- Я ноль-третий,  я ноль-третий! Как слышите  меня? Приём! - раздался в
шлемофонах голос Зебрева.
     - Я ноль-первый, слышу хорошо! Приём! - ответил Моргульцев.
     -  Ниточка движется  нормально, -  переговаривался с ротным Зебрев. Его
машины шли последними - в замыкании.
     Если бы не  опасность,  занятное дело  наблюдать  как вьется по бетонке
колонна:  бронемашины  -   следом  несколько  "КамАЗов"  -  бронетранспортёр
агитотрядовский - "Уазик" с красным крестом - БТР - бензовоз - БМП - "ЗиЛ" -
снова броня - парочка  "Уралов"  - БРДМ со звуковещательной  станцией -  ещё
"КамАЗы" - и ещё одна боевая машины пехоты - в замке.
     - Внимание  влево! - басил в эфире Моргульцев.  И стволы БМП развернули
влево.   Замелькал  разрушенный  артиллерией  кишлак,  что  означало:  "будь
начеку!". Навстречу двигались  афганские  пассажирские автобусы и грузовики.
Колонна  миновала выстроенные  вдоль  дороги советские и афганские  заставы,
подбитую когда-то военную технику, ржавеющую на обочинах, одинокие памятники
погибшим советским солдатам.
     Добрались до уездного центра,  постояли, пока согласовывали предстоящую
работу  с  афганцами.  Епимахов  отвечал  афганцам   доброй  улыбкой,  кивал
выклянчивающим мальчишкам.
     - Не стоит принимать звериный оскал за дружескую улыбку!  - предупредил
проходивший мимо ротный.
     - Да что вы! Это же дети!
     - Сукины дети! - уточнил Моргульцев.
     Несколько афганцев, в военной форме, но без оружия, забрались на первую
БМП - показывать дорогу к кишлаку. Селение выбрали, как нарочно, подальше от
дороги.  Тревожно было забираться  в такую даль. Переглядывались  офицеры  и
солдаты - не западня ли?
     - Надо  было сперва блоки  выставить, а  потом уж лезть  в эту  дыру! -
бубнил Моргульцев.
     В  кишлаке рота расползлась, заняв  оборонительные позиции. Прижались к
дувалам боевые машины пехоты, затаились.
     - Они  глупостями занимаются, а  мы их прикрывай! - негодовал ротный. -
Без саперов полезли по проселочной дороге!
     Одного Епимахова, не понимавшего пока всей опасности затеи с посещением
отдаленного кишлака, не нюхавшего  пороха, не  знавшего коварности афганцев,
воодушевляла   ура-пропагандистская  акция   агитотряда.  Охватила   лейтёху
революционная  эйфория. Офицеры агитотряда,  и те озабоченно поглядывали  на
холмы, на мелькавших в толпе афганцев вооруженных людей.
     - Это кто, с автоматом и чётками? - наконец-то забеспокоился  Епимахов.
- Это не душман?
     Нахохлившийся,  как   воробей,  переводчик  агитотряда,  щуплый  узбек,
прищурился:
     - Ты это слово не употребляй. Это  значит враг. А этот, -  он кивнул на
афганца, - из отряда самообороны.
     - А-а...
     - Недавно приехал?
     - Ага... Николай, - Епимахов протянул переводчику-узбеку руку.
     - Тулкун, - рука у узбека была маленькая, безвольная.
     - Слушай, Тулкун, ты не мог бы  мне подсказать несколько фраз, а то так
хочется что-нибудь сказать афганцам?!
     - Какие фразы? - узбек насторожился, прищурился.
     - Ну, например: "Как дела?", "Все ли в порядке?"
     - Афганцы обычно говорят: "Джурасти, четурасти?"
     Епимахов  записал в  книжечку. Повторил вслух.  Афганец с автоматом, из
отряда самообороны, заулыбался.
     -  Джурасти, четурасти, хер расти  до  старости, прилетят верталётасти,
будет всем .издец! - передразнил прапорщик Пашков.
     -  Я  тебе  советую,  -  сказал  узбек,  когда  Пашков ушёл, -  выучить
несколько сур из Корана.
     - Зачем?
     - Всегда может пригодится.
     Епимахов записал под диктовку переводчика длинное предложение:
     - А что это значит?
     - Это значит, что нет  Бога, кроме Аллаха, и  Мохаммад - его  пророк. -
Переводчик  взял Епимахова за руку,  понизил голос: - Если вдруг  попадёшь в
плен,  повторяй  эту фразу, духи  тебя не убьют...  Извини, мне надо  помочь
доктору. Потом скажу.
     "В  плен?  -  опешил  Епимахов. -  Я  не  собираюсь попадать  в плен  к
бандитам! И о пощаде, как этот узбек, просить не стану!.."
     Непривычно  ощущал  себя  Шарагин от участия в благотворительной  акции
агитотряда. Сидел он на нагретой солнцем броне, курил,  наблюдал за холмами,
за бородатыми афганцами с оружием, за действиями агитотряда.

     <i>...правильно Моргульцев говорит: "...хороший афганец -</i>
     <i>мёртвый афганец"... в Афгане все кишлачки стрёмные...</i>
     <i>с этими бородатыми шутки плохи... отвернёшься - нож</i>
     <i>в спину воткнут за милое дело...</i>

     <i>... вот так вот мы и профуфукали Афган! вместо того,</i>
     <i>чтобы БШУ нанести, они с ними сюсюкаются, думают,</i>
     <i>что за мешок зерна афганцы в друзей превратятся!..</i>
     <i>как бы не так! разбежались!..</i>

     Воевать привык он против афганцев,  а не  в гости по кишлакам ездить, с
бачами якшаться. А тут:

     <i>...доктор Айболит в белом халате их осматривает, умора!</i>
     <i>хорошо хоть бойца с автоматом рядом поставил охранять, от</i>
     <i>этих обезьян что угодно можно ожидать, говорят: кишлак</i>
     <i>поддерживает народную власть, да хер он вам поддерживает!..</i>
     <i>просто мужики все в горы ушли или в Пакистане в лагерях мины</i>
     <i>ставить учатся, что же им ещё делать? работы никакой, пахать и</i>
     <i>сеять разучились! а вернутся мужики - так кишлак вновь</i>
     <i>духовским станет... дед весь в язвах каких-то к доктору Айболиту</i>
     <i>протискивается, к столику с лекарствами... у нас таких из</i>
     <i>больницы не выпускают, в лепрозорий тебя надо отправить,</i>
     <i>дед, а ты каждый день, конечно же, в поле ещё вкалываешь...</i>
     <i>Айболит ватку в раствор бульк, по коже деду раз-раз, не</i>
     <i>боится заразу подцепить Айболит, иди, говорит через</i>
     <i>переводчика, иди, дед, следующий... дехкане, слово какое!</i>
     <i>вроде нашего: рабочие и крестьяне! дех-ка-не!</i>
     <i>потянулись труженики афганского села из домов, поверили,</i>
     <i>что их вот так одним мазком, одной таблеткой от всех сразу</i>
     <i>недугов излечат! блажен, кто верует! младший лейтенант</i>
     <i>переводчик только и успевает врачу с ихнего разъяснять:</i>
     <i>гепатит, язва, давление, понос, триппер.. вот молодец</i>
     <i>дедушка! говорит давно триппер, а у самого, как пить</i>
     <i>дать, ещё "стоит", иначе чего тебе, дед, лечиться, может</i>
     <i>жену молодую решил завести, у вас тут с многоженством всё</i>
     <i>в порядке... ай да доктор Айболит! на все руки мастер!</i>
     <i>невозмутим, всем бачам помогает, порошочек</i>
     <i>сунет, таблетку пополам разломит - на, бача, эта половина</i>
     <i>таблетки от поноса, а эта - от головы... радуются духи, что</i>
     <i>вылечил их советский доктор, три таблетки дал и вылечил...</i>
     <i>а медсестра агитотрядовская, ох! вот девка что надо! ради</i>
     <i>такой готов и неделю в кишлаки ездить...</i>
     <i>женщин афганских осматривает... под задранную</i>
     <i>паранджу стетоскопом нырк... там, небось, грязи-то! с</i>
     <i>рождения не мылась... лица не видать... страшна, наверное,</i>
     <i>как сто китайцев страшна... медсестра</i>
     <i>ей сердечко слушает: тук-тук, тук-тук, и не догадаешься</i>
     <i>сразу, сколько ей лет - двадцать пять или шестьдесят пять - у</i>
     <i>всех руки одинаково до черствости высохшие, а остальное</i>
     <i>под балахоном скрыто...</i>
     <i>эх, медсестричка, лучше бы ты моё сердце послушала!.. а у</i>
     <i>грузовика делёжка идет, мешки с зерном уходят запросто</i>
     <i>так, калоши дармовые расхватывают духи... у нас у самих</i>
     <i>страна не вся обута, без дорог который век живём! грязь</i>
     <i>везде, в любом городе, лучше б нашим, советским</i>
     <i>гражданам бесплатно калоши раздавали: на-те, это вам</i>
     <i>заместо асфальта! каждой семье советской по паре калош!..</i>
     <i>фиг тебе! афганцам, оказывается, нужней...</i>
     <i>дружественному афганскому народу!</i>
     <i>революции помогаем... вот так мы всю страну и</i>
     <i>разбазариваем... не разбрасывались бы друзьям по лагерю,</i>
     <i>по борьбе, давно б зажили нормально... а бабаи-то в драку</i>
     <i>полезли, толкаются, как их там называют? саксаулы?</i>
     <i>аксакалы! старейшины! как петухи дерутся, им дай волю -</i>
     <i>такую драку устроят! зерно выдают мешками, халява!.. кино</i>
     <i>запустили... на кой хрен этим папуасам кино показывать?!</i>
     <i>фильм-то тем более советский, художественный... "Анна</i>
     <i>Каренина", что ли? с переводом, правда, но разве поймут</i>
     <i>бачи, что там на экране делается!.. одну часть показали</i>
     <i>и сворачивают кино... поагитировали...</i>

     <i>...а у бээрдээма, что надрывается бабайскими песнями через</i>
     <i>громкоговоритель, листовки разбрасывают... лучше бы книги</i>
     <i>печатали, вместо листовок, нормальные книги только через</i>
     <i>макулатурные карточки, иначе не достать, это же полное</i>
     <i>собрание сочинений Дюма можно было издать вместо этих</i>
     <i>листовок! ну зачем, зачем, скажите вы мне, этим бабаям</i>
     <i>листовки? да они же все подряд неграмотные! они даже</i>
     <i>подтираться бумагой не научились! ссут и то сидя!..</i>

     <i>...лейтенант, который Айболиту помогал, теперь беседует со</i>
     <i>старейшинами... вы им, бля, ещё под баян спойте, хороводом</i>
     <i>походите, может, тогда они нам хоть в спину стрелять не станут,</i>
     <i>когда будем выбираться из этого кишлака! накроют нас здесь с этим</i>
     <i>агитотрядом!..</i>

     - Наконец-то, закончился балаган! - обрадовался Моргульцев.
     Поползли  обратно  на  основную  дорогу,  оттуда  -  в  уездный  центр.
Командование агитотряда с местными  афганскими активистами ушли совещаться в
одноэтажные казармы.

     <i>...да жрать, наверное, плов пошли... а мы - сиди и жди, вроде бедных</i>
     <i>родственников...</i>

     Наглые,  назойливые  бачи, как мухи  навозные, зашныряли  возле  машин.
Отдельные  по-русски  шпарили, будь здоров, в основном - матом. Вьются бачи,
суют, суют всякую  мелочь; двое барахлом торгуют, а четверо зыркают,  что бы
спереть.

     <i>...проморгаешь, всю БМП по деталям за пять минут</i>
     <i>растащат...</i>

     <i>...бача-то сам ростом ниже колеса БТРа, а готов это колесо</i>
     <i>на спине унести...</i>

     -  Я  тебе  щас такой бакшиш покажу! - заорал рядовой Чириков и  затряс
гранатой.

     <i>...а бачи не боятся, не уходят, знают, что здесь в них никто</i>
     <i>стрелять не станет...</i>

     Через  дорогу,  напротив от  машин  Шарагина, остановился  красно-белый
рейсовый  пассажирский автобус. Вскоре  он двинулся дальше,  оставив  стоять
старика-афганца, на спине которого, обхватив руками за плечи, сидела девочка
лет четырех-пяти. Медленно сгибая трясущиеся колени, старик положил девочку,
встал,   растерянно  оглядываясь.   Справа,   особняком,  сидели   за   чаем
индусы-дуканщики,  слева сошлись бородачи с автоматами, долго приветствовали
друг друга, лобызались, прикладывались щеками.

     <i>...то ли духи договорные, что перемирие выдерживают, то ли</i>
     <i>так называемые народные ополченцы, в сущности, тоже</i>
     <i>духи, только сегодня за кабульский режим, а завтра -</i>
     <i>против...</i>

     Нерешительно,  по-холопски  пригибаясь,  съежившись,  подошёл старик  к
дуканщикам, постоял над ними, промямлил что-то,  указывая рукой на  девочку.
Дуканщики  окинули  его презрительными  взглядами, пожали плечами.  Индусы и
думать о нём забыли, а старик не уходил,  топтался на месте, крутил головой,
наконец, остановил прохожего. И тому было некогда выслушивать.

     <i>...девчонка хворая совсем... или спать хочет... Настюшка, что</i>
     <i>там, интересно, моя Настюшка сейчас делает?..</i>

     И он представил, как  его родимая дочурка  бегает по травке в беленьких
трусиках, порхают бабочки,  а Лена  лежит на  одеяле  с книжкой, греется  на
солнышке...
     Шарагин наблюдал за растерянно стоящим стариком, который то и дело
     исчезал из виду,  когда по дороге  проезжала машина и загораживала его.
Афганец топтался на месте,  поглядывал на девочку,  которая  как-то  странно
завалилась на бок, на дуканщиков.

     <i>...а что, если бы это была моя Настюша?..</i>

     - Герасимов!
     - Я!
     -  Ну-ка,  сбегайте,  товарищ солдат,  приведите-ка мне переводчика  из
агитотряда.  Не  узбека  только, а  русский там  - младший лейтенант.  Пусть
узнает у деда... Какого? Вон, переходит  дорогу! Пусть узнает, что стряслось
с девочкой его! Все понятно? Бегом! Саватеев, Сычёв, за мной. - И Епимахову,
который у БМП стоял:
     - Присмотри-ка за хозяйством.
     Спроси кто Шарагина,  что это  вдруг  затронули  его проблемы  дряхлого
афганца, не  ответил  бы.  Просто, видимо,  на тот конкретный момент,  ничто
другое не занимало лейтенанта, и ещё показалось ему, что девочка плачет.
     Сбивчиво,  многочисленными жестами,  по-мужицки  бестолково  объяснялся
афганец.
     - У него внучка ранена.  Пуля  в  плечо попала. Врач нужен, - переводил
младший лейтенант.
     Солдаты перенесли девочку через дорогу, положили на траве.
     - Чириков!
     - Я!
     - Ищите врача!
     - Есть!
     Шарагин повернулся к переводчику, словно оправдывался:
     - Я-то думал, может быть, её в автобусе укачало. Потом вижу, она на бок
завалилась...
     Посланный солдат вернулся без врача.
     - Где Айболит?! - недовольным голосом спросил Шарагин.
     -  Он  там,  товарищ  лейтенант, с афганцами обедает... Говорит,  скоро
придёт...
     Набежали  любопытные афганцы, человек тридцать, толкались,  карабкались
на плечи друг другу.
     - Разогнать! - приказал Шарагин.
     Рядовой  Бурков  направил  на  афганцев  автомат,  передернул   затвор.
Мальчишки отскочили, но не испугались. Дразнили советского солдата.
     Девочка   сидела  и  тихо  плакала.  Явившийся   наконец  врач   поднял
разорванный рукав, осмотрел наспех перебинтованную  несвежими тряпками серую
от грязи тонкую детскую руку с запекшимися пятнами крови.
     Очевидно, пуля на излете вошла в плечо, и застряла где-то под лопаткой.
Переводчик со слов старика объяснял, что произошло:
     - Она в поле  работала,  в верхнем  кишлаке. Душманы часто обстреливают
советскую заставу, и застава  отвечает, а мирным жителям достаётся.  Шальная
пуля. Поле посреди, получается, расположено... Часа три назад её ранило.

     <i>...бедная девочка, три часа терпит боль...</i>

     Врач  сменил  бинты,  сделал  обезболивающий  укол,  через  переводчика
объяснил  деду,  что  необходимо  срочно  везти  ребёнка в госпиталь,  а там
немедленно оперировать.
     - Скажи деду, что не исключено, задето  легкое и перебиты сосуды. Пусть
поспешит. Заражение, скажи, может начаться.
     - Не знаю, как перевести...
     - Скажи просто, что  оперировать срочно надо! Пусть в Кабул едут. Иначе
не выживет!
     - Говорит, денег нет.
     - Тьфу ты, чёрт,  -  рассердился Айболит. - А  я тут причём? Я врач или
шофер такси? Может, прикажешь на дороге её оперировать, штык-ножом?!
     - Подожди, - вмешался Шарагин. - У вас там мешки с зерном ещё остались?
     - Наверное, - кивнул переводчик.
     - Дай ему мешок. За мешок зерна их любая машина до Кабула довезёт.
     - Это надо с командиром отряда обсудить...
     - А  что здесь обсуждать?! В кишлаке сколько мешков  духам подарили?! Я
пойду сам говорить с командиром отряда. Где он?
     - А вот он идет - капитан Ненашев.
     Командира  агитотряда  уговаривать  не  пришлось,  порядочным  оказался
капитан Ненашев, мигом все понял, отдал распоряжение бойцам сгрузить мешок.
     Пока ловили  машину, договаривались с водителем, перетаскивали зерно из
"КамАЗа",  врач спешно писал что-то на  клочке  бумаги.  Закончив,  протянул
переводчику:
     -  Скажи, пусть  в  Кабуле  идет  в советский  госпиталь,  записку  там
покажет, я все написал...




     глава седьмая
     <b>МОРГУЛЬЦЕВ</b>




     Утром  командир  агитотряда  решил утром  выезд по  кишлакам повторить,
чтобы "избавиться" от оставшейся в  грузовиках материальной помощи и в Кабул
вернуться с громким рапортом об успешном пропагандистском рейде.
     Десантуру  вновь  никто  не  спросил, хочет она - не  хочет по кишлакам
мотаться.    Приставили    десантуру   к   охране    агитаторов,   подчинили
политработникам, вот и томились  гвардейцы в безделье  на БМПэшках с раннего
утра.
     Лагерем встали в поле за советской заставой.
     Лейтенант Епимахов помаленьку приобщился  к  жизни  на броне,  афганцев
рассмотрел  вблизи; уверенно и  довольно грамотно  бойцам позиции определил,
часовых  на  ночь назначил.  Командирский  тон прорезался  в  нём, ещё  пока
наигранный  и  слишком громкий, подражательный, да и это уже  было  неплохо.
Главное, чтобы бойцы  все  время чувствовали  его  уверенность,  которая и в
самом лейтенанте постепенно укрепится. Пусть усваивают голос взводного.

     <i>...чтобы он им во сне слышался вперемежку с голосом матери...</i>

     "Слоны"  - те тоже  не промах,  чуть заприметят  слабинку,  почувствуют
нерешительность,   -  пиши  пропало,   падет   авторитет   командира,  сядут
старослужащие   на  шею,   оборзеют.  Они  знают   себе  цену,   вразвалочку
передвигаются, умело отлынивают от работы, "шлангуют".
     В  начале  перемигивались,  что,  мол,  инициативу проявлять?  Подождем
распоряжений,  пусть попрыгает "щегол", попотеет, поймёт новый взводный, что
без нас он - нуль. Зубоскалили дедушки...
     Епимахов не растерялся - шпарит приказы, на глупые вопросы и остроты не
сердится,  делает вид,  что не замечает,  выражение лица строгим  держит. По
лицу можно  подумать, что шибко недоволен взводный, но пока сдерживается, но
церемониться не  станет,  в  рыло  двинет  непонятливому  бойцу  не моргнув.
Дедушки таким увидели его впервые и решили тогда,  что  лучше на конфликт не
нарываться. Нашли соломоново  решение:  разделись  до  пояса,  и,  оттягивая
подтяжки,  с  важным  видом  громко  повторяли  приказы  командира  чижам  и
черпакам. Оголили те свои  торсы, поплевали на ладоши, и, налегая на лопаты,
углубились в землю, подышали её разрытой свежестью. Заморышам этим и подавно
не разобраться  было сходу, что за птица новый комвзвода, да и времени нет -
лопаты в руки и вперёд! пошёл копать! до темноты б успеть!
     Первый снаряд лег в ста метрах от  лагеря. Епимахов повернулся и увидел
столб дыма. Секунд через пять второй реактивный снаряд разорвался ближе.  Он
услышал вначале свист,  и,  сам не понимая почему, решил, что следующий эрэс
попадет прямо в лагерь, и что он непременно будет убит.
     Епимахов  оторопел,  заметался,  взглядом  спешно отыскивая  безопасное
место,  закричал  солдатам:  "В  укрытие!",  хотя  большинство  и  так   уже
попрятались.
     Третий эрэс громыхнул всего-то метрах в пятидесяти. И земля вздрогнула.
И от того, что задрожала она под ногами, Епимахову стало жутко.
     Ложились снаряды вразброс, в поле за лагерем.
     Едва зародившись,  страх,  глубокий животный  страх, охватил все тело и
душу лейтенанта, спутал все мысли в голове, вырвал и решительность всякую, и
уверенность напускную. Страх пронизывал сознание, но Епимахов боролся с ним,
боролся с естественным желанием спрятаться, бежать прочь от опасности. Озноб
почувствовал он, слабость в коленях, продолжая стоять на месте, повторял про
себя:  "Ты офицер - ты  не имеешь права  бояться, ты  офицер - ты не  имеешь
права бояться".
     Всего  из-за  горки прилетело  семь снарядов. Шарагин  считал  разрывы.
Прикрываясь, на всякий случай, броней  БМП,  вместе  с  офицерами агитотряда
прикидывал он, откуда идут "пуски".
     Духи  явно  били наобум. Увидели,  небось,  откуда-нибудь с  горы,  что
советские бронегруппа и грузовики, съехав с дороги, встали лагерем, и решили
обстрелять.
     Потом взорвалось что-то на дороге, ведущей в Кабул, и, в этот раз не на
шутку встревоженные, и Шарагин, и офицеры агитотряда, как  по команде в этот
раз обернулись.  На мгновение показалось всем, что духи надвигаются с разных
направлений. На дороге  застрекотали автоматы. Успокаивало  лишь то, что там
была советская застава - надежное прикрытие хотя бы с одного фланга.
     Капитан  Моргульцев  занервничал,  закурил,  отправился связываться  со
взводом Зебрева. Скоро вернулся, подозвал Шарагина:
     - У Зебрева "коробочку" подбили...
     - Где?
     - На дороге.
     - Выезжаем?! Потери есть? - дернулся было Шарагин.
     - Спокойно, все  нормально, бляха-муха, -  приглушенно, как заговорщик,
сказал  Моргульцев.  - Потерь  нет.  Но  одну  машину  сожгли. Я  сам  поеду
разберусь.
     Когда  обстрел прекратился и стихло, Епимахов  выглянул из-за брони,  и
тут же  внутренне смутился, сообразив,  что нечего было  победу над  страхом
праздновать после того, как струсил.
     Он быстро оглянулся:  не заметил ли кто его растерянный вид? В том, что
вид у него был жалкий и растерянный,  Епимахов не сомневался. Вроде бы никто
не  смеялся.  Но от  этого  легче  не  стало. Чудовищное  презрение  обожгло
самолюбивое сердце неудавшегося героя.
     - Наши, наверняка, засекли пуски и накроют духов артиллерией, - услышал
Епимахов разговор офицеров, подходя ближе.
     -  Как же! Разбежался! -  Шарагин  прикурил от чужой сигареты, и, бегло
бросив взгляд  на  Епимахова,  догадался, отчего  не весел  лейтёха,  но  не
выказал  догадки  ни  единым жестом,  ни  ухмылкой. -  Они  из-за  той  горы
прилетели,  - продолжал  как  ни в чём не  бывало  Шарагин.  - Думаешь,  там
кто-нибудь остался? Духи сразу же прыгнули в "Тойоту" и смылись. Ищи ветра в
поле!..
     Епимахов  сел рядом с Шарагиным. Замкнувшись в себе, он понуро и скучно
тыкал ложкой в рисовую кашу.

     <i>...нормально, что испугался парень... странно было б, если</i>
     <i>не испугался...боится - значит не дурак... привыкнет... ко</i>
     <i>всему привыкает человек, привык и Герасим к городской</i>
     <i>жизни....</i>

     По наезженной колее катил к лагерю бронетранспортёр. Майор в шлемофоне,
комбат с ближайшей заставы, с виду туркмен, спрыгнул с бэтээра:
     - Где командир роты? - завопил он разъяренно. - А, вот ты где! Ты здесь
сидишь, значит, чаи гоняешь, капитан, а там бээмпэ твоя горит!
     -  А вы что на меня орете! - поднимаясь, возмутился капитан Моргульцев.
-  Знаю про  бээмпэшку, сам  только  что  вернулся. Её  духи из  гранатомета
подожгли. Прямо в масляный бак попали!
     -  Какой  на  .уй гранатомет!  Какие на .уй  духи!  -  кричал  командир
заставы.  -  На  моем  участке за последний месяц  духи ни одной колонны, ни
одной машины не тронули! У меня договор с главарем местной банды! Так что не
надо  мне,  капитан,  лапшу  на  уши вешать!  Я  проезжал  мимо  ваших  трёх
бээмпэшек, сам  видел, что последняя неисправна была, её ремонтировали... Вы
сами её подожгли!
     - Не-на-да,  товарищ майор! Нечего на  моих офицеров поклёп наводить! -
раздраженно  выговорил  Моргульцев,  лицо его  сделалось  пунцовым.  -  Все,
бляха-муха, слышали выстрел из гранатомета!
     -  Хорошо, допустим, -  не унимался майор: - В  таком  случае, где ваши
раненые,  где  контуженые? А-а? Молчишь, капитан?!  Где же это видано такое,
даже контуженых нет!
     Словесная баталия затягивалась. И  майор, и  капитан  сражались уже  не
один на один. Майор  втягивал  в спор офицеров агитотряда,  капитан  же явно
искал поддержки у своих.
     Разгоряченный, майор стянул шлемофон, показав бритую голову.

     <i>...и я такой же лысый когда-то ходил...</i>

     усмехнулся Шарагин,

     <i>...как залупа!..</i>

     Командир   заставы   то   прятал,   то   доставал  из  карманов   руки,
жестикулировал, тыча то в ротного,  то в направлении горящей машины, которую
из лагеря все равно видно не было.
     -  Что ты улыбаешься, капитан?  Скажи честно, что  просто хотел списать
неисправную машину  на  боевые потери!  Не выйдет, мальчишка! Где ты  видел,
чтобы так атаковали бээмпэ?!
     -  Товарищ  майор!  - с неприязнью в  голосе  ответил Моргульцев. -  Я,
бляха-муха, уже второй срок в Афгане, самого три раз подбивали...
     -  Если списать  надо  было  машину,  -  перебил  командир  заставы,  -
обратился бы ко мне. Я б тебе  показал, на  какую мину наехать,  здесь их до
... !
     Где-то за заставой,  километра за полтора от лагеря послышались взрывы.
Начали взлетать боекомплекты сгоревшей БМП. Майор сплюнул под ноги:
     - Только вчера встречался с главарем  банды.  Договорились, что на моем
участке духи к дороге не выходят.
     - Значит вы больше верите бандиту, чем советскому офицеру?!
     - Слушай,  - шепнул Шарагин, - напусти  на него нашего замполита. Пусть
мозги прополощет.
     - Да ну его! - отмахнулся Моргульцев.
     - Я, капитан, верю  своим  глазам. - продолжал, чуть  остывая, командир
заставы.  - Сначала на  дороге  стоит поломанная бээмпэ, а потом  вдруг духи
нападают. И в результате никаких потерь! Все живы и здоровы!.. Молодец! А ты
подумал,  капитан,  что  теперь будет?  Это  же  ЧП! Что  я  скажу  главарю?
Рейнджеры,  ..  вашу  мать!  Выехали  повоевать,  пострелять,  а  после  вас
расхлёбывай! Вы завтра в Кабул смоетесь, а мне тут оставаться...
     Мало-помалу  он затухал, накричавшись. Тяжело дыша, майор  обращался  к
присутствующим офицерам, объясняя им своё возмущение:
     - Подъезжаю,  а эти  гаврики  заняли  оборону и  строчат по кишлакам. Я
говорю: в кого стреляете? а они говорят: там за  дувалом  духи должны  быть.
Видите ли, им па-ка-за-лась, что по ним стреляли. А я в полный рост хожу без
бронежилета и унимаю этих рейнджеров! Там этот старлей, как его...
     - Старший лейтенант Зебрев, - подсказал Моргульцев.
     -  Вот  именно,  Зебрев.  Такую  пальбу устроил! А  если, капитан, твои
рейнджеры кого-то ранили или убили в кишлаках? Да завтра вся банда выйдет на
дорогу и подожжет в отместку колонну! Что тогда?!
     -  Пойдёмте, товарищ  майор, - уводил  Моргульцев командира  заставы от
лишних свидетелей. Минут пять они петляли по лагерю, спорили. Майор упёрся:
     -   Нет,   я   доложу,   что   машина   загорелась   при   невыясненных
обстоятельствах. Пусть приезжает комиссия,  разбирается. И  охрану выставлю,
чтоб кто-нибудь из твоих рейнджеров не продырявил её из гранатомета.
     В роте происшествие не обсуждали. Молчали глухо,

     <i>...как в танке...</i>

     Всем  было  понятно,  что  приключилось с  БМПэшкой. Обычный  случай на
войне. Чего зря языком молоть?
     У одного Епимахова, по  наивности  и  незнанию реалий, тлели весь вечер
сомнения,  и,  когда опустилась на лагерь ночь, вспыхнул  в  груди  молодого
интернационалиста   протест,  захотелось   разобраться,  обсудить  случай  с
товарищем:
     - Ничего не понимаю, - вполголоса рассуждал он. - С одной стороны, если
действительно духи машину подбили, значит все герои, так? И можно  на медаль
посылать! А если правда на стороне майора, а я, да и ты тоже, мы оба видели,
когда  возвращались,  что взвод Зебрева остался  на  дороге и  с  бээмпэшкой
возится,  тогда  саботаж выходит, тюрьмой попахивает. Что ж мы сами, значит,
технику гробим, а? Это ведь какой кипешь на весь полк будет!..
     - Не все так просто, - задумчиво  ответил  Шарагин.  - Замнут это дело,
вот увидишь.

     <i>...кому охота на войну ехать на поломанной технике!.. нельзя</i>
     <i>починить, нельзя списать - в расход её! иначе на боевых подведёт...</i>

     - Если  не было никаких духов, это же нечестно... несправедливо... Я не
думал, что Моргульцев способен на такое!..
     - Ты  здесь  новенький. Не суди  людей. Что справедливо - несправедливо
будешь в Союзе рассуждать... Когда война закончится...
     Не находил себе  месте и без того излишне  дерганый капитан Моргульцев,
ходил по лагерю, топтался то тут то там, курил сигарету за сигаретой.
     - Напоролся, бляха-муха! Упрямый, как ишак! Туркмен его мать! Чурка!
     Всю  жизнь так  было  у Моргульцева - то орден, то нагоняй! То  пан, то
пропал!

     ...Впервые  попал он  в  Афган  лейтенантом.  Ни у кого не  спрашивали:
хочешь - не хочешь в Афганистан? Родина за всех решила.
     Перед  самой  отправкой,  в декабре  семьдесят девятого, сидели  больше
недели на учениях в белорусских лесах. Морозы стояли лютые, каких и врагу не
пожелаешь. И немца  и француза сломили  в своё время такие же морозы. Только
русские в состоянии были терпеть их, и все же, что ни день, солдаты выбывали
из строя - то пальцы на руках, то ноги отморозят, то уши.
     Знали  офицеры,  интуиция  подсказывала  - неспроста  устроили  учения,
готовят  к  чему-то,  и  вечера  коротали   в  долгих  беседах,  обмениваясь
соображениями. Об Афгане разговоров не было, никто и не знал толком, что там
происходит?  Подумывали  об  Иране,  именно в  этом, из  всех  граничащих  с
Советским Союзом  государств,  было  наиболее  неспокойно. Догадка  про Иран
приободрила  всех. Шутили, что, мол, вовсе неплохо  было бы  провести зиму в
южных краях.
     Время шло. Стали поговаривать о доме. Пора елку наряжать! "Даже если, в
крайнем случае, Новый год  пропустим, Двадцать Третье февраля справим дома",
- вздыхали офицеры.
     Судьба рассудила иначе.
     АН-12 набрал высоту,  взял  курс  на Урал. Лейтенант  Моргульцев  легко
определил это  по  звездам.  Пять  часов  лёту  и приземлились в  Шадринске.
Летчиков увезли  питаться  в теплую столовую,  а десантура грызла  при минус
тридцати сухпайки. Снова взлетели и сели часа через четыре в  Андижане,  где
пробыли на полосе около полутора суток.
     За  это время  все стало ясно,  секретов больше не делали -  командирам
поставили задачи, выдали боеприпасы и карты... афганской столицы.
     Начальник   штаба  полка   сказал:  "...Вам  поручено   оказать  помощь
дружественной стране,  защитить  её от  реакционных  сил... Обстановка очень
опасная. Банды мятежников захватили аэродром..."
     После  таких слов  летчики лететь  отказались. Не  положено  при  такой
обстановке летать, в один голос заявили они. Десантироваться - пожалуйста, а
сажать машину на полосу, захваченную мятежниками -  об  этом  и речи быть не
может! Где же это слыхано! Ни один командир такого приказа не отдаст!
     "Да нет,  ребята, - выкручивался  начштаба.  -  Это я так, чтобы солдат
постращать... Аэродром не захвачен, всё в наших руках!"
     С рассветом сели в Кабуле. Ударная сила, готовая к молниеносной победе,
а врага нет, враг затаился. Задумал что-то враг, хитрит?
     Один  за другим заходили  на посадочную полосу  борта, выгружали личный
состав, технику.
     Нешуточная операция разворачивалась.

     Окопывались.  Первую ночь спали в бронетехнике,  накрывшись  бушлатами,
шинелями.
     Днём пошёл мокрый снег, совсем невесело сделалось от  промозглого ветра
и гнетущего чувства неопределенности.
     - Вот тебе и южные страны! - Моргульцев растирал закоченевшие руки.
     Поджимая замерзшие лапы, жалобно мяукая, подошла к нему кошка необычной
трёхцветной раскраски, потерлась о вымазанные грязью сапоги.
     Он решил традиционным "кис-кис-кис" подозвать её,  взять на руки. Кошка
испуганно отпрыгнула.
     - Что, не понимаешь по-русски? А я по-вашему не бум-бум. Всё-таки живое
существо... Иди, покормлю!
     Он  забрал  у солдат почти  доеденную банку  тушенки. Продрогшая как  и
люди,  кошка с  голодухи  накинулась на  еду,  остервенело  вылизывая стенки
консервной банки. Она не ушла, осталась с десантниками.
     -  Первый  контакт  с  местными  аборигенами состоялся,  -  обрадовался
лейтенант, и  размечтался: -  Через  недельку-другую закончится  здесь  все,
полетим домой,  и  Мурку  афганскую  захватим!  Надо же домой хоть  какой-то
сувенир привезти!
     После завтрака его вызвали в штаб. Незнакомый генерал присутствовал при
постановке задачи. Получил лейтенант Моргульцев в помощь военного советника,
работавшего в  Кабуле, и план объекта под номером 14, который предстояло его
взводу захватить.
     Название объекта  выговаривали старшие  офицеры с трудом -  тюрьма Пули
Чархи. Причём здесь "пули" Моргульцев так и не понял.
     - Ваша  задача - захватить объект 14 и освободить  политзаключенных! По
нашим данным, там человек сто двадцать охраны. Товарищ Коробейников даст вам
консультации по  объекту. Он его прекрасно  знает, -  ставил задачу командир
полка.  -  Найдёшь  начальника  тюрьмы  и лично  его  расстреляешь.  Товарищ
Коробейников займется политзаключенными. Вопросы есть?
     - Никак нет!
     -  Наемник американского  империализма Амин собирался  уничтожить  всех
заключенных Пули Чархи, - с пафосом добавил начальник политотдела. -  Верные
ему части охраняют тюрьму! Они могут в любую минуту приступить к расстрелам!
Жизнь сотен и сотен людей в опасности!
     - Не выполнишь  задачу -  пойдёшь под  трибунал!  - пообещал напоследок
хмурый  генерал. Он  пристально и испытующе смотрел на Моргульцева, будто не
доверял ему, будто сомневался в лейтенанте.
     Переодевшись в  белые  халаты, Моргульцев с  советником отправились  на
разведку  на санитарной машине. Проехав недалеко  от тюрьмы, они внимательно
осмотрели  местность  и  вернулись на  аэродром. Дядя  Федя  -  так прозвали
солдаты  курносого советника, лицо  которого можно было циркулем  обвести, -
развернул  детальный  план  тюрьмы.  Прикинули,  что  к  чему,  обмозговали.
Появилась некоторая ясность. Да и  с воздуха  ведь видел  тюрьму Моргульцев,
когда  заходил их борт на посадку  в Кабул.  Точно-точно, напоминала  она  с
высоты оторвавшееся  от  телеги  и закатившееся чёрти  знает куда  громадное
колесо. Именно так и подумал - "колесо какое-то валяется".
     Грелись   у  костра,   обсуждали  план  операции.   Солдатам  приказали
внимательно слушать и запоминать.
     -  Можете палить сколько  угодно, - дядя Федя  помолчал, оглядел  всех,
давая понять, что здесь не учения. - Никаких, бляха-муха, ограничений! Любые
неповиновения,  любые  сомнения  - стрелять на  месте.  Разбираться  некогда
будет!
     "Сто двадцать человек охраны! - прикидывал Моргульцев.  - Это не шутка.
А нас всего взвод. Но мы ведь ВДВ, мы на боевых машинах и очень наглые!"
     Выехали  в полной темноте. Путь  преградил выносной пост  с самодельным
шлагбаумом,  выставленный  у ближайшего от Пули Чархи кишлака. Боевые машины
десанта  остановились. С головной  направили прожектор,  осветили афганского
солдата, который наставил на колонну штык-нож и дико закричал: "Дры-ы-ы-ш!"
     -  Этот  откуда, бляха-муха, взялся?! - задвигал желваками дядя Федя. -
Гаси свет! Не стреляй. Ножом его...
     - Чего он кричит, как поросенок резаный?
     - "Стой" кричит. Давай, лейтенант, действуй!
     Моргульцев спустился с брони, приветливо протянул руку афганцу:
     - Да мы свои,  земляк!  Как  дела, губошлёп?  Ну, чего  вылупился? - Он
похлопал афганца по плечу: - Пойдём-ка со  мной!  Сюда, сюда, чего на дороге
стоять?
     Моргульцев выкрутил солдату руку, забрал нож, и приставил к горлу:
     - Брат, иди-ка ты на ... отсюда. Не хочу брать грех на душу, понимаешь?
Дуй!
     Парень упал  на  колени, раскрыл от  ужаса  рот,  поднялся,  попятился,
споткнулся, побежал.
     У Пули Чархи дорогу перегородил афганский БРДМ. Его быстро  приструнили
-  пулемётами  шины  пробили.  Ответного  огня не  последовало. Возможно,  у
афганцев и боеприпасов-то не было.
     -  Гаси  фонари на вышках! -  приказал дядя Федя, и  солдаты автоматным
огнём "погасили" освещение.
     - Всем под броню!
     Накануне  Моргульцев выпросил у командира полка самоходную установку  -
СУ-85. С её помощью рассчитывал с ходу вышибить массивные ворота тюрьмы. "Не
на БМД же это делать! Фанерный щит родины! БМД такие ворота не проломит!"
     И  надо  же  было  такому  приключиться!  Лейтенант  на  СУшке  попался
придурошный: съехал с дороги,  растерялся и открыл болванками огонь  по Пули
Чархи. Без приказа бабахнула "Сушка" по сторожевым вышкам.
     - Прекратить! - крикнул по рации Моргульцев.
     - Вас понял! -  ответил лейтенант,  однако через полминуты вновь открыл
огонь.
     - Идиот!  - разозлился  Моргульцев и, не теряя  времени,  отдал  приказ
механику-водителю: - Вали ворота!
     Выдержала БМД! Не подвела! Вот тебе  и фанерный щит родины! Ворвались в
тюрьму.
     - Теперь назад подавай! Быстрей! - командовал Моргульцев.
     Они с дядей Федей все рассчитали заранее: наехали задним
     ходом и раздавили деревянный дом, где, по их представлениям, находилось
караульное помещение.
     - Вперёд! Полный вперёд!
     У  корпуса  для  политзаключенных  пришлось  таранить   вторые  ворота.
Стрельба,  полный  хаос. Хорошо хоть  рассвело,  через  триплекс  Моргульцев
разглядел  копошащихся людей с автоматами.  Пули  барабанили  по броне,  как
дождь по крыше при сильном ливне.
     - Заводи карусель!
     БМД закрутилась на месте, поливая из всех стволов.
     - Пора! - тронул Моргульцева за плечо дядя Федя.
     Они открыли люк, выпрыгнули из БМД.
     - Вперёд!
     Солдатня колебалась. Выстрелы не утихали, но где, кто  и в кого стрелял
было не разобрать. Дядя Федя подгонял:
     -  Время  теряем!  Вылезай!  - и побежал, перепрыгивая  через  трупы, к
дверям корпуса.
     - Два человека остаются здесь!
     В  глубине коридора слышалась незнакомая речь. Они прижались к стене, а
когда шаги приблизились, дядя Федя пустил от пояса, веером, длинную очередь.
В темноте кто-то вскрикнул, кто-то, видимо, упал.
     - Бросай гранату!
     Чуть  рассеялся дым, побежали в конец коридора.  Справа и  слева висели
одеяла, прикрывавшие проем за отсутствием дверей.  Одно из них колыхнулось и
Моргульцев нажал на спуск. Вывалился окровавленный старик с чётками в руке.
     - Пошли!  Пошли! - звал дядя  Федя.  Но сам  замедлил,  сменил рожок. -
Прикрывай!
     Афганцам, поди, было страшнее. Кто  из них мог знать, сколько советских
ворвалось в  тюрьму,  и  сколько ещё  снаружи,  какими силами осуществляется
операция захвата Пули Чархи, и вообще, что  происходит в Кабуле? Оттого-то и
сопротивлялись  они недолго.  В  общей сложности насчитали человек  двести с
лишним охраны. Небольшую часть десантура постреляла, остальные с готовностью
сдались. На смерть стоять афганцы и не думали.
     Через тюремные решетки торчали сотни и сотни рук,  кто-то махал длинной
тряпкой  - распущенной  чалмой,  кто-то сумел дотянуться до  окна и высунуть
голову.
     Он   должен  был   чувствовать   себя   победителем,   вернее   сказать
освободителем,  человеком,  спасшим  тысячи  жизней.  Но  ничего   подобного
Моргульцев не испытывал.  Напротив,  его охватил страх: незнакомые бородатые
люди наблюдали сквозь решетки за советским офицером. Моргульцев вздрогнул.
     Освободили! Спасли! А кого? Что там  за люди? Против кого бунтовали? За
что поплатились? Не уголовники ли? Как тут, бляха-муха,  разобраться! Язык -
чужой, лица - подозрительные. Спасли, освободили, а что теперь? Не брататься
же с ними! Какие они, к чёрту, друзья! Пусть  до поры до  времени посидят по
камерам!  Так  спокойней! Так  - верней! Пусть те, кто  знает,  что  к чему,
разбираются, решают, кого выпускать, а кого  - нет!  Моё дело  малое. Задачу
выполнили. Коли у нас бы такое произошло, если  б, к примеру, революционеров
освободить из тюрем... Тогда понятно. Это святое дело! А здесь...
     - Никого из камер  не  выпускать!  - предупредил  он солдат.  - Раненые
есть?
     - В нашем отделении нет, товарищ лейтенант.
     - А где третье отделение?
     - Не знаю, товарищ лейтенант, - пожал плечами боец.
     Третье отделение на боевой  машине десанта провалилось в яму с дерьмом.
Ворвавшись  на территорию тюрьмы, вторая  БМД взяла влево, и, не разглядев в
суматохе, куда  рулить, плюхнулась  в темную  жижу. Выхлопные  газы  пошли в
кабину,  солдатня начала  задыхаться. Нашли их  совершенно случайно и  очень
вовремя. Заметили торчащую из вонючей ямы башню.
     -  Засранцы!  -  негодовал  Моргульцев.  - Не  десантники,  а форменные
засранцы!
     Захват  Пули Чархи  продолжался меньше  часа,  пятьдесят четыре минуты.
Моргульцев засек по своим "командирским" часам.
     Доложил по рации: "Объект номер14 взят!"
     Дядя Федя уехал  в Кабул, вскоре вернулся с  афганскими  "товарищами" и
занялся сортировкой заключенных.
     Взводу  Моргульцева по рации из штаба приказали:  "Оставаться на охране
объекта. Продовольствие и боеприпасы вам подвезут".
     Выставили посты, заняли под казарму  самое  тёплое помещение с  печкой,
работавшей на солярке, занавесили одеялами выбитые стрельбой окна.
     Моргульцев грелся на  солнышке,  первый раз  увидел  он  здесь  солнце,
курил.
     -  Товарищ  лейтенант. Там  журналисты  приехали, говорят  с советского
телевидения. Пустить?
     - Валяй, пусть сюда идут.
     - Там ещё афганцев много.
     - Каких афганцев?
     - Человек триста, может, наберётся.
     - Т-а-к, - растянул Моргульцев, и повторил любимое выражение дяди Феди:
- Бляха-муха! Что им, интересно, здесь надо?
     Впускать  кого-либо в тюрьму  Моргульцев наотрез отказался, связался со
штабом, долго ждал разъяснений. Береженого Бог бережет!
     -  Я на  себя  ответственность  не возьму! Присылайте представителя  из
штаба! Тогда пущу!
     -  Телевидение должно заснять  взятие  тюрьмы Пули Чархи,  -  разъяснил
приехавший полковник.
     - Это мы запросто, сейчас свистну своих гавриков.
     - Вы  не  понимаете,  товарищ  лейтенант. Тюрьму захватывали  афганские
военнослужащие,  из частей,  которые  по