нным шифром передал свой приказ Ма-карову: "ПОВЕЛЕВАЮ ВАМ ПРЕКРАТИТЬ ДЕЛО О МАНУЙ-ЛОВЕ И НЕ ДОПУСТИТЬ ЕГО СУДА. НИКОЛАЙ". Министр юстиции при этом заметил: -- Если дело дошло до того, что мне отрубают руки, протяну-тые к заведомым уголовникам, значит, империя доживает после-дние дни... По сути дела, империи уже нет -- империя умерла! *** В подъезде распутинского дома охрана дулась в карты. -- Бью маза... у тебя шестерка? Пики! Очередь просителей на прием к Распутину иногда начиналась от подъезда и тянулась до его квартиры на третьем этаже, просите-ли забивали прихожую. Распутин, покрываясь бисерным потом, с матюгами, лая всех, карябал "пратеци". Иногда же филеры еще внизу лестницы предупреждали просителей: -- Сегодня приема нет -- пьян в доску! -- Когда же он проспится? -- А черт его знает! Заходи завтрева. -- Вы уверены, что он будет трезвым? -- Мы уже давно ни в чем не уверены... Пики! Синодальный чиновник Благовещенский не оставил по себе следов в русской истории. Но он был, увы, соседом Распутина по квартире, и, так как ему постоянно мешали шум, крики пьяных и вопли цыганских оркестров, то он решил отомстить Распутину... опять же в истории! Окно его кухни выходило как раз на окна распутинской квартиры, что давало возможность Благовещенско-му наблюдать быт Распутина, так сказать, изнутри. Придя со служ-бы, чиновник занимал свой пост возле окна и дотошно, как поли-цейский шпик, фиксировал на бумаге хронику распутинской жиз-ни. Автор хроники давно канул в Лету, а дело его осталось: "...веселое общество. Пляска, смех. К 12 ночи пришел струнный оркестр, человек 10-12. Играли и пели опереточные мотивы. Неоднок-ратно пропеты грузинские песни. Повторена после шумных оваций "Песнь о вещем Олеге" с выкриками "Здравия желаем, ваше превосхо-дительство!". Распутин разошелся вовсю и плясал соло. Прибегали на кухню за закусками, фруктами, бутылками вина и морсом гости, боль-ше дамы и барышни, очень оживленные, развязно-веселые. ...кутеж. Приглашен хор цыган, 40 человек. Пели и плясали до трех ночи, к концу были все пьяны. Распутин выбегал на двор, при-ставал к женщинам, лез с поцелуями. Дамы, кстати, элегантно одеты, последний крик моды, не совсем уже молодые, так, в бальза-ковском возрасте, но есть очень много свеженьких миловидных барышень, вид которых меня всегда поражал тем, что они слиш-ком серьезны, когда идут к нему по двору или поднимаются по лестнице, как будто они идут на что-то серьезное. ...обычный день. Распутин обедал с семьей на кухне. Едят суп из одной все миски деревянными ложками. Очень много у них фрук-тов -- апельсины, яблоки, земляника..." 15 декабря Юсупов повидал Распутина. -- Моя жена только что приехала из Крыма, хочет поговорить с тобой в интимной обстановке. Приходи завтра.. Ирина только просит, чтобы ты пришел попозже, никак не раньше двенадцати. У нас будут обедать теща и другие дамы... Юсупов писал: "Распутин поставил мне единственным усло-вием, что я сам заеду за ним и привезу его обратно, и посоветовал мне подняться по черной лестнице... С изумлением и ужасом я констатировал, как легко он на все соглашался и сам устранял возможные осложнения". Распутин охотно шел в западню! *** Между 1 и 16 декабря на квартире Распутина раздался теле-фонный звонок. Мелодичный женский голос спросил: -- Простите, это квартира господина Распутина? -- Евонная. А што надо? -- Вы не можете сообщить мне, когда состоится отпевание тела покойного Григория Ефимовича? Распутин даже опешил. Оправившись от неожиданности, он покрыл женский голос виртуозным матом и повесил трубку. Кто эта женщина? Зачем звонила? Я этого не знаю. А профес-сор Милюков был прав, когда говорил, что вся эта авантюра с убийством Распутина была замышлена и исполнена "не по-евро-пейски, а по-византийски"! 5. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МЕССИИ Можно ли восстановить почасовой график последнего дня жизни Распутина? Да, можно. Я берусь это сделать, полагаясь на показания его домашних, дворников, швейцаров и городовых... *** Свой последний день Гришка начал с того, что, не вылезая из дому, в дымину напился. Около полудня приехала Мунька Голови-на и на многочисленные звонки по телефону отвечала, что сегод-ня приема не будет. Она пробыла на Гороховой до самого вечера, лишь ненадолго отлучаясь по своим делам. При ней Распутин на-чал сборы в баню, говоря, что ему надо "очиститься паром". Но при этом он никак не мог выбраться из постели. -- Вставай, хватит валяться, -- тормошила его Мунька. -- Погодь. Сама торопишься и людей спешишь. -- Ты будешь сегодня дома? -- Ишь, верткая какая! Все тебе знать надобно... Нюрка собрала ему бельишко, выдала банный веник. -- Ты, дядь, хоша бы из баньки трезвым приди. -- Ладно, -- отвечал Гришка, -- не липни ко мне... По черной лестнице, чтобы избежать встреч с просителями, филерами и корреспондентами, он вышел из дома. Швейцариха М.В.Журавлева показала потом в полиции, что из бани Распутин возвратился еще пьянее (видать, "пивком побаловался"). -- А я сегодня поеду, -- вдруг сознался он Муньке... На вопрос, куца же он поедет, Гришка ответил: "Не скажу". В показаниях М.Е.Головиной запротоколировано: "Я ответила, что все равно я почувствую это, на что Григорий Ефимович сказал: "Почувствуешь, но меня не сыщешь". Весь этот разговор происхо-дил в шутливом тоне, поэтому я никакого значения ему не прида-ла..." Очевидно, в момент отсутствия Муньки на Гороховой по-явилась Вырубова, привезшая ему в дар от царицы новгородскую икону. "Я, -- писала Вырубова уже в эмиграции, -- оставалась у него минут 15, слышала от него, что он собирается поздно вече-ром ехать к Феликсу Юсупову знакомиться с его женою... Хотя я знала, что Распутин часто видался с Феликсом, однако мне пока-залось странным, что он едет к ним так поздно, но он ответил, что Феликс не хочет, чтобы об этом узнали его родители. Когда я уезжала, Григорий сказал мне странную фразу: "Что тебе еще нужно от меня? Ты уже все получила..." Я рассказала государыне, что Распутин собирается к Юсуповым знакомиться с Ириной. "Дол-жно быть, какая-то ошибка, -- ответила государыня, -- так как Ирина в Крыму, а родителей Юсуповых нет в городе..." Потом Распутин завалился дрыхнуть и, очевидно, проснулся только около семи часов. Мотря с Варькой нафуфырились, соби-раясь идти в гости. Кажется, именно здесь он сказал дочерям, что ночью едет к Юсупову, но просил Муньке об этом не говорить ("Отец мне разъяснил, что Головина может увязаться за ним, а Юсупов не хотел, чтобы она приезжала..."). Ближе к вечеру Распу-тина навестила какая-то женщина, пробывшая у него до 11 часов; Протокол свидетельствует: "Приметы этой дамы -- блондинка, лет 25, выше среднего роста, средней полноты. Одета в пальто клеш темно-коричневое, такого же цвета ботинки, на голове чер-ная шляпа без вуали". Это была последняя женщина в жизни Распутина! Она удалилась, надо полагать, как раз в то время, когда из гостей вернулись его дочери. Муньки уже не было, а дочери попи-ли чаю, и Распутин велел им ложиться спать. Около полуночи в доме все затихло. Племянница Нюрка тоже завалилась в постель. В нашем распоряжении остался только один свидетель. Это Катя Печеркина, вывезенная из Покровского в помощь Нюрке на роль прислуги -- старая деревенская пассия Гришки, которую он раз-вратил еще смолоду... Именно-то при ней Распутин и начал гото-виться к визиту во дворец князей Юсуповых! Пуришкевич запомнил шелковую рубаху кремового цвета. Я больше верю Кате Печеркиной, которая сама его обряжала. Распу-тин надел голубую рубаху, расшитую васильками, "но, -- показы-вала Печеркина в полиции, -- не мог застегнуть все пуговицы на вороту и пришел ко мне на кухню, я ему пуговки застегнула". При этом Гришка повертел шеей в тугом воротнике: "Фу, тесно-то как! Зажирел я, быдто боров какой..." Затем он натянул узкие хромо-вые сапога, собрал их в гармошку -- для шика! Рубаху подпоясал шелковым шнурком малинового цвета с золотыми кистями. Таков он был в эту ночь -- в последнюю ночь своей жизни. Одевшись, Гришка в сапогах завалился на кровать, велев Кате Печеркиной спать, но она засела на кухне, бодрствуя. Часы проби-ли полночь -- Россия вступила в ночь на 17 декабря 1916 года, и эта ночь была, в своем роде, ночью исторической... Далее, читатель, следуем показаниям дворника Ф.А.Коршуно-ва, который во втором часу ночи, дежуря возле ворот, видел автомобиль "защитного цвета с брезентовым верхом и окнами из не-бьющегося стекла, сзади была прикреплена запасная шина". Авто-мобиль приехал со стороны Фонтанки и, ловко развернувшись, замер возле подъезда. Дворник запомнил, что шоферу около тридцати пяти лет, он был усат, в пальто с барашковым воротником, руки в длинных перчатках ярко-красного цвета (это он описал доктора Станислава Лазоверта). Из автомобиля вышел неизвест-ный для дворника господин -- князь Феликс Юсупов. На вопрос дворника "к кому?" Юсупов ответил: "К Распутину" -- и добавил, что парадный вход открывать не надо, он пройдет по черной лестнице. Ф.А.Коршунов показал: "По всему было видно, что этот человек очень хорошо зная расположение дома". А черная лестница и была черной -- на всех этажах не горело ни единой лампочки. Юсупов ощупью, часто чиркая спички, подни-мался все выше -- на третий этаж, из-под ног с фырканьем выс-кочила гулящая кошка... Вот и нужная дверь! Феликс еще раз чиркнул спичкой... *** Пуришкевич этот день провел в своем поезде, не вылезая из купе, где читал, читал, читал... древних авторов! Только к вечеру, в половине девятого, он на дребезжащем от старости трамвае при-ехал не в Думу, а в городскую думу на Невском (известное ленин-градцам здание с каланчой), где собирался убить время на пусто-порожнем заседании по какому-то вопросу, не имеющему к Пуришкевичу никакого касательства. С ним был стальной кастет и револьвер системы "соваж". Зал думы не был освещен, швейцар сказал, что господа разошлись, заседание не состоялось за малою явкой депутатов. Пуришкевич взмолился, чтобы тот пустил его в кабинет, где он зажег настольную лампу и стал писать письма. В эту ночь думец был облачен в форму офицера. Покончив с письмами и глянув на часы, он не знал, что ему делать, и решил позвонить Шульгину... Сказал веско: -- Запомните шестнадцатое декабря. Шульгин понял, в чем соль этих слов, и ответил: -- Владимир Митрофаныч, не делайте вы этого! -- Как не делать? -- оторопел Пуришкевич. -- Согласен, что дело грязное. Но кто-то в истории человечества вынужден стирать грязное чужое белье, а вы, Василий Витальевич... белоручка! -- Может, и так. Но я не верю в его влияние. Все это вздор. Влиятелен не он сам, влиятельны те люди, за спинами которых он прячется... Что это вам даст -- не понимаю! Ровно в 11.50 Лазоверт подвел машину к зданию Думы, Пуришкевич уселся в кабину; развернувшись у Казанского со-бора, они долго ехали вдоль темной Мойки. Часы показывали первые минуты 17 декабря, когда доктор вкатил автомобиль на условленное место -- внутрь двора юсуповского дворца, затор-мозив возле малого подъезда, через который Феликс должен будет провести Распутина в подвал. Сам хозяин дома, великий князь Дмитрий и капитан Сухотин встретили Пуришкевича и врача радостным возгласом: -- Вот и вы! А то ведь мы просто измучились... Из верхней гостиной все пятеро спустились через тамбур по витой лестнице в подвал, который теперь никто бы не осмелился так назвать. За несколько дней рабочие превратили низы дворца в сказочное жилище принца. Пуришкевич был просто потрясен, не узнавая прежнего захламленного погреба, каким он был совсем недавно. Помещение разделялось сводами как бы на две комнаты. Неподалеку находилась дверь, ведущая на двор. По стенам висели портьеры, каменные плиты пола устилали драгоценные ковры и шкуры медведей. Старинная, удивительной выделки парча покры-вала стол, вокруг которого сдвинулись черные кресла с высокими готическими спинками. На шифоньере красовалась дивная чаша из слоновой кости. Привлекал внимание шкафчик черного дерева -- с инкрустациями, зеркалами и массою потайных ящичков. Над этим шкафчиком, трагически и скорбно, возвышалось драгоцен-ное распятие -- целиком из горного хрусталя с тончайшей чекан-кой по серебру (работы итальянского мастера XVI века). -- Располагайтесь, господа, -- радушно предложил Феликс, и все без церемоний, запросто расселись вокруг стола. Юсупов вспоминал: "На столе уже пыхтел самовар. Кругом были расставлены вазы с пирожными и любимыми распутинскими лакомствами. Старинные фонари с цветными стеклами освеща-ли комнаты сверху. Тяжелые красные штофные занавеси были опу-щены. Казалось, что мы отгорожены от всего мира. И, что бы ни произошло здесь ночью, все будет похоронено за толщею этих капитальных стен..." Доктор Лазоверт щелкнул крышкой часов: -- Не пора ли все отравить? Уже время... Юсупов сказал, что еще успеется, и предложил: -- Пока не отравлено, давайте, господа, выпьем по рюмочке и закусим этими очаровательными птифурами. В каминах с треском разгорались дрова. Рюмки были из тяжело-го, как свинец, богемского хрусталя. В бутылках -- марсала, херес, мадера, крымское. Юсупов сказал, что Распутин будет ждать его с черной лестницы, дабы обмануть шпиков, следящих за парадным ходом. Дмитрий спросил его -- спокоен ли Распутин? -- Нет причин волноваться. Мы с ним целуемся, как отец с сыном, и он верит, что еще проведет меня в "министеры". -- Ты его не спрашивал -- в какие министры? -- Это безразлично... Господа, -- попросил Феликс, -- прошу вас насвинячить на столе, ибо у Распутина глаз очень острый, а я предупредил его, что у меня сегодня гости... Пуришкевич накрошил вокруг кусков кекса, надкусил пиро-жное да так его и оставил. ("Все это, -- писал он, -- необходимо было, дабы, войдя, Распутин почувствовал, что он напугал дамское общество, которое поднялось из столовой в гостиную наверх"). На-стала торжественная минута... Лазоверт со скрипом натянул тон-кие резиновые перчатки, растер в порошок кристаллы цианистого калия. Птифуры были двух сортов -- с розовым и шоколадным кре-мом. Приподымая ножом их красивые сочные верхушки, доктор щедро и густо насыщал внутренности пирожных страшным ядом. -- Достаточно ли? -- усомнился капитан Сухотин. -- Один такой птифурчик, -- отвечал Лазоверт, -- способен в считанные мгновения убить всю нашу конфиденцию... Закончив возню с ядами, он бросил перчатки в камин. Раство-ренный яд решили наливать в бокалы перед самым приездом Распутина, чтобы сила циана не улетучилась. Юсупов сказал: -- Два бокала оставьте чистыми -- для меня. Сухотин задал ему естественный вопрос: -- А вы, князь, не боитесь перепутать бокалы? Феликс со значением отвечал офицеру: -- Капитан, со мною этого никогда не случится... Лазоверт облачился в шоферские доспехи; Феликс, под стать своим высоким охотничьим сапогам, накинул на себя длинную оленью доху шерстью наружу. Он посмотрел на часы. -- Я думаю, -- сказал, -- минут эдак через двадцать вы можете уже заводить граммофон. Не забудьте про "Янки дудль дэнди"! Когда шум отъехавшего мотора затих, Пуришкевич отметил время: 00.35. Все покинули подвальное помещение, собрались в гостиной бельэтажа, капитан Сухотин уже копался в пластинках, отыскивая бравурную -- с мелодией "Янки дудль дэнди" (пускай распутинская душа возликует!). Без четверти час сообщники снова спустились в подвал и аккуратно наполнили ядом бокалы. Великий князь, закурив сигару, бросил спичку в камин. -- Итак, с розовым кремом отравлены, а Феликс уже знает, в какие бокалы налит нами цианистый калий. Пуришкевич сказал -- выдержат ли у Феликса нервы? -- Он у нас англоман, а у настоящих джентльменов нет нервов. Такие люди ничего не делают сгоряча, их поступки продуманны... Сухотин спустился к ним -- с гитарой в руках. -- Мы забыли об этой штуке, -- сказал он, кладя гитару на тахту. -- А вдруг Гришка захочет, чтобы ему сыграли? *** Феликс еще раз чиркнул спичкой, осветив ободранную кле-енку на дверях распутинской квартиры. Тихо, но внятно постучал. -- Кто там? -- послышался голос. -- Это я... откройте. Громыхнули запоры, Дориан Грей крепко обнял Распутина и поцеловал его -- радостно. Гришка, вроде шутя, сказал ему: -- Мастак целоваться... Не иудин ли поцелуй твой? С византийским коварством Юсупов еще раз горячо облобы-зал свою жертву и сказал, что машина подана... Все, кто видел Феликса в этот день, хорошо запомнили, что глаза князя были окантованы страшною синевой. На кухне "было темно, и мне каза-лось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я еще выше поднял воротник и надвинул шапку. "Чего ты так прячешься? -- спросил меня Распу-тин..." Нервные ощущения Юсупова не под-вели его: в этот момент он действительно уже находился под не-гласным наблюдением. Из показаний Кати Печеркиной: "Распутин сам открыл дверь. Входивший спросил: "Что, никого нет?", на что Григорий Ефимо-вич ответил: "Никого нет, и дети спят". Оба прошли по кухне мимо меня в комнаты, а я находилась за перегородкой кухни и, отодви-нув занавеску, видела, что прошел Маленький, это муж Ирины Александровны" (считайте, что убийца уже известен полиции!) Юсупова, когда он прошел в комнаты, стало колотить, зубы Невольно отбили дробь, и Распутин, заметив, что с князем не все в порядке, предложил ему успокоительных капель: -- Бадмаевские! Хошь, накапаю? -- Ну, давай. Накапай. -- Чичас. Как рукой все сымет. Хорошие капли... Комичность этой сцены очевидна: жертва недрогнувшей ру-кой подносила успокоительную микстуру своему палачу, что-бы тот не волновался перед актом убийства. Юсупов жадно про-глотил густую пахучую жидкость. Немного освоился, даже по-дал Распутину шубу; в передней Гришка нацепил на свои са-поги большущие резиновые боты в"-- 10 фирмы "Треугольник". Покинули квартиру тем же черным ходом, минуя кухню, где их проводили все замечавшие глаза Печеркиной. На лестнице Гриш-ка вцепился в руку Юсупова. -- Дай-кось я тебя сам поведу... Темно-то как! Во где убивать людей хорошо. Не хошь ли, я тебя угроблю? -- Что за глупые шутки! -- возмутился князь. -- Ха-ха-ха... Осторожней. Здеся ступенька... Бадмаевские капли подействовали, и далее, до какой-то опре-деленной черты, Юсупов сохранял воистину спартанское спокой-ствие. Лазоверт завел мотор, велел пассажирам .плотное захлопнуть дверцы кабины, и автомобиль поплыл между сугробов вдоль зас-неженной улицы, подмигивая редким прохожим желтыми сови-ными глазами фар... Распутин устроился поудобнее и начал: -- Иринку-то покажешь? -- Покажу. -- А не боишься? -- с бесовской вежливостью спросил Гриш-ка, хихикнув, и больно пихнул Юсупова в бок. -- Сам ведь зна-ешь, каки слухи-то обо мне ходят... Мой грех -- бабье люблю. Здесь же, в машине, он признался: -- А ко мне тут Протопопов заезжал. Говорит, меня убить кто-то хочет. Но этот номер у них не пройдет. Я ему так и ска-зал -- руки коротки! 6. ВЕЛИКОСВЕТСКИЙ РАУТ Заранее предупреждаю: следственное дело об убийстве Рас-путина сожжено лично Николаем II сразу же после революции, а само убийство, несмотря на кажущееся изобилие мате-риалов, до сих пор полностью еще не раскрыто, будучи отлич-но замаскировано самими же убийцами. Меня не покидает ощущение, что, помимо пяти участников убийства, в юсуповском дворце был кто-то еще. Кто они? Об этом убийцы сохра-нили мертвое молчание. В литературе имеется намек, будто в задних комнатах дворца сидел сам АН.Хвостов, бывший ми-нистр внутренних дел. Мало того, полиция зафиксировала жен-ские крики, но имен этих женщин раскрыть уже не удастся. Во всяком случае, там не было знаменитой красавицы Веры Каралли, а слухи упорно держались, что не Ирина, а именно она, звезда русского киноэкрана, послужила главной приманкой для вожделений Распутина. Я пришел к выводу, что заговор раски-нулся гораздо шире, нежели о нем принято думать. Глухая тро-пинка домыслов заводит меня даже в крымский Ай-Тодор, где проживала императрица Мария Федоровна. Гневная, несомнен-но, была поставлена в известность, что Распутин будет устра-нен с горизонта русской действительности... Итак, продолжим отбор фактов! Пуришкевич сказал: -- Едут. Капитан, ставьте "Янки дудль дэнди". На дворе хлопнула дверца автомобиля, послышался топот распутинских ног, отряхивающих снег с ботов, и -- голос: -- Кудыть идти-то мне, мила-ай? -- Вот сюда, -- мелодично ответил Юсупов. Пуришкевич продел пальцы в дырки кастета. *** Мушка и голоса сразу привлекли его внимание. -- Никак гости у тебя? -- Это у жены. Скоро уйдут... Гришка с любопытством ребенка обошел помещение, разгля-дывая убранство. "Шкафчик с инкрустациями особенно заинтере-совал его. Он, как дитя, забавлялся тем, что выдвигал и задвигал многочисленные ящички". Юсупов далее пишет, что в этот мо-мент он сделал последнюю попытку уговорить его покинуть столи-цу, но я не верю в это, -- не ради отъезда Распутина был состав-лен заговор! Феликс придвинул пирожные, взялся за бутылку. -- Хорошее крымское из моих имений... попробуй. -- Не, -- сказал Распутин, -- У меня ишо опосля вчерашнего гудит все. Давеча уже похмелял себя... Не буду пить! "Но я твердо решил, -- писал Юсупов, -- что он ни при каких обстоятельствах живым отсюда не выйдет". -- Пирожные вот... угощайся. -- А ну их... Сладкие? Что я, не маленький. Делать нечего. Надо заводить беседу. -- Так зачем к тебе заезжал Протопопов? -- Все об этом... быдто меня умертвить хотят. -- Распутин вдруг треснул кулаком по столу, так что рюмки вздрогнули; поблески-вая глазами, заговорил напористо: -- Ничего со мной не случится! Нет таких мазуриков, которых бы я боялся. Уж скока раз хотели меня продырявить, но господь всегда разрушал козни нечистого. Погибнет тот, кто руку на меня вздымет! Юсупову от этих слов стало не по себе, но князь успокоился, когда Гришка вполне ровным голосом попросил дать чаю. Феликс поднялся, сказал невозмутимо: -- Будет и чай. Я на минутку отлучусь... Он поднялся наверх, где маялись заговорщики. -- Что делать? Эта зажравшаяся скотина ото всего отказывает-ся. Вина не хочет. От пирожных воротится. -- А как его настроение? -- был задан вопрос. -- Н-нева-ажное, -- с заминкою произнес Феликс. -- Похо-же, он о чем-то догадывается... намекает! Дмитрий Павлович горячо заговорил: -- Феликс, не оставляй его одного. А вдруг он, привлеченный граммофоном, пожелает подняться сюда... -- Веселое дело, -- буркнул Пуришкевич, -- если он здесь увидит его высочество с револьвером и мое ничтожество с ка-стетом! -- Надо без шума, -- добавил Лазоверт. Юсупов спустился вниз -- к Распутину. -- Чаю подожди. Все-таки давай выпьем... Гришка согласился: "А! Налей". Хлопнула пробка, и этот звук был услышан наверху ("Пьют, -- шепнул Дмитрий, -- теперь ждать осталось недолго..."). Но Юсупов по причине, которая и самому была непонятной, наполнил вином те бокалы, в которых не было яда. Распутин с удовольствием выпил. -- А вон мадерца, -- узрел он. -- Плесни-ка мадерцы. Юсупов, чтобы исправить свою ошибку, хотел наливать маде-ру в бокал с ядом, но Распутин неожиданно заартачился: -- Лей в эту, из которой я уже пил. -- Да ведь нельзя мешать крымское с мадерой. -- Лей, говорю. Ты ни хрена не понимаешь. Феликс доказал, что нервы у него крепкие. Одно неверное движение, и бокал, из которого пил Распутин, упал и разбился. -- Ну вот, -- заворчал Гришка, -- ты хуже коровы... Мадеру с цианистым калием он пил с особенным удоволь-ствием, причмокивая, похваливал. Потом сказал: -- Чего ж это Иринка твоя не идет? Я, знаешь, брат, ждать не привык. Даже царицка меня ждать не заставляет. -- Погоди. Придет. -- Налей-ка еще, -- протянул Распутин бокал... С неохотой съел пирожное с ядом. Понравилось -- потянулся за вторым. Юсупов внутренне напрягся, готовый увидеть перед со-бой труп. Но Распутин жевал, жевал... Он спокойно доедал восьмой птифур. И, поднося руку к горлу, массировал его. -- Что с тобою? -- спросил Юсупов в надежде. -- Да так... першит что-то. "Распутин преспокойно расхаживал по комнате. Тогда я взял второй бокал с ядом, наполнил его вином и протянул Распутину. Тот выпил его с тем же результатом... Внезапно его лицо искази-лось яростью. Ни разу я не видел его таким страшным. Он вперил в меня взгляд, полный сатанинской злобы... Между нами как будто шла безмолвная, таинственная и беспощадная борьба". -- Чаю подавать? -- спросил Юсупов. -- Давай. Жажда началась... мучает... Увидев на тахте гитару, он попросил спеть ему. "Мне нелегко было петь в такую минуту, однако я взял гитару и запел: Все пташки-канарейки так жалобно поют, А нам с тобой, мой милый, разлуку подают. Разлука ты, разлука, чужая сторона, Никто нас не разлучит, одна сыра земля. Подайте мне карету да сорок лошадей, Я сяду и поеду к разлучнице своей..." В это время наверху Пуришкевич сказал: -- Ничего не понимаю... При чем здесь песни? -- Я тоже, -- поддержал Дмитрий, -- не могу уяснить, что там творится. Если Распутин мертв, то не сошел же Феликс с ума, чтобы распевать над покойником дурацкие песни. А если Распутин жив, тогда для меня остается загадкой назначение цианистого ка-лия... Ничего не поделаешь -- надо сидеть и ждать. Часы отмечали половину третьего. Юсупов уже стал бояться, что заговорщики, не выдержав напряжения, ворвутся в подвал. -- Я схожу посмотрю, что там у моей жены... Капитан Сухотин держался молодцом, а доктор Лазоверт скис. Сначала он нервно мотался по комнатам, пересаживаясь из одного кресла в другое, потом осунулся и стал белым-белым. -- Господа, мне дурно, -- сознался он. -- Никогда не думал, что могу быть такой тряпкой. Стыжусь... простите меня... Два Георгия украшали грудь этого врача, не раз смотревше-го в лицо смерти. Но одно дело -- война и фронт, другое -- убийство. Пуришкевич посоветовал ему выйти на двор, умыть-ся снегом. Лазоверт спустился к автомобилю, где упал в обмо-рок и долго лежал на снегу. Юсупов тем временем поднялся наверх. -- Что-нибудь одно: или наш Распутин действительно святой или... Будь проклят Маклаков, давший нам калий! Яд беспомо-щен. Гришка выпил и сожрал все, что отравлено. Но только рыгает и появилось сильное слюнотечение... Нужно решать ско-рее, ибо скотина выражает крайнее нетерпение, отчего Ирина не приходит, и он измучил меня вопросами... Даже подозре-вать стал... Великий князь сказал, даже с облегчением: -- Видать, не судьба! Отпустим Гришку с миром... Будем ис-кать случая расправиться с ним в ином месте. -- Тогда зачем же вся эта комедия? -- вспылил Сухотин. -- Отпустить? -- забушевал Пуришкевич. -- Ни в коем слу-чае! Если животное загнали на бойню, значит, надо выпустить кровь... Второй раз его так удачно не заманишь... зверь хитрый. А живым он отсюда выйти не должен! -- Но как же быть? -- растерянно спросил Митя. -- Я его расстреляю. Я размозжу ему череп кастетом... Со двора пришел Лазоверт, малость очухавшийся от холода, и ему вручили каучуковую гирю -- дар Маклакова. -- Доктор, вы будете бить его этой штукой. -- Благодарю за доверие. Я постараюсь... Дмитрий прокрутил барабан револьвера. То же сделал и ка-питан Сухотин. Юсупов сунул в карман браунинг. Пуришкевич с кастетом и "соважем" возглавлял процессию убийц, которую замыкал доктор Лазоверт, торжественно несущий над собой дурацкую гирю для гимнастических упражнений... Внизу гром-ко рыгал Гришка. Пуришкевич писал: "Мы гуськом (со мною во главе) осто-рожно двинулись к лестнице и уже спустились было к пятой ступеньке", когда Юсупов задержал это комическое шествие, здраво сказав: -- Господа, для этого хватит и одного человека... Он вернулся в погреб. Распутин тяжело дышал. -- Как самочувствие? -- любезно осведомился хозяин. -- Жжет что-то... першит... изжога... Очевидно, яд все-таки подействовал на этого зверя. Но Юсупов недоумевал, как великий провидец не мог заме-тить браунинг в его руке, заложенной за спину. Он сказал: -- Гости ушли. Ирина сейчас спустится к нам... Обдумывал, куда целить -- в висок или в сердце? -- А ты еще не смотрел хрустальное распятие? -- Какое? -- А вот это... -- показал ему князь. Распутин охотно склонился над распятием. Выстрел! Юсупов стрелял несколько сверху, и пуля, войдя в Распутина, прошла через легкое, едва не задев сердце, после чего застряла в печени (На судебном процессе кн. Ф.Ф.Юсупова в США (1965г.) на воп-рос адвоката, сколько сделано выстрелов в Распутина, князь после дол-гого размышления дал ответ, что выстрелил дважды. Очевидно, это ошиб-ка -- выстрел был сделан один.). Гришка издал протяжный рев, но продолжал стоять на ногах. Феликс толкнул его -- он упал на медвежьи шкуры. Заговорщики, услышав выстрел, почти кубарем ссыпались вниз по лестнице. При этом кто-то из них плечом задел штепсель -- электричество погасло, впотьмах Лазоверт налетел на князя и громко вскрикнул ("Я не шевелился, -- писал Юсупов, -- бо-ясь наступить на труп..."). -- Да зажгите же свет, черт вас побери! -- велел он. -- Сейчас, сейчас, -- отвечал ему голос Дмитрия. Ярко вспыхнул свет, и они увидели Распутина, лежавшего на спине поперек шкуры. По лицу его пробегала судорога, одной ру-кой он закрывал себе глаза, а пальцы другой были сведены в креп-кий кулак. Крови не было! Над Гришкой, сжимая браунинг, стоял Юсупов, и заговорщики были восхищены его удивительным спо-койствием. -- Надо перетащить со шкуры, -- сказал он, -- чтобы на ней не оставалось никаких пятен... Пуришкевич взялся за плечи, великий князь за ноги, вдвоем они перенесли Гришку на плиты каменного пола. Ползая на коле-нях, над ним склонился врач Лазоверт, щупал пульс: -- Агония. Но минуты две-три еще будет жить... -- Подождем, пока не сдох окончательно! Лазоверт произнес два роковых слова: "Он мертв", -- и тогда заговорщики вышли из погреба, последний из них погасил за со-бою свет. Все собрались наверху, стали дружно чокаться бокалами, Лазоверт порозовел, говоря: -- Противная это штука -- убийство... -- Ах, доктор, доктор! Сейчас не до лирики. -- Господа, -- спросил Митя, -- а вы заметили, какая у него борода? Она лоснится от каких-то дорогих парижских специй... -- Однако, -- заметил Сухотин, -- уже четвертый! Да. Следовало поторопиться. Согласно плану Дмитрий и Лазо-верт должны отвезти старца домой, а роль Распутина взялся сыг-рать Сухотин, который уже напялил распутинскую шубу и его шапку. На случай, если тайная полиция их выследила, они должны завернуть на Гороховую, после чего ехать на Варшавский вокзал, там оставят машину санитарного поезда, возьмут извозчика и, за-ехав во дворец Дмитрия, на его автомобиле вернутся обратно -- за телом Распутина... Все ясно! Пуришкевич напомнил Сухотину: -- На вокзале вас встретит моя жена, вы отдайте все вещи Распутина, и она сразу же приступит к их сжиганию. Они уехали, во дворце остались Юсупов и Пуришкевич. -- Да оставьте вы свой "соваж", -- сказал Феликс. Пуришкевич положил свое оружие на письменный стол. Юсу-пов переоделся в офицерскую тужурку с погонами генерал-адъю-танта. Дворец был пустынен, и в нем было тихо, как в гробу. Гово-рить не хотелось. Молодой князь с синяками под глазами сидел в кресле, покуривая египетскую сигарету. Пуришкевич напротив него помаленьку, но часто подливал себе французского коньяку. -- Редко приходится выпивать, -- жаловался он... Напряженная нота звучала в мертвой тишине ночного дворца. Внизу (они постоянно помнили об этом!) лежал убитый Распутин. Что-то неуловимое и острое коснулось сердца каждого... Юсупов и Пуришкевич одновременно испытали психический толчок, Юсупов вспоминал об этом моменте кратко: "Вдруг меня ох-ватила непонятная тревога". Пуришкевич писал: "Твердо помню, что какая-то внутренняя сила толкнула меня к письменному столу Юсупова, на котором лежал вынутый из кармана мой "соваж", как я взял его и положил обратно, в правый карман брюк..." Феликс размял в пепельнице ароматную сигарету. -- Я спущусь вниз, -- сказал он. -- Хорошо, -- ответил Пуришкевич и, запустив руку в карман брюк, он переставил оружие на "Геи" (открытие огня). *** Юсупов включил свет в подвале. Распутин лежал в той же позе, в какой его оставили. Ни малейшего биения пульса не прощупыва-лось в его запястье. "Сам не знаю почему, -- писал Юсупов, -- я вдруг схватил труп обеими руками и сильно встряхнул его. Он на-клонился на бок и снова упал. Я уже собрался уйти..." Итак, все кончено. Распутин мертв. 7. "ВИЗАНТИЙСКАЯ" НОЧЬ Распутин не был мертв... Он открыл сначала один глаз, потом второй, и под упорным взглядом его князь Юсупов невольно оце-пенел. Очень хотелось бежать, но отказывались служить ноги. Рас-путин долго смотрел на своего убийцу. Потом четко сказал: -- А ведь завтра, Феликс, ты будешь повешен... Юсупов молчал, завороженный. И вдруг одним резким движе-нием Распутин вскочил на ноги ("Он был страшен: пена на губах, руки судорожно бьют по воздуху"). Он часто повторял: -- Феликс... Феликс... Феликс... Феликс... Кинулся на Юсупова и вцепился ему в горло. Завязалась страшная, драматическая борьба. Отбиваясь от Распутина, повисшего на нем, Феликс вытащил его на себе в тамбур, как водолаз вытаскивает из мрачной бездны противно облепившего его осьминога. Князю удалось расцепить Гришкины пальцы, в замок сведенные на его шее. При этом в руке Распутина остался тужурочный погон с вензелем Николая II. -- Пуришкевич, скорее сюда! -- взмолился Юсупов. -- Феликс, Феликс... повесят! -- завывал Распутин. "Ползя на животе и на коленях, хрипя и рыча, как дикий зверь, Распутин быстро взбирался по ступеням. Весь подобравшись, он сделал прыжок и очутился возле потайной двери, ведущей во двор..." Здесь начинается какая-то мистика! Выходная дверь была закрыта, а ключ от нее лежал в кармане Юсупова. Распутин толкнул ее, и она... отворилась (Н.М.Романов (историк) полагал, что виноват в этом Дмитрий Павлович, который, уезжая с Лазовертом и Сухотиным, забыл затво-рить за собой дверь.). Распутин шагнул на мороз, во мрак и... пропал. Юсупов, взбежав наверх, рухнул на диван. -- Скорее туда... стреляйте! Он жив... жив... Пуришкевич увидел закатившиеся глаза князя. Молодой трид-цатилетний мужчина лежал в глубоком обмороке. Что делать? При-водить в чувство Юсупова или гнаться за Гришкой? Пуришкевич бросил князя, а сам -- та-та-та-та! -- по лестнице: вниз. Через раскрытую дверь в тамбур вливались клубы морозного пара. "То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасной действительностью: Григорий Распутин, которо-го я полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании, пере-валиваясь 9 боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу..." До ушей Пуришкевича долетал истошный вопль убегавшего: -- Феликс, Феликс, завтра все расскажу царицке... Пуришкевич для начала выпалил в небо (просто так, для раз-рядки напряжения). Он настигал Распутина, попадая ботинками в его же следы на снегу. Заметив погоню, Гришка припустил быст-рее. Дистанция -- двадцать шагов. Стоп. Прицел. Бой. Выстрел. Отдача в локте. Мимо. -- Что за черт! Не узнаю я сам себя... Распутин уже был в воротах, выходящих на улицу. Выстрел -- опять мимо. "Или он правда заговорен?" Пуришкевич больно укусил себя за кисть левой руки, чтобы сосредоточиться. Гром выстрела -- точно в спину. Распутин воздел над собой руки и остановился, глядя в небо, осыпанное алмазами. -- Спокойно, -- сказал не ему, а себе Пуришкевич. Еще выстрел -- точно в голову. Распутин волчком закружился на снегу, резко мотал головой, словно выбрался из воды после купания, и при этом опускался все ниже и ниже. Наконец тяжко рухнул в снег, но еще продолжал дергать головою. Пуришкевич, подбежав к нему, с размаху треснул Гришку носком ботинка в висок. Распутин скреб мерзлый наст, делая попытки отползти к воротам, и страшно скрежетал зубами. Пуришкевич не ушел от него до тех пор, пока тот не умер... (Существует версия, по которой Пуришкевич преследовал Распу-тина не один -- с ним была женщина, тоже стрелявшая, аристократка из очень древней русской фамилии.) С уверенностью человека, сделавшего нужное дело, Владимир Митрофанович невозмутимо зашагал обратно во дворец. Его сму-щало только одно обстоятельство: во время стрельбы -- боковым зрением! -- он заметил, как за решеткой дворца шарахнулись с панели прохожие, а где-то вдалеке уже бухали сапоги городовых. Юсупов на правах генерал-адъютанта царя держал при глав-ном подъезде дворца двух солдат (вроде денщиков). Пуришкевич знал об этом и направился прямо к ним. Сказал: -- Ребята, я сейчас угробил Гришку Распутина. -- Слава богу! Нет более супостата. -- Сумеете ли вы молчать об этом? -- Мы люди простые -- трепаться не наше дело... Пуришкевич попросил их втащить Распутина в тамбур дворца. Сам поднялся наверх. Юсупова на диване не было. А из туалета раздавались булькающие звуки. Пуришкевич прошел в ярко осве-щенную уборную. Русский Дориан Грей внаклонку стоял над уни-тазом, его мучительно рвало. Пуришкевич сказал ему, что Распу-тина больше нет -- тело его сейчас притащат солдаты... Глядя поверх унитаза, Юсупов бубнил: -- Феликс, Феликс... бедный мой Феликс! "Очевидно, -- писал Пуришкевич, -- что-то произошло меж-ду ним и Распутиным в те короткие мгновения, когда он спустил-ся к мнимому мертвецу в столовую, и это сильно запечатлелось в его мозгу". Понемногу князь пришел в себя, они спустились в там-бур как раз в тот момент, когда солдаты втаскивали со двора труп Распутина. Здесь произошло что-то непонятное и дикое! Юсупов с криком взлетел по лестнице обратно в гостиную и тут же вернулся с каучуковой гирей в руках. -- Он жив! -- провозгласил Феликс, вздымая гирю. Пуришкевич и солдаты в ужасе отпрянули, увидев, что Распу-тин начал шевелиться. "Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно, как у него закатился зрачок правого, открытого глаза..." Неожиданно зубы убитого громко ляскнули, как у собаки, готовой кинуться на врага. При этом Распу-тин начал вставать на карачки. Полновесный удар гирей в висок прикончил его попытку оживления. Придя в бурное неистовство, Юсупов теперь регулярно вздымал над собой и ритмично, как молотобоец, опускал на голову Распутина каучуковую гирю. С про-тивным хряском расплющился нос Распутина, хрустнувший че-реп окрасился кровью, а вся борода сделалась ярко-красной... Пуришкевич опомнился первым: -- Ребята, да оттащите же вы его поскорее! Солдаты схватили генерал-адъютанта сзади. Князь в каком-то трансе продолжал взмахивать гирей и кричал: -- Все... Феликс... повешен... Феликс... Феликс! Юсупов, как мясник на бойне, с ног до головы был в крови, а солдаты, не искушенные в науке криминалистики, завалили его на диван, отчего и вся обивка дивана оказалась испачкана распутинской кровью. Пуришкевич взбодрил себя рюмкой коньяку, со-