оло стены были установлены два противотанковых орудия. Возле них крутился широкоплечий веселый солдат. Он встретил меня, как старого приятеля. -- Будем знакомы, -- сказал он на ломаном русском языке. -- Гавриил Дмитриевич Протодьяконов, якут. Командир сказал: "Танки фашистские нужно бить здесь". А ты кто? Я назвал себя. -- Хорошо знаю тебя, хорошо. Тебе надо шибко спать. Иди в мою яму. Мешок, подушка есть. Хорошо с тобой выспимся. Гавриил провел меня в свой блиндаж, и я улегся на его постель из досок от снарядных ящиков, но мне она показалась мягче любой перины. 24 октября нашу группу снайперов -- Грязева, Морозова, Шайкина, Куликова, Двояшкина, Кострикова и меня -- перебросили на участок соседнего полка, восточный склон Мамаева кургана. Нам отводился участок на высоте 102,0 -- самый неудобный и опасный: траншеи вырыты под уклоном, расстояние до фашистской передовой -- метров сто пятьдесят. Раньше этот участок обороняли солдаты из роты противотанковых ружей. Неделю назад командир роты был ранен. Его отправили в медсанбат, а рота без командира несла большие потери. Бронебойщиков хоронили тут же, в окопах. Теперь в роте осталось всего два человека. Время от времени они переползали от бронебоек к пулеметам и палили в сторону противника, создавая видимость, будто здесь все в порядке, народу много... Невдалеке от высоты бил родничок. Свежая, чистая вода манила к себе фашистов, и они, как рассказал нам выделенный в полку проводник, не видя опасности со стороны бронебойщиков, стали приходить сюда по утрам с бачками и термосами. Того и жди, устроят тут коллективное умывание... "Хороший объект для снайперов", -- подумал я и попросил проводника: -- Пока не рассвело, веди нас скорее к месту. Проводник ответил: -- Быстро нельзя. Перед рассветом тут фашисты в каждую воронку швыряют гранату, каждый кустик поливают автоматной очередью. Боятся, проклятые. Дорогу за водой огнем прожигают... -- Давайте броском! -- предложил Саша Грязев. Я поддержал его. Проводник оказался смелым. Сделали один бросок, второй -- и оказались на краю оврага, по дну которого сочился ручей, вытекавший из родника. Припали к земле. Кругом мертвая тишина, даже ракеты не взлетают. Это плохо: не к добру такая тишь, окапываться опасно. Ползем дальше, ищем воронку или пустой окоп. Снайперу ползти неудобно: закинутая за спину винтовка то и дело сваливается, приходится часто останавливаться, поправлять, а тут еще автомат нужно беречь от песка: песок -- беда для него. Спустились на дно оврага, прижались к расщелине, и тут разразился фашистский пулемет. "Ну, теперь под этот шум можно действовать посмелее", -- подумал я. Но пулемет [53] работал недолго. Только я хотел пересечь дно оврага, как проводник остановил меня: -- Сейчас снова начнет строчить... На наши каски сверху посыпалась земля -- пулемет бил по восточному склону оврага. -- Сейчас, как только он умолкнет, -- сразу рывком через овраг и спрячемся вон за тем выступом, -- подсказал проводник. -- Там наша рота... Сделали рывок, спрятались. -- Где же рота? -- Пойду искать, -- сказал проводник. -- Только сначала послушайте мой план. Я буду продвигаться и громко разговаривать, а то, не ровен час, вдруг фашисты перебили всех наших и меня схватят. Либо свои за чужого примут... Крикну вам, позову -- только тогда идите. Поняли? -- Да. -- А если напорюсь на фашистов, наступайте по траншее. Наши пулеметы вон там: один, -- он показал на юг, -- с этой стороны, держит под обстрелом железнодорожный мост и склоны высоты; второй -- строго на север, обстреливает водонапорные баки. Два ручных пулемета завернуты в плащ-палатку, зарыты в песок. На том месте лежит помятая осколком немецкая каска. Гранаты и патроны ищите в той же траншее, пять шагов на восток, и сразу направо, там небольшой склад... Проводник ушел, мы остались на месте, притаились. Слышим сигналы проводника: "Дорога, дорога", -- повторяет он. Хорошее русское слово, по нему всегда можно узнать -- кто говорит, русский или немец. Немцы это слово не умеют произносить, у них получается "гарока". На этом слове проваливаются даже немецкие разведчики, переодетые в нашу форму. Как скажет "тарока", так и попался. Голос проводника исчез. "Где ж ты, "дорога, дорога!" Почему он молчит? Неужели схватили так, что не успел крикнуть? Прошло еще минут пять. И вот он перед нами, запыхавшийся. Есть там кто? -- спросил я. -- Есть, двое, живы. Ждут вашей помощи. Фрицы, штук пятьдесят, еще с вечера накопились, против них... А ну, пойдем скорее, подготовим для них встречу, -- загорячился Саша Грязев. Не спеши, -- осадил я его. Оставив на месте лишний груз, мы бросились вперед только с автоматами и противогазными сумками, полными гранат. У первого пулемета стоял бронебойщик, обросший бородой. Бриться ему тут было некогда... Прильнув к кромке бруствера, он всматривался в сторону противника. -- Что тебя там привлекает? -- спросил я. Не прекращая наблюдения, он ответил: -- Немцы, -- и, помолчав, показал: -- Смотри, видишь, на фоне зари силуэты? Готовятся делать перебежку к угловой траншее. Там у них площадка для миномета. Причалы нашей лодочной переправы хотят минами, видно, накрыть. -- Сволочи, -- не выдержал Саша Грязев, -- хорошо их вижу, дайте мне пару противотанковых! Саша не на шутку рассвирепел. Надо немного охладить его пыл. Беру его медвежью лапу и спокойно говорю: -- Ты сейчас швырнешь гранаты. Разгорится бой. Нас мало, и маневрировать еще не знаем как... -- Говори, главный, что делать? -- Во-первых, изучить обстановку, условия маневра; во-вторых, выбрать огневые позиции, чтобы можно было расстреливать фашистов в траншее. -- А почему только в траншее? -- Из нее у них ограниченный обзор, не увидят, откуда мы щелкаем. [54] Из этой траншеи может получиться хорошая ловушка, как огневой коридор. А надо будет -- заблокируем этот коридор гранатами. Понятно? -- Понятно, -- не очень охотно согласился Саша. С рассветом вместо утренних птичек повсюду защелкали разрывные пули, засвистел свинец автоматных очередей. Наши снайперские посты расположились в передней линии обороны. Задача у них была такая: как только немцы бросятся в атаку, в первую очередь выводить из строя офицеров, потом уничтожать ведущих солдат и гранатами -- боевую технику. И все же Саша Грязев взял сумку с противотанковыми гранатами, забросил за спину автомат и пополз к фашистскому пулемету, под прикрытием которого скапливались солдаты. Приблизившись незаметно, он швырнул две противотанковые гранаты. Как и следовало ожидать, завязался невыгодный для нас бой. Гитлеровцы обошли нашу группу справа и слева. Мы оказались почти отрезанными. Единственный выход из окружения простреливался плотным пулеметным огнем. Поэтому отходить не было смысла. Мы остались в осаде... Прошли сутки, вторые. Мы держались. Снайперский огонь вынудил фашистов отказаться от вылазок к роднику; много солдат потеряли они и на минометной площадке, с которой не успели сделать ни одного выстрела по лодочным причалам. Ночью к нам пробрался связной комбата. Он принес приказ командира дивизии: "Удерживать позиции до последней возможности". Это значило: с высоты уходить нельзя. Осень везде одинакова. Погода меняется постоянно. То пригревает солнце, то моросит холодный дождик, то тянет жгучим холодом и сыплется льдистая крупа. Вот так и сидели мы двое суток в окружении, ни на минуту не выпуская из рук оружия. Бывало, с вечера пройдет дождь, а к рассвету подует степняк. Ух, как в такие минуты невесело. Прижмешься в углу траншеи... А чуть затих без движения -- полы шинели примерзнут к земле... Гитлеровцы не раз сползали по косогору к нашим траншеям, и тогда мы забрасывали их гранатами. Гранаты надо было кидать далеко, так, чтобы они до взрыва не могли скатиться по косогору обратно в траншею. Тут пригодились длинные сильные руки Грязева. Саша ходил по всей линии обороны, как сторож по огороду, и стоило только фашистам приблизиться на расстояние броска, как он подымал свою длинную руку с противотанковой гранатой и бросал ее точно в цель. Сперва подымались пыль и дым, потом все рассеивалось, и мы видели результаты взрыва. Неплохие результаты! ...На исходе третья ночь. В черном небе ни одной звезды. Тяжелые тучи, кажется, придавили все живое на Мамаевом кургане. Передний край немцев в ста метрах от нас. Слышно, как там, в окопах, звенят котелки, металлические кружки, стучат каблук о каблук солдаты: сбивают грязь с ботинок, греют ноги. Все слышно, но речь разобрать нельзя. С детства не учили иностранный язык, убегали с уроков, а теперь ругаем сами себя. Всю ночь мы следили за поведением противника. Сон не шел. Изредка поглядывали назад, на Волгу. Ветер рябил черную поверхность волжской воды. Холодный отсвет неба нагонял тоску. Клубы синего тумана медленно ползли по развалинам. От пронизывающего предрассветного ветерка становилось все холоднее. В траншеях противника началось оживление. Мелкими группами немецкие солдаты стали подбираться к нашим окопам. Мы взяли снайперские [55] винтовки и без особого труда расправились с ними. Не получилось у них внезапности. Ответного удара пришлось ждать недолго. От шквального ливня пулеметных и автоматных очередей взъерошилась земля перед нашими позициями. Мы ушли из зоны обстрела, а вскоре наш прицельный снайперский огонь заставил замолчать пулеметы. И вот гранатометчик Саша Грязев снова на старте. Он разворачивался медленно, заносил руку, пригибал одно колено, словно заводил тугую пружину, и швырял гранату. Ничего не скажешь -- мастер! Я попросил у Грязева дать мне хотя бы одну гранату. -- Не трожь короткими руками, -- пробасил он, -- гранаты беречь надобно! За трое суток Грязев перебросал уйму гранат, уничтожив десятки фашистских солдат. Снайперские пули и гранаты помогли нам выполнить приказ командира дивизии: свои позиции на высоте 102,0 мы не сдали. И, судя по всему, нам предстояло держаться здесь еще не один день и не одну ночь. Об отходе никто не думал. 10. Сложная позиция Вот уже четвертые сутки мы в осаде. Ждем ночи, чтобы занять новые посты и оборудовать их. Наконец лучи заходящего солнца окрасили в ярко-розовый цвет перистые облака. В воздухе перестали гудеть моторы фашистских самолетов. Облака над городом потемнели, но отсветы зари еще долго видны были на горизонте. Лишь к полуночи мы закончили оборудование снайперских постов. Хотелось и спать и пить. Подход к роднику немцы отрезали минным заграждением, но мы тоже не подпускали их к воде огнем пулемета и снайперских винтовок. В эту ночь ужин нам опять не доставили. Нас мучил голод, но сильнее его была жажда. Во рту пересохло, отяжелел язык -- все делали молча, понимая друг друга без слов. По всему виду и поведению товарищей я понял без объяснений: все просят отдыха. Хотя бы полежать на земле, немного набраться сил... Я дал команду отдыхать, а сам вместе с Костриковым остался в боевом охранении. Вооружившись ракетницами, мы условились о сигнале на случай тревоги и разошлись в разные стороны. Я отчетливо воспринимал ночной шепот ветерка, полет мин, мерцающие огоньки папирос в стане противника, еле уловимый аромат табачного дыма. Еще сильнее захотелось курить, но курить было нечего. Глухие металлические стуки, обрывки немецких фраз раздражали меня -- хотелось курить. К тому же неодолимо тянуло ко сну. Костриков подошел ко мне и, как бы разгадав мои мысли, начал трясти карманы убитых. Вскоре мы закурили, и сон отлетел. Мы хорошо знали, что противник готовит для нас ловушку, сооружает ложные позиции. Тут нужны были особая бдительность и особая хитрость. Втыкаю лопату в грунт до самого заступа, прикладываю ухо к концу черенка, как к телефонной трубке, и слушаю. Лопата в земле, точно ладонь на человеческой груди, передает мне напряжение грунта на вершине кургана. Где-то невдалеке долбят камень или вбивают кол, чуть дальше -- роняют на землю что-то увесистое, возможно, ящики с продуктами или мешки с песком. Земляных работ не слышно. А вот совсем рядом шаги. Гитлеровцы громко стучат о землю коваными сапогами, проходят вдоль траншей. Это сменяется охрана на огневых точках... Через некоторое время я разбудил спавшего рядом снайпера Куликова. Он вскочил как кипятком ошпаренный, схватил автомат. [56] -- Где ползут?! -- Нигде, просто тебе пора бодрствовать. На высоте появился дежурный немецкий пулеметчик. Видать, новичок: его можно было легко снять из винтовки с открытым прицелом даже в темноте. Но я не стал тревожить товарищей... Снова наступило сравнительное затишье. Я обошел снайперские пары. Мои друзья давно уже сменились и, свернувшись комочком в траншеях, отдыхали сидя. Вернулся к своему напарнику -- Николаю Куликову. Решил немного поспать. В подкопе траншеи лежали солдатские шинели. Хозяева их уже давно крепко спят в земле на Мамаевом кургане, а шинели остались друзьям... Уткнувшись головой в шинели, я погрузился в сон. Николай встал у пулемета. Он боялся присесть: сядешь -- и незаметно подкрадется дремота. Лучше уж отгонять ее стоя, пусть даже пули свистят над головой. Перед рассветом, как было условлено, Куликов разбудил меня. -- Хуже всего без воды. Думал, ночью полегче будет, да где там... -- Как прошло дежурство? -- спросил я. -- Нормально. С каждой минутой становилось светлее. Снайперы подходили ко мне, и каждый спрашивал: -- И сегодня воды не будет? -- Выдержим, не страшно, -- утешал я товарищей. Губы у них потрескались, лица осунулись. И вдруг вспыхнул огонек в глазах Кострикова. Солдат плюхнулся на дно траншеи, широко разбросав ноги, запрокинул голову и громко закричал: -- Братцы, вода! Он радостно улыбался и молчал. Мы смотрели ему под ноги и ничего не видели. Наконец Грязев не выдержал: -- Ну говори, где там твоя вода? Костриков сузил свои черные глаза. -- Где вода, спрашиваешь? А вон сколько фашистов валяется, видите? -- Ну и что? -- ответил своим густым басом Грязев. -- Так у них же вода во фляжках... Надо обыскать убитых. -- Резон, -- согласился Куликов. Он больше всех страдал от жажды. -- Резон-то всегда резон, -- сказал Двояшкин, -- но такую вылазку надо прикрыть огнем... Я, Куликов и Двояшкин сразу двинулись к своим точкам. Едва я успел прижаться к прикладу, как в прицеле замелькали каски. Прошло несколько секунд, и фашисты выбросили на бруствер пулемет, открыли огонь. Переложив поудобнее винтовку, я дал выстрел. Пулемет умолк. Свежей головы у пулемета не появилось, и мне стало ясно: за мной следят, надо менять позицию. Оставив вместо себя чучело в каске, я захватил свой окопный перископ и стал передвигаться но траншее к другим чучелам, чтоб заменить одно из них собой. Тем временем Грязев и Костриков заканчивали свою "операцию" -- вылазку за фляжками. Они выбрали для этого место возле нашего старого КП. Так мы называли свой пункт сбора, явочный окоп. Когда нужно было собраться, поднималась моя пилотка. Однако на этот раз пилотку выставил Костриков. Я даже не поверил, что они так быстро управились. Но когда пришел на КП, то увидел на плащ-палатке у ног Кострикова пять баклажек. В них была какая-то ржавая, горькая жидкость. В хорошее время не прикоснулись бы к ней, а тут глотали с жадностью. И сразу все ожили. Часам к десяти утра слева от нас, на южных скатах кургана, началось усиленное движение солдат противника. Они передвигались но глубокой траншее вниз, к своей [57] противотанковой батарее, орудия которой были нацелены на туннель под железной дорогой. Это была засада против наших танков, которым, если бы началось наступление, орудия действительно могли нанести большой урон. Но танков у защитников центра города было мало, и о большом наступлении мы тогда еще не могли и думать. Поэтому для борьбы с орудиями были выставлены лишь два наших снайпера -- Воловатых и Подкопов. Они заняли хорошие позиции, замаскировались и метким огнем понемногу выводили из строя прислугу орудийных расчетов. Вот почему днем на батарее была обычно мертвая неподвижность. Сверху, со склонов Мамаева кургана, нам хорошо были видны эти орудия -- они прижались к южному подножию высоты, как замороженные ужи, и казались забытыми. Мы уже не обращали на них внимания. И в этом была наша ошибка. Ведь вот двинулись сегодня к батарее солдаты противника, но возле орудий не показываются, где-то притаились, готовят против нас какой-то коварный ход. Какой же? Внимательно вглядевшись, я заметил, что у большой траншеи появились "усы" -- узкие неглубокие щели с круглыми ямками на концах. Стрелковые ячейки. Как мы прозевали? Когда их успели выкопать? Сегодня ночью? Не может быть. Неужели моя лопата-телефон обманула меня? Едва ли. В этот момент Воловатых обнаружил новую группу немецких солдат. Они скопились в створе ориентира номер пять -- так мы назвали разбитую зенитку-пушку на склоне кургана. Это всего метрах в восьмидесяти от нас. -- Ориентир номер пять: вижу противника! -- доложил Воловатых. Не успел я сказать и слова, как Саша Грязев, схватив две противотанковые гранаты, бросился вдоль окопа. -- Стой, назад! -- крикнул я. Саша остановился и, широко расставив ноги, вдруг посмотрел на меня так укоризненно, что мне показалось -- его серые глаза сейчас метнут искры. -- Главный, разреши убить фашистов! И позицию заодно разрушу, -- сказал он с иронией и, помолчав, серьезно добавил: -- Не всех же тебе бить, дай и другим счет увеличить. Врасплох застал меня этот упрек. Мы в самом деле вели личные учетные листы -- "личный счет мести фашистам", где каждая цифра за каждый день заверялась подписью очевидцев удачных выстрелов. На моем счету было действительно больше всех. Об этом свидетельствовала и подпись Саши Грязева. Что ему сказать сейчас? Он стоял в вопросительной позе, ждал моего ответа. Все, затаив дыхание, смотрели на нас. За живое задел меня Саша. Я махнул рукой в знак согласия. Саша улыбнулся торжествующе: -- Давно бы так! А меня мучила совесть. Я старался припомнить, где же и когда я злоупотреблял своей властью, то есть увеличивал свой счет, а напарника держал как приманку, мишень! Все молча курили, видя, как я переживаю. -- А все же, ребята, это покупка. Беги, Николай Остапович, -- попросил я Куликова, -- догони Сашу и скажи ему, что сейчас он попадет в ловушку: там в стрелковых ячейках может быть снайпер. Куликов не успел догнать Сашу. Швырнув гранату, Саша опоздал присесть. Вражеская разрывная пуля попала ему в правую сторону груди. Я подбежал к нему. Он не стонал. Спокойно вынул комсомольский билет и сказал: -- Возьми, Вася... Ты прав, это засада снайпера... Передай товарищам, что умираю коммунистом... Мы сняли с него гимнастерку, чтобы перевязать разорванную грудь. [58] Правая рука висела, как плеть, кровь била из раны. Бинтовать было нечем. Мы сняли с него тельняшку, чтобы сделать перевязку. Снова вспыхнул огонь в глазах Александра. Он выдернул из моих рук окровавленную тельняшку, надел ее на штык, встал, потряс винтовкой в сторону врагов. -- Знайте, бандиты, победа наша! И упал на руки товарищей. До фашистской траншеи было метров восемьдесят. Немецкий окоп от разрыва гранаты не пострадал, а мы потеряли от единственного выстрела такого богатыря... Как я клял себя за то, что не проявил твердости, не остановил Грязева... В комсомольском билете Александр Грязев оставил завещание своему сыну: "Не тот патриот, кто много говорит о Родине, а тот, кто готов отдать за нее жизнь... Во имя Родины и твоей, сынок, жизни я готов на все. Расти, дорогой мой малыш, учись. Родину люби не словами -- трудом люби". На могиле Саши мы поклялись отомстить фашистам за его смерть. Тяжелым был этот день, хотя сильных атак немцы не предпринимали. С воздуха не бомбили. Лишь дважды от водонапорных баков подымались в атаку фашистские цепи, но обе атаки мы отбили автоматным и пулеметным огнем. Снайперские винтовки были в это время укрыты плащ-палатками. Солнце катилось вниз, Зарумянился горизонт. Подул слабый ветерок, лишь по перемещению дыма можно было установить его направление. Ржавая пыль ровным слоем ложилась на землю, на наши плечи. Наконец наступила ночь. Черно-сизым бархатом отливал восток, а на западе все блестела светлая полоска. Я смотрел в ту сторону в каком-то оцепенении: смерть Саши Грязева придавила меня. Не хотелось ни есть, ни пить, ни двигаться. Лишь слух машинально отмечал, что делается в стане врага. Внизу, около железной дороги, раздавался металлический лязг. Наверно, артиллеристы противника ремонтируют орудия. Хорошо были слышны окрики офицеров на высоте. Там же застучали дежурные пулеметы -- боятся гады или веселят себя пустой стрельбой. Неожиданно спустился густой туман, хоть глаза коли. Это взбодрило меня: такая темнота помогает лазутчикам -- могут приползти сюда за "языком"... Однако случилось то, чего мы уже и не ожидали. Под прикрытием тумана к нам пробрались солдаты из третьего батальона. Командовал ими лейтенант Федосов, бывший начальник штаба второго батальона. И на этот раз он был, как всегда, навеселе. -- Сматывайте свои удочки и уходите в тыл, -- распорядился он. -- Командир полка майор Метелев приказал. -- К чему такая поспешность? -- спросил я. Федосов, прикуривая папиросу от зажигалки, в упор исподлобья посмотрел на меня. Веки воспаленные, припухшие. -- Не твое дело, -- ответил он хриплым голосом. Видно, неважное у него настроение. К нам подошел политрук Степан Кряхов, поздоровался. Федосов ушел вдоль окопа размещать людей по огневым точкам. Когда мы остались вдвоем, Кряхов рассказал мне, что у Федосова за пьянку отобрали комсомольский билет и решили отправить на самый опасный участок обороны. -- Значит, все прибывшие сюда отбывают наказание? Кряхов ответил: -- Да. -- Тогда ответь: за что тебя направили к нам? [59] Он немного помолчал, подумал, потом заговорил тихим голосом: -- Я политработник, отвечаю за все, в том числе и за моральное состояние людей, за их проступки. Но люди эти ведь не потерянные для нас. Вот и хочу помочь им тут искупить свои ошибки... Мы разговорились, что называется, по душам, и под конец я попросил Кряхова передать командиру полка: уходить снайперам с этого участка нельзя, мы должны отомстить за Сашу Грязева, помочь новичкам; просим только суточный отдых на прежних позициях. 11. Найди снайпера! Помните детские "загадочные картинки"? Причудливое переплетение штрихов, линий. И задача -- "найди мальчика!". Забавная игра. Сколько таких "картинок" пришлось нам разгадывать среди сталинградских развалин! Только проигрывать в той игре нельзя было. За много дней, проведенных на Мамаевом кургане, снайперы не отдыхали ни днем, ни ночью. Гасла инициатива, терялась изобретательность. Мы знали, что под каждым бугорком может скрываться опасность, но нас постепенно одолевало безразличие. Ведь если для выстрела снайперу требуется несколько секунд, то для того, чтобы обнаружить цель, приходится часами напряженно следить за передним краем противника. Но что может заметить смертельно усталый человек? Ничего, или просто подставит свою голову под пулю. И появлялось бессознательное стремление уклониться от поединка. Поэтому командир полка дал нам суточный отдых. Наш участок обороны усилился группой бойцов лейтенанта Федосова, опасность полного окружения миновала, и мы могли теперь немного поспать. Но перед тем как забраться в свои "спальни" -- ниши под берегом оврага, мы рассказали и показали новичкам, чем опасны траншеи на Мамаевом кургане. Для новичков курган, вероятно, казался безлюдным. Проспали мы целый день. Разбудил меня стук котелка над самым ухом: принесли ужин. После гречневой каши с мясом и горячего чая снова потянуло в сон. Время, отпущенное командиром полка на отдых, еще не истекло, и мы опять нырнули в ниши. Проснулись через несколько часов, когда ухнул разрыв мины в овраге. Где-то рядом строчил фашистский пулемет. Трассирующие пули, как в вату, впивались в нависшую над нами стену оврага. Я заметил это уже возле перископа на снайперском пункте. Наблюдал не ради любопытства: надо обнаружить пулемет и заткнуть ему глотку, если не сейчас, в темноте, то с рассветом. Обнаружить его можно было по светящейся трассе пуль, но пулемет быстро умолк. Ко мне подошел Двояшкин, присел рядом. В овраге что-то загремело: пустые консервные банки или котелки. Гитлеровский пулемет снова заговорил. -- По какой цели он стреляет? -- спросил я. -- Кто уронил котелок? -- В овраге много раненых новичков. Это они возле медпункта гремят котелками, -- ответил Двояшкин. -- За подранками охотится! -- возмутился я. И тут же решил во что бы то ни стало найти пулеметчика и продырявить ему голову. С рассветом закипел бой, и я, сменив под этот шумок позицию, наконец обнаружил "охотника за подранками". Его голова тут же попала в перекрестье моего прицела. Пулемет замолк. После этого выстрела я спустился в овраг, к раненым новичкам, что прибыли вчера ночью. Очень важно было знать, где и при каких обстоятельствах они были ранены. Особенно [60] меня интересовали нулевые ранения. Ведь каждая рана имеет свою особенность и может подсказать, какие стрелки появились тут у противника. У входа в санитарный блиндаж сидел широкоплечий, коренастый солдат. Кто черные глаза блестели испугом и радостью, и где-то в глубине их теплилась та острая солдатская шутка, с которой бойцы даже перед смертью не расстаются. Рот солдата был закрыт широким бинтом. Винт на подбородке насквозь пропитался кровью, побурел. Рядом с каской лежала какая-то порванная книга без обложки, а между ее листами -- огрызок простого карандаша. На больших грязных руках солдата, на гимнастерке виднелись запекшиеся следы крови. Он был ранен еще вчера утром. Степан Сафонов -- значилось у него в солдатской книжке. -- Как это тебя, Сафонов, угораздило подставить голову под фашистскую пулю? Солдат посмотрел на меня укоряющим взглядом. Видно, хотел послать подальше, но я терпеливо ждал ответа. Наконец он взял карандаш и написал на листке книги нервным почерком: "Ты, видать, так твою растак, еще не нюхал моей зуботычины. Хочешь, дам?.." -- Пожалуйста, -- ответил я, -- только не раздражайся и помоги мне установить, где и как тебя ранило. Это очень важно. Только из третьего исписанного листка я узнал, что Сафонова ранило в рот, когда он прикуривал от цигарки товарища. -- А где тот солдат, что дал тебе прикурить? "Мой друг, Чурсин, остался на передке, ждет своей очереди, ему тоже скоро влепят", -- последовал письменный ответ. Я зло выпалил: -- Растяпы! Мы целую неделю на высоте, но своих голов фашистам не подставляли, а вы ночь переждали -- и половина команды вышла из строя. Как это получилось?! Сафонов что-то начал писать в ответ, но я уже не стал читать, убежал на свои позиции. По траншее проскользнул к могиле Саши Грязева, потом спустился в яму. Тут можно стоять во весь рост. Надо обдумать, как действовать против снайперов противника. Наверняка они на этом участке есть, но работают очень осторожно. Фашистские снайперы, как правило, устраивали свои посты в глубине обороны, а мы вылезаем на самый передний край. У них много ложных позиций. Как отличить ложную от действительной? Небольшой опыт уже подсказывал мне: нужны наблюдательность и большая выдержка. Скажем, на заре где-то мелькнет отблеск зажигалки -- снайпер закурил. Засекай эту точку и жди: должна показаться паутина табачного дыма. Пройдет еще немного времени, а может, и целый день, и на какую-то долю секунды покажется каска. Тут не зевай! Но если даже опоздал взять, то уже ясно, где среди ложных позиций действительная. Эти рассуждения с самим собой привели меня к выводу, что сегодня я должен, как никогда, внимательно следить за тем участком, откуда был сделан выстрел в грудь Саши Грязева. Переползаю к позиции своего напарника Подкопова и начинаю наблюдение. Проходит час, второй. От напряжения ломит глаза, устала шея, тяжело держать голову, но я не двигаюсь. Подкопов убеждает меня: там, куда я смотрю, снайперского гнезда нет, проверено десять раз. Он уползает. Не могу не верить товарищу, но какое-то внутреннее чутье и желание отомстить за смерть Саши не отпускают меня с этой позиции. Через час снова подползают с перископом Морозов и Подкопов. Теперь [61] мы уже втроем обшариваем все тот же участок. Над нами пролетают тяжелые снаряды шестиствольного немецкого миномета. Они взрываются в глубине нашей обороны, подымая столбы земли. Такие снаряды-великаны видны в воздухе. Они летят со скрипом, напоминающим голос ишака. Летят, переворачиваясь в воздухе с боку на бок, как поросенок в грязи. Немецкий шестиствольный миномет мы прозвали "ишаком" еще и за то, что он кричал раза два-три в день: на заре, часов в пять, потом в полдень и с наступлением темноты. Видно, знал минометчик, когда наши санитары относили раненых к Волге. Лежим молча, ведем наблюдение. Лучи заходящего солнца осветили высоту. Они как бы простреливали темные пятна, освещая каждый бугорок, замеченный нами днем. Чуть ниже вершины валялись снарядные гильзы. От нечего делать я насчитал двадцать три штуки. Стоп! А эта без дна! Через такую гильзу, как через трубу, можно просматривать даль. Я чуть привстал. И вдруг там, в трубке, -- будто кремень высек искру. Я камнем упал на дно окопа. На противоположной стороне бруствера лопнула разрывная нуля. Около меня уже сидел Николай Куликов. -- Главный, ты жив? -- спросил он. -- Как видишь, цигарку кручу. -- Тебя что, опять ранило? -- Да отвяжись ты со своими глупыми вопросами. Цел и невредим. -- Так что же ты дернулся, как барс на жертву? -- Плохо мы следим за новинками противника. -- ответил я и рассказал, что произошло. Гитлеровский снайпер в оплату за свой труд и выдумку получил право на первый выстрел. Теперь выстрел -- за русским снайпером... За ужином мы решили, как будем действовать. Николай Куликов и Подкопов высказались за то, чтобы выходить на охоту за "гильзами" с ночи. Шайкин с Костриковым не соглашались, утверждая, что снайпер оставит эту гильзу ложной позицией. Морозов и Кузьмин предлагали дождаться общего наступления и тогда под шумок резануть по гильзам. -- Для работы снайперов нужен фон, -- философствовал Морозов. Воловатых и Двояшкин определенного мнения не имели, они просто готовы были выходить на свои старые позиции. -- Давайте вздремнем немножко, -- предложил я. Мои друзья знали, что я люблю подремать с вечера до полуночи: на утренней заре мне не спалось, поэтому молча пропустили меня в темный угол. Проснулся я около часу ночи. Николай Куликов возился с винтовками, остальные спали. Холод наводил "порядок" в окопах: ребята лежали вплотную друг к другу. Николай, увидев, что я проснулся, взял винтовку и нырнул в темноту. Я последовал за ним, прихватил автомат и сумку с гранатами. Ночь выдалась на редкость тихая. Затишье перед бурей: вероятно, противник готовит новый удар, чтобы сбросить нас в Волгу. Не выйдет: отступать нам некуда -- за Волгой земли для нас нет... Заняв позицию невдалеке от спящих товарищей, я стал прислушиваться к тишине и вспоминать встречу с командующим армией генералом Василием Ивановичем Чуйковым. Это было утром 16 октября. Тогда, кажется, была такая же напряженная, но не очень тихая ночь, а командующий, пригласив нас к себе в блиндаж для вручения наград, говорил как-то удивительно спокойно: -- Обороняя Сталинград, мы вяжем врага по рукам и ногам. От [62] нашего умения стоять здесь насмерть зависит решение многих крупных задач войны, решение судеб миллионов советских людей, наших отцов, матерей, жен и детей. Но это не значит, что завтра мы будем проявлять неразумную храбрость: она равносильна предательству... Из его рук на мою ладонь легла медаль "За отвагу". -- Наша решимость сражаться здесь в руинах города под лозунгом "Ни шагу назад" продиктована волей народа, -- продолжал командующий. -- Велики просторы за Волгой, но какими глазами мы будем смотреть там на наших людей? Мне показалось, он спрашивал об этом меня, зная, что я родился и вырос на Урале, там мои родные -- дедушка, отец, мать. А сколько знакомых, товарищей! Нет, нельзя мне там показываться с глазами, полными стыда и позора за сданный Сталинград. И я ответил: -- Отступать некуда, за Волгой для нас земли нет! Эти слова почему-то очень понравились Василию Ивановичу и помощнику начальника Главпура по комсомолу Видюкову Ивану Максимовичу. Видюков схватил мою руку и долго жал ее, приговаривая: -- Вот это правильно, вот это по-комсомольски! В ту же ночь он побывал на моих позициях. Грозная была ночь, но, как известно, врагу не удалось застать нас врасплох. Чем же кончится эта ночь и каким будет утро? Неужели сорвется мой план? Надо было позвать сюда Виктора Медведева. Хороший парень Медведев. Подвижный, неугомонный. Нерасторопных снайперов он критикует одной фразой: "Им нужен добрый понукайло". Как-то недавно пришел к молодым снайперам с беседой о своем опыте охоты за фашистами. Пришел и, ни слова не говоря, развернул перед ними кисет с махоркой -- красный, шелковый, с вышивками. Дескать, смотрите, с какой любовью и старанием вышивала этот кисет неизвестная девушка. Из кисета выпали две пустые гильзы. -- Вот и все, что я хотел вам сказать, -- произнес он, -- пойдемте лучше на позиции, там скорее поймем друг друга. Правильно, Витя, теория снайперского дела лучше всего усваивается на практике. И снова вспомнились слова Василия Ивановича Чуйкова: "Снайпер не должен ждать момента, когда фашист сам голову высунет. Нужно заставить его обнаружить себя и выдать ему без промедления положенную порцию свинца в голову". Так и проводил я долгие ночные часы наедине со своими думами. Тишина давила, как петля на шее. Но вот на востоке прорезалась светлая нитка. Собрался было будить товарищей, а они уже ползут ко мне, тащат завтрак и боеприпасы. Кто-то сообщил: -- Разведчики полка взяли "языка"; в шесть утра будет артиллерийский налет на наши передовые. Термос с кашей остался неоткрытым: отложили на ужин. К водке не притронулись. Поглодали сухари и направились к своим точкам. Невдалеке от своей позиции я встретил лейтенанта Федосова. Он расставил солдат и тоже ждал начала атаки. -- Уже за шесть перевалило, -- сказал он, -- а фашисты молчат. Я комбату звонил. Говорю ему: "На нашем участке фашисты почему-то в нас не стреляют". Там хохот поднялся. Доложу, говорит, об этом Военному совету... Николай Куликов ждал меня на позиции напротив гильз. Тут у нас хранилась артиллерийская труба. То, что мы увидели, нас не удивило. Двадцать две гильзы лежали на месте, двадцать третья, без дна, куда-то исчезла. Куда же? Оптика у артиллерийской трубы сильная, на триста метров видно хорошо. [63] Я стал перебирать кустик за кустиком, канаву за канавкой, продвигаясь в глубь обороны противника. Добрался до самой вершины, где иногда появлялся дальномер. Рядом небольшое углубление. Вот она, гильза без дна! Замаскирована в бруствер углубления. Через нее виден гитлеровец в каске. Ведет наблюдение с помощью оптического прицела снайперской винтовки. Гильза прикрывает оптику от бокового света, прячет блики и помогает четче видеть цель. Он, кажется, даже фотографировал свои цели в момент выстрела. -- Вот ты где... -- прошептал я, будто фашист мог услышать мой голос и уйти. Чтоб привести дыхание в норму, передаю оптическую трубу Николаю Куликову и, не торопясь, подсказываю, как найти фашистского снайпера. Веду по хорошо заметным ориентирам. -- Есть! Вижу! -- Николай, кажется, тоже задохнулся. Передохнув, он предлагает: -- Главный, надо брать его сейчас, иначе ускользнет. И тут же слышу шепот за спиной: -- Погодите, ребята, дайте посмотреть на живого гитлеровского снайпера! Это лейтенант Федосов. Мы и не заметили, как он подобрался к нам. Не дождался атаки противника и теперь не знает, куда девать себя. Я держу фашистского снайпера в прицеле своей снайперки уже целых полчаса. Немного устал, но напряжен до предела. Гоню от себя усталость, стараюсь не расслабляться. Он тоже смотрит через оптический прицел. Спрашиваю Куликова: -- Николай, как ты думаешь, видит он нас? -- Сейчас проверим. Николай отошел назад, приподнял над бруствером фигуру в каске. Мгновенно фашистский снайпер выстрелил. Каску сорвало с головы куклы. Положив руку на затвор, чтобы передернуть его и подобрать гильзу после удачного выстрела, как принято у снайперов, фашист оторвался от оптического прицела. Голова его приподнялась. В ту же секунду прогремел мой выстрел. Пуля легла гдето между глаз, перевернув каску на лицо. Винтовка с оптическим прицелом осталась лежать в трубе. Лейтенант Федосов опустился на дно окопа, затем взял мой личный счет -- записную книжку, послюнявил карандаш и крупными буквами записал: "Я очевидец дуэли. В. Зайцев на моих глазах убил фашистского снайпера. А. Федосов". Так мы отомстили убийце Саши Грязева. С этой же позиции, действуя уже более решительно, в последующие дни мой ученик снайпер Николай Куликов срезал потом двух дальномерщиков на боках Мамаева кургана. А наступление, которого мы ждали в этот день, почему-то так и не состоялось. Быть может, потому, что мы узнали о нем заранее, из показаний пленного. Немцы, видно, догадались об этом и не стали лезть на рожон, стали осторожнее и хитрее. 12. Когда нельзя спешить Мамаев курган -- господствующая над городом высота. Южное плечо кургана помечено на карте цифрой 102,0. Отсюда хорошо виден центр города, который почти полностью занят противником и весь разрушен. Поэтому легко понять наше стремление -- держаться, если не на вершине, то хотя бы на южных скатах высоты и тем самым угрожать противнику ударами во фланг и тыл. Более выгодных позиций не найдешь во всем Сталинграде. Мы буквально видели через оптические прицелы затылки гитлеровцев, которые застряли в центре города. Но для того, чтобы начать активную [64] "работу" по этим затылкам, надо было сначала обеспечить безопасность собственных голов с тыла, потому что выше нас, на вершине кургана, периодически появлялись пулеметчики и опытные снайперы противника. Там же гнездились вражеские дальномерщики, наблюдатели и корректировщики артиллерийского и минометного огня. Так что нам приходилось непрерывно наблюдать и вести огонь в двух противоположных направлениях. Впрочем, в Сталинграде это обычное дело. Тут часто трудно было понять, где фронт, где тыл. Все перемешалось. Разгадав хитрость фашистского снайпера с гильзой, мы обратили свои взоры на противоположную сторону -- к подножию южных скатов кургана, изрезанного оврагами, в густых зарослях репейника, чертополоха, полыни и бузины. Теперь нас тут стало меньше. Виктор Медведев со своим напарником действует в районе мясокомбината. Шайкин и Морозов перешли в район льдохранилища, Абзалов и Насыров -- в район тира. Пунктом сбора снайперов моей группы избрали низкий тесный блиндаж у вершины неглубокого извилистого оврага, который вел к реке Царица, к центру города. -- В прошлую ночь, -- сказал я товарищам, -- на дне оврага слышалось з