Успенский вражек.  Татьяна Григорьевна Назаренко несет с улицы
Станиславского свежий  хлеб  и  сахар-песок.  А  вот  и  церковь Воскресения
Словущего.  Такой  же  чистенькой,  благополучной,  благовестной можно  было
увидеть ее у  Крымского моста на одном из московских пейзажей Назаренко.  Но
стоило  обернуться,  и  церковь Воскресения напротив,  на  "северной" стене,
возникала совсем иной.  Там  как бы  триптихом оказывались картины Назаренко
"Воскресная служба",  "Пасхальная ночь" и "Цветы", созданные в разные годы и
о  разном.  В  "Цветах"  (1979)  художница написала  саму  себя  и  написала
распятой.
     Сцепления -  художник  и  творчество,  художник  и  судьба,  художник и
общество - в ее работе постоянны, неотвязчивы, приводят к решениям радостным
и  драматическим.  Увереннее и  счастливее художница пребывает в мастерских,
своей и своих знакомых ("Мастерская",  "В мастерской", "Цветы в мастерской",
"Новая работа"),  здесь  -  свобода,  здесь -  необъяснимые чудеса творения,
здесь всему хозяин ты. Хозяин мучений и удач. А дальше? Дальше ты уже ничему
не хозяин. А надо идти на поклон к чиновнику, для которого искусство - школа
послушания и отрасль промышленности,  где удобнее всего вал посредственности
и где портят настроение мастера "штучные", упрямые и неуправляемые. Экие они
шушеры...  Назаренко  натерпелась  (помню  ее  отчаяние  после  издевок  над
"Пугачевым") и  имела  право  дерзко  и  горько  пошутить над  собой  и  над
чиновными  умами   художественных  советов,   представив  себя   бесшабашной
воздушной   гимнасткой   ("Циркачка"),    шествующей   по   невидимому   или
несуществующему  канату  над   пошлостью  и   властью.   Усмешка  строптивой
победительницы. Отчасти и напускная. От гордости. От боли. От слез. А пройдя
над чиновными головами и  свою на  сей раз не сломав,  художница оказывается
перед зрителями.  Перед людьми. Перед людьми она голая. И одинокая. А они на
нее  не  смотрят  или  не  обращают  внимания ("Обнаженная").  Или  обращают
("Зрители"),  но на мгновение, и тут же начинают поглощать мороженое, громко
судачить, хвастать обновами, расположившись в суете возле распятия художницы
и ее реквиема по бабушке.
     Терзание,  неизбывное и неизбежное. Зачем ты? Нужен ли ты людям? Поймут
ли тебя?
     Каждая работа совестливого мастера - его страдание. Его распятие.
     Запястья  вскинутых  рук  художницы  ("Цветы") пронзили  не  гвозди,  а
тигровые лилии. Легче ли от этого? Но рядом с "Цветами" - "Пасхальная ночь",
левее - "Воскресная служба". В возникшем триптихе - одни из смысловых ударов
выставки.   Церковь  Воскресения  в  "Пасхальной  ночи"  преобразилась.  Она
раскалена. Она - будто печь, которая вот-вот выпустит из себя жидко-огненный
металл. Красная рубаха Пугачева - она невдалеке, на виду, - костер Пугачева,
колокол его,  словно бы бледнеет в  сравнении с жаром "Пасхальной ночи".  Но
огненная  лава  не  выливается  на  асфальт  Успенского  вражка.   Напротив,
полуночная толпа людей со свечами в руках втекает в недра храма. Жар храма и
картины -  это  жар  их  душ,  жар их  горестей и  надежд.  Пламенеющая душа
художника.
     Распятие Татьяны Назаренко и ее воскресение.
     Вечное состояние творца.

        1989