мацию, так как на слово в таком деле тоже верить нельзя (ведь от этого зависит своевременность боевых распоряжений и успех боя в целом). Проверю - ничего похожего. Возможно, четыре часа назад обстановка была именно такой, но мы непрерывно отступали, причем довольно быстро. Все уже успело перемениться. Радио тогда у нас, конечно, отсутствовало, телеграфом в степи не воспользуешься, а телефонную связь не успевали развернуть. Пока размотаешь катушку с проводами, линия фронта уже сместилась - сматывай назад. Связисты так и делали, причем побросали значительную часть своего имущества, ссылаясь на казачьи налеты и быстроту отхода. Как же установить расположение войск? Связных в моем распоряжении не было. А если бы и были, то все равно на 30-километровые рейды в оба конца расположения частей нашей дивизии уходило бы столько времени, что картина успевала бы стать другой. Вот если бы я сам мог собирать информацию в войсках. Но для этого нужно бывать там, а я сижу на месте, прикованный к штабу. \39\ Прошла неделя. Моя неудовлетворенность своим положением росла час от часу, и я стал думать, как поставить этот вопрос перед Киселевым. Обстоятельства сами помогли. Как-то Степинь с адъютантами и ординарцами готовился к выезду в бригады. Увидев меня, начдив спросил, как идут дела. - Неважно! Я не справляюсь с канцелярской работой, да и толку от нее при такой постановке дела не вижу. Штаб опаздывает с регистрацией изменений. Поэтому в жизни обстановка одна, а на карте другая. - А вы умеете сидеть на лошади? - Умею. И вообще люблю лошадей. - Ну, так вот тебе кобыла, - перешел начдив сразу на "ты" (на "вы" он обращался подчеркнуто вежливо к штабным работникам, предпочитавшим седлу стул), - поступай в мое распоряжение, скачи в войска и узнавай, что нужно. Я поблагодарил за лошадь, тут же оседлал ее и отправился в бригады. Дело сразу изменилось. Приеду, узнаю. что произошло, и нанесу на карту. Киселев стал прислушиваться к моим сведениям. - А откуда вы это взяли? - спрашивал он вначале. - Сам видел, - говорю. Не знаю, проверял ли он меня на первых порах после этого, но картой, которую я готовил, теперь он пользовался часто. Степинь тоже приглядывался к тому, что я делаю. Убедившись, что работа пошла, он поручил мне следить за 1-й стрелковой бригадой, в состав которой входили, в частности, подразделения интернационалистов. В дальнейшем я временно исполнял обязанности начальника штаба этой бригады. Между тем наше отступление на северо-восток, в направлении реки Бузулук, продолжалось. Шло оно неорганизованно. Не только теория, совсем недавно преподававшаяся мне в академии, но и простой здравый смысл подсказывал, как надо поступать. Раз весь фронт, включая наших соседей - 8-ю и 10-ю армии, отступает и сразу наладить оборону нельзя, следует выставить в арьергарде прочные заслоны и поставить перед ними задачу любым способом на выгодных рубежах задержать противника. Тем временем отвести главные силы, собрать их в кулак и занять новый оборонительный рубеж. А у нас все шло не так. 14-й дивизии и без того было труднее всех, так как она отходила \40\на север не по прямой, а через Цимлянскую, Нижне-Чирскую, Обливскую, Клетскую и Усть-Медведицкую станицы на Серебряково, описывая огромную дугу вдоль восточной излучины Дона. Вслед нам летели угрозы, а порой слышалась стрельба в спину. Местные богатей с нетерпением ждали "своих". Особенно трудно приходилось интернационалистам. Вражеская агитация неустанно подчеркивала, что донцы "спасают родину от недругов России". Авиация белых сбрасывала над отходящими красными войсками листовки, в которых говорилось о "гибели Советов". Порой попадались даже фальшивые экземпляры газеты "Правда", отпечатанные деникинской контрразведкой где-то в белогвардейском тылу. В них содержались выдуманные сводки с разных фронтов, из которых явствовало, что Красной Армии будто бы наступает конец. В начале июня командующего 9-й армией П. Е. Княгницкого сменил начштаба этой же армии бывший царский полковник Н. Д. Всеволодов. Что же предпринимало в этих условиях новое армейское руководство? На мой взгляд, ничего существенного, хотя знал я, конечно, далеко не все. Политическая работа велась не столь интенсивно, как того хотелось бы. Во всяком случае, наша дивизия ее чувствовала слабовато. Газета "Красный боец" содержала мало информации и помещала немного политических материалов. Связь с политотделом дивизии у бригад и полков нередко прерывалась. Штаб армии присылал противоречивые распоряжения. Оборона должным образом не организовывалась. Ни задач по налаживанию взаимодействия с соседями, ни точных указаний о месте сосредоточения мы не получали. Начдив Степинь постоянно находился в первой линии бойцов, подбадривал их своим присутствием. К начдиву все мы относились с большим уважением. В дивизии его хорошо знали, видели в нем смелого, инициативного командира и признавали его авторитет. Каждый из нас понимал, что не он виновник неорганизованности действий. Впрочем, не слышали мы подобных упреков и из штаба армии. Армейское командование либо безмолвствовало, либо отдавало такие распоряжения, что глаза на лоб лезли. Я не имел еще тогда достаточно боевого опыта. И все же не раз задумывался над явной бессмыслицей некоторых приказов. Особенно досадны они были потому, что положение оказалось \41\ крайне серьезным. Управление дивизиями в 9-й армии было нарушено. Боеприпасов не хватало. Тылы перемешались с войсками первого эшелона. Свирепствовали эпидемии. До четверти личного состава армии лежало на повозках в тифозной горячке. Казалось, что вся степь вокруг, все деревья, курганы, трава и воздух насквозь пропитались запахом сулемы и карболки. Враг немедленно использовал наши ошибки. Проходя через какую-нибудь станицу, мы не были уверены, что из-за угла не вырвется вдруг с гиканьем казачий эскадрон. Женщины-казачки и даже их дети не сообщали нам сведений ни о чем. Зато армия генерала Сидорина имела впереди себя много глаз и ушей и располагала поэтому достаточной информацией о всех наших передвижениях. 3-й донской корпус, главные силы которого наседали на арьергарды нашей 9-й армии, выслал вперед, в тыл нашим арьергардам, казачьи отряды и разъезды, которые, прячась в оврагах и балках, пропускали мимо крупные красноармейские подразделения и налетали на мелкие группы красноармейцев, наносили им потери и создавали сложную обстановку для отступавших. Нам явно не хватало своей конницы. В этой связи приходит на ум сопоставление опыта первой мировой войны с гражданской. На полях мировой войны при определенном соотношении сил линия фронта порой надолго застывала на одном месте. Особенно характерно это было для боев во Франции. Шла позиционная борьба, в которой кавалерию применять было нецелесообразно. Стали поговаривать о ее отмирании как отдельного рода войск уже в самом ближайшем будущем. Но вот вспыхнула гражданская война внутри нашего государства. Понятия фронта и тыла нередко оказывались перевернутыми. Сплошной линии окопов, прикрытых проволочными заграждениями, как правило, не было. Война приобрела маневренный характер с перемещениями больших масс войск на огромные расстояния. И кавалерия возродилась, снова начав играть существенную роль и определяя нередко исход сражений. Пока что нам нечем было тут похвастаться. Южный фронт Красной Армии к июню 1919 года уступал деникинцам по численности конницы примерно в два с половиной раза. Надеяться на помощь со стороны соседей не приходилось. 10-я армия, оборонявшая Царицын, сама еле отбивалась от кавалерийских соединений врангелевцев. Находившийся \42\ при ней конный корпус Буденного перебросили в полосу 9-й армии позднее. 8, 14 и 13-я армии, располагавшиеся западнее, не имели сил даже для того, чтобы остановить полки белогвардейских добровольцев, шедших через Украину, и погасить мятеж Махно. Боевые действия в полосе 14-й дивизии развертывались следующим образом. В середине мая 2-я бригада находилась у станицы Екатерининской. Южнее, возле Усть-Быстрянской, стояла 1-я бригада. Еще южнее, у самого впадения Северского Донца в Дон, - 3-я бригада. 24 мая 2-й донской белоказачий корпус в составе 12500 штыков и сабель нанес удар по нашему правому флангу. Наскоро сколоченные сводные отряды, пришедшие 2-й бригаде на выручку, не только отразили вражеский натиск, но и ворвались в Екатерининскую. Белый генерал Стариков был убит, противника охватила паника. Однако севернее наша 23-я дивизия дрогнула и отошла. Тут казаки стали обходить 14-ю дивизию, прижимая ее к Дону. Чтобы не оказаться в мешке, нужно было либо форсировать Дон, оторваться от своей армии и уйти на юг, где у Маныча вела бои 10-я армия, либо срочно отходить к отодвинувшейся на север линии фронта всей 9-й армии в целом. Избрали второй путь, но не успели еще организовать отход, как 2 июня 1-й донской корпус в составе 7500 штыков и сабель нацелился на нашу 3-ю бригаду. Накануне к врагу перебежал изменник, дивизионный инженер, руководивший сооружением переправ через реки. Он выдал расположение охранения и главных сил 3-й бригады, что позволило противнику быстро окружить ее. Красные герои дрались до последнего патрона. Ускользнувшие от казаков несколько человек рассказали, что, когда надежды на спасение не осталось, комбриг Семенов, комполка Кузнецов и комиссары, чтобы не попасть в лапы противника, покончили с собой. В плен белым никто не сдался. Так началось отступление, о котором я уже сказал выше. 4 июня у станицы Морозовской мы потеряли почти всю артиллерию. 13 июня после тяжелых многодневных боев в степях между Чиром и Курталаком подошли наконец к Среднему Дону. А еще через два дня догнали 23-ю дивизию. К этому времени в строю у нас оставалось мало бойцов, а казаки Мамонтова все яростнее наседали на нас сзади. Отдельные группы наших товарищей, бродившие по степи в поисках своих частей, попадали в руки белых палачей. \43\ С глубокой скорбью узнали мы о гибели политотдельцев дивизии во главе с начальником политотдела Чугуновым. Арьергард 14-й дивизии отбивался тогда от врагов в районе станции Серебряково. Как всегда, тут же находился начдив Степинь, а с ним и мы, штабные офицеры. Противник видел нас как на ладони. Снаряды рвались совсем рядом. В момент одного из разрывов я был контужен. Степинь, заметив мое состояние, начал что-то говорить мне, но я ничего не слышал. Тогда он показал рукой на ближайший населенный пункт и потянул повод моей лошади в ту сторону, чтобы показать направление. Пришлось ехать туда. Я еле держался в седле. По-видимому, обстрел продолжался. Просто я временно оглох, поэтому ничего не замечал и только чувствовал порой, как лошадь дергается в сторону, наверное пугаясь близких разрывов. Вдруг моя лошадь стала оседать на землю. С трудом высвободил я ногу из-под нее. Оказалось, что лошадь была сильно ранена осколком. Она билась на земле, вскакивала и снова падала. Кое-как я добрался до селения и вошел в первый же дом. В горнице на постели лежала женщина и подавала знаки, чтобы я не подходил. Кажется, у нее был сыпняк. Рядом стояло ведро с молоком, но тронуть его я не решился, а показал жестом, что хочу пить. Женщина махнула рукой в сторону сеней. Там я нашел чистую воду, но, как только напился, совсем ослаб. В село каждую минуту могли ворваться казаки. Посидев немного на крыльце, я поплелся в сторону железной дороги и, дойдя до полустанка, упал на сваленные в кучу бревна. Отлежавшись, поднялся и почувствовал, что снова стал слышать. Сначала разобрал паровозный гудок, потом отдельные голоса и крики. У полустанка остановился поезд, из вагонов спускались вниз, под откос, красноармейцы. Я узнал, что это прибыл из Царицына пехотный батальон для охраны железнодорожной линии в сторону Поворино. Назвав себя командиру батальона, приказал занять оборону на кургане, прикрывавшем полустанок с юга. Только пехота рассыпалась вдоль холма, гляжу, скачет Степинь с адъютантами. "Что за отряд?" - спрашивает. Докладываю, кто это и какую задачу я поставил. Начдив одобрил распоряжение, поручил удерживать высотку, сколько сможем, и уехал. Вскоре показались белые. Несколько раз залпами мы отражали их атаки. Но вот патроны кончились, стрелять \44\ больше нечем. А на флангах замаячили вражеские всадники. Бойцы полезли назад, в вагоны, и поезд двинулся на север. Командир батальона звал меня с собой, однако я не поехал, решив проверить этот район, где могли еще оказаться какие-то наши подразделения. За полустанком щипала траву кем-то брошенная лошадь. Поймав ее, я поскакал в сторону видневшейся на горизонте станицы. Вскоре подъехал к глубокой балке. Как я ни понукал лошадь, спускаться вниз она не хотела. Оглянулся, а белоказаки уже невдалеке. Пришлось бросить лошадь и кубарем скатиться в балку. Заполз в кустарник, пересчитал патроны к нагану и решил отстреливаться до последнего, но живым в плен не сдаваться. Казаки, спешившись, рыскали наверху и внизу, ругаясь, что "комиссарик куда-то запропал". Я хорошо слышал их голоса. Потом кто-то закричал, что видит телегу, и разъезд ускакал за ней вдогонку. Через некоторое время я вылез из балки и, оглядевшись. направился к ближайшему хутору. Там обошел дома со стороны риг и сараев и стал всматриваться. На улице виднелась повозка, а возле нее два человека. Одного из них я узнал: я ночевал у этого товарища, когда впервые попал в 14-ю дивизию. Он ведал артиллерийским снабжением. Позвал его, а он махнул мне рукой и крикнул, чтобы я скорее шел к ним. Оказывается, это за ними гнался разъезд. Мы быстро перепрягли лошадей и оставили хутор. Через несколько верст показались наши отходившие на север войска. Меня положили на телегу, и я впал в забытье. Не знаю, сколько часов я так провалялся; очнулся на станции Серебряково. Облился холодной водой и стал выяснять обстановку. Вдоль железной дороги на Панфилове отходила одна бригада нашей дивизии. Другая, по слухам, должна была находиться в районе хутора Сенное. Комиссар штаба армии Петров поручил мне отправить к Степиню артиллерийскую повозку со снарядами, а потом пробраться в Сенное и попытаться установить точное местонахождение бригады. Отослав повозку (позднее я узнал, что она дошла по назначению), я взял лошадь и поскакал искать бригаду. Это была скачка с препятствиями в подлинном смысле слова. Несколько раз мне приходилось пережидать в оврагах, пока скроются казачьи разъезды, а возле Сенного наткнулся на один из них. Решил пробиться. В то время я был еще не очень-то хороший рубака, больше надеялся не на шашку, \45\ а на наган. На полной скорости пустил лошадь вперед, стреляя по казакам из нагана. Получил удар шашкой в руку, но прорвался. Отстали от меня казаки уже близ самого хутора. В Сенном увидел командарма-9 Всеволодова и двух членов Реввоенсовета армии. Командарм стал меня расспрашивать. Произошел разговор, навсегда врезавшийся мне в память: - Вы кто? - Помнаштадив-14 Мерецков. - Что делаете здесь? - Устанавливаю местонахождение нашей бригады. - Откуда прибыли? - Со станции Серебряково. - Дорога туда хорошая? - Скверная. Я вижу, возле дома стоит ваш автомобиль. На нем не проедете, после дождя глубокая грязь. - Ну, ничего, проберемся. А вокруг спокойно? - Вся местность запружена белыми разъездами, а вдали я видел крупные кавалерийские отряды. - Не может быть, врете! - Как вру? Я только что дрался с одним разъездом, еле отбился. - Вы морочите мне голову. Вы трус! Сейчас я поеду этой же дорогой на автомобиле. Там и в помине нет никого. Белые могут, быть в Серебряково, но не здесь. Вот мы их и обстреляем. - Ехать этим путем нельзя, разве что вы собираетесь попасть к белым в плен. Тогда другое дело. В Серебряково же стоят не белые, а наши. Разрешите идти? - Идите! - и вдогонку пустил грубое выражение. Вслед за мной вышли члены Реввоенсовета армии и накинулись на меня: "Разве можно так разговаривать с командармом? Попадете под арест!" Я ответил, что не попаду. Если он собирается сделать то, что сказал, то арестовывать придется кого-то другого. В Серебряково - бригады Степиня. По ним командарм хочет стрелять. Они увидят, что стрельбу ведут отсюда, заметят в поле перед хутором белых, подумают, что и здесь белые, и откроют ответный огонь. Произойдет столкновение между своими. - Вы бросьте эти разговорчики, - сказал один из членов Реввоенсовета, Б. Д. Михайлов, - Мы всерьез предупреждаем! \46\ Тут из дома вышел командующий армией и полез на колокольню стоявшей рядом церкви. Вижу я, что сейчас, действительно, он даст сигнал к стрельбе. Прошу разрешения у Михайлова объехать поле стороной, добраться до станции лесом и срочно связаться с нашими бригадами и с находящимся в Серебрякове комиссаром Петровым. Услышав, что я видел на станции Петрова, члены Реввоенсовета переменили тон и немедленно дали разрешение. Только я поскакал к лесу, как началась артиллерийская перестрелка. На счастье, гляжу, опушкой бежит Петров со штабным знаменем в руке. Остановив комиссара, я рассказал ему о происходящем. Он повернул к колокольне вразумлять командарма, а я пошел на другой конец хутора, нашел там бригаду и объяснил ее командиру, как лучше выбрать дорогу, Вскоре дали команду отходить на Поворино, и мы двинулись в путь. Всю дорогу я отмалчивался, хотя и был страшно зол. Зато другие, не переставая, обсуждали случившееся. Свидетелей имелось немало, и никто не понимал, зачем командарму, не разобравшись, понадобилось через головы белоказаков, хорошо заметных с колокольни, бить по кому-то, кого он сам не мог разглядеть, да к тому же ему говорили, что это - свои. А меня еще больше злило, что опять отступаем как попало. "В сторону Поворино" - что это значит? Ведь вся армия на одной станции не разместится. Кто будет прикрывать Новохоперск? А кто - Елань? А кто - путь на Балашов? И почему мы не обороняемся, не создаем промежуточных рубежей? Тянемся на север от Серебряково уже довольно долго и выполняем приказ точно, но тот ли это приказ, который нужен? Или же просто я не вижу всего со своей маленькой вышки, а армейскому начальству виднее? Под утро, качаясь на ходу в седле и держась за повод, я задремал. Чувствую, трясут меня за плечо. Открыл глаза - а это члены Реввоенсовета. - Откуда вы знали, что Всеволодов собирался изменить? - То есть как изменить? - не понял я. - Вы не скрывайте, говорите все, что вам известно. У вас были какие-то данные? Я все еще не мог сообразить, что конкретно они имеют в виду, подумал, что они вернулись ко вчерашнему инциденту, и сказал: \47\ - Как там хотите, а я говорил, что думал. Если человек совершает нелепые поступки, вредные для нашего дела, и не прислушивается к донесениям, то объективно он помогает противнику. Конечно, тут недалеко до измены. - Теперь уже поздно сокрушаться об этом, - заскрипел зубами Михайлов. - Он у белых! А ты, парень, не сердись и скажи, откуда ты знал? Командарм сбежал, переметнулся к врагу! Вот так история! Теперь понятно, почему вчера он так подозрительно вел себя! Наверное, давно замыслил измену, иначе 9-я армия по-другому строила бы при отступлении свои боевые порядки. Совершенно ошарашенный, я медленно свыкался со страшным известием. А члены Реввоенсовета все выспрашивали у меня какие-то сведения. Предстоял военно-судебный разбор обстоятельств дела. Они были рядом с предателем, да не один день, и проморгали измену. Им грозил трибунал или, вполне возможно, исключение из партии. К сожалению, я мало чем мог помочь. Повторил еще раз слово в слово вчерашний разговор со Всеволодовым. Штабной писарь тут же записал сказанное, мы все расписались. С тех пор я и помню детали этого эпизода. Около полудня я принял дела начальника штаба 1-й стрелковой бригады. Нам придали кавалерийский полк нашей же дивизии и приказали отбить у противника хутор Чумаковский, захваченный белоказаками той же ночью. Они преградили нам дорогу на Поворино. Нужно было сбить врага с позиции. Вдоль лесной опушки гарцевали донцы, стремясь побудить нас к неорганизованным действиям. Но мы спокойно изготавливались к атаке. Тогда противник решил упредить нас и сам пошел в атаку. Казаки мчались с гиканьем и свистом, свесившись набок с лошадей и выставив пики. Пехота заволновалась, нужно было воодушевить ее. Кавполк еще не успел развернуться и осаживал одним крылом. Чтобы побыстрее рвануть другое его крыло вперед и прикрыть пехоту, комбриг, комиссар бригады Ефунин и я выехали перед строем кавалеристов и дали шпоры. По копытному гулу я почувствовал, что красные конники мчатся следом. Сначала мы трое скакали рядом. А потом лошади понеслись сами во весь карьер. Моя оказалась резвее других. Она вынесла меня резким рывком, а на все остальное понадобилось несколько минут. Стреляя на ходу из нагана, я увертывался от нацеленных на меня \48\ казачьих пик. Казаки проскочили мимо, но один из них успел рвануть из-за спины карабин и почти в упор выстрелить. Я почувствовал, как обожгло голень. Держать ногу в стремени стало трудно. Два товарища, видя, как я сползаю с седла, подхватили меня на руки и отвели в сторону, потом разрезали сапог и кое-как забинтовали рану. Белые отступили, и 14-я дивизия пробилась к Поворино. До вечера мы преследовали казаков, а потом вернулись в Чумаковский. Мне с каждым часом становилось все хуже. На хуторе нашелся фельдшер, но у него не было хирургических инструментов. Тогда он прокалил на огне стальной крючок. Товарищи зажали меня покрепче, чтобы я не дергался от боли, а старичок стал ковыряться в ране и наконец подцепил застрявшую там пулю. Потом он наложил мне свежую повязку, боль постепенно утихла, и я уснул. Сутки пролежал спокойно. Затем рана начала гноиться, боль возобновилась. В хату пришли друзья по бригаде и дивизии. Приехал навестить меня и Степинь. Его назначили командармом, как человека, доказавшего свою преданность делу революции и проявившего большую смелость в тяжелых условиях. Мы тепло попрощались, и меня отправили на операцию в госпиталь. Больше мне не довелось увидеть 9-ю армию. Находясь на излечении, я пытался следить за ее судьбой. Кое-что рассказывали случайно встречавшиеся бывшие сослуживцы, За нанесенный врагу урон под Екатерининской нашу 14-ю дивизию наградили орденом Красного Знамени. Его вручил комиссару перед строем бойцов М. И. Калинин. В июле 1919 года 9-я армия заняла позиции у Балашова, прикрывая дорогу на Ртищево. Осенью она. в составе, уже Юго-Восточного фронта, снова двинулась на Дон, вышибла белоказаков из Новочеркасска, потом прошла на Кубань и освободила Екатеринодар (Краснодар). Я не смог сразу вернуться в строй и пролежал в госпитале до осени. Меня подлечили как следует, и я уехал в Москву: пришло распоряжение откомандировать всех оставшихся в живых слушателей первого набора Академии Генерального штаба для прохождения второго курса. \49\ ТРЕТЬЕ ВОЕННОЕ ЛЕТО От Москвы до Умани. - Идем в прорыв! - Житомирская притча. - На полях Галиции. - Львовский поворот. В третий раз я участвовал в боевых действиях на полях гражданской войны летом 1920 года. Кончалась вторая передышка. Многие фронтовые армии, незадолго до этого превращенные Советским правительством в трудовые и направленные на восстановление транспорта, шахт и на заготовку дров, опять стали под ружье. С запада и с юга Советской России угрожала новая опасность. Хорошо шли дела у нас на востоке, на севере и на Кавказе. Но в Крыму собирал остатки деникинцев провозглашенный "главнокомандующим вооруженными силами юга России" барон Врангель. А на западе буржуазно-помещичья Польша упорно не хотела идти на мир. Воззвание ВЦИК к Польше осталось без ответа. Вскоре белопольские войска перешли в наступление, а 25 апреля захватили Киев. 12 мая в РСФСР вновь ввели военное положение. Командующим Западным фронтом назначили М. Н. Тухачевского. 15-я и 16-я армии должны были нанести по белополякам основной удар. Тем временем Юго-Западный фронт обязан был очистить от врага Центральную Украину. Командующий фронтом А. И. Егоров спешно стягивал силы в район Приднепровья. Газеты оповестили о партийных и рабочих мобилизациях. Уже отдавшие ранее фронтам лучших людей, пролетарские центры страны слали на запад и юго-запад новые рабочие полки. Сворачивались занятия на командирских курсах, и молодых красных офицеров досрочно направляли в действующую армию. Опустела и наша академия. В мае большая группа слушателей была откомандирована в Харьков, где находился штаб А. И. Егорова. До Харькова мы добирались кто как мог. Одна из групп "академиков" (как нас называли в шутку) попала в вагон, который прицепили к поезду члена Реввоенсовета фронта И. В. Сталина. Другим членом РВС Юго-Западного фронта назначили латыша Рейнгольда Иосифовича Берзина. Талантливый литератор, участник первой русской революции, \50\ прапорщик-фронтовик в дни мировой войны, один из руководителей боевых операций против белопольского корпуса Довбор-Мусницкого после Октября, главнокомандующий так называемым Западным революционным фронтом, а потом Северо-Урало-Сибирским фронтом и 3-й армией против Колчака, инспектор армии Советской Латвии, затем член Реввоенсовета ряда фронтов, Берзин был надежным и стойким человеком. Я познакомился с ним несколько позже. Не знал я раньше лично и И.В. Сталина, хотя слышал о нем, находясь на Южном фронте годом раньше. Прибыв в Харьков, мы отправились в штаб фронта. Его начальник И. Н. Петин не пожалел для нас доброго часа. Он обстоятельно рассказал об обстановке, ввел в курс событий и упомянул, что служить мы будем в 1-й Конной армии. Эту армию уже в то время знали все. Каждый слышал, как небольшой кавалерийский отряд Буденного, постепенно становясь полком, бригадой, дивизией, корпусом, армией и набираясь опыта, громил вражеские войска Краснова, Богаевского, Мамонтова, Шатилова, Врангеля, Шкуро, Сидорина, Улагая, Покровского и других белоказачьих атаманов и деникинских генералов. Воевать под конармейским знаменем было немалой честью. Вместе с тем это означало, что нам предстояло очень скоро принять самое активное участие в операциях, ибо кого-кого, а уж Конармию держать в резерве не будут. И мы с нетерпением ждали минуты, когда вольемся в этот коллектив, овеянный боевой славой. Но начштаба повел нас сначала к командующему фронтом. Александр Ильич Егоров тепло напутствовал молодых генштабистов, после чего с нами пожелал встретиться И. В. Сталин. В комнате Сталина беседа текла дольше. Мы сидели и отвечали на вопросы, а член Реввоенсовета фронта ходил, покручивая в руках трубку, неторопливо задавал нам вопросы, выслушивал ответы и снова спрашивал. Сотни раз с тех пор беседовал я со Сталиным и в похожей, и в иной обстановке, но, конечно, в тот момент о будущем я не мог и подозревать. Кто бы мог подумать, что наступит время, когда мне доведется в качестве начальника Генштаба, заместителя наркома обороны и командующего фронтами разговаривать с этим же человеком - Генеральным секретарем ЦК нашей партии, Председателем Совета Народных Комиссаров и Верховным главнокомандующим! Однажды, уже после Великой Отечественной войны, Сталин спросил \51\ меня: "Товарищ Мерецков, а с какого времени мы, собственно говоря, знакомы?" Я напомнил ему о поезде Москва - Харьков и о майской беседе 1920 года. Сталин долго смеялся, слушая, как я тогда удивился, что первый вопрос, который он задал группе генштабистов, касался того, знакомы ли мы с лошадьми. Действительно, разговор шел в тот раз сначала примерно такой: - Умеете ли вы обращаться с лошадьми? - Мы все прошли кавалерийскую подготовку, товарищ член Реввоенсовета. - Следовательно, знаете, с какой ноги влезают в седло? - А это кому как удобнее! Чудаки встречаются всюду. - А умеете перед седловкой выбивать кулаком воздух из брюха лошади, чтобы она не надувала живот, не обманывала всадника, затягивающего подпругу? - Вроде бы умеем. - Учтите, товарищи, речь идет о серьезных вещах. Необходимо срочно укрепить штабы 1-й Конной армии, поэтому вас туда и посылают. Тому, кто не знает, как пахнет лошадь, в Конармии нечего делать! Штаб фронта перемещался тогда в Кременчуг. Добравшись вместе со штабом до этого города, мы должны были дальше уже сами искать Конармию, находившуюся где-то на подходе к Умани. В штабе фронта нам сказали, что основной штаб Конармии разместился в Елисаветграде, а там будто бы нетрудно узнать, где остановился полевой штаб. Начальник основного штаба Н. К. Щелоков оказался в отлучке, но и без него выяснилось, что прямого железнодорожного пути из Елисаветграда в Умань нет. Лошадей нам обещали дать только в дивизиях. Значит, трактом через Новоукраинку, Тишковку. Новоархангельск и Бабанку не поедешь. А железная дорога описывала крюк: либо северный - через Смелу, Шполу и Тальное, либо южный - через Помошную и Гайворон. Как же добраться поскорей? Нас было несколько человек, вчерашних слушателей академии, направленных к С. М. Буденному в качестве штабных работников. Мы понимали, что нас ждут, да и сами не хотели опаздывать: через два дня должно было начаться наступление. Вот и Умань. Пройдя через бесконечные сторожевые посты (сразу бросалось в глаза, что охрана штабов стоит на высоте), мы явились к армейскому начальству. Один красный казак поинтересовался, чего мы тут шляемся. \52\ Ответили, что мы из Академии Генштаба. "Пленные?" - ухмыльнулся тот. "Смотри, - говорим, - как бы мы тебя самого сейчас в плен не взяли!" Парень сделал большие глаза и пошел докладывать. Мы думали, что увидим начальника полевого штаба С. А. Зотова, но к нам вышли первый член Реввоенсовета армии, он же командарм, Семен Михайлович Буденный и второй член РВС Климент Ефремович Ворошилов (с третьим членом РВС Сергеем Константиновичем Мининым мы познакомились позже). Оглядев нас с ног до головы, Ворошилов заметил: - Вероятно, нам неправильно о вас доложили. - Нет, - возражаем, - мы действительно генштабисты, вот наши предписания. Завязался разговор. Так я впервые познакомился с двумя славными героями гражданской войны. Потом нас накормили и поторопили с отъездом в свои дивизии. Меня определили в 4-ю кавалерийскую дивизию Д. Д. Коротчаева помощником начальника штаба дивизии И. Д. Косогова по разведке. Другой помощник ведал оперативной работой. Ко мне назначили писарем одного бывшего студента; сказали, что он грамотный товарищ, но неорганизованный. Он действительно оказался неплохим работником, строчил бумаги бойко, я с удовольствием избавил себя от излишней писанины, целиком отдавшись постановке разведки. В мои обязанности входило представлять начальнику штаба дивизии проект дивизионного донесения в штаб армии, для чего вначале нужно было собирать разведданные. В целом разведка в Конармии была хорошей, но о новом противнике знала мало. Штаб фронта в туманных выражениях сообщил, что против нас стоят пехотные части 2-й польской армии, кавалерийская дивизия Карницкого и отряды бывшего царского офицера, в тот момент атамана Куровского. Начальник разведотдела армии И. С. Строило сам не имел достаточных сведений о враге. Прежде всего, я не понимал, почему мы воюем с белополяками, а натыкаемся всюду на банды Куровского. Позднее выяснилось, что белополяки выставили бандитов по всей линии фронта как заслон. О силах своих хозяев бандиты ничего толком не знали, да и воевали кое-как. Набранные в основном из всякого сброда, они относились к числу тех, кто годом раньше именовал себя "зелеными", а теперь окончательно скатились в лагерь контрреволюции. \53\ В конце мая 4-я дивизия прорвала бандитский заслон и вступила в соприкосновение с солдатами Юзефа Пилсудского. И тут сразу продвижение замедлилось. - Слушай, разведка, - говорил начштаба, - где твои глаза? Мы - конница. Наша работа - прорваться на фланге, ударить по тылам, атаковать огнем и клинком, применяя маневр на широком просторе, а не тянуть дивизию на проволочные заграждения. Ищи обход! Я и сам видел, что Конармия зачастую воюет не по-кавалерийски, а постоянно спешивается, чтобы пробиться через проволоку и окопы. Так фронта не прорвешь! Но где найти этот проклятый обход?! Немногочисленные пленные в один голос твердили, что всюду одно и то же. Разведотряды, куда я их ни направлял, натыкались на плотный артиллерийско-пулеметно-ружейный огонь и глубоко эшелонированную оборону. Может быть, комбриги что-либо знали? Стал я выспрашивать командиров бригад. Комбриг-3 А. А. Чеботарев охотно отвечал на вопросы, но сам недоумевал, где найти обход. Он говорил, что прошедшей зимой под Батайском бригады напоролись на прочную оборону деникинцев в болотах и тоже успеха не добились. Нужно менять в таких случаях тактику боя, искать что-то новое. А комбриг-1 Ф. М. Литунов в ответ на мои вопросы ворчал: - Кто у нас разведка, ты или я? Это твое дело показать мне, как расположился противник, а мое дело воевать. Комбрига-2 И. В. Тюленева мне редко удавалось поймать. Кончился бой, лезу в самую гущу, а комбриг уже уехал смотреть трофеи. Я за ним в трофейную команду, а он уже у начдива. Я к начдиву, а Тюленев успел доложить обо всем, что узнал, и опять ускакал в полки.Только позднее я сообразил, что в некоторых случаях следует получать сведения и у самого начдива. Постепенно выяснилось, что наши соседи испытывают те же затруднения. И 6-я дивизия С. К. Тимошенко, и 11-я дивизия Ф. М. Морозова, и 14-я дивизия А. Я. Пархоменко никак не могут преодолеть оборону противника и нащупать место для прорыва. Стало ясно, что здесь совершенно иные условия борьбы, нежели в степях Восточной Украины, Дона и Кавказа. Для меня это был полезный урок. Как Южный фронт в 1919 году был не похож на Восточный в 1918 году, так теперь Юго-Западный был не похож на Южный. Как же действовать кавалерии в условиях глубоко эшелонированной обороны противника? Искать, где она \54\ слабее. Затем отказаться от линейных фронтальных атак, собрать все силы в кулак, прорвать оборону в этом слабом месте и уйти в рейд, а там громить вражеские тылы. Следует отдать должное польскому солдату. Солдаты воевали хорошо. Этому искусно способствовала буржуазная националистская пропаганда. Войскам противника назойливо внушали, что в их руках "судьба родины". В 1772 году Пруссия, Австрия и Россия осуществили первый раздел Польши, в 1793 году - второй раздел, в 1795 году - третий. Воссозданное Наполеоном герцогство Варшавское частично снова отошло в 1815 году к России. В 19-18 году независимая Польша возродилась, а вот теперь русские опять хотят-де ее покорить. Это действовало. Уланы и жолнежи, даже окруженные, дрались до последнего и сначала в плен сдавались редко. Только длительная интернационалистская пропаганда, разъяснение польским солдатам смысла происходивших событий, разоблачение грязной политики пилсудчиков и установление прямого контакта с польским пролетариатом могли дать здесь должный эффект. Но на это требовалось время. А пока что интервентов, на которых сделали ставку международный империализм и реакционная белогвардейщина, необходимо было привести в чувство мощным ударом. И Конармия стала его готовить. Удар наносила под Озерной наша 4-я дивизия. За ней следовала 6-я. Фланги обеспечивали 14-я и 11-я. Нам противостояли соединения бывшей, только что расформированной 2-й польской армии, попавшие в стык между оборонявшими Киев 3-й и Винницу 6-й польскими армиями. Перед буденновцами поставили задачу пробиться к Бердичеву и разгромить вражеские тылы. 5 июня после затяжного и яростного боя противник дрогнул. 4-я дивизия ворвалась в Ягнятин, форсировав реку Ростовицу. Справа и слева прорвались наши 14-я и 11-я дивизии, а в Озерную вошла 6-я дивизия. Теперь вся Конармия вклинилась в расположение вражеских войск, которые пытались сжать нас с боков. По флангам Конармии ударили кавдивизия Карницкого с севера, кавбригада Савицкого и пехота - с юга. Но Буденный не стал отбиваться на флангах, а повел армию вперед, в глубокий рейд на северо-запад. Сзади нас сомкнулось польское кольцо. Так начался знаменитый Бердичевский прорыв. Еще через три дня 4-я кавдивизия ушла на Житомир, с ходу овладела им, освободив несколько тысяч \55\ пленных красноармейцев, потом повернула на восток и установила связь неподалеку от местечка Брусилов с Фастовской группой войск во главе с И. Э. Якиром. Это означало, что между Киевом и Винницей практически был создан "красный коридор". Теперь можно было ударить с тыла по 3-й польской армии и освободить Киев. Однако вместо нас на Киев стала надвигаться с юга наша Фастовская группа, а Конармия снова повернула на запад. Я расценил это как необходимость продолжать рейд по вражеским тылам. 4-я дивизия вторично выбила польский гарнизон из Житомира и овладела городом. Начштаба ставил передо мной все новые задачи, требуя разведки в направлении то Киева, то Радомысля, то Коростеня, то Новоград-Волынского, то Шепетовки, то Бердичева, иными словами - во все стороны. Но дивизия пока не двигалась с места. Оказалось, что связь со штабом фронта была временно утрачена, перспективных же задач и примерного плана действий после прорыва мы не имели. В те дни в Житомире со мной случилось одно происшествие. Занятый делом, я не мог подумать о квартире и сказал об этом коменданту штаба дивизии. Тот нашел мне комнату и дал адрес, сказав, что в этом доме живет будто бы бывший генерал-губернатор. Прихожу я туда с ординарцем. Встречает нас молодая хозяйка со своим отцом и говорит, что комната занята для господина красного офицера, начальника разведки. "То есть для меня", - пояснил я ей, расположился и ушел в штаб, а там заметил коменданту, что кто-то проболтался жителям и они знают о квартирантах лишнее: плохо храните военную тайну, дескать. Освободившись на час, отправился я отдохнуть. Гляжу, сидит наша хозяйка и плачет. В чем дело? "Красные арестовали отца за шпионаж", - отвечает. Звоню в особый отдел: надежна ли моя квартира? Особисты отвечают, что надежна, хозяина не они арестовали, но знают, кто это сделал, и сейчас распорядятся об освобождении. Успокоил я бедную женщину и вернулся по срочному вызову в штаб. Через час с разрешения Косогова опять пошел отдохнуть. Хозяин находился уже дома, но сидел угрюмый. Оказалось, что арестовали его дочь. Снова звоню в особый отдел. Особисты отвечают, что не они арестовали, однако знают, кто это сделал, и сейчас распорядятся об освобождении. Еще \56\ через полчаса сияющая женщина переступила порог своего дома. Оказалось, что это комендант штаба так глупо и мелко мстил людям за собственную болтовню. Его сурово наказали. Ведь из таких "мелочей" слагалось отношение мирного населения к Красной Армии. Это тоже была по-своему политическая агитация, в которой ничем нельзя было пренебрегать, чтобы не дать пищу вражеской пропаганде. Даже не двигаясь с места, Конармия морально давила на войска Пилсудского. Пленные показывали, что польские тылы охватила паника, что идет лихорадочная переброска подкреплений в район прорыва, а 3-я польская армия отступает из Киева, боясь окружения. Так чего же мы ждем? Скорее нужно отрезать ей пути отхода! И тут наконец прибыл долгожданный приказ из штаба фронта. 1-я Конная изготовилась к новым активным действиям. 6-ю и 11-ю дивизии Буденный повел на юго-запад, чтобы прикрыть зону прорыва от флангового удара со стороны следующих по пятам нашей армии польских уланов и пехоты. 4-я и 14-я дивизии под командованием Ворошилова двинулись на Радомысль, чтобы затем резко повернуть на северозапад и ударить по группировке