е штурмовиков, атакованных вражескими истребителями: выстроившись "кругом", "илы" получали возможность прикрывать огнем друг друга. Пока кольцо не разорвется, противник не сунется под пушки и пулеметы. Помогал этот боевой порядок и в момент поддержки своих войск, атакующих врага. Прижатый к земле непрерывным огнем штурмовиков, враг не мог оказать сильного сопротивления нашей атакующей пехоте. "Круг" не ограничивал инициативу летчика, который мог самостоятельно выбирать цель и решать, какой вид оружия применить. Вблизи линии фронта рекомендовалось проводить атаки параллельно переднему краю; это исключало случайные удары по своим войскам. Однако остались и нерешенные проблемы. Большую сложность представляли выход из боя и сбор группы. Опыт подсказывал два способа решения задачи. Первый: не размыкая круга, перемещать его, вытягивая в сторону своих войск. Второй - выход на свою территорию "змейкой". Первый способ был надежнее во время обороны. Однако при нем требовалось больше времени и горючего. Второй был рациональнее, хотя и сложнее. В этом случае командир группы, прикрыв атаку последнего самолета, энергично разворачивался в сторону, обратную кругу, словно распрямляя его, затем шел со своими ведомыми на встречных курсах, готовый отсечь вражеские истребители, если они увяжутся за последним, замыкающим штурмовиком. Поравнявшись с ним, командир разворачивался в сторону своих войск. Ведомые повторяли маневр ведущего. Так, виток за витком, прижимаясь к земле, чтобы исключить атаки снизу, прикрываясь сверху огнем воздушных стрелков, группа выходила из боя. Отработка таких маневров требовала четкости в управлении, слаженности и взаимопонимания летчиков. Это избавляло группу от лишних потерь. После сборов мы начали усиленные тренировки в отработке рекомендованных тактических приемов. После полетов летчики выходили из кабин мокрые от пота, но довольные. Они убеждались в том, что смогут не только успешно выполнить боевую задачу, но в случае необходимости и защитить себя от "мессеров" и "фоккеров". Готовясь к предстоящим воздушным схваткам, мы старались как можно эффективнее использовать каждую минуту учебы. Авиаторы претворяли в жизнь суворовское правило: трудно в учении, легко в бою. Или: больше пота в учебе, меньше крови в бою. И хотя фашистское командование сосредоточило на Кубани большую массу авиации, надеясь добиться здесь господства в воздухе, это не испугало наших авиаторов. Теперь уже были другие времена: окрепла советская авиация, пополнилась самолетами, ее летчики научились бить фашистских асов. И сейчас они шли в бой с уверенностью в победе. Наступила весна... Как волнует она молодые сердца, какие рождает мысли и думы! В садах поют соловьи, сальские степи покрыты буйной зеленью. Весь аэродром наполнен терпкими запахами цветов, молодой травы и парами бензина от разогретых самолетов. Там непрестанно идут полеты, не смолкает моторный гул. Летчики отрабатывают поиск цели и выход на нее, способы атак. Тренируются в слетанности пар, в бреющих полетах, отрабатывают индивидуальный пилотаж. Воздушные стрелки учатся в воздухе правильно определять дистанцию до цели. А по вечерам, когда прекращаются полеты, после их разборов и анализов молодежь собирается у совхозного клуба. И словно не было перегрузок на виражах, до тумана в глазах. Звучат песни, шутки, смех. Оказывается, Алексей Будяк хорошо играет на гитаре, трогательно поет родные украинские песни. Да так выводит, что за душу берет. А когда запоет "Землянку", все стихает вокруг, слышны только протяжные вздохи. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой, - задушевно поет Алексей. И кто знает, где в эту минуту бродят мысли авиаторов. У многих, как и у лейтенанта Будяка, родные и любимые находятся по ту сторону фронта, на оккупированной врагом территории. Далеко отсюда мой отчий дом. Слушая песню, я ушел думами в прошлое, вспоминая свои родные места - живописный уголок русской земли. С детских лет хранит моя память пологие холмы Валдайской возвышенности, поросшие мхом огромные валуны ледниковой эпохи, широкие зеленые луга, стройные сосновые рощи, голубые глаза бесчисленных озер. На холмах Псковщины стоят села Михайловское, Тригорское, Святогорский монастырь. Их названия освящены славой великого русского поэта А. С. Пушкина. Мой отец, имевший пять классов образования, считался по тому времени человеком грамотным. Многие пушкинские строки он знал наизусть и часто повторял нам, своим детям. Так в наш бедный крестьянский дом проник свет прекрасной поэзии. Может, поэтому и я, когда пришло время идти в школу, уже мог читать и знал наизусть многие пушкинские сказки. Наша деревня Болваново была настоящей глушью. Ее девять дворов, разбросанных на пригорке, робко смотрели на мир подслеповатыми глазницами маленьких окон. Жители села были почти сплошь неграмотными. В двенадцать лет, будучи пионером, я участвовал в ликвидации безграмотности. Сейчас слово "ликбез" не всем понятно. Но в конце двадцатых, начале тридцатых годов оно было не менее популярным, чем Магнитка, Днепрогэс, Комсомольск-на-Амуре, ХТЗ... Эти слова тогда проникали в самые глухие уголки помолодевшей Советской России, будоражили юные умы, души. Школьные годы запомнились мне своей заполненностью, активностью. Мы учились в школе и работали в только что созданном колхозе, участвовали в различных кружках самодеятельности, помогали крестьянам овладевать грамотой. Однажды весенним вечером нас, пионеров, собрали в сельском клубе. Его деревянные стены выглядели нарядно, празднично. Через всю сцену был протянут плакат: "Приветствуем достойное пополнение Ленинского комсомола!" Мы давно ждали этого дня, волновались - а вдруг откажут? Правда, все вроде было в порядке: Пальмовы с деда-прадеда - труженики-пахарей. Что касается моей учебы, то здесь тоже все было в норме: ходил в отличниках, числился активистом. И все же я переживал. Наверное потому, что прием в комсомол - очень ответственный момент в жизни подростка. На сцену поднялись председатель колхоза, учителя. Пионервожатый объявил: - Сегодня мы передаем своих лучших пионеров в ряды Ленинского комсомола. И начал называть фамилии по алфавиту. Дошла очередь и до меня. Я вышел на сцену и дал, по примеру товарищей, клятвенное обещание быть достойным высокого звания комсомольца. Я был ровесником Советской страны. Ей тогда тоже было пятнадцать. Она только расправляла плечи. В свои пятнадцать лет мы уже многое делали для того, чтобы наша молодая страна росла и крепла, стала сильной и могучей. Вскоре комсомольцы избрали меня секретарем школьной комсомольской организации. Работы у комсомольцев было много. Мы активно агитировали за полную коллективизацию, участвовали в посевных кампаниях и уборочной страде, разоблачали кулаков и их приспешников, читали односельчанам газеты, устанавливали в селе радиоточки. Это было незабываемое время, наполненное заботами о счастье Родины. Мы входили в жизнь с огромной верой в будущее- Комсомол был для нас большой школой жизни, наставником. И, как показало время, для многих моих сверстников он сыграл очень важную роль в выборе жизненного пути. За работу в комсомольской организации райком ВЛКСМ наградил меня денежной премией. Об этом даже сообщила районная газета. Премия очень пригодилась: после семилетки я собирался учиться дальше и уже выбрал авиационный техникум. Правда, тогда еще я отчетливо не представлял, что это такое. Но сердце волновало и будоражило само слово "авиация" и все, что было с ней связано. В феврале 1934 года земной шар облетела весть: в полярном море, раздавленный льдами, затонул ледокольный пароход "Челюскин". Экипаж высадился на лед: 104 человека, среди них 10 женщин и двое детей. В нашей школе каждое утро вывешивалась сводка с сообщением о ходе спасательных работ. У всех на устах были имена летчиков, которые на самолетах пробивались к лагерю челюскинцев. В еще недавно глухой псковской деревне с волнением и тревогой следили за эпопеей челюскинцев. Мы старались все узнать о тактико-технических данных самолетов, которые участвовали в спасении. К сожалению, информация по тому времени была очень скупой. Гораздо позже я узнал, что большинство самолетов, участвовавших в экспедиции, было Р-5. Впервые я увидел самолет в одиннадцать лет. Это был, как позже я понял, Р-5. В тихий летний полдень я пас стадо коров, которые разбрелись по сочному лугу. Кругом тишина, в небе - ни облачка. И вдруг откуда-то из-за леса послышался все нарастающий мощный гул. Такой гул я слышал впервые в жизни. Незадолго перед этим в районном центре Сережино трактор демонстрировал для крестьян вспашку. Но тот гул не был похож на голос тракторного двигателя. Мои размышления прервал грохот девятки самолетов, которые тройками, на бреющем полете, совсем низко промчались над лугом. Появление их настолько взволновало меня, что уже давно растаял гул скрывшихся за горизонтом самолетов, а я все еще стоял, как завороженный, подняв к небу глаза. Так вот они какие, самолеты! Кто управляет ими? В моем представлении летчик был фигурой почти легендарной. Сама мысль стать летчиком казалась мне дерзкой и несбыточной. Я долго ходил под впечатлением увиденного. Прошли годы, и это впечатление несколько сгладилось. А весть о спасении челюскинцев снова возродила желание поближе познакомиться с авиацией. Отправил документы в Москву, в авиационный техникум Гражданского Воздушного Флота. И начал ждать. Ответ пришел скоро. С нетерпением разрываю конверт, достаю небольшой листок. В нем сообщалось об отказе в приеме документов. Причина одна: наплыв желающих большой, и техникум удовлетворить все просьбы не может. - Значит, эта самая авиация - не твоя судьба, сынок, - сказал отец. - Слышал я, что в Ленинграде есть такое заведение, где лесному хозяйству учат. Это ближе нашему крестьянскому занятию. В техникуме зеленого строительства, о котором говорил отец, учился мой дружок Петя Цветков. Уехал он туда в прошлом году и теперь звал меня. "Что ж, разве на авиации свет клином сошелся? - решил я. - Деревья, травы, цветы я тоже люблю". Впервые за семнадцать лет я уезжал далеко от дома - верст за 500, в большой и неизвестный мне город Ленинград. По тому времени такая поездка считалась необычным делом, и потому провожала меня вся родня. Наслушался я наставлений и советов, надавали мне харчей на дорогу, и колхозная лошадка увезла меня из родного Болванова в неизвестную большую жизнь. Грустно было расставаться с родными до боли местами - полями и перелесками, широкими лугами и древними каменными изваяниями на них - "болванами", в местах древних захоронений. Прощай, детство, здравствуй юность! Техникум оказался в центре города, рядом с Таврическим дворцом, недалеко от Смольного. Меня поразило множество людей на улицах, высокие дома, величественная архитектура зданий, обилие памятников. Три года учебы в техникуме запомнились на всю жизнь. В техникуме подобрался хороший состав преподавателей. Они не только учили нас по программе подготовки специалистов зеленого строительства, но и воспитывали высокое чувство любви к молодой советской Родине, к героическому прошлому, к великому культурному наследию, созданному народом, его лучшими представителями, водили нас в музеи и театры, учили понимать прекрасное. Это было время, когда в Германии к власти пришел фашизм. На востоке японские милитаристы прощупывали прочность советских границ. В войне против республиканской Испании немецкие и итальянские фашисты испытывали новые образцы оружия и боевой техники, в том числе самолеты. Мы с болью и тревогой следили за ходом войны, еще не зная, что она все ближе подходит к нашему порогу. Наши комсомольцы, как один, записались в кружки Осоавиахима, "Ворошиловский стрелок", ходили в тир, стреляли из малокалиберной винтовки, прыгали с парашютной вышки. И вдруг - вызов в комитет комсомола техникума, затем в смольненский райком, короткий разговор: надо пройти медицинскую комиссию в военном госпитале. Потом узнали - Центральный Комитет ВЛКСМ объявил внеочередной призыв комсомольцев в авиацию. От такой новости голова шла кругом. Старичок-медик, осматривая меня, доверительно спросил: - Летать хотите, молодой человек? - Хочу. - Значит, будете. А в смольненском райкоме военный с голубыми петлицами тоже задал такой вопрос, только еще спросил: - А не боитесь? Нет, мы не боялись, мы просто волновались: вдруг не пройдем комиссию. Я написал отцу письмо: так, мол, и так, есть шанс попасть в военные летчики. Отец, по своей крестьянской привычке все взвесив и рассудив, ответил длинным посланием. Он писал о том, что не только в нашем крестьянском роду, но и во всей деревне не было летчиков. Много неизвестного таила авиация. "За ней будущее, это бесспорно, - рассуждал отец, умевший своим хлеборобским умом смотреть в завтрашний день. - Ну, а если война? В газетах пишут - в Германии появились фашисты, коммунистов сажают в тюрьмы. На земле воевать спокойнее, каждая кочка укроет. А в небе ты один..." Наконец сообщили список кандидатов в училище. В этом списке была и моя фамилия. По сей день помню дату - 12 августа 1937 года, день, когда узнал о новой своей судьбе, определившей дорогу на всю жизнь... И СНОВА - В БОЙ! В последних числах мая наш новый штурман полка Герой Советского Союза майор Лобанов получил команду подготовить карты до Краснодара. Значит, на Кубань! И сразу - вылет. Прощайте, сальские степи, аэродром, на котором мы провели почти три месяца. После взлета собираемся поэскадрильно, держим курс на станицу Усть-Лабинскую. Радостно бьется сердце при виде грозного строя штурмовиков. Было время, когда волновал вид девятки, а сейчас наша эскадрилья стала мощнее еще на три самолета. Конечный пункт - станица Елизаветинская, западнее Краснодара. Следом за нами приземлился подполковник Г. М. Смыков, известный летчикам как работник штаба дивизии. Теперь он будет у нас командиром полка. Майор Еськов, бывший наш комполка, получил назначение инспектором техники пилотирования в гвардейскую Сталинградскую штурмовую дивизию. Спустя год он погиб на Украине в боях за Никополь. Новый командир для подчиненных всегда загадка. Особенно в авиации. Летчики не признают авторитетов на слово, они ценят командира по делам. Им надо знать: и как сам летает, и какой у него характер, и как относится к подчиненным. Нам, ветеранам полка, было известно: Георгий Михайлович владеет высоким летным мастерством. В то время мало кто знал, что летчик Смыков уже шестнадцать лет служил в авиации, освоил свыше двадцати типов самолетов - от легких матерчатых этажерок разведчиков Р-1 до тяжелых бомбардировщиков ТБ-3. 35-летний командир полка был сыном рабочего-металлиста из Алчевска. Отец его, Михаил Иванович Смыков, с 1905 года состоял членом РСДРП, был соратником и другом К. Е. Ворошилова. В годы гражданской белогвардейцы расстреляли М. И. Смыкова на глазах его жены и детей. После победы советской власти в Донбассе мать с четырьмя детьми переехала в тихий украинский городок Тульчин. Егорка, как звали в семье Георгия Михайловича, с четырнадцати лет начал трудовую жизнь, помогал матери растить младших братьев и сестер. В 1927 году Смыков по путевке комсомола поступил в Ленинградскую летно-теоретическую школу. Летную программу закончил в Оренбурге, там же работал инструктором Оренбургской летной школы. Вот где могли сойтись наши дороги, но к моменту нашего прибытия в Оренбург Георгий Михайлович уже учился в высшей тактической летной школе. Перед войной работал заместителем командира авиаполка, потом создавал летную школу на Украине. В первые недели войны майор Смыков водил тяжелый бомбардировщик в тыл врага, участвовал во многочисленных воздушных боях. И стал закаленным опытным летчиком. Оперативная работа в штабе тяготила Смыкова, Он скучал по полетам и, когда потребовался командир полка, ускоренным темпом овладел самолетом Ил-2 и на нем вылетел нам вдогонку. После первого знакомства сложилось впечатление, что новый командир нетороплив, общителен, любит шутку и умеет заразительно смеяться. Но это было чисто внешнее впечатление. А вскоре мы почувствовали и его многоопытную командирскую руку. Георгий Михайлович дотошно вникал в летную работу, интересовался жизнью летчиков. Это сразу понравилось. Острым глазом подметили и другое: "Батя" любит порисоваться, Давая распоряжение, неторопливо, смачно произносит? "Я р-решил..." Вот это характерное "Я р-решил" мне пришлось услышать через несколько дней после перелета на новый аэродром. Вначале подполковник Смыков вызвал старшего лейтенанта Заворыкина, потом меня и объявил: - Я р-решил, товарищ Пальмов, назначить вас командиром первой эскадрильи. Старший лейтенант Заворыкин возглавит воздушно-стрелковую службу полка. Приступайте к исполнению своих обязанностей. Начали с облета линии фронта и бомбоштурмового удара по противнику у станицы Крымской. В этом вылете участвовал только руководящий состав эскадрилий и полка. Летели восьмеркой под надежным прикрытием истребителей. Мне в этой группе выпала особая роль - быть замыкающим. Считается, что с этим может справиться только лучший летчик. Приятно, конечно, такое доверие, но утешение невелико. Противник первым атакует если не ведущего, то обязательно замыкающего, бьет с тыла. Это был первый боевой вылет моего воздушного стрелка Анатолия Баранского. Стараюсь его подбодрить: - Главное - смотри в оба. И постоянно докладывай обстановку. Мы прикрываем хвост. Ну, а в случае необходимости, станем в "круг". Толя знает, что такое "круг", на полигоне мы его отрабатывали. Но то была учеба, а теперь - настоящий бой. Это понимает воздушный стрелок и волнуется, хотя держится молодцом. Ведущим группы был летчик соседней дивизии, знавший район боевых действий, как кабину своего самолета. Группу он вел легко и ровно, это особенно было заметно мне, замыкающему. Не баловался скоростями, не рыскал без нужды. Перед целью истребители прикрытия вырвались вперед, обшарили каждое облачко. Хорошо бить по цели, когда чувствуешь над головой надежный щит. А вот снизу от зенитного огня одна защита - маневр. Пришлось здорово маневрировать, чтобы не угодить под трассу "эрликонов". И все-таки они сделали отметину, раздробили законцовку фюзеляжа. Увидев совсем рядом разрывы снарядов, воздушный стрелок с тревогой в голосе сообщил о пробоине. Но самолет вел себя устойчиво, и я понял, что Толя преувеличил опасность. После посадки Баранский долго возился с парашютными ремнями и выбирался из кабины. Я не торопил, хорошо понимая состояние воздушного стрелка после первого боевого вылета. - Ну, как в зенитном огне? Страшновато? - Да ничего... - храбрился стрелок. Потом откровенно признался: - Вообще-то, приятного мало. А чего это все зенитки били по нашему самолету? Я улыбнулся. Мне было знакомо это ощущение. В первых вылетах всегда кажется, что противник бьет только по тебе. Отделываюсь шуткой: - У врага, Толя, разведка тоже работает. Вот и донесла, что ты вылетел на первое задание. Стрелок понял шутку, напряженное лицо смягчилось улыбкой. Теперь можно и о серьезном: - Надо нам с тобой отработать информацию о зенитных разрывах. Я слежу за всем, что делается впереди, за строем и землей. Ты - хозяин задней полусферы. Баранский слушает внимательно. Уверен - из него получится хороший воздушный стрелок. Впереди еще немало испытаний. И надо быть готовым к ним. Теперь летчики чувствовали себя в фронтовом небе как-то уютнее, спокойнее: за спиной сидел вооруженный крупнокалиберным пулеметом надежный напарник. В какой-то кинокартине я видел, как в старину оборонялись от врагов два воина, прижавшись спиной друг к другу. Вокруг кипела рукопашная схватка, а они, орудуя мечами, действовали как единое целое, защищаясь и нападая. В этом единстве были сила и безопасность. Каждый сознавал - его тыл прикрыт друтом. Вот так же действовали в воздушном бою летчик и стрелок. Хотя их разделяли бронеспинка и бензобак, оба чувствовали свою слитность и взаимную зависимость. О войне я перечитал немало книг и в первую очередь, конечно, об авиации. Про ее фронтовые дела рассказывают летчики-истребители, штурмовики, бомбардировщики, командиры и рядовые. Но мне еще ни разу не удалось встретить книги, автором которой был бы воздушный стрелок. А ведь есть что рассказать и о чем вспомнить нашим друзьям по небу, с которыми мы вели бой, прижавшись спиной друг к другу. Среди воздушных стрелков было немало по-настоящему талантливых мастеров меткого огня, людей большой отваги. Они имели на своем счету по несколько сбитых фашистских самолетов. Впервые экипажи, укомплектованные летчиками и воздушными стрелками, прибыли в полк под Ростовом. Формировались они в запасном полку. В одну шеренгу выстраивались летчики, напротив - стрелки. Стоявшие друг против друга составляли один экипаж. Напротив Леонида Кузнецова оказался низкорослый, внешне неприметный сержант. Представился командиру экипажа. - Сержант Михаил Устюжанин! Кузнецов - летчик молодой, в полку недавно, почти ровесник своему стрелку, обоим чуть больше двадцати. - Летать приходилось? - спросил летчик. - Стрелять умеете? Сержант неспешно рассказал, что в армии с тридцать девятого года, служил в бомбардировочной авиации мастером по вооружению. Родом с Урала, из рабочей семьи. Отец на одном из заводов кует оружие для фронта, а три его сына воюют. Михаил - самый младший. Окончил школу воздушных стрелков в Сибири. Комсомолец с 1940 года. Летчику понравился обстоятельный рассказ сержанта. Первый совместный вылет подтвердил - Кузнецов приобрел надежного друга в бою. Михаил Устюжанин за войну совершил 158 боевых вылетов, грудь воздушного стрелка украсили два ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени, многие медали, Мне тоже приходилось летать с этим опытным и умелым воздушным стрелком. Это был поистине виртуоз своего дела. Он отличался богатырской отвагой, всегда старался первым увидеть врага и открыть по нему огонь. Помню, как-то перед вылетом мы получили информацию: враг использует трофейные истребители Як-1, которые нападают под видом "своих" на наши штурмовики. У вражеских истребителей красные коки. За одну ночь коки на всех наших "яках" были перекрашены в защитный цвет. Было приказано открывать огонь по красноносым истребителям. В одном из вылетов Михаил увидел, как во фланг нашей группы зашел Як-1 с красным коком. Не дожидаясь, пока он откроет огонь, воздушный стрелок дал по вражескому самолету пулеметную очередь. Враг понял - его провокация разгадана. А сколько было случаев, когда бдительность стрелка, его мастерство спасали экипаж от беды! Для боевых действий нашей авиации на Кубани были характерны массированные удары. Инициатором таких ударов был командующий 4-й воздушной армии К. А. Вершинин. Это были дни, когда разгоралась битва за "Голубую линию" - основной оборонительный рубеж гитлеровцев. Предстояло разгромить кубанскую группировку противника и освободить Таманский полуостров. Летчикам нравились массированные удары, когда одновременно поднималась почти вся воздушная армия - целые полки и дивизии истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков. Такая воздушная армада подавляла все на земле и в воздухе. Шла ожесточенная борьба за господство в небе Кубани. Советская авиация все увереннее брала инициативу и на других фронтах войны. Враг упорно сопротивлялся, пытаясь сохранить превосходство над полем боя. Массированные удары наносились в районе станиц Крымской, Молдаванской, Неберджаевской. Когда мы садились в самолеты, над аэродромом уже шли к линии фронта бомбардировщики. Впереди них для "расчистки воздуха" улетели истребители. Штурмовая авиация расчищала путь наступающей пехоте. Массированные удары не исключали действий в составе полка и эскадрильи, Такие действия чаще использовались там, где оживали очаги сопротивления противника. Наш полк располагался по центру фронта и мог наносить удары по его любому флангу - от приазовских плавней до Новороссийска. Мы не раз вылетали на помощь защитникам Малой земли, били по базе отдыха фашистов в совхозе Абрау-Дюрсо, штурмовали позиции на Тамани. Мне запомнилась цель, которая носила название Калабатка: одинокий домик на западном берегу водосточного канала. Здесь был узел обороны противника, и командование решило нанести по нему удар силами двух штурмовых эскадрилий. Стояли первые дни кубанского лета - теплого, ясного, алевшего спелой черешней. Возвратишься с задания, а механик тащит полную пилотку спелых ягод. После жаркого боя особенно приятна сочная мякоть кубанской черешни, тем более, что пробовал я ее впервые, в наших северных валдайских краях нет такой ранней благодати. На Калабатку уходили поэскадрильно. Я вел первую группу. Сверяясь с картой, точно выходим на цель. Зенитный огонь слабый, воздушный стрелок изредка сообщает по переговорному устройству о разрывах снарядов. Захожу на пикирование, тщательно ловлю в перекрестие прицела домик на берегу канала. И в этот момент самолет сотрясает сильный удар по мотору. Еле успеваю вывести внезапно отяжелевший штурмовик из крутого пике. Вижу, как мимо меня один за другим проскакивают ведомые, а мою машину словно кто-то держит за хвост. - Товарищ командир, за нами - белый дым! - кричит Толя. Потом добавляет: - Появились "мессеры"! Бросаю взгляд на приборы: обороты выше предельных, давление масла - ноль. Стараюсь уменьшить угол планирования, одновременно ввожу самолет в левый разворот. Ил-2, ввинчиваясь в воздух, несется к земле. - Толя, снижаюсь до бреющего, мотор сдал, будем садиться... - Товарищ командир, у меня в кабине масло, пахнет горелым, - докладывает Баранский. Потом словно утешает: - А дым уменьшился. - Следи за "мессерами"! - требую уже у самой земли. Внизу мелькают окопы своих войск. Хорошо, что удалось перетянуть через их линию.. Но где сесть? Все изрыто огневыми позициями. Используя запас скорости, делаю двухсотметровый выскок. Замечаю впереди небольшую ровную площадку. Открываю фонарь, кран шасси ставлю на выпуск. Самолет плавно касается земли и, не замедляя движения, проседает все ниже. Догадываюсь: это складываются шасси. Фонарь сдвигается вперед и чувствительно бьет по локтю. Но боль не слышна. Самолет пробегает еще полсотню метров и прижимается брюхом к земле. Выскакиваю на плоскость и бросаюсь к кабине стрелка. - Цел? - Цел, товарищ командир! - еще не совсем верит Толя. - Хорошо отделались... Помогаю Толе выбраться на плоскость. Осматриваю самолет, лежащий на земле, словно птица с перебитыми крыльями. Оглядываю небо. Моя группа уходит от цели без ведущего. А над передовой, извиваясь ужами, ходят "мессершмитты". Показываю в их сторону: - Слава богу - ускользнули от них. Раненого да подбитого они не упустят. К нам бегут солдаты, впереди них девушка с медицинской сумкой. Еле переводя дух, красавица-медсестра спрашивает: - Вы не ранены, товарищи летчики? Толя при виде девушки быстро поправляет летный шлемофон и расправляет ремень на комбинезоне. Что значит молодость! - Нет, спасибо за беспокойство, - спешу с ответом и спрыгиваю с плоскости. Внезапно в левой руке возникла жгучая боль и закапала кровь. - А это? - бросилась ко мне медсестра. Ловким движением она закатала рукав комбинезона и ахнула - от кисти до локтя была стесана вся кожа. "Когда это? Чем?" - удивился я. Потом догадался: очевидно, фонарем. Сестра стала искать йод, но оказалось, что он закончился. Тогда она обработала руку крепким раствором марганцовки. Толя с тревогой следил за моим лицом, не зная, как я перенесу боль. Но после посадки нервное напряжение еще не спало, и боль чувствовалась слабее. Да и в присутствии сестрички нельзя было, проявлять слабость. Солдаты окружили самолет, охали и ахали при виде пробоин, заглядывали в кабину, живо комментируя событие. - Такая махина, а в воздухе держится. Техника! - удивлялся здоровяк, впервые так близко видевший самолет. - Чудно! - Вот они какие, "горбатые"! - щупал горячую броню мотора сержант. - Хорошая машина! Почаще бы приходили пехоте на помощь. Мы рады летчикам. Сержант что-то сказал солдатам, и они бросились за скошенной травой. Вскоре самолет был замаскирован. Я заглянул под мотор. В картере дыра, нет нижнего бронелючка. По следу движения самолета на посадке нашел рассыпавшийся подшипник. Он был еще обжигающе горяч. Эге, похоже на обрыв шатуна! Значит, легко еще отделались: масло выбросило через пробоину, но окажись перебитым хотя бы самый маленький бензопровод, и тогда - пожар. Сдав под расписку самолет, мы с Толей взвалили на плечи парашюты, радиоприемник и пошли в сторону дороги, чтобы попутными машинами добраться в полк. В полк прибыли к вечеру. Первым выбежал навстречу Саша Карпов. - Опять подбили? - в голосе Саши искреннее сожаление. - Вот уж не везет тебе, Вася! А мы ходили на Калабатку - хоть бы один выстрел с земли! - Значит, мы все подавили, - пытаюсь шутить. - А по нас и зенитки, и "мессеры"! Впрочем, думаю, что у меня авария мотора. Но надо же - чтобы над целью, да еще на пикировании! - не могу никак успокоиться. Горячий, порывистый Карпов схватил мой парашют, старается подбодрить меня: - Иди быстрее докладывай. И сразу - на ужин! Фронтовые сто граммов всю печаль смоют. Главное, что живы и невредимы! Как много значит доброе слово, вовремя сказанное товарищем! Сразу на душе стало легче. В штабе полка уже знали о нашей неудаче над полем боя. Начальник штаба майор Красюков, выслушав мой короткий доклад, заметил: - Не расстраивайся, могло быть хуже. Все ваши ведомые возвратились нормально, но не группой, а то одному. Командир приказал отработать вопрос замени ведущего на любом этапе полета. Летчики н воздушные стрелки, собравшись в столовой, обменивались впечатлениями заполненного событиями дня. Вначале - короткие реплики, а через несколько минут, знаю уже по опыту, будет в спор, и шум. - А мы... Море зениток - летим! Огонь со всех сторон - летим! - слышится голос самого молодого стрелка, по которому "все зенитки палили". Более опытные, бывалые, сдержанно улыбаются, не перебивают - пусть выскажется. Иногда подбросят: - Море не море, а зениток пятьсот было... - Не-е, больше. Шестьсот пятьдесят! - поддержит другой. Кто-то из летчиков словно мимоходом обронит: - А я удачно попал эрэсом в машину. Только щепки полетели... Этому веришь, потому что такое - не редкость. Утром на разборе полетов командир подтвердил свое распоряжение, переданное мне начальником штаба: в каждом вылете назначать двух заместителей. Это было логично. В авиации командир - всегда впереди, ведет в бой. Отсюда и название - ведущий. Поэтому противник и старается его сбить в первую очередь, чтобы обезглавить группу. В бою могло случиться всякое, но группа должна оставаться в кулаке. Для этого и было введено двойное дублирование. Это правило стало незыблемым законом до конца войны. Сложнее обстояло дело с подготовкой ведущих. Опыт убеждал - для ведущего мало быть хорошим летчиком. Фронтовому летчику приходилось летать чаще всего над незнакомой местностью, ориентируясь по карте. В боевых условиях он не всегда мог выдерживать заданный маршрут. Ведущий штурмовик должен превосходно ориентироваться, отыскать заданную цель и нанести удар в непосредственной близости от своих войск, уметь отличить свои войска от противника. Если успех полета зависит от мастерства летчика, ведущему такое мастерство нужно вдвойне. Теперь, когда у каждого летчика была радиосвязь, командиру стало легче управлять группой. Мы чаще поручали тому или иному ведомому на обратном маршруте быть ведущим. Такая внезапная команда заставляла постоянно следить за местностью, больше проявлять самостоятельности в полете. На земле командир обязательно спросит, что видел, какие ориентиры запомнились. Так выявлялись плюсы и минусы в штурманской подготовке молодых летчиков. Теперь с большей уверенностью можно было определить, кому, в случае нужды, можно доверить группу. На Кубани не обошлось и без потерь. Погиб мой старый товарищ Михаил Николаевич Полынов. Младший лейтенант Лаврентьев, будучи раненным, сел на подбитом самолете на Малой земле под Новороссийском. Младший лейтенант Тимофеев и его воздушный стрелок покинули горящий Ил-2 и с парашютами приземлились в расположение своих войск. Одним словом, наша молодежь понюхала пороху, познала радость побед и горечь неудач. Смотришь на иного - совсем юноша, а уже имеет с десяток боевых вылетов, на груди орден. ЗДРАВСТВУЙ, НЕБО УКРАИНЫ! 5 июля, в первый день гитлеровского наступления на Курской дуге, полк получил приказ на перебазирование. Посадку совершили под Ростовом. Дальнейший маршрут нам не был известен. Всех охватило волнение: где окажется наш конечный пункт маршрута? Многие были убеждены - на Курской дуге. Оказалось - Миус-фронт, преддверие растерзанного фашистами Донбасса. Полк сел на аэродром Большой Должик. Здесь базировались истребители, прибывшие также с Кубани. В первые же дни подполковник Смыков познакомил нас с обстановкой на фронте. На возвышенном правом берегу реки Миус гитлеровцы построили прочную оборону. Изучив район боевых действий, ведущие групп нанесли удар по целям. Итак, знакомство состоялось. Теперь надо хорошо подготовиться к предстоящим боям. Начальник штаба майор Красюков в эти дни был похож на дирижера большого оркестра. Много вопросов предстояло решить. И важнейший из них - отработка взаимодействия с наземными войсками и истребителями. Прошли времена, когда штурмовикам приходилось действовать в одиночку, на свой страх и риск. Сейчас нас все чаще сопровождали "яки" и "лагги", а на переднем крае находился наш авиационный представитель, который подсказывал) кого и где бить. Не знал покоя и технический состав. Часто слышался голос Гурия Конпновича, покрикивавшего по нужде и без нужды на техников и механиков. Каждый из них отлично понимал - к предстоящим вылетам должны быть готовы все самолеты. Под вечер, когда по команде из штаба дивизии снималась боевая готовность, в эскадрильях проводились партийные и комсомольские собрания. Фронтовые митинги и собрания... Они, как правило, были короткие, но давали заряд на долгое время. Выступления коммунистов и комсомольцев всегда были конкретные, деловые, такие же принимались и решения. Обычно речь шла о поведении в бою летчиков и воздушных стрелков, о тактике боев, использовании опыта сражений в небе Калмыкии и Кубани, о подготовке в кратчайший срок самолетов к боевым вылетам. Прибывшая в полк весной летная молодежь получила хорошую обкатку и сейчас горела желанием скорее идти в бой. Нет-нет да и прорвется петушиное нетерпение у парня: - Товарищ командир, долго мы будем загорать? Вот те на! Только из боев, и уже вынужденный перерыв надоел. - Командованию лучше нас известны планы, - отвечаю уклончиво. А к концу дня подходит младший лейтенант Игнатенко, обращается строго по уставу. В левой руке лист бумаги. Может, тревожное письмо из дому? Оказывается, рапорт: "Прошу перевести меня в наземные войска, где я смогу ежедневно участвовать в боях, чем принесу больше пользы..." - Это серьезно? - спрашиваю летчика. - Так точно! - решительно отвечает Игнатенко. И предупреждает: - В случае вашего отказа, товарищ старший лейтенант, буду обращаться к командиру полка. Нет, это не бравада, не игра в "боевой дух". Горячее дыхание Курской битвы прокатилось по всем фронтам. Вот и рвутся летчики туда, где идет самое крупное сражение. Как объяснить Смирнову, Игнатенко и другим летчикам, что сейчас важен каждый участок большого фронта! В любой момент может поступить сигнал для боя и на нашем Миус-фронте. Посоветовавшись с замполитом полка Поваляевым, порторгом, мы решили поговорить с летчиками, что называется, по душам. Напомнили приказ Верховного Главнокомандующего о переводе авиационных специалистов из наземных войск в авиацию, о том, что летчик, конечно, может воевать и в пехоте, но пользы он больше принесет на своем "летающем танке". Подобные доводы и убеждения иному читателю могут показаться наивными, элементарными. Разве, мол, летчик не понимал, что его все равно не отпустят в окопы. Штурмовика подготовить труднее, чем автоматчика. Понимал, конечно. Но надо понять и то время, когда шел святой и правый бой не ради славы, а ради жизни на земле. У многих летчиков и техников родные края были оккупированы врагом, погибли родные и близкие. Боль и гнев пылали в их душах. Вот и рвались поскорее в бой, чтобы сполна отплатить врагу за причиненные им беды. После беседы Александр Игнатенко забрал свой рапорт. Удалось его убедить, что близится и наш час "Ч" - так называли на фронте момент начала наступления наземных войск. Авиация обычно начинала боевую работу незадолго до "Ч". Мы были уверены - в высших штабах уже определено это время. И не ошиблись. Буквально на второй день после беседы с молодыми летчиками аэродром пришел в движение. На Миус-фронте началось наступление. Наш полк, группа за группой, наносил удары по переднему краю противника. Возвращаясь с задания, летчики докладывали о продвижении наших войск, тут же получали новые боевые задачи - и снова в бой. Радиостанция наведения сообщала воздушную и наземную обстановку. В наушниках слышалось: ""Горбатые", бейте по третьей траншее, в первой уже наши!"; "Будьте внимательны! С запада идут "мессы!"; "Маленькие", "маленькие", прикройте "горбатых"!" Толя Баранский дает красную ракету - сигнал всей группе: в воздухе истребители противника. После вывода из первой атаки спешу прикрыть замыкающего Василия Свалова, который уже набирает высоту. При пикировании на прямой в этом месте образовался большой разрыв между самолетами, и "мессеры" могут этим воспользоваться. Быстрее в круг, надежнее прикрыть друг друга! После энергичного разворота стремительна сокращается инстанция. Но не успеваю зайти в "хвост" Свалову, как навстречу устремляется истребитель. "Яки" прикрывают нас с обратным "кругом". От напряжения и неожиданности невольно вздрагиваю: заговорил пулемет Баранского. - В чем дело, Толя? - Пара "мессеров" атаковала Игнатенко на выводе из пикирования. Далековато, не попал, но атаку сорвал. - Молодец! Где Игнатенко? - Идет за нами, дистанция - 800. "Мессеров" связали "яки". - Будь внимателен: под шумок враг может свалиться на голову. Мой Толя - уже опытный стрелок, и мы хорошо понимаем друг друга. Впереди меня Ил-2 делает доворот перед пикированием. И сразу же выскользнули у земли, как два пятнистых ужа, два "мессершмитта". Ясно - будут атаковать снизу на выводе из пикирования. Передаю по радио: "Внизу, правее цели, два "месса"! Атакую!". Делаю доворот вправо, пикирую. Но не хватает угла пикирования, и противник уходит под меня. Даю заградительную очередь из двух пушек. И в то же время испытываю томительное ожидание удара снизу. Ведь подо мной враг, я чувствую его. Нужно быстрее прикрыться землей. Работаю рулями и вывожу штурмовик из пикирования у самой земли. Затем, пристроившись в хвост к замыкающему, смотрю вниз и по сторонам. "Мессеров" нигде нет. В наушниках слышен голос Мартынова, пришедшего со своей группой на смену моей. Командую: - Последний заход! "Маленькие", прикройте сбор! Ведущий истребителей лаконично отвечает: - Понял, вижу, прикрою! - Толя, дай белую ракету. Где "мессеры"? - Даю! Ушли.