м вставал в горле. "Господи, да какие шесть-восемь сантиметров? Это было еще шесть лет назад. Теперь у нас есть больной, которому мы нарастили восемнадцать сантиметров! И это не предел!" И все-таки сторонники метода начали появляться. Одни благодаря большому количеству излеченных пациентов; других я привлек своими постоянными выступлениями на конференциях; третьи и в самом деле стали убеждаться в перспективности нового направления; четвертые, безразличные к идее, просто сочувствовали мне, как человеку, который вот уже около восьми лет что-то такое доказывает, но, видимо, так никогда и не докажет, - и так далее и так далее... С одной стороны, стало вроде полегче, с другой - сложнее. Почему? Раньше было проще: "Нет, и все! Не признаем!" Теперь таких "откровенных" поубавилось. Появились "молчальники" - сидит себе, слушает и молчит. Поди узнай, что у него на уме?.. Или, например, "сочувствующие лицемеры" - в глаза тебе одно, за глаза - подножку... Более всего я стал побаиваться "сочувствующих воров"... Один такой, молодой, с горящими глазами, воодушевленный идеей мехода, буквально влез мне в душу и во всех деталях расспросил об одной из модификаций аппарата, которую я только начал разрабатывать. На конференциях меня особым вниманием не баловали. От подобной заинтересованности у меня, как говорится, "сперло дыхание" - этому Шамшурину (такая у него была фамилия) я выложил часть очередных задумок. Через полгода он представил "свой" аппарат на получение авторского свидетельства. Суть моей новой конструкции Шамшурин схватил лишь в общих чертах, а детально разработать не сумел. Но самым удивительным было не то, что он украл, а то, что этот Шамшурин моментально получил на него авторское свидетельство. Более того, "свою модификацию" ему удалось внедрить в столичных травматологических институтах. Как и следовало ожидать, "изобретение Шамшурина" особым успехом пользоваться не могло. Тяжелым больным "его" аппарат помогал как мертвому припарки... У кого из нас не встречалось на пути подлецов, у всякого. И все же: не "бог с ними", а "бог - с порядочными!" - иначе бы мы не совершили в своей жизни ничего полезного. Например, такая личность, как Зайцев. Моложе меня на шесть лет, уже профессор, автор нескольких толковых изобретений, он произвел на меня впечатление человека энергичного, а главное - прогрессивного, бесстрашного. На последней республиканской конференции он призвал ученых внимательнее относиться ко всему новому, не отказываться одним махом от незнакомого и непривычного. Плохое, оно рано или поздно проявятся, а вот зерна хорошего нередко можно и пропустить. О моем методе Зайцев, правда, не упомянул, но зато в перерыве на виду у многих он пожал мне руку и сообщил, что, по его мнению, то направление, которым я занимаюсь в травматологии и ортопедии, крайне интересно. Ему бы хотелось встретиться со мной еще раз и поговорить более обстоятельно. Зайцева назначили директором одного из крупнейших травматологических институтов. Мы встретились у него в кабинете. Он подробно расспросил меня о сложностях, которые я испытываю, поинтересовался моими предложениями. С сожалением он признал: - Главная наша бесхозяйственность не в досках, которые гниют, и не в станках, что ржавеют, - в человеческих талантах. К ним мы порой относимся как к сорной траве, которая растет подле дороги. Вот главный убыток для государства! Под конец беседы директор пообещал мне полную поддержку. Сообщая Зайцеву о том, что мои дела понемногу пошли в гору, я имел в виду недавнее заседание коллегии Минздрава РСФСР. Дело в том, что двумя неделями раньше в Москве побывала Ломова с годовым отчетом. Она доложила, что из всех врачей области у меня самый высокий процент выздоровлений. (В два раза больше.) Ломову попросили объяснить причину подобного успеха, что она и сделала. Об аппаратах, о новом методе некоторые представители министерства услышали впервые. К тому же Ломова со свойственной ей прямотой (как врач и коммунист) выразила возмущение по поводу упорного нежелания некоторых ведущих травматологов и ортопедов признавать перспективное новшество доктора Калинникова. В результате я был вызван в Москву. Коллегия постановила: "Организовать на базе второй городской больницы г. Сурганы проблемную лабораторию доктора Калинникова, увеличив число коек до 180. Помочь лаборатории наладить серийный выпуск аппаратов на производственной основе. Внедрить эти аппараты во все центральные травматологические институты. Организовать в г. Сургане семинар по подготовке травматологов с целью освоения и обучения методу доктора Калинникова". Возвращаясь из Москвы домой, я лежал на второй полке вагона и мысленно подводил итог за восемь лет. Открыт принципиально новый метод в целой области медицины, изобретено средство для его осуществления - аппарат. На конструкцию получено авторское свидетельство. Разработано более ста методик применения аппарата. Вместо десяти коек теперь станет сто восемьдесят. Создана проблемная лаборатория. Появились ученики и сторонники. Наконец, самое главное - излечено около двух тысяч человек, многие из которых ни на что уже не надеялись. БУСЛАЕВ Моему сыну было десять дней. Глядя на него, я недоумевал: неужели из этого красного, крошечного комочка вырастет человек? Жена поминутно толкала меня: - Ну, чего ты стоишь? Это ж твой сын! - А что я должен делать? - На руки хотя бы возьми! - Страшно. Он такой хрупкий. - У нас папа чудак, правда? - Людмила склонилась к ребенку. - Скажи: па-па! Беспрерывно шевеля игрушечными руками и ногами, сын созерцал потолок. - Смотри, какие у него глазки сообразительные! Я неуверенно пожал плечами: - Вроде в этом возрасте они все вверх ногами видят? - Все равно сообразительные! - не согласилась жена. - Дай ему палец! Я сунул сыну мизинец. Он тотчас крепко сжал его в кулаке. Я потянул палец обратно, сын не отпустил. - Вот рука у него мужская. Сразу видно! - Нет уж! - возразила супруга. - Спортсменом он наверняка не будет! Мне и одного хватит! - Людмила вновь склонилась к сыну. - Правильно, Витенька? Как и я, сын промолчал. Острое чувство родственности к своему ребенку у меня возникло несколько месяцев спустя, когда он впервые встал на ноги. Это событие мой Витек приурочил к полету в космос первого человека - Юрия Гагарина. Вернувшись с очередных соревнований, я открыл ключом квартиру, окликнул из прихожей жену - никто не отозвался. Я заглянул на кухню, в столовую, спальню, наконец, в детскую. В деревянной кроватке с решеткой абсолютно молча стоял мой Витек. Ухватившись за перекладину, он поднимал в стороны то правую, то левую ногу. И вдруг, увидев меня, замер. Сын глядел на меня пытливо и очень серьезно. Затем неожиданно расплылся в улыбке - узнал. Я спросил: - А где мама? - Гу, гу! - ответил он. И, отпустив перекладину кроватки, протянул ко мне руки. Я быстро шагнул к нему, взял на руки. И тут же почувствовал: мой! Каждая клетка его легкого тела - моя! Я быстро перепеленал ребенка. Когда явилась Людмила (она звонила от соседки по телефону), я сказал ей: - Ты, наверное, думаешь, что ему не восемь месяцев, а восемь лет. Она сразу обиделась. - Что я, поговорить по телефону не имею права? Я не привязанная, чтобы сутками торчать в квартире! Твоя нянька третий день не приходит! - Почему моя? - Не я же ее искала! Я усмехнулся: - Логично. Жена проговорила: - Ты что, собираешься устроить сцену? Давай! Только быстро же ты забыл свои благие порывы. "Пусть тебе будет легче". Все было так. Бросить работу посоветовал ей я. Взять няньку тоже. Я действительно хотел, чтобы ей было легче. Откуда я мог знать, что семейная жизнь как раз складывается из трудностей! В эту ночь сын, словно чувствуя нашу ссору, спал плохо. Через каждые полчаса он хныкал. В эти минуты я и Людмила сразу открывали глаза и ждали, кто из нас подойдет к ребенку первым. Я понимал: супруга решила своеобразно отомстить за мои сегодняшние претензии. Я поднимался раз пять. На шестой раз не выдержал: - Напрасно ты хочешь показать, как тебе плохо! Завтра у меня тяжелая тренировка. Больше я не встану! Жена ничего не ответила. Витек продолжал плакать, она не шевелилась. И тут во мне возникла ненависть. Я даже испугался. Встал, перепеленал ребенка и лег. Я ощутил, как в моем прежнем отношении к жене появилось что-то новое. Помирились мы через несколько дней. Но именно за это время она подружилась с Раей, женой Звягина. Рая была женщиной умной, расчетливой и патологически завистливой. Она полагала, что своего мужа "сделала" она. Отчасти так оно и было. Звягин сочетал в себе почти столько же способностей, сколько и лени. Жена буквально заставляла его тренироваться регулярно. Супруг "пошел в гору" - выиграл чемпионат СССР, первенство Европы. Ко мне Рая относилась неприязненно. Я чувствовал это. Причина была в том, что фамилия Буслаев все чаще стала произноситься. Жена Звягина повела против меня тонкую и планомерную "настройку". Вот ее примерная схема: "Ты (Людмила) жена большого спортсмена и не должна жить, как остальные женщины". Людмила часами просиживала в парикмахерских, косметических кабинетах, ателье, неожиданно испытывала потребность куда-то ехать. Мы отправлялись на юг, а через неделю возвращались обратно. Людмиле быстро все надоедало, она начинала тосковать по сыну и бояться, что с ним в ее отсутствие что-то случится... Потом в супругу вселялся "бес общения". Каждый день ей хотелось бывать в гостях, знакомиться с самыми известными и талантливыми людьми, ходить в театры, на концерты, и все в таком плане. В эти дни она бывала очень оживленной, привлекательной... И вновь все кончалось. Притом довольно скверно. Людмила объявляла, что жить со мной больше не станет. Все "мои знаменитости" - лжецы и притворщики, они проявляют интерес не к ней, а ко мне, и ей это противно... Вслед за этим у Людмилы, как правило, наступала полоса меланхолии. Она целыми днями бродила по дому в халате, непричесанная. В квартире не убрано, на кухне гора немытой посуды. В такие дни я старался молчать и ограничивался тем, что смахивал с кухонного стола крошки, выносил мусор и меньше бывал дома... Наконец моя супруга "пробуждалась" и просила отвезти ее в какой-нибудь хороший ресторан. Мы садились в машину, ехали, выбирали в зале самый лучший стол, минут пять-десять улыбались друг другу, после чего она закатывала какой-либо скандал. Например, по поводу того, что официант не с той стороны положил ей вилку. При этом она громко выкрикивала одну и ту же фразу: - Вы сначала узнайте, с кем имеете дело! - Тише, - уговаривал я ее. - Успокойся. Ты меня позоришь! - Прекрасно! - восклицала она. - Значит, я тебя позорю? Очень хорошо! Ты всегда думал и думаешь только о себе. Всегда! Тебе наплевать, что всякий тип позорит твою жену! Она демонстративно поднималась из-за стола и уходила... Сейчас, оглядываясь на эти выверты, я думаю, что половину вины нужно взять на себя. После Пало-Альто я стал готовить себя к покорению нового рубежа - два метра двадцать семь сантиметров. Проанализировав все моменты, которые помогли мне установить рекорд в Америке, я выписал их на бумагу. Вот они. К высоте 226 я уже давно был подготовлен психологически. После зимних тренировок находился в хорошей спортивной форме. Сыграли роль ответственность и приподнятость самих соревнований: матч США - СССР. Стимулировало огромное количество зрителей. Помогла их доброжелательность. Заинтересованность прессы. Отличная погода. Прекрасный грунт (я всегда любил, чтобы трава была подрезана под корень). Наконец, я почти идеально овладел техникой. Но при такой выкладке обнаружились и мои слабости. Оказалось, что процентов на шестьдесят мой успех зависел от побочных факторов: погоды, прессы, количества публики, ее отношения ко мне, от грунта и значимости состязаний. А если всего этого не будет? Как-то Скачков спросил: - Побеждать, я смотрю, ты научился. А вот что делать, если в секторе не будет соперника? "Стоп! - сказал я себе. - Здесь и надо копать!" Вместе с тренером мы пришли к выводу, что тактика многих ведущих прыгунов в высоту преимущественно ложная. Именно эта лжетактика не давала и не дает им достичь максимальных результатов. В чем ее суть? Первое: выиграв соревнование, оставшись без соперника, спортсмен, как правило, прекращает борьбу. Одни оправдывают это тем, что берегут силы для следующих состязаний, другие не хотят испортить впечатление от собственной победы, третьи избегают поражения уже перед самой планкой. Это ошибка. Прерывая поединок, прыгун лишает себя прекрасной возможности "прощупать" неизведанную высоту в момент наивысшего подъема, эмоционального и физического. Кроме того, легкоатлет с каждым отказом от дальнейшего наступления на высоту все больше развивает в себе чувство боязни. Наконец, это попросту неспортивно. Со Скачковым мы решили избрать иную тактику: чтобы не зависеть от внешних факторов, нужно научиться соревноваться с планкой. Один на один. Достичь этого можно единственным путем - не отступать. На любом состязании, независимо от его масштаба, оставаться в секторе до последнего, пока не иссякнут все попытки. С таким настроем я начал штурм двух метров двадцати семи сантиметров. Четыре раза эта высота мне не покорялась. В конце летнего сезона я решил испытать себя снова. Соревнования были самые незначительные, погода стояла отвратительная, соответственно и грунт оставлял желать лучшего. Короче, я сознательно пошел на штурм рекорда именно в таких условиях - без побочных стимулирующих факторов. Как обычно, прыгать я начал с двух метров пяти сантиметров. 210, 215, 218 - все эти высоты я преодолел с первого раза. 221 - с третьей. Но именно в этом прыжке я поймал самый важный момент техники для каждого прыгуна: слитность быстрого разбега с отталкиванием! Со стороны этого никто не заметил, даже тренер. Я попросил установить сразу 2 метра 27 сантиметров. Стадион ахнул. Скачков (я увидел это краем глаза) осуждающе покачал головой. 227 я взял сразу же. Никто в это не поверил. Судьи бросились проверять высоту. Но нет, все оказалось правильно. А я попросил поднять планку на два метра тридцать сантиметров. К сожалению, я был обречен. Во мне гудел предыдущий результат, и он не позволил установить новый. С высотой 230 я не справился. Но теперь я понимал: чтобы превысить собственный рекорд, нужны дополнительные резервы. Какие? Этого я пока не знал. Помог случай. На занятиях по патологии (я уже был студентом третьего курса) зашел разговор об атрофии от голода. Лектор рассказал о таком случае. Война, сорок первый год. Командиру взвода приказали пять дней удерживать участок лесной дороги. В ожидании помощи взвод оборонялся две недели и был уничтожен фашистами. Раненный в ногу, живым остался лишь командир. Плен, концентрационный лагерь, побег... Неудачно. Он попробовал бежать во второй раз - снова поймали. В третий раз его избили и пригрозили расстрелом. И все же он решился на четвертый побег. Удалось! К линии фронта командир пробирался около двадцати суток. Питался тем, что попадало под руку, - травой, корой, щавелем, кореньями. Когда он выбрался, приполз к своим, вес его составлял шестьдесят килограммов. А раньше, как у борца тяжелого веса, равнялся ста десяти. Лектор сообщил, что бывший командир взвода теперь наш декан Сергей Васильевич Латутин. Всех поразило: хмурый, прихрамывающий, ничем не примечательный человек - и вдруг такая сила духа. После этого я спросил себя: "А существует ли вообще предел человеческих возможностей?" На эту тему я принялся собирать литературу. В книге "Спорт за рубежом" я отыскал следующее. Тренер одной из иностранных команд легкоатлетов провел эксперимент на обычные приседания. Его воспитанники находились в подготовительном периоде и проделывали массу общеразвивающих упражнений. Суть эксперимента заключалась в психологическом воздействии. - Ты сейчас присел около семисот раз, - говорил тренер своему подопечному. - Отчего ты вдруг закончил приседания? Ученик отвечал: - Да просто не могу больше, и все. - Почему? - В ногах свинец, перед глазами круги. Чувствую, что, если еще раз присяду, умру... На протяжении двух недель тренер убеждал воспитанника, что человеческая мышца в принципе способна на неограниченную работу... Что "умру" - это от распаленного воображения. От него же и "свинец" и "круги" перед глазами... Что главное - преодолеть себя нужно только однажды, потом сразу станет легче... В результате после ряда подобных бесед занимающийся присел более 4800 раз! А закончил упражнения только потому, что пора было идти на работу... А вспомним о йогах. Они безболезненно переносили низкую и высокую температуру, на несколько часов прекращали дыхание, заживляли волевым воздействием раны, останавливали сердце. А древние японские врачи? Они рвали зубы у своих пациентов пальцами. Как им это удавалось? Они тренировались - вбивали в щель доски клинышек и выдергивали его. На другой день забивали глубже и снова вытаскивали. И так на протяжении пяти-шести лет. Очень к месту оказался случай с девяностолетней женщиной. Она, еле поднимавшаяся по ступенькам лестницы на второй этаж, во время пожара выбросила в окно огромный сундук, в котором находилось все ее имущество. По привычке систематизировать я пришел к выводу, что при острой жизненной необходимости организм человека мобилизует дополнительные резервы. Истории с приседаниями и японскими врачами - это уже сознательное извлечение своих резервов. Йогов я классифицировать не смог - они больше всех имели представление о человеческих возможностях... Наконец, я заинтересовался такими личностями, как Михаил Куни и Вольф Мессинг. На своем веку они претерпели много ярлыков и наклеек - колдуны, обманщики, авантюристы и тому подобное. И только совсем недавно про них стали писать, что эти люди, оказывается, нормальные граждане. Просто один из них с детства наделен хорошей зрительной памятью, другой повышенной чувствительностью... В газетной статье, на которую я нечаянно наткнулся, Михаил Куни писал: "Свою способность я обнаружил совершенно случайно - сосед по парте рассыпал коробок спичек. Я раз взглянул на кучу и тотчас подсчитал - тридцать одна... Товарищ проверил - точно. Попробовали с другим количеством - снова правильно". Я подумал о том, что целым рядом природных способностей обладали или обладают сейчас многие люди. Но где они? Нам известны лишь единицы... Посещая выступления Куни и Мессинга, я поразился их предельной собранности, самодисциплине и целеустремленности. Один из них так и отмечал: "Во время представлений я как бы включаю в себе рубильник всех возможностей психики, воли, обостренной наблюдательности". Стало предельно ясно: лишь воля и огромный труд помогли этим "колдунам" добиться успехов на своем поприще. Сразу напрашивался вывод: значит, не безнадежен и я! Я еще ни разу не отодвигал в себе "психологический рубильник" до отказа. Да что до отказа - даже наполовину! Я еще никогда не воспользовался такими рычагами человеческой души, как внушение или самовнушение. Между тем Куни, излечивший себя от серьезного недуга путем самовнушения, прямо подталкивал к этому: "Вспомните слова Гиппократа о том, что во врачевании немалую роль играет самовнушение. Позволю себе несколько изменить эту формулу: во врачевании самовнушение играет важнейшую роль". А я себе сказал: "В спорте - почти решающую!" Как-то я поймал себя на ощущении: только одно сознание, что ты не полностью выложился, что ты способен на большее, уже помогает. Преодоление своего психологического барьера. И вот итог: изнурительные тренировки на протяжении длительного времени - это одно, но, когда человек переступает максимальный рубеж своих физических возможностей, ему, чтобы двигаться дальше, надо тренировать душу, а проще - центральную нервную систему. Именно этим я и занялся. Конкретно это выглядело так. За неделю до состязаний значительно снижать нагрузку, а затем и вообще переставать прыгать через планку. Все эти дни пытаться внутренне растормозиться: играть в шахматы, ходить в кино, ездить на рыбалку, смотреть телевизор, читать. В общем, праздно проводить время. На такие понятия, как строжайший режим, не обращать внимания, придерживаться его как бы неосознанно, создавать себе впечатление, что поступаю я так только потому, что мне этого хочется. И наконец, предельно высыпаться, но при этом не отчаиваться, если последняя ночь окажется бессонной. Она ничего уже не решает - настоящая усталость накапливается постепенно. Весной в Лужниках предстоял традиционный матч США - СССР. За несколько дней до соревнований я решил проверить свои силы на стадионе ЦСКА. Нормально разбежался, оттолкнулся - результат 213. Я ничего не понял и расстроенный ушел с тренировки. Назавтра явился снова - опять 213. Тщательно проверил грунт, обнаружил небольшую впадину. Заровняв ее, поставил 220, побежал - и перелетел планку так легко, как если бы прыгал на Луне. Я тотчас отправился прочь от стадиона, чтобы с легким сердцем бездельничать все оставшееся время до поединка. Ник Джемс в состязаниях не участвовал: не мог оправиться после серьезной травмы. На матч явилось около ста тысяч зрителей, присутствовали члены правительства и американского посольства. Учитывая свою подготовленность, я почувствовал, что эти соревнования пройдут для меня как праздник. Так и случилось. Легко, без нервов, почти торжественно я неуклонно наращивал высоту. Каждый мой новый прыжок сопровождался аплодисментами. Затем под бурю восторгов пали и 228. Сейчас я думаю, что мой мировой рекорд так или иначе связан с всеобщим подъемом в стране. Печать в то время сообщала: "Коллектив Ленинградского Металлического завода имени XXII съезда КПСС успешно трудится над созданием уникальных гидротурбин для Красноярской ГЭС". "Воздушный лайнер Ту-114, названный Фиделем Кастро чудом техники, совершает беспосадочные трансатлантические полеты от Москвы до Гаваны за 14-15 часов". "Атомный ледокол "Ленин", взламывая двухметровый ледяной покров, бороздит северные воды". "Челябинский трубопрокатный завод в ответ на отказ Западной Германии поставлять Советскому Союзу трубы большого диаметра начал выпускать свои трубы такого же диаметра. На одной из них рабочие написали: "Ответ Аденауэру". "Вступил в строй крупнейший в мире газопровод Бухара - Урал протяженностью 2 тысячи километров". "Советские войска получили мощное ракетное оружие, которое закрывает воздушные границы Родины от любых посягательств агрессоров". После того как меня признали лучшим спортсменом в мире, на меня неудержимо покатился ком славы. Радио, телевидение, специальные фильмы, статьи в журналах с огромными фотографиями, бесчисленные интервью, автографы, масса поклонников - начиная с известных артистов, кончая директорами гастрономов. Жену в этот период закружило вместе со мной. Мы забыли о прежних распрях (потом, правда, оказалось, что забыл один я) и с головой окунулись в этот приятный вихрь. Позже я стал понемногу перенимать кое-что от напыщенного индюка. Но деградировать полностью не позволило дело. Я повел штурм следующей высоты. В Риге преодолел 223. В Цюрихе 224. В Лос-Анджелесе я вплотную подошел к рубежу 229. Подвела гаревая дорожка. В этот сезон все секторы на американских стадионах задумали перекрывать заново. На выбор мне предложили "гарь" или "гростекс". Искусственная дорожка была лучше, она чуть пружинила, но "гростекс" еще не признала Международная легкоатлетическая федерация. Я опасался, что рекорд не будет засчитан, и выбрал старое покрытие. И просчитался: прыгать пришлось, что называется, "на пахоте". Грунт, постланный за два дня до соревнования, не успел улежаться. В Лос-Анджелесе удалось взять лишь два метра двадцать пять сантиметров. Через две недели я снова вышел в сектор, уже в Киеве. Всего 224. Затем несколько состязаний подряд. Везде на высоте 229 планка звонко брякалась на землю. И вдруг, словно после изнурительной гонки, я ощутил страшную усталость, апатию. Не хотелось даже думать о прыжках. А предстояло первенство Советского Союза. Я проиграл его Габидзе. По попыткам, с результатом два метра семнадцать сантиметров. В погоне за новым рекордом я не заметил, как приблизились сроки Олимпийских игр в Токио. На первой тренировке в Токио (за полторы недели до начала игр) мне еще удалось взять два метра. Куда все подевалось: техника, чувство грунта, воля. Но втайне я все же надеялся выиграть Олимпиаду. Заключительный этап подготовки я провел в одиночестве, отыскав какой-то захудалый стадион с запущенным сектором. Я не хотел, чтобы кто-либо увидел меня слабым. И правильно сделал. Однако я перестарался и от нервного перенапряжения перестал спать. Выручил начальник команды Кислов. - На ночь стакан водки! - авторитетно заявил он. - Лучше не придумаешь! Я выпил и за день до начала Олимпиады заснул как ангел. Настал наконец "судный день". Контрольный норматив утренних квалификационных соревнований равнялся двум метрам шести сантиметрам. Кому он не покорялся, тот не попадал на вечерний финал. Признаться, здесь я натерпелся страха. Преодолев два метра, я застрял на высоте 203. Первая попытка - сбил. Вторая - то же самое. Ко мне подошел Габидзе: - Ты что, спятил? Это же 203! Я тупо кивнул. Воля, разум, мышцы как бы парализовались. На последней попытке я несколько раз вставал на место разбега и тут же отходил в сторону. Меня обдавало холодом. "Что делать? С ума сойти! А если не возьму? Нет, нет! Ведь всего два метра три сантиметра". Я понесся вперед и, изобразив лишь форму прыжка, перелетел через планку, слава богу! 206 я взял сразу же. Однако пережитое ощущение катастрофы все еще не покидало меня. Выходя из сектора, я увидел вытаращенные глаза Кислова, которые под очками казались еще больше, со всей остротой представил последствия своего провала: реакция в газетах, слухи. Желая быстрее скрыться, я забыл пригнуть голову и ударился лбом в перекладину железной калитки, отделяющей стадион от публики. Кислов в последний миг успел подхватить меня, я чуть не потерял сознание... Сейчас мне кажется, что именно этот удар привел меня в чувство, избавил от панического состояния. С огромной шишкой на лбу я вышел на вечерние состязания. К Олимпийским играм в Токио легкоатлетическая команда США подготовилась как никогда за всю свою историю. Американцы претендовали минимум на двадцать золотых медалей. Бег, мужская эстафета, толкание ядра, метание диска, прыжки в длину, с шестом, наконец, в высоту - эти виды они считали беспроигрышными. И не ошиблись. Завоевав в легкой атлетике уверенную командную победу, они увезли с собой четырнадцать золотых медалей. Мы только пять. В финал по прыжкам в высоту вышли Ник Джемс и Патрик Фул (США), Габидзе и я (СССР), швед, поляк, австралиец и министр по спорту небольшой африканской республики. Кроме меня и Ника Джемса, все они имели результаты порядка 220, министр - 216. Прыгать начали с 203. На этот раз я, как и остальные, преодолел эту высоту с первой попытки. На 209 "посыпались" те, кто не обладал олимпийским опытом. 212 не покорились шведу, поляку, австралийцу и министру. В секторе остались Ник Джемс, Патрик Фул, Габидзе и я. На высоте 214 начались неприятности. Первая попытка оказалась неудачной для всех, вторая - лишь для нас с Габидзе. И опять спасибо Габидзе. Он как тень принялся ходить за мной по сектору и настраивать на третью попытку: - Эту Олимпиаду должен выиграть ты, только ты! Я нет. Я уже все... Соберись! На этой Олимпиаде Габидзе рассматривал себя лишь как своеобразное прикрытие моих тылов. Я был для него не соперник, а надежда и оправдание собственного выступления на этих играх. В моей победе он видел свою. 214 я взял. Габидзе выжал из себя все, что мог, и перепрыгнул эту высоту тоже. Я подошел к нему, искренне обнял его. От того, что нас по-прежнему двое, у меня заметно поднялось настроение. 216 я преодолел с первого раза. Ник Джемс - со второй попытки, Патрик Фул - с третьей. Габидзе выбыл. Однако сектора он не покинул, остался со мной. Погода начала портиться. Спустился легкий туман, стал накрапывать мелкий дождь. Пока в лидеры состязаний вышел я. По попыткам. За мной Ник Джемс, следом его соотечественник. На стадионе присутствовало множество наших туристов. Они беспрерывно подбадривали меня дружными выкриками и самодельными транспарантами типа: "Отступать некуда - позади Москва!", "Буслаев, даешь рекорд!" 218 я вновь перелетел с первой попытки. Меня бросился целовать Габидзе. От радости он едва не плакал. Когда Ник Джемс перелетел 218 с первого захода, у меня все равно оставался резерв - выигранная попытка на предыдущей высоте. Патрик Фул на 218 выбыл. Установили 220. Я почувствовал, что не сделаю уже ни одного толкового прыжка. Вдобавок дождь усилился, потемнело. Посматривая на Ника Джемса, я понял, что этой высоты он тоже не возьмет. Американец радовался своей личной победе: после третьего места в Риме теперь второе, серебро. Он был доволен и не желал больше бороться. А зря! Если бы он знал, что отдает титул олимпийского чемпиона сопернику, который пребывает в своей наихудшей спортивной форме! Закончилось все так, как следовало ожидать: ни я, ни Джемс два метра двадцать сантиметров не покорили. Спустя некоторое время я стоял на высшей ступени олимпийского пьедестала почета, по бокам от меня высились два рослых американца: Ник Джемс на второй тумбе, Патрик Фул - на третьей. Несмотря на разную высоту ступенек, наши головы находились на одном уровне. У меня вдруг появилась мысль: "А не пора ли? Вот самый удобный момент, когда можно уйти. Уйти непобежденным олимпийским чемпионом и шестикратным рекордсменом мира. Или нет?" Я не успел себе ответить - над стадионом загремел Гимн Советского Союза... КАЛИННИКОВ Больные ко мне теперь ехали со всех концов Союза: из Грузии, Прибалтики, Сибири, Молдавии. Один двенадцатилетний мальчик прикатил из Карелии, притом "зайцем". (У него был врожденный вывих тазобедренного сустава.) Страждущие поджидали меня всюду: у порога кабинета, в коридорах, на улице, даже на лестничной площадке возле квартиры. Я постоянно видел их глаза, которые просили об одном и том же: "Помогите!" Вне очереди я положил в больницу лишь двенадцатилетнего мальчика. Журналист одной из центральных газет, который побывал в нашей лаборатории, поместил статью под названием "Что ответить отцу Толика Н.?". Вот она. "На хирургическом совете докладывается история болезни Толика Н., шести лет, из Москвы. Когда он родился, ножка была короче правой на 6 сантиметров, теперь - на 15. Мальчик, опирвясь об отцовское плечо, здоровой ножкой стоит на диване, больной, короткой, болтает в воздухе. Играет. Дома ему уже сделали пять операций. Как обычно поступают в таких случаях, брали кость из бедра, из руки, пересаживали в ножку. Пять лет из шести мальчик не снимает гипсового панциря. В материалах симпозиума отмечалось, что Калинников вытягивает кость бескровным способом. - Поймите, - говорит Калинников отцу Толика, - вашего сына мы не можем положить, у нас очень мало коек. Мужчина спокойно его выслушивает, говорит: - Да, да, я знаю, очередь на десять лет. И вдруг кричит: - Но пусть в шестнадцать он перестанет быть калекой! Подобных примеров можно привести немало. Вот цифры: за прошлый год в поликлинике у Калинникова было принято 4678 человек. На очередь поставлено только 169. Самые сложные, самые серьезные, не поддающиеся лечению другими методами случаи. Ждать этим 169 предстоит долго, очень долго. Очередь не за автомобилями и не за мебельными гарнитурами - за собственными ногами и руками. Отчего же это происходит? С одной стороны, Минздрав РСФСР постановляет: "Отметить высокую научную значимость метода доктора Калинникова и рекомендовать к широкому внедрению в практику здравоохранения". С другой - Минздрав СССР сообщает в Госплан: "Министерство здравоохранения согласно с мнением Госплана о нецелесообразности строительства в текущем пятилетии в г. Сургане крупного научного комплекса". Пытаясь докопаться до причин, которые объяснили бы столь двоякое отношение к работам Калинникова, я услышал: универсальных методов в медицине не существует. В одних случаях помогает аппарат Калинникова, в других иные способы. Правильно, универсальных методов нет. Вероятно, сотням и тысячам больных больше показано другое, некалинниковское, лечение. Но я сейчас говорю о тех, тоже сотнях и тысячах, которым, по признанию самих медиков, лучше всего помогает аппарат Калинникова и которые этой помощи лишены будут еще долгие годы. Вот о чем я говорю... Пришлось услышать еще и такое: газетная шумиха оказывает Калинникову плохую услугу. В Сургану едут люди, начитавшись ваших легкомысленных статей. Пожалейте их, прекратите раздувать нездоровую шумиху. Согласен, многие сели в поезд, когда прочли статьи о Калинникове. (Хотя до этой их было всего две.) Но Сургана не модный курорт. Едут сюда чаще всего те, кто достаточно натерпелся, настрадался, кому другое лечение не принесло, увы, облегчения. Газетчики, поверьте, только рады будут, когда о методе Калинникова не придется больше писать, когда он из сенсации превратится в повседневную практику. Пока очевидно одно: положение проблемной лаборатории доктора Калинникова не соответствует задачам, стоящим перед этим учреждением. В Сургане должна быть создана современная, достаточно сильная научная база. Нужны теоретические отделы, расшифровывающие "белые пятна". Лаборатории, ведущие глубокие исследования. Конструкторское бюро, совершенствующее аппараты Калинникова. Экспериментальные мастерские, создающие их новые образцы. Нужны учебные аудитории... Здание районной больницы, которую еще только предстоит построить, на это совершенно не рассчитано. В ее стенах можно хорошо лечить больных из окрестных сел, но развивать здесь перспективное в медицине направление, увы, невозможно. Вот поэтому и нельзя объяснить отцу шестилетнего Толика Н., почему его сыну вернут ногу лишь через долгие годы, хотя вернуть ее можно уже через пять месяцев!" Именно так все и обстояло. Проблемная лаборатория продолжала арендовать часть помещения городской больницы, поликлиника ютилась в нескольких комнатушках школы-интерната, медико-конструкторское бюро занимало угол прачечной, виварий располагался в морге. Запланированное строительство нового корпуса на двести коек затягивалось. По самым оптимистическим подсчетам, оно могло быть завершено через полтора-два года. Однако меня беспокоило другое: пусть в Сургане возведут самую огромную в стране больницу, она все равно не поместит всех тяжелобольных. Хоть тресни! Решить проблему можно было только одним способом - не больные должны были прибывать ко мне, а мой метод к ним. В их города, деревни и поселки. Многие травматологи это уже понимали. От них, как и от больных, ко мне постоянно поступал поток писем. "Сахалинская область. Центральная районная больница. Уважаемый тов. Калинников! Уже год, как нами организовано межрайонное травматологическое отделение на 40 коек. Районы промышленные (шахтеры, лесники, рыбаки, бумажники), есть травмы, а лечим мы их или вытяжением, или вгоняем гвозди, или путем наложения пластинок. Мы надолго укладываем их в гипс. Больно смотреть на дело рук своих, когда знаешь, что есть более совершенные методы и приемы лечения, а ты ими не владеешь. Мы много наслышаны о вашем аппарате, но почти не представляем, как им пользоваться. Познакомиться по литературе с основными принципами вашего аппарата нам тоже не удается. О нем почему-то крайне мало упоминается в нашей печати. На свой страх и риск мы попробовали наложить ваш аппарат на голень, но у нас не получилось компрессии. Мы временно отступились, нам не хочется причинять больным лишние страдания своими неудачами. Нам нужны ваши советы, рекомендации и литература. А главное, нельзя ли нашим 2-3 врачам пройти специализацию на базе вашей больницы? И на какой срок? Помогите нам!" "Войсковая часть Балтийского флота. Глубокоуважаемый Степан Ильич! Прошу Вашего разрешения пройти месячное рабочее прикомандирование по травматологии и ортопедии при вашей проблемной лаборатории. Кандидат медицинских наук - майор..." "Исполком Кишиневского городского Совета, отдел здравоохранения. Товарищ Калинников! Убедительно просим вашего разрешения направить работника нашего горздравотдела во вверенную вам лабораторию для ознакомления с компрессионно-дистракционным методом лечения, сроком на 10-15 дней". "Минздрав Бурятской АССР. Тов. Калинников! Республиканская больница ходатайствует о предоставлении рабочего места". И так далее, и так далее - без конца. Всем я отвечал одно и то же: "Сообщаю, что специальных курсов усовершенствования врачей в нашей лаборатории нет. Желающих получить специализацию на рабочее место очень много, поэтому приезд иногородних врачей регулируется Минздравом РСФСР, куда советую вам обратиться. С получением разрешения от Минздрава РСФСР будет решен вопрос о сроках приезда на специализацию вашего врача. С большим уважением - Калинников С. И.". Увы, вместо обещанных курсов пока существовало лишь постановление: "Приказываю: 1. Провести в г. Сургане на базе проблемной лаборатории Минздрава РСФСР выездной семинар по вопросу применения методов компрессионного и дистракционного остеосинтеза, разработанных С. И. Калинниковым. 2. Тов. Калинникову создать необходимые условия для нормальной работы семинара. 3. Указанный семинар провести продолжительностью до 1 месяца в течение марта сего года". Прошли апрель, май, июнь, июль, август. На протяжении полугода Министерство здравоохранения СССР время от времени присылало письма с просьбами уточнить сроки семинара, но ни разу не шевельнуло пальцем, чтобы оказать лаборатории хоть какую-либо помощь. Эта комедия мне наконец надоела, я написал в Минздрав РСФСР докладную записку. "Приказом Министерства здравоохранения СССР на базе нашей лаборатории планировалось проведение выездного семинара. В течение длительного времени велась переписка между Минздравом СССР и Институтом усовершенствования врачей, с одной стороны, и нашей лабораторией - с другой, где выяснялись детали организационных форм проведения этого ответственного семинара. Практически вопрос до сих пор не решен. У нас нет никаких условий для проведения нормальной работы подобного семинара - ни помещений, ни достаточного количества аппаратов. Нам необходима конкретная помощь. Понимая, что она нам не может быть оказана в ближайшее время, мы считаем, что такое мероприятие, как один выездной семинар, не сумеет решить основной задачи по освоению и внедрению в практику методов лечения, разработанных нашей лабораторией. По этой причине мы предлагаем создать постоянно действующие курсы типа усовершенствования врачей с цикличност