рый француз выпросил в канцелярии Бисмарка кусок хлеба для своей старой жены. Обозы с провиантом отстали. Бисмарк ехал с герцогом Шверинским и американским атташе Шериданом - тоже голодные как волки. Всевышний где-то послал канцлеру пяток яиц. Зайдя за угол дома, Бисмарк выпил два - сырыми, а три яйца он честно принес на ладони: - Это вам, герцог, это вам, атташе, а одно мне... И он с удовольствием проглотил третье! Через "Вогезскую дыру" немцы уже прорвались к Парижу, а ключ от Парижа, крепость Мец, еще оставался в руках Франции. Было уже холодно, ноги солдат засасывала мокрая глина. Армия маршала Базена, державшая оборону Меца, давно сидела на скудном пайке (каждый день в гарнизоне резали 250 лошадей). Однажды рано утром майор Ганс Кречман увидел, что от фортов Меца едет к ним на лошади юный французский офицер. - Не стрелять! - скомандовал майор солдатам. - Этот каналья пьян и наверняка едет к нам сдаваться... Но офицера шатало в седле - от слабости, от потери крови из ран, кое-как перевязанных. Он вскинул руку к кепи: - Вам со стороны виднее наше положение, так будьте откровенны, майор: можем ли мы еще сражаться? - Да. Но без успеха, - ответил Кречман. Офицер снова качнулся в седле: - Тогда продолжим.., нам лучше умереть. Бисмарк переслал Базену прокламацию, в которой выразил недоверие к генералу Трошю и намекнул, что ему удобнее договориться с Базеном, поставленным еще властью императора. Базен решил, что канцлер поможет ему захватить власть над Францией... Мольтке смеялся: "Мец я не стану трактовать под политическим углом зрения - для меня это прежде всего крепость". Вечером 27 октября Базен сдал Мец с гарнизоном в 173000 человек. Немцы требовали знамена. Но французы в самый последний момент сунули их в пламя костров. Теперь все кончено. Немецкие войска, избавленные от осады Меца, усилили армию, осаждавшую Париж. Окончания нервов этой войны пучком сходились сейчас в тихом Версале, где на Провансальской улице в доме No 12, под вывеской Norddeutsche-bundeskanzlei, лежал под одеялом Бисмарк, "равномерно сохраняя, - как он говорил, - теплоту тела". Версаль настигли жестокие холода, в его улицах бушевали снежные вьюги... *** Офицеры прусского генштаба негласно делились на два ранга - боги и полубоги. Мольтке - уже бог, да еще какой! Но Бисмарк немало терпел от полубогов: генералы не прощали ему, что в 1866 году, после битвы при Садовой, он не дал им вломиться в богатую Вену. - Но теперь-то пошел он к чертовой матери со своей дурацкой политикой. Прусские интересы разрешит только меч! Бисмарка нельзя допускать к делам войны: что он в ней смыслит? Разве он проливал кровь? Вы говорите - шрам на лице? Так это он неудачно открыл бутылку зубами и порезался... Бисмарк слышал эти слова генерала фон Подбельского, обращенные им к Роону; канцлер сознавал - под стенами Парижа предстоит борьба, какая уже была под стенами Вены. Бисмарк въехал в Версаль вслед за королем, который остановился в городской префектуре, роскошно отделанной изнутри. В листовках немцы обещали версальцам "ограждение личности и собственности, общественных памятников и произведений искусства". На деле это выглядело так: солдаты вламывались в любой дом, жрали и пили что хотели и, все разграбив, перемещались в другой. На версальцев была наложена контрибуция в 400 000 франков; город Короля-Солнца превратился в нечто среднее между казармой и борделем. Беспробудное веселье не угасало в офицерском ресторане Ганка, в отеле на улице Резервуар, где можно было встретить пьяных королей, герцогов и принцев Германии, головы которых украшали уже не короны, а железные прусские каски. Версаль был переполнен агентами Штибера; переодетые в блузы пролетариев и сюртуки буржуа, они шныряли повсюду, ловя каждый вздох скорби французов; тюрьма была набита недовольными. Доблестный префект Рамо публично отказался пожать руку Бисмарку - простили. В ответ на приглашение к столу кайзера он сказал: "Будем считать, что меня не звали", - простили. Наконец Рамо не выдержал: "Ну и свиньи же вы, господа" - тогда его посадили... Всех жителей Штибер принудил заполнить анкеты, от француженок требовал указать точный возраст. Женщины были поражены, что посторонний мужчина, пришелец из чужой страны, желает знать их лета, о которых не догадываются даже мужья и любовники . Бисмарк появлялся в походной канцелярии, на нем был халат из черного атласа на желтой подкладке, подпоясанной толстым белым шнуром. Его окружали чиновники пропаганды и продажные журналисты, через которых канцлер воздействовал в угодном ему духе на газеты - немецкие и европейские. Если какая-либо статья казалась ему удачной, он говорил: - Надо, чтобы она наплодила нам деток... Ему подавали омлет с вареньем и шабли, Штиберу - цыпленка в белом вине с бутылкой бургундского. Их трапезу охраняли два бугая-жандарма - столь высоченных, что, привстав на цыпочки, они раскуривали сигары от газовых рожков, светивших под самым потолком. Бисмарк не скрывал от Штибера серьезности положения: хотя треть Франции уже захвачена немцами, но страна, имевшая массу традиций, боевых и революционных, устрашала его сопротивлением народа. А что в Париже? - Говорят, там свирепствует голод. Что ж, население должно страдать от войны. Тем скорее оно предпочтет капитуляцию. Мы оставим французам одни глаза, чтобы они могли оплакать свою судьбу. Без победы над Францией не может возникнуть Германская империя... Ешьте, Штибер, и пейте! Боги и полубоги добились того, что военные советы ставки проходили без участия Бисмарка; идеи канцлера проталкивал упрямый, но недалекий Роон. Бисмарк желал от генералов скорейшей победы, иначе в ход войны могла вмешаться Россия. Германские газеты уже прискучили обывателям стереотипною фразой: "Под Парижем без перемен". Бисмарк писал: "Возможность европейского вмешательства была для меня источником тревоги и нетерпения в связи с затягивающейся осадой". Уже в который раз он с угрозою спрашивал Мольтке: - Когда же вы подвезете осадные "бруммеры" Круппа, чтобы они смели с лица земли эту "Мекку цивилизации"? Мольтке ссылался на протяженность коммуникаций и трудности доставки осадных парков; корректный и невозмутимый доктринер, он полагал, что Париж "сдохнет и так - от голода". Бисмарк настаивал на формуле: голод Бомбежки = победа! Он угрожал королю, что, если в ближайшие дни Париж не подвергнется бомбардировке, он сразу же подаст в отставку. - Бисмарк, - отвечал кайзер, - коли вы похитили с неба огонь, то вам, как Прометею, кто-то ведь должен клевать печенку... Ладно, так и быть, я переговорю с Рооном. Роон геройски протолкнул по рельсам к самым стенам Парижа тяжелую артиллерию. Но 400 "бруммеров", обложенные терриконами в 100000 бомб, еще молчали. Бисмарк встречал рассветы в ярости от того, что проснулся сам, а не был разбужен грохотом канонады. Жене он сообщал: "Роон болен от досады на интриги, направленные против бомбардировки... Царственное безумие от успеха ударило в корону; именем Мольтке прикрываются другие..." Наконец канцлер созвал пресс-бюро и наказал своим подопечным изготовить статью, способную вызвать бурю возмущения в Германии против нерешительности богов и полубогов генштаба: - И пусть эта статья наплодит крикливых деток 27 декабря была страшная метель; в вихрях снегопада "бруммеры" открыли огонь по Парижу, по его улицам и бульварам, по театрам и кафешантанам, по госпиталям и музеям ("к вящей радости благочестивых прусских пасторов и чувствительных берлинских дам, с громким воплем требовавших от военных разрушения этого Вавилона") От имени временного правительства Франции в Версаль срочно прибыл Жюль Фавр - адвокат, защищавший когда-то Орсини и Березовского. Фавр не знал, что за столом ему прислуживает Штибер, переодетый в ливрею лакея. Он не знал и того, что в доме на Королевском бульваре, где его поместили, находится прусская тайная полиция. Адвокат о многом уже проболтался перед своим любезным "лакеем", но Бисмарк не желал вступать в переговоры до тех пор, пока ему точно не станет известно положение внутри Парижа после бомбардировки: - Хоть бы одну вчерашнюю газету из Парижа! - Вы ее получите, - обещал Штибер... Штибер сразу же кинулся в ватерклозет, где уничтожил всю туалетную бумагу. Жюлю Фавру пришлось подтираться теми газетами из Парижа, которые он захватил с собою в дорогу. Потом Штибер извлек наружу испачканные клочья бумаги, прополоскал их в тазу с теплой водой, высушил на столе и предъявил Бисмарку для прочтения, а канцлер отнес их к его величеству. Вильгельм I вычитал, что одна из бомб угодила в Коллеж де Франс, причем профессор истории сказал студентам после взрыва: "Если это вас не очень беспокоит, будем продолжать..." Через артиллерийскую оптику Бисмарк обозревал крыши предместий Парижа, он видел полеты бомб, оставлявших в небе след, будто их траекторию проводили рейсфедером. - Охота обошлась Пруссии чудовищных денег, - сказал он. - Но зато приятно смотреть на зверя, зная, что зверь мертв. "Железо и кровь" политики Бисмарка обращались для семейства Круппов в самое вульгарное золото. Каждый убитый парижанин обходился прусской казне в 150000 франков! *** Прусская военная каста видела в Бисмарке только штабс-офицера кавалерийского полка (не велика шишка!). Из потемок стратегии боги еще не разглядели, что Бисмарк-политик давно не отстает от их грозной фаланги, а время от времени даже усиливает ее шаг. Под стенами Парижа сначала разругались, а потом помирились Бисмарк и Мольтке... В следующей войне, по мнению Мольтке, Германии предстоит борьба на два фронта - с Францией и Россией! Мольтке требовал от Бисмарка согласия на оккупацию всей Франции, а для себя власти на войне - такой же диктаторской, какой в дни мира обладал канцлер. Бисмарк со всеми потрохами выдал Большому генеральному штабу своего старого приятеля Роона, и с этого момента прусский генштаб стал главной силой в его же, бисмарковской политике... Но канцлер не соглашался на захват всей Франции. - Если вы решили, что армия устала, - доказывал Мольтке, - так она готова повторить войну от самого ее начала. - Дело не в этом, - отвечал Бисмарк. - Помимо ослабленной Франции существует набирающая силы Россия, а эта кляузная страна никогда не позволит растереть Францию в порошок. - Если не всю Францию, - говорил Мольтке, - так что же вы, Бисмарк, дадите немцам после всех громких побед армии? - Достаточно Эльзаса и Лотарингии. - Мец! - выкрикнул Мольтке гортанно. - Неужели вам нравится этот плевый городишко? - Мец для меня - крепостной глясис, за которым я могу спрятать целую армию. Владея Мецем, я всегда держу двери Франции открытыми настежь.., входи и хватай Париж за глотку! Стратегия согласовывала свои планы с политикой, а Германия обретала свое единство в прусской казарме. Будущее обсуждалось в грохоте пушек, составленных одна к другой так плотно, словно бутыли в винном погребе. ИМПЕРИЯ - ЖЕЛЕЗОМ И КРОВЬЮ Париж в блокаде! Начало голода было отмечено появлением в лавках консервов; на их этикетках красовались английские надписи: "Boiled Beef" (вареная говядина). В ресторанах подавали угрей и пескарей, выловленных в Сене гаврошами. Появились продуктовые карточки на мясо. Наконец железные шторы на витринах мясных лавок опустились разом - мяса больше нет! Дольше всех удержались в продаже вино, кофе и шоколад. Бисмарк роскошествовал в Версале, а парижане получали 15 граммов риса или гороха, 20 граммов овса, 30 граммов рубленой соломы. Русский очевидец писал: "Ели собак, кошек, мышей и крыс, которые по вкусу напоминали смесь свинины с куропаткой. Кошки продавались за 20 франков, крыса стоила до четырех. Фунт волчьего мяса нельзя было достать дешевле 30 франков, зелени - ни за какие деньги, молоко на три четверти разбавлялось водою". А зима выдалась суровая, запасы угля быстро иссякли, парижане жгли мебель, сводили под корень старые деревья парижских бульваров. Возле промерзлых очагов все чаще находили умерших стариков и детей - они умирали первыми. На рождество случайно попавшие в Париж крестьяне просились у немцев выпустить их в провинцию, к семьям, - Бисмарк наотрез отказал: "Чем полнее картина страданий, тем полнее чувство победы. Сожаление недопустимо - оно мешает достижению цели..." Париж связывался с миром полетами воздушных шаров. Крупп моментально отреагировал на это явление, и в цехах Эссена родилась задранная в небо пушка - первая в мире зенитка. Парижане запускали почтовых голубей. Бисмарк велел доставить из Германии надрессированных ястребов - над крышами Монмарта возникали трагические воздушные поединки. Париж боролся и жил! По вечерам открывались театры, оркестры продолжали, как и раньше, исполнять музыку немецких композиторов. На деньги, собранные артистами, рабочие отлили пушку и назвали ее "Бетховен". Вдоль набережной Сены, как и раньше, букинисты раскидывали свои лотки. В промерзлых лабораториях химики трудились над изготовлением похлебки из желатина, а физики изобрели для фортов мощный дуговой прожектор. Отлично сражалась морская пехота, ставшая костяком обороны, и Национальная гвардия; франтиреры ходили в штыковые атаки там, где сейчас расположен знаменитый аэродром Ле-Бурже. К французам примкнули итальянские отряды Джузеппе Гарибальди; на подступах к Парижу плечом к плечу сражались русские добровольцы и польские эмигранты... Однажды пехотинец тащил на себе мешок с землею, чтобы уложить его в бруствер. Вдруг немецкий снаряд сорвал ношу со спины, и мешок сам собою шлепнулся точно в нужное место. Француз, даже не удивясь, сказал вдогонку снаряду: - Конечно, спасибо тебе, но я ведь еще не устал! Жаль, что этой фразы не слышал Штибер. Сейчас он был озабочен писанием утешительных писем жене, которая подозревала его в частых изменах. Штибер уверял супругу, что сохранит себя в святости: "Невозможно представить, как здесь всех нас ненавидят, особенно женщины... Француженка плюнула бы в лицо той, которая бы мне улыбнулась. Будь спокойна, мое сокровище: при всем желании я не в силах изменить тебе..." *** Бисмарк завел речь об империи сразу после Седана, когда сопровождал короля в его объезде поля сражения. Проезжая по трупам павших, он сказал, что необходимо добиться превосходства прусской короны надо всеми коронами немецких земель, а это возможно лишь при создании Германской империи. Кронпринц Фридрих, настроенный романтичнее отца, поддержал канцлера, но Вильгельм I ответил, что старая добрая Пруссия всегда только и делала, что дубасила немцев Германии, - как же теперь ему, наследнику былой прусской славы, вдруг именоваться "германским" именем? Направляя свою массивную кобылу вослед королевской Веранде, Бисмарк не уступал: он говорил, доказывал, горячился... Основной признак империи - единство подчинения и централизация власти; упрятать всех немцев под одну корону - вот его заветное желание. - Прекратите, Бисмарк! - велел ему король... Несколько дней он не мог смотреть на канцлера без отвращения. Кронпринцу Фридриху он сказал, негодуя: - Мое сердце, сынок, не выдержит, если прекрасное имя Пруссия растворится в бурлящем котле по имени Германия, которое всегда было враждебно Берлину и священным прусским порядкам... Бисмарк предлагал оставить в Германии целостность титулов королей и герцогов, учитывая, что под скипетром императора они особенно-то не разгуляются. Вильгельм I потихоньку сдавался на соблазны. Но вопрос перешел в область грамматики: король желал стать не германским императором, а лишь императором Германии. Бисмарк утверждал, что никогда не было императора Рима, а был римский император. Король сослался на рапорты 5-го Калужского полка, шефом которого состоял: - Там везде пишется - император России. Бисмарк завел беседу о форме дательного падежа имени прилагательного. Кайзер вспыхнул: - Прекратите учить меня, как младенца. На помощь призвали переводчика с русского на немецкий - гофрата Луи Шнейдера <Луи Шнейдер - чтец прусского короля, тайный агент России при потсдамском дворе; был личным осведомителем Александра II в Берлине. Шнейдер оставил после себя мемуары>, и под суровым взором канцлера он подтвердил, что рапорты Калужского полка переведены неверно: надо - всероссийский император, а не император России. - Но я хочу быть лишь императором Германии! Когда же и кронпринц пожелал проявить свои наблюдения над грамматикой, отец грубо хряснул кулаком по столу: - А ты кричи "хох", когда тебя попросят... Вильгельм I не догадывался, что корона, в сущности, венчает не его голову: коронация - это лишь повод для закрепления победы прусского милитаризма. Бисмарк велел подготовить для церемонии Зеркальный зал Версальского дворца. Но канцлер не учел того, что в нескольких минутах ходьбы от этого зала находился и Зал для игры в мяч, где прозвучала клятва Великой французской революции! Штибер был в мелком поту: сколько французов предстояло выселить из Версаля, чтобы не вздумали помешать коронованию: остальные жители дали друг другу слово, что запрут двери на засовы и не покажутся на улицах (это Штибера вполне устраивало)... Настал полдень 18 января 1871 года. Бисмарк облачился в белый мундир кирасира при золотом поясе, натянул высоченные ботфорты с бронзовыми блямбами. Канцлер по праву занял место подле самого алтаря, над которым колыхались складки победных стягов. Когда к нему приблизился прифранченный, благоухающий Мольтке, он тихо шепнул ему на ухо: - Вы не волнуйтесь: генштаб остается прусским... В Зеркальный зал были допущены только чины высшего генералитета, только германские государи. Держа в руке каску, старый король поднялся на возвышение алтаря. Яркий солнечный свет щедро проливался в высокие арки окон, дробясь под потолком в сверкающих люстрах; из-под боевых шлемов виднелись бороды фронтовиков и гладко-бритые личины богов и полубогов генштаба. Из штатских присутствовал один Вилли Штибер, похожий сейчас на жалкую мышь, случайно угодившую на кошачью свадьбу. Бисмарк доверил сыщику высокую честь: в этом зале он представлял народные массы будущей Германии! Взявшись за эфесы оружия, генералы были готовы воскликнуть "хох-хох-хох", когда герцог Баденский стал зачитывать прокламацию торжественного акта немецкой истории. Бисмарк заранее напрягся, еще не зная, как сладят в документе с этой паршивой грамматикой. Но герцог прокричал славу: - ..императору Вильгельму Первому! Так что ни вашим, ни нашим. И сразу взметнулся к люстрам мерцающий частокол сабель и палашей, толпа генералов сдвинулась вокруг алтаря, приветствуя рождение нового светила. В позе титана, свершившего большой труд, Бисмарк плотно врос в паркет перед императором, которого он же и породил! Но Вильгельм I, обозленный потерей титула прусского короля, кажется, так и не понял, какое важное событие свершилось сегодня в этом сверкающем Зеркальном зале... Свершилось окончательное объединение Германии под крышей империи. Грубая сила, сила железа и крови, породила новое государственное образование. В самом центре Европы, между Францией и Россией, образовалось жесткое сцепление немецких княжеств в единой империи - без прежних буферных прокладок. Теперь от балтийского Мемеля до Эльзаса, от гаваней Киля до отрогов Альп, вооруженная до зубов, пролегла новая Германия - бисмарковская! Эта империя была все тем же прусским королевством, только увеличенным в размерах, но с прежними повадками Гогенцоллернов: захватить что-либо и поскорее переварить, чтобы другим не осталось. Новой была лишь корона - имперская, и что рейхсканцлер Бисмарк сейчас сколачивал, то полиция рейха тут же бдительно охраняла! Тогда говорили: - Бисмарк делает Германию великой, а немцев - маленькими... *** Русский аристократ князь Витгенштейн, прибывший из Парижа, рассказал царю, что все слухи о голоде - ерунда. - Я зашел в ресторан и заказал устрицы. "А омары сыщутся?" - спросил я просто так, ради любопытства. "Для русских всегда", - ответил гарсон, и я поглощал омара под грохот немецкой артиллерии... Поверьте, это было незабываемо! Все так, но Витгенштейн не сказал, чего стоил ему этот обед, и умолчал о том, что устрицы с омарами были доставлены для богачей Парижа на воздушном шаре. Прусского посла, принца Генриха VII Рейсса, царь предупредил: - Мир, основанный на унижении побежденного, это не мир, а лишь краткое перемирие между двумя войнами. Вы закончите войну парадным банкетом, но Европе уже не спать спокойно... На все просьбы царя умерить рваческие аппетиты к Франции кайзер "со слезами" отвечал, что он рад бы всей душой, но вынужден уступить своим "верноподданным". В этой мерзкой демагогии не следует, читатель, выискивать напористого влияния Бисмарка, - кайзер и сам был хорош гусь! Итак, дело за добычей. Бисмарк требовал не только Эльзас и Лотарингию с крепостью Мец, но и 7 миллиардов контрибуции. Тьер соблазнял его в обмен на контрибуции расплатиться заморскими колониями - Пондишери (в Индии) или Кохинхиной (Вьетнамом), на что канцлер отвечал ему так: - Германии колонии не нужны. У нас нет флота, чтобы их охранять. Колонии хороши лишь для того, чтобы ссылать туда безработных столичных чиновников. Для немцев колонии - роскошь, словно у польских аристократов, которые спят без простыней, но зато таскают собольи шубы... Позже он признавался: "Я не желал Меца, сплошь населенного французами, но меня принудили взять его генералы; если б Базен не сдал вовремя Меца, нам бы пришлось даже снимать осаду с Парижа". Срок перемирия подходил к концу, а переговоры с Тьером и Фавром затянулись; Тьер упрямился. - Мне уже надоело ваше красноречие, - сказал Бисмарк. - Покончим с этим, иначе я стану говорить по-немецки. - В течение часа он произносил речь по-немецки. - Теперь переведу... Сотни тысяч ваших пленных наполняют наши казематы от Ульма и Ингольштадта до Кольберга и Данцига. Восемь недель подряд мы держали их на голой земле, прямо под дождем. Мы их кормили овсяной баландой и турнепсом, который жрут одни свиньи. Отныне весь свет им стал немил! Что, если я снова раздам им трофейные ружья и всех верну лично императору Наполеону Третьему? Он, уверяю вас, придет. Он придет и свернет вам шеи. - Не острите так кровожадно, - ответил Тьер. - Ладно, - расщедрился Бисмарк, - мы вернем вам эльзасский Бельфор, но за это Париж откроет ворота для нашей армии... Это был плевок в лицо Франции! Бисмарк человек не мелочный, и для него прогулка по Елисейским полям ничего не значила. Просто канцлер хотел расплатиться с генералами за то, что пять лет назад не позволил им промаршировать по венскому Пратеру... 1 марта, грохоча сапогами, немецкие армии под сводами Триумфальной арки вошли в "Мекку цивилизации", и в этот день Париж одержал над ними замечательную победу! Словно по мановению волшебника, закрылись двери и окна, на витрины с лязгом опустились жалюзи. Немцы маршировали через мертвый город... Тишина, безлюдье, пустота - только грохот сапог по камням: буц-буц, бац-бац! На дверях кафе висели надписи: "Закрыто по случаю национального траура". Немецкая армия, согласно конвенции, заняла пространство между Сеною и площадью Согласия, от предместья Сент-Оноре до авеню Терн, - и будь уверен, читатель, дальше этой демаркационной линии ни один пруссак носа не выставил.., боялись! Вечером Париж не ожил: нигде ни огонька, ни одного фиакра или омнибуса, театры пустовали, кабаре заперты, всюду отчаянное молчание кладбища. Вильгельм I невольно вспомнил свои молодые годы, когда в 1814 году он вступал в Париж: - О, тогда было все иначе, даже нельзя сравнивать. А теперь мечтаю об одном: как бы поскорее отсюда убраться... Всего 62 часа продолжалась оккупация части Парижа, и немцы оставили Париж, пристыженные французской солидарностью, раздраженные своим смехотворным триумфом. *** Впрочем, Бисмарк все-таки повидался с одним парижанином. Это был пролетарий, уже в летах. Он спросил канцлера: - Судя по карикатурам, вы и есть Бисмарк? - Да, я Бисмарк. - Выстрелить не могу, но могу плюнуть... - Знаешь, приятель, - ответил Бисмарк, вытираясь, - это все-таки честнее, нежели было в Австрии, где венские чиновники выклянчивали у меня прусские ордена... Ступай, храбрец! НАКАНУНЕ Война обошлась Германии в 2700000000 марок, а Франции она стоила 9820000000 франков. Тьер всплескивал руками - где взять еще семь миллиардов, чтобы насытить золотом прусские банки? Французам помогла Россия: из Петербурга светлейший канцлер энергично нажал на Бисмарка, и контрибуции были снижены до пяти миллиардов... Раскрутив перед собой глобус, Горчаков резко остановил его вращение и щелкнул по Франции: - Публичный опыт людоедства подходит к концу. Но даже агония Франции способна вызвать потрясение основ мира. - И все-таки, - сказал Тютчев, - Европа не может не испытывать сердечного ущемления при таком глубоком падении прежнего величия страны поэтов и философов, вкуса и грации. - Вы забыли упомянуть - и революций! Франция пошла на войну, неся в своих ранцах заветы республики... Тютчев писал дочери Ане Аксаковой: "Эта война, каков бы ни был ее исход, расколет Европу на два лагеря, более чем когда-либо враждебных: социальную революцию и военный абсолютизм". Поэт умел предвидеть события: ранней весной мир был извещен, что возникла Парижская коммуна - первый опыт диктатуры пролетариата. Поражение правительства - не есть поражение нации. На обломках погибающей в хаосе империи Наполеона зарождалось нечто новое - грандиозное и величественное. Оскорбленный нашествием германских полчищ, народ Франции сам хотел решать судьбу Франции! Тютчев и Горчаков были немало удивлены, прослышав, что их близкие и друзья не скрывают своего сочувствия парижским коммунарам... Канцлер обедал в Зимнем дворце; за царским столом сидел и флигель-адъютант Логгин Зедделер, только что прикативший из Берлина; царь расспрашивал его о своем дяде. - Ваш дядя великолепен! Он принял меня в комнате, загроможденной цветами.., столько цветов я никогда еще не видел. Кайзера в благоухании окружали его генералы - Мольтке, Подбельский, Штейнмец, Белов, Штош, Тресков. А ваша ангельская тетушка Августа каталась между нами на инвалидной колясочке и угощала всех испанскими мандаринами. - Испанскими! - громко захохотал царь. - Все-таки, черт побери, они своего добились. Недаром же Бисмарк подсовывал Мадриду своего принца Гогенцоллерн-Зигмаринена. Горчаков, уткнувшись в тарелку, буркнул: - Стоило ли устраивать возню из-за мандаринов? Александр II понял его недобрый намек. - Светлейший, - холодно сказал он канцлеру, - на французах лежит клеймо дьявола... Коммуна! Вы не думайте, что ее коммунистических ответвлений нету у нас, в России... Зедделер вспоминал: "Обед был очень изысканный, государь много шутил с метрдотелем из французов, называя его коммунаром; перед каждым блюдом он, смеясь, спрашивал - не отравлено ли оно коммуною?" Горчаков испортил царю настроение, сообщив, что Бисмарк, ведя переговоры с Тьером, вступил в сношения и с руководителями Парижской коммуны... - Откуда у вас эти гнусные сведения? - От нашего посла в Лондоне. - От Брунова? Не сошел ли он там с ума? - Ему сообщил об этом сам Наполеон! Бывший император сказал, что поражен выкрутасами жонглера Бисмарка. - Я тоже, - сознался царь, мрачнея... Берлин поставил над этим фактом густую дым-завесу; Бисмарк утешал Горчакова нелепой идеей, что, мол. Парижская коммуна "является по существу не чем иным, как осуществлением идеальной прусской коммунальной организации". Сбросив очки на стол, Горчаков долго смеялся... Его навестил маркиз де Габриак, принесший телеграмму от Жюля Фавра, умолявшего канцлера обломать рога Бисмарку. "Пруссия, - писал он, - становится пособницей Парижской коммуны!" Горчаков не стал даже вникать: - Дорогой маркиз, я лучше вас знаю, что Бисмарк может стать собутыльником самого Вельзевула в пекле огненном, но он никогда не станет коммунистом! Тютчев в эти дни разлюбил мир германских "иллюзий" и начал ратовать за франко-русское сближение. Не станем думать, что в этом порыве сердца не было политической логики. - Истина, - говорил поэт, - никогда не может быть окончательной: за освоением первой следуют поиски второй, а потом третьей. Истина - это постоянный процесс уничтожения старого и возрождения нового... *** Все это время Горчаков колебался: он то возлагал робкие надежды на сопротивление Коммуны германской армии, то вдруг переходил к резкому поруганию коммунаров. Винить ли нам "светлейшего" за это? Канцлер великой Российской империи просто не понимал, что сейчас в Париже пролетариат оформляет контуры государства нового типа, отличного от государств буржуазного порядка. Пройдет сорок лет, и Ленин напишет: "Дело Коммуны - это дело социальной революции, дело полного политического и экономического освобождения трудящихся... И в этом смысле оно бессмертно!" 72 дня французской истории стали историей нашего будущего: в восстании парижских коммунаров уже таился "зачаток Советской власти". Мы помним, что художник Курбе обрушил наземь Вандомскую колонну - искусный символ милитаризма и угнетения; огромная бронзовая "дылда" высотою в 45 метров рухнула на площадь, и сама эта площадь была переименована в Интернациональную. Но уже от самых первых дней Коммуны она испытывала сопротивление контрреволюции. На той же Вандомской площади протестующе демонстрировали журналисты, биржевики, политики и офицеры. Впереди них, помахивая тросточкой, вышагивал высокий элегантный человек с благообразными чертами лица. Это был Дантес - убийца Пушкина! Сейчас объединялись силы реакции, и Бисмарк с Тьером, и Тьер с Бисмарком должны были стать "дантесами" Парижской коммуны... ...Бисмарк провел первую бессонную ночь. Под утро, оглушенный ликерами и крепкими сигарами, он сообразил, что, не отвергая сношений с Коммуной, можно смелее шантажировать Тьера на переговорах о мире. Бисмарк стал делать вид, будто признает правомочность Коммуны говорить от имени всей Франции: - Но коммунары даже не заглянули в банк Парижа, а там в подвалах завалялись последние три миллиарда франков... Тьер силами версальской армии не мог расправиться с Парижем, и его беспомощность вызвала бешенство Мольтке: - Вот что получается, когда за военные дела берутся дилетанты! Неужели так уж трудно устроить кровавую баню! Я вижу, что Тьер в нас нуждается, но он нас.., стыдится. - Зато, - сказал Бисмарк, - он сразу стал уступчивее в переговорах. Когда эта шельма размякнет совсем от страха, будьте готовы снова бомбардировать Париж... Тьеру при свидании с ним канцлер заявил: - А ведь я человек добрый! Так и быть. Я репатриирую пленных французов, а как их лучше использовать - это уж ваша забота... Бисмарк помог Тьеру собрать армию в 130 000 штыков. Мольтке блокировал Париж с востока и севера своими войсками. В одну из ночей немцы тихо раздвинули фронт, через брешь пропустили версальцев на Париж - со стороны, откуда коммунары не ждали нападения. Первая в мире диктатура пролетариата не сдавалась! Коммунары дали последний и решительный бой на кладбище Пер-Лашез; здесь, вместе с детьми и женщинами, прижатые к горящей стене, они были расстреляны из трескучих наполеоновских митральез. Версальцы побросали живых и мертвых в ямы, а сверху облили их негашеной известью и керосином. Только тогда в городе Франкфурте-на-Майне Тьер оформил окончательный договор с Германией. На пороге кабинета Горчакова предстал сияющий маркиз де Габриак и поздравил канцлера с финалом "этого кошмара Европы". Мысли Горчакова занимало другое. Он без нужды передвинул чернильницу с места на место. - Как по-вашему, - спросил он, - что во Франкфуртском договоре сыграло решающую роль: желание немцев насытить свои домны лотарингской рудой или.., чистая стратегия? - Наши железные руды перенасыщены фосфором, что затрудняет их обработку. Скорее, немцев больше соблазнила стратегическая выгода, нежели экономика. - Я такого же мнения, - кивнул канцлер. - Но где вы наберете пять миллиардов, чтобы избавиться от оккупации? - Французы скупы, но обожают траты на пустяки. Если все пустяки, вроде мыла, зонтиков, табака, проезда по дороге, обложить налогом, - Франция быстро воспрянет... Даже великий Пастер, на время забыв о микробиологии, засучил рукава и взялся за выделку пива, чтобы на рынках Европы французское пиво победило отличное немецкое. В своем патенте на изобретение Пастер писал: "Это будет пиво национального реванша..." Он своего достиг: французское пиво стало лучше баварского! Страна начинала накопление денег... *** Всюду гремели песни Фрейлиграта, "певца нации": Hurrah, Germania, stolzes Weib, Hurrah, die grosse Zeit! (Да здравствует Германия, гордая дева, Да здравствует великое время!) Теперь Бисмарк мог и поблагодушествовать: - Политика - наука о возможном. Все, что лежит за гранью возможного, это жалкая литература для тоскующих вдов, которые давно потеряли надежду выйти замуж... Наконец-то устроились по-домашнему. Серое огромное здание рейхстага на Вильгельмштрассе - там с трибуны рявкает на всех канцлер, а позади Бранденбургских ворот на Кенигсплатце воздвигнуто красное здание Большого генштаба - там заключен мозг армии, в тиши кабинетов шуршат секретные карты. - А мне скучно, - удивлялся Бисмарк. - Великие дела свершены. Империя создана. Она признана. Ее боятся. Мои слова внушают миру уважение. Мое молчание приводит всех в трепет. Другие, когда им скучно, дуются в карты. Охотятся на зайцев. Это не для меня! Вот если бы уложить опять жирного кабана.., вроде Франции, тогда бы я, кажется, снова ожил... Начиналось опруссачивание Германии: не Германия поглощала Пруссию - нет, сама Пруссия, заглотав Германию, растворяла ее в своем организме. Мольтке, родом мекленбуржец, еще смолоду был опруссачен, а теперь не противился и германизации. Этот сложный процесс прошел для него безболезненно, в то время как другие берлинские генералы, заматеревшие в пруссомании, не могли даже точно определить, где они теперь находятся... Мольтке подступал к Бисмарку с вопросом: - Можете ли вы, как политик, гарантировать генштабу, что Франция не станет грозить нам реваншем? - Я смело гарантирую обратное: Франция всегда будет стремиться к реваншу. Моя задача - держать ее в изоляции, делая несоюзоспособной. Ваша задача - не ждать, когда она размахнется, а всегда быть готовым к превентивной войне. - Благодарю! Выходит, все плоды наших побед - это ближайшие полвека жить в казармах, имея ружья заряженными. - Да, - вздохнул Бисмарк, - таковы перспективы будущих двух-трех поколений немцев... Войны лишь укрепят нацию! Мольтке, зардевшись, как юноша, тихо сознался, что в революцию 1848 года он испытал сильное душевное потрясение. - Какое же? - удивился Бисмарк. - Я уже собрал вещи, хотел бежать в Австралию, где, по моим расчетам, еще лет двести не будет никаких революций. - Мольтке, что бы вы делали в Австралии? - Я бы разводил там белые розы.., на продажу. - Какие там, к черту, розы? Там овцы, Мольтке. - Ну разводил бы овец. Какая разница? - Вы очень наивный человек. - Возможно, - согласился Мольтке. - Теперь-то я вижу, что моя слабость могла бы стать непоправимой бедой... - Для всей Германии! - подхватил Бисмарк. Парижская коммуна оставила шрам на его сердце; сразу же после "кровавой бани" канцлер обратился к кабинетам Европы с призывом воссоздать Священный союз монархов против коммунизма и Интернационала. Опасность коммунизма, предупреждал Бисмарк, лишь притушена, но огонь где-то еще полыхает внизу, угрожая вновь вырваться наружу. "Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма!" - эти слова проняли канцлера до озноба в костях... Бисмарк развил свой план: "Используя страх перед Интернационалом, восстановить Россию против Франции, как страны Коммуны и красных вообще, и завоевать на свою сторону Австрию". Пресловутая роль жандарма Европы, в которой обвиняли николаевскую Россию, теперь должна перейти к бисмарковской Германии! Александр II летом 1871 года пил воды в Эмсе; из тиши курортной благодати он горячо поддержал проект Бисмарка. Затевалось нечто удушающее... Горчаков говорил Тютчеву: - Я уже наблюдал однажды кошмарное видение из Апокалипсиса. Это было в пору моей юности - в Лондоне... По улицам, грохоча и почти разваливаясь, промчался дилижанс с пьяным кучером, а внутри дилижанса вовсю дрались пассажиры. Европа напоминает мне сейчас этот сумасшедший дилижанс... *** Горчаков все чаще обращался к балканским делам, где мир славянства боролся за свободу и самостоятельность. - Надежды наших братьев славян на Россию - это как земное тяготение, от которого никому не избавиться. Оно существует, независимо от того, как мы к нему относимся... На балканские дела приходилось посматривать, увы, через очки венской политики. Впрочем, Австрии уже не было! Задерганный страхом перед венгерской революцией, Франц-Иосиф без боя сдал "немецкие" позиции и венчал себя в Будапеште мадьярской короной. Он рискнул на ортодоксальный "дуализм": вместо Австрии возникла новая , страна - Австро-Венгрия, появление которой давно предрекал Бисмарк... Горчаков вошел к царю с докладом: - Из неофициальных источников мною получены сведения, что в Зальцбурге встречаются кайзер Вильгельм Первый и император Франц-Иосиф, дабы продемонстрировать забвение прошлого. Австрийского кесаря сопровождает венгерский премьер Дьюла Андраши, желающий прочного боевого союза с Германией. - Союза.., против кого? - Возможен один вариант - против России. - Документы в Зальцбурге подписаны? - Кажется, ограничились поцелуями и устными заверениями. Но теперь в полный рост поднимается фигура графа Андраши, а он, предупреждаю вас, злейший недруг России... - Хорошо, я вытряхну душу из германского посла! Но когда царь спросил Генриха VII Рейсса, о чем шла беседа с Зальцбурге, берлинский посол отделался фразой: - Мы обещали Австрии нашу верную дружбу. - Принц, - обозлился царь, - будьте точнее. - Точнее, мы обещали Австро-Венгрии.., будущее! Горчаков расшифровал ситуацию: - Бисмарк наглядно демонстрирует, что Германия в новом ее качестве способна сама выбирать союзников, а Россия пусть издали любуется на ее амуры с Веною... Мы тоже, - сказал канцлер, - должны показать Германии, что у нас есть прекрасная невеста по имени Франция. - О чем вы? Франция повержена. - Франция - да, но не народ Франции... Осенью 1872 года в Берлине ждали с визитом императора Франца-Иосифа, а русского царя-батюшку даже не пригласили. На летних маневрах Балтийского флота, в паузах между залпами, когда броненосцы разрушали целевые щиты, Александр II, не выдержав, сказал германскому послу: - Принц Рейсе, разве в Берлине (залп!) не хотят видеть меня вместе (залп!) с австро-венгерским монархом?.. ..Горчаков спал в купе вагона, который увозил его в швейцарский Веве; сон канцлера был по-старчески легок и тревожен. Под ним стучали колеса, визжали рельсы, в стакане с морсом, взятым в дорогу из