задач и разборе боевых действий. У них сложилось чувство своей неполноценности в силу того, что они не летчики". В самом деле, можно иметь прекрасно организованный тыл, высокой квалификации инженеров, техников и других авиационных специалистов. Но, если не будет как следует подготовлен человек, который непосредственно ведет бой с врагом, все самые благие намерения, самые нечеловеческие усилия наземных служб могут оказаться напрасными. Летчик, штурман, воздушный стрелок - центральные фигуры в авиации. Говоря об этом, я вовсе не хочу подчеркнуть какую-то исключительность летчиков. Но я всегда был сторонником того, чтобы политработой занимались не просто честные, принципиальные, политически зрелые, по и хорошо подготовленные в профессиональном отношении люди. Иначе эта работа будет строиться вообще, без учета боевой специальности. Между прочим, и сейчас еще нередко раздаются \147\ голоса: зачем политработнику летать? Его дело воспитывать людей. Такое мнение - результат недопонимания специфики летного труда, психологии летчика, его души. Курс, взятый на то, чтобы политработником в авиации был человек летной профессии и чтобы сам он непременно летал - правильный курс. Только при этом условии можно говорить о действенности политической работы в армии. Погрузившись в раздумья о повышении действенности партийно-политической работы, я вспомнил один знаменательный день. Мы с Федоровым сидели у стартового командного пункта, рядом с летчиками, ожидавшими команды на боевой вылет. И вдруг из динамика, что был укреплен на крыше СКП, послышались знакомые позывные. Кто-то подошел к аппарату и усилил громкость звука. Мы уже привыкли к мелодии, передаваемой по радио, знали, что за пей последует важное правительственное сообщение. Со стоянки подошли техники и механики, не занятые срочной работой... и вот позывные Москвы стихли, на минуту установилась тишина, и диктор объявил, что будет говорить Председатель Комитета Государственной Обороны. Каждый из нас давно ожидал его выступления в печати пли по радио, тем более что Сталин и в довоенное время выступал очень редко. Что скажет сейчас, в тяжкую пору, человек, пользующийся громадным авторитетом и обладающий всей полнотой власти? Люди ждали его слова с обостренным вниманием. Мне довелось дважды присутствовать на совещаниях, где выступал И. В. Сталин. На одном шла речь о мерах по ликвидации и предупреждению аварийности в авиации, на другом подводились итоги войны с Финляндией. Он выступал и на первом, и на втором н произвел на меня очень сильное впечатление. ...И вот на далеком от Москвы полевом аэродроме я снова услышал его голос: - Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои. Как известно, это была речь, основу которой составляла директива СПК СССР н ЦК ВКП(б) от 29 июня партийным и советским организациям прифронтовых областей. Слушая Сталина, мы впервые узнали правду о войне, \148\ почувствовали, что дело куда более серьезно, чем представлялось до этого. Враг силен и коварен, он рвется в глубь нашей страны, уничтожая вес на своем пути. Особенно запомнилась мысль о том, чтобы советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает пашей стране, н отрешились от благодушия и беспечности: "Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР". Сталин четко и ясно сказал, что нужно делать, чтобы разгромить врага и спасти Родину: драться до последней капли крови, отстаивать каждую пядь родной земли, проявлять храбрость, отвагу, незнание страха в борьбе... "Ну вот и ответ на мои размышления о партийно-политической работе",-подумал я, вспомнив 3 июля. В тот день во всех частях нашей дивизии состоялись митинги. Говорили летчики, техники, говорили те, кого я никогда раньше не слышал. Люди твердо верили, что фашисты будут остановлены и разбиты. Они клялись отдать свою жизнь за Отечество. "...Не ослаб ли сейчас в частях боевой подъем, вызванный памятными митингами?" - беспокоила тревожная мысль. И я решил съездить на один из аэродромов, где базировались истребители и бомбардировщики. Побывать там нужно было и еще по одной причине: батальонный комиссар Зубарев звонил, что недавно фашистские самолеты совершили на них налет. Когда я приехал туда, на травянистом поле еще дымились незасыпапные воронки и чернели выжженные плешины. - Как дела? - спросил у командира бомбардировочного полка. - Потери есть? - Два самолета вышли из строя. Вон они догорают, - указал он взглядом в сторону чадивших машин. - Двух техников ранило, одного бойца убило. - Оборона аэродрома организована? - Оцепление выставлено. Зенитные расчеты в боевой готовности, товарищ полковой комиссар. - По налетчикам стреляли? - Огонь вели, но ни одного не сбили: опыта маловато. Сейчас тренируются. Я поинтересовался настроением людей. \149\ - Бодрое! - бодро ответил командир полка и чуть улыбнулся сухими, потрескавшимися губами. - Где ваш заместитель по политчасти? - спросил я. - С техниками и механиками толкует. Вон там, на опушке леса. Хотите послушать? Мы прошли, минуя воронки, на окраину потною поля и остановились у кустарника, чтобы по нарушить беседу. Отсюда было все хорошо видно и слышно. Люди выглядели собранными, подтянутыми, готовыми в любой момент вступить в бой с неприятелем. Батальонный комиссар Зубарев взволнованно говорил о гневе и ненависти к врагу, которыми охвачен весь советский народ, о лучших людях полка, священно выполняющих свой воинский долг. Я знал Зубарева как неплохою оратора, но теперь он превосходил самого себя. Глаза его горели боевым вдохновением, энергичными жестами руки он рубил воздух и говорил с такой страстью, что не оставлял безучастным ни одного человека. Люди жадно внимали каждому его слову. - Молодец, - одобрительно отозвался о нем командир полка. - Умеет зажигать людей. Мне вспомнился семинар, на котором шла речь об ораторском искусстве. Он проходил в политотделе дивизии. Один из его участников заявил: "Цицероны теперь не нужны. Народ стал грамотный, сознательный, все понимает с полуслова. Думаю, что постигать ораторское искусство нет особой нужды". Я тогда не согласился с ним. А теперь лишний раз убедился: да, Цицероны были и будут нужны. Умение говорить с людьми, убеждать их - великое искусство, талант, данный природой далеко не каждому. Дело вовсе но в том, чтобы сообщить людям какую-то прописную истину. Надо зажечь их, вызвать в душе сильные чувства, мобилизовать их внутренние силы на выполнение сложнейших задач. Недаром же говорят: слово - полководец человеческих душ. Партийно-политическая работа в армии сложна и ответственна. Поэтому и кадры для ее проведения надо подбирать умело и тщательно. Далеко не каждый может хорошо справляться с ней. Администраторов и чиновников она не терпит. Когда Зубарев закончил беседу и сказал: "А сейчас за дело!", мы подошли к нему и поблагодарили за умение \150\ направлять внимание и энергию люден на решение главных вопросов, отвечать на внезапно возникавшие вопросы, вселять уверенность, что враг непременно будет разбит. Батальонный комиссар немного смутился: - Проводил обычную беседу. Обстановка требует, товарищ полковой комиссар. Разговаривать с народом без живинки - все равно что стрелять холостыми патронами. А каждый политработник должен быть активным бойцом партии. - Верно, - подтвердил командир полка, - иначе мы с тобой не сработались бы, как говорят. А, Зубарев? Пошли на стоянку, посмотрим, как идет подготовка самолетов к завтрашнему вылету. Люди трудились дотемна. Работали молча, сосредоточенно, зная, что крылатые корабли скоро пойдут бомбить вражеские войска. На рассвете немцы попытались совершить на аэродром новый налет. Предупрежденные постами воздушного наблюдения, дежурные истребители поднялись наперехват. Бой был коротким, но стремительным. "Ястребки" расчленили строп бомбардировщиков и подожгли два "хейнкеля". Ни один вражеский самолет не прорвался к аэродрому. Вчера во второй половине дня наши воздушные разведчики обнаружили на дороге между двумя небольшими городами колонну танков и мотопехоты противника. За ночь она могла уйти далеко, поэтому с рассветом в небо поднялась эскадрилья скоростных бомбардировщиков. Повели ее капитан Березин и штурман Пшеничный, участвовавший накануне в разведке. В составе этой группы были Герой Советского Союза старший лейтенант Стольников и заместитель командира эскадрильи по политчасти старший политрук Макаров. Экипажи заблаговременно обсудили план действий, условились в случае нападения противника держаться тесной группой, чтобы противопоставить ему массированный огонь. Истребителей для сопровождения мы не могли выделить, их едва хватало на отражение налетов вражеской авиации. Танковую колонну экипажи СБ заметили на подходе к большому лесному массиву. - Опоздай мы на пять - десять минут, и удар нанести было бы трудно, - рассказывал после вылета \151\ Березин. - Танки наверняка рассредоточились бы между деревьями, и попробуй тогда, обнаружь их в густом лесу. А туг мы их накрыли неожиданно. Снизились и первыми же бомбами подожгли головной танк. II пошла работа! Внизу огонь, дым, пыль, а мы делаем заход за заходом и бьем по тапкам и пехоте из всех видов оружия. В общем, изрядно потрепали фашистов. В этот день на аэродром прибыл какой-то молоденький паренек-корреспондент. Он дотошно начал расспрашивать командира о всех подробностях только что закончившегося боя, просил назвать особи отличившихся. - Все бомбили и стреляли хорошо,-ответил Березин. - Да вы сами поговорите с людьми. Вон они, все на месте. - И корреспондент ушел беседовать с летчиками. Через час эскадрилья слова была в воздухе. В помощь ей дали группу самолетов во главе со старшим лейтенантом Проценко и штурманом Гладких. Место, где находились танковая и механизированная колонны фашистов, оказалось чрезвычайно удачным для действий авиации. По обе стороны дороги простирались топкие болота, и какой-либо маневр машин исключался. Поэтому второй налет наших бомбардировщиков оказался тоже удачным. Правда, на этот раз экипажи встретили сильное противодействие. Сначала фашисты открыли зенитный огонь, а вскоре появились их истребители. Один наш самолет был подбит и совершил вынужденную посадку. Удачная бомбежка неприятельских танков и мотопехоты вызвала в полку большой подъем. Я попросил одного из работников политотдела дивизии, чтобы он вместе с заместителем командира по политчасти провел в подразделениях беседы и порекомендовал самим участникам боев выступить пород однополчанами. Это необходимо было сделать потому, что предстоял вылет на задание повой группе бомбардировщиков. Мы часто практиковали такие беседы. Человек, побывавший в бою, мог многое подсказать своим товарищам, воодушевить их, вселить уверенность в успешном выполнении поставленной задачи. Почти в каждом вылете обязательно принимал участие летчик-политработник. Помнится, эскадрилье старшего лейтенанта Проценко приказали лететь на бомбежку десантных судов противника, обнаруженных на \152\ Балтийском море. Часть экипажей впервые шла на боевое задание. Они нуждались в примере более опытных товарищей. Ко мне подошел заместитель командира эскадрильи по политчасти старший политрук Чижиков и попросил: - Разрешите слетать с ребятами? - Но ведь группа укомплектована, к тому же вы, кажется, не готовились, - возразил я Чижикову. Он настаивал: - Я раньше отрабатывал подобное задание. Над морем летать приходилось. Такой полет не в новинку. Разрешите? Я хорошо знал этого энергичного политработника и замечательного летчика, и у меня не было оснований отказывать ему. На всякий случай спросил у командира, не возражает ли он против полета старшего политрука. - Чижиков старый морской волк, - одобрил командир. - Он усилит группу. В этом нелегком полете бомбардировщики действовали чрезвычайно смело. Вдали от родных берегов они отыскали караван десантных судов противника. Штурман Гладких точно вывел самолеты на цель. Корабли ощетинились шквалом зенитного огня. Презирая опасность, экипажи стали на боевой курс и прямыми попаданиями крупнокалиберных бомб подожгли два судна. На палубах вспыхнул пожар. Развернувшись, экипажи повторили атаку, сбросив остатки бомб. Накренилось еще одно судно, но проследить, затонуло ли оно, не было времени: появились вражеские истребители. Старший лейтенант Проценко подал условный знак, чтобы экипажи сомкнулись и приготовились к отражению атак. Четыре раза бросались истребители на наших смельчаков, но ни одна их атака не увенчалась успехом. Стрелки-радисты и штурманы дружным огнем отгоняли фашистских стервятников. Вся группа без потерь вернулась на свой аэродром. Некоторые машины оказались основательно потрепанными, в баках почти не осталось горючего. - Машины мы быстро приведем в порядок, - заявили техники и механики.-А сейчас-качать наших героев! И в воздух взлетели Проценко, крылатый "Цицерон"- Чижиков, Гладких. Послышались смех и шутки. Любой \153\ боевой успех экипажей авиаспециалисты воспринимали как свои и радовались вместе со всеми. - Ну ладно, ладно, - отбиваясь от не в меру разошедшихся ребят, взмолился старший политрук Чижиков. Он широко улыбался, довольный хорошим настроением сослуживцев. - Случайно уроните, кто будет проводить с вами политинформации?.. Такой же подъем царил в полку и сейчас, когда летчики Березина и Проценко основательно потрепали фашистов на лесной дороге. Последний боевой вылет в этот день совершила эскадрилья майора Шафранского. Ей была поставлена задача нанести еще один, третий по счету, удар по танковой колонне. Солнце клонилось к закату, когда боевые машины взяли курс на запад. На этот раз остатки вражеских танков были обнаружены в тот момент, когда они вышли из леса. По-видимому, весь день у немцев ушел на то, чтобы привести себя в порядок, растащить сожженные машины и освободить путь для движения. Вернулись самолеты часа через два. Шафранский доложил: - Снова мы устроили гитлеровцам пробку. Сейчас они и сами, наверно, не рады, что пошли по этой дороге. Ловушка отменная. Командир эскадрильи особо отметил мужество воздушного стрелка-радиста младшего лейтенанта Клещина и командира экипажа старшего лейтенанта Ланге. Больше всех в этом полете досталось бомбардировщику, которым командовал Головко. В его фюзеляже и крыльях мы насчитали около двух десятков пробоин. - Задание выполнили хорошо, - подводя итоги дня, сказал командир части. - Разбор полетов, если позволит обстановка, проведем завтра утром. Ну а вам, - обратился он к техникам, - придется ночью потрудиться. Подремонтируйте машины, заправьте их горючим, подвесьте бомбы. С рассветом - вылет. Батальонный комиссар Зубарев собрал редакторов боевых листков и проинструктировал их. Вооружившись карандашами, они тут же приступили к работе: начали рисовать, писать заметки, стихотворные строчки, делать дружеские шаржи. Вскоре боевые листки уже красовались на стоянках самолетов. Позже мне доводилось встречаться не только с \154\ командирами, но и с политработниками, которые недооценивали это сродство пропаганды. "Была нужда возиться с какими-то листочками, - пренебрежительно говорили они. - Назвал фамилии наиболее отличившихся на разборе полетов - и довольно". Товарищи не понимали того простого факта, что низовая печать, в том числе и боевые листки, - очень оперативная и конкретная форма политической работы. Какое чувство гордости у людей вызывало сознание того, что их фамилии, крупно выведенные цветным карандашом в боевом листке, красуются на виду у всех друзей! Значит, героев дня заметили, оценили. Вечером мы с Зубаревым собрали политработников, агитаторов и других активистов, чтобы поговорить с ними о дальнейшем повышении действенности их работы, об инициативе. Впервые за последние дни июля я возвращался в политотдел дивизии удовлетворенный: крылатые Цицероны работают на совесть. Штабу дивизии потребовались разведданные об одном из крупных железнодорожных узлов, но которому в самое ближайшее время предполагалось нанести бомбардировочный удар. Решили послать на разведку два экипажа. Ведущим назначили Николая Иваницкого - грамотного в тактическом отношении и храброго летчика, не однажды проявлявшего инициативу и хладнокровие при выполнении боевых заданий. Ранним утром Иваницкий со своим напарником взял курс на запад, в тыл противника. Над целью разведчики были встречены мощным заградительным огнем зенитных орудий. Однако они прорвались сквозь заслон, сфотографировали железнодорожную станцию и развернулись для следования на свой аэродром. Вскоре самолет Иваницкого начал отставать и снижаться. Ведущий показывал какие-то сигналы крыльями, по его напарник не сумел разобраться в них. Он видел, как машина командира снизилась над лесной поляной и плюхнулась на фюзеляж. Иваницкий выбрался из кабины и подал знак руками своему ведомому. Но тот был еще неопытным летчиком. Не поняв командира, он возвратился в полк и доложил: \155\ - Иваницкого подбили, сел на вынужденную. - Покажите, в каком районе. Летчик раскрыл планшет, достал карту и ткнул пальцем в прогалину между лесными массивами. - Ну а ты, что ты сделал!? - возмутился командир. Ему было обидно за то, что парень ничего не предпринял для спасения Николая Иваницкого-отличною воздушного бойца. - Я? - недоумевал ведомый. - А что я мог сделать? - Ох, аника-воин, - в сердцах махнул на него рукой командир и позвал Петрова, шустрого, с выгоревшими от солнца бровями и облупившимся носом старшего лейтенанта. - Полетишь сейчас вот с ним. Если можно сесть, садись и забери Иваницкого. Понял? - Так точно! - подтвердил старший лейтенант и побежал к своему самолету. Поляну, где сел Иваницкий, он обнаружил без труда. На месте самолета оказался догорающий костер. Сам же летчик, опасаясь фашистов, по-видимому, скрылся в лесу, потому что обнаружить его не удалось. А дней через пять Николай Иваницкий пришел в полк. Оборванный, заросший. Глаза впали, губы потрескались. Сплошной линии фронта тогда не существовало, и ему удались пройти по болотистой, малонаселенной местности. Однополчане встретили его радостно, по-братски: вынести такое испытание - дело нелегкое. Однако радость их была короткой. Сначала Иваницкого пригласили на беседу в особый отдел полка, потом под конвоем отправили в штаб армии. Обо всем этом мне в тот же день сообщил в политдонесении заместитель командира полка по политчасти. Он хорошо знал Иваницкого и, по всему было видно, сочувствовал ему, однако никаких далеко идущих выводов не делал. Прибыв в этот полк на следующий день, я пригласил оперуполномоченного и попросил его подробно рассказать о разговоре с Иваницким. - Трудно о нем судить, - неопределенно начал тот.- Хотелось бы верить ему, но где гарантия, что он говорит правду? Самолет будто бы сжег. Сгорела и пленка с фотоаппаратом. Потом он пошел якобы на восток. Деревни, что встречались, обходил. Слышал слева канонаду, по немцев не встречал. \156\ Уполномоченный прикурил и глубоко затянулся. - И верится и не верится, - повторил он, видимо, полюбившуюся ему фразу. - Прикиньте но карте. Расстояние не так уж велико, а в полку не был пять суток. Где пропадал? - У вас есть доказательства, что он вступал в контакт с немцами? - спросил я уполномоченного. - Какие там доказательства?.. - Какое же вы имеете основание подозревать Иваницкого? - Основание? - переспросил уполномоченный.- Пять суток пребывания на территории, занятой противником. - Разве это о чем-либо говорит? - Товарищ полковой комиссар, не сбивайте. У меня есть указание... - Летать Иваницкий будет? - Вряд ли, - высказал сомнение уполномоченный.- Скорее всего его отправят в тыл, на проверку. Я понимал оперуполномоченного: как коммунист, он разделял мое мнение, но должен был выполнить указание своего начальника. На самолетной стоянке я встретил командира полка, отвел в сторону и спросил: - Вы знаете Иваницкого? - Хорошо знаю. - Как он воевал? - Никаких претензий предъявить к нему нельзя. - Он коммунист? - Был. Исключен в училище. Знаете этот случай? - Знаю, могли бы вы за него поручиться? - Вполне. Я даже сказал об этом уполномоченному. но тот не рекомендовал: дело, говорит, щекотливое... А жаль человека. Хороший летчик. В авиационном училище Иваницкий был отличным инструктором, командиром звена. Когда началась война. он написал рапорт: "Прошу отправить на фронт". Но ему сказали, что надо готовить летные кадры для фронта. Скрепя сердце летчик смирился с отказом. Нередко сутками не уходил он с аэродрома, по нескольку раз в день поднимался с будущими воздушными бойцами на учебном самолете, чтобы ребята обрели навыки пилотирования, усвоили хотя бы азы тактики, научились стрелять. И все шло хорошо. \157\ Но вот однажды приключилась беда. Курсант, управлявший машиной, поздно заметил проходившую по окраине аэродрома женщину, и она погибла. Иваницкий сидел в задней кабине и увидел женщину, когда несчастье предотвратить было уже нельзя. Их арестовали - инструктора и учлета. Сначала Иваницкого отправили в пехоту, потом какими-то судьбами он вырвался в авиацию. И вот теперь снова предстоит военный трибунал. Поговорив с оперуполномоченным, я долго думал о Николае Иваницком, внимательно изучил его личное дело, беседовал с однополчанами, которые вместе с ним летали на выполнение боевых заданий. Не было у нею изъянов ни в биографии, ни в летной работе на фронте. И я сказал командиру дивизии: - Буду настаивать, чтобы Иваницкого вернули в полк. Поддержите мою просьбу? - Непременно, Андрей Герасимович, - твердо решил Федоров. Разговор с начальником контрразведки был, признаться, нелегким. - Будьте же человеком, - старались мы с Федоровым воздействовать на него.-Летчик пришел с оккупированной территории с оружием. Ручаемся за его честность и преданность Родине. Начальник контрразведки, не имея явных улик против Иваницкого, начал уступать нашим настойчивым просьбам и поручительствам: - Да я и сам не твердо уверен, что он мог поступить подло. Но знаете, всякое случается... - Людям надо верить, не все же по указаниям делать. Случись такая беда с вами - что же, и вам не доверять, свидетелей, мол, нет - и все? Наступила неловкая пауза. - Начальства моего нет на месте, а надо бы посоветоваться... - А вы со своей совестью партийной посоветуйтесь,- и я рассказал ему о том, как в первые часы войны мы с командиром дивизии взяли на себя ответственность, разрешив нашим летчикам уничтожать воздушных разбойников. - Ну что ж, - сдался он наконец, - в случае чего отвечать будем вместе. Скажу - уговорили. \158\ - Вот за это молодец! - дружески хлопнул его но плечу Федоров. Спустя несколько дней Иваницкий снова был в боевом строю. Он бесконечно радовался тому, что его доброе имя осталось незапятнанным. - Доброе имя - знамя человека,-поблагодарив нас, сказал Николай. - Да, знамя, и я не уроню его ни при каких обстоятельствах. Действительно, дрался он с немцами с каким-то ожесточенным упоением, будто хотел отомстить врагу за все страдания, выпавшие на его долю. Погиб Николай Иваницкий в одном из неравных боев с фашистскими истребителями. В этой схватке он сбил два вражеских самолета. Случай с Иваницким лишний раз напомнил нам: честным людям надо верить, а подозрительность и явную клевету решительно пресекать. В связи с этим хочется вспомнить еще одну историю, о которой, вероятно, в июльские дни сорок первого года знали почти все авиаторы-фронтовики. В части нашей дивизии просочилась чудовищная небылица, пущенная в ход вражеской агентурой: будто бы экипаж одного из известных советских летчиков принимает участие в бомбардировочных налетах на Москву{1}. Я знал этого летчика. Он участвовал в спасении одной из наших экспедиций, попавших в беду. В числе первых ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Его самолет потерпел катастрофу. Что произошло - оставалось тайной. Несколько месяцев экипаж усиленно разыскивали. В поисковых экспедициях участвовали 24 советских и 7 иностранных самолетов. Они обследовали 58 тысяч квадратных километров, однако никаких следов катастрофы обнаружить не удалось... И вот враг распустил слух, будто экипаж этого летчика воюет против нас. Надо было срочно пресечь фашистскую провокацию. А в том, что это подлая ложь, я не сомневался ни минуты. Во всех частях дивизии мы провели обстоятельные беседы, развенчали клевету, И люди правильно поняли нас: такой человек не мог изменить Родине. Вместе с тем на других примерах мы показали, к каким коварным приемам прибегает враг, чтобы посеять сомнение в \159\ наших рядах, бросить грязную тень на добрые имена советских людей. Борьба с провокационными слухами, пораженческими высказываниями приобретала в первые дни воины не меньшую значимость, чем вооруженная борьба с самим врагом. И мы принимали все меры к тому, чтобы наладить работу так, как этого требовала директива СИК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня. ПРОТИВОБОРСТВО  Приказ о моем назначении военным комиссаром военно-воздушных сил 11-й общевойсковой армии поступил неожиданно. Расставаться с дивизией было жаль. Вместе с ее людьми я пережил самые трудные дни. Пора грозовой страды и лишений сдружила меня с Иваном Логиновичем Федоровым, Кузьмой Дмитриевичем Дмитриевым, с командирами и политработниками полков. - Слышь, комиссар, - обнимая меня и с трудом сдерживая волнение, приглушенно прогудел комдив, - не забывай... Как ни тяжело было, а все-таки дивизию сохранили и тумаков немцам надавали изрядных. Нелегко будет и впредь, а все же не так, как приходилось. Наука-то, она в бою познается... Ну, не поминай лихом, Герасимыч. - Прощай, Иван Логннович, и ты, Кузьма Дмитрич. Думаю, встретимся еще не раз: воевать бок о бок придется. Машина двинулась в Старую Руссу. В штаб 11-й армии прибыл я к вечеру и представился командующему - генерал-лейтенанту В. И. Морозову. Вид у пего был крайне усталый, под глазами набрякли отечные мешки. Чувствовалось: человек до предела измотан. Я знал, что положение в 11-й армии тяжелое, что она под ударами превосходящих сил противника отступает и несет большие потери в людях н технике. Это подтвердил и сам Морозов, на минуту оторвавшийся от непрерывно звонивших телефонов. Он вышел из-за стола, дружески положил руку на мое плечо и, глядя усталыми глазами, сказал: - Извините, дорогой. Потерпите до завтра. Сейчас некогда. Правый фланг в беде... \160\ На следующий день я приехал в деревню Муры и познакомился с командующим ВВС 11-и армии Чумаковым. Когда-то он командовал кавалерийским соединением, потом переквалифицировался, стал авиатором. - Машин мало, да и летчиков не густо, - сказал он. - Имея превосходство в боевой технике, гитлеровцы наглеют - гоняются чуть ли не за каждой полуторкой. А недавно налетели на армейский штаб ВВС... Эх, побольше бы силенок, - взмахнул рукой Чумаков и, резко опустив ее, добавил:-Развернулись бы в небе наши орлики. Мы договорились: Чумаков берет на себя связь с командующим армией и его штабом, поддерживает контакт с наземными войсками, организует взаимодействие авиации с пехотой. Я организую всю боевую и политико-воспитательную работу на аэродромах, держу его в курсе всей жизни частей. В состав ВВС армии входили: управление 7-й авиационной дивизии (командир полковник Петров, начальник политотдела полковник Ивлев); 57-я авиадивизия в Крестцах (командир Катичев, начальник политотдела Маржерин); 62-й штурмовой полк (командир Сарагадзе, комиссар Варфоломеев); 243-й штурмовой полк (командир Воробьев, комиссар Дьяченко); 41-й истребительный авиационный полк (командир Лысенко, комиссар Пономарев). В большинстве своем это были обескровленные в предыдущих боях части, в которых, как сказал Чумаков, "машин мало, да и летчиков не густо". Чтобы сконцентрировать, слить силы воедино, мы решили приблизить полки к штабу армии. - Хоть и маленький кулак, - заметил Чумаков, - но всегда наготове. Бензин, масло и боеприпасы пока есть: благо, что на базовых аэродромах перед войной создали солидный запас. Спустя несколько дней гитлеровцы снова совершили налет на наш штаб. Оставаться на старом месте было нельзя: "юнкерсы" и "мессершмитты" не отвяжутся до тех пор, пока не сровняют штаб с землей. Да и местные жители вместе с нами в какой-то мере опасности подвергались. Посоветовались мы с Чумаковым и решили перебраться подальше от населенных пунктов. Начальник связи \161\ майор Соиин выбрал место в овраге, между станциями Лычково и Белый Бор, где были уже подготовлены землянки. Машины рассредоточили рядом, в лесочке. Лучшее место для штаба трудно найти: с воздуха землянок почти и не видно, характерных ориентиров, за которые обычно цеплялась вражеская авиация, поблизости не было. По долю задерживаться здесь не пришлось. Однажды сидим мы с командующим, обедаем. Сквозь узенькое оконце землянки пробивается нежный луч заходящую солнца. Кругом тишина. Вражеская авиация не тревожила. Давно я не испытывал такого спокойствия. В последние дни мне приходилось мною ездить по аэродромам: в одном месте не подвезли продукты питания, в другом - не оказалось боеприпасов к очередному вылету, в третьем - бытовые неполадки. А комиссару, как известно, до всего есть дело. Все эти хлопоты основательно вымотали, и хотелось часа два-три отдохнуть. - Ты поспи, Андрей Герасимович,-закончив обед, сказал Чумаков, - а я пойду к оперативникам. Только прислонил я голову к свернутой валиком кожанке, раздался звонок. Снимаю трубку и узнаю по голосу Василия Ивановича Морозова: - Где вы сейчас находитесь? Я объяснил. - А вы знаете, что в Белом Бору танки противника? Сон как рукой сняло: Белый Бор совсем рядом. - Быстро сворачивайтесь и переезжайте на новое место, - распорядился командующий армией. - Мы тоже отходим. Посыльный позвал Чумакова. - Что случилось, Андрей Герасимович? - Немецкие танки в Белом Бору. - Не может быть, - не поверил он. - Морозов звонил. - А черт! Опять переезжать, - выругался Чумаков и тотчас же выбежал на улицу. Объявили тревогу. Все пришло в движение. Заурчали машины, началась погрузка штабного имущества. Когда все закончили, Чумаков иронически бросил: - Научились быстро собираться для драпа... Когда это кончится? Раньше думал: ну отступим до Западной Двины - и все. Дальше немцу ходу не дадим. Но вот \162\ оставили и этот рубеж. Значит, надеялся, решено задержаться на старой границе, где-то у Пскова, Острова. Уж тут-то враг наверняка сломает себе шею. Но нет, снова идем на восток. Сколько можно? На запад-то когда пойдем, а, комиссар? - Дай срок, пойдем. И так пойдем, что фашисты не успеют унести ноги... В восьми километрах от Белого Бора, на аэродроме Гостевщина, стояла эскадрилья 41-го истребительного полка. С комэском Борисом Бородой я был близко знаком, знал его как спокойного, рассудительного человека и храброго бойца, награжденного двумя орденами Ленина. Летчики под стать командиру, такие же отважные, но к ночным действиям не готовы. А на землю уже спустились сумерки. Надо было что-то предпринимать. Посоветовавшись с командующим, мы решили штаб отправить, а сами остались. Чумаков выехал на аэродром, я задержался перед Белым Бором. К селению, где остановились немецкие танки, послал на автомашине группу солдат во главе с капитаном Алексеевым. - Займите где-либо у Белого Бора позицию в кустарнике и наблюдайте. Если немцы ночью будут выдвигаться по этой дороге, дайте знать. Сигнал - две зеленые ракеты. С командующим мы условились так: летчики в готовности номер один будут сидеть в самолетах, и как только от Алексеева последует сигнал, мы немедленно дублируем его, и эскадрилья поднимается в воздух. Рядом со мной начальник связи майор Сонин. Он глаз не спускает с участка, где находится Алексеев с бойцами. - Молчат фашисты, - негромко говорит спокойный, как всегда, Сонин. - Ночью не привыкли воевать. Боятся. Короткая летняя ночь пролетела быстро. Забрезжил рассвет. Вскоре загудел аэродром. Из засады возвратился Алексеев. - Все правильно, товарищ полковой комиссар, - доложил он. - Я сам был на окраине деревни и видел несколько десятков немецких танков. Ударить бы по ним хорошенько. Мы поспешили на аэродром. Командир поставил летчикам задачу: - Посадка в пункте X. Чтобы перелет не был \163\ холостым, по пути проштурмуйте в Белом Бору немецкие танки. Алексеев говорит, стоят как на параде. Бот и устройте им фейерверк. Налет был неожиданным. Все случилось так, как мы предполагали. Фашисты выскакивали из домов полуодетыми, многие тут же падали, сраженные свинцовыми очередями истребителей. Бомбы разорвались в гуще машин со свастикой на бортах. В Семеновщину, где остановился наш штаб, приехал командующий ВВС генерал-лейтенант авиации П. Ф. Жигарев. Лицо серое, глаза покраснели от недосыпания. Павла Федоровича я знал еще в 1936 году по совместной работе в Орше. Потом мы вместе были в Китае. И вот снова неожиданная встреча. Командующий был доволен боевой работой летчиков и объявил им благодарность. - Вот как надо бить фашистов, комиссар! - потирал он руки и, погрозив на запад, повторил мои слова: - Дай срок... После краткого служебного разговора он попросил: - Будь добр, Андрей Герасимович, распорядись насчет обеда. Со вчерашнего дня ничего в рот не брал. Езжу с аэродрома на аэродром, из штаба в штаб. После обеда я предложил Павлу Федоровичу отдохнуть. - Что ты, - замахал он руками. - Какой там отдых... В это время в воздухе появилась группа наших дальних бомбардировщиков. Шли они с запада в плотном строю, без сопровождения истребителей. - А если нападут "мессершмитты"?-спросил я Жигарева. - Неужели нет резерва? - Наивный ты человек, - резко оборвал он. - Где взять истребителей? Не оголять же подступы к Москве. - Но ведь экипажи дальних бомбардировщиков - ночники. Почему же они летают в светлое время? Житарев доверительно рассказал мне о трудностях с техническим обеспечением авиационных частей. В первые месяцы войны мы понесли большие потери в самолетах. В заключение он заметил: - Но Государственный Комитет Обороны уже принял необходимые меры. Самолетов будет достаточно. И самых совершенных. Скоро убедитесь в этом сами. За первый месяц войны мы получили довольно ясное \164\ представление о действиях фашистской авиации. Увидели также свои слабые и сильные стороны. Когда на нашем участке фронта наступило кратковременное затишье, мы собрались в штабе ВВС 11-й армии, чтобы поговорить о своих насущных делах, проанализировать тактику фашистской авиации, обсудить, как лучше с ней вести борьбу. К этому времени у нас был уже опыт, добытый, правда, ценой больших потерь в людях и технике. На совещание пригласили командиров частей и соединений, военных комиссаров, офицеров штабов. Были здесь летчики и штурманы, отличившиеся в боях с фашистской авиацией. Состоялся полезный разговор, который позволил нам выработать практические рекомендации для ведения более успешной борьбы с врагом. Выступления товарищей касались главным образом тактических приемов, используемых гитлеровской авиацией. И это закономерно: но зная сильных и слабых сторон противника, нельзя найти надежных средств защиты против него. А нам пока приходилось обороняться, прикрывать с воздуха свои наземные войска. В наших полках осталось по три-пять боевых машин. Жизнь заставила нас учиться воевать не числом, а умением. Что же показал опыт первого месяца войны? Как действовала авиация противника? Какой она придерживалась тактики? По данным разведотдела Прибалтийского Особого военного округа, гитлеровцы в первый день войны произвели на нашем участке фронта около пятисот самолето-вылетов. Прежде всего они подвергли ожесточенной бомбардировке аэродромы. В частности, на один из них было совершено семь налетов, каждый из которых продолжался не менее сорока минут. В ряде районов фашисты выбросили воздушные десанты, стремясь нарушить связь и дезорганизовать работу таких крупных железнодорожных узлов, как Псков, Остров, Опочка. На нашем Северо-Западном направлении действовал 1-й воздушный флот противника. Он насчитывал более тысячи самолетов различных типов. Многие вражеские \165\ бомбардировщики и истребители превосходили наших по летно-техническим характеристикам. Но дело тут не только в технике и ее количестве. К моменту нападения фашистской Германии на Советский Союз се летчики приобрели немалый опыт в войне с западноевропейскими государствами, освоили целый арсенал тактических приемов, научились взаимодействовать как между собой, так и с наземными войсками. Умалять выучку и подготовленность противника - значило бы погрешить против истины. На первых порах мы изучали его тактику, чтобы потом, основываясь на опыте, выработать свою, более гибкую и совершенную. Для фашистской авиации прежде всего характерно было стремление к внезапным ударам. Особенно заметно это проявлялось в действиях истребителей. Гитлеровцы редко вступали в бой с нашими летчиками, если у них не было численного превосходства. Они предпочитали воровской прием - атаковывать одиночные самолеты, особенно те, которые заходят на посадку. Риска для себя тут почти нет, а успеха добиться можно. Ведь атакуемый не только лишен свободы маневра, но и обезоружен, поскольку расстрелял все боеприпасы. Осторожность и хитрость очень необходимы на войне. Но в этом тактическом приеме фашистов, пожалуй, больше трусости. Ведь и огонь они открывали, как правило, с пятисот - семисот метров. Этим и объясняется слабая эффективность их стрельбы. Лишь в исключительных случаях "мессеры" сближались с целью на сто - пятьдесят метров. Если наши летчики в первый же день боев совершили несколько таранов, что является высшим проявлением мужества и отваги, то гитлеровцы, кажется, за всю войну не совершили ни одного такого подвига. Боялись они и лобовых атак, отворачивали при встрече, становясь удобной мишенью для наших истребителей. Когда завязывались групповые бои, пара или тройка вражеских истребителей сразу же отделялась, уходила вверх и выжидала там. Как только от нашей группы отрывался одиночный самолет или выходил из боя подбитый, они бросались на него. Наши бомбардировщики ходили на боевые задания чаще всею без прикрытия. Если же они шли в сопровождении, то противник стремился большей частью сил \165\ сковать истребителей, а меньшими атаковать ударную группу. Были случаи, когда неприятель пропускал наших бомбардировщиков, прикрытых истребителями, к объекту и атаковывал их лишь на обратном пути. Видимо, здесь тоже делалась ставка на внезапный удар и на то, что паши летчики полностью израсходовали боеприпасы. Излюбленным приемом гитлеровцев было нанесение бомбовых ударов с разных направлений. Их "мессеры", появляясь над объектом, первыми старались сковать боем наших истребителей, оттянуть в сторону и дать возможность своим бомбардировщикам беспрепятственно нанести прицельный удар. Фашисты часто прибегали к хитрости: ух