дняли мятеж против кровавого режима предателя Амина! - Не понял, товарищ полковник?! - Я, кажется, достаточно ясно объяснил, лейтенант! Со сторожевой вышки, куда он было взобрался, чтобы наблюдать за киносъёмкой, Моргульцева согнали - не должен был советский офицер попадать в кадр. Тогда он приказал солдатам вынести из кабинета начальника тюрьмы кресло, устроился зрителем в первом ряду. - Так никто и не узнает, что это мы Пули Чархи захватывали, - расстроился кто-то из солдат. - Никто не поверит!.. - Это точно, бляха-муха! - обиженно подтвердил Моргульцев. С дядей Федей свидеться больше не пришлось, говорили, погиб он через несколько месяцев. Где? При каких обстоятельствах? Никто толком не знал. "Может врут, что погиб, а может и впрямь убили. Он же комитетчик. У них никогда правду не узнаешь..." - решил Моргульцев. В первые годы войны вообще страшно было задавать вопросы, опасались люди всего. Однажды после ранения Моргульцев в госпитале лежал, спирт пил с одним капитаном. Черноволосый, загорелый, то ли татарин, то ли таджик. Нос запомнил - длинный, переломанный в нескольких местах. Крепко тяпнули. Разоткровенничались по пьяни, кто да где был, кто да что делал в Афгане. Оказывается, обоих судьба забросила в Кабул в декабре 1979 года. Походили вокруг да около, да, не сговариваясь, решили не темнить. - Я тюрьму брал, - признался Моргульцев. - Пули Чархи. А ты? - А я - дворец... - Дворец Амина?! - Моргульцев даже поперхнулся. Глянул на капитана, а тот опустил голову, смотрит куда-то себе под ноги. После паузы подтвердил: - Так точно. Про дворец Амина ходили разные слухи. И девятая рота из Витебской дивизии вроде как участвовала в штурме, и КГБэшники якобы присылали спецгруппу. Разлили остатки спирта, чокнулись: "ну, будем", выдохнули почти одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали чёрным хлебом. - Я в "мусульманском батальоне" служил, - продолжил после паузы капитан. - Слышал такое название? - Слышал, - соврал Моргульцев. Решил не расспрашивать, что это за странное название. Какая-то спецчасть, наверняка. - И самого Амина видел? - Видел... только мёртвым... - ?.. Собеседник замолчал, взвешивая все за и против. - Он лежал на полу в майке, в одних трусах, на груди в районе сердца было большое красное пятно. Надо было убедиться, что он мёртв. Потянули за левую руку, а она оторвалась... Моргульцева пот прошиб. "Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!" А капитан из "мусульманского батальона" продолжал: - Страшно было. И во время штурма тоже. Мы ведь прямо как на ладони у них были, стреляй - не хочу. Чудом прорвались. А ещё страшнее стало потом, когда поняли, что произошло. Как-никак, главу государства устранили! Посадили нас в самолёт, думали, не долетим. Кто из знает?.. Казалось, что теперь свои же могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по разным частям... За завтраком трещала голова. Моргульцев поздоровался с капитаном, а тот отвернулся, сделал вид, что незнаком. "Наболтал лишнего!" Пообещал тогда себе Моргульцев, что молчать отныне будет. Нечего гордиться, нечего про тюрьму бахвалиться! За Пули Чархи представили Моргульцева к ордену "Красного знамени". Старшего лейтенанта получил досрочно. Сыну третий год шёл. И как будто кто сглазил! Повалилось все из рук, рассыпаться стала доселе ровно складывавшаяся жизнь, словно поднялся он на горку и не удержался, под откос покатился. Сперва жена ушла. Появился у неё кто-то, пока в Афгане служил Моргульцев. Не из части, гражданский субъект. Увёз её из Витебска. Моргульцев запил, зачастили нарекания от комбата, служба радости не приносила, политотдел на психику давил, воспитывал. Он по молодости резким был, вспыльчивым, все больше посылал на три буквы, по морде заехать торопился, не успев подумать, кого посылал и кому кулаком нос разбивал. Вскоре ЧП на его голову приключилось: дедушки до полусмерти новичка забили. Несколько лет ушло на то, чтобы все выправить. Женился второй раз, дочь родилась. Снова в Афган попросился. Про семейные передряги ротный сослуживцам не рассказывал, но они и так знали. Кто развелся, кто вновь женился, у кого где дети остались - в армии ничего не скроешь. В комнате Моргульцева висел рисунок сына от первого брака. Раз в месяц он писал ему короткие записки, отправлявшихся в отпуск офицеров просил зайти в Союзе на почту, отправить небольшую посылку с подарками. Мальчишка нарисовал самолёты-птицы, сбрасывающие бомбы-сосульки, горящие танки-букашки со свастикой на броне, на которые наступали танки с красными звездами, бегущих между взрывами бомб человечков с автоматами. В правом углу сын написал печатными буквами: "Это я сам рисовал папа пришли мне пажалуста жвачку"... x x x Дни летели незаметно, скапливались в недели, месяцы. Рейды, боевые, ранения и смерть офицеров и солдат - он подстраивался под афганский ритм, превращавший каждую оборвавшуюся судьбу в нечто прозаичное. Смерть бывала нелепой, трагичной, героической, но более не ужасала Шарагина, как раньше, в первые месяцы; смерть стала делом обыденным, воспринималась как одно из неизбежных условий войны. Шарагин выловил в стакане водки две новые звездочки, когда обмывал очередное звание - старший лейтенант. Оформили наградной. Подписал бумагу Моргульцев, взглянул лукаво и как-то между прочим, поинтересовался: - Любишь потных женщин и теплую водку? - Смеёшься?! - Значит в отпуск пойдёшь зимой! - Как зимой? - расстроился Шарагин. - Да ты что! - Надо же кого-то отправлять. - Но меня-то за что?! - Зебрев уже был. Епимахову - рано. Пусть втягивается. Значит, тебе ехать. - Давай, может, потом, а? Ближе к весне?! - Потом будет суп с котом, бляха-муха! Свободны, та-ва-рищ старший лейтенант! - Тогда я завтра в город выбираюсь! ...как же без бакшышей-то домой? с пустыми руками?.. - Я об этом ничего не знаю, - перестраховался Моргульцев. Собраться в отпуск офицеру - на то много времени не требуется. Бумаги в штабе подписать, вещи в сумку побросать, да выяснить есть ли завтра на Ташкент борт. Проблематичней с подарками родным. Да и себе обновки нужны. Тут уж время надо. Тут уж как повезёт. Чтоб вылазку в город организовать. Шарагину повезло. И в лапы патрулей не попался, и в части не спохватились, что полдня отсутствовал старлей. Только приземлились в Ташкенте, он сразу помчался за билетами, и у воинской кассы, разговорился с молодым офицером в джинсовом костюме. Сразу признал в нём афганца. ...такие "варенки" только в Афгане продаются... и по роже видно - военный человек... Как братья-близнецы смотрелись они с Шарагиным со стороны. Первые джинсы в своей жизни заимел Олег. Офицер на тот же московский рейс надеялся место достать. ...от Москвы уже поездом... Потолкались, подождали, выцарапали билеты. Пока маялись у касс, дал офицер Шарагину дельный совета. ...а почему бы и нет? сниму с книжки деньги и рванём к морю... Им с Леной предстояло столько наверстывать, все недосказанные в письмах чувства, волнения, нежность вдвоем заново пережить. ...так лучше у моря, чем в родительской квартире... а после моря можно и с родителями недельку-другую пожить... ...полтора почти месяца - на всё хватит время!.. - Квартиру всегда найдёте. В крайнем случае - комнату. Были б бабки! - обнадёжил попутчик в джинсах, пока пили пиво в аэропорту. Разрывали Шарагина волнения. Не думал он так скоро родных увидеть. Никто не ждал его в отпуск раньше, чем через полгода, только недавно, казалось, в Афган проводили. Обрадовались, конечно, но и они - и Лена и родители - по-своему рассчитывали месяцы и приготовились ждать. А тут на тебе - позвонил, что уже в Ташкенте, вылетает через два часа. Такой сюрприз обрушил на родных! Да ещё грандиозные планы поездки на море! А сколько подарков невиданных привёз! Рассказывайте, как вы тут без меня обходились? Справляемся, все хорошо, сынок, ни о чём не волнуйся, милый. Батя только хорош, молчал бы, кто его за язык тянул, так нет, ляпнул как-то, оставшись один на один с Олегом: - Ты с ней поговори. - С кем? - С Леной. - О чём? - О том, что за хмырь к ней тут клеился... Как в лицо плюнул. Мерзко стало. Не такой он человек, чтоб не доверять Лене, но и спросить напрямую не решился, вдруг обидится. Не поверил Олег словам отца, но внутри червячок поселился, два дня точился, покусывал. Пока с мамой не переговорил. Мама все просто и по-женски разъяснила. Вовсе не роман никакой, нечего переживать, ни в чём Лена не виновата. Действительно, был тут какой-то лейтенантик, не здешний, заезжий, из ракетных войск. Увидел он Лену, влюбился с первого взгляда. Потом вернулся спустя какое-то время, цветы дарил. Она только жалела его. Что ты с него возьмёшь? Сидят они месяцами в шахте на боевом дежурстве, думать-то больше не о чем, и чтоб с ума не сойти, лейтенантик выдумал себе любовь. Лена с ним серьёзно поговорила, с тех пор он больше не появлялся... ...всё, проехали... забыли... Лена никогда не видела море. Да и он сам тоже. Настюха в своей жизни та вообще только на речку в деревне ходила. - Море - это как сотни рек, - пытался объяснить Олег. - Как две или как тли лечки? - Больше, очень много речек. И другого берега никогда не видно. Деньги летели и летели. Переплатил за билеты. Не сезон, никто на юг не летит, а билетов все равно нет! ...это только у нас такое возможно!.. В аэропорт на такси, из аэропорта на такси - благо набежали денежки за месяцы в Афгане. Двойной оклад все же. Раньше о таком и не мечтал! ...чего их жалеть, деньги-то? ещё заработаю!.. Первый раз в жизни независимым человеком себя почувствовал. ...потому-то в Союзе много и не заработаешь... если у человека много денег, так он же от общего порядка тут же отобьётся... Совсем недавно подневольным и бесправным ощущал себя Олег. ..."я другой такой страны не знаю, - напевал однажды пьяный капитан Моргульцев, - где так вольно... смирно и равняйсь!" Деньги предоставляли мнимую свободу, пусть временную, но возможность выбирать, пусть временно, но вселяли уверенность. В гостиницу, правда, их не поселили, сказали, мол, бронировать надо было заранее. Предложил тогда Шарагин взятку, и это не помогло. Неловко получилось у него, грубовато, никогда раньше не приходилось взятки давать, да, к тому же, уж больно принципиальная попалась администраторша, расфыркалась. Лена и Настя стояли у входа, робко заглядывали в вестибюль, дальше их не пускал швейцар. - Ты же ведь самую шикарную гостиницу выбрал, конечно у них мест нет, - попробовала найти оправдание Лена. - Здесь только интуристы живут. - Плевать, поехали в частный сектор! - Шарагин махнул рукой, подзывая такси. - Вдоль моря прокатимся, шеф, покажи нам побережье. Плачу по двойному счётчику! Будет хороший ресторан по дороге, остановимся на обед. И комнату нам надо будет по ходу дела найти, чтоб обязательно с видом на море. - Сделаем, командир! Прокатил с ветерком, и ресторан самый дорогой выбрали, и когда расплачивались, Лена только ахнула, сколько денег растратили зря, ради чего? А Олег светился весь, с гордостью отсчитал сумму и сверху добавил. Лена даже не удержалась: - Зачем ему ещё-то было давать? Он и так с нас содрал втридорога, - не приучена она была сорить деньгами. Когда они только поженились, от получки до получки едва денег хватало, иногда по десяточке занимать приходилось, а тут такое барство. - На чай, - важно сказал Олег, но заметил, что переживает бессмысленное, неоправданное растранжиривание Лена, обнял её: - Котенок, не думай о деньгах, заработаем! Всё у нас будет! Настюша проснулась раньше всех, разбудила обнимавшихся во сне папу и маму, - всю ночь, как заснули, прижимал к себе Лену Олег, - старательно выговаривая, сказала: "Папуська, падём на леечку". Море пенилось, штормило, дул прохладный ветер, тучи прятали солнце, о купании речи не шло - не сезон. Гуляли по набережной, и редкие прохожие с удивлением смотрели на загорелого мужчину и бледную, белокожую женщину с ребёнком. И вспомнилось раннее детство: На плечах у отца переплыл он реку! Ничего, не страшно, когда тебя папа везёт! О, если б только он всегда таким был! Бодрым, весёлым. Если б чаще шутил, смеялся! Но бодрым и весёлым папа был только тогда, когда крепко выпивал. И тогда выпили они с друзьями хорошенько. Разлеглись на травке возле нарезанных овощей, колбасы, бутылок, кто с жёнами, кто - сам по себе. Отдыхают офицеры. А Олег срезал удилище, привязал леску, крючок, поплавок, груз - рыбачил. Повеселились, отдохнули и пора закругляться, настаивала мама, замечая что переусердствовали мужики, пошатываются, языки заплетаются. И пуще заволновалась мама, когда мужчины собрались купаться: вода прохладная, застудитесь, и мальчишку незачем с собой тянуть! Ничего. Будущему офицеру полезно такое закаливание! Разделись, как по команде, вбежали в воду, брызгаются. Кто-то нырнул поглубже. "Пошёл икру метать!" Смех. Пьяному действительно море по колено! И вовсе не такая уж холодная вода, мама! Олежка, запрыгивай! Отец присел. Садись удобней. И кто-то запел: "Но от тайги до британских морей, Красная армия всех сильней!" Папа разрезал воду, как торпедный катер. Переплывём, сын?! Не боишься?! Нет! Тогда айда на другой берег! Но плыть с сыном на плечах тяжело. По дну пошёл отец. На цыпочках, вода - до подбородка. Течение сносит вправо. Олежка весь светится от счастья. Напрасно мама волнуется! Помахал ей рукой! У нас всё отлично! Другие искупались, обсыхают, трусы в кустах выжимают, на одной ноге голые прыгают, никак другой ногой в трусы не попадут, разогреваются, чтобы не замерзнуть, руками, как мельницы, крутят, курят, по стопочке опрокинули. Папа же упрямо идёт дальше... На том бережку песчаный пляж. Не долго уже. Но пошатнулся папа, стал погружаться под воду! И Олежка окунулся, сполз с плеч, под воду нырнул, забарахтался, не умея толком плакать. Мама на берегу вскрикнула. Кто-то прыгнул в воду, поплыл спасать. ...только бы не утонуть!.. А папа. Где папа? Снесло Олежку течением в сторону. Папа тоже захлёбывается. Не плывёт. Лицо искривилось. Как щенок бултыхается Олежка в воде. Держится на плаву из последних сил. Захлёбывается. Наглотался воды. В лёгкие вода попала! Закашлялся. А спасение близко! Доплыли до него, ухватили, к берегу тащат! И папа кое-как выплыл... Обошлось! Спасли мальчишку! Не надо слёз! И ругаться не надо! Никто не виноват. Бывает. Ногу свело. И кто же знал, что там такая яма будет, что по дну не перейти? Как в пропасть провалился... Налей лучше штрафную и пацана растереть как следует... ...Настюшку научить плавать! в следующий же отпуск!.. Как назло начал накрапывать дождь. Они пообедали в кафе, на рынке фруктов накупили. Снова, как показалось Лене, забылся Олег: даже не торговался, будто стыдно ему было торговаться из-за одного рубля, сорил и сорил деньгами. А из таких рублей какая сумма набегает! Торгаши чувствуют, у кого деньги есть, цены сразу взвинчивают. Смолчала Лена, поняла, что шикует-то он ради них, приятно ему побаловать их свежими фруктами. Не стала упрекать его в том, что деньги тратит зря, и не экономит вовсе. Зачем настроение ему портить? Сам потом поймёт, остановится, перестанет сорить деньгами, сообразит, что на обратную дорогу оставить надо. Через неделю на море Настюша зашмыгала, зачихала, скоро насморк перебрался к Лене, и последним заболел Олег. ...тоже мне отпуск!.. - Забыли бросить в море монетку, - спохватилась Лена. Вернулись на берег. Поставили чемоданы, подошли к воде. Под фиолетово-синими облаками кричали чайки. - Чтоб вернуться, - пояснил Олег. Вложил в маленькую руку дочери двадцать копеек. - Кидай. Примета такая есть. Монета зазвенела о гальку... Первый отпуск с войны всегда проносится незамечено. Слишком колеблется в первый отпуск офицерская душа - между семьей и службой, слишком мало сбывшихся побед и слишком много ожиданий впереди. Разрывался Шарагин. Да и не планировал он так быстро родных увидеть, мать с отцом, когда забирал он Лену и то удивились, никто не ждал его в отпуск раньше, чем через год, а то и больше после отъезда в Афган. Обрадовались, конечно, но и они - и Лена и родители - по-своему рассчитали месяцы и приготовились ждать. А тут на тебе - позвонил, что уже в Ташкенте, вылетает через два часа. x x x Вся эта история произошла без него, пока Шарагин был в отпуске. Появился в роте "сын полка". Дело в том, что щенка приютил на выезде Епимахов. Боксер - ни боксер, овчарка - ни овчарка. И не поймёшь сразу. Из комендантской бригады подарочек. Визгливый, наивный, забавный, доверчивый, добродушный. Доброта так и хлещет наружу. Кто ни подойдёт, кто ни погладит - хвост пропеллером запустит, оближет. Бойцы его "сыном полка" прозвали или просто "Сын". На боевой машине пехоте ехал щён, как настоящий десантник. И на афганцев мигом тявкать научился. Куда его только девать? Погода зимняя. Пропадет. В роте не оставишь. Не на заставе ведь рота стоит - в полку. Иные порядки. Одно дело у саперов собаки обученные, породистые, другое дело - "сын полка", беспризорник, дворняга. Прознает Богданов - вздрючит всех подряд. Привезли все-таки Сына в полк. А что дальше? В казарму его не возьмёшь и возле казармы будку не поставишь. В парке боевой техники, в самом укромном местечке домик устроили из ящика. Старый бушлат подложили, чтоб теплее спалось, и носили еду - объедки из столовки. Чаще других наведывались Мышковский с Епимаховым. Моргульцев, ясное дело, как ему и положено, нахмурился, ворчал. Однако сам был замечен в тайном подкармливании щенка. Боец рассказал Епимахову, что ротный втихаря принёс Сыну кашу с тушёнкой, командам "сидеть", "лежать" обучал, да только щенок пока совсем несмышленый, обслюнявил от счастья ротному всю форму, грязными лапами попачкал - до лица все достать хотел, нос ротному облизнуть. Рассудил Епимахов как: перекантуется, откормится малость щён, а на выезде пристроим, если уж никак нельзя будет оставить, на заставу определим. Так и сложилось бы все, не попадись Сын под ноги Богданову. Тогда Мышковский его кормил и, узрев начальство, успел нырнуть за БМП. А Сын не привык на своей территории прятаться. Свою территорию надо охранять. Неудачно получилось. Сын ведь не научился в званиях разбираться. Ему что рядовой, что лейтенант, что подполковник - все одинаково. И генерала бы он не сумел отличить от капитана. Выскочил щён из-под БМП, охраняя вверенную боевую технику роты, тявкнул. Не со злобы, не по-настоящему. Не как на афганца, - в запахах разбираться научился щенок, - предупредительно тявкнул, мол, осторожно, меня здесь как бы на пост охранять поставили. И не убежал, не спрятался, а под ногами и остался стоять. Хвостом виляет, мол, жду приказаний! А Богданов с кем-то разговаривал, от неожиданности попятился и отдавил Сыну лапу. Визгу было! Мышковский высунулся из-за брони, а выйти побоялся, шмыгнул обратно. Обиделся на Богданова Сын, затаил недоброе чувство. Уж очень больно наступили ему на лапу ботинком. И за что? Богданов чертыхался, приказал выяснить, кто собаку в полк приволок. И Моргульцеву всыпал за то, что в зверинец парк боевой техники превращает. Приказано было очистить территорию от бездомных собак. В срочном порядке. Моргульцев вызвал Епимахова, накричал и велел от Сына избавиться. Епимахов умолял хоть несколько деньков подождать, пока он с кем-нибудь не договориться, пока куда-нибудь не удастся Сына пристроить. А через два дня Сына нашли в парке. Из пистолета пристрелили щенка. Говорить на эту тему в полку не говорили, каждый отдельно переживал, молча, уединенно, и Епимахов и Мышковский поклялись выяснить, кто застрелил Сына. Все указывало на Богданова. Только как докажешь? А если и докажешь, что это изменит? Речь ведь не о человеке. Солдат или офицер погибнет, и то не всегда докопаешься до всех обстоятельств смерти, а тут - дворняга. Часовой признался Мышковскому, что действительно приходил Богданов лично в парк, проверял, там собака или нет. "А выстрел слышал?" Нет, ничего не слышал часовой, ничего больше не сказал. Подумаешь, щенка потеряли! Скажешь, что слышал, а Мышковский пойдёт и застрелит подполковника. Вот тогда будет история! Всех затаскают, и особый отдел, и прокуратура... x x x Ничего не изменилось за полтора месяца в полку. Уезжал в отпуск, беспокоился Шарагин: а что если боевые? Воевал-воевал, и на тебе - пропустил операцию важную. Как же так, все поедут, без него?! ...не годится... обидно... По большому счёту, однако, ничего он не пропустил. Так, пару выездов. ...будто и не было отпуска... будто никуда не уезжал... Епимахова разве что опалила война: несколько раз под обстрел попадал, у самого уха пули свистели,. И ничего. Гордый ходил теперь лейтёха. ...точно с женщиной первый раз в жизни переспал... Как и любого по-хорошему честолюбивого и тщеславного молодого офицера, Епимахова необходимо было какое-то время удерживать за воротник, чтобы он сам определил разницу между романтикой побед и настоящим боем; кто-то непременно должен был охлаждать пыл новичка, рвущегося под пули, дабы не постигла его участь многих новоиспеченных лейтенантиков, прибывших в Афган и не дослуживших и до первого отпуска. В данном случае, никто, по всей видимости, этим не занимался. Просто везло Епимахову. - Мне нагадали, что от пули я заговорен, - заявил он возвратившемуся из отпуска другу. - Это кто тебе такую ерунду сказал? - Цыганка. - Сплюнь. Вот так-то лучше. И по дереву постучи... Втягивался новичок в военно-полевой быт. Учился убивать, хлестко ругаться матом, не удивляться смерти. Прибарахлился: поднакопил чеков, поторговался в дуканах, в военторге потратился, отоварился по мелочи - и джинсы, и сувениры, и безделушки, - в общем, стандартный набор советского офицера в Афганистане. Появился у него надежный друг - водяра, проверенное веками российское лекарство от многих бед и сомнений, от печали и тоски душевной. Епимахов утратил свою восторженность, сделался немножко циничным, потому как на смену уверенности в спасительную роль Советской Армии в Афганистане пришло разочарование. Чувства свои он никому не обнаруживал, только Шарагину приоткрывался, иногда, если, бывало, курили вдвоем на улице, особенно после водки, когда мысли и язык раскрепощались. Рассуждали о стране, в которой родились, выросли и служили. Рассуждали о войне, что свела таких разных людей вместе. Переживали, терзались, что так глупо порой, непродуманно, впустую ...расходуется русская силушка... бросаются батальонами, полками, не берегут людей, не берегут армию. Воздерживались обсуждать только одну тему - возвращение домой. Нельзя на войне, где ты временно передаёшь жизнь в руки судьбы и случая, где ситуация может запросто потребовать от тебя вынужденной жертвы ради друга, ради цели, ради принципа, - нельзя на войне планировать и расписывать далёкое, оставленное в ином мире, с иными ценностями будущее, по крайней мере во всеуслышанье не стоит это делать. Запросто можно просчитаться. глава восьмая ГЕНЕРАЛ 40-я общевойсковая армия или "Ограниченный контингент советских войск в Афганистане" была очередным незаконнорожденным ребёнком великой империи под названием СССР. Родители - ЦК КПСС и Министерство обороны - всячески скрывали свой грех, и поэтому, наверное, народу советскому не позволяли упоминать о ребёнке, как если бы он совершил нечто крамольное, преступное, порочащее весь род. Мало знала многомиллионная страна о той войне, мало интересовалась, и потому не очень-то и переживала за то, что почти десять лет на южных рубежах тянулись боевые действия. Только те, чьи мужья и сыновья уезжали в Афган молча тревожились за их судьбу. Те же, кому довелось служить в "Ограниченном контингенте", особенно в первые годы после ввода войск, не смели и самым близким людям довериться и поделиться испытаниями и переживаниями, выпавшими на их долю, обсуждать афганскую войну опасались. К другим незаконнорожденным детям, что хозяйничали в странах более преуспевающих и неохваченных войной, - в Венгрии, Польше, Германской Демократической Республике, Монголии, Чехословакии, родители относились более благосклонно. Послали 40-ю армию в конце 1979 года на чужбину, послали по вздорной прихоти, и она усердно, на протяжении многих лет, пыталась заслужить любовь и расположение стареющих, и слегка выживших из ума родителей. Заслали в чужие края, чтобы покой она охраняла, значимость и силу империи преумножала, чтобы содействовала расширению и процветанию владений, и без того бескрайних, неохватных. Но поскольку империя была не совсем обычной, и последней, по сути, империей ХХ века, выходило в ней вечно все наоборот. Вместо того, чтобы получать прибыль от подвластных земель, отдавала своё кровное, делилась последним куском, и могущество её таяло. Подданные великой империи не ведали, отчего живут они плохо, почему никак не наступит обещанное давным-давно, на заре Советской власти, процветание и изобилие; они искренне верили в богов, которые выдумали и создали новую империю; подданные были романтиками, людьми наивными, они любили слушать обещания, верили в чудеса, и в мыслях допускали, что чудо запросто может произойти в любой момент, как в русской сказке, в которой выплывает вдруг золотая рыбка и исполняет все желания. Впрочем, особого выбора у них не было. Сравнивать свою империю было не с чем. А их историческую память давно укоротили всяческими "краткими курсами". ..."если вы никогда не видели японского телевизора, советский телевизор - самый лучший в мире", - как-то, после поездки по дуканам, с горечью сказал капитан Моргульцев... ...ещё он любил повторять, что "советские часы - самые быстрые в мире, а советский паралич - самый прогрессивный"... Разные слухи ходили в среде военных об истинных причинах ввода войск. ...армия, в конце концов, на то и армия, чтобы воевать, а коли войны все нет и нет, надо её выдумать... Армия великой империи, по сути дела, более тридцати пяти лет воздерживавшаяся от крупных боевых операций, вдруг решила поразмяться, поупражняться в реальных условиях, проверить, все ли оружие, созданное в последние годы, действует должным образом, испытать технику новую, проверить в деле командиров и тактические разработки, которые они усваивали в училищах и академиях; Армии Советской нужен был враг, а поскольку враг не нападал, решили, что пора самим что-нибудь придумать, какой-нибудь дальний поход организовать, благо идеологи к этому времени закончили работать над очерёдной главой из сказки о мировой революции. Глава называлась Афганистан. В ней, как всегда просто и убедительно, доказывалось, что возможен, в отдельных случаях, переход страны сразу из феодализма в социализм, минуя промежуточную, капиталистическую стадию. ...мышцы при долгой езде на броне затекают, - вот также и армия и идеология устали сидеть без дела, на привязи, притомились от ожидания... Извиниться и уйти гордость не позволяла, ошибки признавать империя не умела. Да и были ли такие примеры в истории, чтобы империя искренне раскаялась в содеянном и смиренно ретировалась с захваченных земель? И с первых дней своего существования жизнь 40-й армии пошла наперекосяк. ...как там всё на самом деле решалось с Афганом? поди разузнай! а коли промах дали - обидно... за дурачков нас держать не надо! повоевали несколько лет, понятно стало, что не клеится, надо тактику менять, надо хитрить... или уж прекращать церемониться и крушить их всей мощью... ...геополитику и мы понимаем, даже на уровне взводного, не маленькие... на то и вооруженные силы, на то и десантные войска, чтобы страну оградить от внешней опасности, чтобы первым удар нанести, так сказать, привинтивно, чтобы разгадать задуманное противником и пресечь! и слабоумному понятно: в маленьком Афганистане две идеологии столкнулись, упёрлись рогами, и будут биться до конца... нашла коса на камень!.. с кремлевской колокольни- то им, поди, видней... больше обозреть удается, дальше, вперёд заглянуть... тут не все так просто... не все нам известно... много подводных камушков... так что, опять же, лучше и не спорить... лучше не противиться, не заниматься мазохизмом... коли сам не все до конца знаешь... есть приказ - вперёд... на старости лет, в отставке анализировать будем... к тому времени все и разъяснится... надеюсь... а сегодня задача простая - не споры вести о мировой революции, а духов давить... ...никто не спорит, мы гильзочки от мелкашки по сравнению с теми, кто верховодит в политике - с тяжелой артиллерией... для меня рамками полка все определяется, я и дивизию, при всем желании, не увижу, а им вон какой широкий охват нужен - вся страна, все военные округа, вся промышленность, и за бугром, что твориться, вынюхать, разведать, чтоб опередить америкашек, чтоб не пасть лицом в грязь... видят ли? должны! все ли учли? не могли не учесть! тогда и вопросов быть не должно! надо - так надо! обрисуйте картину - мы поймем! и победим! не отступим! только потом на своем стойте, потом не переиначивайте мнения и точки зрения, чтоб уж до конца вместе! интернациональный долг, так интернациональный долг! самое опасное - половинчатость! самое обидное - когда кто-то назад пятится! и грош цена тогда подвигам и орденам русского солдата... не чувствуешь, что выдержишь до конца, так нечего и вызываться в драку!.. Вечером утомительная жара отпускала. Свежело. Особенно на сбереженных аллеях на территории штаба армии. Суета у бывшего дворца Амина, трёхэтажного каменного массива с колоннами на высоком холме, находящимся почти за городом, да и в самом дворце, где располагалось командование 40-й армии, затихала до восхода солнца. Люди становились свободнее в настроениях и в формах одежды. В декабре 1979 года дворец сильно пострадал, когда империя приказала ликвидировать тогдашнего лидера Афганистана Хафизуллу Амина. По иронии судьбы, Амин, настоятельно призывавший Советский Союз ввести в страну войска, первым от удара этих войск и погиб. С годами на прилегающей к дворцу территории выросли многочисленные военные части. На небольшой, размером в несколько квадратных километров территории, усердно охраняемой от самих афганцев, построили городок, и установили, как заведено, советскую власть в одном отдельно взятом районе Кабула. За домом офицеров в открытом кинотеатре, прямо как в черноморском санатории, крутили художественный фильм, и реплики из картины повисали в воздухе над прохаживающимися вдоль аллей редкими парочками. Промчался к выезду в город на красных "Жигулях" кто-то из гостивших в штабе армии советников. Из полумрака вынырнули четверо солдат в бронежилетах, касках, с автоматами за плечами. Их вел сержант, сменявший посты. Один из солдат прятал в кулаке сигарету, и так, чтобы никто со стороны не приметил, время от времени затягивался, выпуская дым вниз, под подбородок. Они подошли к магазину военторга, остановились, постояли с полминуты, один за другим, повернув головы вправо, и через стекло высматривали в освещённом, пустом зале заграничные товары: обувь, спортивные костюмы, японские магнитофоны, недоступные по ценам для солдатни. В дневное время попасть сюда солдату вряд ли бы удалось, не солдатское это дело ходить по магазинам, никто не отпустит его из части, да и денег на то у солдата нет; оставалось вскользь, урывками наслаждаться импортным изобилием. Мечтать о лучшей жизни никому не запрещено, даже солдату. - Фирма! - Кто носит фирму Адидас, тому любая баба даст! - Топай, валенок сибирский! - приказал сержант. После ужина в кругу таких же как и он сам генеральских чинов и партии на бильярде в гостинице Военного совета, выстроенной у подножия дворца, Сорокина потянуло на свежий воздух. Накормили очень вкусно, по-домашнему. Для генералитета всегда готовили отдельно, продукты выделяли особые. И официанток отбирали в гостиницу Военного совета милых, приятных, с хорошими внешними данными. Сорокин высвободился от различных приглашений в гости, решил отдохнуть от застолий, проветриться перед сном, лечь пораньше спать, чтобы утром с ясной головой лететь на боевую операцию. Переодевшись в тренировочный костюм, он покурил на улице и отправился на прогулку по городку, чтобы переключиться от дневных забот. Его никто не узнавал в лицо, не брал под козырек, не приветствовал, и это нравилось генералу. Это означало, что он здесь временно, без определенной штатной должности, не обремененный повседневными вопросами, связанными с боевым управлением и личным составом. В то же время, он был наделен большими полномочиями, и факт этот придавал генералу неописуемую гордость.. Полномочия предполагали его ответственность в вопросах партийно-политической работы, а значит, касалась всех и каждого. В армии всегда существовало деление на генералов популярных и непопулярных, известных и неизвестных, значимых и незначимых. Различались генералы по должностям, которые занимали, по норову, и по тому, каким образом получили свои звания и должности. Сорокин был из числа тех, кому погоны достались благодаря Афганистану. Он на собственной шкуре познал, что такое война, заслужил полковничий чин не за письменным столом в Главном Военно-Политическом Управлении, а под огнём, и следующее звание пришло за участие в войне, потому, что в восьмидесятые годы офицеры-"афганцы" составляли движущую силу Советской Армии, им отдавали предпочтение, на них делался основной упор. Прогуливаясь по территории штаба, Сорокин замечал, насколько основательно построен городок штаба армии, припоминал вычитанные недавно в справке цифры - в какие-то там сотни миллионов рублей оценивалась вся армейская недвижимость в Афгане - и сравнивал с палаточным бытом первых лет войны. Целый батальон однажды завшивел. Наведался он как-то туда из дивизии, а там, мать честная, солдаты грязные, немытые, чумазые, чешутся не переставая. Определил тогда Сорокин всему батальону банный день, а форму приказал сжечь, и палатки все перетряхнуть, и белье постельное простирать, прокипятить. Солдатне-то что, солдатне баня праздник. А командиры в панике, сквернословят, как быть, как ослушаться дивизионное начальство, тем паче начальника политотдела? Кому пожаловаться на политработника? Никому не пожалуешься. Сорокин звонит в дивизию, докладывает, что, мол, так и так, мол, докатились, в грязи, как последние свиньи живут, и требует: выдавайте новое обмундирование, часть не боеспособна. Ему комдив кричит, что сдурел он, что саботаж это, что под трибунал его отдаст. Не струхнул Сорокин, да и обратного пути не осталось, дымились гимнастерки и брюки. На всю армию разразился скандал. Добился все же своего, привезли с вещсклада новое обмундирование. А куда б они делись?! Так-то он о людях заботился в те нелегкие годы, за правду бился, своё мнение отстаивал. Не всякий политработник на подобное решится! Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами, прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин, разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую после ввода войск зиму. Тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по приказу и отправили "за речку" оказывать интернациональную помощь. Жалел он и самого себя, того, что мерз и терпел вместе со всеми первый военный афганский год. Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение, но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто из офицеров, по сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле, Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, но никак не в прошедшем. Заглядывали иногда в будущее, поскольку люди все же задавались вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там, в Москве, выводить ограниченный контингент. Сорокин прошёл Дом офицеров, перед которым торчала на постаменте одинокая нелепая фигурка Ленина, остались позади выделяющиеся среди фанерных модулей каменные здания с квартирами командного состава армии. Навстречу потянулись зрители с киноплощадки. Была и ещё одна, тайная причина для вечерней прогулки, о которой знал только он сам. Где-то внутри он надеялся, что - чем чёрт не шутит - познакомится с какой-нибудь интересной особой, коих на территории городка водилось предостаточно. Весь прошедший день заглаживал Сорокин один инцидент. Группа спецназа, совершавшая облёт окрестностей города в поисках духовских караванов, остановила автобус. С вертолёта дали предупредительную очередь, сели для досмотра, а когда бойцы высадились на дорогу, автобус неожиданно тронулся. Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню, и открыв огонь, превратил автобус в решето. Из двери кровь текла ручьем, а внутри обнаружили четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров командир группы увёл за сопку и пристрелил из пистолета с глушителем. Водителя только не добили. Челюсть у него отвисла, решили, что готов. То, что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем в этом деле. Иначе бы списали все на духов. Сорокин был доволен тем, как он повел себя в этой щекотливой ситуации. Он постарался замять все дело, применив ряд дипломатических ходов при встрече с членами афганского ЦК и их советниками, свалив все на район, который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным афганской же разведки в этот день ожидали караван с реактивными снарядами. В довершение всего, Сорокин заметил, что, пожалуй, вообще стоит прекратить облёты спецназа. Собеседник-афганец испугался брать на себя ответственность за такое решение и заявил, что, конечно же, это печальное недоразумение, что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа. Конечно же, он сожалел о случившемся, но на войне случалось и худшее. Бывало, что целый кишлак по ошибке громила артиллерия, бывало, что корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огнём. Ничего не попишешь. Война есть война. Когда он вернулся с прогулки в гостиницу, в холле перед телевизором сидела новая дежурная - молодая, эффектная брюнетка. Советские программы телевидения в Кабуле ловились хорошо. - Спокойной ночи, - выпрямив спину и втянув и почти незаметный живот, пожелал Сорокин. - И вам спокойн