Павла Александровича, родного брата покойного Александра III, и, таким образом, двою-родный брат Николая II, который был на двадцать три года его старше и называл кузена запросто -- Митей... Мать его была гре-ческой королевной. Отец же известен сложностью матримониаль-ных отношений. Когда его брат, гомосексуалист Сергий, женился на Элле Гессенской (сестре Алисы), Павел поспешил исправить ошибку природы, совершая набеги на пустующий альков своего брата. Гречанка не вынесла измен мужа и, родив Дмитрия, сразу же приняла сильную дозу яда. Павел Александрович, овдовев, утешил себя тем, что стал выступать в качестве актера на люби-тельской сцене. Митя с сестренкой Машей росли в Москве, отданные на вос-питание тете Элле, овдовевшей после взрыва бомбы эсера Каляева. По утрам брат с сестричкой, взявшись за руки, ходили в гимна-зию, одетые по-простецки -- в валенки и тулупчики, подпоясан-ные красными кушаками. Митя освоил привычки уличных маль-чишек, и полиция не раз снимала великого князя с "колбасы" уличной конки. Сестра его Маша была силком выдана за принца Зюдерманландского, от которого бежала, оставив в Швеции ре-бенка, и вышла по страстной любви за офицера Путятина (кото-рого с такой же страстью и бросила). О ней много пишет А.А.Иг-натьев в своей книге "50 лет в строю"... Дмитрий прошел курс офицерской кавалерийской школы, начав службу корнетом в кон-ной лейб-гвардии, позже был шефом 11-го гренадерского Фана-горийского полка. Сиротское положение без отца и матери, обще-ние с патриархальным бытом Москвы сделали Дмитрия очень про-стым в обращении с людьми, он никогда не заносился своим про-исхождением. Красивый и стройный юноша, умевший носить мун-дир и смокинг, Митя пользовался популярностью на вечеринках гвардейской молодежи. Храбро участвовал в боях, став штабс-ротмистром и флигель-адъютантом. В семье Николая II его считали "нашим". Дмитрий подпи-сывал свои письма к императору не совсем прилично: "Мокро и слюняво амбрасирую твоих детей. Тебя же заключаю не без некоторого уважения в свои объятия. Твой всем сердцем и те-лом, конечно, кроме ж..., преданный Дмитрий! Возьми это послание с собой, когда пойдешь с... -- соедини приятное с полезным!" В него пылко влюбилась старшая дочь царя Ольга, и в 1912 году они были помолвлены. Брак был предрешен интере-сами династии: в случае смерти гемофилитика Алексея эта мо-лодая пара должна занять российский престол. Но Распутин резко восстал против этого брака, доказывая царю, что "Митька бо-лен такой скверной, что ему и руки подать страшно" (это была ложь!). Через великих князей из клана Владимировичей, давно рвавшихся к престолу, Распутин свел Дмитрия с известною московской куртизанкой г-жой М., которая очень ловко вов-лекла юношу в серию грязных кутежей, и Ольга, узнав об этом, отказала своему жениху... К мысли об убийстве Распутина Дмитрий пришел сознатель-но, желая, как он писал, "дать возможность государю открыто переменить курс, беря на себя ответственность за устранение этого человека... Аликс ему этого бы не дала сделать!". После революции Дмитрий говорил: "Наша родина не могла быть управляема став-ленниками по безграмотным запискам конокрада, грязного и распутного мужика... Старый строй должен был неминуемо привести Романовых к катастрофе". Белоэмигрантские круги в Париже не раз выдвигали Дмитрия в претенденты на русский престол, но великий князь старался дер-жаться в тени. Женился на очень богатой американке, получившей титул графини Ильинской. В годы Великой Отечественной войны, проживая частным лицом в Швейцарии, выступал против гитле-ризма и приветствовал Советскую Армию, веря в ее победу. Умер в марте 1942 года -- от туберкулеза. *** Князь Ф.Ф.ЮСУПОВ, граф СУМАРОКОВ-ЭЛЬСТОН (1887-1967) Родился от брака генерала графа Ф.Ф.Сумарокова-Эльстон с последней княжной Зинаидой Юсуповой, -- отсюда и возникла его тройная фамилия. По матери наследник колоссальных юсуповских богатств, остатки которых сейчас в СССР представляют изве-стные музеи-заповедники, наполненные сокровищами искусства. Главной фигурой в семье была его мать, очень умная и стойкая женщина. Валентин Серов оставил нам облик этих людей на порт-ретах (отца -- с лошадью, матери -- со шпицем, а самого Фелик-са изобразил с английским догом). Молодой Юсупов окончил Оксфордский университет, имел тяготение к литературе. Был кумиром золотой молодежи, имел прозвище русский Дориан Грей, а непомерное почитание Оскара Уайльда привело его к извращению вкусов. К Распутину в 1911 году Феликса привело не любопытство (как он писал), а то, что Распу-тин взялся излечить его от "уайльдовщины". Гришка лечил так: раскладывал жертву на пороге комнаты и порол ремнем до тех пор, пока наш Дориан Грей не молил о пощаде. (Протокол след-ствия по делу Ф. Ф. Юсупова донес до нас слова Распутина, ска-занные им князю: "Мы тебя совсем поправим, только еще нужно съездить к цыганам, там ты увидишь хорошеньких женщин, и бо-лезнь совсем пройдет".) Историк Н. М. Романов, знавший тайны высшего света, писал: "Убежден, что были какие-либо физичес-кие излияния дружбы в форме поцелуев, взаимного ощупывания и возможно... еще более циничного. Насколько велико было плот-ское извращение у Феликса, мне еще мало понятно, хотя слухи о его похотях были распространены". В 1914 году Ф.Ф.Юсупов сделал предложение великой княжне Ирине; племянница царя, девушка удивительной красоты, до бе-зумия влюбилась в Юсупова, а ее родители дали согласие на брак. Но Распутин опять вмешался, противореча: "Нельзя, -- говорил он, -- Феликсу на Иринке женихаться, потому как он мужеложник поганый и детей не будет у них". Однако богатства Юсуповых были значительнее богатств Романовых, и это решило судьбу. Из своей самой крупной в мире коллекции драгоценных камней Фе-ликс выбрал для невесты диадему и колье, каких не было даже у императрицы; подарки жениха занимали несколько стендов, на-поминая ювелирный магазин, а потому Романовы искренно счи-тали, что Ирина сделала выгодную партию, о какой только можно мечтать... Женившись, Феликс забыл свои скверные привычки, стал хорошим отцом и мужем, а Распутина с тех пор он лютейше возненавидел и до осени 1916 года больше с ним не встречался. После революции, оставив в России все свои несметные богатства, Юсуповы поначалу эмигрировали в Рим, где откры-ли белошвейную мастерскую. Отец так ничего и не понял, про-должая бубнить: "Я говорил государю: мол, немцам народ не верит, окружите себя русскими, а он... Ну и началась кутерь-ма!" А княгиня Зинаида Юсупова восприняла перемену жизни как закономерное явление диалектики и никогда не порицала случившееся на родине. "Мы сами и виноваты", -- говорила она. Влияние матери сказалось и на сыне: Феликс отказался вступить в белую гвардию, не стал участвовать в гражданской войне. В эмиграции он часто нуждался: так, например, в Пари-же он с женою ходил обедать в ресторан, съедая пулярку по-юсуповски, которую -- ради рекламы! -- им подавали даром. Скоро в нем проявился недюжинный талант живописца, и Феликс писал странные, но оригинальные картины. Издал два тома мемуаров -- "До изгнания" и "В изгнании" (отрывки из них печатались в советской прессе). До самых преклонных лет князь сохранил небывалую живость и юношескую стройность, он румянился и подкрашивал губы, любил принимать живо-писные позы (очевидно, не мог изжить в себе юношеские по-вадки Дориана Грея). Когда разразилась война и Гитлер напал на СССР, Юсупову пришлось выдержать очень серьезный экзамен на мужество и дока-зать, что он действительно любит свою Родину. Фашисты активно заманивали его к себе на службу. Юсупов с отвращением (которого даже не скрывал) отказался! Немцы обещали ему, жившему впро-голодь, вернуть уникальную драгоценность рода Юсуповых -- чер-ную жемчужину, стоившую миллионы долларов, которая храни-лась в берлинских банках. Юсупов отказался и от жемчужины! На-конец, гитлеровцы предложили Юсупову... российскую корону, но и в этом случае Феликс не согласился служить врагам Отчизны. После войны он с Ириною поселился в заброшенной конюш-не Парижа, на улице Пьер-Жерен, 38-бис; крыша текла, и стари-ки спали, растворив над собою зонтики. Феликс был по-прежнему строен, как юноша, только у него болели глаза, и он стал носить дымчатые очки. Конюшню князь своими руками превратил в уютный жилой дом, украсив его стены портретами своих предков... Феликсу Феликсовичу было уже семьдесят восемь лет, когда его навестили советские журналисты, которым он заявил, что еще не потерял надежды побывать в гостях на любимой Родине. Кстати, он спросил, что сейчас находится в его бывшем дворце на Мойке, где он убивал Гришку Распутина. -- Дом ленинградского учителя, -- ответили ему... Осенью 1967 года советские газеты известили читателей о смерти князя Ф.Ф.Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон в возрасте вось-мидесяти лет. Этот знак внимания оказан князю, очевидно, как патриоту, который, сохранив достоинство аристократа, никогда не унизил себя до того, чтобы вмешиваться в заговоры против своей Отчизны... Мир праху его! *** Владимир Митрофанович ПУРИШКЕВИЧ (1870-1920) За этим человеком не числилось громких титулов, но за ним стояла поддержка думских кругов и страшная сила черносотенного аппарата. Это был оригинальный и яркий мракобес реакции! О нем следует говорить спокойно, чтобы не впасть в грубообличительный тон, -- грамотный советский читатель сам сделает выводы. Пуришкевич -- внук крестьянина, сын протоиерея, уроженец Бессарабии, мелкий землевладелец. Учился в университете, окончил историко-филологический факультет. Писал остроумные пародии, всегда был склонен к иронизированию серьезных вещей. Служил мелким чинушей в МВД (при хозяйственном департамен-те), являлся идейным основателем "Союза русского народа", а когда в нем произошел раскол, он образовал свою партию -- "Па-лату архангела Гавриила". Избирался депутатом в Думу трижды и, выходя на трибуну, выворачивал перед обществом свое реакцион-ное нутро без маскировки, никогда не притворяясь передовой и светлой личностью. Его речи никогда не отвечали запросам русско-го общества, но зато имели острый характер и потому привлекали к себе внимание. По-своему (на монархический лад) Пуришкевич глубоко и надрывно любил Россию, он искренне страдал за не-удачи русского народа, в его поступках никак нельзя отнимать мотивов "духа и сердца" (карьеристом он никогда не был!). Убежденный враг народной демократии, он был также страс-тным врагом и левобуржуазных партий. Своих реакционных взгля-дов не скрывал, видимо, не считая эти взгляды "дурной болез-нью", которой следует стыдиться. А сам болел этой болезнью и много лет подряд лечился сальварсаном... Впрочем, был женат, имел двух сыновей, выпивал в меру, считался хорошим семьяни-ном. О нем вспоминали потом, что "он обладал громадной иници-ативой, чрезвычайно обширным и разносторонним образованием и начитанностью в истории и классической литературе, боль-шим ораторским талантом, обнаруживал на всех поприщах не совсем обычную для русских неутомимую деятельность...". С началом войны Пуришкевич заявил, что, пока льется кровь, он отказывается от политической борьбы. На свои личные деньги основал санитарный поезд, работу которого и возглавлял, спа-сая жизнь раненных на фронте. Средь военной публики Пуриш-кевич пользовался заслуженным уважением. При пенсне и лы-сине, он был отличным стрелком из револьвера, что и сыграло большую роль в сцене убийства Распутина. Февральскую встретил враждебно, выступая за свержение Ке-ренского, за реставрацию монархии. Скрываясь от ищеек, сбрил усы и бороду, сделавшись неузнаваемым. Керенский велел аресто-вать его как "врага народа". Когда охранники явились на Шпалер-ную, дом в"-- 32, Пуришкевич сам же открыл им двери. -- Пуришкевича ищете? Нет его, канальи поганого... И сам, со свечкою в руках, водил агентов Керенского по квар-тире, говоря, что негодяй Пуришкевич смылся. А когда охранники спускались по лестнице, он не выдержал (в нем проснулся юмо-рист, желающий повеселиться над людской глупостью): -- Дураки, ведь я и есть тот самый Пуришкевич! -- Не морочь голову, Пуришкевич-то с бородой... -- А для чего же тогда существуют парикмахерские? Со словами "там разберутся" его схватили. Керенский дер-жал Пуришкевича в тюрьме, как своего личного врага, а Ок-тябрьская революция отворила перед ним двери тюрьмы. Пу-ришкевич с борьбы против Временного правительства мгно-венно переключился на борьбу с Советской властью. В ноябре был раскрыт обширный заговор, возглавляемый Пуришкевичем, и открытый суд Петроградского ревтрибунала приговорил его к четырем годам принудительных работ. Но 1 мая 1918 года Пуришкевич был освобожден (В его характере была одна черта -- искренность, которая многих подкупала. Известный чекист Я.X.Петерс, член ЦК ВКП(б) и соратник Дзержинского, писал о причинах освобождения Пуришкевича, что он "держался хорошо, в результате произвел впечатление на некоторых това-рищей, и когда вопрос (о нем) обсуждался в коллегии, то, благодаря одному воздержавшемуся, он остался жив..." (статья Я.X.Петерса "10 лет ВЧК - ОГПУ").) и тут же отъехал на юг страны, где в Ростове-на-Дону стал издавать черносотенную газету "Бла-говест". Одновременно он выпустил свою нашумевшую книгу об убийстве Распутина и продавал ее за пятнадцать рублей. Часть тиража книги он сдал на хранение в кафешантан Фишзона (где пела Иза Кремер и где убили Борьку Ржевского). Сионисты, нежно припавшие к трупу Распутина, гонялись за книжкой Пуришкевича, чтобы облить ее керосином и сжечь. Симанович в кабаре Фишзона уничтожил массу экземпляров. Пуришкевич открыл по нему огонь из револьвера на улице. Но "лутший ис явреив" имел свою охрану из девяти человек, и нападение было отбито. Деникин-ская контрразведка, как это ни странно, всегда была на стороне Симановича, а Пуришкевича за покушение выслали... Вскоре он объявился в Новороссийске с целой серией публич-ных докладов на тему о "грядущем жидовском царстве". Сионисты, чтобы сорвать доклад, напустили на него лжематроса Баткина, колчаковского агента, о котором я уже писал в романе "Моон-зунд" и повторяться не буду. Лекция была сорвана, а на другой день Пуришкевич опять стрелял в "лутшаго ис явреив". Симанович бежал, ища спасения у белогвардейского коменданта города. Пуришкевич заболел тифом... и тут произошло необъясни-мое. Его отвезли лечиться в еврейский госпиталь. "Врачебный персонал лазарета состоял исключительно из евреев, поэтому принятие в него Пуришкевича вызвало много толков... В лаза-рете, -- писал Симанович, -- раздавались замечания, что не стоит о нем заботиться". К удивлению врачей, Пуришкевич очень быстро пошел на поправку, удивляясь тому, что угодил в са-мый центр того "царства", против которого выступал. Но выз-дороветь ему не дали! Пуришкевичу был поднесен бокал шам-панского, от которого он тут же скончался. "Признаться, -- зак-лючил Симанович, -- известие о его смерти я принял с боль-шим облегчением". После Пуришкевича остались две книги. Судьба жены и детей неизвестна. *** Когда анкета на убийц заполнена, я скажу главное: к этому времени уже окончательно вызрел заговор. Был задуман тронный переворот, каких уже немало знала история русской династии. Убийство Распутина стояло в первом параграфе заговора! А затем на Царское Село должны двинуться четыре гвардейских полка, чтобы силой штыков заставить царя отречься от престо-ла. Если откажется -- убить! Алису упрятать в монастырское заточение. Царем объявить наследника Алексея (под регентством дяди Николаши). Буржуазия, рвавшаяся к власти, была извещена о перевороте. Военная хунта выдвигала в регенты царского брата Михаила с его женою Натальей Брасовой. Монархистам из этого плана удалось исполнить лишь пункт в"-- 1, но до последнего они так и не добрались: две революции подряд разломали самодержавие, и его обломки оказались раз-бросаны по всему миру. 3. "НЕ СПРАШИВАЙ, НЕ ВЫПЫТЫВАЙ, ЛЕВКОНОЯ..." Феликсу мать внушала, что "теперь поздно, без скандала уже не обойтись", от царя Надо потребовать "удаления управля-ющего (так она звала Распутина) на все время войны и невме-шательства Валиде (это про царицу) в государственные вопро-сы. И теперь я повторяю, что, пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это мед-ведю Мишке (то есть Родзянке) от меня...". Мать дала понять сыну, чтобы крови он не боялся! Я склонен думать, что силь-ный моральный нажим со стороны княгини Зинаиды сыграл решающую роль; если при этом вспомнить, что княгиня уже давно замышляла убийство Распутина, щедро раскрыв свой кошелек перед А.Н.Хвостовым, то справедливо считать, что она же и толкнула сына на мысль о физическом истреблении, "управляющего"... Это на нее похоже! Зинаида Юсупова до са-мой смерти гордилась, что ее сын убивал Распутина. Речь Пуришкевича, прозвучавшая 19 ноября, была лишь от-правной точкой для перехода к действию. Однако еще задолго до этого Феликс начал искать пути к сердцу Распутина, снова уста-новив с ним приятельские отношения; при этом он действовал через Муньку Головину, которая была рада возвращению князя в распутинскую компанию. Помирившись с Гришкой, Феликс на-правил свои аристократические стопы к "общественности", пыта-ясь в ее среде найти поддержку своим криминальным планам. Он повидался с думским кадетом В.А.Маклаковым (братом бывшего министра внутренних дел Н.А.Маклакова) и напрямик сказал ему, что согласен отдать миллион, не задумываясь, любому типу, который согласится укокошить Распутина. -- Неужели, -- спросил Юсупов, -- нельзя найти очень хоро-шего убийцу, вполне надежного и благородного человека? -- Простите, князь, но я никогда не держал бюро по найму убийц, -- отвечал Маклаков. -- А как юрист могу сказать одно: убийство -- вещь простая, зато возня с трупом -- вещь сложная. Такие дела не так делаются! Наемные убийцы миллион от вас загребут, а за полтинник на пиво продадут вас полиции. Разговор происходил на квартире Маклакова. -- Я бы и сам, -- признался Феликс, -- охотно угробил Гриш-ку, но тут, понимаете, выпала экзаменационная сессия. Сдаю эк-замены в Пажеском, приходится много зубрить... Просто некогда! Маклакова стала мучить "гражданская совесть". -- Мне так неловко, что я отказываюсь от участия в замышля-емом вами подвиге на благо Отечества. Чтобы вы не подумали обо мне скверно, я внесу достойный вклад в великое дело устранения с земли русской этой гнусной личности -- Распутина! Сказав так, юрист подарил Юсупову гимнастическую гирю в несколько фунтов весом, отлитую из чистого каучука. -- Простите, Василий Алексеич, а... зачем она мне? -- Как зачем? -- возмутился блюститель закона. -- Да такой гире цены нет! Вы берете ее вот так (Маклаков показал), размахи-ваетесь и со всей силы трескаете Гришку по кумполу... Бац! Еще удар, третий -- и перед вами уже не Гришка, а его хладный труп! Как видите, убийство дело простое, но я еще раз подчеркиваю, что предстоит утомительная возня с кадавром убитого... Юсупов гирю взял, не сыскав более весомой поддержки в сре-де "общественности". Маклаков раскрыл лицо подлинного либера-ла: показал, как надо убивать, даже вручил орудие убийства, но сам, опытный юрист, от кровопролития уклонился Пуришкевич же не боялся замарать руки! *** Санитарный поезд Пуришкевича стоял в тупике товарной стан-ции Варшавского вокзала, загружаясь по мере сил медикаментами и продуктами, чтобы в исходе декабря снова отправиться за парти-ей раненых в Яссы... Юсупов сдавал экзамены, а Пуришкевич был занят беготней по всяким хлопотам. Однако они находили время для встреч, взаимно дополняя друг друга (Юсупов был со-бран и сдержан, а Пуришкевич горяч и быстро загорался). Феликс тихим голосом говорил, что время речевой терапии кончилось -- пришел момент браться за хирургический нож... 21 ноября Пуришкевич вечером посетил Юсупова в его двор-це на Мойке, и хозяин предупредил его, что квартира Распути-на -- мало подходящее место для расправы с ним: -- Толчется уйма народу, лучше убивать у меня. Пуришкевич заметил, что напротив дворца, за каналом Мой-ки, виднелось здание полицейского участка: -- Услышат драконы выстрелы и сразу сбегутся. -- Нужен яд, -- ответил Юсупов, после чего они спустились в подвальное помещение дворца. -- А здесь можно стрелять.:. Подвал был необжит, и Пуришкевич сказал, что нельзя же Распутина принимать в подвале: он сразу почует неладное. -- Не волнуйтесь, -- мило улыбнулся князь, -- я уже нанял мастеров, и скоро этот подвал они превратят в роскошные апарта-менты... Здесь я дам Гришке последний ночной раут! Во дворец на Мойке прибыл стремительный, румяный с мороза Дмитрий Павлович, явился и капитан Сухотин, внеш-не неповоротливый, серьезный офицер, недавно вышедший из госпиталя после тяжелого ранения. Пуришкевич сказал им, что у него в поезде служит приятель, который тоже пойдет на убий-ство Распутина. -- Это доктор Станислав Лазоверт, поляк и хороший человек, получил за храбрость два Георгия, отличный автомоби-лист. Юсупов стал развивать план убийства. -- Распутин относится ко мне хорошо и любит, когда я бываю у него, ему нравится, как я пою романсы под гитару. Я ему сказал, что моя жена Ирина хотела бы с ним познакомиться, и он сразу загорелся... Ирины нет в Питере и не будет! Она с нашей малень-кой доченькой дышит кислородом в Крыму, где собралась сейчас вся моя родня. Но я уже сказал Распутину, что Ирина скоро при-едет и тогда они могут повидаться. Великий князь Дмитрий заговорил об охране: -- Ее не проведешь! Помимо Ваньки Манасевича, который крутится на Гороховой, Гришку, как мне удалось выяснить от по-лиции, ежедневно берегут двадцать четыре агента. Юсупов напомнил, что Распутина охраняют еще и "банковс-кие" агенты. Он, кажется, спутал. Не банковские агенты, а тайная агентура Симановича, который из сионистского подполья берег Распутина, -- как зеницу ока... Пуришкевич закрепил общий раз-говор, предложив всем встретиться 24 ноября: -- В десять вечера в моем вагоне... За эти дни он вовлек в заговор доктора Лазоверта, и тот охотно согласился устранить Гришку с помощью цианистого калия. В ваго-не-библиотеке, опустив на окнах плотные шторы, Пуришкевич принял заговорщиков, и два часа подряд они обсуждали предсто-ящее убийство -- в деталях. Выяснилась, что Маклаков был прав, когда говорил, что возня с трупом -- дело сложное. Сообща реши-ли, что вода все грехи кроет: Распутина лучше всего засунуть под лед. Но для этого надо отыскать прорубь. -- Он же всплыть может, -- говорил Пуришкевич, -- значит, необходимы гири и цепи... Впрочем, я это беру на себя. А у вас, князь, как подвигается дело с ремонтом подвала? -- Монтеры уже налаживают электропроводку. -- Гришку, -- сказал Дмитрий Павлович, -- так ведь просто в воду не швырнешь. Надо во что-то завернуть, антихриста! -- Не пожалею даже любимого ковра, -- согласился Юсупов и передал Лазоверту цианистый калий (часть яда была в кристаллах, а частично яд был уже разведен во флаконе). -- Откуда он у вас? -- полюбопытствовал врач. -- Это еще один щедрый дар конституционно-демократичес-кой партии: Маклаков отдарился сначала гирей, теперь ядом. Расходились, как и положено убийцам, ровно в полночь. Сле-дующую встречу назначили на 1 декабря; Пуришкевич обещал все-таки втянуть Маклакова в заговор, а Юсупов хотел поговорить на эту же тему с Родзянкой: -- Дядя Миша, как-никак, мой родственник... 28 ноября Пуришкевич снова заехал к Юсупову на Мойку, чтобы осмотреть работы в подвале. Войдя во дворец с главного подъезда, он был поражен громадной свитой княжеской челяди. -- Вы что? И Гришку так же встречать будете? -- Да нет, -- засмеялся Юсупов, -- я всех холопов разгоню к чертовой матери, оставлю лишь двух дежурных солдат. Осмотрев подвал, Пуришкевич спросил о Родзянке -- согла-сен ли думский "медведь" ломать Гришкины кости? -- Дядя Миша от души благословил всех нас, сказал, что рад бы и сам удушить Гришку, но уже староват для этого дела. -- Ладно, а я сегодня нажму на Маклакова. Одной только ги-рей и ядом он от меня не отделается... Пуришкевич посетил Таврический дворец, где усадил Макла-ко-ва под бюст царя-освободителя Александра II и долго втолковы-вал кадету, какая благородная задача стоит перед ними: -- Спасти Русь от этого чалдона... вы согласны? Маклаков сложил ладони, как католик на молитве. -- Владимир Митрофаныч, душа вы моя! Обещаю дам, что, когда вас схватят, я все свои юридические познания и весь опыт адвоката приложу к тому, чтобы вытащить вас из петли. Но убивать я... не умею! И очень прошу: сразу после убийства Гришки дайте шифрованную телеграмму из двух слов "когда приезжаете", тогда я пойму, что Гришка -- ау, и смогу вздохнуть свободно... Пуришкевич обругал кадета "кадетом"! Огорченный, он гулял с папиросой по Екатерининскому залу, когда его остановил наци-оналист Шульгин, попросивший у него прикурить. -- А вот новость! -- сказал он. -- Вашу речь от 19 ноября в Царском сочли крамольной и сейчас выпирают со службы санов-ников, которые отозвались о ней положительно... Пуришкевич пытался и Шульгина втянуть в заговор, но Шуль-гин сказал вещие слова: -- Разве корень зла только в Распутине? Какой смысл убивать змею, которая давно ужалила? Яд распутинщины уже всосался в кровь нашей империи, и монархию ничто не спасет. Допускаю, что вы убьете Распутина, но разве в России станет лучше? Поздно вы схватились за топоры... Надо было еще в пятом! В эти дни Юсупов, ведя оживленную переписку с сородичами, сообщил Ирине о намерении убить Распутина, и жена одобрила его замысел (она отвечала ему из Кореиза: "Главное -- гадость, что ты решил все без меня. Не вижу, как я могу теперь участвовать, раз все уже устроено. По-моему, это дикое свинство..."). Ночью, ложась спать, Пуришкевич о том же поведал своей супруге: -- Тебе, дорогая, в ночь убийства предстоит не спать. Ты дол-жна как можно жарче истопить печку в вагоне, привезут одежду Распутина, которую ты испепелишь во прах... Утром доктор Лазоверт завел на морозе один из автомобилей санитарного поезда, которые обычно возились на платформах, и отвез Пуришкевичей на Александровский рынок, где супруга ку-пили гири и цепи. Потом Пуришкевич с Лазовертом колесили по городу, высматривая проруби в реках и каналах. Стоял жестокий морозище, оба продрогли в машине и еле отогрелись коньяком. Они отыскали лишь два места для сокрытия трупа: одно на Сред-ней Невке возле моста, перекинутого на острова, другое -- слабо освещенный по вечерам Введенский канал, идущий от Фонтанки к Обводному, мимо Царскосельского вокзала... При сильном мо-розе только там чудом уцелели незамерзшие проруби! Хотя в тайну заговора было посвящено немало посторон-них лиц, никто из них не проболтался. Болтуном оказался сам... Пуришкевич, у которого наблюдалось "отсутствие задержива-ющих умственных центров". Аарон Симанович пишет, что заго-вор от самого начала раскрыл его тайный агент Евсей Бухштаб, который был "дружен с одним врачом по венерологическим болезням, фамилию которого я не хочу называть (Это был доктор Файнштейн.). ...он имел клинику на Невском проспекте. Пуришкевич у него лечился сальварсаном". После речи в Думе 19 ноября сионисты были очень встревожены; Бухштаб поручил венерологу Файнштейну узнать -- ограничится ли Пуришкевич речью или перейдет к активным действиям? После очередного вливания сальварсана Пуришкевич прилег на кушетку, а Файнштейн умышленно за-вел разговор о Распутине; экспансивный и взрывчатый Пуриш-кевич тут же намолотил, что он устранит Распутина, а вся Дума, во главе с Родзянкой, с ним солидарна. -- А скоро ли это случится? -- спросил венеролог. -- Очень скоро, -- заверил его Пуришкевич... Симанович сразу созвонился с Вырубовой, прося ее передать царю, чтобы в Ставку вызвали Файнштейна, который и доложит подробности; он поехал потом на Гороховую, где сказал Распути-ну такие слова: "Поезжай немедленно к царице и расскажи, что затевается переворот. Заговорщики хотят убить тебя, а затем оче-редь за царем и царицей... Скажи папе и маме, чтобы дали тебе миллион английских фунтов, тогда мы сможем оставить Россию и пересе-литься в Палестину, там можем жить спокойно. Я тоже опа-саюсь за свою жизнь. Ради тебя, -- закончил речь Симанович, -- я обрел много врагов. Но я тоже хочу жить!" Распутин, думая, выпил две бутылки мадеры. -- Еще рано, -- сказал, -- пятки салом мазать. Погожу и царей тревожить. Ежели наши растократы на меня ополчатся, я сделаю так, что весь фронт развалится за одну неделю... Вот те крест святой: завтрева немцы будут гулять по Невскому! Но Пуришкевич, проболтавшись о заговоре, не раскрыл уча-стников его -- и это спасло все последующие события. *** Юсупов сознательно зачастил в гости к Распутину, а тот, до-веряя ему, вполне искренно говорил: -- Министером тебе бы! Хоть, сделаю?.. В белой блузочке, покуривая папиросы, в уголке дивана сиде-ла, поджав ноги, Мунька Головина -- слушала мужской разговор. Феликс осторожно выведывал у Распутина -- каковы цели того подполья, которое им управляет; выяснилось, что людей, работа-ющих на пользу сепаратного мира, Гришка называет зелеными: -- А живут энти зеленые в Швеции. -- У нас на Руси тоже есть зеленые? -- спросил князь. Распутин подпустил загадочного туману: -- Зеленых нет, а зеленоватых полно. У меня, брат, друзья не тока дома. За границей тоже людишки с башками водятся... Он просил Юсупова петь под гитару, и князь пел: К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц, Все равно, где бы мы ни причалили, Не поднять нам усталых ресниц... Муньке нравилось, а Распутин кривился: -- Не по-нашенски... нам бы чего попроще! В угоду ему Феликс заводил мещанское занудство: Вечер вечереет. Приказчицы идут. Маруся отравилась -- в больницу повезут. В больницу отвозили и клали на кровать, Два доктора, сестрички пытались жизнь спасать. Спасайте не спасайте, мне жизнь не дорога! Я-милого любила -- такого подлеца... -- Вот это -- наша! -- радовался Распутин. Наманикюренные тонкие пальцы потомка Магомета и поклон-ника Оскара Уайльда брызнули по струнам. Маруся ты, Маруся! Открой свои глаза, А доктор отвечает: "Давно уж померла". Пришел ее любезный, хотел он навестить, А доктор отвечает: "В часовенке лежит". Кого-то полюбила, чего-то испила, Любовь тем доказала -- от яду померла... Бывая на Гороховой, князь внимательно изучал расстанов-ку шпиков департамента полиции, интересовался, насколько точно они информированы об отлучках Распутина из дома. Вскоре Гришка начал проявлять горячее нетерпение: -- Слушь, Маленький! (Так он называл Юсупова.) А когда-сь Иринка-то из Крыма приедет? Говорят, красовитая стала. Обаби-лась, как дочку-то родила. Ну вот... устрой! 1 декабря заговорщики еще раз встретились в поезде Пуришкевича; князь Феликс сказал, что надо кончать с Распутиным по-скорее, ибо он сам торопит события, и если дело затянется, то это наведет его на подозрения. Пуришкевич настаивал на том, что пора назначить точную дату убийства. Но тут великий князь Дмитрий, полистав записную книжку, извинился: -- Я ведь человек светский, а значит, сам себе не принадлежу. До шестнадцатого декабря у меня все вечера уже расписаны. Юсупов приятельски взглянул в его книжку. -- Митя, а вот пирушка... можно отказаться? -- Да никак! Встреча с товарищами по фронту. -- Итак, остается шестнадцатого декабря? -- спросил Влади-мир Митрофанович. -- Ну что ж. Давайте так. За эти дни надо успеть многое еще сделать. Шестнадцатого я нарочно приглашу членов Думы осмотреть мой поезд -- для отвода глаз. А вы, князь, не забудьте поставить граммофон, который бы заглушал лишние шумы... Кстати, есть у Распутина любимая пластинка? -- Есть. Вы удивитесь -- "Янки дудль дзнди". -- Отлично. Собираемся по звонку. В телефон надо сказать па-роль: "Ваня приехал". А сейчас, господа, мы прощаемся... В канун убийства доктор Лазоверт перекрасил автомобиль санпоезда, замазав на его бортах личный девиз Пуришкевича "Semper idem" ("Всегда тот же"). Пуришкевич съездил в тир лейб-гвардии Семеновского полка, где из своего испытанного "соважа" выбил десять очков из десяти возможных по малоза-метным подвижным целям. Вечером, вернувшись в вагон-библиотеку, он заварил чай по-крепче и примерил на руку стальной кастет. Подумал вслух: -- На худой конец можно и горшок ему расколоть... Перед сном он читал оды Горация (в подлиннике), со вкусом декламируя по-латыни: "Не спрашивай, не выпытывай, Левко-ноя, нам знать не дано, какой конец уготовили тебе и мне боги..." За стенкой вагона свирепел лютейший мороз. 4. ДО ШЕСТНАДЦАТОГО В канун своей гибели Распутин добился того, чего не всегда удавалось добиться даже многим столбовым дворянам: его млад-шая дочь Варька была помещена императрицей в Институт благо-родных девиц (так назывался тогда Смольный институт); по екате-рининскому статусу института смолянками могли стать лишь деви-цы благородного происхождения, деды и прадеды которых отличились по службе или на полях сражений. Слухи об этом небыва-лом ордонансе шокировали русское общество, вызвав возмущение не только среди столичной аристократии, но и среди всех мало-мальски мыслящих людей... Вскоре Варька приехала к отцу, жалуясь, что в Смольном кормят очень плохо, она голодная, кру-гом болтают по-французски, передник носить велят, но сморкать-ся в него не позволяют, подруг нету, все смолянки воротятся, говорят; что от нее пахнет свеженарубленной капустой... Отец дал дочери разумный совет: -- Ежели они там все такие благородные, так и ты, Варюшка, будь благородной. Слюней во рте поднакопи да харкни в рожу энтим подруженькам, чтоб оне, стервы, тебя зауважали! Кажется, совет имел практическое применение, после чего начался стихийный отлив смолянок из института. С утра до ночи подъезжали кареты и коляски -- родители спешили забрать доче-рей из благородного заведения, которое стало распутинским. В эти дни на квартире Распутина отчетливо прозвучал выстрел -- это покончил с собой жених Варвары, офицер Гиго Пхакадзе; причи-на самоубийства осталась невыясненной. -- Неприятная штука, -- рассказывал Распутин. -- Сижу себе, кум королю, ни хрена не думаю, вдруг -- тресь! Пожалте. Я даже не сразу допер, что стряслось. Вышел. Он лежит... дурак! Нет того, чтобы на улицу выйтить. Нашел место, где пуляться... *** Вплоть до 16 декабря он жил как обычно. Следил за нравствен-ностью своих поклонниц, требуя от них, чтобы не носили корсе-тов и бюстгальтеров. Съедал по дюжине круто сваренных яиц, а скорлупу дамы разбирали по ридикюлям, считая ее божественной. Вырубова подавала на ломте хлеба соленый огурец, от которого старец лишь откусывал и отдавал ей обратно. Аннушка доедала огурец с невыразимым выражением восторженного благоговения на лице -- круглом, как суповая тарелка. Если же дамы станови-лись слишком навязчивы, Распутин не стеснялся с ними: -- Отстань от меня, тварь паршивая! Расшибу... Дамы-эмансипэ нисколько не обижались. Мунька Головина и Анюта Вырубова, как министры Распутина, занимали на Горохо-вой почти официальное чиновное положение, и на них (давно к ним привыкнув) он не обращал мужского внимания. Сейчас, пос-ле Сухомлиновой, в его сердце (а точнее, в постели) пригрелась очень ловкая авантюристка Софья Лунц, на которую падает подо-зрение в распространении тех фальшивых русских денег, что фаб-риковались в империи кайзера. Эта верткая дама, поддержанная Распутиным, мертвой хваткой уже вцепилась в Протопопова; Лунц желала сущей ерунды -- возглавить в России "общественную раз-ведку" по сбору информации о настроениях в публике, и Распутин горячо одобрял эту идею... Софья Лунц -- самая темная из лю-бовниц Гришки! С ее помощью шайка Симановича влезала в потаенное чрево тайного сыска, а Протопопов не понимал, что сионисты подбирали ключи к секретным сейфам МВД, чтобы потом подчинить своим планам весь аппарат министерства -- самого влиятельного! С декабря, путем немыслимых интриг и настойчивости импе-ратрицы, из тюрьмы был выпущен Митька Рубинштейн, который сразу же подарил Распутину за хлопоты пятьсот тысяч рублей. Али-са не удержалась и, роняя престиж своего самодержавного поло-жения, лично отправила телеграмму: "СИМАНОВИЧ, ПОЗДРАВ-ЛЯЮ - НАШ БАНКИР СВОБОДЕН. АЛЕКСАНДРА". Распутин велел Митьке Рубинштейну дать взятку и Добро-вольскому... В этот же день Мунька Головина позвонила Добровольскому, приглашая его на Гороховую. Тот явился, как приказано, испыты-вая робкое дрожание всех членов. -- Вот что, паренек, -- сказал Гришка сенатору, -- бери ноги в руки и мотай в Царское, я из тебя человека сделаю. Скороход царицы встретил "паренька" на перроне вокзала, сопроводил на дачу Вырубовой. "А сбоку, -- рассказывал Доб-ровольский, -- стояла ширмочка. Из-за этой ширмочки вдруг встает сестра милосердия, и я узнаю императрицу..." Тут ста-рый вор и картежник узнал, что его ожидает пост министра юстиции. Столица наполнялась слухами -- самыми мрачными, самыми фантасти-чес-ки-ми. Всюду открыто муссировалась пос-ледняя телеграмма Распутина, которую он послал императри-це: "ПОКА ДУМА ДУМАЕТ, У БОГА ВСЕ ГОТОВО: ПЕРВЫМ БУДЕТ ИВАН, ВТОРЫМ НАЗНАЧИМ СТЕПАНА". Из отставки поднимались тени диктаторов -- Ивана Щегловитова -- в пре-мьеры, а Степана Белецкого -- в главные инквизиторы импе-рии. Добровольский и Протопопов проводили ночи у мадам Ру-бинштейн; отчаянные спириты, они выведывали на том свете, что им делать на этом свете. А императрица слала отчаянные телеграммы в Ставку, чтобы муж срочно спихнул министра юстиции Макарова, ибо Добровольский уже взопрел на распутинских дрожжах и квашня лезла через края кадушки... "Действуй!" -- заклинала она. Действовал и Манасевич-Мануйлов; хотя Протопопов из тюрь-мы его освободил, но министр юстиции Макаров, верный букве закона, продолжал под Ванечку подкопы, и это пугало Распутина: -- Коль тебя ковыряют, так и до меня, гляди, доковыряются. А я, брат, сплетен не люблю... ну их! К заветной цели Ванечка избрал косвенный путь. Возле ма-газина золотых вещей Симановича остановился придворный автомобиль, из него вылезла, опираясь на палку, хромающая Вы-рубова, за нею -- Ванечка в богатой шубе нараспашку. -- Нам нужен бриллиант, -- сказала Анютка. Аарон Симанович -- это не Шарль Фаберже; я уверен, что Симанович не смастерил бы паршивой брошечки, он был только скупщик и перекупщик, ценивший бриллианты не за игру света в ракурсах призмовых граней, а лишь за количество каратов, с кото-рыми он обращайся, как дворник с дровами, распиленными и расколотыми на продажу... Вырубова сама, не доверяя вкусу юве-лира, выбрала бриллиант, а Ванечка уплатил за него пятьдесят тысяч рублей. -- Для жены или для Лермы? -- спросил его Симанович. -- Бери выше, -- отвечал тот, довольный... Этот бриллиант он торжественно вручил старшей дочери Рас-путина -- Матрене, и подарок оценили как надо. 14 декабря Нико-лай II военным засекрече