреблял омара за омаром - с выпивкой. А в пьяном виде проболтался парижским журналистам: - Как это бог выбрал такую свинью вроде меня, чтобы моими руками сосвинячить такую громкую славу для Пруссии... Потеряв 4450 человек убитыми и 6427 умершими от дизентерии, Пруссия увеличилась на 1300 квадратных миль, ее население возросло на 4 300 000 человек, и теперь в королевстве жили 24 миллиона немцев. Наконец в Бабельсберге было объявлено, что чистый валовой доход от контрибуций составил 300 000 000 франков, а такие деньжата на земле не валяются. Полковник Борбштейн выхватил из ножен палаш. - Ура! - провозгласил он (и все его поддержали). - Вот и пусть после этого профессора политической экономии болтают с кафедр университетов, что содержание армии непроизводительно... Какой дурак теперь им поверит? Немцы стали привыкать к мысли, что война - дело прибыльное, а победителям живется куда веселее и приятнее, нежели повесившим носы побежденным. Факелцуги двигались по Вильгельмштрассе, Бисмарк выходил на балкон, и толпа встречала его восторженным ревом. Из самого ненавистного он становился самым популярным. Но главным торжеством был "акт раскаяния" парламента. Четыре года безбюджетного правления кончились. С него сняли ответственность за расходы на войну, не утвержденные ландтагом. Конфликт между парламентом и высшей властью завершился его триумфом... Под окнами, опьяненная победами, стонала толпа: - Веди нас! Веди нас, канцлер, дальше... В письме к Горчакову он жаловался - невозможно стало выйти на улицу: раньше плевались, а теперь носят на руках. С курорта Вильдбада он вернулся раздраженным: там его преследовали молодые женщины... В общем ликовании совсем затерялась скромная фигура Вилли Штибера! ПАРИЖ - ЭКСПО-67 В паузе между войнами разыгралась баснословная феерия Всемирной промышленной выставки... Париж 1867 года - вавилонское столпотворение приезжих, битком набитые отели; лошади с трудом влекли переполненные омнибусы, извозчики стали королями положения; удушливая теснотища на бульварах; по Сене жужжали специально построенные пароходы-мухи (Mouches), - все двигалось и спешило на Марсово поле, где раскинулась шумная "ярмарка тщеславия" человеческого. Безмерно обогатилась почта Парижа, которая с блеском обслуживала переписку со всем миром, и для этих целей где-то раздобыли нового Меццофанти <Имеется в виду Джузеппе Меццофанти (1774 - 1849) - профессор из Болоньи, вызывавший удивление современников прочным знанием 60 языков "при более или менее совершенном знакомстве со многими другими". Эта удивительная способность Меццофанти не была связана с его интеллектуальным развитием, и никаких следов после себя в науке он не оставил.>, говорившего чуть ли не на всех языках планеты. Гонкуры отметили в своем дневнике: "Всемирная выставка - последний удар по существующему: американизация Франции, промышленность, заслоняющая искусство, паровая молотилка, оттесняющая картину, ночные горшки в крытых помещениях и статуи, выставленные наружу, - словом, Федерация Материализма!" Выставка была устроена в форме большого кольцеобразного базара, окруженного садами. В первой галерее были собраны самые наглые красавицы Парижа, о нарядах которых высказывались в такой форме: "Ах, как они очаровательно раздеты!" Очевидец писал, что эти красотки "сферою сладострастия заграждали доступ к произведениям науки, труда и промышленности. Но кто храбро перешагивал черту разврата, тот достигал подлинных шедевров..." Дети влекли родителей в павильон шоколадной промышленности, где умная машина не только шоколад делала, но и даром его раздавала. Вспотевшие женщины ломились в павильон парфюмерии, где под аркою русской фирмы Броккар били из земли фонтаны духов и одеколонов, женщины бесплатно душились и пудрились, а желающие помыться имели к услугам любой кусок мыла... Россия впервые столь широко участвовала во Всемирной выставке и, не имея опыта в этом деле, решила поразить Европу в область желудка. Русской науке и русским умельцам было чем похвастать на мировом рынке (у себя в Нижнем и хвастались!), но русский павильон в Париже по чиновной воле обратился в "обжорный ряд". Правда, дело было налажено превосходно. Прислуживали расфранченные боярышни в жемчужных кокошниках, выступавшие будто павы, соколами порхали с палехскими подносами бедовые ребята-половые. Сюда ломилась толпа, дабы вкусить от русской кухни щей с кашей, расстегаев с кулебяками, окрошки и ботвиньи. Черную икру французы прозвали неприлично: cochonnerie russe, и, единожды попробовав паюсной, они тишком выплевывали ее под стол, говоря с возмущением: "Как русские могут переваривать такую мерзость?.." Хватит о выставке, - роман все-таки политический! *** Вот вам новость: Александра II на выставку не пригласили. С большими капризами и обидами он чересчур бурно настоял на своем приглашении в Париж; жена была против этой поездки, но царь спровадил ее в воронежские степи - хлебать кумыс! Наполеон III никак не хотел видеть в Париже одновременно русского царя и прусского кайзера. Через посольство в Берлине он намекнул, что все помещения в Тюильри уже заранее заняты. Вильгельм I ответил согласием жить в гостинице, - странная навязчивость, за которой угадывается влияние Бисмарка! Тогда Наполеон III велел передать, что на всех гостей не хватит посуды (это в Париже-то?). Я не знаю, что ответил кайзер относительно посуды, но он стал собираться в дорогу. В ночь на 17 мая царь с Горчаковым и свитой выехали из Царского Села, ночь провели в Потсдаме, а 20 мая уже были встречены Наполеоном III на вокзале Северной дороги; вслед за ними в Париж прибыл Вильгельм I с Бисмарком и Мольтке (Штибер тоже не был забыт и ехал с ними под видом лакея). Потсдамский поезд был еще в пути, когда Штибер получил из Франции зашифрованную телеграмму о тайном свидании в кабачке "Клошар" возле центрального рынка. Бисмарк разместился в прусском посольстве на улице Лилль, где снискал себе приют и Штибер... К появлению в Париже кайзера, Бисмарка и Мольтке французы отнеслись с юмором. Парившиеся под касками господа напомнили парижанам "генерала Бум" из веселой оперетты "Герцогиня Герольштейна". Интерес к немцам был недобрым, но повышенным: под аркадами улицы Риволи постоянно теснились люди, чтобы взглянуть на прусскую троицу с трескучей пороховой славой. При этом из толпы раздавались жиденькие крики "ура", авторам которых Штибер выплачивал сдельно, словно за товар, продаваемый навынос и поштучно. Скоро газетчики пронюхали, что король с Бисмарком, переодевшись под гулящих буржуа, посетили одно сомнительное заведение с целью весьма далекой от политики нагнетания международной напряженности. Эта новость вызвала в Париже злорадное ликование и массу бульварных острот... Не в пример России с ее наивным уклоном в гастрономию, Пруссо-Германия в лице господина Круппа выкатила на Марсово поле свое новое изделие для европейского "ширпотреба". Это была не просто пушка, а - пушка-монстр в 50 тонн весом, и ее мрачное жерло сурово и надменно озирало парижскую суету. Никто из французов не понимал, что пруссаки силились этим доказать: - Пушка, но большая.., что тут интересного? Интересно, что Наполеон III за этот экспонат произвел Круппа в кавалеры ордена Почетного легиона. Но Бисмарк приехал в Париж не ради того, чтобы проветриться. Его тревожило пребывание в Париже императора с Горчаковым. Не исключено, что они попытаются вовлечь Францию в тайный сговор против Пруссии, и этому надо помешать! Штибер, имевший давние связи с русским III отделением, охранял в Париже не только кайзера, но и русского царя. Бисмарк намекнул ему, чтобы он в этом деле не разбивался в лепешку! Напротив, небольшой инцидент с пистолетом или бомбой нисколько политике не повредит. Штибер понял его с полуслова... Берлинская тайная агентура, давно пронизавшая внутреннюю жизнь Франции, заранее обследовала в Париже кварталы Батиньоля, где селились польские и венгерские эмигранты. В кабачке "Клошар" Штибер от подручного узнал, что в саду на улице Клиши собираются поляки-заговорщики, у которых большие разногласия: стоит или не стоит затевать покушение на царя в Париже? Штибер сказал агенту, что стоит: - И вы эту мысль полякам внушайте!.. В один из дней он срочно приехал на улицу Лилль, когда из ворот посольства Бисмарк выезжал на прогулку. Граф был в тусклом пальто старомодного фасона, при цилиндре, и внешне напоминал сельского нотариуса, собравшегося с визитом к своим милым клиентам. Штибер, вскочив на подножку коляски, шепнул, что имеет очень важное сообщение. - Надеюсь, не очень длинное? Я собрался прокатиться по Елисейским полям... Садитесь рядом. В коляске и состоялся серьезный разговор. - Завтра шлепнут русского императора. - Это не сплетня? - спросил Бисмарк. - Нет. Поляки уже бросили жребий. - Кто знает об этом кроме нас? - Еще два моих агента. Минута молчания. Бисмарк думал. - Положимся на волю случая. В конце концов для нас всего важнее сейчас - отбить у царя и Горчакова охоту к сближению с Францией. Надеюсь, все обойдется... За Триумфальной аркой вечерняя мгла была пронизана массою разноцветных светляков, которые двигались в одном направлении, - это кучеры зажгли фонари экипажей, и тысячи их укатывали в прохладу благоуханного вечера. Бисмарк решительно выплюнул изо рта зажеванный кончик сигары. - Только бы ваш поляк не струсил, - сказал он... В этот прелестный вечер Крупп преподнес Наполеону III каталог изделий своей фирмы; в письме он просил императора обратить благосклонное внимание на четыре последние страницы каталога, где приводился ассортимент его пушек, изготовленных на заводах в Эссене для нужд всего мира. *** Сам воздух Европы был наэлектризован угрозой взрыва, и не замечать это могли только глупцы. Положение Горчакова было архисложное. Предчуя опасность для Франции, он не оставлял надежд на то, что Париж - через голову Бисмарка - вот-вот протянет руку Петербургу. Но, сделав три попытки переговорить с Наполеоном III, вице-канцлер убедился, что император от политической беседы уклоняется. Оставалось надеяться, что он соизволит выслушать Александра II, который при всем его пруссофильстве все-таки умел иногда трезво смотреть на вещи... Царю были отведены в Елисейском дворце личные покои Наполеона I из пяти комнат с библиотекой, включая и "Salon d'argent", в котором все стены, мебель и камины были из чистого серебра (выше этажом разместился Горчаков со свитою). Александр II посетил выставку, но рано утром, дабы избежать общения с публикой. Выставка вообще оставила царя равнодушным, все его время поглощали балы, скачки и церемонии приемов. Но настроение у него в эти дни было ровное, без кризисов. Он подчеркнуто носил русский национальный кафтан; неисправимый бабник, царь сознательно не посещал злачных мест, чтобы не давать пищи газетным пересудам. Однако все его попытки вовлечь Наполеона III в беседу ни к чему не приводили. Горчаков, старчески брюзжа, не переставал подзуживать самодержца на дальнейшее зондирование в Тюильри. 25 мая на Лоншанском поле должен был состояться парад и показательная атака 50 эскадронов отборной кавалерии. Инженеры заранее укрепляли трибуны подпорами, чтобы они не рухнули; по подсчетам полиции, в Лоншане ожидали скопления около полумиллиона зрителей. Горчаков не поехал на празднество, сославшись на то, что не терпит толчеи. Утром царю подали отдельный поезд, а на опушке Булонского леса монархов ожидали кареты. Александр II уселся с Наполеоном III в широкое открытое ландо. Парк был пронизан лучами солнца, всюду виднелись толпы гуляющих. По сторонам экипажа скакали шталмейстеры Бургуан и Рэмбо. Множество парижан, словно обезьяны, сидели на деревьях. Ландо огибало каменистый грот, из которого вытекал источник... Один человек соскочил с дерева на дорогу! Рэмбо круто развернул на него лошадь. Грянул выстрел. Револьвер разорвало в руке покусителя, лишив его пальцев, а пуля, пробив ноздри лошади, наповал уложила одну из женщин... Наполеон III живо обернулся к царю: - Если стрелял итальянец - значит, в меня. Ну а если поляк - это предназначалось вам... Стрелял поляк по имени Болеслав Березовский <В литературе принято называть Березовского портным или башмачником. На самом же деле, дворянин Волынской губернии, он работал на машинной фабрике Гауэна. Впрочем, начальник тайной парижской полиции Клод в своих мемуарах называет его судовым механиком с пассажирского парохода, курсировавшего по Сене.>. - Это в меня, - хмуро произнес царь. Французам было неприятно, что покушение произошло именно в Париже, и они говорили, что Березовский несомненно анархист из школы Михаила Бакунина. Но на суде Березовский отверг эту версию и признал, что он участник польского восстания, желавший отомстить самодержцу за репрессии в Польше. Защищал его адвокат Жюль Фавр (защищавший и Орсини, бросавшего бомбы в Наполеона III). Когда Александр II осматривал Дворец правосудия, судья Флоке с вызовом воскликнул: - Да здравствует Польша, мсье! Александр II со сдержанной вежливостью ответил: - Я такого же мнения, мсье Флоке... Суд вынес Березовскому мягчайший приговор, который царь расценил как издевательство над ним - монархом. Само покушение, выкрик дерзкого Флоке и бархатный приговор суда еще больше углубили политический ров между Францией и Россией, - именно этого Бисмарк и добивался! Но перед отъездом из Парижа царь случайно оказался с Наполеоном III наедине, и ничто не мешало их беседе. Александр II, подавив в себе прежние обиды, с большой ловкостью завел речь об угрозе Франции со стороны Пруссии. Но тут двери распахнулись, и, нежно шелестя муслиновыми шелками, вошла (нечаянно? или нарочно?) Евгения Монтихо; при ней царь уже не стал развивать этой темы... Все трое начали горячо обсуждать вернисаж импрессионистов, возмущаясь последними картинами Эдуарда Манэ - "Завтрак на траве" и "Олимпия". Евгению Монтихо никак не устраивал сюжет первой картины, где на зеленой лужайке в компании одетых мужчин сидит раздетая женщина и с вызовом смотрит в глаза зрителю. - А вы видели "Олимпию"? - спрашивал Наполеон III царя. - Добро бы разлеглась усталая после охоты Диана, а то ведь... Это не женщина, а самка гориллы, сделанная из каучука, возле ног которой трется черная блудливая кошка. - Уличная девка возомнила себя королевой, - добавила Монтихо. - Как и раздетая для "Завтрака" ее нахальная подруга, "Олимпия", нисколько не стыдясь, глядит мне прямо в глаза... Нисколько не стыдясь, она смотрела прямо в глаза царю, и Александр II невольно сравнил ее с тою же Олимпией, которую она так жестоко критиковала. Никто еще не знал, что эта женщина сама толкает мужа на войну с Пруссией, а потому все хлопоты русской дипломатии были сейчас бесполезны. *** Вскоре из Парижа вернулся и Тютчев; при встрече с Горчаковым он признался, что ему не совсем-то было приятно видеть на международной выставке свой портрет работы фотографа Деньера, на котором он представлен с пледом через плечо, будто мерзнущая старуха. Все шедевры истребления людей поэт обнаружил в павильоне Пруссии, и однажды утром Тютчеву привелось видеть Бисмарка, в глубокой задумчивости стоявшего возле пушечного "бруммера"... Федор Иванович спросил князя: - А вы разве не заметили, где была поставлена эта дурацкая гаубица, в которую можно пропихнуть целого теленка? - Не обращал внимания. А где же? - Как раз напротив статуи умирающего в ссылке Наполеона. Вы не находите это сопоставление роковым? - Нахожу, - ответил Горчаков. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЙ ЧАСТИ Летом 1867 года Горчаков, в ознаменование 50-летнего юбилея службы, был возвышен до звания Российского канцлера, а это значило, что в сложной "Табели о рангах" он занимал первенствующее положение в стране, и равных ему никого не было. Тютчев не преминул вспомнить его приход к власти: В те дни кроваво-роковые, Когда, прервав борьбу свою, В ножны вложила меч Россия - Свой меч иззубренный в бою... И вот двенадцать лет уж длится Упорный поединок тот... Почти одновременно с Горчаковым граф Бисмарк стал бундесканцлером Северогерманского бундесрата. Никто не сомневался, что в Европе возникли две большие политические силы, от решения которых отныне зависело многое. Вопрос был лишь в том, куда будет направлена эта умственная и моральная энергия двух мощнейших политиков - к добру ли повернут они свои страны или обратят свое влияние во зло человечеству?.. Подобно гипнотизеру, внушающему больному: "Спать, спать, вы уже спите", Бисмарк усыплял европейцев словами: "Мир, мир, мир.., мы хотим только мира". С сердцем всегда холодным, словно собачий нос, Бисмарк проявлял сейчас гигантскую силу воли и колоссальную выдержку, чтобы не начать войну раньше времени. Война, как и мир, всегда требует солидной дипломатической подготовки. Нет, это не летаргия - это лишь деловое, разумное выжидание. Близкий ему человек, берлинский банкир Гирш Блейхредер, помогавший ему в тайных финансовых аферах, советовал наброситься на Францию немедля. Бундесканцлер высмеял своего Шейлока: - Историю можно только подталкивать. Но если ее треснуть по спине, она может обернуться и хватить кулаком... В сейфах Большого генерального штаба уже затаился жутко дышащий эмбрион - план нападения на Францию, и генералы видели в Бисмарке тормоз их нетерпению. Войну можно спровоцировать, а превентивная война - это сущее благо, - примерно так доказывал Мольтке канцлеру. Бисмарк в ответ развил теорию политической стратегии, которая обречена противостоять стратегии генеральных штабов. Мольтке, выслушав его, сказал: - Ваша точка зрения, мой друг, безупречна. Но в свое время она будет нам стоить немалых жертв. - Чепуха! В войне с Австрией, - ответил Бисмарк, - мы имели жертв от поноса больше, неже