решение - пожурить Шишкина и оставить на прежнем месте. Назначить другого - все начнется заново. А чтобы не было притона, АСКИ из отдельного кабинета пересадили в приемную начштаба. Вместо Плишкиной на работу взяли чью-то перезревшую мордастую дочку, о рабочих качествах которой дает представление следующий разговор командира с начальником штаба (собственно не разговор, а истошные крики). Командир читает, читает: - Ошибок твоя машинистка нахерачила. Ты хоть, блядь, читай (диктуй - Ред.) приказы. Учи ее, подсказывай. - Да я учу-учу, а она даже слово "хуй" через "ю" пишет. Народ начал блудить в "секретке". Лучшая должность машинистки - в секретной части. Если хорошая баба, там же ее можно было и драть - помещение оббито тканью, можно закрыться и сидеть... Чем занимаются - не ясно: ни звуков машинки, ни страстных стонов наружу не слышно. Зайти туда мог только начштаба (раз в месяц), или особист (раз в год). Особисты у нас почему-то больше свалками интересовались. Поэтому не удивительно, что машинистки постоянно беременели. В "секретке" все было продумано до мелочей: стены оббиты лотками из-под яиц, сверху - синей тканью, хотя, казалось бы, как можно подслушать машинку? В двери - окошечко, если кто-то подошел - "Что тебе надо"? Таких профур набирали! Одна умудрилась родить от начальника автослужбы. Однажды озлобленный комендант штаба забил женский туалет - из-за него всегда наезжали, так как убирать его никто не хотел. Какая началась революция! Штабные бабы моментально оккупировали туалет командира части - тот, как положено, ел и испражнялся отдельно. Установили у него живую очередь, так что командир и его заместители часа три не могли туда попасть. Комендант был найден и отодран немилосердно. Статус-кво восстановили, но перед этим досталось мне. Так как все говорили одновременно, командир не все понял и вызвали меня. Я с порога указал на случившееся недоразумение. - Я никакого отношения не имею. - Вас, комендантов, как собак нерезаных! С высочайшего повеления, я сам нашел прапорщика и начал давить: - Я тебя сейчас в этом очке утоплю! Тот резонно оправдывался: - Они гадят, но не убирают... Бабы отстояли свои права еще тем, что грозились создать женсовет. Командир струсил: кроме парткома, иметь еще и женсовет для него было чересчур. Сексуальная жизнь полка Должность коменданта располагает к наблюдениям: ситуация в гарнизоне была мне известна куда лучше, чем особому отделу и политотделу вместе взятым. Как-то попалась мне одна военторговская баба с "наркотой". Предчувствуя успех, я начал ее "колоть" и склонять к сотрудничеству. И она мне поведала, что у нас в военторговской столовой работает некая дама по прозвищу "Веранда". - Вы тут наркотики ищите, а она, знаете что? С девушками спит! Тогда термин "лесбийская любовь" был нам неизвестен. На родине, в Чернигове, я, правда, знавал одного вольнонаемного, работавшего в женской зоне киномехаником. Придя на рабочее место новичка, начальник зоны первым делом поинтересовался, почему тот не запирает дверь. Оставлять ее открытой на воле полагалось по правилам пожарной безопасности. Когда наутро из аппарата сперли продолговатую лампу, предостережение начальника обрело смысл. После каждого сеанса приходилось их выкручивать и прятать в железный ящик. Впоследствии за раздутую бракованную лампу местные дамы давали по сто доинфляционных советских рублей - тогдашнюю месячную зарплату киномеханика. Наш, в поисках подобного брака, оббегал всех своих коллег. Полагая, что гомосексуализм среди женщин является таким же уголовным преступлением, как и "насильственное мужеложество", я, понятное дело, заинтересовался: - Ну-ну, изложи мне этот факт подробно. Она пояснила, что "Веранда" спит только с женщинами и питает особенную страсть к девственницам. Заманивает "пацанку", напаивает, затаскивает в постель и ломает целку. - Как? - Языком. Наперсток одевает... - А потом? - Вытаскивает. - Покажи мне "Веранду". Та - ни в какую. - Не покажу. Меня прибьют, если узнают, что я выдала. Пришлось надавить. И вот, что я узнал: "Верандой" оказалась наша официантка Юля - ангелоподобное существо приятных очертаний с васильковыми глазами. Никаких дегенеративных признаков, по Ломброзо, я в ней не обнаружил и сразу понял, что тот нагло лгал. Одевалась она тоже нормально, маскировалась, как Мата Хари, ничем не выдавала своих преступных наклонностей. Чтобы попасть к ней на квартиру и не быть посланным на хер, я договорился с начальником военторга: якобы он ей через меня что-то просил передать на словах. Ввиду отсутствия мебели, обстановка в логове "Веранды" была предельно спартанской. Никаких садистских орудий пытки я не обнаружил, но, по-моему, она их еще и порола. На кухне следы грязной посуды, исполинские тараканы мечутся в поисках чего-нибудь пожрать. Бабы в общежитии брезговали варить - приносили объедки из столовой. Котлеты, гуляш перекручивали на мясорубке и делали макароны по-флотски. С тех пор я на них смотреть не могу. Когда прибывало новое пополнение, сотрудницы-подруги "Веранды" (ее бывшие жертвы) помогали в совращении. Приглашали в гости, добавляли в водку спирт, девка с непривычки спадала с копыт, ее волокли на кровать... Я видел это ложе - солдатская кровать с бельем цвета чернозема. Наутро она уже сама "тащилась" от этого и становилась звеном неразрывной цепи. Заговор существовал годами, а узнал я о нем совершенно случайно, иначе ее бы не выдали. Посвященные с гордостью носили на животе татуировки: "Еби меня здесь", или на бедре, ниже ягодиц: "Раба любви". Своих протеже "Веранда" могла назначить на самую престижную должность - печь булочки. Этот процесс был полностью механизирован, единственный ручной труд - бить яйца, но солдату его нельзя было доверять - он бросал в автомат яйца со скорлупой, в булочках она трещала на зубах, как песок. Меня поражали как автомат для замешивания теста, так и сама "мисс Булочка". Какая была женщина! Когда она мыла полы я ее предупреждал: - Ты осторожнее, а то на сиську наступишь. К сожалению, у нас с ней была разная сексуальная ориентация. Без благоволения "Веранды" так и останешься в посудомойках. А те, кому не нравится, могли ехать в село в Саратовскую область к маме и навсегда забыть о военторге и лейтенанте, которого "Веранда", при хорошем поведении, могла и сосватать. Когда я все это узнал, то изложил в рапорте начальнику политотдела. Надо сказать, что мы с ним были коллегами, изучали гниль общества изнутри. Он, как и все политработники, был антисоветчиком, но долг превыше всего... И исключил меня из партии. - Таким, как ты, в партии не место. Его поражало, что я входил во все подобные сомнительные компании и обо всем знал куда больше, чем Особый отдел. Например, говорю ему: - Я даже знаю, что на свадьбу Вашей дочери привезли две канистры спирта, а Лихнович одну разбавил. Посмотрите сами, она внутри проржавела (канистра с разведенным спиртом ржавеет - Авт.). Прочитав мой рапорт, он даже покраснел: - Слушай, ты такое пишешь... Моя жена потом находит и читает. Лучше бы ты узнал, кто патроны на стрельбище ворует. В знак доверия и он рассказал мне историю. Один капитан, изобличив жену в неверности, связал ее и зашил срамные губы. Эту зверскую боль она испытала дважды. Второй раз - когда хирург в госпитале из мужской солидарности расшивал без наркоза. Все пороки буржуазного общества не были чужды замкнутому миру космодрома. Ознакомившись с эротическими фильмами (по мере распространения видеомагнитофонов), я обнаружил, что наши люди и за железным занавесом занимались тем же. Прапорщик Ходон даже повесился на сексуальной почве - насмотрелся. Он точно был "того". Я за ним и раньше замечал, когда он орла завел на балконе. "Эротический батальон", он же радиотехнический, - казарма в две комнаты, три солдата дежурят, три отдыхают. Они ничем не занимались, мы приходили туда оттянуться. У командира в служебном помещении стоял сейф. В нем - альбомы с фотографиями обнаженных женщин с 1956 по 1986 год. Мы насчитали несколько сот жертв его страсти. Сам он закончил свою карьеру преждевременно - не поделил с особистом семь килограммов спирта, и его уволили. Прапорщик Воронцов любил, когда при нем трахали его жену. Майор Синицын Иван Павлович, охотно отзывавшийся на "Иван Падлыч", мог изображать губами половые акты различной интенсивности. В курилке собиралась масса желающих, все слушали с упоением. Его очень уважали, он все умел, в том числе подражать голосам начальников. Когда из-за угла изображал командира полка, все разбегались. Прапорщик Крашенинников сожительствовал сразу с бабкой шестидесяти пяти лет, ее дочкой сорока пяти и внучкой шестнадцати лет. Поставили две кровати и спали вповалку. Обнаружил эту кровосмесительную связь майор Давлетов. Он был старшим в комиссии - делил пайки. Был въедлив и ему доверяли. Когда делил я, под кроватью почему-то оставались один-два ящика тушенки. Раз пропал мешок с чем-то, подозрение пало на нашего прапорщика. Жил он на первом этаже. Давлетов зашел к соседу, прошел через лоджию и затаился. Увидел свой мешок, пошел дальше, чтобы накрыть на горячем, и обомлел... Одна сосет, другой - он лижет, что делала третья - не помню. Но и этого ему было мало. Он еще сожительствовал с бабкой, живущей этажом выше. - Такой кайф, она уже и не шевелится! Бабка его даже ревновала. Капитан Кувелин (кличка Гнус) женился восемь раз, кончил тем, что перерезал себе вены. Капитан бил жену. Та приходила жаловаться в штаб. Когда замполит задавал ему дежурный вопрос: - Ну, почему вы бьете свою жену? Он отвечал: - Да потому, что люблю. - Аргумент признавали веским. Командир роты Бахур - сам питерский, из мореманов - начал "доставать" жену. Она - на балкон: - Еще шаг - и я прыгну! - Так я тебе помогу! Она небольшая такая была, Бахур схватил ее за руки и сбросил. Посмотрел, как падает. Вызвал "Скорую помощь". У жены - перелом позвоночника. Из Ленинграда приехал тесть, тоже моряк, собирался научить жизни. Бахур схватил кортик - у него дома висел над ковром. Хорошо, что жил на втором этаже - тесть спрыгнул следом за дочерью. "Боба" патруль поймал уже у Дома офицеров. Я с ним год служил, вообще мужик был остервеневший. Когда его жена загремела в больницу, Боря купил курицу лет восьми отроду и отдал братьям-"бацильникам" - известным кулинарам. Те - дипломированные повара - так ее зажарили, что когда Боря принес эту курицу жене, та натолкла его ею по физиономии. Зажили душа в душу. Рядовой Яшин (потом он стал прапорщиком) на "гражданке" вместе с отчимом сожительствовал с сестрами. У вотяков это не грех. - А чего я буду из дома уходить? У них по двенадцать-пятнадцать детей в семье, "папаня от водки помре". Он же склонял к сожительству и солдат. Был в роте один солдат, "Машка". Отдавался за деньги , за сеанс однополой любви - трешка . В караул он шел нарасхват, фигурка у него была женственная. Я его вычислил по тому, как он переходил из смены в смену - заступали на неделю, попробуй собаку трахнуть - она покусает, овцу еще можно затащить... Снисходя к положению солдат, я его особенно не гонял. Начштаба достал: - Позор, надо его убрать. - Пускай, нравится человеку. Я его под благовидным предлогом сплавил в другую роту. Через какое-то время прибегает ее командир: - Ты мне проститутку подсунул! Первыми эстетами в полку стали эстонцы: они уже знали, кто такие "голубые". Прежде фельдшер Горбунов в санчасти драл всех подряд. Так как бабы ему не давали, доводил больных до истощения и сожительствовал за пайку хлеба, как в концлагере. Один было подкатился ко мне жаловаться и услышал в ответ: - Да иди ты на хуй! Мне бы его проблемы. Ленкомната Ленкомната - это самая настоящая кумирня с изображениями святых и нечестивых. Только вместо Георгия Победоносца и змея, гидру империализма колол советской воин. Полагалось иметь 8 стендов, вроде бы солдаты понимают, что такое "национальный доход". Наш замполит брал формой, стеклами, фигурными гвоздями, объемностью изображений. Как-то в проулке, я в одном тексте насчитал штук 80 ошибок - солдат писал. На стене висела стенгазета антисоветского содержания. За ее написание отвечал рядовой Шарапов, татарин по национальности, зашуганный и хитрый, с 8-ю классами образования. Газету никто не читал, даже замполит. Однажды в роту приволокся пропагандист из бригады (последней в ракетных войсках) "Что делать не надо" - майор Тарадада. Кстати, отсосал орден "За службу Родине в Вооруженных Силах" 3-й степени. У нас от этого ордена отбивались - он был непривычной квадратной формы. Майор любил читать стенную печать. Прочитал и ужаснулся. Кроме массы грамматических ошибок, все было политически неграмотно. - Я забираю эту газету! Дневальный: - Пока нет командира, я не отдам. Повесьте ее на место, товарищ майор. А они охраняли старты и майоры перед ними ползали на карачках - на старте все зависит от солдата, сорвет пломбу - и майор будет ходить капитаном. Караул-то мне не подчинен, а подчинен дежурному по караулу, какому-нибудь лейтенанту из инженеров, понятия не имеющему о караульной службе. И приказать нельзя - дневальный по роте подчинен дежурному по роте. Тарадада впоследствии на совещании возмущался: - Я посмотрел в глаза этому солдату и понял, что если я не повешу газету на место, он меня выкинет. Я вынужден был подчиниться. Неприменным атрибутом ленинских комнат, кроме стенгазет, были "ваальчики" - маленькие бюсты В.И.Ленина, сокращенно ВИЛ - Ваал. Его дневальный каждый день протирал, чтобы пыль за ушами не скапливалась. Если покупать готовые в Алма-Ате, они все узкоглазые, смахивают если не на Мао, то на Конфуция. Комбинат лепил по макетам, как-то исправить их было трудно - очень уж плоскомордые. Лучше всего было купить в Джусалы в "Культтоварах" бюст Луначарского. Если сделать лысину и уменьшить бороду, шел за Ленина. Умельцам было по силам любой бюст обточить, даже бронзовый. Могли и Шевченко "вылепить", и Дзержинского... ПЛАЦ. Я в принципе не согласен с "теорией руин" Шпеера, согласно которой нельзя использовать железобетон для культовых сооружений. Наш начальник политотдела, полковник Кузнецов (рост - метр шестьдесят, любимая поговорка - "И я посмотрел Де Голлю в глаза") был одержим манией созидать. Построил на плацу стенды из швеллеров. За усердие был переведен в Москву, где перекопал какой-то важный правительственный кабель, за что и был уволен. Обилие стройматериалов действительно побуждало к строительству. Я за два дня из железобетонных плит построил на плацу трибуну для начальства . Дорожные плиты были взяты на старом старте, благо, техника позволяла, поднимала до ста тонн. Единственной проблемой было вырубить звезду размером с хороший письменный стол. Рубили зубилами и тупыми топорами, шлифовали кирпичом. Единственную "болгарку" перед этим украли у начальника инженерной службы. Я видел, как Яшин в перерыве поволок ее за столовую и продал Кобелеву за три литра спирта. Вижу: несет в дипломате. Выпили все вместе... Когда прежний владелец увидел "болгарку" у Кобелева в гараже, то таскал хозяина вместе с ней по всему помещению, но так и не вырвал. И двухскоростную дрель тоже. Потом звезду надо было закрепить на другой плите, с углублением под нее, которое тоже надо было высечь. Трибуна получилась, как пирамида. В пустыне ее не разрушит ничего, кроме взрыва. Она и сейчас возвышается над плацем. Главное - правильный выбор стройматериала. Плац без трибуны - не плац, так, заасфальтированная площадка. В городке могло не быть света, хоть убейся, но на плацу всегда горели "неонки". Сейчас бы разметку наносили светящейся краской. Кроме трибуны возвышались флагшток и плакаты. "Запомни, сын, что Партия, Родина и мать - понятия святые". Щит закрывал солдат от дежурного, они там мочились. Утром за пять минут в туалет все не влезут. А зарядка - 40 минут, молодые выскакивают, куда? Когда кусок отгнил, убедились, что плакат не следует опускать до земли, чтобы видеть ноги того, кто гадит. Все должно быть продумано. А то один узбек нарисовал солдат, похожих на китайцев. Вышло как в НОАК. Кизуб, замкомандира части, за голову схватился: - Что вы понамалевывали?! Когда шифер покоробило, получилась какая-то японская графика. Перед большими строевыми смотрами на плацу вешали зеркала. На ночь выставляли дневальных - отгонять солдат, чтобы не смотрелись. Делом чести считалось украсть или разбить. Смысл воинских ритуалов до сих пор неясен. Вынос и относ полкового знамени, воинская святыня под щенячий визг полкового оркестра перед чумазыми солдатами... Кого и на что это должно было вдохновлять? Оркестр состоял из трех труб барабана и литавр, эти были и вовсе некстати. Трубача-солиста я выгнал из своей роты - он был прикомандирован к музкоманде в клубе и в любой момент мог нажраться. Железное правило - избавляться от всех нестроевых солдат. Он же заодно исполнял и обязанности капельмейстера - играл и притопывал. Убожество, эта вшивота знала только встречный марш "бум-бум" . Барабан был не натянут и шлепал, как сапог без портянки. На разводе этот , прости, Господи, оркестр исполнял что-то среднее между лезгинкой и "Алеет Восток". Начальнику штаба при докладе командиру с большим трудом удавалось попасть в ногу - барабанщик выдавал далеко не сто двадцать ударов в минуту. Но самое страшное случалось, когда они исполняли Гимн Советского Союза. Мелодия была невероятно затянута и напоминала "Боже, царя храни!" Начальник политотдела от греха подальше уходил с плаца. В конце концов капельмейстер упился в клубе брагой. Его приволокли в роту, а в личных вещах нашли боевые патроны с номерами моей роты. Меня потом особист таскал неделю, а все это время капельмейстеру чистили морду в каптерке - за патроны. Оказалось, он когда-то был дежурным по роте, а старшина пересчитывал патроны. Вот он воспользовался моментом - подменил холостые на боевые. А так как автомата у него в клубе не было, то он делал из них шариковые ручки и брелки. На чем, падла, и попался. Однажды в полк привезли Кантарию. Встречали со всеми воинскими почестями. Еще где-то на полигоне деды порядочно нагрузили его коньяком, в микрофон он только хрюкал. Так как основная масса слушателей литературным русским языком не владела, это хрюканье сошло за рассказ о вооружении флага над Рейхстагом. Какой-то провокатор пустил слух: мол, тому, кто сфотографируется рядом с дедом, дадут отпуск. Я с комендантским взводом едва оттеснил эту сволочь. Сам фотографироваться с каким-то пьяным грузином побрезговал - он был неблагообразен, потом не докажешь, что Кантария. Часа через два вождения под руки деда закрыли в "Волгу" и повезли дальше. Командование вздохнуло с облегчением: "Слава Богу, не помер"! Спустя десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там повесили, когда немцы капитулировали. "Заря"- одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется "ночь". В Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять - еще видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской мерзости. Моя первая "Заря" была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно удивлены. После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра, выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду: - Горнист, играй "Зарю"! Прослушали. Сыграли Гимн. - К торжественному маршу... Изображая воинов - освободителей мы промаршировали перед толпой зевак и обратным порядком - за город. Там сдали обмундирование, получили свое, вернулись в училище около двух часов ночи. Никто ничего не понял. СТРОЕВОЙ СМОТР Сообщения о строевом смотре расценивалось, как штормое предупреждение. Новость повергала всех командиров в глубочайшее уныние, особенно узел связи, третью команду, автороту, где все вещевое имущество было продано военным строителям. "Парадка" шла по пятьдесят рублей, какой прапорщик устоит. Если часть запускает ракеты, она не может быть небоеспособной из-за отсутствия шинелей. Поэтому всю эту иноплеменную сволочь сперва нужно было одеть. Майор Коробко с прапорщиком Смоляновым, промотавшие все вещевое имущество, собирали на строевой смотр по крохам. Накануне смотра, даже лежачих больных выкидывали из санчасти, вдруг проверят, а там лежачие. В санчасти должны быть только фельдшера и желательно трезвые. Можно было построить полк на плацу, но в нем на шестьсот человек личного состава - триста офицеров. Будет идти "коробка" офицеров и сзади - восемь калек. Поэтому всю вшивоту загоняли за склад, для хозвзвода - восемьдесят человек, даже до прохождения не доходило. Показать их было невозможно, их прятали за учебный корпус, откуда они разбегались по местам. В день смотра сторонний наблюдатель мог видеть, как издали движется колонна, но не "червяком", а "рывками" - не в ногу. Подбирают ногу, получается - подпрыгивают. Потом доносится отдаленный лай, вблизи различается: - Заправщик, ты у мира на чеку! Поют узбеки, таджики, азербайджанцы - рот на ширину приклада. Проверяющие стоят, ни живые ни мертвые, они должны все это оценивать. Сунет эта коробка, впереди лощеные офицеры управления, следом менее лощенные - из боевых подразделений. Закосить от строевого смотра приравнивалось к участию в сражении, на человека смотрели, как на Героя Советского Союза, а если он еще и уволок свое подразделение, это признавал даже командир части. СУДНЫЙ ДЕНЬ Трубный глас заменяла сирена. В роли архангела Михаила выступал помдеж, прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть затоптанными, прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в дурдом для буйнопомешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы надеть на себя и побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто отвечал за светомаскировку: они должны были завесить окна своими одеялами. Окна в солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных сапогах, двух касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать кому. Стояла невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по старшинству - от более заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и снаряжение, хватали, не глядя, а номера записывали свои, потом в строю менялись. Неразбериху усугубляла конструкция казарменных дверей. Чтобы не воровали столы, тумбочки и кровати, старшины забивали одну половину. Так же наглухо забивали и запасные выходы: не дай Бог дневальный ночью уснет - соседи украдут шинели, потом нагло в них ходят. Потерпевший считался опущенным, его называли "чайником". Украсть что-либо у соседа считалось доблестью. Кралось все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было особым шиком поставить его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей роты. - Да это же мой телефон! - Да пошел ты ... В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех этажей хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, по ним шли ногами, не дай Бог кому-нибудь упасть или не одеть шинель в рукава - наступали и разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на второй и, затем, на первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции, били нещадно. За 10 минут рота должна была стоять на плацу. В это же время, пока мы строились, авторота с гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в автопарк. Ее, как тигр буйвола, гнали ротный и взводные. Особенно доставалось "мазистам": им еще нужно было получить аккумуляторы, килограммов по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года службы, "деды" бежали к машинам. Больше всего от этой системы выигрывали каптеры. Они оставались в роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь тушняком с маслом. На просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что учение могло закончиться для ротного, не начавшись. Пока прибывала техника, рота приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка "зеленого змия". За авторотой в облаке дыма, с дрожанием земли, гордо выезжали МАЗы, - они всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная техника. Следующий этап - разгрузка личного состава и провианта - также превращался в кошмар. Следом за командой "По местам!", после того, как все уселись по машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7 часов кряду. Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо смотрели в сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком. Все время нашего ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода части в запасной район. Все боялись принять решение, половина машин не на ходу, а ехать надо - все сроки истекают. Поэтому все друг друга обманывали . Командир смотрел на колонну длиной в несколько километров, дело шло к вечеру, курево кончалось. По колонне сновала сытая тыловая сволочь: все эти начпроды, писаря, и поддатые медики. У них в машине был харч и спирт, больных бросали на фельдшера, который потом сожительствовал с бедными солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, порядочные солдаты боялись туда ложиться - сначала трудотерапия, потом голодная диета и, как итог, насильственное мужеложество. Дальше - больше... Особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой бане в пустыне зимой. Лично я категорически отказывался - лучше под трибунал. Был у нас один садист, Белкин, он и изголялся. На ветру ставили палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязными. Грязь въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно было только бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту баню - крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять, прикидываясь больными. В полевых условиях в санчасть никого не принимали из-за престижности теплых мест для спанья. Инстинкт подсказывал: расслабишься - пропадешь. Если некоторые подразделения приезжали в сапогах, а другие в валенках, можно было проснуться в одних портянках. Откуда валенки у узла связи? Прапорщик пропил их еще прошлой зимой. Люди, как звери в стае, делились на своих и чужаков. Никто не выходил из своего района - вокруг вертелись чужаки... Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях было тесно: мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты. Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой "зимней" палатке или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь комсомольской организации полка и завклубом. Больше некуда было деться. Завклубом даже пришел к моей машине: - Нет ли у вас горячего чайку попить? - Пошли его, старшина, на хуй. Мой старшина срочной службы Галкин добавил сквозь зубы: - Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай просят, и не стыдно вам? Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившую солдатам на подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не помешивая, и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем. Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно. От ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать... Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины. Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был майор Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе и вместе с ними кормить вшей. Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были, как кирпич - долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял "наш". Шеф-повар был беспробудно пьян. - Мы забыли, зачем сюда приехали... Так дальше нельзя... Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов под воздействием алкогольной интоксикации. К А Р А У Л Ы. Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали - бумагу научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем, в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и наказать за открывшуюся нерадивость. Труд военного социально не восстребуется, его нельзя овеществить. В военное время страну защищают гражданские, в мирное - прикрываются патриотическими фразами, вроде "высокой боевой готовности", что вызывает необходимость всем друг другу врать. Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового - разводящий, помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней. (Если бы знал - сам украл бы). Классический пример - автопарк: противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке, как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать. Сидел бы в каптерке, варил в плафоне чифирь. У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача - пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там залечь. - Сменили? - Сменили! На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей. Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались. Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви - обрезанных валенках. На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид работы на складе - перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Все опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его отправиться по жаре на склад, означало "нарваться". Он мог заставить считать стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом. На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли, только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к этому стремиться постоянно. Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя. Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты. Прапорщик ничего не проигрывал от такой "свободы". Солдаты попадали в зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что касается тушенки, открыть ее без ножа можно энергичным трением крышки о бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой "паек" в целях экономии выдавали "губарям", но те весьма быстро научились добывать кашу трением. Американцы старты не охраняли - кто может поднять стопятидесятитонную плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне: - Почему люк шахты открыт? - Сейчас пошлю солдат, они закроют. - Дурак, как они закроют? - Вы же спрашиваете. В СССР было принято охранять все. Старты были огорожены по периметру сеткой под высоким напряжением. Внутри - караульное помещение с убежищем, аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чем ниже. В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная смена охраны и обороны. На шесть объектов - 32 человека, тридцать третий - водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит красиво: идет развод караулов, играет оркестр... После команды "По машинам" начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо еще, что бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус - "колун" на шасси ГАЗ 66. Вместимость ГАЗ-66 - двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь попробуйте загрузить в нее тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20 ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), еще 40 табуретов и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина вез какие-то вещи в нашу подпольную каптерку, мне нужно было доставить домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не удавалось забить ее матрацами и табуретками. Оставалось полно места, некоторые солдаты могли даже сидеть. Тяжело было добраться до первого старта - это километра два пути. Там шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй площадке находилась наша каптерка, после нее становилось уже свободно. Если в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно, назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Еще в карауле наделают топчанов из подручных средств... Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора... Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган. Когда смена возвращается назад, начальство уже ждет. Эти одичавшие за неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого листка и агитатор, комсгруппорги... Начальство с серьезным видом слушает ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию. Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев. Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный не узнал... Я заступал в караул с обозом и личным поваром - узбеком. За машиной караула скачками несся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я останавливался, из машины выходил "сварщик" и варил "пльов". Рядовой Сулейманов, он же каптер, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек, лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в армии большая редкость, . Узбеки нешкодные, только они могут дожить до дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью команду - в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем: - Сварщики, выйти из строя! Все узбеки выходят. - Ты что варил? - Пльов. Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских государств сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно, так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо троекратного "Ура!" кричать троекратное "Хош!" По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта - ест печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паек, по крайней мере, точно съедят. Дадут первое: - А мы второе не готовим. Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает начальником караула, а прапорщик - помощником, он с ним есть не будет, пойдет к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП. Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным - "Анчуткой", мы жили душа в душу. Караулы я тоже не проверял, они и без этого не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или собаку - немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже ежиков и черепах. Ежики мне не понравились - вонючие, а черепахи - те ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! - и верблюда как ни бывало. - Что ели? - Курицу выдали. А на крыше - мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели - вреда от них намного бол