чал головой. - Не укрепится эта власть! Как только мы выведем танки, рухнет она. Разговор зашёл слишком далеко, и напугал генерала прямолинейностью; он вообще не планировал обсуждать с этим выпившим советником подобные темы. Пусть и встречались они на различных совещаниях, и выпивали пару раз в Кабуле, сильно выпивали, но близкими друзьями не стали. А такие щекотливые вопросы, касающиеся политических ошибок, критики социалистических идей, такие серьезные разговоры можно вести только с очень близкими друзьями, которые не продадут. Он даже испугался, не подвох ли это, не хотят ли его проверить на лояльность? Или подставить задумали, скомпрометировать? Главное - ни с чем не соглашаться, выслушаю его и уеду, думал генерал. Лучше перестраховаться, кто его знает, с какой целью он мне всё это рассказывает? Сорокин верил партии, почти во всем, и служил ей, и карьеру себе сделал на партийном поприще, и никогда не был он любителем пускаться в пространные беседы о просчётах партии и правительства. Если не задаваться вопросами "отчего"? и "почему"? будет легче жить, считал он. Генералы от политики редко пускались в дискуссии о правильности выбранного пути, не до этого им было, и потому, пожалуй, любовь их и преданность партии и социалистической Родине никогда не была надрывной, пламенной, до конца искренней - напоминала она скорее брак по расчёту. Почему всё-таки он так откровенен со мной? - недоумевал генерал, и нервничал, понимая, что его провоцируют на откровенность, а он из-за своих однобоких, стандартных ответов и возражений выглядит глупо. Политработники, считал советник, и наблюдение это находило теперь подтверждение и в лице Сорокина, знают всё или почти всё, но крайне поверхностно, часто понаслышке; они всегда готовы к любым спорам, и всегда умеют защититься, но они редко видят дальше завтрашнего дня. Правда, этого от них и не требуется. Они должны помнить то, что сказали им вчера, и многократно повторять это сегодня и завтра, как пластинку проигрывать, а когда сменить пластинку, им вовремя подскажет вышестоящее начальство. Сорокин соглашается со мной, ещё бы он не соглашался! Он боится меня! Нет, он, конечно же, не фанатично преданный партии человек, он лукавит, он лицемерит. Что они будут делать, когда наступит эпоха коллективного прозрения? А ведь ещё самую малость ослабят вожжи, и народ прорвёт. Народ не удержать. Народ распустится. И никто и ничто не в силах будет тогда управлять нашим любимым Советским Союзом. Такие, как Сорокин, быстро переквалифицируются, иную веру исповедовать будут. У них нет никаких принципов... А жаль. Мне при первых встречах он показался весьма неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили "реформаторов" у власти, а они не знают, куда идти. Ни рыба ни мясо. Бесхребетные... Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна, а её-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы! - Я, Виктор Константинович, с вашими пессимистические прогнозами не согласен, - сказал генерал. - Мне кажется, постепенно наладятся у афганцев дела. Я на прошлой неделе был в ЦК НДПА, имел долгую беседу с главным партийным советником, с Поляковым... - И что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что там наши друзья в ЦК НДПА придумали? - с некоторой иронией спросил советник. - Зря вы так! У них много интересных разработок! Вы слышали, что собираются объявить так называемое национальное примирение? Сесть за стол переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных. - Эх, - выдохнул советник. - Бросьте, Алексей Глебович! Какие разработки! Вы хоть сами в это верите? Это как мёртвому припарки! - Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК прорабатывали... - Хотите знать, кто всё здесь развалил? Всю работу, если уж на то пошло? - Интересно. - Советники. Первым делом партийные советники! А товарища Полякова, между нами говоря, - да это всем в Кабуле известно! - называют "главным могильщиком Апрельской революции". А если серьёзно, я уже говорил вам, что изначально всё было неправильно. Миссия у нас, русских, наверное, такая историческая. Всех освобождать. Цыгана от табора освободили, и посадили в избу, посередине которой он тут же развёл костер. Узбека от ислама освободили, и предложили взамен водку. Теперь за афганцев взялись... А знаете, - советник потрогал гипс на ноге. - Большинство людей шли сюда с чистыми помыслами, хотели помочь другому народу. Достаточно было бросить несколько сентиментальных фраз, как тысячи честных русских, спрыгнув с теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан - это последний вздох идеи о мировой революции. - Виктор Константинович, как же вы продолжаете работать здесь? - Я, Алексей Глебович, реалист. Прагматик. В Кабуле на многое начинаешь смотреть иначе. Я себе пообещал, что обязательно приеду сюда, когда война будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После и поговорим... О, пора обедать. Присоединяйтесь, Алексей Глебович! Здесь отменно кормят! - Нет, мне пора. Важная встреча через час. - А по рюмочке? - Давайте в другой раз. - Ладно. - Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось? - Пустяки! Сломал. У командующего в бассейне плавал. Да мы же вместе тогда с вами к нему заходили. А потом я купаться отправился. С бортика прыгнуть хотел, поскользнулся. глава шестнадцатая САШКА Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу Министерства обороны СССР, окружение называло между собой "папой". Группа разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла "папу" отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы, а бегающие по территории резиденции чёрные и белые кролики. Развели на свою голову! Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки. Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчёты, справки и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но "папе" не понравилось турниры в пинг-понг и мерное постукивание шариков в резиденции, и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров опергруппы "колобками" за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму группу - "райской". И если к офицерам относились скептически и с завистью, то "папу" в войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный - от простого взводного по всем ступеничкам служебной лестницы до личного представителя министра. "Колобки", помыв руки, ждали, пока спустится со второго этажа "папа". Вампилов пригласил подчиненных к столу, заметил и Сорокина: - А я думал вы уже улетели. - Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли. - А-а-а, - протянул "папа", - тогда прошу к столу. Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на тумбочке стоял телевизор. Днём его не включали. Тихо играло радио. Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым тарелку супа. "Папа" положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел он без всякого аппетита, как-то механически. - Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, - сказал "папа". - Когда будет настоящая картошка? - Скоро будем собирать, - поспешил успокоить начальник охраны. - Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, - констатировал Вампилов. - Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде уже давно бы выросла картошка. - В Джелалабаде картошку не выращивают, - заметил личный переводчик Вампилова, молоденький майор. "Папа" брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, отложил на тарелочку. Подали второе - парные котлеты с пюре. - Вкусные сегодня котлеты, - похвалил официантку Вампилов и поправил спавшую на лоб челку. - Да, Людочка, - вторили ему подчиненные. - Котлеты отменные. И пюре. - Совсем другое дело, когда на свежем молоке, - сказала в ответ Людочка. Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, "папа" дожидаться никого не будет. Поест и встанет, и ты должен к тому времени закончить трапезничать. "Папа" дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил соседу-полковнику: - Хотите? Особенно хорошо с чаем, - офицер осторожно отсыпал на блюдце, два сухарика послал себе в рот. - А что вы компот не пьете? - "папа" заговорил с полковником слева. - Мне нельзя, товарищ генерал, - диабет. Но если вы приказываете... - он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол: - Очень вкусный. - А вы знаете, Людочка, - посмотрел "папа" на официантку, - кто это поет? - Нет, не представляю, - официантка стояла спиной и разливала чай. - Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете? - Это Лемешев, - подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал сейчас назовёт другую фамилию?.. - Да, - подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, - Лемешев. Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса. - Откуда ж мне знать? - кокетливо отреагировала официантка. - Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у вас всё-таки искусственная, - Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы и седые усы, поднялся из-за стола. Заблаговременно закончившие обедать подчиненные последовали за ним к выходу. "Папа" собрался было к себе наверх, как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил взглядом, и Сорокин тут же поспешил подойти ближе. - Ещё раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся. - Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал армии... - Сорокин давно научился обходительности с начальством, немаловажная деталь для карьерного роста. Однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул руку: - До скорой встречи. Сорокин сиял - напросился на похвалу, причём при других офицерах: если "папа" отметил, всё равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка, рассматривавший пулемётные позиции на стене перед резиденцией, выехал со стоянки. - В гостиницу, я переоденусь, - велел Сорокин. x x x На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии! Неприятный тип, на гиену смахивающий, вечно заискивающий, увивающийся. Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались, сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из "Волги" коробки с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной площадки. - Нельзя ли будет потом, товарищ генерал, воспользоваться вашей машиной, - попросил капитан, - доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, - он подозвал жестом, - из отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше часа ждем. - Очень приятно, товарищ генерал, - напустив застенчивость, сказала женщина, назвалась: - Люся. При виде столь пышной особы, глаза Сорокина заблестели. Он незаметно, отвернувшись к подруливающему самолёту, облизнул сухие губы, чтобы легче было их развести в улыбку, представился: - Алексей Глебович, - и, к собственному стыду, заметил, что смотрит на пышную грудь женщины. Он смутился и дал добро капитану. Надо же, подумал генерала, а ведь я на неё уставился как голодный на хлеб. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я её разыщу, дал себе слово генерал. Кадровые военные носить обычную одежду не умеют, и чувствуют себя даже в хорошо скроенном костюме непривычно, неуютно, скованно. Особенно же несуразно выглядят без формы и погон генералы, потому как они редко в состоянии забыть о собственной значимости, и не умеют оторваться от армейского мира, который вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья, той форы, которую даёт генеральский мундир. На аэродроме Сорокина никто не провожал, и никто в лицо не знал, и на какой-то миг он даже растерялся и забеспокоился, что примут его за обыкновенного работника какой-нибудь второсортной службы, технического специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь невежливый выпад по отношению к нему. Потом придётся делать строгий вид, и повышать голос, и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы министерства обороны. Это всегда крайне неприятно - генералу, да оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя. На его счастье приехал ЧВС. Он в первый момент не узнал Сорокина в штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил к спецрейсу в Союз. Как сообразил Сорокин позднее, уже в самолёте, ЧВС приехал на аэродром неслучайно. Дальновидным был начальник Политотдела. Не успел особо подружиться с Сорокиным, так хоть проводить прибыл. Чины, звания и должности в Советской Армии - дело темное, дело деликатное, и кто окажется наверху, редко известно заранее. - Домашний мой телефон тоже на всякий случай запишите, - предложил Сорокин. - Добро, - ЧВС гордо продемонстрировал на запястье японские часы-записную книжку. Кончиком ногтя нажал на малюсенькие кнопочки, часы запипикали. - Записываю. - Дорогие? - маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин. - Не дешево, - ЧВС задумался. - Какой же тогда курс афгани был? Чеков... Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам в Москву с кем-нибудь. - Я подумаю. Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить итоги было рано. Люди военные подводят итоги, когда результаты налицо - когда очередное звание присвоено, когда приказ о назначении на новую должность пришёл, когда награда находит героя. Однако, Сорокин не сомневался, что поездка в Кабул прошла на пятерочку с плюсом. Начальство осталось довольным. Успешная командировка на войну - дело архиважное. А он не просто проторчал в штабе, он решал сложные политические вопросы, ездил на боевые, докладные записки писал, и потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил, выполненного долга. Он заручился расположением влиятельных, видных руководителей: в посольстве, в советническом аппарате, заимел дружелюбную поддержку "папы". Непременно вспомнит, позовёт вновь, не забудет. Честно и открыто всегда держался с "папой" Сорокин. Не выскакивал, не лез с суетливыми предложениями, а показывал во всем взвешенность, рассудительность, и, конечно, отменную исполнительность. Он умело оценивал сложные вопросы и грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Ещё раз вспомнив, как проводил его "папа", загордился. Много чего почерпнул он за командировку у офицеров и генералов из окружения "папы", подметил, скопировал, подстроился, приноровился к аппаратным законам. И это - так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и чтобы он подхватил тебя, приподнял и понёс вперёд, наверх, к вершинам армейской пирамиды. Удастся - не удастся на самый верх вскарабкаться, - неизвестно. Но и сюда, в окружение высшего генералитета страны забраться - значит, карьера удалась. - Вы у нас, Алексей Глебович, дважды интернационалист, - сказал Сорокину на прощание ЧВС. - Привет Москве. - Обязательно. До встречи. Сашка остановился посередине торгового ряда, таким образом, чтобы советский военный патруль, который стоял в начале улицы, у самых первых дуканов, не успел подойти. Патруль и так сразу не обратил бы внимание на "Волгу" с афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было. Сашка нервничал и злился, что вообще повстречался им этот капитан на аэродроме. Ведь если б они выехали чуть раньше, как изначально планировали, и не заезжали бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы с этим противным капитаном, и не стал бы тогда Алексей Глебович кавалера из себя изображать и машину предлагать этой смазливой бабе, и не пришлось бы вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком в штаб. Что он, извозчик что ли, капитанов всяких с бабами на генеральской "Волге" по магазинам возить?! Но капитану ведь так прямо не скажешь! Как было отказаться? Конечно, сказал Сашка, не положено ему заезжать в район дуканов. А ему-то, капитану, что с этого?! Приказал капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше нет, вон набирает высоту самолёт... Капитан и Люся появились из дукана, и тут же шмыгнули в следующий. А сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка. Куда же они?! Сейчас нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут! На пороге каждого магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники, зазывалы. И в комендатуру попадать ни к чему, и глаза разбегаются, столько всего иностранного в витрине выставлено. Когда ещё представится такая возможность? Пять шагов всего. Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В кармане, вместе с военным билетом и водительским удостоверением лежат. Накопил кое-как. Должно хватить. А прямо на двери дукана джинсы висят. Монтана! Точно то, о чём он мечтает. Подойти, что ли, спросить сколько стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли? Что ему стоит, пока никто не видит, выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на тридцать секунд, в дукан! Нет, вон комендачи на улице появились. Где же капитан? Что он там так долго делает? Тут афганец, студент с виду, аккуратно выбритый, худощавый, с впалыми щеками, в двубортном чёрном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал: - Привет, солдат! Как дела? - Всё нормально, - ответил через спущенное стекло Сашка. - Слушай, - афганец положил руки на дверцу машины. Холодные глаза его блестели, будто он наркотиками накололся. - Помоги. Машина сломалась. - Не-е, не могу, командора жду... - Вот машина, рядом. В случае чего, смекнул Сашка, можно будет сказать, что остановились помочь афганским друзьям машину завести. - Ладно, показывай. Сашка ступил на тротуар, озирался, колебался, брать не брать автомат, но решил, что раз соседняя машина, можно не брать. - Посмотри, посмотри, - уводил афганец, - "Фольксваген", видишь? - Ты же сказал рядом... нет, я не пойду, я не могу, - Сашка крутил головой - не заметил ли его, в советской военной форме выделяющегося на улице, патруль. Возник второй афганец, тоже похожий на студента, тоже щупленький, только одетый не в костюм, а в джинсы и белую рубашку в голубую полоску, с сумкой на плече. Он вынул из сумки пистолет, сказал что-то на своём, и дважды выстрелил. Падая, Сашка схватился руками за живот, будто прикрывал его, опасаясь, что вывалится или вытечет из него что-то очень ценное. На лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение: - За что? - только и успел проговорить он. Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы. Афганцы дернулись было к машине, чтобы прихватить лежащий между сиденьями автомат, но на выстрелы, с другого конца улицы уже бежал офицер комендатуры в портупее, и двое патрульных солдат в бронежилетах и касках. Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы. Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя посольство Пакистана, после выстрелов перепугался, привстал со стула, схватил автомат. "Студенты" пересекли улицу, помчались в направлении парка. Капитан выстрелов не слышал, он торговался. И Люся торговалась. Совершенно не стесняясь индуса-дуканщика, она достала из бюстгальтера тайком провезенные через границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила. И капитан и Люся знали, что если выбрать сразу много товаров и нажать на дуканщика как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и сделать вид, что уходишь, потому что, мол, в другом дукане дешевле предлагали, скидка и того больше получится, и останется аж на целую бутылку водки. Выйдя из дукана, радостный и счастливый, что удачно отоварился, капитан с первого мгновения не мог разобрать, что же такое стряслось, и почему лежит в крови водитель "Волги". Он совершенно растерялся и вместо того, чтобы побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре. "Студенты" бежали быстро. Какая-нибудь минута ещё и скрылись бы они за углом, а там дальше - парк, и если пересечь его, можно сесть в машину и спастись от преследования. Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой рубашке и джинсах выстрелил на бегу, промахнулся. Добежавший офицер ударил "студента" в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько метров, ударился спиной о стоявшую на обочине машину. Напарник не сопротивлялся, он остановился и пытался отдышаться. Офицер со всей силы заехал ему кулаком в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос и брызнула кровь, а сам он полетел на тротуар. Капитан сидел на корточках около "Волги". Он не знал, как ему быть и что делать дальше. глава семнадцатая ДНЕВНИК ...в Афгане госпиталь, теперь вот в Союзе лечиться... Бог знает сколько!.. осточертела эта госпитальная канитель! что ж теперь никогда не встану с больничной койки?.. пора уже в строй!.. вот только пройдёт боль... Лекарства не помогали, лишь притупляли боль. Соседи по палате, два лейтенанта, не потерявшие жизнерадостный настрой несмотря на перенесенные тяжелые ранения, также скептически, как и Шарагин, относившиеся к людям в белых халатах и длительным курсам лечения, придумали собственное, домашнее средство от приступов: обвязали голову приятеля мокрым полотенцем и крутили его, всё равно что тисками зажимали. Помогало слегка, хотя в последний момент Шарагин пугался, что закрутят полотенце сильней, и треснет черепушка, как грецкий орех. Как раз во время этой самодеятельной "процедуры" в палате оказался майор, которого подселили утром. Он выходил курить. - Что ж вы, ироды, делаете! Лейтенанты послушно отпустили полотенце. Шарагин завалился на кровать, стиснув зубы, терпел. Майор обхватил его голову жилистыми руками, стал массировать какие-то точки, и боль, удивительным образом, притупилась. ...старые майоры, как ангелы, всё знают... Сам Шарагин тоже позднее пытался нажимать на подсказанные точки, когда становилось нестерпимо больно, однако ничего не выходило. Будто и в самом деле особым даром лечить обладал майор. Майор этот, несмотря на явное старшинство - и в звании, и в возрасте, - легко и быстро был принят в их лейтенантский коллектив. Он прост и открыт был в общении и сразу всех к себе расположил. ...ему надо было не в командное, а в педагогическое училище записываться... такой учитель пропал... Не за отца, скорее за старшего, мудрого брата негласно приняли майора лейтенантики. Когда заходили в палате разговоры об Афгане, и каждый вспоминал свои "истории" - смешные и трагичные, - майор всё больше рассказывал о пустыне, и о боевых действиях в пустынной местности, что для Шарагина было совершенно непривычно. ...как так, в Афгане и без гор?.. И остальные, находящиеся на излечении офицерики - один лейтенант в Баграме служил, второй - в Джелалабаде - не представляли себе этой страны без горных вершин, чтоб прямо совсем почти плоская, и один песок, и без главенствующих высоток, без снежных пиков. Странно. Вообразить-то, в принципе, можно: как движется вдали по пустыне, по афганской степи, колонна бронемашин или духовский караван на "Тойотах", и как клубится пыль на горизонте, но воевать в таких условиях, после гор, ещё привычка нужна. Под вечер за окном палаты начинался базар: слетались со всех окрестностей на ночевку вороны. Сотни и сотни птиц чистили перья, порхали и вновь садились на ветки, ссорились. Час, а то и больше продолжался жуткий галдёж. Птицы облюбовали тихий безветренный госпитальный дворик. Днём по дорожкам бродили, отдыхали и курили на выставленных каре скамейках под худой еловой троицей больные. А после темноты полными хозяевами становились пернатые. Птицы галдели перед сном, и просыпались с восходом, как будто армейские распорядки распространялись и на них. Вороны копошились на ветках, шумели, как солдатня в казарме, оставленная без офицерского присмотра, и беспризорность подобная нервировала некоторых командиров. Хаос длился с полчаса, после чего вороны разлетались по всему городу: улицам и помойкам. В палате не любил пернатых только майор. Когда начинался утром вороний переполох, майор высовывал из под одеяла руку, вытаскивал из тумбочки электробритву, втыкал в розетку, и, лёжа с закрытыми глазами, долго жужжал ею, водя по лицу, и в завершении, уже встав с кровати, обливася одеколоном, отчего палата почти до обеда пахла так, словно третьесортная парикмахерская. Шарагин считал, что у каждой птицы, безусловно, в пределах города своя зона ответственности, как у каждого полка, у каждой дивизии. Когда пернатые друзья утром улетали, на деревьях обязательно оставалась как минимум одна ворона. - И пернатые живут по уставу. Дневального оставили, - сказал Шарагин. Никто из офицеров не разделял его восторга. Откликнулся только майор, лежавший у стены: - Ошибаешься, - майор недовольно покосился на окно и резко, будто и в самом деле речь шла о нерадивом солдате ответил: - Сачкует она или хворая какая. - Понаблюдайте за птицами, - не сдавался Шарагин. - У них всё продумано до мелочей. Мне кажется, даже звания и должности существуют. Посмотрите внимательней вечером, когда орава на ночлег слетится. У них и генералы свои есть. Сидят на ветке, ни хера не делают, а суетятся те, что пониже в званиях. - ...дай поспать, - проворчал, отворачиваясь к стене, майор. - Неважно чувствуете? - Спал плохо. ...интересный человек Геннадий Семенович, мой "ангел- спаситель" от боли, полночи колобродит, курит, читает, с медсестрами шушукается, а утром жалуется, что спать ему не дают... чего это женщины только находят в нём? худой, плешивый... Майор не пел песни под гитару, не собирался покорять женские сердца внешним обликом - никто бы и не позарился на морщинистого, невысокого мужчину, когда столько молоденьких, ясноглазых, симпатичных офицериков на излечении. Не рассказывал майор и душещипательные истории, но использовал приём попроще - гадал на картах. Действовало безотказно. Не все, но почти все медсестры госпиталя в палату хоть раз да заглядывали, майора спрашивали, в коридор вызывали. - Где вы гадать научились, Геннадий Семенович? - полюбопытствовал Шарагин. - Как-то само собой пришло. - Научите как-нибудь? - Шарагин достал из тумбочки колоду. - Отстань, - рявкнул майор, но рявкнул не сердито, а по-приятельски, так что Шарагин не обиделся. - У меня никогда не получалось выспаться. Всё время заботы одолевали, пока не ранили. - Скоро на завтрак. - Скоро - это через сколько? - Через полчаса. - Значит, через двадцать пять минут разбудишь. По идее старший лейтенант Шарагин давно имел право перейти с майором на "ты", ...медсестры и то его Геночкой зовут... а я всё по имени- отчеству... однако воздерживался из уважения. Майор всё же был на десять с лишним лет старше. Шарагин сразу угадал в майоре неординарного человека, майор же получил в Шарагине благодарного, понимающего слушателя, с "не закостенелым умом", как он сам выражался. Другие лейтёхи шли на поправку, готовились скоро выписываться. Считали оставшиеся дни. Геннадий Семенович не воспитывал лейтенантов, не читал мораль, тонко и незаметно поучал, наводил на размышления, как бы подсмеиваясь над самим собой, учил жизни, приводя примеры из собственной биографии. ...выдумщик! а они всё за чистую монету принимают... Откуда он сам, и что за смешение крови придало его лицу кавказское напыление, как он пришёл в армию, где семья, есть ли дети? - от таких вопросов Геннадий Семенович Чертков уклонялся, как мог. Пробормотал что-то невнятно ещё в первый день, отвечая и вроде бы и не отвечая одному из лейтенантиков, что жена и сын в Ташкенте, что не видел давно. И по поводу семейной жизни выдал наставление, когда лейтенантики медперсонал обсуждали. Слишком торопились они, судя по всему, влюбиться, обзавестись невестами, некогда им было выбирать. Вновь на войну скоро, а ждать некому... - Жениться не спешите. Жену надо выбирать не просто красивую и покладистую, но и, прежде всего, здоровую, - советовал майор. - В смысле? - В смысле того, что это мать твоих будущих детей. - А-а-а, - растянул лейтенантик из Джелалабада и глупо заулыбался. - Плохая жена - это как старый чемодан. - Почему чемодан? - переспросил лейтенант из Баграма. - И с собой таскать тяжело, и бросить жалко. Иногда на улице, на скамейке под елями, иногда в палате, когда лейтенанты выходили в коридор, к телевизору, а то и просто на лестничном пролете во время перекура делился майор с Шарагиным разными мыслями. ...лучше футболом интересоваться... отец всегда любил футбол и любил выпить, и никогда не переживал из-за политики, а уж тем более не философствовал, служил себе и служил... У телевизора, бывало, и Шарагин с майором задерживались - новости посмотреть, и, если не упомянали в выпуске об Афганистане, разочарованные уходили. А программа "Время" вспоминала про Афганистан не часто. ...замалчивают... Или же перевирали всё. ...когда Андерсен с экрана вещал... - Афган - очень глубокая насечка на теле России. Как ты думаешь, эта война действительно необходима? - однажды спросил майор. ...прощупывает меня, что ли? хитрит?.. Обиделся Шарагин. И зачем-то заосторожничал: - Разве офицер имеет право рассуждать на такие темы? - Ты же ведь умный парень, Олег, ты же и так наверняка ни раз задумывался: что, да как, да почему? - Задумывался. - И? - Ни конца, ни края войны не видно. - И всё? - Много сил она у нас отнимает, а результатов - никаких. - А то, что страна наша из-за этой войны меняется, заметил? - В смысле? - Что мы с тобой, да и сотни тысяч отслуживших Афган задаются одними и теми же вопросами: что это за война? что это за страна, в которой мы живём? куда мы идем? - Задаемся. - Брожение началось. Недовольство в людях растет. По-старому жить никто не хочет. И всё меньше скрывают это. - Да? - Началось, поверь мне. Мы перестали бояться. - Бояться? Чего бояться? - Всего! И это хорошо! В тебе, прежде всего, и во мне это уже глубоко сидит. Значит, власть в стране больше не держится на страхе, как раньше. - Дальше Камчатки не пошлют! - Народ стал умней. Думать начал. Ему и сверху помогают - гласность провозгласили. Все карты - в руки. - Времена меняются. - Меняются. А знаешь, ведь судьба России, вполне возможно, выбрала бы совсем иное русло, не открой кто-то шлюз в Афганистан. У нас в стране именно с войны в Афгане, по сути, начались перемены. Не сразу, не с первого года войны, постепенно начал Афган влиять на всё. - Какие перемены? Ускорение, перестройка? А при чём тут война? Это новая политика партии. - Подожди, основные перемены - ещё не пришли. Они придут, когда война закончится. ...советник в госпитале, с загипсованной ногой, то же самое говорил... - Если всё сложить вместе - Афган, новую политику партии и нежелание масс жить по-старому, то... - Прямо как по Ленину, революционная ситуация! - Вот именно! Что ни война - перемены для России, ломка, крушение, - заключил майор. - Разве? - А как же?! Смотри:1812 год породил декабристов, Крымская кампания подвела к освобождению крестьянства, война с Японией сотрясла всю страну, всё общество, подтолкнув Россию к первой революции, с Первой мировой войной связан крах самодержавия, полный разлом страны, от которого, - он оглянулся - одни ли они? - никто до сих пор не оправился. Теперь - Афганистан. Шарагин согласно закивал. И правда. Он никогда не обобщал вот таким образом войны, не связывал их с историческими изменениями в России. - Хорошо, а Отечественная, Вторая мировая война? Что, в таком случае, она принесла России, какие перемены? - подметил Шарагин. - Пожалуй, только Отечественная не привела к резким переменам. Почему? Во-первых, вся страна сплотилась ради победы, во-вторых, Сталин был. - Сталин, - повторил Олег. - Сравнения напрашиваются у человека, вернувшегося из чужой страны. Размышления отнимают покой. ...что верно - то верно... - Порядок бы навести! Выправить недоделки, зажить лучше, чтоб всё было, и чтоб всё правильно делалось, с умом. - Точно. - Реформы напрашиваются. Назревшие - не назревшие. И если власть не укрепилась войной, если не в состоянии справиться с нахлынувшими настроениями, если не решается силой утихомирить усомнившихся и разочарованных, то волна сносит и саму власть. Яркий пример тебе - Первая мировая война. Сталин же предвидел всё это. И принял меры. Потому-то после Отечественной, единственный раз, Россия не треснула. ...всю страну превратили в ГУЛАГ, застращали... - Застращали... Но в наше время этот номер не пройдёт. - Правильно. В принципе, и после Отечественной назревали перемены. После смерти Сталина ведь развенчали культ личности! Потом хрущевская оттепель наступила. - И снова заглохло. Испугались? - Испугались не внизу, а наверху. Испугались потерять власть. Почувствовали, как запросто она ускользнет, позволь только народу расслабиться. Настало время обкомовских секретарей. Один кукурузой бредил, ботинком размахивал... - Как ботинком размахивал? - усмехнулся Шарагин. - Ну, в ООН. Снял ботинок и стал им размахивать. Я вам, говорит, покажу Кузькину мать! - Серьёзно? Я не знал. - Было-было... Другой звездочки себе на грудь вешал. Всего достигли! Успокоились! Развитой социализм построили! И не заметили, как стали буксовать. - Вас послушать, нами одни дураки управляли. - А что, не так что ли? - Как же мы тогда столько всего добились? - Чего добились? - Сверхдержавой стали! Промышленность какую создали! Первый спутник - наш, первый человека в космосе - советский! Да много чего! - "Волга" - не автомобиль, колбаса - не еда, - майор прикурил новую сигарету, сгоревшую спичку убрал обратно в коробок. - Спутник... космонавт... Это всё исключение из правил. Я про другое сейчас. Вот ты знаешь, куда идёт наша страна? - В каком смысле? - В прямом. - Вперёд идем. - Я не шучу. - Геннадий Семенович, но ведь наша страна столько пережила! - не сдавался Шарагин. Перечил он майору, потому что, наверное, угадывал - кто-то должен отстаивать страну, кто-то должен заступаться за державу, нельзя перечёркивать всё только потому, что перегибы были. ...а перегиб по-русски - это не просто перегиб, это - надлом... И нынче, видел он ясно, если так рассуждать, ...придём к надлому... - Ошибки были, естественно. Но каждый раз мы выправлялись, находили правильный путь. Да, при Брежневе затормозились. Но не надолго... Я верю в Горбачева, - признался Шарагин. - И я верю. Он руководитель новой формации. Понимает, что мы засиделись, закисли, что нужен новый импульс, чтобы встряхнуть страну! Сдвинуть с места! Растолкать, обновить... - Точно. - Точно-то точно, но пока ещё перестраивать и перестраивать! До полного обновления ой как далеко! Разве при третьем человеке мы б с тобой на такие темы говорили? - Слава Богу, сталинская эпоха закончилась. Горбачев такого не допустит. - Откуда ты знаешь? - испытующе посмотрел на Шарагина майор. - В наши дни сталинский террор невозможен. - Соображаешь. И всё-таки особые отделы никто не отменял... Но и Горбачева, между прочим, идеализировать не надо. Кто его знает, куда повернёт! Вдруг тоже спохватятся и гайки начнут закручивать. Тогда сразу конец перестройке. Горбачев, тоже мне, у власти без году неделя, а дров уже успел наломать. Начал не с того. Во-первых, нельзя одновременно ускоряться и перестраиваться. Чепуха получается. Во-вторых, сколько виноградников из-за него повырубили?! Чёрт его дернул этот сухой закон вводить. В России - сухой закон?! Даже когда христианство принимали, и то выясняли, какая религия разрешает, а какая не разрешает вино пить. А он сразу раз - и запретил русскому человеку гулять и веселиться. - Согласен. Глупо. - Глупо, - повторил майор. - Не самое лучшее начало. - С кем не бывает? На ошибках учатся. - Эпоха великих вождей закончилось, Олег. Великие правители рождаются один раз в столетие. И вряд ли в этом веке, если и народился такой человек, придёт он к власти в России. Потому-то я и говорю, что афганская война сыграет важную роль в перерождении Советского Союза. Никто не сможет остановить то, что надвигается. Горбачев, судя по всему, мягкий человек. Он начал реформы, но они могут его же и потопить. - Каким образом? - Сегодня мы ругаем брежневскую эпоху, потому что нам разрешили её ругать, потому что он больше не у власти. - Это у нас всегда так было. - А завтра начнем над Горбачевым смеяться. Только что вон подсмеивались, что он сухой закон пытался навязать. И если не пресекут это, то значит у власти нет больше власти, значит, рычаги не действует, команд не слушаются. Если мы всех руководителей будем считать недостойными, и ничего не будем бояться, и уступим природному бунтарскому духу, наступит анархия... Всё может измениться, Олег. Страна может так измениться, что ты её и не узнаешь через несколько лет. Вот только хорошо это или плохо? - Я что-то не пойму, Геннадий Семенович, вы за перестройку или против? Вы оптимист или пессимист? - Пессимист - это хорошо информированный оптимист. - Здорово сказано, - хмыкнул Олег. - Как любой русский человек, я долго верил в сказки. Коммунизм - это полная утопия. И не больше того... Что-то недоговаривал майор Чертков. Или давал Шарагину возможность додуматься самому? Какой-то вовсе не офицерский проглядывал в майоре охват, шире, круче брал он, чем любой иной встречавшийся ранее Шарагину образованный человек. И поражало при этом спокойствие, с которым произносилось всё, будто перекипело в нём самом, либо отговорил себя он расстраиваться. ...ведь не в книжках он всё это вычитал... не продаю